CC BY
20
Pro настоящее
Марина ЗАБОЛОТНЯЯ
КОСТИ ТРЕПЛЕВА
Не знали мы религиозного понимания искушения и падения, не ведали, в каких усилиях и муках рождается благородство. Не знали мы и что такое героизм духа, одолевающий любые соблазны... Доблесть казалась нам наградой пошляков... чепухой с точки зрения искусства. Оставались пороки.
Ж.-К. Гюисманс
Человеку, которого называли «героем нашего времени» и который открыл нам реа-лити-шоу «Последний герой», сейчас Было бы 36 лет. Престижные кинопремии и всенародная популярность сопровождали Сергея Бодрова-младшего с самого начала карьеры. При этом он Был полной противоположностью своего киногероя. Через год после выхода «Брата-1» защитил диссертацию по теме «Архитектура в венецианской живописи Возрождения».
Трагедия 2002 года в Кармадонском ущелье прозвучала символично. С исчезновением Бодрова канул в лету и последний герой. Хотя шоу про выживание человека на необитаемом острове осталось и даже нашло анекдотичное продолжение в театре. Одесский олигарх и Большой театрал Александр Мардань сочинил историю «Последний герой» и в духе времени определил ее жанр, как реалити-шоу. На самом деле это обычная пьеска - про то, как один неудачник, суетливый учитель истории, отчаянно торгуется с фирмой, расселяющей его дом. Бездарно и ничтожно отстаивает он свои принципы, а потом, не сумев вписаться в поворот времени, исчезает.
Серость, обыденность, бессмысленность жизни, как моль, проедают материю героического в искусстве.
«В жизни всегда есть место подвигу» - к этой расхожей и давно ставшей ироничной фразе мы привыкли с детства. Как и к тому, что подвиг, подвижничество, служение -«друзья» настоящего героя. Каков сегодня этот герой и насколько он Близок к идеалу - вопрос, скорее, риторический: столь переменчив его облик. Стоит изменить интонацию, и плюс поменяется на минус, на месте героя окажется антигерой, киллер станет антикиллером. Убийство Моцарта в «Маленьких трагедиях» может быть оправдано, трагедия превращена в мелодраму, а Сальери возведен в сан мученика...
Опять театр, это «нежное чудовище» (А. Блок), подает нам отчаянные знаки, а мы их не всегда распознаем. Потеряли иммунитет, забыли навыки «эзопова языка», да и подтекст теперь как-то не актуален.
Но прекрасного все равно хочется, как и идеала, а перед глазами - то монстры, то целлулоидные куклы. Увы, время циников потрясать не может. Мы попали в «запендю»: и сами измельчали, и театр, как отражение реальности, не дает нам рассмотреть себя в этом зеркале получше. «Ничего не вижу. кругом одни свиные рыла».
Так, значит, снова главный герой - смех? Или, может быть, супермен с накачанными бицепсами Шварценеггера - Сталлоне?
ЧЕЛОВЕК БЕЗ СВОЙСТВ
В XX веке считалось, что театр - производная от текста, режиссер - его истолкователь, актер - исполнитель воли автора и режиссера. Сегодня все смешалось. Пиетет перед гениями прошлого, как и знание канона, не в моде. Вслед за обывателем, ставшим патологически эгоцентричным, театр уверенно отстаивает свою самостийность, авторство во всем. Режиссер сочиняет спектакль по телефонной книге. Отвергнутый или обиженный драматург пытается поставить себя сам. Зараженный этой «свободой без границ» актер тоже начинает ставить и писать, а
иногда и писать, и ставить, и играть одновременно. Что интересно, при таком индивидуализме и страсти к самовыражению человек сегодня (и в жизни, и в театре) не стал мерой всех вещей, он не герой, он всего лишь «квинтэссенция праха» («Гамлет»). Порвалась связь времен, скажете вы? Сама ткань времени порвалась, нарушились координаты жизни. Кругом одни «черные дыры». Как после всякой революции, народ (плебс, демос, кухарки -нужное подчеркнуть) диктует свои правила и в жизни, и творчестве. От победы над солнцем до затмения разума оказался один шаг. Мы, действительно, движемся «вверх по лестнице, ведущей вниз».
В оформлении статьи использованы произведения Г. Гольбейна,
Р. Магритта, М.К. Эшера
Pro
настоящее
«Человека без свойств» Роберт Музиль придумал еще в 1930-х, когда в одноименном романе описывал «героику» масс:
«Если бы можно было измерить скачки внимания, работу глазных мускулов, колебательные движения души и все усилия, затрачиваемые человеком на то, чтобы удержаться на ногах в потоке улицы, получилась бы, наверно <...> величина, по сравнению с которой сила, необходимая Атланту удержать на себе мир, ничтожна, и можно было бы измерить, какую огромную работу совершает ныне даже человек, ничего не делающий. Ибо человек без свойств был сейчас таким человеком.
<...> Может быть, как раз обыватель-то и предчувствует начало огромного нового, коллективного, муравьиного героизма? Его назовут рационализированным героизмом и сочтут куда как прекрасным».
В наше «фельетонное» время муравьиный героизм обывателя достоин того, чтобы быть увековеченным. Сколько труда вкладывает он, просиживая вечера перед телевизором, пожирая пуды чего-то хрустящего и выдувая литры чего-то пенного. Изо дня в день. Из вечера в вечер. До гроба. Памятник Иванову Ивану Ивановичу сегодня просто необходим. И кое-какие сценические монументы,обелиски и даже надгробия ему в театре уже поставлены.
Когда-то принято было думать, что истинное искусство исповедально. Процесс самоидентификации в творчестве казался естественным и оправданным.
Раскаленное пространство спектакля с его магнетической силой воздействия было для зрительских душ желанным чистилищем. Но когда нет цели и пафоса в жизни, когда почва то и дело уходит из-под ног, а твое существование состоит из вереницы «случаев»; когда преступление обыденно, убийство не страшно, выходят на сцену крошечные Гамлеты Ивановы. Сегодня кажется, что они всюду, мелькают на экранах телевизоров в бесконечных реалити-шоу, наши убогие современники, возомнившие себя героями. Про «рифмы» XIX и XX веков говорили часто, про «рифмы» XX-го и XXI-го меньше. Но смотрите: новый виток, и презрительные стишки горьковского Власа снова звучат актуально:
Маленькие нудные людишки Ходят по земле моей отчизны, ходят и уныло ищут места, где бы можно спрятаться от жизни. Все хотят дешевенького счастья, сытости, покоя, тишины... ходят и все жалуются, ноют...
С идеальным же героем нынче беда. Кругом одни Иваны, символ серийной ординарности. Вы их встретите в «Иванове» Льва Эренбурга (НеБДТ), в «Иванове» Александра Баргмана (Такой театр), и в новом, стилистически стерильном спектакле Анатолия Праудина «Дама с собачкой» (БДТ, малая сцена) он тоже есть. (Этого молодого человека играет тот самый Р. Барабанов, которого мы еще помним, как нервного, тонкого, потрясающего Раскольникова в дипломном спектакле В. Фильштинского «Преступление и наказание».) С ним играют в карты, пьют вино, говорят о женщинах, время от
В. Коваленко - Иванов. «Иванов».
Такой театр
К. Шелестун - Иванов. «Ивановъ».
НеБДТ
времени виновато окликают: «Послушайте, как вас...», и он с радостной готовностью маленького человека подсказывает: «Иванов!»
В Александринском театре Андрей Могучий сделал сценический микс по повести Гоголя «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и назвал его коротко, но емко - «Иваны». В спектакле два старых сумасброда, певцы ослепительной бессмысленности (Н. Мартон и В. Смирнов), живут в беспокойстве коммунальной ссоры. А режиссер словно говорит нам: «Смотрите, вот наша раздолбанная Россия-матушка, а вот мы, Иваны, родства не помнящие. Это наша родина, уютно посапывающая в Болотной жиже».
Из обработанных театром мифов тоже выходят «офигительные» хлопцы. В джинсах и костюмах для дефиле, а то и голяком карабкаются на сцену обновленные Эдипы, Одиссеи, Орфеи и прочие Гамлеты. Но, пытаясь пристроить их к новому миру, как-то отождествить Эдипов и Медей с Иваныванычами и Мариваннами, режиссеры в нестрогости своих сценических высказываний только уничтожают понятие героического.
В Питере два «Эдипа» народились друг за другом. В Театре на Литейном - модернистский, легкий и игривый, в интерпретации
Р. Барабанов - Иванов. «Дама с собачкой».
бдт
Н. Мартон - Иван Иванович и В. Смирнов - Иван Никифорович. «Иваны». Александринский театр
Pro настоящее
молодого режиссера Андрея обозначил дорогу, по которой Прикотенко, А в галерее высо- прошли его сверстники. Чужим и кой моды, каковой становится неприятным явился Зилов в спек-Александринка, ее худрук Валерий такле «семидесятника» Туманова: Фокин инициировал постановку его достали с чердака, с него сду-Софокла греческим режиссером ли пыль и увидели совсем не то, Теодорасом Терзопулосом. И тот, что ожидали. И усмехнулись неп-кто не заснул на этом торжествен- резентабельности того, кто желал ном, статичном, почти ритуальном говорить своим голосом, - чело-действе, почуял истинное дыхание века апатичного, вспыхивающего вечности, окунулся в величествен- минутным влечением без веры ный ритм ее мощных волн. Но и и любви, рассекающего волны мимо них мы пролетели почти без жизни вяло и по инерции. На сце-задержки. не МХТ «Утиная охота» выглядит Иногда мне кажется, что старый еще бессмысленнее, хотя Зилов герой вернулся. Отнюдь. История Константина Хабенского и помо-может быть старой, а тональность ложе, и «помедийнее» Черневича, иная, и смысл другой. Некоторым равно как и режиссер Александр из тех, кто получил моральные Марин, бывший в молодости акте-увечья в 1970-х, не очень приятно ром «Табакерки». Произвольно пе-вспоминать свою молодость даже реосмысленный сюжет Вампилова в малом - хотя бы туфли надеть на кажется «марсианской хроникой», платформе. Но и не вспоминать они в которой едва ли кто-нибудь сене могут. Значит, если пьесу вынули годня сможет и захочет узнать себя. из сундука, это кому-нибудь нужно? Старательный Хабенский каждые Из 1970-х пришел к нам парень пять минут сценического време-«Утиной охоты». Тогда Зилов был ни впрыгивает в новое состояние, герой. Обаятельному, страдаю- нимало не оправданное общей щему бездельнику Олега Даля логикой действия. Серый человек, (т/ф В. Мельникова «Отпуск в сен- пошлая история. Ни то, ни другое тябре»), которого «среда заела», не вызывает ни сочувствия, ни не-сочувствовали, его аморфность нависти. Эти ребята неинтересны, оправдывали. А цензура его запре- кажутся ненужными, лишними. щала: не похож на строителя ком- Не только Вампилов, но и клас-мунизма. Но уж тем более Зилов не сики поважнее выходят сегодня похож на строителя капитализма: на сцене какими-то хромоногими. не бандит, не убийца, не мент, не Энергичные режиссеры норовят олигарх. Однако «Утиная охота» се- им сначала что-нибудь отрезать, а годня идет и в МДТ Льва Додина, и потом услужливо предлагают кос-в МХТ Олега Табакова. тыли. Так что в той камере пыток, В Петербурге Игорь Черневич какой выглядит современный те-вместе с режиссером Владимиром атр, героями можно считать и са-Тумановым предложили на ред- мих классиков. Такими и увидел их кость жесткий вариант героя - драматург Олег Богаев, сочинив-сделали Зилова «человеком без ший грустный анекдот «Мертвые свойств». Так резко и без сожа- уши» - о том, как к жалостливой ления режиссер распрощался тетке пришли жить классики. со своей молодостью. Он просто Единственную на селе библиотеку
закрыли, вот и постучались к ней в дом сначала Чехов, потом Толстой. А в пьесе питерского драматурга Сергея Носова на корпоративной вечеринке сам Достоевский подменил заболевшего артиста на роль... Достоевского.
Между тем, хочется уже не стеба, а хоть какого-то романтического пыла, но взять его пока негде. Это видно даже по жанрам новой драмы: «вербатим», «саун-драма», «реалити-шоу», «просто пьеса» и, Бог знает, что еще, чат и мат. Законы жанра коварны. Новатор прошлого века Чехов, если помните, провалился со своей «Чайкой» в Александринке именно поэтому: пьесу сыграли в бенефис г-жи Левкеевой, комедийной актрисы, и публика пришла повеселиться.
Современному театру кажется, что подобное снижение, подгонка классического героя под себя, сердцу обывателя мила. И вот уже размывается сам термин: между героем анекдота и героем мифа
нет ни грани, ни разницы. Человек в футляре разрывает пасть льву, Геракл зажигает лампочку Ильича, а смерть воспринимается - и изображается - как неизбежное неудобство. Испытав мощное влияние деструкционизма, театр играет понятиями, занимается эстетическими подменами, переодевает классические сюжеты. Протестный пафос очевиден во всем, что исчерпывающе запечатлено в лаконичной аббревиатуре московского международного фестиваля «Новый европейский театр» - NET.
Вообще-то для искусства эта частица полезна. На отрицании МХТ, чеховских «дядь Вань и теть Мань» когда-то вырос гений Маяковского. Но его сценическая мощь, как показало время, оказалась специфической, а на Чехова спрос и по сей день велик. Правда, наши старые знакомые герои, пропущенные через мясорубку новаторства, чаще всего выходят оттуда условно живыми. Вероятно, транслируют что-то важное для своих создателей, иногда
И. Черневич - Зилов. «Утиная охота».
мдт
Pro
настоящее
даже мучаются, страдают, корчатся от 6оли... Но мы им уже не сочувствуем. Кто-то сказал: «Безликость приобретает очертания». И наоборот, черты лица стираются: человек погружается в виртуальную стадность. Катастрофу отрицания выразил обнаженно-аскетичный «Лир» Л. Додина, спектакль, в котором не осталось ни одного вызывающего сочувствия героя. Да и места для жизни в нем нет: только перечеркнутое белыми деревянными крестами пустое черное пространство, лировское «ничего».
Новая драма, которая еще недавно придавала остроту театральному процессу, подбрасывала нам новых героев и темы, теперь так и норовит присвоить себе чужие открытия, на монументальной форме прошлого коряво начертать свое «Киса и Ося были тут». В отсутствии оригинальных идей молодые драматурги мечутся от одного мифа к другому и вышивают по ним кто крестиком, кто гладью.
Когда «Обломов» под пером Михаила Угарова превратился в «Облом off», пожалуй, и началось не только движение «новой драмы», но и то системно-разрушительное отрицание молодых, мимо которого не пройдешь. Частный случай из жизни обывателя словно нарочно «старят», как старят фотографию, покрывая сепией. Вероятно, прием обратной перспективы нужен драматургам, чтобы добиться эффекта присутствия прошлого в будущем. Елена Гремина в своих ретро-пьесах о корнете О-ве или сахалинской жене ищет общие болевые точки. Клим дописывает монолог Настасьи Филипповны после ее смерти. Новые драматурги стараются зафиксировать происшедшие изменения в системе отношений
между героями. Олег Шишкин, основательно внедрившись в пространство «Анны Карениной», сочиняет вариант на тему «что было бы, если бы героиня выжила». Анна после неудачного самоубийства остается калекой без ноги, руки и глаза. Вронский возвращается с войны парализованным, Левин мучается от похоти к Анне и в финале гибнет, придавленный телеграфным столбом. Каренин, пишущий романы, берет жену на содержание и покупает ей модные протезы. А доканывает Анну синематограф: «Прибытия поезда» братьев Люмьер она не пережила. Ироническое погружение старых литературных героев в новое про-
странство иногда забавно, но не рождает нового героя. Это не что иное, как игра в героя, снова игра на понижение, превращающая трагиков в комиков.
В истории театра были и прежде приливы и отливы. Иногда литература опережала сцену, иногда - наоборот. В сравнении с «Революционным Октябрем» современное театральное новаторство
Новый театр, старая сцена
выглядит куда более традицион- оправдывать любую неумелую де-ным, а то и по-детски наивным. рзость сегодня, но - не забывая, Тогда уже театр впервые использо- что те новаторы были первыми и вал приемы кино - и раскадровку, были людьми высокой культуры и и крупный план, и «монтаж аттрак- эстетических притязаний. Они меч-ционов». Тогда уже Эйзенштейн, из- тали встряхнуть мир и увидеть ок-рядно поглумившись над Островским, ружающее по-новому. Нынешние писал: мечтают тряхнуть кучку критиков и заядлых театралов, чтобы их «Всякий раз, когда я решаю пойти заметили. в театр, я готов встретить там Английский художник-само-все, что угодно, кроме обычного. учка Фрэнсис Бэкон, алкоголик и И не хочу я, чтобы меня щадили, извращенец, часто брал для рабо-чтобы, по соображениям мещан- ты реальные прототипы (картины ской морали, что-либо урезывали старых мастеров, кадр из фильма, из кругозора театра. Я хочу, что- газетную фотографию) и созда-бы меня увлекли...! Но для того, вал по ним в состоянии подпития чтобы меня могло потрясти зре- свои фантастические кошмары. лище благородства и красоты, вы Его «Этюд с картины Веласкеса должны показать мне его с полным "Портрет Папы Иннокентия X"» совершенством выражения, хотя (1953) - Больной и ужасный параф-бы дьявольского, хотя бы кощунс- раз на тему. Так что, в сущности, и твенного. Если должны потрясти этот прием не нов. Уже не только меня пошлость и безобразие, пока- в музее можно увидеть нечто по-жите мне и их с широким размахом добное «Венере с ящичками» Дали. безобразного и пошлого: тогда и С афиш на заборах смотрят на нас это покажется мне чем-то божес- разрисованные «народом» лица твенным»1 звезд эстрады: дамы непременно (курсив мой. - М.З.). с усами, мужчины без глаз или без зубов. Вот они, новые «новые фор-И так Было не только у нас. мы», новая «героика масс». Когда в 1896 году на сцену па- Однажды на вопрос журналис-рижского театра Эвр вышел круг- та: «Что вы думаете об отношени-ленький человечек с накладным ях психоанализа и сюрреализма?» брюхом и конусообразной голо- Джон Малкович ответил фразой из вой и сказал «дерьмо», случился пьесы «Истерия» английского рок-скандал. Кто-то из зрителей напра- музыканта Терри Джонсона: «Ты вился к выходу, а кто-то свистел, убил все мои сны». кричал и ругался. Тот спектакль, Так упрекал доктор Фрейд «Король Убю» А. Жарри, прошел Сальвадора Дали в этой вымышлен-один раз. Обнаженные тела на кар- ной истории о встрече двух сумас-тинах Сезанна и Мане вызывали в шедших гениев, которую Малкович Париже общественные скандалы. поставил в своем Лондонском теат-А в Москве объединения русских ре. Это история про то, как искус-художников «Ослиный хвост» ство высшей реальности под дикили «Бубновый валет» приводили товку бессознательного медленно публику в ужас своим бесстыдс- переваривается жизнью, и те не-твом. Всем этим можно, конечно, многие, кто решается изменить ее, 1 Эйзенштейн Сергей. Заметки касательно театра. Театральные тетради//Мнемозина. 2004. С 253.
Pro
настоящее
часто попадают в капкан созданных ими химер.
Киевский мещанин, мнивший себя Гамлетом, обиженный и одинокий модернист Костя Треплев мечтал когда-то о новых формах, писал пьесы про мировую душу, а оказавшись в творческом тупике, застрелился, И это было честно, Но это было в начале XX века, Современные авангардисты-графоманы норовят сначала оскорбить сцену своими новациями,потом прославиться и, сделав вполне типичную карьеру, выжить,
В середине 1980-х Терри Джонсон написал философскую комедию «insignificance» («Ничтожество»), в которой тетенька, очень похожая на Мэрилин Монро, объясняет теорию относительности очень похожему на Эйнштейна дедушке,
А Апдайк в своем романе «Гертруда и Клавдий» блестяще расправился с мифом о Гамлете, пересочинив - в высшей степени художественно и достоверно -экспозицию шекспировской трагедии, а по сути своей, сочинив роман «Анти-Гамлет»,
Игра в альтернативную историю заразительна и очень популярна была всегда, Но поскольку сегодня есть опасность, что «people схавает» все, не стоит забывать: если зритель вышел со спектакля в добром здравии, это еще не значит, что он жив, Вероятность того, что ему в ухо, как папе Гамлета, успели-таки капнуть яду, высока,
Мне иногда жаль такого зрителя, который и не догадывается, что такое настоящий театр и какое сильное энергетическое поле, созданное настоящим актером-ге-роем, способен он излучать,
Слово «сюр» сегодня осело в быту как синоним «бреда», Хотя в первой половине XX в, сюрреализм, которым болел мир, являлся синонимом скандала, эпатажа во имя поисков нового искусства, Это была искореженная в порнопозах кукла Ганса Беллмера, девочка, вскрывшая себе грудную клетку и с любопытством разглядывающая свои потроха... обновленный идол свободы маркиз де Сад. «театр жестокости» неистового, страстного, сумасшедшего Арто. «театр абсурда» с его эстетикой безобразного. Яростная страсть была для этих разрушителей морали состоянием привычным, Сегодня в искусстве больше любят слово «постмодернизм», который, в свою очередь, любит всяческие заимствования, На самом деле, это понятие давно уже переродилось в «ни-чегонезначимость», в переливание из пустого в порожнее, Нынешняя безразмерность этого понятия помогает пристроиться к авангарду любому графоманскому пустячку под маркой новации, а действительно «новых форм» пока не дает,
НЕ-ГАМЛЕТ
Чаще всего самовыражение в современном театре - это мета времени, Потом будет повод сравнить копию с оригиналом, чтобы понять, как изменились люди, И повторить вслед за Гамлетом:
Вот два изображенья: вот и вот.
На этих двух портретах лица братьев.
Смотрите, сколько прелести в одном...
А это ваш второй.
Он - словно колос, пораженный порчей...
М. Чехов - Гамлет, 1924
М, Козаков - Гамлет, 1956
Э, Марцевич - Гамлет, 1954
К. Рэйкин - Гамлет, 1998
И. Смоктуновский -Гамлет,
1964
В. Высоцкий - Гамлет, 1971
A. Демидова - Гамлет, 1970-е
(фантазия
B. Плотникова)
Pro
настоящее
Сцена из спектакля «Гамлет», МХТ.
В центре М.Трухин -Гамлет
О Гамлете М. Трухина (МХТ, режиссер Ю. Бутусов) многие сказали бы то же. А между тем, спектакль не худший среди прочих. Он отразил невыносимую легкость нашего бытия, а по сути - наше яркое, крикливое ничтожество. Спектакль Бутусова оказался лабиринтом не столько для зрителя, сколько для его создателей. События спектакля, облеченные щедрым режиссером в изящные репризы, рассыпаны по сцене без умысла, без смысла. Как бильярдные шары от удара кием, события-пустышки с грохотом разлетаются, не достигая луз, звенят и веселят зрителя, пытаясь прикрыть, уравновесить пугающие звуки высших сфер.
Главные игроки здесь - знаменитая троица, М. Трухин -К. Хабенский - М. Пореченков, открытая Бутусовым еще в те времена, когда на курсе В. Фильштинского он ставил «В ожидании Годо». В «Гамлете» разбросанные судьбой однокашники снова сошлись, и кажется, все они только что из песочницы, так глупо и грубо дурачатся. Гамлет - несчастный, загнанный в угол звереныш, вынужден защищаться. Вертлявый пацан Клавдий
(К. Хабенский), так некстати нацепивший корону, не знает, что с ней делать дальше, и готов спрятаться за юбку Гертруды, своей монументальной королевы (М. Голуб), в которой видит, скорее, мать, чем жену. Но для театра давно не открытие, что Клавдий может быть сверстником Гамлета. Многие в «Гамлете» заметили, что Бутусов отказал своему спектаклю в «настоящем герое, о котором весь мир издревле тоскует» (М. Горький). Поэтому весь вечер у ковра - Полоний (М. Пореченков). Именно он срывает аплодисменты. Ровно так же, как срывает их в «Днях Турбиных» на той же сцене МХТ Лариосик А. Семчева: зритель узнает в нем рекламного героя, того, что «пиво пил», и готов заранее смеяться. В рецензии на «Гамлета» А. Карась справедливо пишет: «Юрий Бутусов, со времен своих студенческих спектаклей работающий с масками, образовал в конце концов три самые знаменитые маски отечественного сериала. Невнятные и обаятельные, простые и демократичные, обладающие особым, негероическим героизмом, пьющие водку, влюбляющиеся в кого ни попадя,
Новый театр, старая сцена
отстаивающие странные, неарти- Писатель, сам исполняющий джигу кулируемые идеалы, эти трое блис- на костях классиков, не выдержал тательно отражают невнятную рос- режиссерского произвола по от-сийскую реальность последнего ношению к себе. десятилетия. Не случайно именно В ироничном спектакле Хабенский пытался сыграть самого А. Могучего, стилизованном под загадочного негероя 70-х - вампи- художественную самодеятельность ловского Зилова. Не случайно он в «Красном уголке», актеры и при-же сыграл в МХТ белого офицера глашенные из зала зрители под Алексея Турбина почти буднично руководством некоего психоана-и уж точно "антигероично". <...> литика робко изображали (как ут-Трагедия отложена»2. верждал лектор - для излечения от Каждая эпоха проверяется комплексов и страхов) кто Гамлета, «Гамлетом» и имеет того Гамлета, кто Джульетту, кто Кормилицу. Их которого заслуживает. Гамлет скверная и несмешная игра конс-Шекспира отличается от принца татировала хроническую неизлечи-Амлета из средневековой легенды мость общества. Выражаясь языком в той же мере, в какой «бархатный» самого Сорокина, «инъекция чисто-принц Мунэ-Сюлли - от хриплого го гноя» была произведена, резуль-принца В. Высоцкого, в свитере и с тат наконец стал ясен. Актер урав-гитарой. В конце XX века последне- нивался со зрителем. Как сказано у го трагического героя в «Гамлете» Хармса: «Театра не будет. Нас всех вывел на сцену Э. Някрошюс. Но им тошнит.» Игра в самодеятельность оказался не молодой принц-панк, была слишком достоверна и подоз-а его отец. То была трагедия вели- рительно походила на правду. кого заблуждения, которое Гамлет- Могучий показал, что современ-старший осознавал с мощью вет- ные Гамлеты - обыкновенные, не хозаветной кары слишком поздно. вполне здоровые люди, апатичные Его протяжный вой над мертвым неудачники с утерянным комплек-телом сына действительно леде- сом вины. С ним согласились и бранил кровь. Век следующий, ХХ1-й, тья Пресняковы, предъявив в пьесе признал своим героем Гамлета - «Изображая жертву», по существу, Трухина. Как все неудачники, он свой вариант Не-Гамлета. жалок. Он, скорее, антигерой. Но В сумерках сознания мы жи-все-таки Гамлет. вем давно, и, видимо, светлее не Андрей Могучий пошел дальше будет. Как жить, когда жить не хои предъявил нам Не-Гамлета. Автор чется, а смерти Боишься? Вот в Формального театра занимается чем вопрос. Вы понимаете, что формализмом давно. Ставил ког- это диагноз, и, чтобы преодолеть да-то «Две сестры» вместо привыч- страх, идете работать в милицию, ных трех, был у него и спектакль по изображая жертвы в следственных пьесе Треплева «Люди, львы, орлы экспериментах. Пьесу поставил в и куропатки». После «Pro Турандот» Екатеринбургском ТЮЗе Вячеслав по К. Гоцци его «Не-Гамлет» по Кокорин, а на малой сцене МХТ -«Дисморфомании» В. Сорокина Кирилл Серебренников. Теперь на сцене «Приюта комедиантов» Гамлета зовут Валентин. Этот ане-вряд ли кого-то удивил. Зато у ав- мичный и молчаливый юноша с тора вызвал гнев и возмущение. университетским образованием 2 Карась Алена. Мещанский вальс// Российская газета, 2005,16 декабря
Pro настоящее
(филфак) и работает «жертвой». Кульминация наступает внезап-Днем - реконструкция преступле- но и совсем не тогда, когда парень ний, вечером - дом с вечным кош- отравляет семью. А тогда, когда маром: является к нему по ночам видавший виды следователь на убиенный отец и дает сыну уроки очередном дознании вдруг сры-жизни. Кошмар пострашнее - вается на грязный пятиминутный мать, сожительница дяди, которая мат. От бессилия понять эту жизнь грозит упечь сына в психушку. выводит он свои рулады, кажется, Спокойно, почти равнодушно под- обращенные к небесам. Даже ему сыпает этот Не-Гамлет родственни- не привыкнуть к такому мотиву кам яду. А утром на следственном для убийства, как насмешка. Нотки эксперименте изображает жертву по-детски беспомощного недо-преступления, которое сам же и умения этого прожженного дядь-совершил. Круг замкнулся. ки пронимают зрителя до костей. Кокоринский спектакль был Может быть, именно это древние условен и скуп в средствах, глу- и называли когда-то катарсисом?.. бок и тонок в психологических Потерянные и лишние на праз-мотивировках и, несмотря на эс- днике жизни, современные обы-кизность, масштабнее постановки ватели ищут себя, как могут, хотят Серебренникова. Кокорин поста- попасть в свою тональность тем и вил новую драму, т.е. изобразил поступков, отношений и эмоций. ее в виде «читки» - так теперь Хотят видеть на сцене, в кино, в те-называется бедный по средствам левизоре, как стать звездой, чтобы спектакль, где актеры подгляды- поверить, что такой звездой мо-вают в шпаргалки. Посаженный на жет стать каждый. Хотят преступ-сцену зритель наблюдает за про- ления и наказания. Хотят денег и исходящим в зале, «оборотная» веселья. Вот, собственно, и весь ситуация весьма символична. В спектр современных потребнос-манифесте своего «бетонного те- тей. Присвоив себе девиз древне-атра» режиссер заявил, что это го мудрого грека «Лови мгнове-театр шока и сгущенной боли, ко- ние», наш человек трактует его с торый детям до 18 лет смотреть не удобством для себя: «Сделаем это рекомендуется. по-быстрому». А по-быстрому сде-Помнится, в начале прошлого лать героя трудно. века «Шут Ее Величества Жизни», Знаете ли вы, что такое г-н Евреинов, уже придумывал MXTronica? Это принципиально Веселый театр для пожилых де- новый проект из серии глобаль-тей. Пьеса братьев Пресняковых ных вечеринок, уникальный танцев эту категорию зачисляет и вальный фестиваль в стиле hi-tech двадцатилетних. fusion. MXTronica fusion party - это Апатия и усталость, безразли- не имеющая аналогов стилисти-чие и бесцельность, случайность ческая, эстетическая и технологии небрежность - вот стиль жизни ческая инсталляция из света, ви-современного молодого челове- деоэффектов и ритма. Смешение ка. Таков и спектакль: в рутине и культур и жанров, стирание гра-монотонности следуют чередой ней между привычными поняти-сцены дома и на эксперименте с ями для любой вечеринки «свет, ментами. звук, публика». Live, mix, fusion от
лучших музыкантов планеты для не спящих в большом городе.
...Посмотрев мхатовский спектакль «Изображая жертву», такой гламурненький, с веселыми кавээ-новскими трюками и уникальными технологическими открытиями (см. сцены с Призраком), думаешь: вот он, передовой путь к театральной MXTronice! Не может быть случайным «однокоренность» ведущего театра страны и суперсовременного проекта, который сделает вам красиво, развлечет, пощекочет нервы, но не будет «грузить».
Быстрота, энергичность обращения режиссера «со стилем» притягательны. Быть впереди прогресса - значит, не быть Гамлетом. И то, и другое сегодня модно.
НЕ-ФЕДРА
Его спектакль «Федра. Золотой колос» оказался сочинением на тему Больной страсти.
.Современный в стеклянных перегородках интерьер санатория для душевнобольных «Золотой колос» с маленьким водным каналом и лодкой. На переднем плане, вдоль рампы, - крошечный деревянный «пансионат» для крыс. В крысиных домиках горит свет, но ток пробегает не только по проводам, но и по членам беспомощных белых зверьков. Их мучительные судороги грубо и прямолинейно
М. Миронова - Кармен. «Кармен. Исход».
Театр наций
Используя меткое выражение дворника из «Смерти Тарелкина», я бы сказала, что герой нашего времени постоянно «оборачивается». То вурдалаком, то каннибалом, то Гамлетом, то Антонием. Герой упорно метит в антигерои, и у него это временами отлично получается.
Об этом думал, наверное, Андрей Жолдак, когда перечитывал раси-новскую «Федру». У него была одна отличная и мало что сыгравшая актриса Мария Миронова, Театр наций и смелый, как всегда, замысел. С Чеховым мастер расправился давно: его киевские «Три сестры» и сумасшедшая московская «Чайка» уже «потрясли» зрителя. На этот раз звезда украинского театра, мастер эпатажа и провокации, открыто манифестирующий профессию режиссера как искусство воровства, продемонстрировал свой метод на Расине.
Pro настоящее
иллюстрируют состояние героини откуда возврата для впечатлитель-Марии Мироновой, которую забот- ной героини нет. ливый муж поместил в «Золотой Еще Н. Евреинов открыл тераколос». Начитавшись романов и певтическое воздействие театра возомнив себя греческой царицей, на психику человека, предложив неприкаянно бродит она по терри- способ исправления ее через ак-тории, то сомнамбулой, то трясу- терство. Позже эту же идею реа-щейся наркоманкой. Женщина на лизовал на душевнобольных Ежи грани нервного срыва то ли от люб- Гротовский. А П. Вайс даже написал ви к местному юродивому, то ли от про это пьесу. В Ленинградском любви к искусству. А за ней по сце- университете в начале 1980-х не бродит оператор, снимая сце- шел знаменитый спектакль по его ническое действие выборочно, по пьесе «Марат и маркиз де Сад». собственной логике. Видеокамера Прочтение этого текста по тем вре-дает крупным планом эмоции ге- менам выглядело диссидентским. роев - от подопытных крыс до по- Образ страны как психушки - это допытной героини, в которую, ка- было смело, сильно, и народ ломил-жется, бес вселился. ся тогда на спектакль В. Голикова. Как исправный пост-модернист, Сегодня теза «мир как психуш-Жолдак легко использует чужие ка» стала штампом, общим местом. идеи и сюжетные ходы. Так же, как и вопрос театра «где ге- Например, в пьесе современно- рой?», превратившийся в вопрос го американского драматурга Нило врача «где Больной?». Круза «Анна в тропиках» работ- В сущности, спектакли Жолдака, никам табачной фабрики читали независимо от выбранного им «Анну Каренину», после чего под материала, превращаются в превлиянием романа трагически ме- тенциозную пошлость. Но Мария нялась и личность героини, зара- Миронова, мало играющая в зившейся синдромом Карениной, родном Ленкоме, так увлеклась и ее жизнь. режиссером, что следующий его У В. Сорокина есть пьеса спектакль «Кармен. Исход» даже «Достоевский-trip» - про «дурь», продюсировала. которая перемещает современ- На этот раз сценарий писаных героев в художественное ли совместно, но рецепт при-пространство классического ав- готовления остался прежним. тора. Пришедший по вызову ди- Ингредиенты те же, только пролер подробно инструктирует порции изменились. потребителей «дури» по поводу Теперь кино в спектакле преоб-каждого наркотика с их «темати- ладает. И если в «Федре» Миронова ческим» воздействием на психику: все же успевала передать сильные вот вам «Бальзак», а вот «Пушкин». чувства, ворвавшись в пространс-Но лишь выбранный компанией тво трагедии с достоинством «Достоевский» оказывается для Коонен, то в «Кармен» темпера-нее безвозвратным. Принявшие менту актрисы излиться уже негде дозу «Идиота» остаются в его про- и не на что. Игровое поле сузилось странстве навсегда. до предела. У Жолдака расиновская «Федра» ... Огромные экраны трансли-оборачивается той же «дурью», руют «дыханье» ночного города,
трудовые будни проституток и судьбоносную милицейскую облаву в гостинице, где молоденький милиционер (тот, что у Мериме зовется Хозе) повстречался с Кармен. Это все только мешает живой актрисе открыться залу и войти с ним в энергетический резонанс. Но, кажется, и задачи такой режиссером не ставилось.
Пока «крутят» кино, Миронова в черном полупрозрачном платье то высовывает из-за занавеса обнаженную руку, то медленно выходит на авансцену, проделывая ряд несложных танцевальных движений. Клиентов ее Кармен принимает в небольшой картонной коробке с оконцем,и кино услужливо предлагает зрителю крупные планы некоторых «рабочих» моментов: ритм, дыханье, голос, усиленный динамиками и вкрадчиво повторяющий «Я Кармен... Кармен... Кармен!». В этих мимолетных явлениях Мироновой, исследующей, по ее словам, тему абсолютной свободы, ограниченной рамками нравственности, нет места для вдохновения, для художественного высказывания. Подобный драматический минимализм вызывает только досаду: зритель чувствует себя обделенным. Кино и сцена здесь существуют, не дополняя друг друга, а взаимоуничтожаясь. Кажется, художественная фантазия режиссеру на этот раз изменила. Не спасла и видеозапись репетиции, вклинившаяся в действие. Творческий процесс показался бедным, а Кармен-героиня - бледной. Невыразительной, растушеванной до абсолютной серости. В общем, героиней типично современной.
У
НЕ-КРОТКАЯ
В крохотном питерском театрике «Особняк», которым руководит, в котором играет сам и дает играть другим артист Дмитрий Поднозов (известный, кстати, постановками пьес М. Угарова) идет «видео-спектакль» «Кроткая» по Достоевскому. В программке (режиссер Ю. Панина) означены два исполнителя: Кристина Скварек и Дмитрий Поднозов. И то, что артисты существуют в разных измерениях (один - на сцене, наедине со зрителем, другая - на видеопроекции), принципиально для понимания происходящего. Полуторачасовой монолог Поднозова, актера тонкого, странного, живущего с этой странностью в редкой гармонии, похож не столько на исповедь палача, сколько на сеанс у психотерапевта. А в роли доктора - зритель.
Д. Поднозов - Он.
«Кроткая».
Особняк
Pro настоящее
То, о чем писал когда-то Досто- покоя, не постигает смысла, он евский, в сегодняшней сводке заходит в тупик. Он приходит к ГУВД звучало бы примерно так: себе и становится героем нашего самоубийство на Бытовой почве, времени. Потому что кротости в доведенная до отчаяния женщина привычном для автора спектакля выбросилась из окна собственной смысле - евангелической смирен-квартиры, причины выясняются. ности - сегодня нет. В данном случае режиссеру не понадобилось перекраивать автор- ПРО УРОДОВ И ЛЮДЕЙ ский текст. Отрицание «кроткой» происходит на контрапункте ви- «Полого» человека, человека без деоряда с живым рассказом участ- свойств, ставшего главным геро-ника трагедии. Под стремительные ем современной драмы, в кино тревожные звуки проплывают кар- еще десятилетие назад скуль-тины воспаленного сознания, буд- птурно и художественно вылета насильно вынутые из воронки пил С. Маковецкий. Не случайзрачка, засасывающего чужие жиз- но его героя из балабановской ни. В отличие от Жолдака, имитиру- картины «Про уродов и людей» ющего на экране реальную жизнь звали Иоганном и приехал он из города, в этом немом фильме пред- Германии. Это имя не только Гете, ставлена реальная мужская версия но и доктора Фауста. Его дьяволь-семейных отношений. Не изменяя ская фантазия, издевательства над авторскому слову, создатели ки- человеком окончательно превра-но-сценического пространства щали обычных людей в уродов. ввинчивают в него параноидаль- По кинематографической ли-ный мир Дэвида Линча, сохраняя нии родства «Уроды...» - наслед-самобытность героя в лице непов- ники «The Freaks» Тода Браунинга торимого Поднозова, известного (1932). От Браунинга перешел к своей манией новизны и идиосин- Балабанову и сюжетный перевер-кразией к добротному классичес- тыш: представители человеческой кому театру. Кому-то вспомнится расы только снаружи люди; по сути роман Фаулза «Коллекционер». же - монстры. Тезис «искусство Кто-то обнаружит сходство героя родилось из запретов и страхов» с Передоновым, «мелким бесом» оказался плодотворным и в теат-Сологуба. Ангелы и демоны - сре- ре. Несколько лет назад молодая и ди нас. Экран вскрывает потаен- дерзкаяОльгаСубботина поставила ное, вырывая из контекста событий пьесу англичанина М. Равенхилла и слов противостояние мужчины и «Шоппинг & Fucking» про потерян-женщины, униженных и оскорб- ную молодежь, живущую отдельно ленных жизнью, сутенера и про- от взрослых, уродливо и подража-ститутки. Камера следит за про- тельно. Про потерянное, продан-исходящим, словно подглядывая, ное, проституированное детство. через рамки зеркал, искажающих Про незамеченную катастрофу с лица, фиксируя двусмысленные ух- человечеством. Поставленная в мылки, нагловатый девичий взгляд. ЦДР А. Казанцева и М. Рощина, пье-Кажется, взвинченное пространс- са, кажется, имела недолгую сцени-тво вот-вот взорвется. Объясняя ческую жизнь, но примечательна, случившееся, герой не обретает как высказывание. По Белинскому,
все, что художественно, - нравственно, Пьеса Равенхилла талантлива безусловно, но этически не нормативна, Это «Преступление без наказания», Переступить черту дозволенного детям легко, они смерти не боятся, Достоевский об этом писал в духе своей эпохи, А, Галин и Л, Додин говорили об этом уже по-другому, У пьесы Равенхилла -свой английский акцент, Когда мальчики и девочки выползают из песочницы, наигравшись в «куличики», «доктора» и «войну», они начинают хотеть, чтобы их любили, смешивая законы взрослого мира с детской привычкой к беззаконию, Вот и играют в «ножички» уже не в земле, а с плотью, Играют в смерть, чтобы прекратить боль, Детям, по Равенхиллу, чтобы выжить, нужно позарез повзрослеть, Сбиваясь в маленькие уродливые семьи-стайки, они принимаются жить, как умеют: уродливо распределяя между собой взрослые житейские обязанности, но путаясь, кто мама, кто любовник, кто ребенок, Слишком рано они узнают главную заповедь жизни: «Сначала делай деньги», И как невинно, чисто, неожиданно звучат здесь строки из чеховских «Трех сестер»: «Однажды мы узнаем, зачем все это, все эти страдания...» Эти слова произносит та девочка, что одинаково заботливо кормит ребят ворованными полуфабрикатами и мастурбирует, чтобы хорошо было всем, чтобы не ссорился никто,
Кто сегодня не знает Макдонаха, ирландского драматурга, enfant terrible современного театра, О нем пишут, говорят, еще больше ставят, К, Серебренников поставил на малой сцене МХТ «Человека-подушку» про писателя-графо-мана, живущего в аду (и плену)
Pro настоящее
на язык рэпа, сочинил вещь по ^^^К|РЯ сравнению с «Кислородом» почти невыносимую, вызывающую. В середине 1880-х Гюисманс написал свой декадентский роман «Наоборот», после которого, как выразился один критик, «автору ЩШ1( В остается либо удавиться, либо К ШН уверовать». Гюисманс уверовал. l V 1В 0 Вырыпаеве такого не скажешь. Альтернативы нет. И глубокие воды, в которые он заплыл, страшат. Что за герой Саша, полюбивший девушку Сашу и убивший жену только потому, что у нее не было таких же рыжих волос, и она не знала слова «кислород»? По мнению Вырыпаева, в наши дни, как во времена «Гамлета», человек должен ужасаться тому, что делает собственного травмированного герой; переживать происходящее детством воображения и готового на сцене животом, как настоящую умереть ради спасения своих «чер- реальность, ощущать страх, леде-ных» сказок. Чем не вариант еще нящий ужас. Драматург уверен, одного современного Треплева? что трагедия, описывая нераз-Видимо, это не просто очеред- решимые противоречия жизни, ной виток прихотливой блажи. необходима нам для выживания, Звериный стиль не то чтобы вышел потому что дает ощутить присутс-из моды, - ассимилировал. Это зна- твие Бога. чит, что мы к нему привыкли. Стоит Обжигающий эффект «Июля», взглянуть на Тартюфа в Ленкоме бесспорно, в тонкой, умной игре в исполнении неподражаемого Полины Агуреевой, невозмутимо, Максима Суханова, и посылка ста- ровно, с теплотой в голосе транс-нет обоснованной. Первобытная лирующей нам текст, будто это не жестокость в гламурной упаковке смердящая брань, а высокая поэ-выявила новый стандарт красоты: зия. В черном концертном платье, звериный стиль. неподвижная и строгая, в ярком Вот еще один сочный экземпляр пятне света она ведет повество-из сочинения Ивана Вырыпаева вание от «себя» (тем страшнее!), «Июль». Пенсионер-людоед в ис- порой без логики переходя на чте-полнении изумительной Полины ние от третьего лица. Интонация, Агуреевой на сцене театра статика, лаконизм средств, пре-«Практика» (режиссер В. Рыжаков). дельная сосредоточенность, сло-Тут прекрасное и ужасное, будто вом, исполнительское совершенс-выброшенное из жерла вулкана, тво, доказывают правомерность запеклись намертво. Актер, драма- мечты Н. Акимова: «Вот если бы тург, режиссер Вырыпаев, сначала вынести на сцену такой стул, что-переложивший десять заповедей бы зритель зарыдал». П. Агуреева в спектакле « Июль». Театр «Практика»
Новый театр, старая сцена
Зритель на «Июле» может зары- Г. Товстоногова «Люди и мыши»? Но дать от совершенства формы, пере- Ленни Стейнбека и Зукко Кольтеса малывающей, облагораживающей похожи ровно так же, как парфю-и возвышающей содержательное мер-убийца Гренуй у П. Зюскинда и дерьмо. Способ сценического су- Михаэль К. у Дж. Кутзее. Зукко - ге-ществования актрисы переводит рой не для подражания, но он тоже рассказ патологического убийцы в герой нашего времени. пространство притчи. Совмещение драматического искусства с искус- НЕ-ЧЕХОВ ством чтеца, как соединение стиха и прозы, дает редкий эффект «плава- «Театр, который пытается сформу-ющего» «я» героя. Остранение, едва лировать решение, неприемлем. уловимая манерность в подаче тек- Для театра более верно - внушать ста (так, наверное, В. Качалов читал тревогу. Это предпочтительнее, монолог Гамлета) не дают ни актри- потому что тогда мы просим зри-се, ни зрителю сойти с ума, в то вре- телей продолжить историю, самим мя как информационная плотность создать отсутствующую часть», -текста вызывает и страх, и трепет. сказал в своем московском интер-Что и требовалось доказать. Перед вью Ромео Кастеллуччи. Кто-то из нами - герой вне заповедей, в ко- наших критиков сразу признал в ординатах собственной уродливой модном итальянском режиссере, морали. Из благодарности расчле- соединившем на сцене науку пси-нивший монаха, из любви отрезав- хиатрии с языком пластики, еще ший руку и вырвавший сердце у одного Костю Треплева. медсестры... В одном из последних Драматический театр, преинтервью Маковецкий признался: льстившись безгеройностью пьес «Однажды я даже выбросил сце- Чехова, интерпретирует их с дека-нарий. Просто не мог держать его дентской дерзостью. И кромсают дома. Мне предложили сыграть режиссеры тексты, обрывая мысли Чикатилло. Нет, говорю, не хочу я и фразы, как дети крылышки у накопаться в психологии этого монс- секомых. Но, видимо, есть потреб-тра. Ничего не берется из воздуха. ность в подобных модернизациях Значит, ты должен заглядывать в даже у академических сцен. В ев-глубины собственного подсозна- ропейском театре, особенно. ния...». Другое поколение, другие В берлинском театре Шаубюне представления о герое. ам Ленинерплатц режиссер Рихтер Другой вариант «ласкового зве- поместил чеховских «Трех сестер» ря» оживил мастер жесткой ре- в обстановку современного офиса, жиссуры и шоковой терапии Кама которая к концу спектакля сменя-Гинкас. Перед нами не-Рембо. ется залом ожидания в аэропорту. Роберто Зукко Кольтеса на сцене И опять отсебятина, переработка МТЮЗа предстал красавцем-убий- авторского текста, адаптирован-цей, изнемогающим от нежности ного к современности: моложавый богатырем с заторможенной пси- Вершинин из рокеров, в косухе, хикой аутиста, идущим по земле в сомнамбулическая Ирина - в об-тюремных кандалах. Может быть, тягивающем трикотажном пла-режиссер вспомнил молодость и тье, элегантная Маша - в роскош-свой дипломный спектакль на курсе ных одеждах из модных бутиков,
Pro настоящее
^■ посетят видения, быть может, даже приятные. Да, брат. Во всем уезде было только два порядочных, интеллигентных человека: я да ты». Этих слов Астрова нет в спектакле, зато их отпечаток в какой-то уродливой проекции почти насильно застревает в вашей памяти. Пьеса превращена в грубый фарс и разыграна на восьми стульях в занавешенном квадратном пространстве, где герои уродливо скачут и ковыляют по паркету. ^Режиссер из отряда сорокалетних обращается с мифом глумливо и агрессивно. От природы, о которой тоскует чеховский Астров, здесь остались лишь артефакты: вспученный деревянный паркет, зеленый цвет штор, штормовой ливень. Спектакль живет трудной жизнью, его мучит одышка в гипертрофированных мхатовских паузах, когда герои молча сидят рядком и просто смотрят в зал. А то начинают вдруг материться, вызывая гомерический хохот в зале. Или, прислушиваясь к далекому и невнятному пению, принимаются танцевать. Любимец публики и женщин фатоватый Серебряков во фраке успе-наконец, брутальная Ольга с про- вает одарить вниманием каждую. С куренным голосом... равнодушной молодой Еленой тан-Спектакль бельгийца Люка цует, как молодой, нагловато поло-Персиваля «Дядя Ваня» (Toneelhuls, жив на ягодицу жены пятерню. С Антверпен) тоже весьма крас- влюбленной в него и обезумевшей норечив в своем экстремизме. от счастья maman выделывает шут-Незабываем, ибо сделан очень ливо-причудливые па. С нянькой, талантливым человеком. «Те, кото- мерно покачиваясь, почтительно рые будут жить через сто, двести топчется на месте. лет после нас и которые будут пре- Рожденная некрасивой и не-зирать нас за то, что мы прожили счастливой, неуклюжая, завист-свои жизни так глупо и так безвкус- ливая, очкастая Соня визжит от но, - те, быть может, найдут среде- радости, узнав, что и прекрасная тво, как быть счастливыми, а мы. чужестранка (Елена говорит на У нас е тобою только одна надежда ломаном английском) тоже не-и есть. Надежда, что когда мы бу- счаетна. Физиологических под-дем почивать в своих гробах, то нас робноетей в этом спектакле, как О. Еремин - Треплев. «Чайка». Алекеандринекий театр
перца, достаточно. Перепившего Астрова очень подробно и натурально выворачивает наизнанку. Изнемогающая от неразделенной любви к доктору Соня корчится в конвульсиях, ухватившись за низ живота и скрестив ноги.
... «Болит - ставь. Не болит - не трогай». Так учил своих студентов режиссер Андрей Лобанов. Где и что болит у современных режиссеров и их героев, не сразу и разберешь, а надо бы. Может быть, сегодня герой - лицо неодушевленное, с обирательное? Что может врачевать больные души? Театр.
Одни режиссеры призваны ставить диагнозы, другие сами видят в театре способ лечения. «Как все нервны», - вздыхал замученный жизнью доктор Дорн и предлагал от старости порцию валериановых капель.
Неврозы сегодня - норма жизни. Непаханное поле для режиссера с дипломом врача, Льва Эренбурга. Он - режиссер-диагност. Его «Ивановъ» - что-то вроде тома иллюстрированной медицинской энциклопедии. Только здесь никто никого не лечит, а все герои - наглядные пособия по неврозам.: морфинист, нимфоманка, чахоточный... Жизнь как история болезни. Одного «жаба» замучила, и, правда, он не расстается с банкой, в которой сидит огромная лягушка. Зато у другого в банке - огурец: жажда опохмелиться хуже медицинской «жабы» или жадности... Этот спектакль о муке жить, о полной дезориентации людей, зажатых в кучу крохотным пространством жизни. В центре, за перегородкой, предполагается купальня, куда постоянно бросаются потные, голые,
Сцена из спектакля «Дядя Ваня». Toneelhuis, Антверпен
Pro настоящее
пьяные герои. Кто освежиться, Диснейленд. И, конечно, наступает кто утопиться. А ежели кто прого- миг, когда сын с бригадой рабочих лодается, лезет в собачью конуру радостно выселяет мамочку в го-погрызть косточку. У Эренбурга ра- род... Сбившись кучкой, последние бота с актерами ювелирная. Точно владельцы «вишневого сада» так биолог, пропускающий ток через и остаются стоять, как вкопанные. лягушку, он ожидает подергивания Кажется, навсегда. ног каждого из героев сочиненной Другой польский режис-им истории. Его душный спектакль сер, Кристиан Люпа в «Чайке» отражает жизнь спившегося интел- Александринского театра проявил лигента, неприятного, непонятно- себя психотерапевтом. Он поста-го, который сам себе противен и вил пьесу там, где так несчастливо тошен и транслирует эту тошноту началась ее судьба. Собственно, другим. Человека с потерянным на руинах жизни и происходит его иммунитетом к жизни. Лучшее творение мира. Перед нами почти средство от головной боли, как из- феллиниевское пространство из «8 вестно, гильотина. Где ж ее взять в 1/2», распластанное во всю ширь и деревне? Тогда поможет пистолет. глубину сцены. Сцена - открытая И он действительно спасает. и пустая. Колдовское озеро, слов-Время, в котором мы живем, на- но шагреневая кожа, сжалось до зывается «AFTERCHEKHOV». Так и размеров аквариума. Вдали - пос-написано в программке спектак- тиндустриальный пейзаж с метал-ля по пьесе Л. Улицкой «Русское лической вышкой, внутри которой варенье» питерского Театра са- и повис аквариум с мутно-зеле-тиры на Васильевском острове. ной водой. Рядом с вышкой - куча Главный режиссер театра, поляк металлолома. Вдоль рампы - ряд Анджей Бубень поставил ее так, венских стульев. У левой кулисы -словно подвел творческие итоги стол, заставленный бутылками. современного театра. Вместо сце- Зеркало сцены очерчено ядовито-ны - водная гладь, перекрытая де- алой рамой, внезапно вспыхива-ревянными мостками. В центре, на ющей и так же неожиданно гасну-деревянном островке с верандой, щей. Это, в самом деле, похоже на ютятся наследники чеховских геро- съемочную площадку. О, сколько ев: переводчица и ее брат, сестра видеокамер установил бы здесь ее умершего мужа, ее старшая дочь режиссер Жолдак. А тут - ни одной. с мужем, младшая - без мужа. И вся Хотя без кинопроекции обойтись и эта пестрая компания, застряв меж- не удалось: в «небе» появились об-ду прошлым и настоящим, все еще лака, не похожие ни на рояль, ни любит свое пепелище, от которого на верблюда, но превращающие-не осталось ни сада, ни удобств. Кто- ся в человеческие фигуры и чаек. то страдает рефлексией, кто-то - от Атмосфера как перед генеральной недостатка взаимопонимания или репетицией. Она ощутима не толь-денег. Сад и имение проданы еще ко на сцене, но и в зале. при Чехове. Теперь герои Улицкой Осматривается молодой чело-варят на продажу вишневое ва- век в сером костюме, неприметный ренье. А тем временем их нежно и аккуратный учитель Медведенко любимый сын тихо скупает земли (С. Еликов). Томится и нервничает в округе, чтобы построить на них Маша (Я. Лакоба), нелепая даже со
Новый театр, старая сцена
спины. Босой Треплев (0. Еремин), запрограммирован только на в джинсах и свитере, поднимается писание и, кажется, саму жизнь на сцену прямо из зала. Задумчив, воспринимает лишь сюжетом для сосредоточен, кажется, заранее небольшого рассказа. Кто рядом с готов к провалу и за это обижен на ним - Аркадина или Заречная - в весь белый свет. Но что его гложет сущности, неважно. Его загадоч-больше, любовь или новые формы, ная статика, почти карикатурное мы поймем только в финале. А пока ломание в разговоре возбуждает робкая Заречная (Ю. Марченко) - и в зрителе беспочвенную смешли-муза его, и люБовь. В спектакле вость. Он отрешенно молчалив, Кости ее Мировая душа выходит живет наблюдателем, а если и из аквариума, как богиня любви из решается на беседу, выглядит непены морской. Но перед началом уместным, но симпатичным. Он и спектакля она машинально цепля- Нину оглядывает с ног до головы, ется за перекладину у башни и на как скульптор натуру. Его трезво-минуту замирает в позе подбитой мыслие, подглядывание за жизнью птицы. откровенно выдают в нем ремес-В пьесе обязательно должна ленника, писателя-рутинера. быть любовь. У Люпы она досаж- Театр Люпы - это театр режис-дает тем, кого любят, и тем, кто лю- сера-художника и философа. Театр бит. В этом лабиринте одинаково как образ жизни, как спасение от Больны все: кто любовью, а кто ее жизни интересен постановщику. отсутствием. Невроз обнаружи- Как у Л. Эренбурга «Ивановъ», у вается у мрачной депрессивной А. Праудина «Дама с собачкой», Полины Андреевны (В. Воробьева). «Чайка» Люпы сочинена «по моти-Вот уж кто тащит жизнь свою во- вам» пьесы с вклинившимся в нее локом. Нетрудно догадаться о монологом Сони из «Дяди Вани», перспективах Маши, влюблен- который вдруг читает Нина. То ли ной в Треплева. Доктор Дорн (И. это героиня, решив поступить на Волков) - циник, умеющий не сцену, «распевается», то ли актриса только пожимать плечами и пос- в шутку перепутала пьесы. Рабочие меиваться, но и ценить прекрас- сцены, убирая за кулисы ненужный ное. Нелепо влюблен в Заречную реквизит, подают актрисе знаки: Сорин (С. Сытник), великовозрас- не то! Она не слышит, и тогда четное милое дитя, вся жизнь ко- ловек в черном трико, обозначен-торого укладывается в цепочку ный в программке как Потерянный отрицаний: не хотел, не стал, не (А. Кудренко) и до поры терпеливо заимел, не сделал... Сошлись на сидящий на стуле, уносит девушку одной территории две касты лю- за кулисы. Реальность окончатель-дей: обыватели и небожители, бо- но расщепляется, и от зрителя тре-монд, в сети которого попадается буется нешуточная работа фантазии трепетная Нина. Территория эта - и включенности в эту тонкую интел-любительский театр. Болезненное лектуальную игру. Один чеховский самолюбие, творческие амбиции, эпизод вдруг может забуксовать, а личные отношения - жестоко со- другой повториться несколько раз шлось все. И всех разделило. с вариациями. Хитрость в том, что Не принадлежащий ни- это игра без правил. В истории, по-кому Тригорин (А. Шимко) хожей на репетицию, нас помещают
Pro настоящее
в игровой поток сочиненной теат- прошлое, но надеется, что буду-ральной «программы». Не сразу и щее, несмотря ни на что, будет неохотно принимает эти условия прекрасно, - Треплев и Нина ле-зритель, при каждом повороте жат на сцене на животе и смотрят действия то вздрагивая от смеха, вдаль, болтая в воздухе ногами. В то замирая от скуки в преслову- данной интерпретации «Чайки» той мхатовской паузе, то упираясь режиссер сравнял их в творческих в смысловой тупик и теряя нить усилиях, переложив груз ответс-сюжета. Или вдруг в зале зажигает- твенности за открытый финал на ся свет, и актеры, разгоряченные зрителя. Вполне современный ход. ссорой, апеллируют к первым ря- И гадать здесь, кто герой, - нет ре-дам партера, требуя у него сочувс- зона. В этом обещании философии твия. Подобные комические апар- творчества есть одна замечатель-ты лучше всего удаются Марине ная черта: ориентация на будущее, Игнатовой, провинциальной звезде которое есть у каждого. Аркадиной. От такого театрального космо-Люпа рвет условности сцены, са, в который втянуты все участ-как рвет само действие. Он изы- ники спектакля по обе стороны мает героев из их времени, пред- рампы, мы уже отвыкли. Нас не вы-лагая им побыть актерами, а те, в таскивают насильно на сцену, как свою очередь, вовлекают в свою в «Не-Гамлете» А. Могучего. Наше игру зрителя. Это становится по- участие тут не в иллюзии погру-нятно уже тогда, когда герои перед жения. Мы соучастники. В том, как треплевским спектаклем расса- актеры удивляются и пристраи-живаются на стулья вдоль рампы, ваются к тому, что сказали, тоже оборачиваются в зал, проверяя, игра - в смысл. не мешают ли кому-то из зрите- Кто ж тут от первого лица? Кто лей. Или - в самой драматической сочиняет то, в чем мы участву-сцене Аркадиной с сыном, когда с ем? Кто пишет эту пьесу? И где ее колосников угрожающе медленно смысловой центр? Он в размыш-опускается красная стена, и актри- лениях о творчестве как способе са с опаской и «как бы» (т.е. наро- сотворения мира. чито) незаметно посматривает на Для современного театра воспи-нее, ни на минуту не теряя верно- тание чувств - непозволительная го тона роли. роскошь. Медленное психологи-В спектакле Треплева нет крас- ческое искусство нерентабельно, ных глаз дьявола. Но, когда на актеров психологического толка сцену зловеще опускается вызы- мало. Зритель сегодня больше лю-вающе-красная стена лишь для бит шутов, не героев. Пока низо-того, чтобы впустить на сцену вая культура в чести, элитарность Тригорина, веет преисподней и всегда будет в упадке. Но именно даже, кажется, пахнет серой. поэтому так интересен любой та-В конце спектакля, когда вклю- лантливый эксперимент. Поэтому чается фонограмма с песней пусть живет в своем иллюзорном французской певицы Лхазы и мы пространстве Константин и пусть читаем бегущую строку перево- сочиняет. да - про то, как женщина верну- Идею Люпы «герой - твор-лась в город, принеся с собой свое чество» (т.е. спасение) другой
питерский режиссер Александр Морфов сформулировал еще конкретнее в своем последнем сочинении на сцене Театра имени В.Ф. Комиссаржевской. «Сон в летнюю ночь» - спектакль о тех, кто по ночам не спит. Потому что репетирует. Лучшее, что есть в мор-фовском спектакле, - история про скромную самодеятельную труппу «афинских» ремесленников, готовящих прелестную по своей наивности постановку о Пираме и Фисбе... Вопреки жестокосердию влюбленных эгоистов все-таки состоявшаяся премьера сыграна на такой высокой лирической ноте, что хохотавшая публика, не таясь, начинает дружно всхлипывать. И ей внезапно открывается истина: единственное, что стоит делать волшебными летними ночами, -это ходить в театр», - точно подводит итог Лилия Шитенбург3.
ПОХОРОНИТЕ ЕГО ЗА ПЛИНТУСОМ
Вы спросите, где же герой, которого мы ждали и искали. Не знаю. Может быть, в пробке застрял.
Известно, что герой погибает за что-то. Современное Большинство театральных и нетеатральных персонажей умирает от чего-то: от водки, от простуд, от тщетной суеты, безделья или предосторожности.
Польский режиссер (и ровесник Л. Персиваля) Кшиштоф Варликовски, помимо того, что первым поставил Сару Кейн, недавно сочинил в Варшаве спектакль по пьесе израильского драматурга X. Левина «Крум». Это еще один вариант притчи о блудном сыне, на сей раз спроецированной на будни израильской провинции 1970-х, узнаваемое пространство скуки и безысходности. Право же,
Сцена из спектакля «Сон в летнюю ночь». Театр имени В.Ф. Комиссаржевской
3 Шитенбург Лилия. Бяка-лю-бовь// Город, 2007. №20.v
Pro
настоящее
не стоило возвращаться домой неудачливому писателю, чтобы сказать: «Прах к праху». Этот «художник», вспоминая свою жизнь, тоже не видит в ней ничего утешительного, т.е. не обнаруживает оснований для жизни. И тут, как в «Дяде Ване» у Персиваля, -- коматозная заторможенность. Время остановилось. Может, остановилось с той поры, как грохнул на пол «часы покойной мамы» пьяный Чебутыкин? Может, и правда, ничего вокруг нет, и нам только кажется, что мы живем? Завещание умирающего приятеля Крума («Сдуйте меня») не выглядит вовсе бессмысленным. Его пепел действительно сдувают со стола прямо на зрителя. Вот она - нынешняя квинтэссенция праха! Серый цвет везде одинаков, а общая фраза «все пошло прахом» обернулась своей буквальностью: «ashes to ashes». Да и сам Крум ничего не напишет, и его, если он попросит, тоже сдуют. Как, впрочем, когда-нибудь и всех нас... И не останется от нас даже косточек, «пепел к пеплу».
А пока мы живем на пепелище своей культуры. Мы, собиратели костей Треплева, вновь и вновь ищем в них ген человечности. В беглом экскурсе по театрам разных достоинств и стилей нам не удалось обнаружить настоящего и внятного героя. Но, может, кому-то известен способ его реанимации? Возможно, следует переждать неизбежное обнуление счетчика, чтобы маятник, качнувшись вправо, качнулся влево и стал набирать высоту? А может, пора искать ту вишневую косточку, из которой вырастет новый сад? Хотя, по версии Л. Улицкой, в пространстве AFTERCHEKHOV, где от «вишневого сада» осталось только «русское
варенье», и косточки уже мертвы. И торги состоялись. Д. Крымов даже сочинил про это спектакль-вариацию на чеховскую тему. Кукольный дом из песка, каким бы прекрасным он ни был, всегда рассыпается.
А ведь по Библии Господь поселил человека «в саду Едемском, чтобы возделывать и хранить его» (Бытие, 2,15). В своем романе «Жизнь и время Михаэля К.» Дж. Кутзее вывел такого человека, призванного Богом «возделывать и хранить». Блаженный урод Михаэль К. по сути своей и есть тот Садовник, которому завещано вырастить пусть не вишневую косточку, а дынное зернышко. Но и это оказывается невозможным, потому что мир не приспособлен к подобного рода людям. Не обретает этот герой «тот единственный сад», к которому так стремился. Не может принять цивилизацию и ее отношений. Современная жизнь ему не годится. И потому он спокойно дожидается, когда заберет его к себе Всевышний.
Так, может быть, прав людоед из вырыпаевского «Июля», убивший доброго монаха, дабы тот поскорее попал в Царствие небесное? Но тогда прав и пушкинский Сальери, отравляющий Моцарта, чтоб тот скорее «слился с Богом». Потому что слишком хорош для людей.
У каждого времени - свои герои, и мнимые, и настоящие. В разные эпохи один и тот же поступок может восприниматься и преступлением, и подвигом. Все дело в мотивациях, в координатах человечности, в тех самых заповедях, с которыми так круто обошелся Вырыпаев.
У Гоголя героем был смех, у Люпы - творчество, у Морфова - театр.
Что дальше, господа?
Add# bmgt йк trim
