CC BY
206
УДК 316.621 Г. С. Ковтун
КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ ПРОДАЖНОСТИ ВЛАСТИ И ДОЛЖНОСТНЫХ ЛИЦ В ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ СОЦИОЛОГИИ
Предлагается систематизация социологических знаний, представленных в форме концептуальных моделей, объясняющих продажность российской власти и/или должностных лиц. Дается периодизация, в которой прослеживается общая тенденция, связывающая прошлые и современные научные идеи.
Ключевые слова: девиантное поведение, история социологии, коррупция, преступления «белых воротничков», социология девиантности и социального контроля, элитная девиация.
Conceptualization of corruption of authorities and civil servants in the history of Russian sociology. GALINA
S. KDVTUN (Far-Eastern Nationale Technical University, Vladivostok).
Systematization of sociology ideas in a form of conceptual models are presented in the paper. These models explain the corruption phenomena in the Russian government and among civil servants. The author dwells upon the chronology, in which a common tendency connects scientific ideas of the past and modern times.
Key words: deviant behavior, history of sociology, corruption, white-collar crime, sociology of deviance and social control, elite deviance.
В данной статье под концептуализацией понимается процесс формирования отдельной области познания при помощи понятий (концептов). В истории отечественной социологии продажность власти и/или должностных лиц обозначалась терминами «лихоимство», «мздоимство», «взяточничество», «коррупция» и т.п. и объяснялась при помощи таких понятий, как «общество», «культура», «социальное взаимодействие», «социальная структура», «социальный статус», «социальная роль», «социальный институт», «социальная сеть», «девиантное поведение», «девиантность»,
«беловоротничковая преступность», «элитная девиация» и т.п. Отметим, что на разных этапах становления российской социологии использовались различные понятия. Конечно, сам по себе этот факт ни о чем не говорит: развитие науки вполне естественно предполагает и изменение ее терминологии. Однако в нашей стране это было связано не только и не столько с развитием научных знаний или спецификой научного подхода, сколько с социально-политическими, идеологическими условиями существования социологии.
Целью статьи является систематизация социологических знаний, представленных в форме концептуальных моделей продажности российской власти и/или должностных лиц. В самом общем смысле систематизация — это упорядочение и обобщение знаний на определенном основании. Введение фактора времени в качестве одного из моментов, характеризующих это основание, превращает ее в периодизацию — последовательность этапов развития концептуализации продажности власти и/или должностных лиц, в которой проявляется общая тенденция, связывающая прошлые и современные научные идеи.
Учитывая влияние социально-политических и идеологических факторов на судьбу отечественной социологии в целом и на социологическую концептуализацию продажности власти и/или должностных лиц в частности, можно выделить следующие периоды: досоветский, советский и постсоветский.
Досоветский период (конец Х1Х-начало 20-х годов XX в.). Российские социологи исследовали продажность власти, обозначая ее терминами «лихоимство», «мздоимство», «взяточничество», в контексте изучения российского
чиновничества.
Как отмечает один из самых серьезных специалистов в этой области И.А. Голосенко, до революции 1917 г. российская социология чиновничества прошла два этапа развития. Первый пришелся на два заключительных десятилетия XIX в. и был связан с именами А. Градовского, В. Евреинова, К. Кавелина, Е. Карновича, Н. Коркунова, В. Ключевского, Б. Чичерина и др.; второй этап, представленный именами М. Александрова, П. Берлина, Б. Бразоленко, М. Ватырова, В. Ивановского, В. Мачинского, М. Ольшевского, Н. Рубакина и др., — на два первых десятилетия XX в. Несмотря на все различия в исследовательских сюжетах и методологических подходах, эти этапы связывала одна общая тема: изучение взятки, ее социокультурных и, прежде всего, национальных особенностей [4, с. 261, 262].
Прежде всего, российские социологи, опираясь на обширные исторические источники, убедились в том, что «подкуп административного лица есть прочная традиция российского государственного быта, по крайней мере нескольких
КОВТУН Г алина Степановна, кандидат философских наук, профессор кафедры социологии и социальной работы Дальневосточного государственного технического университета, Владивосток. E-mail: kogala@yandex.ru
© Ковтун Г.С., 2009
последних столетий. Формы взятки, подкупа, «кормлений» менялись - брали съестным, мехами, крепостными, деньгами, услугами, но суть ее как формы злоупотребления властью, как служебного преступления сохранялась. Практика «кормления» была унаследована нами от Византии, от Орды мы взяли только временной принцип — высшие чиновники, воеводы назначались на короткий срок — один или два года» (курсив мой. - Г.К.) [4, с. 262].
В социологии этого периода сложились две концептуальные модели объяснения феномена «русской взятки». Первая включала в себя факторы, лежащие «довольно близко к поверхности общественной жизни»: материальная необеспеченность чиновников, особенно нижних рангов, фантастически огромный разрыв в размерах оплаты труда чиновников нижних, средних и высших рангов; огромная территория империи, затруднявшая социальный контроль за деятельностью администрации российских регионов, который осуществлялся только сверху и эпизодически путем ревизий из центра; двойное отчуждение, с одной стороны, чина от чина, с другой — всего мира чиновничества от общества [4, с. 263]. Вторая модель объяснения феномена «русской взятки» указывала на его связь с политическими, экономическими, культурными и историческими факторами. Следует заметить, что именно эта модель содержит в себе наиболее серьезные идеи, получившие развитие в современной социологии.
Прежде всего, обращает на себя внимание вывод, к которому пришли отечественные социологи рассматриваемого периода. В стране сложилась парадоксальная ситуация: царские особы и члены правительства одной рукой энергично и бесплодно пытались бороться со взяточничеством, а другой — столь же энергично, но уже вполне успешно создавали условия для его воспроизводства. Всей своей деятельностью они демонстрировали, что политической властью можно пользоваться для незаконного обогащения, а политическое угодничество — верный путь к богатству. Сложившаяся к XVIII в. практика раздачи несметных богатств из казны фаворитам и немедленное отбирание их, когда вчерашние любимцы впадали в немилость, сформировала у подданных установку временщика: «вошел во власть - можешь к казенному сундуку припасть». Более того, правительство нередко весьма лояльно относилось к «припавшим к сундуку»: «Стремясь привязать к себе чиновничество крепкими узами, - отмечал один из самых серьезных исследователей российского взяточничества П. Берлин, - правительство сквозь пальцы смотрело на обогащение с помощью взяток и обмана казны. Оно знало, что если чиновники-взяточники и обманывают, и разоряют казну, то, с другой стороны, в политическом отношении они всегда являются наиболее угодливым элементом» [1, с. 54]. Иными словами, по мнению российских социологов, важнейшим фактором, объясняющим живучесть российского взяточничества, является его неразрывная связь со всем строем и укладом политической жизни страны.
Весьма интересна и идея неразрывной связи взяточничества и казнокрадства как двух сторон одной медали: «взяткою широко пользуются как отмычкою казенных сундуков, крышки которых гостеприимно раскрываются перед людьми, сумевшими в соответствующий момент дать соответствующему человеку соответствующую взятку» [1, с. 45, 46]. И далее: «Если мы остановим свое внимание на главном поле российского взяточничества, - делал очень важный вывод Берлин, - то легко убедимся, что и люди, получавшие взятки, и люди, их дававшие, одновременно обогатели за один общий счет — казенный, вот почему оно расцветало у нас махровым цветом около казенных предприятий и учреждений, нанося им колоссальные экономические потери, т.е. взяточничество не только нравственная, юридическая, но и экономическая проблема» [1, с. 52]. Приведенный отрывок содержит и еще одну важную идею - указание на узость сугубо юридического или морального подходов к пониманию взяточничества.
Среди экономических факторов распространения взяточничества отечественные социологи выделяли и способность взятки выступать в качестве своеобразного двигателя экономического, научно-технического и даже шире -общественного прогресса. Берлин отмечал: «При “строгом”, “неукоснительном” применении существующих у нас архаических законов, регулирующих хозяйственную жизнь страны, чиновники могли бы эту жизнь совершенно затормозить, оставаясь на почве законности» [1, с. 55]. Поэтому в России с ее «отсталым политическим строем, с отсталым законодательством взятка сплошь и рядом выступала в “конституционной” роли» [1, с. 56]. Следует подчеркнуть, что российские социологи, признавая «конституционную» роль взятки, утверждали, что, несмотря на это, она развращает нравственно и политически не только берущих, но и дающих, ибо протолкнув «прогрессивное» дело посредством взятки, дающий ее человек перестает уважать закон и может в следующий раз обратиться к взятке при делах сомнительной прогрессивности, а подчас и антизаконных по своей сути, а не по форме. Более того, если бы кто-то попытался сравнить «конституционное» и «неконституционное» значение взятки, то второе явно бы перевесило первое [4, с. 276]. Отметим, что эта идея о «неконституционной» и «конституционной» роли взятки в жизни общества позднее нашла свое развитие в представлениях о явных и латентных функциях коррупции и взяточничества как одного из ее проявлений.
Еще одна очень важная идея связана с рассмотрением взяточничества как социокультурного явления. Опираясь на широкий круг исторических источников, российские социологи приходят к выводу, что взяточничество как общенародный обычай и протекционизм как традиция государственного управления являются частью российской культуры.
В этом плане особенность «русской взятки» состояла в том, что ее перестали стыдиться, перестали считать «ненормальным» явлением. К взятке привыкли и те, кто «брал» - чиновники всех рангов, и те, кто «давал»: просители любых сословий — дворяне, купцы, мещане, крестьяне. «Брали губернаторы, председатели гражданских и уголовных палат, брали в Сенате. Все это узаконилось, вошло в обычай и проситель никогда не приходил в присутственные места с пустыми руками» [6, с.18]. Заметим, что ряд социологических исследований, проведенных на хорошей эмпирической базе в 1990-е годы, позволил сделать аналогичные выводы (см.: [7, 10]).
Протекционизм как продвижение по службе при поддержке влиятельного лица, выступавший в качестве одной из особенностей государственного управления, со временем превратился в России в культурную традицию. Худшей разновидностью протекции была торговля должностями. «Процессы в Варшаве в 1912 г. выявили тысячи лиц в этом округе, получивших “хлебные места” после внесения таксированной “мзды” кому следует. У чиновника без протекции
была только одна дорога - “лямка, лямка без конца” и невольное отвращение к работе без нравственного и материального удовлетворения» [4, с. 289]. Стоит ли говорить, что данная традиция существует и в современной России? Приведем только один пример. Материалы Межрегиональной конференции «Предупреждение коррупции силами гражданского общества-2000», организованной Санкт-Петербургским гуманитарно-политологическим центром «Стратегия» и московским представительством Фонда Евразия (апрель 2000 г.), содержат следующие данные: стоимость назначения депутата Государственной Думы на должность председателя комитета - порядка 30 000 долл., получение статуса помощника депутата - 4000-5000 [5, с. 4].
Итак, в досоветский период российскими социологами был выдвинут ряд интересных идей, связанных с исследованием продажности власти и должностных лиц, предложены две модели концептуализации данного явления. Первая включала в себя очевидные факторы, которые фиксировались не только учеными, но и писателями, публицистами, представителями власти. К ним относились материальная необеспеченность чиновников; огромная территория империи и связанные с этим сложности осуществления социального контроля; отчуждение чиновников друг от друга, с одной стороны, и всего мира чиновников от общества в целом - с другой. Эти факторы никуда не исчезли и сегодня, именно на них довольно часто указывают современные исследователи российской коррупции. Вторая модель объяснения феномена «русской взятки» указывала на его связь с политическими, экономическими, культурными и историческими факторами, деятельностью отдельных личностей. Именно эта модель демонстрировала собственно социологический подход к исследованию данного явления, именно в ней были представлены серьезные идеи, нашедшие развитие в современной социологии.
Советский период (1920-е-1990-й гг.). Специфика концептуализации продажности власти и/или должностных лиц в советской науке, осуществляемой при помощи понятий «взяточничество», «должностное преступление», «коррупция», определялась ее идеологическим характером.
После краха Российской империи социологическое исследование и бюрократического аппарата (чиновничества), и продажности власти и/или должностных лиц было затруднено. В начале 1920-х годов ряд специалистов (П. Маслов, С. Солнцев, В. Штейн и др.), которые как научные работники сформировались еще в предыдущий (досоветский) период, писали о быстро растущем «советском» бюрократизме, призывали изучать его с позиций теории господства М. Вебера и теории бюрократизма К. Маркса, однако их призывы не дали желаемого результата. К концу 1920-х годов социология чиновничества, как и социология в целом, прекратили свое существование. Более того, сам термин «социология» советским идеологам казался подозрительным и периодически вовсе исключался из научного оборота как «буржуазный» или «лженаучный».
Начавшееся в конце 1950-х годов возрождение отечественной социологии и даже формирование социологии девиантного поведения, начало которого приходится на 1970-е годы, не привели к возобновлению социологических исследований продажности власти и/или должностных лиц. Серьезные изменения в этом отношении происходят лишь в конце 1980-х годов, т.е. в конце советского периода. Чтобы лучше понять суть этих изменений, обратимся к особенностям концептуализации продажности власти и/или должностных лиц в советский период.
Прежде всего, взяточничество в этот период рассматривалось как сугубо юридическая проблема: практика получения и дачи взятки, поступок отдельного должностного лица. Его существование в социалистическом обществе (в СССР, а позднее — в других странах социалистического лагеря) объяснялось как наследие прошлого, «пережиток» капитализма.
Термин «коррупция» применялся исключительно при объяснении реалий капиталистического мира вплоть до конца 1980-х-начала 1990-х годов, фактически до конца советского периода. И это вполне понятно. Коррупция всегда выступает как системная характеристика, социальный институт, элемент системы управления, тесно связанный с другими социальными институтами - политическими, экономическими, культурными, т.е. явление социокультурное. Взяточничество же может рассматриваться и как поступок отдельного человека, нарушающий моральные и/или правовые нормы, т.е. явление индивидуальное. Иными словами, юридический подход к исследованию взяточничества позволял, с одной стороны, признать существование данного явления в советском обществе (отрицать это было просто невозможно в силу его очевидности), а с другой - вывести это явление за рамки политической и социальноэкономической системы.
В конце советского периода происходит, с одной стороны, осознание правоведами узости сугубо юридического подхода к пониманию должностных преступлений, взяточничества, а позже - коррупции, а с другой - интенсивное развитие социологии. Одна из первых социологических работ в этой области принадлежит перу известного советского юриста А.М. Яковлева (речь идет о «Социологии экономической преступности» [13]), посвященной хищению государственного или общественного имущества путем злоупотребления служебным положением и взяточничества, по сути дела - коррупции.
Постсоветский период (1991-й-2000-е годы). Основным концептом, который используется социологами для обозначения продажности власти и/или должностных лиц, становится «коррупция». Взяточничество, фаворитизм, непотизм (кумовство), протекционизм, лоббизм, незаконное распределение и перераспределение общественных ресурсов и фондов, незаконное присвоение общественных ресурсов в личных целях, незаконная приватизация, незаконная поддержка и финансирование политических структур (партий и т.д.), вымогательство, предоставление льготных кредитов, заказов, знаменитый советский «блат» (оказание различных услуг родственникам, друзьям, знакомым) и т.д. рассматриваются как формы проявления коррупции [3, с. 217].
В современной отечественной социологии представлены три основных концептуальных модели коррупции: девиантологическая, институциональная и сетевая.
В девиантологической модели коррупция предстает как поведение, которое в определенной ситуации рассматривается как нарушение социальной нормы и активизирует социальный контроль (девиантное поведение), и как социальное явление, выражающееся в относительно массовых, статистически устойчивых формах (видах) человеческой
деятельности, не соответствующих официально установленным или же фактически сложившимся в данном обществе (культуре, группе) нормам и ожиданиям (девиантность) [2, с. 28].
Основная трудность социологического осмысления коррупции как формы девиантного поведения состоит в том, что далеко не всегда нарушитель норм (моральных или правовых) воспринимается как девиант (взяточник, коррупционер). Более того, иногда «правильный» поступок рассматривается как девиантный (например, сотрудник ГАИ, который не берет взяток, часто вызывает негативное отношение автолюбителей, которые считают его «ненормальным», а тележурналисты посвящают ему документальные фильмы как «герою дня»). В этом и подобных случаях наиболее эффективен подход, ориентированный на понимание социального контекста поступка (умеренно-конструктивистский подход), приобретающий все большее число сторонников в отечественной социологии девиантного поведения.
Под социальным контекстом понимается множество факторов (или переменных), влияющих на оценку данного поступка как нормального или девиантного. В каждом конкретном случае возможно выделение доминирующих факторов, которые и определяют его характер (иногда достаточно минимального числа факторов). Так, Н.Г. Щитов предлагает учитывать взаимодействие следующих факторов [12, с. 19, 20]:
1. Характер социальной группы, в которой совершен некоторый поступок (сплоченность, наличие внутригруппового конфликта, уровень «наказывающих настроений», характер борьбы за власть). Например, врачи и учителя часто негативно относятся к взяткам, но позитивно - к «благодарности» пациентов, учеников в виде подарков или иных знаков внимания. Однако любая такая «благодарность» может получить статус взятки в случае борьбы за власть и стремления к дефамации некоторой личности.
2. Взаимодействие норм, касающихся оценки данного поступка. Иногда, нарушив норму «низшего порядка», человек исполняет норму «высшего порядка». Например, чиновник может взять взятку или пойти на должностное преступление во имя спасения жизни близкого человека (матери, жены, ребенка).
3. Статус личности нарушителя (высокий, средний, низкий, аутсайдерство).
То, что «нормально» для одного человека, может быть расценено как проступок для другого. Например, коррумпированный начальник может избежать наказания, тогда как рядовой чиновник будет наказан. В России очень часто наказывают «стрелочника».
4. Статус группы в обществе. Основным фактором является желание или нежелание членов группы обнародовать проступок и способность противостоять социальному контролю со стороны «большого общества». Например, многие высокостатусные группы стремятся к сокрытию фактов нарушения норм своими членами (хотя часто не одобряют этих поступков). В русском языке есть удачное клише для обозначения этого типа социального поведения - «честь мундира».
5. Характер культуры данного общества. Основными факторами являются правосознание общества, его отношение к коррупции, унаследованные от прошлого обычаи и традиции.
6. Иные переменные, релевантные для данного случая.
Контекстуальный (умеренно-конструктивистский) подход к определению коррупционного поведения представляется наиболее удачным. Он позволяет дать следующее определение: коррупционное поведение - это использование публичной власти ради частной выгоды, которое в определенном социальном контексте рассматривается как нарушение социальной нормы и активизирует социальный контроль.
Конструктивистский подход к пониманию коррупции, но уже как сложного социального явления (формы девиантности) развивает в своих публикациях один из самых известных российских девиантологов Я.И. Гилинский. Усматривая социальную природу (сущность) коррупции в продажности, он включает в процесс ее социального конструирования следующие компоненты:
1) наличие множества фактов продажности (взяточничества) различных государственных служащих и должностных лиц;
2) осознание этих фактов как социальной проблемы;
3) криминализация некоторых форм коррупционной деятельности;
4) реакция политиков, правоохранительных органов, юристов, средств массовой информации, населения на коррупцию и т.п. [2, с.267].
Такое понимание социальной природы коррупции, на взгляд автора, позволяет избежать излишней политизации, «юридизации» и, в конечном счете, мифологизации проблемы.
В институциональной модели коррупция предстает как социальный институт, элемент системы управления, тесно связанный с другими социальными институтами — политическими, экономическими, культурными (см.: [7, 9, 11]). В данном случае она определяется как совокупность регулярных и долговременных преступных социальных практик использования должностными лицами своих позиций, возможностей, ресурсов в государственном управлении или политических институтах в целях личного обогащения или получения иных благ.
В качестве свидетельств институционализации российской коррупции рассматриваются:
1) выполнение ею ряда социальных функций - включение новых групп во властные структуры и приобретение ими необходимого имущественного и финансового положения; поддержание внутренней дисциплины и сплочения элиты в условиях разрушения идеологии и механизмов сдерживания конкурирующих групп (использование «компромата»); снижение неопределенности во внутригрупповом и межгрупповом взаимодействии в условиях ослабления традиционных нормативных регуляторов; компенсация неэффективной работы госаппарата и преодоление административных барьеров; компенсация снижения значимости прежних принципов функционирования межличностных сетей в сфере перераспределения ресурсов («блат» прежних времен не всегда требовал денежновещевого вознаграждения за оказанные услуги); обеспечение необходимой связи между властью и бизнесом, между политико-административной элитой и финансово-экономической элитой; выживание конкретных индивидов и социальных групп, депривированных в условиях радикальных реформ;
2) наличие вполне определенных субъектов коррупционных взаимоотношений (патрон - клиент), распределение социальных ролей (взяткодатель, взяткополучатель, посредник);
3) наличие определенных правил игры, норм, известных субъектам коррупционной деятельности;
4) сложившийся сленг и символика коррупционных действий;
5) установившаяся и известная заинтересованным лицам такса услуг (см.: [3, с. 219]).
Коррупция как социальный институт современного российского общества целым рядом серьезных исследователей рассматривается как часть институционализированной теневой реальности, которую наряду с ней образуют теневая экономика, теневая политика, теневое право и т.п. «Оказалось, что теневая реальность - это не только “вторая экономика” или коррупция, но охватывающая все общество в целом, законченная институциональная система (экономика, право, административные отношения и т.д.), - вся целиком вне сферы юридического закона» [11, с. 62].
В сетевой модели коррупция предстает как социальная сеть, объединяющая участников коррупционных сделок (см.: [2, 5, 8]). Деятельность коррупционных сетей проявляется в формировании взаимосвязей и взаимозависимостей между чиновниками по вертикали и по горизонтали на различных уровнях управления между разными ведомствами и структурами. «Эти взаимосвязи и взаимозависимости направлены на систематическое совершение коррупционных сделок, как правило, с целью личного обогащения, распределения бюджетных средств в пользу структур, входящих в коррупционную сеть, повышения прибылей, их максимизации или получения конкурентных преимуществ финансовокредитными и коммерческими структурами, входящими в коррупционную сеть» [5, с. 72].
В состав коррупционных сетей входят: группы государственных чиновников, обеспечивающие соответствующие решения; коммерческие и финансовые структуры, реализующие получаемые выгоды, льготы, доходы; силовое прикрытие («крыша») со стороны представителей органов МВД, ФСБ, прокуратуры, налоговой полиции и иных «силовиков». Коррупционные сети тесно связаны с организованной преступностью (криминальными сообществами).
Изменения в концептуализации продажности власти и/или должностных лиц в постсоветский период, несомненно, связаны не только с развитием социологии, отсутствием идеологического диктата, но и с изменением самого объекта исследования — продажности власти и/или должностных лиц, превращением ее в системное явление, однако рассмотрение этого вопроса выходит за рамки данной статьи.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Берлин П. Русское взяточничество, как социально-историческое явление // Современный мир. 1910. № 8. С. 45-56.
2. Гилинский Я.И. Девиантология: социология преступности, наркотизма, проституции, самоубийств и других «отклонений». 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во Р. Асланова «Юридический центр Пресс», 2007. 528 с.
3. Гилинский Я.И. Коррупция: теория и реальность // Девиантность, преступность, социальный контроль: избр. статьи. СПб.: Изд-во Р. Асланова «Юрид. центр Пресс», 2004. С. 217-226.
4. Голосенко И.А. Социологическая ретроспектива дореволюционной России: избр. соч.: в 2 кн. / под ред. В.В. Козловского. СПб.: Социол. о-во им. М.М. Ковалевского, 2002. 304 с.
5. Гражданские инициативы и предотвращение коррупции / под ред. А.Ю. Сунгурова. СПб.: Норма, 2000. 224 с.
6. Катаев И.М. Дореформенная бюрократия: по запискам, мемуарам и литературе. СПб.: Тип. «Энергия», 1914. 215 с.
7. Клямкин И.М., Тимофеев Л.М. Теневой образ жизни. Социологический портрет постсоветского общества // ПОЛИС. 2000. № 4. С. 19-37; № 5. С. 121-132.
8. Номоконов В.А. Проблемы формирования антикоррупционной политики в России // Таможенная политика России на Дальнем Востоке. 2007. № 4. С. 39-52.
9. Радаев В.В. Формирование новых российских рынков: трансакционные издержки, формы контроля и деловая этика. М.: Центр полит. технологий, 1998. 328 с.
10. Сатаров Г.А. Тепло душевных отношений: кое-что о коррупции // Общественные науки и современность. 2002. № 6. С. 18-27.
11. Тимофеев Л.М. Институциональная коррупция. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2000. 365 с.
12. Щитов Н.Г. Социальный порядок, социальный контроль и медикализация наказания. Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 2002. 236 с.
13. Яковлев А.М. Социология экономической преступности. М.: Наука, 1988. 275 с.
