CC BY
938
УДК 10:316.462
М.М. Кожаев, аспирант, (4872) 23-24-18, erarot@rambler.ru (Россия, Тула, ТулГУ)
КОНЦЕПЦИЯ «СИМФОНИИ» ЦЕРКВИ И ГОСУДАРСТВА В ДРЕВНЕРУССКОМ УЧЕНИИ О ВЛАСТИ
Посвящена концепции «симфонии» Церкви и государства в древнерусском учении о власти XI - XVI вв. Проблема «симфонии» властей рассматривается с точки зрения церковно-государственных отношений в православии. Анализируются византийские представления о гармонии светской и духовной властей начиная с VI в. и их перенос в русскую религиозно-философскую традицию.
Ключевые слова: власть, «симфония» властей, церковно-государственные отношения, самодержавие, деятельность властителя.
Проблема церковно-государственных отношений всегда была чрезвычайно важной для христианства. На протяжении времени, пока христианство преследовалось, оно стояло вне закона и не могло иметь каких-либо отношений к власти. Но начиная с императора Константина Великого (312
- 337 гг.), когда Церковь получила «публичные права» как «организация», христианство не могло не встать в те или иные отношения к государству.
Однако важно понимать, что, получив от государства права (открытого исповедания веры, открытых богослужений и свободного миссионерства среди язычников), Церковь тем самым - в общественно-исторической, публичной области - признала над собой авторитет государства. «Чем иным, - замечает В. В. Зеньковский, - могла ответить Церковь на провозглашение Константином Великим свободы Церкви (так называемый Миланский эдикт), кроме благодарных молитв о царской власти?» [1, с. 523].
Важно подчеркнуть, что Христос не оставил своим ученикам чёткой системы правил по вопросу об отношении Церкви к государственной власти. Он учил только воздавать кесарю кесарево и Богу Божье (Мф. XXII, 21; Мк. XII, 17). Смысл этого высказывания заключается в том, что у христианина, помимо обязанностей к государству есть отношения к Богу, составляющие особую сферу нравственных отношений, где доминирует исключительно закон Божий, а не человеческий, не государственный. Таким образом, всё христианское вероучение и нравоучение, всё относящееся к христианскому богопочитанию, священнодействию и внутренней церковной дисциплине находится в ведении церковной власти. Государство не призвано и не компетентно в духовной сфере. Если же государство вторгается в область церковных дел и действует несогласно с духом и учением Церкви, то христиане остаются вынуждены претерпевать страдания и насилие. Первые три века христианской Церкви, пока она не соединилась с государством при императоре Константине Великом, свидетельствуют о существовавшем диссонансе в церковно-государственных отношениях.
Достаточно рано, ещё в IV в., Церковь пришла к признанию высокой церковной функции византийских царей. Уже Константин Великий был признан «внешним епископом» Церкви. Цари после этого стали как бы хранителями истинной веры. Во всяком случае созыв Вселенских Соборов - основного канонического и богословско-догматического института древней Церкви - стал функцией царской власти. Вполне естественно, что византийские императоры руководствовались политическими соображениями в своих церковных выступлениях. Такова, например, очень долгая защита императорской властью противников почитания икон: царская власть считалась в данном случае с мусульманскими частями своей империи, где сосредоточилась борьба против иконопочитания. Однако императоры, в целом, всё же стремились защищать интересы Церкви. Таким образом к VI в. возникла знаменитая теория «симфонии» Церкви и государства, которая прекрасно выражает норму (но далеко не всегда действительность) отношений Церкви и государства.
Архиепископ Серафим (Соболев) подчёркивает, что в силу присущей христианскому мировоззрению идее симфонии властей «византийские императоры прежде всего действовали как Божественные стражи и охранители православной веры, оказывая Церкви своё покровительство в её борьбе с еретиками» [2, с. 71]. При этом, однако, «теория симфонии требует, чтобы византийские императоры с такою же величайшею заботливостью поддерживали и все другие проявления церковной жизни... Под этими проявлениями... надо разуметь прежде всего власть иерархии, в почитании коей симфония даже видит наибольший успех в процветании царства, канонические законы Церкви и, наконец, имущественное благоденствие Церкви при содействии особых гражданских узаконений» [2, с. 74].
Слово «симфония» означает «созвучие». В данном случае оно предполагает, что Церковь и государство «звучат» согласно своей природе, своей реальности. Принцип «симфонии» есть принцип взаимной свободы. Каждая из сторон организовывает свою деятельность самостоятельно, но от одновременного их «звучания» получается симфония. Однако взаимная свобода Церкви и государства отнюдь не означает их принципиальной разобщённости. Для государства Церковь является его составной частью, а для Церкви государство есть внешнее историческое оформление жизни народов, входящих в состав Церкви.
Крупнейший отечественный исследователь церковного права А.С. Павлов отмечал, что [3, с. 47]: 1) византийские императоры в своих законах по делам Церкви давали санкцию соборным определениям и канонам, которые в связи с этим получали значение государственных законов; 2) восполняли пробелы церковного законодательства; 3) расширяли пределы церковной юрисдикции, передавая в ведение епископов некоторые гражданские дела, в частности, брак; 4) предоставляли Церкви привилегии в сфере имущественного права; 5) определяли внешние права и обязанности
клира; 6) наконец, византийские императоры охраняли единство Церкви, преследуя ереси и расколы как государственные преступления. «Все эти действия законодательной власти, - подводит итог А.С. Павлов, - в грекоримской империи вытекали из того принципа, что Церковь и государство, как тело и душа, составляют один организм, и что между ними должно быть постоянное взаимодействие для общего блага» [3, с. 47].
Уже в деятельности императора Константина, как мы упоминали выше, по отношению к Церкви заметны идеи, которые будут выражены как определяющий принцип в законодательстве Юстиниана (527 - 565 гг.). Идея эта сводилась к тому, что в отношении Церкви императорская власть состоит в том, чтобы покровительствовать Церкви, предохранять её от расколов, развивать законодательно и, в конечном счёте, привести в гармонию с государственным порядком. На этом принципе утверждается отношение византийских императоров к догматическим спорам IV - VIII вв. Для разрешения возникавших споров, сильно волновавших империю, императоры созывали Вселенские Соборы и санкционировали их определения как общепризнанное выражение христианского духа и сознания. По этой причине соборные формулы церковного вероучения становились общеобязательными для подданных империи как общегосударственные законы, а ереси вступали в ряд государственных преступлений, подлежащих уголовным наказаниям.
Восточная Церковь признавала такие отношения вполне правомерными и целесообразными. Императоры как верховные защитники и покровители Церкви получали даже особую религиозную санкцию своих церковных прав - в акте священного миропомазания. Нередко целые соборы епископов провозглашали «многая лета императору-первосвященнику» за его благодетельное отношения к Церкви. Некоторые древние канонисты стремились возвести в принцип даже такие отношения императоров к религии и Церкви, которые не могли иметь принципиального значения. Приведём слова известного греческого канониста XII в. Вальсамона: «Императоры, как и патриархи, - пишет он, - должны почитаться учителями в силу сообщаемого им помазания священным миром. Отсюда происходит право благоверных императоров поучать христианский народ и, подобно архиереям, кадить в церкви. Слава их состоит в том, - продолжает Вальсамон, -что они, подобно солнцу, освещают блеском своего православия всю вселенную. Сила и деятельность императора простирается и на душу, и на тело подданных, тогда как патриарх есть только духовный пастырь» [4, с. 455].
Ещё решительнее выражался в XIII в. архиепископ болгарский Дмитрий Хоматин. На вопрос одного епископа об императорском праве перемещения епископов с одной кафедры на другую он отвечал: «Хотя такое перемещение противно писаному и устному учению Церкви, однако оно весьма часто совершается по повелению императора, если того требует
общее благо. Ибо император, который есть и называется верховным блюстителем церковного порядка, стоит выше соборных определений и сообщает им силу и действие. Он есть вождь церковной иерархии и законодатель по отношению к жизни и поведению священников; он имеет право решать споры между митрополитами, епископами и клириками и избирать на вакантные епископские кафедры. Он может возвышать епископские кафедры и епископов в достоинство митрополий и митрополитов. Словом, -подводит итог болгарский иерарх, - за исключением только права совершать литургию и рукоположение, император сосредоточивает в себе все прочие преимущества епископов, и потому его постановления имеют силу канонов. Как древние римские императоры подписывались: pontifex maximus [великий первосвященник, понтифик - лат.], так и настоящие имеют такой же авторитет в силу получаемого ими священного миропомазания» [3, с. 331]. Более того, архиепископ Дмитрий Хоматин проводит прозрачную параллель Иисуса Христа и императора: «Как Искупитель наш, помазанный Духом Святым, есть верховный наш Первосвященник, так справедливость требует, чтобы и помазанник Божий император наделён был благодатью первосвященства» [3, с. 331].
Очевидно, что в Византийской империи существовала идея постоянного и продуктивного взаимодействия между Церковью и государством. Такой принцип ясно выражен в предисловии к 6-й новелле (лат. novellae leges, «новые законы» - закон, вносящий изменения в действующее законодательство) императора Юстиниана: «Два великих дара даны человеку Божественною милостию: священство и царское достоинство; первое служит божественному, последнее управляет человеческим; оба происходят из одного и того же источника и служат украшением человеческой жизни» [5, с. 61]. В этой же новелле высказывается и знаменитый принцип «симфонии» властей: «Когда священство беспорочно, а царство пользуется лишь законной властью, между ними будет доброе согласие (симфония) и всё, что есть доброго и полезного, будет даровано человечеству» [5, с. 61].
К VI в., в целом, сформировались следующие принципы церковногосударственных отношений в Византии. Во-первых, император являлся не только главой государства, но и верховным покровителем и защитником Церкви в сфере как государственного, так и церковного права. Во-вторых, авторитет императора не распространялся на внутренние дела Церкви: правитель только утверждает догматические решения церковных соборов, но никоим образом не определяет их и не имеет права их изменять.
Что касается церковного управления, то в этом вопросе византийскому императору принадлежали следующие права [3, с. 334]: 1) право созывать церковные соборы, в том числе Вселенские, определения которых должны быть всеобщими для Церкви и империи; 2) право избрания иерархов на высшие церковные должности, в особенности в патриархии; 3) право возведения епископских кафедр в митрополичьи, что означало подчёр-
кивание возросшего политического статуса тех или иных крупных городов; 4) право верховного наблюдения за общим ходом церковных дел; 5) наконец, право законодательства по делам Церкви, что привело к появлению особенного типа церковно-государственных законов - номоканонов (от греч. уо^о<; - государственный закон и - церковное определение,
канон).
В.В. Зеньковский, говоря о характере церковно-государственных отношений в Византийской империи, выделял «симфонию» как важнейший фактор этих отношений: «Великая тема «симфонического» согласования Церкви и государства, - писал он, - выражает невозможность для Церкви уйти от мира сего, закрыться от него равнодушием к судьбе своего народа, всего человечества. Поэтому нельзя упрекать Церковь в том, что составляет её благую сторону. Единственная правильная позиция в вопросе о соотношении Церкви и государства и выражается в принципе симфонии» [1, с. 531].
Основным принципом мировоззрения Юстиниана было единство: единство империи и единство Церкви. Для него империя была единой бо-гоустановленной административной структурой. Она возглавлялась императором и воспринимала строго определённую Вселенскими Соборами единую истину единого православия. Профессор А.Л. Дворкин замечает: «Для Юстиниана вопрос не состоял, как для нас, в определении отношений «между Церковью и государством» как между двумя различными социальными структурами. Для него, в смысле географического распространения, общих целей и членства, и то, и другое совпадало. Божия воля была в объединении всей экумени (населённой земли) под Собой, под своим Творцом и Спасителем. Реализация этой идеи была доверена христианскому римскому императору, который, таким образом, исполнял на земле служение Самого Христа» [6, с. 395]. Таким образом, Божьим народом, по мысли Юстиниана, должны были управлять две различные иерархии: одна
- несущая ответственность за внешний порядок, безопасность, благосостояние и управление; другая - ведущая народ Божий в сакраментальное предвкушение Царства Божия.
В своей новелле император Юстиниан, впрочем, никак не пояснял, каким образом возможно указанное согласие между эсхатологическим Царством Божьим и конкретной политической реальностью, связанной с войнами, насилием, социальным неравенством, которые государство само по себе не может преодолеть или избежать. Кроме того, в Новом Завете не говорится о возможности достижения положительной симфонии между Церковью и государством. Напротив, можно сказать, что Евангелие указывает на напряжённость между несовершенной человеческой историей и ожиданием Нового Иерусалима. Поэтому в отношении императора Юстиниана можно говорить о стремлении к идеалу, о том идеальном сосущест-
вовании, созвучии Церкви и государства, в котором они должны неизменно пребывать.
Идея «симфонии» Церкви и государства, являясь наиболее характерной формой их взаимоотношений на Востоке, в историческом воплощении подвергалась искажениям и ошибкам. Более того, сама история христианского Востока состоит из бесчисленного ряда таких нарушений. Так, в Византии императоры вмешивались в решение догматических вопросов (иногда с пользой для Церкви, иногда ей во вред), но тем самым правители захватывали область, принципиально неподвластную государству. В целом ряде случаев византийские императоры брали на себя полномочия назначать епископов, изгонять и подвергать мучениям церковных деятелей, как, например, святого Максима Исповедника в VII в. Церковные власти, несмотря на их подчас открытое выступление против государственной власти (случаи единичные, но имевшие место в истории), тем не менее всегда признавали царскую власть - а следовательно, и всякую власть, подчинённую императору, - видом особого служения Церкви.
Характерно, для именно Церковь и её представители создавали высокий идеал царя как служителя правды Божией. На этом пути церковные люди часто страдали «сервилизмом» - угодничеством, однако всё же твёрдо стояли на принципе свободы Церкви. Очевидно, что угодничество становится греховным, когда из него вытекает оправдание безнравственных деяний власти. Однако в России духовный авторитет высшей иерархии стоял чрезвычайно высоко, поэтому у предстоятелей Русской Церкви сложилась особая, существенная функция «печалования», то есть ходатайства об осуждённых на тяжёлое наказание.
Дух независимости проявлялся в Русской Церкви особенно ярко в тяжкие времена, как, например, в царствование Ивана Грозного. Фигура кроткого, но сильного духом митрополита Филиппа является не только примером подвижнического иерархического служения, но и неопровержимым свидетельством принципиальной свободы и независимости Русской Церкви в истории российского государства. Ещё показательнее острые высказывания преподобного Иосифа Волоцкого, который, с одной стороны, стремился церковно осмыслить и обосновать самодержавие русского царя, а с другой стороны, развивал мысль, что, если царь не следует заветам Христовым, то он должен быть признан антихристом. Церковь, согласно доктрине Иосифа Волоцкого, повинуется государственной власти, но в то же время и требует от неё служения Христу.
Таким образом, преклонение перед светской властью сочетается в восточном христианстве с правом обличения той же самой власти. То есть подобное сочетание есть свидетельство внутренней свободы Русской Церкви. Сама же самодержавная доктрина, возникшая ещё в Византии и доведённая до своего наиболее полного воплощения у русских церковных деятелей, была выражением теократического принципа, вытекающего из
самих основ христианства. Но в этом вопросе позиции христианского Запада и Востока существенно разошлись.
Исторические условия чрезвычайно рано привели к тому, что римский епископ приобрёл чрезвычайное значение в политических распрях и в общих судьбах Запада в целом. Важно подчеркнуть, что над римским первосвятителем не было непосредственной политической силы, даже наоборот - папа сам стоял над отдельными вождями тех или иных политических групп. Данное обстоятельство значительно отличало главу Римской Церкви от Константинопольского и других восточных патриархов.
На Западе по общим историческим условиям Рим занял центральное положение, и эта централизация постепенно только усиливалась. Уже к IX в. римский епископ, именовавшийся, как и александрийский патриарх, «папой», сосредоточил в себе высшую церковную власть для всего Запада. Но одновременно с этим развивалось и политическое значение и влияние римского папы, из рук которого властители различных политических образований получали своё признание и короновались. В средние века римский папа был источником церковной и политической власти на Западе. В XIII в. папа Иннокентий III следующим образом выразил это положение: «Как луна получает свой свет от солнца, так власть королей и герцогов получает свою силу от папы» [цит. по: 1, с. 529].
Западная Церковь строила “civitas Dei” - «град Божий», но фактически развивалась лишь политическая власть папы, росло его политическое влияние. Поэтому исконно христианская идея теократии как «воцерковле-ния» всей жизни, как её внутреннего преобразования получила на Западе совсем иной смысл, отчасти приближавший теократическую идею в западном христианстве к ветхозаветной теократии. На Западе, таким образом, наблюдалось не угодничество власти со стороны Церкви, как это было на Востоке, а принципиальный уход от нормальных отношений Церкви и государства.
Нехристианский, в целом, характер этой системы заключается в том, что Церковь на Западе встала на путь «политического действования» и неизбежно усвоила многие черты светского государства. Разумеется, Церковь на Западе не отошла от важнейших установок о внутреннем движении душ к Богу, однако её церковная энергия уходила преимущественно на внешнюю организацию. На этом пути Церковь на Западе достигла очень многого. Централизация всей церковной власти на Западе в руках римского первосвященника обусловливает бесспорное внешнее единство, которое охраняет авторитет Церкви и её влияние. Однако за этим внешним строительством христианство на Западе забывает о своей изначальной миссии, заключённой в проповеди благовестия и спасению душ своей паствы. Можно даже утверждать, несмотря на всю парадоксальность следующего мнения, что внешние успехи, внешний авторитет Церкви на Западе не приближали людей к Царству Божиему, главной цели всех христиан, а, наоборот, отдаляли от него.
Следует подчеркнуть, что до того времени, пока Римская Церковь входила в состав Византийской империи, её отношения к государству были теми же, в которых находилась и восточная Церковь. Однако с конца V в., со времени падения Западной Римской империи, на западе начинается развитие папства в средневековом смысле этого слова - как мощной и влиятельной церковно-политической структуры.
В продолжение VI и VII вв. римские папы достигают политической самостоятельности. Связь папского престола с первыми западными императорами была тем более слаба, что римляне продолжали осознавать себя как истинных носителей imperii romani, в то время как институт императоров казался им чуждым и искусственным. В таком духе обращались к императорам и папы, когда защищали перед ними независимость Церкви и неприкосновенность её догматов. Авторитет же византийских императоров в Риме снижался в той же степени, в какой возвышался духовный и политический авторитет папы.
После политического разрыва Рима с Византией, имевшего место в VIII в., на западе открыто выражается идея Священной Римской империи, а вместе с тем обозначается и дальнейшая - первостепенная - роль папства в судьбах этой новой империи. Более того, слабость преемников первого западного императора Карла Великого способствовала возникновению и развитию теории, согласно которой сам институт императорства есть произведение папства, что ещё больше укрепляло влияние папского престола как политической силы Западной Европы.
Полный средневековый идеал папства в отношении к императорской власти изображён в сочинении Авара Пелагия «De plauctu ecclesia» («О плаче Церкви»), написанном около 1340 г.:«папа имеет всеобщую юрисдикцию во всём мире, не только в духовных, но и в мирских делах; последнюю он исполняет через своего сына-императора, через королей и князей. Ибо как Христос был царь и первосвященник, так и наместник Его. Он есть Мелхиседек, и как Моисей называется в Библии богом фараона, так и папа есть бог императора. Он отнимает у императора и королей их государства; ибо кому поручены духовное и души, тот тем более должен владеть земным и телесным» [3, с. 340]. Таким образом, согласно средневековому католическому богословию, языческие императоры в теологическом смысле никогда не имели власти по праву, в то время как истинное императорство имеет свой исключительный источник в Церкви.
Формирование церковно-государственных отношений на Руси, разумеется, теснейшим образом связано с влиянием Византии. Следует указать, что в отечественной религиозно-философской мысли с понятием симфонии властей всегда тесно связывалась православная соборность, который митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн прямо называет «основополагающим принципом державного устройства общества» [7, с. 14]. Тот же митрополит Иоанн выделяет, как минимум, четыре главные особенности со-
борной государственности на Руси [7, с. 14 - 16]: 1) единство религиознонравственного начала, положенного в основание державного строительства, государственной идеологии, общественного устройства, семейного быта и личного поведения граждан; 2) единство государственной власти; 3) единство духовной власти и, наконец, 4) симфония властей, при котором, однако, «никоим образом не нарушается самостоятельность, единство и целостность каждой из властей, имеющих единый Божественный источник, но действующих в своих областях совершенно независимо» [7, с. 16]. Таким образом, симфония властей понимается в русской религиозно-философской традиции как воплощение православного идеала соборности в сфере церковногосударственных взаимоотношений.
Если же говорить о влиянии принципа соборности на церковногосударственные отношения в Византии, откуда Русь переняла идею симфонии, то здесь, по замечанию митрополита Иоанна, «сотрудничество имперской государственной власти с соборным разумом Церкви было столь тесным, что в законодательных уложениях... церковные каноны почитались обязательными к исполнению, как и гражданские законы. В свою очередь, гражданский закон, противоречащий основным церковным канонам, не признавался действительным» [7, с. 22]. Таким образом, именно в Византии был впервые сформулирован и осуществлён идеальный, согласно христианскому мировоззрению, порядок взаимодействия церковной и гражданской властей -симфония. И именно из Византии этот основополагающий принцип был перенесён на Русь как образец сотрудничества светской и духовной власти.
На протяжении более чем половины тысячелетия на Руси проходит важная мысль о том, что Церковь и государство составляют два жизненных порядка, находящихся между собой в живом, органическом взаимодействии. Ни в понятиях народа, ни в устройстве и учреждениях русского государства два этих начала никогда не разделялись между собой. Такое взаимодействие светской и духовной властей на Руси не было искусственным, оно реально воплощалось в самой природе церковногосударственных отношений, по крайне мере, до определённого периода. Как пишет архиепископ Серафим (Соболев), «Юстиниановская симфония была основною догмою для определения взаимных отношений Церкви и государства в лице их власти и у нас в России, об этом свидетельствует действительность русской жизни до тех пор, пока симфония не была нарушена со стороны царской власти во второй половине XVII столетия» [2, с. 78]. В этом отношении русское церковное и государственное право оставалось верным духу византийского права.
Список литературы
1. Зеньковский В. В. Основы христианской философии. М.: Канон+, 1997. 560 с.
2. Серафим (Соболев), архиеп. Русская идеология / отв. за вып. В. П. Пархоменко. 3-е изд. С.-Пб.: Изд-во им. А. С. Суворина,1992. 104 с.
3. Павлов А. С. Курс церковного права. С.-Пб.: Изд-во «Лань», 2002.
384 с.
4. Бибиков М. В. Byzantinorossica: Свод византийских свидетельств о Руси / Российская Академия Наук. Институт всеобщей истории. М.: Языки славянской культуры, 2004. 736 с.
5. Избранные новеллы Юстиниана / В. А. Сметанин, ввод. ст., пер., комм. Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2005. 340 с.
6. Дворкин А. Л. Очерки по истории вселенской православной Церкви. Н. Новгород: Изд-во братства во имя св. князя Александра Невского, 2005. 924 с.
7. Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Русь Соборная. Очерки христианской государственности. С.-Пб.: Царское Дело, 1994. 248 с.
M. Kozhaev
The concept of "symphony" of Church and State in old doctrine of government The article is dedicated to conception of “symphony ” Church and state in ancient-russian power-doctrine in XI - XVI centuries. The problem of “symphony” powers is inspecting in context of Church and state in east orthodox. In article are analysised visantical teachings about garmony of secular and spiritual powers since VI century and their interpretation in russian religious-philosofical tradition.
Keywords: the power, “symphony” powers, Church and state attitudes, autocracy, activity of the master.
Получено 15.02.2011 г.
УДК 130.2:2
В.Н. Луговой, аспирант, (4872) 48-73-12, vovas23@mail.ru (Россия, Тула, ТулГУ)
ВОПЛОЩЕНИЕ СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКОГО ИДЕАЛА СОБОРНОСТИ В ДРЕВНЕРУССКОЙ БОГОРОДИЧНОЙ ИКОНОГРАФИИ
Посвящена проблеме воплощения социально-философского идеала соборности в древнерусской богородичной иконографии XIV - XVI вв. Богородичная иконография рассматривается как сфера искусства, в которой наиболее полно отражается идея соборности в качестве концепта средневекового русского мировоззрения.
Ключевые слова: соборность, православная иконография.
В настоящее время в рамках отечественной социальной философии наблюдается интерес к проблемам выражения религиозно-философских идей в художественном искусстве Древней Руси. Важнейшим таким средством трансляции метафизических концепций, безусловно, является пра-
