CC BY
605
лингвистика
Л.В. Борисова
концепт «дерево» как лингвокультурный код
в статье приведены результаты сопоставительного лингвокультурологического анализа слов и устойчивых сочетаний, репрезентирующих концепт «дерево» в русской и чувашской языковых картинах мира. Предпринятый анализ вносит определенный вклад в реконструкцию целостной языковой картины мира, а также позволяет выявить особенности национального мировосприятия. Ключевые слова: языковая картина мира, лингвокультурология, менталитет, концепт, сопоставительная семантика, полисемия, коннотация, концепт «дерево».
Согласно ставшему хрестоматийным определению В.И. Карасика, концепт состоит из трех компонентов: понятие, образ, оценка [9, с. 57]. Концепты реализуются прежде всего с помощью лексем. В итоге возникает языковая картина мира, являющаяся, по определению И.М. Кобозевой, мировидением, отраженным в структуре языка [10, с. 23]. Актуальность исследования национально-культурной специфики языковой картины мира признана в последнее время мировой наукой и практикой. Современная лингвистика активно разрабатывает направление, в котором язык рассматривается как культурный код нации [14, с. 79]. Как отмечают исследователи, «код культуры - это нормативно-ценностная система, организующая этнокультурное сознание и проявляющаяся в процессах категоризации мира» [8, с. 108]. По словам В.В. Красных, набор кодов культуры для человечества универсален, однако их проявления, удельный вес каждого из них в определенной культуре, а также метафоры, в которых они реализуются, всегда национально детерминированы и обусловлены конкретной культурой [11, с. 232].
Настоящая работа посвящена сопоставительному лингвокультурологическому исследованию вербализованных этнокультурных архетипов и стереотипов традиционного народного сознания русских и чувашей, связанных с восприятием окружающего мира, мира живой природы, в частности, различных видов деревьев. По вполне справедливому замечанию С.Г. Тер-Минасовой, язык в пространстве этнической культуры целесообразно изучать в контексте «своей» и «чужой» культур, поскольку существенные особенности языка и тем более культуры вскрываются только при сопоставлении, при сравнительном изучении языков и культур. «В рамках собственной культуры создается прочная иллюзия своего видения
мира как единственно возможного. Только выйдя за рамки своей культуры, т.е. столкнувшись с иным мировоззрением, можно понять специфику своего общественного сознания» [20, с. 40]. Именно поэтому в настоящей работе проводится сопоставительное лингвокультурологическое исследование на материале разноструктурных, генетически неродственных языков - русского, входящего в славянскую группу индоевропейской языковой семьи (язык флективного типа), и чувашского, относящегося к тюркской группе алтайской семьи языков (язык агглютинативного типа). Автор обоими языками владеет свободно, чувашский является родным языком. Сопоставительное лингвокультурологическое исследование фитонимов в русском и чувашском языках еще не проводилось, этот факт обусловливает научную новизну представленной работы.
Дерево в народной культуре и русских, и чувашей - объект поклонения. В древнерусских памятниках сообщается о поклонении язычников «рощениям» и «древесам», о молениях под ними [17, с. 133]. Аналог священных рощ в традиционной чувашской народной культуре носит название киремет. Это слово в чувашском языке имеет следующие значения: 1) в традиционных верованиях чувашей дух-посредник между Богами верховного мира и хтоническими духами нижнего мира; 2) священная местность, включающая холм или иное возвышенное место, старое дерево, чаще дуб (или деревья), а также водный источник (родник, река, озеро), при этом холм символизировал Мировую Гору, дерево - Мировое Древо, водный источник - водную стихию как первооснову бытия / место общественного жертвоприношения [21, с. 251].
И русской, и чувашской традиционным народным культурам известен образ дерева, являющий собой центр мироздания (Мировое Древо). Такое дерево соотнесено со всеми тремя мирами - подземным, земным и небесным. В корнях дерева обитают нечистые духи, а вершина связывается с Богом.
Важнейшим аспектом мифологии дерева является его соотнесенность с человеком. И в русских, и в чувашских паремиях распространена параллель дерево/человек: Смотри дерево по плодам, а человека по делам [6, т. 1, с. 59]; Йывйд тымарпа хйватлй, этем - тйванпа «Дерево сильно корнями, а человек - родственниками»; Йывйдйн турачё, этемён - тус-юлташё «У дерева - ветви, у человека - друзья» (чув. посл.) [24, с. 105]. Известны фольклорные произведения о деревьях, выросших на могилах невинно убиенных или доведенных до самоубийства влюбленных. Популярны сюжеты о дереве как инкарнации человека после смерти. Обычно они связываются с деревьями, растущими одиноко, вне леса. Дерево, выросшее на могиле человека, считалось
Филологические
науки
лингвистика
неприкосновенным. И у древних славян, и у древних чувашей бытовала традиция сажать дерево при рождении ребенка, при этом считалось, что если дерево будет хорошо расти, то и ребенок будет здоров и благополучен. Чуваши считали, что каждый человек в своей жизни обязан посадить хотя бы одно дерево. Ср.: Хйй ёмёрёнче пёр йывйд та лартман дын пархатарсйр «Человек, который в жизни не посадил ни одного дерева, неблагословен» [24, с. 84].
Дуб - самое почитаемое дерево в русской традиционной культуре, символизирующее силу, крепость: С одного удара дуба не свалишь; Держись за дубок, дубок в землю глубок [6, т. 2, с. 112]. У славян дуб занимает первое место в ряду деревьев, он соотносится с верхним миром, характеризуется положительной коннотацией. В культовой практике именно дуб выполнял ряд сакральных функций, в фольклоре и практической магии фигурировал в качестве Мирового Древа. В приметах и запретах с дубом ассоциировался хозяин дома. В традиционной народной культуре славян дуб выступает как мужской символ. Воду после купания новорожденного мальчика выливали под дуб. Желающая рожать сыновей невеста, впервые входя в дом мужа, говорила про себя: Около двора дубочки, а в дом - сыночки [17, с. 146]. В современном русском языке лексема «дуб» метафорически используется для обозначения нечуткого, тупого человека. Ср.: Дуб дубом (о человеке); Дубовая голова (или башка) (прост., бран.) «о недалеком, тупом человеке» [18, т. 1, с. 451]. Русская пословица гласит: Дубовую голову не проймешь словом, надо колом [6, т. 1, с. 93].
В чувашской лингвокультуре дуб (юман) - традиционный символ мужественности, крепости, силы духа, олицетворение отчего дома, Отчизны и чувашского народа. Ср.: Чйваш чунё юман хйвйлёнче «Дух чувашского народа обитает в дупле дуба»; Юман - авалхи чйвашсен ййх палли «Дуб - родовой знак древних чувашей»; Юман лартакан чирку лартаканран савапларах «Сажающий дуб благословеннее ставящего церковь» (чув. посл.) [24, с. 74]. Когда чуваш отправлялся в поход, он, распростившись с домашними, обходил вековой дуб, чтобы всегда помнить родину и возвратиться счастливо [5, с. 305]. Как отмечают исследователи, в религиозной практике чувашей дуб представлялся в качестве мифологического образа Мирового Древа, считался его реальным земным воплощением и служил в качестве родового жертвенного дерева, сакрального центра общеродовой и общеплеменной территории [19, с. 542]. Ср.: Юман - асамлй таса йывйд «Дуб - святое дерево»; Чйваш юмана пуддапнй «Чуваши поклонялись дубу» (чув. посл.) [24, с. 74]. Сакральная природа дуба поддерживалась запретом культивировать его
и поверьем, что посадивший дуб умрет, когда ствол саженца достигнет толщины шеи этого человека [19, с. 542]. В чувашских народных песнях образ дуба является выразителем родового предка по мужской линии - отца, деда, прадеда. Молодой дуб может символизировать старшего брата: Вата юман - асатте, пысйк юман - атте «Старый дуб -дедушка (по отцовской линии), большой дуб - батюшка (чув. погов.) [24, с. 75].
Уйра ларан ват юмань,
Атте тесе кайрам та:
«Килех, ачам», - темерё.
Чун хурланчё, макйртйм та.
Уйра ларан хунав юмань,
Пичче тесе кайрам та:
«Килех, шаллам», - темерё...
«Я подошел к стоящему в поле старому дубу, / Думая, что это мой батюшка, / Но он не сказал мне: «Подойди, дитятко». / Душа моя опечалилась, я заплакал. / Я подошел к стоящему в поле молодому дубу, / Думая, что это мой старший брат, / Но он не сказал мне: «Подойди, братишка»... (чув. нар. песня) [25, с. 123]. В чувашской лингвокультуре широко представлены следующие этикетные благопожелания: Юман пек дирёп пул «Будь крепок, как дуб»; Пулас ывал юман пултар, / Упа айне ан пултар. / Нидта намас ан куртар «Да будет ваш будущий сын подобен дубу (силой и крепостью), / Да не сможет его одолеть медведь. / Пусть он ни в чем не опозорит своего доброго имени» [22, с. 237].
Береза - одно из наиболее почитаемых славянами деревьев. В русских свадебных и лирических песнях береза - самый популярный символ девушки: Как в долу-то березонька белехонька стоит, /А наша невеста белее ее... [16, с. 342]. В обрядовых приговорах при сватовстве береза и дуб выступали как символы жениха и невесты: У вас есть береза, а у нас дуб. Женская символика березы проявляется в обрядах лечения детских болезней: веря в магическое исцеление, больных девочек носили к березе, а мальчиков - к дубу. Во многих восточнославянских сказках, легендах погибшая девушка превращается в березу. Широко известны у восточных славян троицкие обряды с растущей или срубленной березой, совершаемые, как правило, девушками и женщинами. Связь березы с нечистой силой и душами умерших также указывает на женскую символику. Считалось, что березы, ветки которых свисали до земли, являются обиталищем русалок [3, с. 431]. В русальных песнях русалки «сидят на белой березе», «на березах качаются», «с березы спускаются» [13, с. 441].
Филологические
науки
лингвистика
Образ березы (хуран) в традиционном чувашском народном сознании соотносится с женщинами старшего поколения свойственников (родственников по браку) или с женщинами чужого рода: Хурама айёнче хуньам пур, хуран айёнче хуняма пур «Под вязом есть у меня тесть, под березой -теща» (чув. нар. песня) [25, с. 206].
Варта ларан шур хуранё,
Инке тесе кайрам та:
«Килех, ывалсем», - темерё...
«Я подошел к растущей в овраге березе, / Думая, что это жена моего старшего брата, / Но она не сказала мне: «Подойди, братец (деверь)» (чув. нар. песня) [25, с. 124]. Фразеологизм хуран тарринчен хуранташ (букв.: родня через макушку березы) соответствует русскому седьмая вода на киселе. В чувашском языке данный фразеологизм используется, когда речь идет об отдаленных родственниках по браку. В чувашском фольклоре образ березы ассоциируется с тоской и горем: Хуран лартакан хур курать тет «Того, кто посадит березу, будут преследовать несчастья» (чув. посл.) [24, с. 96].
Хуран тарри хумханать,
Хумханма мар, худалё-ха,
£ил-кусарка килсессён.
Пирён кинём хурланать,
Хурланма мар, макарё-ха,
Пирён пата килсессён
«Колышется макушка березы, / Вполне возможно, что она еще сломается, / Когда налетит вихорь. / Наша невестушка печалится, / Вполне возможно, что она еще наплачется, / Когда окажется у нас» (чув. нар. песня) [26, с. 123].
Липа - дерево, почитаемое во всех славянских традициях как святое. У восточных и западных славян липа считалась деревом Богородицы: говорили, что на ней отдыхает Богородица, спускаясь с небес на землю. Повсеместно считалось, что в липу не бьет молния, поэтому ее сажали у домов и не боялись скрываться под ней во время грозы. Русские вешали крестики из липы на шею человека, мучимого наваждениями [17, с. 283]. Лексема «липа» широко представлена в паремиологическом фонде русского языка как в прямом, так и в переносном значении, правда, ей не сопутствует положительная коннотация: Бары липовые, а мужики дубовые; Облупили, как липку, обобрали, как малинку [7, т. 2, с. 253].
Липа (дака) в традиционных представлениях чувашей олицетворяет женское начало, соотносится со старшими женщинами своего рода (матерью, сестрами): £ака савал илейменне юман савал илет «То, что не под
силу липовому клину (т.е. женщине), осилит клин дубовый (т.е. мужчина)» (чув. посл.).
Варман хёрринчи ват даки.
Хуплах тесе ан касар -
Хамарнах та анне пулмё-ши?
Варман варринчи дамрак даки.
Пушатлах тесе ан касар -
Хамарнах та аппа пулмё-ши?
«Стоящую на опушке леса старую липу / Не рубите, чтобы снять с нее кору, / А вдруг это наша матушка? / Стоящую посреди леса молодую липу / Не рубите, чтобы надрать с нее лыка, / А вдруг это наша старшая сестра?» (чув. нар. песня) [25, с. 124].
Ветла (йамра) и ива (хава) в традиционном чувашском народном сознании являются распространенными символами молодых девушек вообще и младших сестер (кровных родственниц) - в частности: Атал хави пёвём пурччё - / Телей курса пулмарё «Был у меня стан, подобный волжской иве, / Но не суждено мне было счастье» (чув. нар. песня) [26, с. 289]; Шурта ларан шур хави / Йамак тесе кайрам та: / «Килех, пич-чем», - темерё «Я подошел к растущей на болоте ветле, / Думая, что это моя младшая сестренка, / Но она не сказала мне: “Подойди, братец” (чув. нар. песня) [25, с. 123]. Ветла - традиционный символ чувашской деревни: Ял тени йамралла пултар «В деревне должны быть ветлы»; Йамра -ял илемё «Ветла - украшение деревни» [24, с. 93]. В русской лингвокуль-туре ива и ветла не характеризуются определенной символикой.
Традиционным женским символом (жены, матери), характеризующимся положительной коннотацией, в русской культуре является яблоня:
А третье в саду древо - сладка яблонька.
Что кедрово древо в саду - родной батюшка;
Кипарис-древо в саду - родна матушка;
Сладка яблоня в саду - молода жена;
Отросточки у яблоньки - малы детушки [16, с. 279].
В чувашском устном народном творчестве была встречена положительно коннотированная параллель яблоня (улма йывад (улмудди)) / родственник (таван), составляющая оппозицию параллели можжевельник (урташ) / чужак (дичё ют):
Улма йывад пур чухне
Уртанас мар урташ йывадне.
Хамар тавансем пур чухне
Йаланас мар дичё ютсене.
Филологические
науки
лингвистика
«Пока у нас есть яблони, / Не стоит опираться на можжевельник. / Покуда есть у нас родственники, / Не стоит умолять чужаков» (чув. нар. песня) [23, с. 271].
Ель в традиционной русской культуре является деревом, используемым в похоронных и поминальных ритуалах, а также в качестве обрядового дерева. Для символики ели существенны ее природные свойства как вечнозеленого, пахучего, колючего, «женского»: Красивая, как елка - колючая, как иголка (рус. погов.) и бесплодного дерева: Не ищи на елке яблочка (рус. посл.). Распространены поверья, связанные с запретом сажать и вообще иметь около дома ель, которая якобы «выживает» из дома мужчин. Запрет сажать ель у дома может объясняться принадлежностью ели к неплодовым деревьям, отсюда следуют опасения, что «в доме ничего не будет вестись» [17, с. 174]. Особенно избегали держать ель у домов молодоженов, чтобы те не остались бездетными.
В паремиологическом фонде чувашского языка представлена параллель ель (чараш) / жизнь (пурнад): Чараш хутти - пурнад хутти «Еловая сень - сень жизни»; Чараш ласси - пурнад ласси «Еловая хвоя - хвоя жизни» (чув. посл.) [24, с. 103].
В русской культуре девушка может сравниваться с сосной: Пряма (стройна), как сосна [6, т. 1].
В традиционной чувашской лингвокультуре также представлена параллель сосна (хыр) / девушка (хёр):
Пахса устернё хырсене Касса турта таваймарам.
Пахса устернё сар хёрне Илсе арам таваймарам.
«Сосну, которую вырастил, / Не смог я срубить и изготовить оглобли. / Девушку, которая выросла на моих глазах, / Не смог я сделать своей женой» (чув. нар. песня) [25, с. 138].
В традиционной русской лингвокультуре женской символикой характеризуется и рябина, но это дерево ассоциируется прежде всего с тоскующей, грустящей, горюющей женщиной или девушкой (в чувашской линг-вокультуре подобные ассоциации вызывает береза (хуран)), а горечь ягод ассоциируется с безрадостной жизнью:
Не от ветра ли рябина Кисти принавесила?
Не от горя ли подруга Голову повесила? [3, с. 40].
В традиционной чувашской культуре рябина (пилеш) - благословенное дерево, один из самых сильных оберегов. К жерди из ствола рябины подвешивали колыбель. Листья закалывали в волосы и прикрепляли к головному убору невесты. Рябиновый крест чуваши носили в качестве оберега от злых духов и порчи: Пилеш хёресё пин усала харатать «Рябиновый крест прогоняет тысячу бесов»; Пилешрен ардури те харать теддё «Говорят, что рябины боится и леший»; Пилеше пиллёх йывадё теддё «Рябину называют благословенным деревом» (чув. посл.) [24, с. 108].
Орешник, лещина (шёшкё) в традиционном чувашском народном сознании является распространенным символом юношей:
Ан аван, шёшкё, ан аван Каштах дилё вёрнипе.
Ан сивён, савни, ан сивён Каштах самах илтнипе.
«Не гнись, орешник, / При малейшем порыве ветра. / Не отворачивайся, любимый, / При малейших пересудах» (чув. нар. песня) [25, с. 431], а также младших братьев: Шёшкё хулли шалламсем «Младшие братья мои - поросль орешника» (чув. устойчивое сравнение) [24, с. 140]. В русском устном народном творчестве орешник не обладает определенной символикой.
Также в качестве распространенного символа младшего брата в чувашском устном народном творчестве выступает и черемуха (дёмёрт): Варман варринчи дамрак дёмёрт. /Кашаллах тесе ан касар - /Хамарнах та шаллам пулмё-ши? «Растущую посреди леса черемуху / Не рубите для изготовления обручей - / Не окажется ли она нашим младшим братом?» (чув. нар. песня) [25, с. 124]. В паремиологическом фонде русского языка черемуха не упоминается.
В традиционной чувашской лингвокультуре вяз (хурама) ассоциируется со старшими родственниками жены или мужа (мужского пола): тестем (хурама-хуньам «вяз-тесть»), сватом (хурама-хата) и, редко, свекром: Хуньам картишё варринче хурама «Посреди двора тестя вяз»; Хурама айёнче хуньам пур, хуран айёнче хуняма пур «Под вязом есть у меня тесть, под березой - теща» (чув. погов.) [24, с. 206]. В символике вяза доминирует компонент «чужой»: Хурамаран хуранташ пулас дук «Вяз не сможет стать родственником» (чув. посл.).
В русской культуре вяз ассоциируется с гибкостью: Исподволь и ольху согнешь, а вкруте и вяз переломишь; Бары кипарисовые, мужики вязовые (и гнутся, и тянутся) (рус. посл.).
Филологические
науки
лингвистика
Со свойственниками мужского пола в традиционной чувашской линг-вокультуре ассоциируется и клен (вёрене):
Вёрене дулди вёлкёшет, -Паллах, кёру лартни пуль...
Пирёншён кёру кускалать, -Паллах, савса чённё пуль.
«Колышутся листья клена, - / Конечно, того, который посажен зятем... / Зятек наш суетится вокруг нас, - / Конечно, он пригласил нас в гости, любя (чув. нар. песня) [26, с. 175]. Улахра ларан вёрене / Йысна тесе кайрам та: / «Килех, пултар», - темерё «Я подошел к растущему на лугу клену, / Думая, что это муж моей старшей сестры, / Но он не сказал мне: “Подойди, шурин”» (чув. нар. песня) [26, с. 123].
В легендах и преданиях западных и восточных славян клен (явор) -дерево, в которое превращен человек. По этой причине клен не используют на дрова (явор от человека пошел), не делают из него гроб (грешно гноить в земле живого человека) [17, с. 312]. Сравните также типичное для русских причитаний обращение к умершему сыну: «Ай, мой сыночек, мой же ты яворочек».
В традиционных русских народных представлениях осина - проклятое дерево: Осина все шепчется, а проклятое дерево, вместе с тем широко используемое в качестве оберега. У восточных славян распространено поверье о том, что на осине повесился Иуда, отчего у осины дрожат листья. Осину запрещалось сажать около домов (во избежание несчастий и болезней), ее не использовали при строительстве, не топили ею печь, избегали сидеть в тени дерева, не вносили в дом осиновых веток. В местах, где растет осина, по поверьям, вьются черти, ходить там небезопасно. С этими поверьями связан и запрет прятаться под осину во время грозы, потому что «осину гром ищет» (гром «бьет» черта в славянских поверьях) [там же, с. 235]. Связью осины с нечистой силой можно объяснить широкое использование ее в магических целях. Известным магическим приемом было «заламывание осины». В русском фольклоре, поверьях и обрядах осина выступает действенным средством в борьбе с нечистой силой. На огне из осиновых дров сжигали после смерти колдунов, чтобы они не вредили людям (ср. в проклятиях: Чтоб ты сгорел на осиновом дереве!). У восточных славян осиновый кол втыкали в могилу «ходячего» покойника. Более эффективным считалось вбивание осинового кола прямо в труп умершего. Это обычно касалось заложных покойников, т.е. тех, кто умер неестестественной или преждевременной смертью, чтобы они не превратились в «ходячих» покойников. Ср. соответствующие проклятия (Кол осиновый тебе на том свете!) и пожелания-угрозы,
адресуемые хозяевам, если они плохо одаривали колядовщиков (На Новый год осиновый гроб, кол и могилу, ободрану кобылу) [12, с. 184]. Упрощенная форма этого обычая - установление на могиле осинового креста или помещение в гроб на грудь покойного маленьких осиновых крестиков. Сравните в современном русском языке устойчивое сочетание вбить осиновый кол «окончательно обезвредить кого-, что-либо, покончить с чем-либо» [18, т. 2, с. 70]. В народной медицине на осину различными способами «переносили» болезни. «Передавая» болезнь дереву, просили: Осина, возьми мою трясину, дай мне леготу! [17, с. 236]. В русском устном народном творчестве лексема «осина» традиционно сочетается с эпитетами горькая, проклятая. Концепт осина в русской языковой картине мира характеризуется отрицательной коннотацией:
Погляжу я, красна девица,
Погляжу на свою красоту,
Вокруг чего она обвилася:
Вкруг осинушки ли горькой,
Вкруг березоньки ли белой,
Аль вкруг яблоньки кудрявой?
Если ты обвилась, красота,
Вкруг осинушки, вкруг горькой, -Мне житье-то будет горькое,
Мне замужье, красной девице,
Нехорошее, печальное [16, с. 236].
В чувашской языковой картине мира коннотация концепта осины (авас) варьируется от нейтральной до положительной:
Авас мёскён усетчё £ирёп тымар дуккаран.
Эп те мёскён усетёп Таван анне дуккаран
«Осина росла беднягой, / Оттого что не имела крепких корней. / И я расту беднягой, / Оттого что не имею матушки» (чув. нар. песня) [25, с. 186]. Авас хитре те хуппи иудё «Осина красива, но кора горька»; Аваслахра ас (вай) кёрет «В осиннике наберешься ума (силы)»; Авас хутти - чаваш хутти «Осинник - защита чувашей»; Аваслаха тарна пуд юлна «Голова, скрывшаяся в осиннике, осталась цела» (чув. посл.) [24, с. 112].
Исключительно отрицательной коннотацией в традиционной чувашской лингвокультуре характеризуется бересклет (капчанка): Куракран усал куршанка, йывадран усал капчанка «Худшая из трав - репейник, худшее из деревьев - бересклет» (чув. посл.) [24, с. 236]. В традиционной русской лингвокультуре бересклет не характеризуется определенной символикой.
Филологические
науки
лингвистика
В завершение хочется отметить, что как мир живой природы в целом, так и отдельные его части, в частности, флора и фауна, могут рассматриваться как один из важнейших модулей, посредством которого этнос выстраивает свой национально специфический образ мира. Лексика тематической группы «растения (деревья)» формирует один из значимых фрагментов языковой картины мира. Это позволяет говорить о важности растительного кода в культуре русского и чувашского народов. Таким образом, предпринятое нами исследование вполне подтверждает мысль А. Вежбицкой о том, что ролью человеческого фактора в языке нельзя пренебрегать даже в самом грубом приближении, поскольку языковое значение - это результат интерпретации мира человеком, поэтому все значения являются антропоцентричными (отражающими общие свойства человеческой природы) и этноцентричными (ориентированными на конкретный этнос) [4, с. 61]. По меткому определению Р. Келлера, наша система концептов - это не зеркало мира, а зеркало того, как мы с ним взаимодействуем [27, с. 27]. Хочется надеяться, что предпринятая нами работа является пусть небольшим, но вкладом в реконструкцию «цельного образа мира по данным языка» - задачу, которую академик Ю.Д. Апресян назвал «сверхзадачей современной теоретической семантики и лексикографии» [1, с. 49].
Библиографический список
1. Апресян Ю.Д. Отечественная теоретическая семантика в конце 20 столетия // Изв. АН. Сер. «Лит. и яз.». 1999. Т. 58. № 4.
2. Афанасьев А.Н. Мифология Древней Руси. Поэтические воззрения славян на природу. М., 2005.
3. Библиотека русского фольклора: В 10 т. Т. 9. Частушки. М., 1990.
4. Вежбицкая А. Понимание культур посредством ключевых слов. М., 2001.
5. Волков Г.Н. Чувашская этнопедагогика. Чебоксары, 2004.
6. Даль В.И. Пословицы русского народа: В 2 т. М., 1984.
7. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 2006.
8. Капелюшник Е.В. «Сладкое» в кулинарном коде культуры (на материале лексики образного семантического поля еда / пища) // Язык - Текст -Дискурс: Традиции и новации: Материалы международной. науч. конф.: В 2 ч. Ч. 1. Самара, 2009.
9. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М., 2004.
10. Кобозева И. М. Лингвистическая семантика. М., 2000.
11. Красных В.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология. М., 2002.
12. Круглый год. Русский земледельческий календарь / Сост. А.Ф. Некрылова. М., 1989.
13. Обрядовая поэзия. М., 1989.
14. Пименова М.В. Коды культуры и проблемы классификации концептов // Язык. Текст. Дискурс: Научный альманах Ставропольского отделения РАЛК / Под ред. проф. Г.Н. Манаенко. Вып. 5. Ставрополь, 2007.
15. Русская народная поэзия. Лирическая поэзия / Сост. Ю.Г. Круглов. Ленинград, 1984.
16. Русское народное поэтическое творчество / Сост. Ю.Г. Круглов. СПб., 1993.
17. Славянская мифология: энциклопедический словарь / Под ред. С.М. Толстой. М., 2002.
18. Словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. А.П. Евгеньевой. М., 1985-1988.
19. Теплова Л.П., Егоров Н.И. Дуб // Чувашская энциклопедия: в 4 т. Чебоксары, 2006. Т. 1.
20. Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. М., 2000.
21. Трофимов А.А., Матвеев Г.Б. Киремет // Чувашская энциклопедия: в 4 т. Чебоксары, 2008. Т. 2.
22. Патмар И.А. Пурна^ илемё. Канаш, 1992.
23. Тимофеев Г.Т. Тахар ял. Шупашкар, 2002.
24. Чаваш халах пултарулахё. Ваттисен самахёсем / О.Н. Терентьева пухса хат. Шупашкар, 2007.
25. Чаваш халах самахлахё / И.И. Одюков, Г.Ф. Юмарт пухса хат. Т. 3. Юрасем. Шупашкар, 1978.
26. Чаваш халах самахлахё / И.И. Одюков, Г.Ф. Юмарт пухса хат. Т. 4. Юрасем. Шупашкар, 1979.
27. Keller R.A. Theory of Linguistic. Oxford, 1998.
Филологические
науки
