CC BY
42
Н. Н. Щербакова
(Омский государственный педагогический университет г. Омск, Россия)
УДК 821.161.1(091):811.161.1'42 ББК Ш33(2Рос=Рус)4
КОНСТРУКТИВНЫЕ ПРИНЦИПЫ ЯЗЫКОВОЙ ИГРЫ В ТЕКСТАХ XVIII ВЕКА
Аннотация. В статье анализируются примеры языковой игры в текстах русской художественной литературы XVIII в. На большом фактическом материале, извлеченном из различных по жанрам произведений - комедий, сатирической поэзии, сатирической журналистики, автор рассматривает специфику конструктивных принципов языковой игры в лингвокреативной практике указанного столетия. В качестве исходного теоретического положения избрана типология конструктивных принципов языковой игры, разработанная Т. А. Гридиной на материале современного русского языка, и показана возможность использования данной теории в практике анализа языкового материала другой исторической эпохи. Русский язык XVIII в. обычно характеризуют как время сложения общенациональных норм, формирование и развитие русского языка нового типа. Как убедительно свидетельствует материал использованных для анализа текстов, эти слова в полной мере могут быть отнесены и к развитию лингвокреативной деятельности носителей русского языка. Сатирические тексты XVIII века показывают использование практически всех конструктивных принципов языковой игры, хотя есть и специфика: так, наиболее распространёнными оказались «имитация» и «ассоциативная выводимость», а распространённые в современном русском языке гибридные слова в исследованном материале отсутствуют.
Ключевые слова: языковая игра, русский язык XVIII в., русская литература XVIII в., ассоциативный потенциал слова, лингвистика креатива, пародирование, каламбур.
Интерес к феномену языковой игры заметно возрос в последние несколько десятилетий, что обусловлено очевидным интересом носителей современного русского языка к лингвокреа-тивным практикам. Исследования богатого и разнообразного материала позволили уточнить направления дальнейшего изучения этого явления, которые, например, отражены в трёх томах
коллективной монографии «Лингвистика креатива» [ЛК-1 2009 - 2013 (1-е и 2-е изд.); ЛК-2 2012; ЛК-3 2014]. Одним из направлений исследования языковой игры является обращение к её эволюции в связи с историей русского языка. Историки языка обращают внимание на то, что «именно в ХХ столетии языковая игра стала принципиально необходима каждой лингвокреативно настроенной языковой личности» [Рут, Иванова 2009: 78]. Что касается более удалённого от нашего времени языкового материала, то он, безусловно, также может стать актуальным полем исследования языковой игры с позиций диахронического подхода, поскольку позволит увидеть основные направления эволюции данного феномена.
Для анализа были избраны произведения XVIII в., которые предполагают использование игровых элементов: комедии, сатирическая поэзия, сатирическая журналистика, а основную цель статьи можно сформулировать как выявление конструктивных принципов языковой игры, доминирующих в указанных произведениях. При анализе материала мы опирались на понятие конструктивного принципа языковой игры, а также типологию принципов, которая детально описана Т. А. Гридиной [Гри-дина 1996]42.
XVIII век - это период создания единого литературного языка, время горячих споров о том, каким должен быть этот язык, а это, конечно, заставляло мыслящую и образованную часть российского общества обратить внимание на европейские языки, прежде всего французский. Представляется справедливым замечание о том, что активное использование французского языка, в котором «каламбурность уже в XVII в. была возведена в ранг обязательного элемента куртуазного поведения» [Рут, Иванова 2009: 79], содействовала развитию внимания к языковой игре на национальной почве, тем более что «база языковой игры - ассоциативный потенциал слова» [Гридина 1996; Гридина 2006: 11-
42 В основе данного понятие лежит представление о языковой игре как «о форме лингвокреативного мышления, основанного на ассоциативных механизмах переключения стереотипов, что позволяет говорящему конструировать при помощи специальных лингвистических приемов нестандартный контекст восприятия вербальных знаков» (см. [Гридина 1996]).
24] - является такой языковой универсалией, которая существует всегда, на любом этапе развития языка.
В проанализированных текстах наиболее частотным конструктивным принципом оказалась имитация с целью юмористического пародирования, причём две трети всех обнаруженных примеров - это пародирование речи иностранцев:
Вральман. Теперь-то я фижу! Умарит хатят репенка! Матушка ты мая! Сшалься нат сфаей утропой. Катора тефять месесоф таскала. - так скасать, асмое тифа ф сфете. Тай фолю этим преклятым слатеям. Ис такой калафы толго ль пал-фан? Уш диспозисион, уш фсё есть (Д. Фонвизин. Недоросль);
Лафлер. Ну есшо штук сыграть, и Monsiuer Лафлер может доволен бить, фортун сделан, деньги есть. Давиша мосье приказал мне мамзель Флен превенировать о его любви, хотел дать письмо, раздумал: n 'importe. Благ мене открылся, я интриг заведу, а барыш достану, поеду à Paris и буду смеяться на эта famille. Теперь нада выиграл, мамзель Машенька, нада искусна поступка (Е. Дашкова. Тоисиоков).
Интересно то, что речевое поведение комических героев, чьи реплики приведены здесь в качестве примера, разительно отличаются: Вральман не употребляет ни единого слова на родном для него немецком языке, в его репликах изредка встречаются галлицизмы, произношение которых столь же далеко от идеала, как и его речь на русском языке, а потому они передаются при помощи кириллицы, как слово диспозисион (предрасположение) в указанной выше реплике. Что же касается реплики француза Лафлера, то в ней явно отражено «смешение французского с нижегородским», причём в ряде случаев на уровне родного для него языка: так он произносит Monsiuer, но мамзель. Самое же любопытное заключается в том, что свою реплику этот персонаж произносит в полном одиночестве, т. е. в ситуации, которая располагает к использованию исключительно родного языка, причём для зрительской и читательской аудитории XVIII столетия это не стало бы затрудняющим понимание фактором. Понятно, что этот момент был проигнорирован Е. Р. Дашковой с целью создания целостного восприятия отрицательного героя комедии, а также негативного авторского отношения к его неблаговидным намерениям.
Обе приведённые реплики обладают также одинаковым подходом к передаче специфики звучащей речи: так, в пьесе Д. И. Фонвизина практически представлена полутранскрипция, дающая представление не только о фонетическом акценте иноземцев, но и, например, об аканье, отраженном в произносительных вариантах катора, умарит, калафы и пр. Орфографический облик слов в реплике Лафлера в основном сохранён, хотя аканье отражено и здесь: нада, искусна.
Имитационное пародирование отражено в текстах комедий и как характеристика недостаточно образованных дворян, употреблявших в речи просторечные и простонародные словоформы. Так, анализируя изменения в разговорном языке дворянского общества конца XVIII столетия на основе мемуарной литературы, Н. Д. Чечулин заметил: «У очень многих тогда в ходу были разные особенные поговорки, часто ничего не значущие, иногда даже непристойные, от которых рассказчик не умел, однако, удержаться даже в чужом доме, и речь некоторых была по привычке настолько вольна, что стесняла женщин <...> тогда мало где умели правильно говорить и правильно мыслить» [Чечулин 1889: 33 - 34]. Неумение говорить получило отражение в комедии А. Копьева «Что наше, тово нам и не нада», которая последовательно отражает не только лексико-грамматическую, но и фонетическую сторону речи, например:
Повесин. <... > я праигрался да последней капейки, и когда перестали мне верить, так я и перестал матать. Дядюшка мой столько на меня азлился, шта не хател умереть, пакуда не па-бывал я в армии и не вздумал а смерти ево жалеть; тут та он не к стате и сканчался, оставил мне две тысячи душ, которые, надеюсь, да первой игры ища уцелеют.
Автором данной комедии имитируются и дефекты речи, например, проблемы произношения свистящих и шипящих согласных, что, по-видимому, должно было усиливать комический эффект:
Княгиня. Мавруся! Пади сюды! <...> Мавруся!.. Дуся мая! Зись мая! паслусай! Зделай милось, атдай эта письмо Прицю-дину, как он приедет, да ськази ему, сьто езели он застрелитца, так эта будет оцень глупа, я на нево осерзюсь и век с ним гава-рить не буду.
Вторым по распространённости конструктивным принципом языковой игры в проанализированных текстах является ассоциативная выводимость43. Это принцип, например, активно используется во «Всеобщей придворной грамматике» Д. И. Фонвизина, как, например, в процессе толкования термина гласные:
Вопрос. Какие люди обыкновенно составляют двор?
Ответ. Гласные и безгласные.
Вопрос. Что разумеешь ты чрез гласных?
Ответ. Чрез гласных разумею тех сильных вельмож, кои по большей части самым простым звуком, через одно отверзтие рта производят уже в безгласных то действие, какое им угодно. Например: если большой барин при докладе ему о каком-нибудь деле нахмурясь скажет: о! - того дела вечно сделать не посмеют, разве как-нибудь перетолкуют ему об оном..., и он, получа о деле другие мысли, скажет тоном, изъявляющим свою ошибку: а! - тогда дело обыкновенно в тот же час и решено.
Реализацию данного конструктивного принципа обнаруживаем в тексте Н. И. Новикова «Автор к самому себе», опубликованном в журнале «Живописец», где литературная традиция столетия - давать героям «говорящие» имена и фамилии - обретает дополнительные характеристики в связи с предлагаемой сатирической типологией авторов и критиков, например:
Взгляни на сего дерзкого Кривотолка: он безо всякия пощады порицает сочинения всех славных писателей, показывая тем остроту своего разума: он хорошие сочинения других обращает в худые, а свои негодные поставляет равными наилучшим сочинениям славных писателей <... > Какая же причина сему Кри-вотолкову заблуждению? Зависть, - бедный автор!
Используется при создании игровых элементов и такой конструктивный принцип, как ассоциативная интеграция, прежде всего это касается новообразований на базе русского и французского языков, как, например, глагол превенировать в приведён-
43 В понимании Т. А. Гридиной, ассоциативная выводимость - это «обусловленность значения игрового слова заданными мотивационными проекциями его восприятия» [Гридина 1996].
ной выше реплике Лафлера. Данное слово создано на базе объединения французского глагола prévenir (предупреждать) и типовой модели русского глагола в инфинитиве. Для носителя современного русского языка наличие в этом случае языковой игры, скорее всего, представляется сомнительным. Однако для образованного зрителя (или читателя) XVIII века, владевшего французским языком, такое соединение явно было невообразимым, а потому воспринималось именно как гибридное образование. Косвенным подтверждением этого предположения являются многие факты современного литературного языка, например, написания типа шампиньон, котильон, бульон черед букву «о», а также наличие в русском языке несклоняемых существительных вроде кашпо, кафе, пальто, первая группа так и не освоилась русским языком графически, вторая - грамматически, видимо, по причине неприятия образованным обществом их гибридного облика в случае полного освоения.
Привлечение особого внимания к такого рода новообразованиям тоже косвенно свидетельствует о возможном их восприятии в качестве игровых единиц, как, например, в следующем отрывке, где слово обыгрывается в широком контексте.
Приказчик (читает). «О ты, которого глупым и варварским именем Клементия доныне бесчестили, из особливой моей к тебе милости, за то, что ты большую часть крестьян одел по-французски, жалую тебя Клеманом».
Приказчик на этом слове смотрит на всех, а мужики кланяются <...>.
Приказчик (продолжает читать). И впредь повелеваю всем не оф. ан!.. си... ро... вать» (перестаёт читать) Не офанси-ровать. Это, кажется не чин, однако я не разумею. (Читает) Не офансировать тебя словом Клементия, а называть Клема-ном». (Спесиво смотрит на всех). А называть Клеманом! Слышите ли? (Я. Княжнин. Несчастие от кареты)
В целом же, говоря об ассоциативной интеграции, отметим, что этот принцип, дающий в современной лингвокреативной деятельности огромное количество образований, для XVIII века не является, судя по проанализированным источникам, частотным. Гибридных слов вроде современных мужхитёр, секре-царь, вмерупринятие, которые очень распространены в совре-
521
менном лингвокреативном пространстве, в собранном материале не обнаружено.
В некоторых случаях привлечение иноязычного слова демонстрирует такой игровой принцип, как ассоциативное отождествление, поскольку существующее сходство между русской и французской языковой единицей способствует порождению каламбура, как, например, в стихотворении А. В. Сумарокова «Шалунья», героиня которого, обожая французский язык, не знала его, а потому неумело использовала фразу faire une cure (лечиться):
Сказала между тем: «Я еду делать кур». Сказали дурище, внимая то, соседки: «Какой плетёшь ты вздор! кур делают наседки!» Как уже было сказано выше, «уроки французского» для русской литературы столетия предполагали появление каламбурных высказываний, и они, конечно же, закономерно появляются в сатирических журналах столетия. Интересную разновидность ассоциативного наложения обнаруживается в следующих объявлениях журналов:
Судья некоторого приказа покривил весы правосудия; он в том не виноват; а виноват подрядчик, который на судейскую сторону так много положил кулей с мукою, что правосудие против такой тягости устоять не могло; желающие те весы починкою исправить из своих материалов могут явиться в том приказе.
В данном тексте наблюдается наложение омонимичных планов восприятия слова весы и фразеологизма весы правосудия при одновременной актуализации их значений. Имплицитно выраженная мысль о продажности правосудия и всего, что с ним связано, реализуется в журнале «Живописец» в целой серии объявлений и новостей, связанных с манифестацией этого вывода, например:
Некоторому судье потребно самой свежей и чистой совести до несколька фунтов; желающие в поставке оной подрядиться, а у него купить старую его от челобитческого виноградного и хлебного нектара перегоревшую совесть, которая, как он уверяет, весьма способна к отысканию желаемого всеми философического камня, могут явиться в собственном его доме.
522
Конструктивный принцип ассоциативной провокации является одним из тех, которые нечасто используются в XVIII столетии для образования игровых единиц. Обычно их создание связано с парадоксальным распространением устойчивых фраз: Трофим. Помилуй, я милости твоей челом бью овцой (Я. Княжнин. Несчастие от кареты). В «Письмах Эрнеста и Доравры» Ф. А. Эмина обнаруживаем парадоксальное столкновение на уровне гипо-гиперонимических связей: Ежели французов можно назвать людьми, то я совсем не знаю: что есть человек <... > До сих пор я всё ещё вижу французов; но когда сыщу человека, то о том тебя, любезная Доравра, уведомить не премину. Слова француз и человек употребляются в данном случае как антонимы, поскольку нравы Франции вызывают у автора писем культурный шок.
Кроме того, в пьесе Е. Р. Дашковой «Тоисиоков» встречается особый случай языковой игры, связанный с использованием парадоксальной для ситуации речевой стратегии. Властная госпожа Решимова, во время рассуждений о жизни которой несколько раз некстати появляется камердинер Лафлер, в конце концов не выдерживает и говорит господину Тоисиокову: Не велит он тебе со мною сидеть, что ли? Так попроси у него на то дозволения. Здесь парадоксальность ситуации создаётся за счёт ожидания выражения неудовольствия или категорического приказа не мешать беседе, но героиня демонстрирует, по крайней мере на вербальном уровне, просьбу, что совершенно не увязывается ни с правилами этикета, ни с характером решительной дамы.
Таким образом, сатирические тексты XVIII века демонстрируют использование практически всех конструктивных принципов языковой игры, но есть и некоторая специфика в сравнении с современным русским языком. Эта специфика проявляется, во-первых, в предпочтениях того или иного принципа, а во-вторых, в специфике отбора материала для образования игровых единиц: так, например, распространённые в современном русском языке гибридные слова, созданные по принципу ассоциативной интеграции, в исследованном материале отсутствуют, а наиболее распространёнными оказались имитация и ассоциативная выводимость, причём имитация часто отражает специфику фонетической стороны речи персонажа.
Богатый и разнообразный материал художественной, мему-
523
арной, литературы XVIII столетия может дать немало интересных примеров языковой игры, именно в это время обозначались тенденции, которые впоследствии проявились во всей полноте в современном русском языке.
Русский язык XVIII в. обычно характеризуют как время сложения общенациональных норм, формирование и развитие русского языка нового типа. Как убедительно свидетельствует материал использованных для анализа текстов, эти слова в полной мере могут быть отнесены и к развитию лингвокреативной деятельности носителей русского языка.
ЛИТЕРАТУРА
Гридина Т. А. Ассоциативный потенциал слова и его реализация в речи (явление языковой игры. Дис. на соиск. уч. степ. докт. филол наук. - М., 1996.
Гридина Т. А. Психологическая реальность значения и ассоциативная стратегия языковой игры // Психолингвистические аспекты изучения речевой деятельности. - Екатеринбург, 2006. №4.
Лингвистика креатива-1: Коллективная моногр. /Под общей ред. проф. Т. А. Гридиной. - 2-е изд. - Екатеринбург, 2013.
Лингвистика креатива: Коллективная моногр. / Под общей ред. проф. Т. А. Гридиной. - Екатеринбург, 2012.
Лингвистика креатива- 3: Коллективная моногр. / Под общей ред. проф. Т. А. Гридиной. - Екатеринбург, 2014.
Рут М. Э., Иванова Е. Н. Языковая игра в дискурсе языковой личности XVШ-XIX вв. - Лингвистика креатива / Отв. ред. Т. А. Гридина. - Екатеринбург, 2009.
Чечулин Н. Д. Русское провинциальное общество во второй половине XVIII в. - СПб., 1889.
©Щербакова Н. Н., 2018
