CC BY
43ОБРАЗОВАНИЕ
Конструирование «правой» образовательной стратегии в России (1906—1914)*
Андрей Романов
Начиная с XIX века, школа становится активным инструментом социального формообразования. В модернизирующейся России конца XIX — начала XX века признание этого факта — общее место в рассуждениях и государственных бюрократов, и независимых интеллектуалов. В периодической печати того времени постоянно встречаются рассуждения, посвященные образованию — как среднему, так и начальному. Последнее казалось многим надежным средством рационализации экономических, социальных и психологических связей крестьянского мира. Неудивительно, что в общественной мысли оно оказывается неразрывно связанным с проектами возможного будущего России, а те или иные интерпретации его роли сопутствуют мифологическим манипуляциям общественным мнением, не только левым, но и правым социально-политических утопиям.
Статья представляет собой попытку рассмотрения некоторых аспектов правых образовательных стратегий в период между Первой
<_> <_> 1 г <_> <_><_><_> т'ч
русской революцией и Первой мировой войной. Речь идет о том, чтобы показать наиболее существенные элементы процесса создания этих стратегий, протекавшего на фоне борьбы либералов против правительства, равно как и борьбы правых сразу и против правительства, и против либералов. Обстановка, в которой развертывалась общественная полемика того времени, была сложной, участники полемики испытывали шок от революционных событий и террора.
Андрей Петрович Романов, преподаватель кафедры истории дореволюционной России исторического факультета Челябинского государственного университета, Челябинск.
* Статья выполнена при финансовой поддержке фонда Спенсера в рамках программы этого фонда и Европейского университета в Санкт-Петербурге «Развитие социальных исследований образования в России».
Образование тесно увязывалось ими с политикой, поэтому вина за все происходившее в стране в 1905—1914 годах возлагалась также на тот или иной вид существовавшего в России образования. Так, земскую школу обвиняли в том, что она поддалась воздействию идей либералов.
Виновными в бедах, постигших Россию, разные стороны конфликта объявляли друг друга, что только усиливало взаимную подозрительность. Особенно характерной она была для рядовых членов правых организаций. В этой связи их отклики на события собственной повседневной жизни, корректировавшиеся, однако, потребностями «большой политики», становятся принципиально важными для исследователя.
Секс и муштра
В фонде Русского Народного Союза имени Михаила Архангела хранится любопытное дело с заголовком в виде адреса «Его высокородию В. М. Пуришкевичу» и с подзаголовком «Переписка о кинематографе и программы, репертуарные письма и впечатления, произведенные при просмотре кинокартин» \ Под этой шапкой скрываются донесения членов Союза о посещениях разных городских кинотеатров. Целью кинопросмотров являлась борьба с подрывными фильмами и порнографией на экране. В качестве документального подтверждения проделанной работы приложены педантично сохраненные билеты и программки кинотеатра «Ediso theater» на Малой Конюшенной (Санкт-Петербург) с рекламой мелодрамы «о горячей любви» — «Арлезианка»2.
Цензоры-добровольцы чувствовали себя людьми, стоящими на страже нравственности. Об этом свидетельствует следующий образчик оценки кинофильма: «Картинки вполне цензурные и невинные. Кинематограф принадлежит немцу или поляку Голубинскому»3. Однако далеко не всегда содержавшиеся в донесениях оценки были положительными. Так, «кинематограф», владельцем которого, как по заказу, оказался «еврей Семен Моисеевич Рубинштейн», «невинным» репертуаром не отличался. Как и положено еврею — злодею в дискурсе правых, Семен Моисеевич покушался на души невинных христианских детей, по преимуществу школьников, демонстрируя в своем «кинематографе» развратные фильмы. В одном из них главная героиня, «придя в спальню, стала раздевать одежду, платью вплоть
до тельного белья из шелку или тонкой материи, сняв чулки, легла спать, вырабатывая любовные гримасы». Так, смакуя детали, сообщал о еврейском злодействе добровольный информатор4.
Тот же самый блюститель нравственности, следуя по Забалкан-скому проспекту Санкт-Петербурга, попал в другое «синема», находившееся рядом с «приготовительной школой для детей». Здесь он посмотрел фильм «Революционер». Сюжет его такой: дети — ровесники посетителей кино помогали главному герою делать подкоп; затем они первыми опробовали его, а когда вылезли, их расстреляли солдаты; революционер же был только ранен и успешно скрылся от карательной команды. По мнению правого киномана, мораль фильма заключалась в осуждении жестокости солдат и вообще действий государственной власти, приведшей к гибели детей. Между тем куда предпочтительнее была бы иная трактовка: хитрый революционер — «пострел, который везде успел» — скрылся, в то время как наивные дети наткнулись на карающую руку неодолимой судьбы. По сути, фильм предостерегал обывателя от участия в делах сомнительных, влекущих за собой фатальный финал — раннюю, бессмысленную смерть. Однако предвзятый взгляд добровольного информатора ничего этого не заметил.
Равным образом личности «стерегущей» и «бдящей» могучая сила повседневности представлялась недостаточной защитой от гибельных искушений. Поэтому-то такая личность особенно внимательно следила за разнообразными проявлениями сексуальности — сферы плохо контролируемой и в то же время обыденной и, видимо, вполне доступной детям плотно населенных районов Санкт-Петербурга.
Послушаем доводы, на основании которых некий студент-медик, чьи донесения также содержатся в вышеупомянутом деле, пришел к выводу о том, что 50% «кинематографов» служат дьяволу, а не Богу. Его особое возмущение вызвал демонстрировавшийся 12 декабря 1908 года фильм про хулиганов, в котором он усмотрел танец, «пародирующий телодвижения, коими сопровождается половое совокупление (coitus) между мужчиной и женщиной, при том совокупление противоестественное!»5. Как видим, для придания дополнительной весомости своим суждениям студент воспользовался медицинской терминологией. Известно, что корректно поставленный диагноз легитимизирует в психологическом смысле предполагаемые способы лечения (в данном случае, конечно, не медицинские, а политические). Этим и объясняются стремление автора донесения к точности языка, выверенность определений, а также некоторая
систематичность в организации кинопосещений. Как истинный естествоиспытатель, наш студент посмотрел шесть различных кинофильмов, из коих половина оказались, по его мнению, «прямо вредными» (так и получились 50%). Прочие информаторы, далекие от естественных наук, смотрели по одному-двум кинофильмам; но и они сделали неутешительное заключение: почти все фильмы «вредны», сюжет одного связан с убийствами, другого — опять-таки со зловредным сексом («певица, задирающая подол чуть не до самого пупа!»)6.
Вообще говоря, настойчивая повторяемость в отчетах бдительных правых «киноцензоров» достаточно подробных описаний сцен «разврата» сама по себе заслуживает отдельного рассмотрения...
Особенно ужасным для студента-медика было то, что фильм про хулиганов показывали в самом центре Петербурга, «недалеко от Аничкова дворца, от дома обер-прокурора Св. Синода». Возмущаясь, он восклицал: «И что же тогда делается на окраинах?». Другими словами, если нет контроля над центром столицы, то что ожидать от ее рабочих пригородов? Моральная атмосфера в них страшила будущего правого интеллигента полнейшей неопределенностью либо казалась пронизанной таинственным злом. Отсюда и постоянный пафос, напряженность и тревога, отличающие текст его донесения. «На представлении я видел много детей — почти все дети!». А развращенные и неподконтрольные дети — это пугающее черное будущее, таков лейтмотив его настроений.
Подавляющее большинство российского населения проживало в ту пору в деревнях. Но и туда стали проникать «фонографы, кинематографы, комедии, оперетки, которых стала масса», поэтому перед членами правых организаций возникла проблема воздействия всех этих массовых развлечений на сознание простого «неразвращенного» человека. «Сила впечатления таких зрелищ гораздо интенсивнее, чем у печатного слова, которое необразованной массой воспринимается труднее», — рассуждал в своем докладе, прочитанном 29 октября 1907 года на собрании отдела Русского собрания в Киеве, господин Панаев7. Он обращал внимание своих слушателей на то, что образы, производимые новыми развлечениями, проникают «в душу и ум зрителя» и потому «являются чрезвычайно важным способом пропаганды тлетворных начал». По его наблюдениям, платили за эти зрелища «малограмотные и малоимущие, женщины, девушки и даже дети». Между тем в фильмах и на представлениях «нагло
осмеивается и попирается женская стыдливость, и русская женщина втискивается в круговорот разврата».
Итак, помимо детей, в докладе в качестве объекта совращения фигурируют женщины, которые ставятся в один текстовый ряд с «малограмотными и малоимущими», людьми зависимыми и несамостоятельными, обладающими всеми качествами неразумности, а потому нуждающимися в усиленной опеке. В рассуждениях о женщинах, «втискиваемых в круговорот разврата», явно обнаруживается страх перед их эмансипацией. Указание же на то, что развращаемая женщина — русская, лишний раз подчеркивает «антинациональный» характер происков тех, кто извлекает коммерческие выгоды от ее развращения. По существу, автор доклада пугает своих единомышленников возможностью потери национальной идентичности, с присущей ей системой ценностных ориентаций и культурных кодов.
Впрочем, г-н Панаев нашел выход из сложившегося «опасного» положения, предложив в качестве альтернативы (вполне фантастической) нынешнему «неправедному» кинематографу кинематограф «праведный», находящийся под контролем государства: «Если надо обезвредить пьянство, то тем более необходимо законодательными нормами обезвредить печать, но также твердыми необходимыми планомерными мероприятиями обезвредить всякого рода зрелища и дать им тот характер умственный, нравственный и воспитательный, который они по идее своей должны иметь. Такова ближайшая задача государства во всех его разветвлениях»8.
В конце XIX века консерваторы были сходным образом озабочены тем, как «правильно» использовать книгу и народные чтения. Отчасти именно поэтому родилась тогда идея организации «народных домов» и «попечительств о народной трезвости». Технические новинки заставили правых задуматься об адекватной форме ответа на вызов времени; но схема охранительных рассуждений осталась прежней, только место книги в ней занял кинематограф. «Генералиссимус Суворов внушал через орган слуха, а сейчас надо внушать через орган зрения», — предлагал один из офицеров в письме к В. М. Пуришкевичу9. Вместо печатных наставлений по боевой подготовке, как ему казалось, следовало использовать учебные кинофильмы. С их помощью можно было бы изучать внутреннюю, гарнизонную и полевую службу, а также воспитывать боевой дух солдата.
Так кинематограф чудесным образом превращался в одну из техник муштры, которая представлялась наиболее надежным способом профилактики и лечения развращенности. В области образования
представление о контроле над телом как о средстве (перевоспитания души по прописям логически сконструированных программ возникла еще в конце XVIII столетия10. Однако именно в России начала XX века идея и практика исправления духа с помощью обуздания тела заметно актуализировались. В качестве начал, преобразующих тело, а через него и дух, предлагались гимнастика и военные занятия в школах. Еще не так давно, в 60-70-е годы XIX века, в эпоху министра народного просвещения Д. А. Толстого, ставка делалась на древние языки в средней школе, на церковнославянский язык и пение — в школе деревенской. Однако в начале ХХ века гимнастика и строевая подготовка в качестве инструмента дисциплины смотрелись куда более демократично и считались уже более полезными для практических нужд, чем классические языки, постепенно вытеснявшиеся из почвеннического дискурса.
После революционных событий 1905—1907 годов правые предлагают ввести во всех школах, включая даже сельские начальные народные училища, физические упражнения — гимнастику и так называемые «потешные полки» для обучения школьников навыкам военного дела. В 1908 году генерал Е. В. Богданович выступил с проектом милитаризации начальной школы11. Ее учителями должны были стать выходцы из крестьян, отслужившие в армии и получившие унтер-офицерское звание. Немудрящий, но бравый педагог казался наилучшим лекарством от неподобающих мыслей и поступков.
Гимнастика становится настоящей idée fixe на заседаниях Комиссии по народному образованию при Постоянном совете объединенных дворянских обществ. В 1912 году Комиссия подготовила «Доклад по вопросу об общем культурном развитии юношества и о связанных с ним реформах по ведомству Министерства народного просвещения (МНП)». В нем предлагалось значительно увеличить количество часов на учебные предметы, связанные с «телесным контролем» — на гигиену, гимнастику, военную подготовку12, — несмотря на то, что деревенские дети, в отличие от городских, не испытывали недостатка в физической активности. Потребности семейного крестьянского хозяйства не оставляли времени и для военных потех, которые отвлекали бы детей от домашних работ.
Примечательно, что с точки зрения членов комиссии «потешные полки» были хороши как раз в деревне, поставлявшей основную массу призывников. В городах же, особенно в рабочих районах, их вводить никоим образом не рекомендовалось — дабы не готовить потенциальных бунтовщиков13. Но тогда городские дети, лишенные
воспитательной муштры, остались бы под воздействием порочной информационной среды! На этот случай предусматривались специальные механизмы контроля и цензуры, разрабатывавшиеся представителями дворянских обществ.
Дисциплинарные фантазии дворян
В обстановке послереволюционного хаоса и разгула террора вопрос об «успокоении» общества и возвращении к «разумной созидательной работе» был актуален как никогда14. В числе важнейших задач по укреплению устоев государства признавалась и «необходимость водворения порядка и упорядочения воспитания в школе». По важности она стояла сразу же за задачей «охраны граждан от посягательств террористов». Во всяком случае, так следует из доклада, прочитанного 29 октября 1907 года в том же киевском отделении Русского собрания Б. М. Юзефовичем. В докладе рассматривались вопросы реорганизации школы на основе наказов депутатам Государственной Думы (ГД) от дворянства.
Главной целью школы Юзефович провозглашал подготовку «полезных, трудоспособных и честных граждан». Чтобы ее достичь, школа обязана «воспитывать в юношестве горячую любовь к Родине и чувство уважения к закону и законной власти»15. Депутаты от дворянства в новой ГД должны были постараться изгнать из школы все, «что враждебно высоким идеалам любви к Богу, Царю и Отечеству». Совмещая образовательные и воспитательные задачи, в школе следовало установить жесткую дисциплину, обеспечить «неуклонное повиновение авторитету школьной администрации». Для упрочения дисциплины докладчик требовал ввести телесные наказания во всех типах школ (по опыту английских средних учебных заведений). Он также предлагал «рассортировать» все имевшиеся в стране учебные пособия и удалить те из них, которые не соответствуют вышеприведенным задачам. Ибо, как было сказано в завершение доклада, «школа и печать — вот те краеугольные камни, на которых единственно может быть воздвигнуто обновленное здание единой, мощной Рос-сии!»16. И Дума должна была обратить первоочередное внимание на упорядочение двух важнейших частей государственного организма.
Следующий доклад на том же заседании Русского Собрания был посвящен печати и зачитан В. Н. Снежковым. Начинался он с сетований на то, что печать, «приложенная» к капиталу, стала рассадни-
ком безнравственности. «Пусть тот, кто хочет заработать деньги, фабрикует металл, холст или играет на бирже, но ради низкой корысти отравлять все источники народного духа и ежедневно подносить народу духовную смерть из тысячи каналов — это величайшее преступление, какое только можно себе представить»17. Пресса, по мнению Снежкова, развращала, а не просвещала общество, служила денежным, а не народным интересам. Мотивы тревоги звучат и в дальнейших рассуждениях докладчика: в случае непринятия должных мер, «обманутое и загипнотизированное печатью войско», а также сельское население будут всецело подчинены главарям революционного движения. Для того чтобы этого не произошло, совершенно необходимо в законодательном порядке ввести ограничительные меры.
Эти предложения опять-таки лежат в русле политики, которую российское государство проводило на протяжении многих лет, начиная с 70-х годов XIX века и вплоть до 1905 года. Но есть и принципиальное отличие: правые учли опыт своих бюрократических предшественников и рассчитывали на успех массированной контрпропаганды, на издание дешевых, даже бесплатных произведений, бесплатной народной газеты, в которой «события освещались бы с патриотической точки зрения»18. По сути, было сделано важное открытие в области психологии крестьянства: крестьяне не обладают природной любовью к монархии и потому патриотизм и монархические чувства должны быть им привиты с помощью средств массовой информации и школы. В среде правых исчезла прежняя вера в «невинность» крестьян; пришлось признать, что крестьяне и народ в целом могут быстро подвергаться разнообразным разлагающим воздействиям. «Школа обязана взять на себя дело, которое непосильно семье, вследствие ее недостаточной развитости; только школа может, при нынешнем уровне культуры крестьянского населения России, насадить в нем твердые начала нравственности и просветить его светом Христова учения и евангельской морали», — заключал в докладе «О постановке учебно-воспитательного дела в училищах уезда» председатель Московского уездного училищного совета19.
Итак, подход правых — уже не охранительный, как прежде, ибо охранять устои, несуществующие в деревенском быту, невозможно. Это скорее технократический подход, делающий упор на эффективном массовом воздействии на общественное сознание — воздействии, в основу которого заложена матрица традиционности.
Вопросы школьной организации затрагивалась уже на первых съездах объединенного дворянства, на VI съезде в марте 1910 года
они обсуждались специально. Подвергнув критике учебные программы и преподавательский состав начальной школы (что стало доброй традицией правых) съезд констатировал: «Размножать такие школы, как то предполагается в правительственном законопроекте, без коренного исправления их, было бы для государства не пользою, а прямою опасностью»20. Съезд сформировал специальную Комиссию по народному образованию, поставив перед ней задачу изучения правительственных проектов реорганизации начальных народных училищ. На VII съезде были обсуждены доклады Комиссии и заключения по ним Постоянного совета, который сформулировал следующие требования к низшей школе.
1. Основной задачей народной школы должно быть «религиознонравственное, патриотическое и национальное воспитание детей».
2. В составе училищных советов назначаемые члены численно должны преобладать над выборными.
3. Право надзора за народной школой следует сохранить за дворянством.
4. «Светская школа не имеет никакого права посягать на существование школы церковной».
5. «Школа должна быть прежде всего русской и обучение должно вестись на русском языке».
6. В учебной программе прикладные предметы должны преобладать над общеобразовательными.
7. Подготовка учителей должна быть основана опять-таки на «религиозно-нравственных и патриотических началах»21.
В 1911 году Комиссия по народному образованию при Постоянном Совете разработала законодательные предложения в связи с обсуждавшимся в III Государственной Думе законопроектом о начальных народных училищах. Заседание Совета 3 февраля того же года было посвящено обсуждению предложений Комиссии. В преамбулу законопроекта Комиссия требовала вставить задачу «развития любви и преданности Отечеству и своему государю» — в добавление к обозначенным в документе задачам усвоения религиозно-нравственных начал, необходимых первоначальных знаний и умственного развития22.
Комиссия была недовольна тем, что государство, по ее мнению, устраняется законопроектом от руководства школьным делом. Руководство Начальными народными училищами (ННУ) оставлялось за уездными и губернскими Училищными советами (УС), в состав которых должны были входить председатель Уездной земской управы,
два представителя от земства и один от уездного города, врач по выбору Уездного земского собрания (УЗС) и учитель также по выбору УЗС, представитель духовенства (по избранию епархиального съезда), инспектор ННУ и директор учительской семинарии (если таковая имелась в уезде). Такой состав УС не давал правительству предпочтения в деле управления народным образованием, обеспечивал большинство за представителями земства и потому совершенно не устраивал правых. Комиссия предлагала включить в состав советов представителей Министерства внутренних дел, уменьшить число выборных от земств, сохранить за предводителями дворянства посты председателей уездного и губернского училищных советов.
Особое негодование комиссии вызывала предполагавшаяся проектом передача всех Церковно-приходских школ (ЦПШ) в ведение Министерства народного просвещения. Возражения против передачи, с одной стороны, строились на апелляции к традиционной роли церкви («просвещение народа есть историческая освященная веками задача православного духовенства»23), с другой, приводился вполне рациональный аргумент, гласивший, что соревнование министерства и церкви на почве народного просвещения служит только совершенствованию этого самого просвещения. Парадоксальным образом смешивались два мифа — о просвещении как сугубо светском мероприятии, противном всякой религиозности, и о церкви как хранительнице народной образованности и духовности. Церковь представала главным просветителем, а просвещение содействовало церкви в деле евангелизации крестьянства и воспитания сознательного отношения к долгу христианина. Но в то же время конкуренция земств и церкви в деле народного образования объявлялась благом, а не узурпацией традиционной сферы забот духовенства светскими лицами — к тому же не вполне благонадежными, если судить по предлагавшимся способам контроля за их деятельностью.
Комиссию занимали не только проекты реформирования управления начальной школой, обращала она внимание и на содержание обучения. По ее мнению, следовало уделять больше внимания развитию у сельских детей разнообразных профессиональных навыков путем введения, особенно в двухклассных школах с шестилетним сроком обучения, изучения ремесла24. Весьма вероятно, что подготовленный при непосредственном финансовом участии сельского общества ремесленник скорее всего постарался бы применить полученные навыки на более доходной работе в городе. В таком случае общественные средства, выплаченные как в виде земских сборов,
так и в виде прямой помощи школам, утекали бы из деревни, терялись для нее безвозвратно. Однако подобные соображения консерваторами не принимались в расчет и из идеологических соображений замалчивались. Несмотря на провозглашаемую приверженность почвенническим ценностям, Комиссия и поддерживавшие ее деятели заботились не столько о текущих потребностях крестьян, сколько о том, чтобы обеспечить в деревне доминирование городских форм культуры. А недостаток практического консерватизма с успехом компенсировался у них консервативной стилистикой рассуждений о «нравственных и патриотических началах, соответствующих духу русского народа и значению первенствующей православной церкви», на основе которых и следовало готовить учителей для деревенских школ25.
С помощью тех же «начал» комиссия надеялась контролировать преподавание Закона Божия, которое к тому же проектировалось сделать монополией священников и поставить под надзор особо назначенного духовного лица26. Священники, согласно этим предложениям, получили бы дополнительный гарантированный заработок. Но все же дворяне не испытывали особого доверия по отношению к духовенству. Поэтому в конечном счете в дискурсе правых возобладала идея всеобщего контроля, связывающего различные должностные лица. Фактически в их представлениях он подменял чувства долга и ответственности перед государством и императором. Это подтверждается и решениями VII съезда Объединенных дворянских обществ. Съезд передал на разработку в Комиссию по народному образованию следующие вопросы: 1) о составлении указателя учебников и книг для народных школ; 2) о мерах для действительного наблюдения за преподаванием Закона Божия в начальных земских и министерских школах; 3) об участии предводителей дворянства в надзоре и наблюдении за школьным обучением в ЦПШ; 4) об организации потешных полков в низших школах27.
Однако на пути реализации дворянских идей постоянно возникало серьезное препятствие — сам образ жизни крестьян. Он плохо совмещался — или вообще не совмещался — с контролем, муштрой и гимнастикой. Поэтому вполне логичным выглядело предложение Юлия Зубова о создании системы «сельских лицеев» — учебных заведений, предназначенных для детей не только крестьян, но и сельских дворян28. Объединяя людей разного социального и сословного происхождения, они должны были «сплачивать» нацию посредством устройства на спортивный и трудовой лад общежития учеников этих лицеев.
Письма депутату
Одним из главных идеологов правого просвещения был известный депутат III и IV Государственных Дум В. М. Пуришкевич. Оригинальный политический имидж создавал ему широкую популярность среди сторонников правых идей, а скандальное реноме делало известным и среди противников. Рядовые члены черносотенных организаций и просто сочувствовавшие «правому делу» стремились донести до него свои проблемы, заручиться поддержкой делавшего «большую политику» человека. В свою очередь, письма, адресованные «герою» правых, давали тому чувство связи с избирателями и богатую палитру примеров «из реальной жизни», которые подтверждали верность идеологических установок Пуришкевича, позволяли ему рисовать образ «больной России», нуждающейся в скорейшем лечении по правым рецептам. В то же время эти письма, являющие собой причудливое сочетание тем, требований, обращений и просьб, на самом деле хорошо отражают специфику времени, хаотическое состояние общественного сознания того времени и в этом смысле многое могут подсказать исследователю.
Вот, например, послание, направленное Пуришкевичу от имени делегатов III съезда монархических организаций Херсонской и «смежных губерний» почетным председателем этого съезда князем А. Г. Щербатовым. Оно содержит два постановления съезда. В первом говорится, что по южным губерниям России разъезжают евреи, которые, пользуясь невежеством крестьян, «сманивают» их переселяться в Бразилию. При этом берут по 75 р. с человека и контрабандой отправляют его в Южную Америку, где переселенец попадает «в
кабалу». Помимо евреев, монархисты обвиняли в происходившем
_ __________ <_> 00 __________________ _________________ _ <_>
полицию и пограничный контроль29 и просили сделать депутатский
запрос в соответствующие ведомства. Следующее постановление касалось менее экзотической и более нам близкой темы — организации либеральной Лиги образования в Санкт-Петербурге; в ее создании депутатам съезда виделась «серьезная опасность для русской национальной жизни».
Направлявшиеся Пуришкевичу письма, так или иначе имевшие отношение к народному образованию, чаще всего представляли собой жалобы и просьбы об оказании помощи в решении некоторых конкретных проблем. Так, некто О. Шубин жалуется на бедственное положение сельского учителя и просит улучшить его30. Учитель Петр Гарманов из Марковской церковно-приходской школы
Шенкурского уезда Архангельской губернии взывает к «Владимиру Марковичу» (Пуришкевичу. — А. Р.): «Бунтующие сельские учителя земских школ получают за развращение 25—30 р. в месяц. Ссыльнополитические прохвосты получают 8—13 р., мы же, учителя школ грамоты, за весь труд получаем 10—12 р. в месяц»31. (Автор забывает о том, что обычно в ЦПШ преподавали педагоги более низкой квалификации.) Гарманов обращается к депутату с просьбой увеличить расходы на ЦПШ, восклицая при этом: «...на вас, а не на левых разбойников вся наша надежда!». И патетически завершет свое послание: «О, Господи, скоро ли конец нашему страданию!»32.
Жаловались учителя и на ущемление своих служебных прав. Один из них просил поднять в Думе вопрос об этих правах, сделать так, чтобы они соблюдались, а учителя были бы представлены в предлагавшихся в 1911 году попечительствах для Начальных народных училищ. С точки зрения сельского педагога это позволило бы учителю стать «неусыпной молекулой оппозиции против вздорных и нелепых антигосударственных течений, тут, на низах»33. Униженность сочетается с агрессивностью и враждебностью и подразумевает готовность, при определенных обстоятельствах, к разрушительной активности.
Встречались в письмах Пуришкевичу и жалобы на учителей. Например, из Рыльского уезда Курской губернии один из членов тамошнего отдела Союза русского народа сообщал, что местные «либералы» и сельский учитель так «отравили жизнь» крестьян, что дети во время церковной службы позволяют себе играть в храме 34. Автор письма не назвал себя, поскольку, как он писал, боялся мести учителя и либералов, «опутавших все село своими богохульными сетями». А в письме священника Д. Десницкого содержался прямой донос на вполне конкретное лицо, председателя Белгородской Уездной земской управы Мухалова, который, по мнению батюшки, чинил препоны ЦПШ уезда35. Дескать, Мухалов не вносит средства земства на нужды ЦПШ и таким образом идет «против воли Государя нашего», становясь «преступно злоумышляющим лицом». Священник просил Пуришкевича повлиять «через кого следует» на Белгородскую управу, чтобы та «уразумела» наконец-таки «волю Государя» и поддерживала впредь ЦПШ. К письму приложен документ от Управы, послуживший непосредственной причиной недовольства автора, — уведомление о том, что его Пристенская школа не внесена в уездную сеть по всеобщему обучению 36.
Помимо простых жалоб и жалоб-доносов, содержавших призывы к расправе, корреспонденты присылали просьбы о содействии, которого не находили среди окружавших людей. Так, жена священника, заведовавшего ЦПШ, столкнувшись с отсутствием необходимых на ремонт школы пятисот рублей, решила обратиться за помощью к авторитетному депутату. В ее селе работали две школы: двухклассная земская и женская ЦПШ. У земской школы был богатый попечитель, который регулярно помогал ей; как следствие, Уездная земская управа не присылала дополнительных средств на экстренные нужды для обеих школ этого села37. Но попечитель земской школы неодобрительно относился ко всем ЦПШ и денег на них не жертвовал, поэтому женщина и решила обратиться с просьбой либо прислать деньги, либо найти добрых людей, которые помогут с ремонтом церковно-приходской школы.
Письма к Пуришкевичу содержали также просьбы об устройстве в сельской местности разного типа учебных заведений. Например, в письме, поступившем в мае 1908 года, один из членов Союза русского народа просил содействовать открытию в его селе гимназии. Приводится мотивация, достаточно типичная для крестьянских просьб по образовательным вопросам: посылать детей на учебу в города у родителей нет денег38. Но трудно поверить, что потребность в гимназии действительно была столь острой. Гимназия в сельской местности — редкое явление для России. Скорее эта просьба — лишь способ установить контакт с одним из влиятельных думских депутатов, заручиться его поддержкой.
Другие просьбы мотивируются трудностями, возникавшими в конкретных ситуациях. Так, из села Чумаки Екатеринославской губернии пришла просьба решить вопрос о предоставлении Министерством народного просвещения денег на жалование для учителей во вновь открываемой школе. На ее строительство министерство уже выделило кредит в 2500 р., а вот вопроса о содержании учительского персонала не решило 39. Такие просьбы инициировали переписку депутата с министерскими чиновниками, но не всегда могли быть решены в пользу просителей. В частности, крестьяне села Баш-маковки Малоярославского уезда Калужской губернии хотели устроить в своей деревне ремесленную школу при местной ЦПШ40. Жили они в основном промыслами и потому нуждались в приобретении полезных в городе профессий, а вопрос о дополнявших ЦПШ курсах мог быть решен только с согласия Священного Синода. Канцелярия депутата вступила в переписку с Синодом, тот, однако,
отказал по причине отсутствия необходимых ассигнований. Тем не менее в ответе Пуришкевича просителям говорилось, что если кредиты последуют, то вопрос будет рассмотрен положительно41.
Среди корреспондентов Пуришкевича встречались не только жалобщики и доносчики, но и неравнодушные мечтатели, стремившиеся поделиться своими мыслями о потребностях народного образования. Одна из них — жена действительного статского советника Анна Михайловна Чистосердова. Ее волновало, что школа не учитывала личных склонностей и способностей учащихся и превратилась в «бездушный механический поток»42. Особенно неудовлетворительно, с ее точки зрения, было поставлено обучение Закону Божию, подтверждением чему было плохое отношение учеников к преподавателям этого предмета. В итоге складывавшегося «общего школьного неустройства» возникала «обеспокоенность» учителей и учеников, которые «рвутся прочь от школы» и попадают в руки революционеров, чего, конечно же, допускать никак нельзя.
Другого автора очень заботила постановка перед школой правильных целей. Он заявлял, что цель жизни и соответственно школы — это «труд и борьба за народные святыни и традиции», основой которых является семья43. Вот только роль семьи серьезно меняется: она не может теперь полностью претендовать на «тело ребенка», ее главной задачей объявляется поставка «телесного материала» для школы. И далее, проводя аналогию с плодовыми питомниками, автор письма пишет, что школа должна «сортировать поступающий материал» (для чего надо сначала изучить детей с помощью «нравственных бесед»), а потом и «выращивать» в соответствии с обнаруженными качествами. Задача учителя-садовника — не просто «поливать материал», но и, «предварительно разобрав по сортам», подготовить для этого «материала» соответствующую «почву». Использование метафор, отождествлявших воспитательную работу с некими технологическими манипуляциями (в данном случае с садоводческими) — характерная черта дискурса российских правых в рассматриваемое время. По существу, этот дискурс становится провозвестником новой эпохи — времени появления «массового человека», вырванного из деревенской коммуналистской тиши.
В письме разграничиваются сферы ответственности: семья печется о нравственном воспитании, учитель — в первую очередь о научном содержании обучения. Дабы избежать влияния грубости, ребенка, особенно в начальный период обучения, необходимо оставлять под женским наблюдением. Родители и школьные педагоги
должны находиться в постоянном контакте друг с другом, дабы совместно влиять на воспитание ребенка. Такая идеальная картина рисовалась, как видно, человеком, далеким от школы, однако можно попытаться определить доминанту его пожеланий. Это тоска по потерянным традициям домашнего дворянского воспитания. Одновременно наглядно проявляются патриархальные представления о роли мужчины и женщины в воспитании ребенка. Отбор «материала» и программа воспитания-обучения предоставлены учителю, то есть в то время мужчине (выражение «она — учитель» невозможно было представить употребляемым в начале XX века). Женщина же наделяется свойствами мягкости и пассивности, занимает оборонительную позицию по отношению к воздействию внешнего мира; соответственно она не может выбирать программу обучения, рассчитывать на равноправие с мужчиной в этой части школьной деятельности. Та же Анна Михайловна недаром представлялась в своем письме как чья-то жена — только это давало ей значимый общественный статус. Поступая так, она отождествляла себя с традиционалистскими образцами женской идентичности, которые наделяют женщину правом на сердечность и заботу о нравственном облике подрастающего поколения, в то время как мужчина формирует функциональные свойства личности и руководит воспитанием и обучением в соответствии с задачами социализации.
«Правое просвещение» на марше
Либералы давно и активно занимались просветительной деятельностью, в том числе и издательской, выпуская литературу, во многих случаях специально сочинявшуюся для широких народных масс. У правых такая возможность появилась позднее, поскольку, по сравнению с либералами, формирование их организаций запаздывало. Несмотря на это, правое просветительство, по признанию известного специалиста в истории русской партийности Ю. И. Кирьянова, «имело достаточно заметный размах»44. Наиболее активными тут были Союз русского народа (СРН) и Союз Михаила Архангела. К примеру, из отчета издательского комитета СРН за 1907 год становится ясно, что за период с 1 ноября 1906 года по 29 декабря 1907 года эта организация выпустила шестнадцать собственных изданий, общий тираж которых составил 104 700 экземпляров. Она же издала
сто три наименования изданий, приобретенных в собственность, в количестве 110 477 экземпляров45. Тиражи эти нельзя признать рекордными, некоторые губернские земства, занимавшиеся издательской деятельностью, печатали народную литературу большими тиражами. Однако правая литература была все-таки массовой и, очевидно, находила своих читателей. К тому же правые усвоили земскую практику организации книжных складов и бесплатно распространяли часть тиражей ради поддержания интереса к издававшейся ими литературе. В газете «Русское Знамя» от 22 мая 1906 года сообщалось об издании правил для читален СРН, намечающейся организации этих читален и приеме пожертвований на их деятельность46. В-общем, правые стратеги активно заимствовали у либералов методы работы с массовыми источниками информации и вели борьбу против либералов их же оружием.
По данным отчета о деятельности канцелярии главной палаты Союза Михаила Архангела, только за октябрь 1912 года с книжного склада Союза было разослано 10 743 экземпляра (в том числе 1693 бесплатно) изданных им книг47. Эти цифры свидетельствуют о том, что объем годовой рассылки был значительным. В датированном 8 ноября 1913 года отчете Пуришкевича о деятельности Союза указывалось, в частности, что в период с октября 1912 года по октябрь 1913 года Союз проводил агитационно-просветительскую работу48, на нужды которой было затрачено около 85% всех расходов Союза (59 654 руб. из 69 659)49. Из других отчетов выясняется, что в 1906— 1913 годах книжный склад Союза отправил заказчикам 261 888 экземпляров печатной продукции. Приводимые в отчетах заглавия книг позволяют судить о ее тематике. В 1906—1909 годах то были «Государственная Дума и православная церковь», «Революция в России», «Да здравствует самодержавие!», «Исторический календарь», «Современная карта Европы»50. В октябре 1912 года — «Уму-чение от жидов», «Правда о кадетах», «Наши социалисты», «Правые в государственной думе»51. В 1913 году повышенным спросом пользовались «Воцарение Дома Романовых» (было издано 155 883 экземпляра), «Книга Русской скорби» (38 613 экземпляров), «Школьная подготовка второй русской революции» (10 079), «Тайна крови у евреев» (9251). Наибольшим же тиражом были изданы Устав Союза Михаила Архангела, «Правда о кадетах» и книга о 1812 годе «Година бед — година славы»52.
Все книги были написаны при непосредственном участии членов Союза и вполне соответствовали принципу партийности в литературе
(хотя изобретен он был, как известно, отнюдь не правыми). «Наши книги должны повлиять на настроение современного русского общества и привести к положительным результатам. Это книги политические, предостерегающего характера, как, например, “Школьная подготовка второй русской революции”», — заключал В. М. Пуриш-кевич53. Конечно, вся эта литература играла политико-просветительскую роль и служила средством пропаганды партийных программ. Правое просвещение становилось, таким образом, средством политической мобилизации на борьбу за национальные и монархические идеалы. Та же «Книга Русской скорби» давала доступные сознанию простолюдина образцы героической жизни-борьбы «новых святых»: полицейских, чиновников, рядовых членов Союза, погибших от рук террористов-революционеров. Недаром ее «главнейшим покупателем» был директор Департамента полиции С. П. Белецкий, а циркулярные предложения МВД рекомендовали ее в качестве настольной книги для каждого полицейского отряда и управления54.
Распространялась литература не совсем обычным образом: «Союз обыкновенно... посылает книгу даром, или оценивает только пересылку, господам предводителям дворянства, а они, видя, что книга хорошая, выписывают ее в огромном количестве»55. Предводители дворянства были выгодными рекламными агентами, они могли пользоваться своими связями и положением председателей училищных советов. Среди крупных покупателей значились Аткарское земство, Порховская, Васильковская и Льговская земские управы, Курское губернское правление, Оренбургское попечительство о народной трезвости, Ставропольский училищный комитет, а также другие государственные и общественные организации56.
Для того чтобы координировать работу различных правых организаций в области народного просвещения, по инициативе Пуришкевича было сформировано Всероссийское Филаретовское общество народного образования (ФОНО). В письме от 15 февраля 1914 года, адресованном председателю Комиссии по народному образованию дворянского Постоянного Совета С. А. Панчулидзе, Пуришкевич просил его внести устав нового общества на рассмотрение Совета, «буде дворянство окажет ему поддержку» на местах в деле реорганизации, а главное — контроля над начальным образованием, которое с точки зрения Пуришкевича развивается на основе принципов «преступной» Лиги образования57.
Устав ФОНО включал в круг деятельности Общества высшую, среднюю и начальную школы. Основной целью провозглашалась
постановка образования в России на «исконных началах преданности церкви православной, самодержавию царскому и народности русской»58. Для достижения этой цели в уставе предлагалось учреждать различные учебные заведения, народные университеты, вечерние и воскресные школы, народные чтения, кинематографы, склады учебных книг и пособий, библиотеки и читальни59. Помимо того, Общество планировало издавать свой печатный орган, а также разнообразную печатную продукцию, для реализации которой намечалось создать сеть киосков. В уставе говорилось также и о том, что необходимо снабжать учебными пособиями школы, прежде всего начальные, конкурируя с либералами, привлечь авторов и деятелей по народному образованию, побудив их работать «в духе общества». Планировалось заниматься также повышением квалификации учителей, обсуждением актуальных педагогических вопросов. Короче, спектр ожидаемой деятельности Общества был весьма широк, но намечавшаяся им работа в сфере народного образования была не более чем калькой с работы, уже осуществлявшейся Лигой образования. Впрочем, это и естественно: ведь Пуришкевич прямо призывал перехватить инициативу у либералов и так пресечь процесс «разрушения» ими государства через начальную школу. Общество должно было «указывать учреждениям и лицам о поступивших в обращение научно-педагогических, общеобразовательных и популярных литературных изданиях, брошюрах, учебниках, статьях и картинах вредного противо-православного, противо-государственного и противо-нрав-ственого направления»60. Еще до создания ФОНО при Союзе Михаила Архангела действовала накопившая большой опыт комиссия по разбору имевшихся на книжном рынке учебников.
Общество вполне логично отгораживалось от чуждых правым идей и конкурентов на ниве образования. С другой стороны, государство не оправдывало ожиданий правых, и Общество стремилось возложить на себя многие его функции, включая те, которые выполнял Ученый комитет Министерства народного просвещения, выпускавший списки изданий, рекомендованных для народных школ и библиотек. Если, по словам Пуришкевича, Лига образования являлась левым министерством народного просвещения, то ФОНО по той же логике можно назвать правым министерством.
Членам Общества надлежало соблюдать жесткую дисциплину, прием в его ряды был возможен лишь на общем собрании, по рекомендации двух членов организации и на основе тайного голосования. Проникновение чужих в ряды правого «ордена просвещения»
признавалось недопустимым. Все местные отделы Общества действовали под контролем его Главного управления и, в случае уклонения от выполнения основных задач, закрывались распоряжением этого Управления, а их деятельность проверялась специальной ревизионной комиссией. Жесткая дисциплина и четкая иерархия, а также репертуар выдвигаемых задач заставляли даже потенциальных союзников обвинять Общество в том, что оно стремится подменить собою органы государства. К такому выводу пришел, в частности, X съезд Объединенных дворянских обществ: Пуришкевичу не удалось на нем заручиться поддержкой дворян61. Министр народного просвещения Кассо издал специальный циркуляр, посвященный вопросу о членстве в Обществе чиновников его ведомства. В нем говорилось, что они могли быть членами ФОНО только в том случае, если деятельность в Обществе не противоречила их должностным обязанностям62. Между тем в уставе Общества содержался пункт, согласно которому его члены должны были наблюдать за преподаванием в школах, что традиционно являлось прерогативой МНП. В результате вступивший в Общество чиновник этого министерства мог попасть в неловкое положение, наблюдая за преподаванием и как член ФОНО, и как государственный служащий.
Учредительное собрание Общества состоялось 28 марта 1914 года в помещении Русского собрания63. Практически сразу после своего открытия ФОНО объявило о конкурсе на создание хрестоматии для чтения для начальных народных школ и обратилось в дворянский Постоянный комитет с письмом, содержавшим просьбу о содействии в ознакомлении как можно большего числа подходящих лиц с условиями конкурса64. Правые не надеялись на публичные объявления, больше рассчитывали на то, что обеспечить появление на свет «правильной» хрестоматии для крестьянских детей им помогут проверенные личные связи. Именно поэтому на открытии Общества, как следует из объявления, помещенного 15 марта 1914 года в газете «Земщина», было много представителей высшей бюрократии (сенаторы, вице-губернаторы)65. Они были необходимы не только для придания ФОНО дополнительного веса в общественном мнении, но и для того, чтобы попытаться получить государственные субсидии для проведения намечавшихся мероприятий. Последнее обстоятельство и послужило причиной для иронических замечаний «Петербургского курьера» от 28 марта 1914 года и «Речи» от 26 марта того же года66.
«Дело партии живет и побеждает»
Масштабным планам правых просветителей не суждено было сбыться. Им помешали война, революция и крах монархии. Однако предлагавшиеся ими технологии конструирования школьной системы и агитационно-просветительской работы с использованием массовых изданий и кинематографа не остались невостребованными. Они нашли применение, хотя и при иной идеологической аранжировке. Голубые знамена Союза Михаила Архангела были сменены алыми стягами большевиков. Любой человек, прошедший через школу советской социализации (особенно в 1930— 1950-е годы), обнаружит в предложениях правых многое из того, с чем он сталкивался в своем детстве. Это — кинематограф, «бьющий» в определенную партией цель и строго ею «направляемый». Это — система школьной и внешкольной военизации детства, а также жесткий государственный контроль над содержанием обучения и обеспечивающий его механизм детального администрирования в школе. Это — организация массового культпросвета и политпросвета, а также всеохватывающие детские организации и юношеские общественные объединения.
Оба пути развития российской школы — нереализованный проект правых и осуществленный советский — были тоталитарными. И здесь не существенно, что цели правого проекта отличались от тех, которые ставились перед советской школой. Впрочем, и различия в целеполагании были не столь значительными, как кажется на первый взгляд. Из представителей различных народов, населявших Российскую империю, правые хотели создать, с опорой на моральные установки реанимированного православия, некую унифицированную нацию. Этим, собственно, и определялась поддержка ими идеи всеобщего обучения в России, равно как и их требование увеличить количество школ всех типов (что позволило бы охватить как можно большее число молодых людей разных сословий). Школы должны были давать молодежи религиозное воспитание, сочетаемое с гимнастикой и муштрой. Но едва ли не идентичные цели лежали и в основе деятельности советской школы; только место православия занял возведенный в ранг религии коммунизм. В сегодняшней России опять грядет реформа образования и разговоры о ней сопровождаются призывами «изучать исторический опыт патриотического воспитания». Что ж, кусочек такого опыта вырисовывается, надеюсь, из статьи...
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 117. Оп. 1. Д. 87.
2 Там же. Л. 4—5.
3 Там же. Л. 11.
4 Там же. Л. 13.
5 Там же. Л. 17.
6 Там же. Л. 18.
7 ГАРФ. Ф. 434. Оп. 1. Д. 154. Л. 42.
8 Там же. Л. 43.
9 ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 87. Л. 20.
10 См.: Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999.
11 Ососков А В. Начальное образование в дореволюционной России (1861—1917). М., 1982. С. 119.
12 ГАРФ. Ф. 434. Оп. 1. Д. 169. Л. 23-32 об.
13 Там же. Л. 12.
14 ГАРФ. Ф. 434. Оп. 1. Д. 154. Л.1.
15 Там же. Л. 2 об.
16 Там же. Л. 4 об.
17 Там же. Л. 8.
18 ГАРФ. Ф. 434. Оп. 1. Д. 154. Л. 12 об.-13.
19 Звягинцев Е. Доклад председателя московского уездного училищного совета // Вестник воспитания, 1909. № 9. Отдел II, хроника. С. 103.
20 Цит. по: Бородин А П. Государственный совет России (1906-1917). Киров, 1999. С. 219.
21 Там же. С. 220.
22 ГАРФ. Ф. 434. Оп. 1. Д. 169. Л. 8.
23 Там же. Л. 9.
24 Там же. Л. 9. об.
25 Там же. Л. 14.
26 Там же. Л. 18.
27 Там же. Л. 18-19.
28 ГАРФ. Ф. 434. Оп. 1. Д.169. Л. 40 об.
29 ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 3. Л. 1-3.
30 ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 99. Л. 1-2.
31 ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 89. Л. 3-3 об.
32 Там же. Л. 4.
33 ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 148. Л. 78.
34 ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 99. Л. 12-13.
35 ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 148. Л. 8-9.
36 Там же. Л. 12.
37 ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 209. Л. 38-42.
38 ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 89. Л. 7.
39 ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 99. Л. 15.
40 Там же. Л. 17-18.
41 Там же. Л. 22-22 об.
42 Там же. Ф. 117. Оп. 1. Д. 148. Л. 21-22.
43 Там же. Л. 4.
44 Кирьянов Ю. И. Предисловие // Правые партии. Документы и материалы. М., 1998. Т. 1. С. 42.
45 ГАРФ. Ф. 116. Оп. 1. Д. 606. Л. 3 об.
46 Объявление о читальне Союза русского народа // Русское знамя, № 128. С. 4.
47 ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 241. Л. 6.
48 Правые партии. Документы и материалы. М., 1998. Т. 2. С. 359-388.
49 Там же. С. 370.
50 ГАРФ. Ф. 116. Оп. 1. Д. 606. Л. 4 об., Л. 13.
51 ГАРФ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 241. Л. 5.
52 Правые партии... С. 371.
53 Там же. С. 374.
54 Там же. С. 376-377.
55 Там же. С. 375.
56 Там же. С. 376-377.
57 ГАРФ. Ф. 434. Оп. 1. Д. 189. Л. 5.
58 Там же. Л. 8.
59 Там же. Л. 8 об.
60 Там же. Л. 9.
61 ГАРФ. Ф. 434. Оп. 1. Д. 189. Л. 98-99.
62 Там же. Л. 100.
63 Там же. Л. 44 об.
64 Там же. Л. 94-94 об.
65 Вырезка из этой газеты помещена в отчете об учредительном собрании, отправленном для С. А. Панчулидзе. См.: ГАРФ. Ф. 434. Оп. 1. Д. 189. Л. 44 об.
66 Вырезки из статей указанных изданий помещены в: ГАРФ. Ф. 434. Оп.1. Д. 189. Л. 98-101.
