CC BY
35
НОВОЕ В НАУКЕ О ЯЗЫКЕ
В. В. ДЕМЕНТЬЕВ ( Саратов)
КОННОТАТИВНЫЕ СТРУКТУРЫ В СОВРЕМЕННЫХ ЯЗЫКАХ
Рассматриваются изменения в области нравственно-этической оппозитивности и континуальности в суждениях и оценках в русском и английском языках.
Национальные оценочные картины мира, стоящие за каждым конкретным языком, различны. Поэтому отличаются друг от друга системы оценки в разных языках.
Национально-языковую картину мира образует система концептов, включающих понятийный, образный и ценностный компоненты и организованных, прежде всего, из единиц лексической системы языка. Значимыми для формирования оценки являются коммуникативные категории, которые предполагают градуирование и шкалирование признаков и, в отличие от концептов, не обязательно включают образный компонент и не обязательно соотносятся с ключевыми лексемами. Оценки, формируемые данными когнитивными феноменами, отличаются сложностью и могут противоречить друг другу. Наконец, существуют более общие коммуникативные сценарии,которые и определяют в конечном счете систему приоритетов и ценностей в нацио-нально-речевой культуре в целом, представления о правилах и нормах коммуникации, хорошей речи, коммуникативном идеале (Арутюнова 1998; Карасик 2002; Дементьев 2006; Шейгал 2006). Такие сценарии формируют наиболее общие системы оценки, значимые для языка в целом. Так, отмечается, что для русского языка существенной является этическая оценка, выражаемая средствами лексики и грамматики (Апресян 1995; Орлова 2005).
Со временем системы оценки в языках могут значительно меняться. Подвижность, изменчивость относится к отличительным характеристикам всего корпуса экспрессивных слов (ср.: Ай да Пушкин,
ай да сукин сын!)] отмечается, что в наибольшей степени это свойственно междо-метиям-экспрессивам (Боже мой, черт возьми) (Меликян 2001). Изменения в этой области могут касаться не только отдельных оценочных лексем или лексико-семан-тических групп, но и гораздо более общих систем оценки. Некоторым из таких общеязыковых систем оценки и посвящена настоящая статья.
Так, современные русские оценки значительно изменились по сравнению с прошлыми столетиями. Покажем это на двух примерах, относящихся к разным эпохам.
Заслуживает внимания одно новое и уже широко распространенное явление русской речи. Ситуация: группка девчонок, веселых, с чистыми глазами, явно не из неблагополучных семей, самое обыкновенное девчоночье щебетание - и в нем отборный мат.
Многими лингвистами отмечается бессмысленность попытки искать в современных обсценных единицах следы магических функций, присущих брани в древнюю эпоху (например, профанного начала, оппозитивно связанного с началом сакральным) (Борухов 1994: 19); но в подобных случаях, по-видимому, так же бессмысленно искать и основную функцию обсценной лексики, присущую современной речи, - выражения межличностной агрессии (Дементьев 2005). В равной мере возможна лишь более или менее искусственная реконструкция данных функций, не имеющих отношения к актуальной ситуации общения.
Лучше понять общую картину изменений в области систем оценки помогает обращение к русскому языку, относящемуся к другим историческим эпохам.
Так, у Достоевского и других писателей XIX в., рассуждающих о нравственных проблемах (т. е., собственно говоря, лучших писателей), обращает на себя внимание обилие нравственно-оценочной лексики, часто очень категоричной. Нравственные оценки выносят люди, рассуждающие
о чести и долге, мотивах поступков и
© Дементьев В.В., 2007
нравственном выборе, - в произведениях Достоевского таких героев очень много. Выносят, рассуждая о человечестве вообще, о русских, о поколениях, обвиняют других, часто себя, например:
Я стыдился (даже, может быть, и теперь стыжусь); до того доходил, что ощущал какое-то тайное, ненормальное, подленькое наслажденьице возвращаться, бывало, в иную гадчайшую петербургскую ночь к себе в угол и усиленно сознавать, что вот и сегодня сделал опять гадость, что сделанного опять-таки никак не воротишь, и внутренно, тайно, грызть, грызть себя за это зубами, пилить и сосать себя до того, что горечь обращалась, наконец, в какую-то позорную, проклятую сладость и, наконец, - в решительное, серьезное наслаждение! (Записки из подполья).
Анализ показывает, что эти слова не менее часто употребляются и в современной русской речи, но первоначального смысла в них осталось не больше, чем в мате девчонок.
Складывается впечатление, что многие рассуждения о русской сверхлюбви к нравственной оценке, к разговорам на такие темы, якобы прямо связанной с обширной системой нравственно оценочных слов в русском языке, столь популярные, прежде всего, у нерусских русистов, вероятно, основываются на классической русской литературе, но никак не на современной речи и языке.
Если современный человек захочет рассуждать о нравственности - что ж, русский язык для этого идеально приспособлен (пока приспособлен, но, думается, уже меньше, чем в XIX в.) - как и мат в речи девчонок, если им вздумается вступать в специфические отношения друг с другом; так, по мнению Б.Л. Борухова, агрессивная сущность мата «<...> не означает, конечно, что человек, усвоивший язык мата, непременно будет смотреть на мир через черные очки. Но если через такие очки он уже смотрит, если он недоволен жизнью и людьми, мат будет для него идеальным средством для объективации своих негативных установок» (Борухов 1994: 18).
Вопрос, многие или не многие «захотят», относится, естественно, к сфере речи, а не языка (к речи относятся также частотность оценочных единиц и конкретная цель их использования, распределение пря-
мых и переносных значений слов); однако вслед за речью уже произошло и стремительно идет дальше изменение языковых значений1. На примере лексемы подлый хорошо видно, что, с одной стороны, нравственная оценка становится менее дифференцированной: уходят подленький и подлейший:; с другой стороны, подлый теперь чаще всего используется в предикативном значении как нравственная оценка человека или его позиции в целом (он подлый или это подло) и гораздо реже - как оценка отдельных поступков, в еще большей степени - мыслей (если подлый поступок -общеупотребительное выражение, то подлая мысль - выражение, редко встречающееся в современной русской речи); наконец, совсем не подвергается нравственной оценке сфера бессознательных непосредственных побуждений, мотивов, чувств, т. е. наиболее естественных качеств, присущих человеку (выражения подлейший инстинкт, подлый мотив, подленькая привычка звучат уже совершенно не по-русски, хотя относятся к частотным в речи персонажей Достоевского). Отчасти это объясняется тем, что в XIX в. еще было живо исконное значение слова подлый (ср. оппозицию люди подлого звания ~ люди благородного происхождения), однако и тогда нравственная оценка была основной.
Собственно, в западных культурах (например, английской) тоже многое изменилось. Так, поучительно рассмотреть трансформации в современном английском общении непрямоты, часто отмечаемой англистами в качестве одной из главных отличительных особенностей стандартного английского (отмечается, что в нем избегают самоутверждения и не поощряются искренность и непосредственность, например, по сравнению с ивритом или даже с языком черных американцев) (В1ит-Ки1ка 1982: 46; ЬеуепБШп 1970).
Современная молодежь во всем мире любит Интернет- и СМС-общение. Естественно, молодых очень волнует вопрос... ну, скажем, взаимоотношений полов. Нет ничего странного в том, что оказался весьма востребованным древний, детально разработанный на протяжении многих веков жанр флирта.
1 Так, по мнению И.Т. Вепревой, слово обыватель теряет негативную оценочность в постсоветскую эпоху (Вепрева 2002: 285).
В чем главная особенность этого жанра? Во всех его проявлениях, начиная с тривиальных случаев, описанных в литературе: КОВБОИ: Не хотите ли посмотреть конюшню ? - ДЕВУШКА: Ах, я с детства обожаю конюшни! (Берн 1988: 25), обязательной является непрямая коммуникация. Это, собственно, удобно: косвенный жанр, не имеющий прямых средств осуществления, тем самым оставляет говорящему возможность сделать вид, что «ничего не было». Семантику (глубинную структуру) флирта определяют как косвенный комплимент:
ФЛИРТ (FLIRT): Я говорю: я хочу, чтобы ты себе представил(а), что я говорю X.
Я думаю, что ты понимаешь, что, может быть, я этого совсем не думаю.
Я говорю это, потому что хочу, чтобы ты себе представил(а), что нравишься мне как лицо противоположного пола (Вежбицка 1997: 108).
Вот характерный пример, показывающий, что и в новых сферах общения данная особенность флирта является определяющей.
Молодая женщина, героиня произведения самого последнего времени - романа Н. Filding «Bridget Jones Diary», влюблена в своего начальника, он же не обращает на нее внимания. Страстно желая привлечь своего избранника, Бриджит, отправляясь на работу, надевает сверхкороткую обтягивающую юбку. В этот же день она получает по электронной почте письмо от шефа:
You appear to have forgotten your skirt. As
I think is made perfectly clear in your contract of employment, staff are expected to be fully dressed at all times.
“Hah! Undeniably flirtatious!”-восхищается девушка, прочитав этот текст, и немедленно отвечает игривым, призывным посланием:
Sir, am appalled by message. Whilst skirt could reasonably be described as a little on the skimpy side (thrift being ever our watchword in editorial), consider it gross misrepresentation to describe said skirt as absent, and considering contacting union. Однако, отправив это письмо, Бриджит задумывается и приходит в ужас:
Must be furious. Maybe he was being serious about the skirt. Oh God oh God. Have been seduced by informality of messaging medium into being impertinent to boss.
Следует отметить, что у девушки были основания для обоих предположений. Как уже говорилось, косвенная природа флирта делает его исключительно удобным средством общения в щекотливых ситуациях, когда не хочется признаваться в том, что считается предосудительным или просто не совсем одобряется социумом; наконец, когда есть необходимость «сделать вид, что ничего не было». Однако, пожалуй, первая реакция Бриджит была все-таки более естественной (и, как становится ясно в дальнейшем, верной), и не только потому, что влюбленная девушка в любом поведении предмета своего обожания видит эротический призыв. Это направление интерпретации более естественно в силу другой важной особенности жанра флирта. Низкая степень косвенности во флирте, малая доля непланируемой непрямой коммуникации, преобладание знаков с низкой се-миотичностью (иконы и индексы, в которых «тело» знака более значимо, чем символическое означаемое) в значительной степени ограничивают множественность интерпретации. Конечно, уже сама по себе короткая юбка в качестве предмета обсуждения между начальником и подчиненной (особенно если учесть, что это их первое общение по электронной почте) - весьма красноречивое эротическое «тело» знака.
Интереснее, однако, другое. В развитии флирта (ухаживания) в современном изменившемся, компьютеризированном и «чатизированном» мире появляются некоторые новые тенденции. Нам думается, можно говорить не только о некоторых новых частных особенностях флирта, оставшегося в целом и главном прежним, но и о весьма существенных трансформациях, которые затрагивают даже важнейшие признаки флирта.
Некоторые данные заставляют считать, что характер флирта (и семантика лексем флирт, флиртовать, flirt, flirtation) изменился в целом весьма сильно. Так, современный флирт утрачивает не только изощренную технику по сравнению с образцами XVIII - XIXвв. (что отмечалось многими исследователями), но и в значительной степени игровой характер и даже косвенность.
Приведем еще один пример из романа «Дневник Бриджит Джонс». Если предыдущий пример из этого произведения доказывал скорее, что современный опосредованный флирт по E-mail в целом сохра-
няет основные признаки первичного, непосредственного флирта, то нижеследующая ситуация общения наводит на весьма серьезные размышления:
Huh. Had dream date at an intime little Genoan restaurant near Daniel's flat.
‘Urn ... right. I 'II get a taxi,' I blurted awkwardly as we stood in the street afterwards. Then he lightly brushed a hair from my forehead, took my cheek in his hand and kissed me, urgently, desperately. After a while he held me hard against him and whispered throatily, ‘I don't think you'll be needing that taxi, Jones.'
The second we were inside his flat we upon each other like beasts: shoes, jackets, strewn in a trail across the room.
‘I don't think this skirt's looking at all well,' he murmured. ‘I think it should lie down on the floor." As he started to undo the zip he whispered, This is just a bit of fun, OK? I don't think we should start getting involved.' Then, caveat in place, he carried on with the zip. Had it not been for Sharon and the fuckwittage and the fact I'd just drunk the best part of a bottle of wine, I think I would have sunk powerless into his arms. As it was, I leapt to my feet, pulling up my skirt.
That is just such crap,' I slurred. ‘How dare you be so fraudulently flirtatious, cowardly and dysfunctional? I am not interested in emotional fuckwittage. Goodbye.'
It was great. You should have seen his face. But no I am home I am sunk into gloom. I may have been right, but my reward, I know, will be to end up all alone, half-eaten by an Alsatian.
Довольно странно, что поведение Дэниела названо флиртом - трудно даже представить эротические желания, выраженные более прямо. Однако дефиниция, которую с легкостью нашла для поведения шефа Бриджит, кажется ей вполне естественной.
По-видимому, такая трансформация семантики лексемы флирт в современной речи (особенно в речи молодежи)— свершившийся факт: практически все подборки, чаты, форумы, предлагаемые в Интернете на стимулы флирт, flirt, включают огромное количество подобных абсолютно прямых, полностью лишенных игрового начала сексуальных смыслов, интенций и призывов (Эротическое общение для тебя, Send me your naked pictures). Напротив, найти что-либо в традиционном значении (флирт-игра, флирт-«динамо», флирт-на-мек, словесный поединок в любовной игре) в современных Интернет-ресурсах крайне сложно.
Складывается впечатление, что флиртом теперь называется просто все то в ген-дерно маркированном поведении мужчины и женщины, что выходит за рамки собственно полового акта, или же слово флирт превращается в эвфемизм прямого наименования полового акта!
Несмотря на отмеченные иногда довольно значительные изменения, затронувшие системы многих современных языков, многое, конечно,сохраняется.
Так, пожалуй, можно утверждать, что в русском языке и речи сохраняется о п -позитивность в суждениях и оценках. Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский (1994) усматривают ее историко-культурные истоки в том, что в православии отсутствует понятие чистилища, очень важное для западной, католической культуры, и что в связи с этим жизнь на земле тоже представляется или как грешная, или как святая, без промежуточной зоны. На Западе промежуточная зона, связанная с понятием чистилища, стала после Реформации структурным резервом, на основании которого даже в протестантских странах могло развиться представление о нейтральной жизни на земле, в то время как русская культура продолжала развиваться на основании поляризованных, черно-белых моделей. Соглашаясь с точкой зрения ученых, А. Вежбицкая считает, что основные русские культурные ценности (идеологические, политические, религиозные) располагаются в двуполюсном ценностном поле, разделенном резкой чертой и лишенном нейтральной аксиологической зоны. Отражением в языке этого явления становятся такие (часто употребляемые) экстремальные слова, как подлец, негодяй или мерзавец, сволочь (у которых нет эквивалентов в английском языке), и, с другой стороны, такие выражения, как прекрасный человек, благородный (благороднейший) человек, чистая душа и т. п. (Вежбицкая 2002).
Часто спорят: чем вызвана огромная популярность сатирических монологов М.Н. Задорнова у русской аудитории? (И это несмотря на то, что жестоко высмеиваются многие качества именно русского человека!) Иногда это загадочное явление объясняют тем, что Задорнов-де идеально передает точку зрения русского человека. Так ли это? По моему мнению, это отчасти так и во многом проистекает из того, что система оценок сатирика абсолютно
оппозитивна - оппозитивна, так сказать, по-русски.
Даже первичный анализ показывает, что сатириком облюбован почти всегда один и тот же бинарный механизм комического обыгрывания: сатирическое отрицание некоторого явления (как показывает материал, чаще всего мишенью сатирика, т. е. первым членом оппозиции, становится духовная и интеллектуальная деградация) на фоне второго члена оппозиции.
Рассмотрим только одну оппозицию: «наши» (русские, советские) - «не наши» (западный мир, который чаще всего представлен образом американцев). В разных монологах, относящихся к разным периодам творчества сатирика и разным историческим этапам развития России (СССР), данная оппозиция удивительно устойчива, хотя ее конкретные члены могут меняться, проявляться по-разному.
Первая группа монологов относится к творчеству советского (в том числе перестроечного) периода. «Наши» противопоставлены «не нашим» следующим образом: «наши» предстают как люди, опутанные паутиной официальной лживой, агрессивной, атеистической и абсурдной идеологии, плохо и бедно живущие, не имеющие качественных продуктов, техники и т. д. и не умеющие ими пользоваться и по этим причинам переживающие духовную и интеллектуальную деградацию. «Не наши» предстают в виде довольно абстрактного цивилизованного и комфортного мира, живущего в соответствии с «общечеловеческими ценностями».
Одним из наиболее ярких примеров этого типа оппозиций может служить известный монолог М. Задорнова о разведчике из ЦРУ, который был заслан в СССР и погиб, не справившись с советской действительностью .
Абсолютно разный уровень устроенно-сти быта приводит к абсолютному непониманию друг друга:
Мы даже в декорациях к нашим фильмам, которые снимаем о западной жизни, не можем воспроизвести их роскоши. А они в фильмах о нас даже в декорациях из картона не в состоянии воссоздать убогость нашего быта и так наплевать, как мы наплевали в собственной жизни.
Вторая группа монологов - это творчество раннего послесоветского (постпере-строечного) периода.
«Наши» предстают как люди нецивилизованные, по этой причине иногда агрессивные, пьющие и вороватые, но в то же время носители «соображалки», необходимой для выживания в нечеловеческих условиях, и высокой истинной духовной культуры. «Не наши» (чаще всего американцы) - здесь тупые, мыслящие узко и прямолинейно, «компьютерные», оторванные от реальной жизни, воспринимающие мир как телевизионное шоу, лишенные чувства юмора, самодовольные без малейших на то оснований, ведущие сверхком-фортный образ жизни, по-настоящему не верящие в Бога, разделяющие потребительскую и абсолютно безнравственную идеологию и оттого пришедшие к духовной и интеллектуальной деградации.
Америка далека от размышлений. Они же пуп земли! Все остальные страны для нее - так, офисы их. ... Вместо того чтобы изменить свою политику для начала, они что сделали? Они же шоу устроили! Начали продавать государственные флаги. Они сейчас государственные флаги для поддержки государства носят на трусах! Правда! Мы тоже можем носить государственные флаги на трусах, но в знак протеста только! У них мода пошла новая, военная, у них белье постельное выпускается с названием «анти-террористическое». Защитного цвета, чтобы постель не разбомбили... Многие удивляются: почему американцы бомбят Афганистан только ночью? Я знаю почему: потому что, когда в Афганистане начинается ночь, в Америке начинается рабочий день. Они на работу выходят в это время! А Америка в это время смотрит войну по телевизору. Это шоу, представляете: бабах! взрыв расплылся кляксой по экрану! И веселенький голос: пейте бразильский кофе, тщательно отобранный у бразильцев!
Теперь практически любое сравнение с «нашими» оказывается в нашу пользу:
Мы гораздо достойнее, чем та западная жизнь, которую нам навязывают: соображал-ка, образование, воспитание...
Важно, что качества русских здесь встают в оппозицию «наши - не наши» и осмысляются через нее; в этой оппозиции многие качества русских, которые были подвергнуты злому осмеянию в первой группе монологов, почти полностью теряют свой сатирический заряд и подаются без обличительного пафоса, добродушно, с симпатией, переходящей даже в своеобразную гордость. Облик русского пополняется рядом новых качеств, которые не
упоминались в первой группе текстов и почти всегда оцениваются (здесь) однозначно положительно.
У нас есть несомненные преимущества перед Западом! Я не говорю, что мы во всем лучше. Но у нас девушки читают стихи! Сидят в метро и читают стихи.
Третья группа монологов - это творчество современного периода. «Наши» предстают как «старые» русские; их характеристика в основном совпадает с характеристикой русских в группе 2; главный акцент делается на высокой духовности и качественном образовании в позднем СССР / России. «Не наши» здесь - американизированные российские обыватели, перенимающие новые традиции, которые приводят к духовному опустошению и зомбиро-ванию людей, разрушению старой культуры, старой системы образования, межличностных отношений и самого русского языка. В данном случае духовная и интеллектуальная деградация ожидает уже россиян, особенно молодых, которые не читают книг, не слушают хорошей музыки, будучи оболванены телевидением, рекламой, Интернетом, идиотскими текстами эстрадных песен, исполняемых «шоу-звездушками»:
Когда с проклятиями мы всю ночь, не зная, как подступиться к девушкам, пели у костра «Милая моя, солнышко лесное» с отмороженными ногами, а у милой все лицо уже изъедено комарами и от этого, правда, похоже на красное распухшее солнышко, мы тогда не думали, что когда-нибудь можно будет без лишних хлопот заниматься любовью по Интернету, посылать друг друга по электронной почте, а Моцарта и Бетховена по нескольку раз в день слушать по телефону в паузах, пока тебя соединяют с абонентом. Я думаю, сами Моцарт с Бетховеном не думали, что идеально писали для телефонных аппаратов. А Чайковский не предполагал, что его «Лебединое озеро» пригодится потомкам для замены телепрограмм во времена путчей и похорон. Никто из нас не думал в том нашем темном прошлом, что когда-нибудь в нашем светлом будущем, согласно новым веяниям режиссуры, чтобы хоть как-то завлечь зрителей в театр, Чайка будет наркоманкой, Отелло - голубым, Дездемона - его мужиком. В опере, чтобы угодить нашим эмигрантам, Онегин, получив от Ленского вызов, уедет по этому вызову в Израиль. А голый король Лир на нудистском пляже через слово будет вскрикивать: «Во, блин, буря разыгралась!». Еще помню, как на пасху мы ходили тайком наблюдать за крестным ходом. Я с завистью тогда смотрел
на тех, кому даже в то время было во что верить. И никак не думал, что когда-нибудь наши молодые священники станут говорить «О'К», а за валюту будут освящать всё и вся, согласно установленным ценам...
В этой связи часто упоминается русское (советское) образование, которое обычно противопоставляется узкоспециализированному, технократическому, «бездушному», «тестовому», «компьютерному» образованию американцев, а также новой (2000-е годы) российской системе образования, ориентированной на американскую:
В Советском Союзе было лучшее в мире образование, и во что это превратилось... дети сегодня думают, что Рафаэль и Микеланджело - это черепашки-ниндзя! Они уверены, что Бетховен - это собака!
Обыгрываются привычка «сидеть на телевизионной игле» и утрата привычки к чтению:
Все наши женщины благодаря телесериалам давно живут в Латинской Америке и только два раза в неделю выезжают в лифте за продуктами.
Что угодно, только не читать! Как мне однажды ответила девушка-тинейджер: «...Ячто, дура, книжки читать ? Мне ж тогда с подругами не о чем говорить будет!».
Резко отрицательно оцениваются неуважение к русскому языку как важной части русской культуры, неоправданное использование английского языка:
Я вообще не понимаю это увлечение в России иностранными словами. По всей России вывески на английском: «Шоп», «Фут», «Хот Дог», «Перловка-трейдинг». Бедные старики говорят: «Мы не знаем, где чего купить». Стоит старушка посреди Москвы и читает: «Шоп, шоп, шоп, шоп ... Да шоп вы сдохли». Почему в России надо писать на английском?
По всей Москве висят плакаты «Блокбастер Алёша Попович» ... они стесняются слова «былина» ? Вот она, западнизация.
Утверждая безусловное превосходство русской (российской? советской?) духовности над новой, американизированной, «интернетной», выражая симпатию к исконным (докапиталистическим) формам межличностных, эмоциональных, интимных отношений, автор высмеивает и ка-кие-то явления прошлой жизни, но без злости, скорее, это добродушная насмешка.
Показательно, что оппозитивный механизм комического обыгрывания у Задорнова сохраняется и применительно к самим американцам. Так, в монологах об Америке иногда находим противопоставление «старой» Америки (здесь представление о ней носит несколько романтический и абстрактный характер и напоминает в этом отношении туманный «западный мир вообще» в доперестроечных монологах) как страны хижины доброго дяди Тома, персонажей Марка Твена и Хемингуэя - и толпы современных американских обывателей:
Ки-Вест не похож на обычные американские небоскребные города. Деревянные, двухэтажные, покрашенные в светлые тона домики с воздушными террасами, резными наличниками и ставнями-бабочками, как прозрачные привидения из романтического американского прошлого, скрываются в кудрявых зеленых садах и напоминают нам об «Унесенных ветром», «Хижине дяди Тома» и Геккельбери Финне... Ки-Вест-это город-декорация к спектаклям Теннеси Уильямса и Артура Миллера. Это воздушный привет, посланный потомкам от Митчелл и Марка Твена. Но туристы этого не знают...
В западных культурах (например, английской), русской оппозитивной оценоч-ности соответствует иная, «шкальная» или «континуальная» оценочность (повторим, Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский видят ее истоки в идее чистилища в католической культуре). Показательно мнение А. Веж-бицкой, которая отмечает отсутствие оп-позитивности в английском языке даже при оценке правды: «Самое главное различие между русской правдой и английской truth -это то, что в русском языке “правде” соответствует “неправда”, тогда как в английском разговорном языке есть слово truth, но нет слова untruth. В русском языке идее “говорить правду” соответствует идея “говорить неправду”, а в английском языке нет такого острого, черно-белого противопоставления. Есть truth, но есть также white lies (буквально ‘белая ложь’ -устойчивое словосочетание), и есть еще small talk, understatement и разные другие категории речи - более, так сказать, серые» (Вежбицкая 2002: 13). Нравственный и коммуникативный идеал английской культуры джентльмен (однозначный еще для XIX в.) тоже отнюдь не формировал оппозитивность нравственной оценки (противопоставление джентльмен - не джентль-
мен скорее свойственно нашей, русской интерпретации и речи). В романах Остин, Бронте (обеих), Троллопа, Коллинза, хорошо известных русскому читателю, как известно, джентльменами и леди были все действующие лица (совершившие серьезные преступления против общественной нравственности просто изгоняются, таким не пожмут руки, о них не говорят в обществе: это «неприличная» тема, какие столь часто пресекаются, изгоняются из общения в high society). Естественно, далеко не все - праведники, по отношению к каждому допустима некоторая оценка, но никто не применяет полярных нравственных оценок ни по отношению к себе, ни по отношению к другим леди и джентльменам.
Многое в этой области сохранилось до сих пор.
Вероятно, можно усмотреть некоторую связь между отсутствием оппозитивной оценочности и пресловутой толерантностью, которую так охотно приводят нынешние сторонники глобализации как доказательство несомненного преимущества американского образа жизни. (Конечно, в действительности мы часто сталкиваемся с весьма уродливыми воплощениями официально проповедуемой толерантности, когда как будто бы принимается все, кроме терроризма, но простодушно приравнивают к террористам весь мусульманский мир!)1.
Но в целом, видимо, можно предположить, что отсутствие оппозитивной оценочности в английской коммуникативной культуре приводит к более спокойному взгляду как на недостатки других, так и на собственные недостатки. Это предположение подтверждают многие данные. Отчетливый отпечаток такого отношения несут на себе современные английские романы, фильмы, сериалы. В одном из популярнейших произведений английской литературы последних двух десятилетий -"Secret Diary of Adrian Mole aged 13%..." Sue Townsend - умный и откровенный тринадцатилетний школьник (возраст, кото-
1 Мы не ставили задачи обсуждать столь сложные и важные проблемы, требующие самого серьезного внимания ученых, в том числе лингвистов. Их уже изучают. См., напр.: Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности (2003).
рому свойствен максимализм!), переживающий развод родителей, честно и весьма трезво анализирует чужие и свои поступки, среди которых немало действительно неприглядных. Не fulfils my sexual needs -прямо объясняет мать тринадцатилетнему сыну свои отношения с любовником. Да, юному Андриану многое не нравится, но нигде нет крайнего нравственного осуждения ни других, ни себя, какого можно было бы ждать в таких ситуациях у русских писателей XIX в. Единственный случай— когда мать названа wanton: это слово впервые произнесено бабушкой, позже Андриан употребляет его по отношению к матери сам (What a pity to have a wanton mother), но показательно, что его значения мальчик толком не знает и справляется в словаре.
Такая манера изображения грязи в человеческих поступках и отношениях без однозначного нравственного осуждения, вероятно, и вызывает у российских поклонников художественных текстов английской культуры и интерес, и непонимание: так, русскому читателю английская оценка может показаться, с одной стороны, более толерантной, а с другой - более циничной, чем есть на самом деле.
Итак, многие новые явления подчиняются старым моделям. Здесь не место для подробного анализа всех элементов русской оппозитивной системы оценок, проявляющейся в отдельных семантических полях и, вероятно, покрывающей всю систему языка1.
В заключение скажем несколько слов еще об одной оппозитивной оценочной шкале в русском языке.
Оппозиция, о которой идет речь, в общих чертах может быть охарактеризована как противопоставление в коммуникации начала в целом межличностного, интимного, настоящего - началу социальному, неличностному (официальному, «казенному»), лишенному души и ненастоящему. Первый член оппозиции оценивается через призму русской межличностной систе-
1 Можно отметить сохранение в целом старой (еще со времен крепостничества и Петра1) системы оценок в оппозиции «народ - власть». Эта очень важная тема должна стать отдельным предметом изучения лингвистов; отметим, что таких исследований уже немало осуществлено в самое последнее время, см.: Язык и власть (2003); Проблемы речевой коммуникации (2004).
мы ценностей: оценка осуществляется внутри сферы интимных человеческих отношений (это прежде всего нравственная оценка). Второй член оппозиции принадлежит внеличностной сфере жизни и взаимоотношений людей, где человек воспринимается как абстрактный носитель социальной функции. При этом на второй член оппозиции не распространяется оценка, присущая сфере человеческих отношений, -и в то же время в русском речевом сознании данное явление оценивается отрицательно именно за сам факт отказа от нравственной оценки, выбора в пользу типа отношений, где на первый план выходит нечто рационально-логическое, расчетливое, профессиональное, ориентированное на статусное взаимодействие с людьми и прибыль, т. е., с точки зрения русской картины мира, как бы сознательное уклонение от естественных человеческих обязанностей и законов.
Если назвать условно коннотативный компонент, содержащийся в первом члене оппозиции, Р (personal), то наличие Р - [Р] представляет собой норму и нейтрально с точки зрения оценки, а отсутствие Р - [-Р] оценивается отрицательно.
В английской и французской культурах оппозиция [Р] - [-Р], по-видимому, отсутствует (в немецкой, итальянской и других, кроме русской, славянских культурах, вероятно, существует нечто, напоминающее данную оппозицию, но однозначно утверждать что-либо в этой области до осуществления полноценного специального исследования мы, естественно, не беремся). В каком-то смысле русская культурная оценочная оппозиция [Р] - [-Р] занимает место английского концепта privacy, как известно, отсутствующего в русской культуре (Прохвачева 2000): английская privacy, с одной стороны, достаточно жестко ограничивает тематику и тональность межличностной коммуникации, но, с другой стороны, после того как данное требование выполнено, говорящим предоставляется довольно большая свобода, в том числе в оценочных суждениях. В русской коммуникации интимная тональность, обсуждение по-настоящему важных тем (в котором могут быть и резкие оценочные суждения) разрешены, но именно в этой области существуют очень жесткие требования, обусловленные концептами
искренность, правда, необходимостью разговаривать как друзья, разговаривать по душам, открывать душу и т. д. Однозначно отрицательно оценивается выбор типа общения и стоящих за ним приоритетов и ценностей, которые противоречат данной системе требований или просто отличаются от нее.
Приведем несколько произвольно выбранных пар в области лексики: родной -казенный; народ - население-, муж - супруг; любимый - сожитель; начальник - руководитель, менеджер-, убийца - киллер-, шайка - группировка-, мастер - профессионал-, мой парень - мой бойфренд-, разговор по душам - светская беседа-, везение - успешность, ... состоявшийся, ... - лидер-, друг -партнер-, известный - раскрученный-, совесть-нравственность, этика-, справедливый - легитимный, правовой-, жалость - сочувствие, соболезнование-, добро - благосостояние-, любить, жалеть - уважать-, злиться - негодовать-, работа - деятельность...
Очевидно, насколько отличаются друг от друга данные оппозиции: не во всех оппозициях значение членов отличается только одним коннотативным компонентом Р; не всегда члены четко противопоставлены как [Р] - [-Р] - иногда они различаются лишь разной степенью выражения Р либо отличаются лексически как относящиеся к разным сферам жизни и отношений; не всегда удается найти более или менее точную пару. Какие-то понятия вообще оказываются вне оппозиций (например, душевный, загул), хотя, возможно, отсутствующий член может быть (ког-да-то) восполнен. В некоторых оппозициях члены - антонимы; в одних оппозициях члены могут отличаться по словообразовательным и синтаксическим возможностям (жалеть - сочувствовать), другие в этом отношении почти полностью совпадают. Оценка может идти как бы извне, из области других социальных институтов (это может быть и отрицательная оценка того, что не желает включиться в систему неличностных отношений: антиобщественный, кустарь-одиночка); может проистекать и, так сказать, изнутри. Есть некоторая тенденция к тому, что правый член тяготеет скорее к официально-деловому стилю (или канцеляриту); левый член чаще представлен исконным словом, правый— заимствованным; правый член чаще пред-
ставлен более новым словом, чем левый, или неологизмом (хотя жаргонизмы или неологизмы нередки и для левого члена); правый член чаще имеет отрицательную оценку, левый - нейтральную или положительную, однако данная тенденция почти никогда не прослеживается до конца1.
Разговорность, формирующая особую «разговорную» картину мира, - явление универсальное, что доказывают, например, многие исследования западнославянских лингвистов (Апгшелуюг 1989; В;и1гтс5к1 1991; 1_иЬаъ 1988; игтсБка-ТуШс 1993); ср. также рассуждения М.М.Бахтина о смехо-вой (универсальной) культуре, складывающейся в качестве альтернативной в излишне формально заорганизованных и закостенелых социумах (Бахтин 1990). Однако русская разговорность обладает неуниверсальными качествами: она формирует глобальную оценочную систему, далеко выходящую за пределы частных систем оценки, присущих отдельным семантическим полям или распространяющихся на один функциональный стиль из многих.
Этой системе оценок, которая отвечает важнейшим коммуникативным сценариям русской культуры, зафиксирована в значениях лексем, фразеологии, метафорических моделях, активно проявляется на новейшем этапе развития русского литературного языка, а также других его стра-тов, будет посвящено отдельное исследование.
Литература
Апресян, Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания /Ю.Д. Апресян // Вопр. языкознания. 1995. № 1.
Арутюнова, Н.Д. Оценка в механизмах жизни и языка /Н.Д. Арутюнова // Язык и мир человека /Н.Д. Арутюнова. М., 1998.
Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М.М. Бахтин. М., 1990.
Берн, Э. Игры, в которые играют люди / Э. Берн. М., 1988.
1 Выделяемая нами русская культурная оппозиция [Р] - [-Р] отчасти близка выделяемой Е.П.Захаровой (1998) категории чуждости. Отметим, однако, что в названной работе речь не идет о русской безэквивалентной, неуниверсальной для большинства культур оценочности (хотя автор оперирует только русским материалом).
Борухов, Б.Л. Мат как философия жизни / Б.Л. Борухов // Дом бытия: лингвофилос. альманах. Саратов, 1994. Вып. 1.
Вежбицкая, А. Речевые жанры / А. Веж-бицкая // Жанры речи. Саратов, 1997. Вып. 1.
Вежбицкая, А. Русские культурные скрипты и их отражение в языке / А. Вежбицкая // Русский язык в научном освещении. М., 2002. № 2 (4).
Вепрева, И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху / И.Т. Вепрева. Екатеринбург, 2002.
Дементьев, В. В. Брань и межличностные отношения / В. В. Дементьев // Злая лая матерная... М.: Ладомир, 2005.
Дементьев, В. В. Варьирование коммуникативных концептов / В. В. Дементьев // Человек в коммуникации: концепт, жанр, дискурс. Волгоград, 2006.
Жельвис, В.И. Поле брани. Сквернословие как социальная проблема / В.И. Жельвис. М., 1997.
Захарова, Е.П. Коммуникативная категория чуждости и ее роль в организации общения / Е.П. Захарова // Вопросы стилистики. Саратов, 1998. Вып. 27.
Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс / В.И. Карасик. Волгоград, 2002.
Лотман, М.Ю. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII в.) / М.Ю. Лотман, Б.А. Успенский // Избранные труды / Б.А. Успенский. М., 1994. Т. 1.
Меликян, В.Ю. Словарь: Эмоциональноэкспрессивные обороты живой речи / В.Ю. Меликян. М., 2001.
Орлова, Н.В. Наивная этика: лингвистические модели (на материале современного русского языка) / Н.В. Орлова. Омск, 2005.
Проблемы речевой коммуникации: межвуз. сб. науч. тр. / под ред. М.А. Кормилицыной, О.Б. Сиротининой. Саратов, 2004. Вып.4: Власть и речь.
Прохвачева, О.Г. Лингвокультурный концепт «приватность» (на материале американского варианта английского языка): автореф. дис. ... канд. филол. наук / О.Г. Прохвачева. Волгоград, 2000.
Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности: кол. моногр. / под ред. H.A. Купиной, М.Б. Хомякова. Екатеринбург, 2003.
Шейгал, Е.И. Концепты и категории дискурса / Е.И. Шейгал // Человек в коммуникации: концепт, жанр, дискурс. Волгоград, 2006.
Шмелев, АД. Русская языковая модель мира/ А.Д. Шмелев. М., 2002.
Язык и власть: межвуз. сб. науч. тр. / под ред. М.А. Кормилицыной. Саратов, 2003.
Adamiszyn Z. Kategoria potocznosci w pols-kich pracach jezykoznawczych // Jezyk potoczny jako przedmiot badan jezykoznawczych. Materialy konferencji z 18-20 X 1990 r. w Opolu. Opole, 1991. S.7 - 22.
Anusiewicz J. Potocznobr jako sposyb dor,-wiadczania bwiata i jako postawa wobec bwia-ta // Jxzyk a kultura. №.5. Wroclaw, 1989.
Bartmicski J. Styl potoczny jako centrum systemu stylowego jxzyka // Synteza w stylistyce s+owianskiej. Opole, 1991.
Blum-KulkaS. Learning to say what you mean in a second language: A study of the speech act performance of learners of Hebrew as a second language // Applied Linguistics, 3(1): 29-59. 1982.
Levenston E.A. English for Israelis. Tel Aviv: Israeli Universities Press, 1970.
Luba-ь W. О istocie potocznobci i jej przejawach w tekstach slowiacskich // Socjoling-wistyka, 1988, №8.
Umicska-Tyton E. Z problematyki ksztaitowa-nia six stylu potocznego // Stylistyka ILOpole, 1993.
В.Б.КАШКИН
(Воронеж)
АВТОРИТЕТНОСТЬ КАК КОММУНИКАТИВНАЯ КАТЕГОРИЯ
Обосновывается категория авторитетности как важнейшая категория коммуникативного и языкового поведения, намечаются принципы и направления ее исследования с позиций теории коммуникации и теории языка.
Язык давно уже никем не рассматривается как набор ярлыков, которые человек наклеивает на вещи. И вещей слишком много, и нужны ему далеко не все из них, да и разве больше делать человеку нечего? Современная лингвистика чаще относится к языку как к инструменту, позволяющему организовывать человеческие действия, воздействовать на других людей, изменять мир. Разумеется, никто не понимает заголовок знаменитой книги («How
© Кашкин В.Б., 2007
