CC BY
49
ТЕМА НОМЕРА
УДК 304
Коммуникации как фактор риска в публичной политике
В статье обосновывается тезис о том, что для публичной политики характерен высокий уровень рисков, что делает ее одной из самых закрытых областей политической деятельности. Это относится и к сфере GR-коммуникаций. Среди факторов риска — коррупция и лоббизм, который в Российской Федерации не имеет правового регулирования. Открытость публичной политики — это такая же иллюзия, как и открытость коммуникаций власти и, например, крупного бизнеса. Эта иллюзия выполняет ряд важных функций — расширяет социальную опору партий и государственных институтов, пробуждает гражданскую активность, но остается фактором риска.
Ключевые слова: публичная политика, законодательство, GR-коммуникации, открытая и закрытая политика, государственная и коммерческая тайна, политические иллюзии, коррупция, лоббизм, управление рисками.
В.Н. Расторгуев
Проблематика, связанная с ролью GR-коммуникаций в жизни современного общества, не получила в нашей стране того осмысления, которое соответствует политической значимости темы. Оценку не меняют исследования, основанные на переложении или калькировании теорий и концептуальных схем, которые описывают функционирование этой сферы специализированной деятельности в западных странах. При этом российская специфика публичных коммуникаций остается tabula rasa как на уровне массового сознания, так и в политическом, правовом и даже политологическом дискурсе. Остановимся на трех вопросах, акцентирующих внимание не на юридических, а на философских аспектах, поскольку для юриста, как и для богослова, нет более важного понятия, чем догма, а для философа нет большего оскорбления, чем обвинение в догматизме [подробнее см.: 2].
Вопрос первый и принципиально важный: существует ли связь между качеством публичных коммуникаций и устойчивостью той политической системы, которая сложилась в нашем государстве? Для того чтобы
© Расторгуев В.Н., 2014
53
Коммуникации как фактор риска в публичной политике
пояснить свою мысль, ограничусь простой аналогией. Объектом уподобления может служить конструктивное решение, положенное в основу проекта Останкинской башни. Задумаемся, благодаря чему башня выстояла даже после техногенной катастрофы — пожара 2000 года? Секрет башни прост, как и все гениальное: во время пожара уцелели 29 стальных канатов (из 149), которые и обеспечивают ее прочность и надежность. Публичные коммуникации подобны этим канатам, но их намного больше, чем стальных конструкций в башенном чреве, а степень их натяжения требует не только профессиональных знаний и постоянного мониторинга, но и высокой мобильности, способности поддерживать равенство в отношениях между «верхами и низами». Под равенством здесь следует понимать сопоставительный уровень прочности и самодостаточности «верхов» и «низов», от чего полностью зависит как устойчивость «вертикали власти», так и «горизонтальное развитие».
Дело в том, что «низы» только в воображении политиков, владеющих в лучшем случае методами ручного управления, могут рассматриваться как нечто менее важное, чем государственная машинерия. «Низы», как они понимаются в грубом и не всегда внятном политическом языке, — это и религиозные организации, и базовые институты гражданского общества, как традиционные, так и новоявленные — те же сетевые структуры и «виртуальные» сообщества, свободно конкурирующие ныне с традиционными структурами. Если следовать «логике политического мышления», то к «низам» следует отнести (а теоретики и относят, невзирая на комический эффект) также и бизнес-структуры, ядро которых составляет или должен составлять крупный и средний национально ориентированный капитал. Все это в совокупности (церковь, гражданское общество, бизнес) — основа основ социального организма. Здесь сосредоточены и все его жизненные силы, и вся его духовная и интеллектуальная мощь, а также скрытая саморазрушительная энергия, которая и требует сверхтяжелого «противовеса» в лице государственной машины, ибо всеобщие дела, по определению Гегеля, требуют надзора и заботы публичной власти [1, § 235, прилож.].
Уже по одной этой причине «низы» не должны ни в чем уступать «верхам», то есть политическим институциям. Это означает равенство и в плане правовых гарантий, и в плане ресурсного обеспечения, и в плане статусном: всякий госчиновник должен знать свое место в социальной иерархии, никак не высшее. Только в этом случае политика в области GR-коммуникаций не превратится в театр марионеток, в роли которых выступают не только персоны, олицетворяющие «низы», но и сами политики-лоббисты. У нас эта иерархия нарушена, а возможно, и опрокинута, что и спутало «стальные канаты» коммуникаций. Еще одна причина неустойчивости «властной вертикали» и системы в целом — зачаточное состояние национального капитала и доминирование капитала компрадорского или теневого. А компрадоры и воры, как известно, слабая опора власти.
54
Коммуникации как фактор риска в публичной политике
Полезно в этой связи уточнить, на чем держится аналогия, которую мы провели между публичными коммуникациями и конструкцией Останкинской башни. Во-первых, именно эти коммуникации связывают основание и всю вертикаль власти в единое целое, а потому могут быть названы системообразующим фактором. Во-вторых, они не видны стороннему наблюдателю, даже если он и знает или догадывается об их существовании. Положение дел не меняет даже название «публичные». В действительности стратегически значимые коммуникации видны только тем, кто осуществляет их «наладку» и ведет контроль за их состоянием и надежностью (а надежность зависит прежде всего от способности противостоять «коррозии металла» — коррупции). И в-третьих, публичные коммуникации должны быть той частью единого проекта, которая требует особо тщательного расчета, высокого мастерства и качественной (железобетонной) защиты, поскольку любая, и прежде всего конструктивная, ошибка в этой сфере или недостаточная прочность материала, в том числе и человеческого, — приговор государству и гарантия его обрушения. К слову, западные политики отдают себе отчет в значимости этой сферы, о чем свидетельствует и уровень осмысления этой темы, в том числе и философского, и степень законодательного регулирования, и — главное — навыки управления всей системой (эффективные, но далеко не безупречные с точки зрения демократических деклараций и заявленной открытости).
Второй вопрос не менее важен: что мешает адекватно оценить роль публичных коммуникаций, кроме вышеуказанных факторов (перевернутая элитная иерархия и коррупция)? Среди причин, которые можно отнести к компетенции политической лингвистики и философии, — так называемая «семантическая ловушка», в которую попадают даже профессиональные политологи и юристы, не говоря уже о политиках, в силу их зависимости от узуса, языковых привычек. Дело в том, что само понятие «публичность» обычно толкуется предельно просто — как открытость, что легко подтвердить, сославшись на устоявшиеся языковые нормы, закрепленные в словарях, или на анализ частотности употребления этого слова в рамках указанного семантического поля в языке политики. Эта вполне адекватная для подавляющего большинства случаев интерпретация и, соответственно, установка представляется более чем сомнительной, а зачастую совершенно неприемлемой как для публичной политики, так и для ее «тросов предержащих» — публичных коммуникаций, под которыми, как уже говорилось, обычно понимают связи государственных структур и самих политиков с бизнессообществом и институтами гражданского общества.
Но демонстрируемая открытость — не то же самое, что прозрачность. О непрозрачном, а иногда и тщательно закрытом характере публичных коммуникаций, который контрастирует с масс-медийными коммуникациями, уже бегло говорилось (кто же будет открывать все контакты крупного бизнеса, особенно теневого, и власти, к примеру?), а о показной открытос-
55
Коммуникации как фактор риска в публичной политике
ти публичной политики следует сказать особо. Открытость и прозрачность публичной политики или публичных политиков — это такая же насаждаемая и культивируемая иллюзия, как и прозрачность коммуникаций, но иллюзия, важная для поддержания социального порядка и стабильности. Эта иллюзия устраивает всех — и самих политиков, делающих ставку на демократические ценности, и потенциальных избирателей, верящих (иногда не без основания) в то, что их голоса играют весомую роль в выборе политического курса, и теоретиков, поскольку позволяет им создавать целостную и удобную для восприятия картину осуществления политической власти. В действительности публичная политика — на порядок более закрытая сфера, чем политика непубличная. В рамках отраслевых (непубличных) политик — экономической и финансовой, социальной и национальной, экологической и научно-технической, как и во всех прочих секторах, даже в военной политике, степень открытости ограничена в основном двумя факторами: интересами безопасности (государственная и коммерческая тайна или методология управления рисками) и элементарной «защитой от дураков». Правильнее было бы говорить — защитой от профанов и дилетантов, которым недостает уровня компетентности для адекватной аналитики и дешифровки стратегий. К слову, эти степени защиты информации более надежны, чем обычные методы конспирации, поскольку обладают способностью постоянно обновляться без специальных усилий извне.
В публичной политике именно эти ограничения менее существенны, ибо она и рассчитана преимущественно на профанов и дилетантов — не только в «низах», но и в «верхах», что связано, к примеру, с неизбежными издержками демократии. О своеобразной открытости публичной политики и правовой системы для профанов писал еще Гегель [2, § 225], отмечая особо, что в само право (даже судебное право) входит доверие граждан к нему, что и требует публичности. Это не исключает, разумеется, бесчисленных ограничений иного рода, несвойственных отраслевой политике, но делающих публичную политику закрытой. Речь идет, прежде всего, о сфере партийных, групповых и личных интересов, не требующих афиширования (язык служит не для того чтобы открывать намерения), а также доминирующей установки на пропаганду, позиционирование и самопозиционирование до лоббирования — либо тщательно скрытого, как у нас, либо частично приоткрытого (контроль за денежными инвестициями в продвижение частных интересов).
И наконец, вопрос третий и завершающий: как следует понимать публичные коммуникации с учетом уже сделанных замечаний в адрес устоявшегося толкования? Самый простой и вполне удовлетворительный ответ подсказывает правовая традиция, в настоящее время соответствующая Конституции РФ, и философия права, дающая обоснование традиционному различению частного и публичного права, которое регулирует отношения, где в
56
Коммуникации как фактор риска в публичной политике
качестве одной из сторон выступает государство. Когда мы говорим о публичных коммуникациях, то их открытость и сводится, по сути, к участию государства. К сказанному можно добавить, что публичная политика, в рамках которой складываются внутренние и внешние коммуникации, относится к известному списку сфер специализированной деятельности, называемых публичными профессиями, каждая из которых связана с повышенными коррупционными рисками. При этом риски в сфере публичной политики и соответствующих коммуникаций намного выше, чем, к примеру, в журналистике, без которой трудно представить отдельные секторы публичных коммуникаций. А фактор, умножающий риски, уже был назван: суть GR-коммуникаций — лоббизм, который в РФ до сих пор полностью выведен из правового регулирования.
Литература
1. Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990.
2. Расторгуев В.Н. Идея конституционализма в философии политики и права // Философия права в начале XXI столетия через призму конституционализма и конституционной экономики: Сб. М.: Летний сад, 2010.
