CC BY
21
РОССИЯ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
И.С.Розенталь
КЛУБ И ПАРЛАМЕНТ: ИЗ ИСТОРИИ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ В РОССИИ
Розенталь Исаак Соломонович -доктор исторических наук.
Повседневность, обыденная жизнь и в том числе сфера досуга с ее разнообразными институтами возвращают себе законное место в исторических исследованиях. К таким институтам относится, в частности, московский Английский клуб, одно из старейших учреждений такого рода в России. Насколько, однако, правомерно исследовать их историю, искусственно протягивая нить преемственности от дореволюционных дворянских клубов через дворцы культуры и музеи советского времени к нынешним элитарным клубным объединениям? (см., например, 1; 2, с. 153). Реальные взаимосвязи этих учреждений с окружающей средой, с контекстом времени, реальные традиции, в фокусе которых находился московский Английский клуб, остаются при этом невыявленными или затушеванными.
История Английского клуба неотделима от своеобразного положения Москвы в петербургский период истории России. Утратив статус официальной столицы, Москва по-прежнему рассматривалась как средоточие исконно русских ценностей. Даже на рубеже XIX и ХХ вв. казалось, что в Москве господствуют по-прежнему «верность старине, ...своеобычность, неторопливость, ...тяжеловесность», хотя и признавалось, что эти черты можно оценивать двояким образом - как устойчивость, которая «хороша», но также как косность (3, с. 300). К учреждениям, воплощавшим в себе все указанные качества, причисляли и Английский клуб. Парадоксально, но будучи прямым заимствованием, слепком с иноземных образцов, клуб довольно быстро вписался в «московскую старину», что предполагало, в частности, и характерную для Москвы оппозицию Петербургу.
И еще одна историческая странность - противоположного, на первый взгляд, свойства. Этот же клуб порой сравнивали не столько с его западноевропейскими прототипами, сколько с парламентами - иронически, но иногда всерьез и с оттенком гордости. Разумеется, всем было понятно, что клубы не обладают властью. Имелась в виду свобода выражения мнений как привиле-
КЛУБ И ПАРЛАМЕНТ: ИЗ ИСТОРИИ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ В РОССИИ
РОССИЯ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
гия для избранных, считавших себя представителями всего дворянского сословия. Предназначенное для этого клубное помещение называли «говорильней» (в других клубах - «говорильной» или «разговорной» комнатой).
В обозначении парламента как «говорильни» отразился существенный компонент российского менталитета. Согласно распространенному представлению о государственности (облаченному в разные идеологические одежды), естественное состояние власти в России - предельная концентрация, тогда как разделение властей ненормально, бесполезно, излишне. Невольно намекнули на традиционность такого взгляда составители изданного в советское время «Словаря современного русского литературного языка». Объяснив смысл слова «говорильня» - «место, где вместо дела занимаются болтовней, пустыми разговорами», они уточнили: «обычно в буржуазных представительных собраниях», а в качестве примеров использования этого слова процитировали В.И.Ленина (текст из «Государства и революции»), М.Горького - о Лиге наций и А.Ф.Писемского, писавшего о «говорильной комнате» (4, с. 198).
Но и сегодня, при многопартийных выборах, скептическое восприятие парламентских и связанных с ними институтов и процедур не вытеснено из массового сознания. Оно консервируется современной политической практикой, установкой исполнительной власти не на диалог с властью законодательной, а на диктат и подчинение теми или иными способами. Но корни ее, очевидно, глубже, чем в советской системе и предреволюционном государственном устройстве (5, с. 5-63).
Неприятие представительных институтов не раз декларировали российские самодержцы. Так, Иван Грозный раздраженно упрекал королеву Англии Елизавету за то, что ее государством помимо нее владеют «люди» и «не токмо люди, но мужики торговые» (6, с. 159); а Петр I считал, что такой порядок управления неприемлем для России, «аглицкая вольность здесь не у места, как к стене горох» (7, с. 82) (в этих словах Петра I выражено его отношение к «вольности» как к совокупности гражданских свобод). Первые клубы появились в России при Екатерине II, но Павел I поспешил их закрыть, несмотря на то, что клубные уставы запрещали вести разговоры на политические и религиозные темы.
В 1802 г. Александр I - вслед за восстановлением отмененных Павлом I жалованных грамот дворянству и городам и возобновлением прерванных им же дипломатических отношений с Англией -разрешил клубам возобновить свою деятельность. Когда Н.М.Карамзин, не одобрявший проекты реформ Александра I, констатировал, что в московском Английском клубе формируется «общее мнение» дворянской Москвы, он не усматривал в этом какой-либо угрозы для государства («в них есть какие-то неизменные правила, но все в пользу самодержавия: якобинца выгнали бы из Английского клуба»).
Но побывавший тогда же в Англии великий князь Николай Павлович снова сближал парламент и клубы и снова по «разговорно-
му» признаку, основываясь отчасти на впечатлениях от увиденного, отчасти на содержании записки, заблаговременно составленной для 20-летнего великого князя графом Нессельроде. Он посетил заседания палаты лордов и палаты общин, не исключено также, что ему показали по крайней мере самый элитарный из лондонских клубов «Олмекс» (одной из десяти дам - патронесс клуба была жена русского посла графиня Д.Х.Ливен) (8, с. 157, 159). Во всех «этих клубах и митингах» будущий император нашел «больше шума, чем дела». Сопровождавшему его генералу П.В.Голенищеву-Кутузову он заметил, что если бы «какой-нибудь злой гений» перенес подобное в Россию, он просил бы Бога снова смешать языки, или «еще лучше, лишить дара слова всех тех, кто делает из него такое употребление» (9, с. 73-79).
Тем не менее, уже вступив на престол, подтвердив в начале царствования запрещение масонских лож и запретив преподавать в университетах философию, Николай I не тронул клубы. Видимо, к тому времени он осознал их несхожесть с западными. Больше того, как свидетельствует П.И.Бартенев, император «иной раз справлялся, что говорят о той и другой правительственной мере в московском Английском клубе» (10, с. 85).
Среди ранних описаний клубов в России особняком стоят свидетельства иностранцев. Обычно они вспоминали аналогичные учреждения у себя на родине, чтобы отметить, что увиденное вполне отвечает европейским стандартам. Взгляд их был преимущественно эстетическим в сочетании с понятным интересом к российской, с точки зрения европейца, экзотике. Но некоторых из них интересовало также, возможна ли в России критика властей.
Художник Роберт Кер Портер по приезде в 1806 г. в Москву был приглашен на чествование генерала П.И.Багратиона в Английском клубе, который размещался тогда еще во дворце на Страстном бульваре. Его удивило, что в клубе, носившем такое наименование, почти нет англичан, но все прочее восхитило: радушный прием, торжественность церемонии и особенно роговой оркестр, напомнивший ему звучание органа (11, с. 93-94; ср. 15, с. 167197). Стендаль, в 1812 г. еще Анри д'Бейль, офицер вступившей в Москву наполеоновской армии, увидел здание Английского клуба, подыскивая особняк для своего начальника графа Дарю. В Москве уже начались пожары; «мы осмотрели, - записал он в дневнике, - клуб, обставленный на французский лад, величественный и закоптелый. В Париже нет ни одного клуба, который мог бы с ним сравниться» (12, с. 572-573). В отправленных во Францию письмах Стендаль писал, что в московских дворцах, подобных «прекрасному» Английскому клубу и сравнимых со старинными итальянскими дворцами, все «было рассчитано на жизнь в величайшей неге», все давало «полное удобство и очаровательнейший уют, соединенные здесь с совершенным изяществом» (13, с. 78-79, 82).
О клубе, разместившемся уже на Тверской, капитан К.Фрэнк-ленд, посетивший его в сопровождении А.С.Пушкина в год переез-
да, в мае 1831 г., писал, что «это великолепное здание, поставленное на очень широкую ногу, чистое, прохладное и удобное», где «карты и бильярды имеют... пальму первенства перед гастроно-микой», ибо «русские - отчаянные игроки» (14, с. 312). В 1839 г. отдал московскому клубу должное маркиз де Кюстин, отметивший, что клуб устроен, «как и наши парижские кружки, по английскому образцу». Поразило его только благочестие многих членов клуба, «важных господ и легкомысленных юнцов», осенявших себя крестом, прежде чем сесть за стол, - «не дома, не в кругу семьи, но на людях, в обществе, состоявшем из одних мужчин» (15, с. 142, 173-174).
Не меньше, если не больше, восхищались Английским клубом русские авторы. «Какой дом, какая услуга - чудо! Спрашивай чего хочешь - все есть и все недорого... Для чтения есть особая комната... Не хочешь читать - играй в карты, в бильярд, в шахматы, не любишь карт и бильярда - разговаривай... » - записал в дневнике С.П.Жихарев; клуб показался ему «маленьким миром, в котором можно прожить, обходясь без большого» (16, с. 166- 167).
В советское время широкий читатель, интересовавшийся историей Москвы, черпал сведения о знаменитом клубе главным образом из очерка В.А.Гиляровского, включенного в его книгу «Москва и москвичи». Помимо литературных достоинств, очерк ценен подробностями, которые автор мог непосредственно наблюдать, но в изображении более раннего периода он не только вторичен, но и не всегда точен. Признавая, что в клубе тогда «почти все были Фамусовы», и допуская возможность неизбрания членом клуба за «неподходящие» взгляды, Гиляровский вместе с тем утверждал, что «даже в самые страшные николаевские времена» там смело обсуждали политические вопросы, беспрепятственно говорили о декабристах, а П.Я.Чаадаев собирал около себя в «говорильне» кружок таких же смельчаков, как он сам (17, с. 208-210).
Гиляровский использовал, наряду с другими источниками, произведения А.С.Грибоедова и А.С.Пушкина. В «Горе от ума» это прежде всего сцена с Репетиловым. Все, о чем взахлеб рассказывает Чацкому Репетилов, - о «тайных собраньях» «по четвергам» членов «секретнейшего союза», о том, как они рассуждают «о камерах, присяжных, о Байроне, ну о матерьях важных» - для Гиляровского реальная картина жизни Английского клуба в начале XIX в., экстраполируемая и на «николаевские времена».
В эпизоде «Отрывков из путешествия Онегина» (не вошедшем в опубликованный тогда текст) герой романа приезжает развеять тоску в московский Английский клуб. Предмет иронии тот же, что в «Горе от ума» - приписывание молвой членам клуба несвойственного им либерализма: «В палате Английского клоба / (Народных заседаний проба) / Безмолвно в думу погружен / О кашах пренья слышит он».
Пушкин обыгрывал двузначность слова «палата» - дворец и
парламент. Первым обратил внимание на эту игру слов П.И.Бартенев во введении к публикации журналов старшин клуба. Пушкин, пояснял Бартенев, намекал на политические прения в английской палате лордов. Это, конечно, не так, под «народными заседаниями» поэт мог подразумевать лишь заседания палат избираемых, подобных палате общин. Бартенев (и за ним Гиляровский) был, кроме того, уверен, что воображению Пушкина рисовался Чаадаев, однако в 1829-1830 гг., когда писалось «Путешествие Онегина», Чаадаев еще не бывал в клубе. Наконец, Бартенев процитировал пушкинский текст не полностью, без четвертой строки, видимо, чтобы не слишком снизить в глазах читателей образ сообщества, к которому принадлежал и сам историк. Желанием подправить Пушкина было продиктовано и замечание насчет того, что клуб «имел видное общественное значение» (все же неслучайно - в прошедшем времени) (10, с. 85).
В действительности и в первой половине XIX в. «о кашах пренья» были более характерны для времяпрепровождения членов клуба, чем политические дискуссии. Интерес к «внешним» событиям появлялся лишь изредка. В 1812 г., вспоминал П.А.Вяземский, в клубе «были, разумеется рассуждения, прения, толки, споры о том, что происходило... , но все это не выходило из круга обыкновенных разговоров» (18, с. 182-183). Клубная прислуга разносила подслушанное от господ по московским трактирам, и оттуда эти далеко не всегда достоверные новости распространялись по всему городу (19, т.3, с. 754). Позже, в 40-х годах, Ф.Ф.Ви-гель, полагавший, что Английский клуб «есть представитель большой части московского общества», выделял три группы завсегдатаев клуба: «записных игроков», «вестовщиков», т.е. распространителей новостей и слухов, претендовавших на всеведение, причем «им верили, их слушали», и «едунов», гурманов, чьи гастрономические «пренья», очевидно, и довелось услышать Онегину (20, т. 2, с. 314-315). «Тьма обжор» - таково было первое впечатление М.П.Погодина, принятого в клуб в 1832 г. (21, 4, с. 183). Градация Вигеля, конечно, условна, грибоедовский Репетилов в первоначальной редакции комедии одновременно «мот, обжора, игрок, повеса».
Вне этих категорий находились, по Вигелю, члены клуба «с примечательным умом». К ним, несомненно, принадлежал Чаадаев, постоянно («всякий день», по словам П.В.Нащокина) посещавший клуб с лета 1831 г. Но если в тогда же написанном письме Пушкину он предлагал встретиться с ним «в этом прекрасном помещении, среди колонн, так похожих на греческие, в тени прекрасных деревьев; это повлекло бы за собой мощный обмен мыслями» (22, с. 176, 428), то в 1839 г. он предпочел беседовать о религии с Кюстином не в «говорильне», а наедине с ним, в глубине дворцового парка (14, с. 174-179): «сумасшедший по особой милости», как называл себя Чаадаев, был уже избавлен от установленного за ним врачебного, но не от полицейского надзора (доводы в пользу идентификации неназванного Кюстином его
собеседника с Чаадаевым более весомы, чем возражения (14, с. 517, 524-525, 569).
«Александр Пушкин здесь... Вчера он избран в члены пресловутого нашего Англинского клуба», - сообщал дядя его Василий Львович 21 марта 1829 г. П.А.Вяземскому (23, с. 89). Мнение свое о прочих членах клуба Пушкин годом позже недвусмысленно выразил в письме из Москвы, адресованном Е.М.Хитрово: «Здесь никто не получает французских газет, а что касается политических суждений обо всем происшедшем, то Английский клуб решил, что князь Дмитрий Голицын был не прав, издав ордонанс о запрещении игры в экарте. И среди этих-то орангутангов я осужден жить в самое интересное время нашего века!» (24, с. 236, 643). Речь шла о революционных событиях 1830 г. во Франции и реакции на эти события в Английском клубе (Д.М.Голицын - генерал-губернатор Москвы).
Как свидетельствует Вигель, клуб выписывал лишь дозволенные газеты, и члены клуба «с примечательным умом», вообще редко бывавшие в клубе, нечасто заглядывали в клубную читальню (20, т.2, с. 315). Их, как и Пушкина, не удовлетворяли ни объем, ни качество информации в русских печатных изданиях; при Н и к о -
лае I только трем из них было дано право иметь отделы политической хроники - «Русскому инвалиду», «Северной пчеле» и «Сыну отечества» (25, с. 49-52). По другим данным, французские газеты и журналы клубом выписывались: 3 в начале 20-х годов, а в 40-х - даже 15 (26, с. 270—271), но в связи с теми или иными зарубежными событиями распространение их в России запрещалось. Фрэнкленд в 1831 г. не обнаружил в клубе никаких английских газет (14, с. 313).
Тем не менее клуб как место общения сохранял свою притягательность; приятель Пушкина дипломат Н.С.Алексеев шутливо писал ему из Бухареста: «Приготовьте мне тепленькую комнатку и ваканцию в Англинском клобе» (22, с. 145). Сам Пушкин, находясь в Москве, обещал Вяземскому «передавать свои наблюдения о духе Московского клуба», а в Петербург о происходившем в клубе сообщали ему московские корреспонденты.
Тот же Вигель отмечал, что почти все члены клуба - «люди достаточные, старые и молодые помещики, живущие в независимости, в беспечности, в бездействии... Самый оппозиционный дух, который тут находим, совсем не опасен для правительства: он, как и все прочее, не что иное, как совершенный вздор» (20, т.2, с. 314, 315). Наблюдения Вигеля совпадали, таким образом, с более ранними наблюдениями Грибоедова, Пушкина и их друзей. При том, что для последних были неприемлемы претензии «Фамусовых» монопольно выражать общественное мнение, а Вигель, переехавший в Москву из Петербурга в 1840 г., смотрел на праздных аборигенов клуба свысока как чиновник. Правда, к другим самостоятельно мыслящим членам клуба, Вигель испытывал чаще зависть и недоброжелательство, чем симпатии, не брезгуя доноса-
ми, например, на Чаадаева (20, т. 1, с. 17-23).
Английский клуб не был, таким образом, центром умственной и тем более политической жизни Москвы, не обеспечивал он и растущих запросов дворянской интеллигенции. Когда Фрэнкленд утверждал, что «в Москве существует вольность речи, мысли и действия, которой нет в Петербурге», и что в Москве, где можно «сколько угодно критиковать двор, правительство и т.д., не слишком опасаясь какого-либо вмешательства», складывается «ядро русской оппозиции» (14, с. 313-314), он основывал этот достаточно поверхностный вывод на общении с Пушкиным и его друзьями (беседовали они трижды, но не в клубе, а дома у Пушкина). Кристаллизация основных течений общественной мысли происходила вне клуба.
Переломный момент в жизни России - реформы 60-х годов -стал переломным и в судьбе Английского клуба. Общественное оживление снова уподоблялось парламенту, все в том же ограниченном смысле и не только применительно к Английскому клубу. По словам А.И.Кошелева, в связи с реформаторскими начинаниями Александра II «добрая старушка Москва превратилась чуть-чуть не в настоящий парламент»; «... в обществе, даже в салонах и клубах только и был разговор об одном предмете - о начале для России эры благих преобразований, по мнению одних, и всяких злополучий, по мнению других; и московские вечера, обыкновенно скучные и бессодержательные, превратились в беседы, словно нарочно созванные для обсуждения вопроса об освобождении крепостных людей» (28, с. 101).
К.Д.Кавелин сообщал в начале 1856 г., что «даже Английский клуб... не слишком враждебно говорит о предстоящей неизбежной развязке крепостного вопроса»: чаще члены клуба «прималчива-ют», но и не считают, как раньше, тех, кто об этом высказывается, «отъявленными якобинцами» (21, 1900, кн. 14, с. 207). В клубе, вспоминал Н.В.Давыдов, по-прежнему решались безапелляционно вопросы, волновавшие Москву, но если мнение этого весьма ограниченного кружка почиталось за истинное, то единственно потому, что совпадало с мнением начальства, а кружки и лица, не желавшие принимать его на веру, были еще исключением (29, с. 26). Вскоре выяснилось, что мнение клуба по главному вопросу совпадало с мнением лишь местного начальства - генерал-губернатора Закревского, именовавшего клуб «государственным советом», и что помещики мыслят освобождение своих крестьян не иначе, как без земельных наделов. На этот раз в Петербурге не сочли фронду москвичей «совершенным вздором». Понадобился приезд в Москву Александра II; речь его к предводителям дворянства 31 августа 1858 г. носила характер увещевания, близкого к выговору: «...Вы для своей же пользы должны стараться, чтобы вышло благо для крестьян. ...Делайте так, чтобы я мог за вас стоять» (19, т. 4, с. 44-45, 49).
Клубное большинство пыталось возместить свою неудачу на главном направлении преобразования демонстративным сверхпат-
риотизмом, противопоставленным как западничеству, так и славянофильству. А.С.Хомякова называли в клубе во время Крымской войны изменником, подкупленным англичанами (30, с. 39-40). 19 членов клуба пожелали переименовать Английский клуб в Московское собрание (31, с. 228). Когда же в 1859 г. профессор М.П.Погодин, выступая на обеде в честь нового генерал-губернатора П.А.Тучкова, предложил «извлечь пользу из этого случайного названия», напомнив, что «англичане дают европейцам образчики свободной искренней речи», что она «служит первым залогом преуспеяния государства», и призвал присутствующих говорить также, «без всяких околичностей, без чинов», результатом явилось неприглашение Погодина - мастера застольных спичей - выступить на следующем чествовании на обеде по случаю приезда князя Барятинского. «Считают меня красным», - удрученно записал более, чем умеренный Погодин, не преминувший, кстати, сказать в своей речи, что «приятельское собрание наше» - «русское в полном смысле слова» (21, 1903, кн. 17, с. 57, 155).
Это настроение еще более усилилось в связи с польским восстанием 1863 г. Старшины распорядились снять, невзирая на протесты С.А.Соболевского и М.Н.Лонгинова, портрет Чаадаева, подаренный клубу племянником и первым биографом Чаадаева, хранителем его архива М.И.Жихаревым и находившийся в библиотеке клуба (26, с. 279-281). Алексей Жемчужников, один из создателей образа Козьмы Пруткова, засвидетельствовал в написанной в 1866 г. сатире, что «клуба Английского идол» - редактор «Московских ведомостей» М.Н.Катков; этот «патриотический атлет в глазах членов клуба - «законодатель народных чувств и русских дум», причем «клуб ставит в честь сему Ликургу, что все бранит он Петербург...» (32, с. 100-101).
При всем том во второй половине 60-х годов клуб воспринимался уже как «сильно павший», хотя и «сохранивший характер светского дворянско-бюрократического чопорного собрания» (29, с. 58-59).
Когда К.П.Победоносцев при обсуждении конституционного проекта М.Т.Лорис-Меликова заклинал Александра III не учреждать «по иноземному образцу новую верховную говорильню» в дополнение к уже имеющимся, от которых «мы и без того страдаем» (33, с. 38-40), никакие клубы, дворянские и недворянские, очевидно, не подразумевались; речь шла о земствах, городских думах, новых судебных учреждениях, наконец, о прессе. Больше того, по вопросу о «говорильнях» члены Английского клуба были единомышленниками Победоносцева, отвергая идеал славянофилов - Земский собор, который совместим, как считали они, и с самодержавием и с широкой гласностью, но, по убеждению Победоносцева, был бы лишь благовидной формой вредного для России представительного начала (с чем царь полностью согласился) (34, с. 12; 35, с. 49). После же того, как при Николае II монархия вынужденно превратилась в «думскую», в клубе всегда находили сочувственный отклик заявления деятелей правых организаций и высших бюрократов
о «народном представительстве» в кавычках и о том, что «у нас парламента, слава Богу, еще нет».
Один из нетипичных членов Английского клуба, деятельный чиновник и инженер генерал А.А.Дельвиг считал, что «Москва никогда не понимала или не хотела понимать петербургской политики... » (36, с. 257). Но это «непонимание» неслужащей и невлиятельной дворянской элиты, более консервативно-охранительной, чем правящая бюрократия, не представляло теперь для правительства интереса. Обоснование выдвинутой в 1904 г. идеи создать музей Английского клуба - «...Английский клуб в свой век жизни был всегда тесно связан с общественной жизнью Москвы и всей России...» (38, с. 91) - уже не соответствовало новой действительности. Вряд ли правомерно утверждать, что в качестве просто социального института культуры клуб оставался развивающимся, динамичным организмом (26, с. 281).
В пореформенный период начинает изменяться состав клуба. По подсчетам А.И.Куприянова, в 1851 г. дворяне и чиновники составляли 88,6% его членов, купцы и почетные граждане - 3,5%, а в 1919 г. - соответственно 68,9 и 22%. Если согласиться с тем, что лица, чья сословная принадлежность не установлена (4,8%), - это представители провинциального дворянства, доля дворян и чиновников в 1910 г. оказывается несколько выше -73,7%, что, однако, не меняет наметившуюся тенденцию. Одновременно сокращалось число дворян с титулами - до 20 человек в 1910 г., что составляло 11,6% всех членов клуба (в 1851 г. -13%) (26, с. 262-263). Цифры показательные, но из них вовсе не следует, что сословный состав клуба изменился «коренным образом» и что в начале XX в. клуб был уже не аристократическим, а «разночинско-демократическим» (38, с. 84).
Не опровергают они и обобщенную характеристику клуба на завершающем этапе его истории в очерке известного адвоката и политического деятеля предреволюционной поры В.А.Маклакова, считавшего, что клуб до конца оставался оплотом московского консерватизма, объединяя замкнутый, все более редевший и не пополнявшийся кружок родовитого, но не служилого дворянства; первенствовал этот кружок лишь в дворянском самоуправлении, поставляя предводителей дворянства, и никакой политической роли не играл (39, с. 2).
Уменьшилось общее число членов клуба и его посетителей. В первой половине XIX в. насчитывалось до 600 действительных членов, не считая дожидавшихся своей очереди на избрание, но уже тогда число ежедневных посетителей и гостей - от 50 до 200 - уступало числу посетителей Немецкого и Дворянского клубов. К началу XX в. число действительных членов снизилось втрое, очередь исчезла. Сократились сроки пребывания в клубе (19, т. 3, с. 45, 733; 26, с. 264). В дни торжественных обедов, свидетельствует Гиляровский, клуб был полон и представал «в полном блеске», но такие обеды устраивались все реже, субботние обеды «накрывались на 10-15 человек», а в читальню «входишь - обычно
публики никакой» (17, с. 216-218).
Клуб испытывал хронические финансовые трудности по причине пореформенного «оскудения» дворянства; на дворянском съезде 1909 г. сообщалось, что в течение последних 20 лет дворянство теряло по 900 тыс. десятин земли ежегодно (38, с. 30). Этим в первую очередь объясняется участившийся прием в «чопорное собрание» состоятельных лиц недворянского происхождения.
Среди пореформенных членов клуба были просвещенные буржуа, внесшие заметный вклад в экономику и культуру, например, И.В.Щукин, получивший в 1905 г. дворянство вместе с чином действительного статского советника за пожертвование своей богатейшей коллекции Историческому музею, или владелец Трехгорной мануфактуры Н.И.Прохоров, также получивший в 1912 г. потомственное дворянство по высочайшему повелению. Обращенные к купечеству призывы П.П.Рябушинского не обольщаться пожалованиями в дворянство, ибо первые купцы всегда останутся последними дворянами, не находили всеобщего сочувствия. Лестным оставалось для многих и членство в Английском клубе, но, как видно из выразительных портретных зарисовок П.И.Щукина, представители новой генерации членов клуба относились к преобладавшей в клубе публике с любопытством, но снисходительно-насмешливо (41, с. 131-133).
Дифференциация дворянства, развитие элементов гражданского общества и сферы досуга заметно снизили притягательность Английского клуба. Трудности Английского клуба стали достоянием общественности в 1912 г., когда дело дошло до сдачи в аренду парадного двора, выходящего на Тверскую, под строительство торговых павильонов. Пришлось снять ненужную теперь ограду и убрать знаменитых «львов на воротах» (43, с. 138; 38, с. 8485, 89-95).
Авторы путеводителей по Москве начала 1900-х годов были уверены, что читателям сведения об Английском клубе неинтересны. Самое большее сообщалось, что это «наиболее аристократический клуб» из всех московских клубов (48, с. 27). На страницах путеводителя, изданного уже в 1917 г., не нашлось места Английскому клубу даже в маршруте экскурсии по дворянской Москве; авторы не включили его в список московских достопримечательностей, и только в статье об архитектуре Москвы было невнятно сказано, что он находится в «доме грандиозной архитектуры» (49, с. 108).
В мемуарах и дневниках начала 1900-х годов также нет подробных описаний клуба, подобных тем, что были так часты в первые десятилетия его существования. В обширных дневниках князя В.М.Голицына, кроме упоминаний о скучных обедах, мы не находим сколько-нибудь содержательных записей, касающихся клуба, - на страницах, не только относящихся к молодым годам Голицына, но и к тому времени, когда он занимал должности московского губернатора и городского головы. Из редких оценочных записей обращает на себя внимание запись 1905 г., осуждавшая подобос-
трастие, с каким относились члены Английского клуба к представителям власти: «Очень уж там низкопоклонничают перед родными господами, и это возмущает меня» (50, л. 15; 26, с. 265).
Московский губернатор в 1905-1913 гг. В.Ф.Джунковский имел, как и другие высокопоставленные чиновники, звание почетного члена клуба, но в обстоятельных его мемуарах упоминания клуба единичны. В январе 1913 г. клуб дал прощальный обед в честь Джунковского в связи с переходом его на службу в Петербург; обед носил, отметил Джунковский, «чисто семейный характер» и вместе с тем был «многолюдным» - очевидно по сравнению с обычными днями: присутствовали все 7 старшин и 95 членов клуба, из них 64 Джунковский назвал поименно (51, с. 101-103). Но из этих 64 в ином контексте, при описании тех или иных событий, встречаются на страницах воспоминаний лишь 17.
Уход клуба в тень не лишил его всех привилегий. Членство высших чинов администрации ограждало клуб не только от вторжений полиции, о чем со знанием дела писал Гиляровский, но и от полицейских поборов. Московский градоначальник генерал А.А.Рей-нбот и его помощник полковник В.А.Кроткий, обложившие данью под видом добровольных пожертвований на цели благотворительности почти все клубы в Москве (наравне с ресторанами, гостиницами, кинотеатрами и домами свиданий), сделали исключение для Английского и Дворянского клубов (52; 53). После назначения сенатской ревизии и отставки Рейнбота, да и после его осуждения в 1911 г. он тем не менее остался членом клуба (через два месяца он был помилован).
Справедливости ради следует сказать, что не был исключен из клуба и бывший председатель I Государственной думы профессор С.А.Муромцев, подписавший после разгона Думы Выборгское воззвание с призывом к пассивному неповиновению правительству и отбывший за это, как все «выборжцы», трехмесячное одиночное тюремное заключение. Между тем московских «выборжцев» отстранили по требованию администрации от участия в дворянских обществах. Клуб же своих «не выдавал», сохраняя традицию относительной независимости.
Членов клуба, судя по всему, устраивало положение «почтенной реликвии». Но и в таком виде он был обречен. Февральская революция, открыв двери дворца на Тверской всем желающим, превратила его в более многолюдную «говорильню», чем те, каких страшились в XIX в. Вероятно, одно из последних свидетельств о жизни клуба - лаконичная, но точная и взвешенная запись в дневнике историка Ю.В.Готье, датированная 23 декабря 1917 г.: «Вечером обедал в Английском клубе; довольно много генералов в штатском (Зайончковский, Нилов) и вообще бывших людей; большая азартная игра; бывшие люди обладают выдержкой и воспитанием, а кроме того, в клубе стараются отвлечься от скорбных дум» (54, с. 177).
Литература
1. Буторов А. Московский Английский клуб. - М., 1999.
2. Завьялова Л. Новый род собрания, называется клоб... Метаморфозы Английского клуба в России // Родина. - М., 2003. - № 5/6.
3. Москва и ее жизнь / Сост. Кумов Р. - СПб., 1914.
4. Словарь современного русского литературного языка. - М.; Л., 1954. - Т.3.
5. Взаимодействие исполнительной власти и Государственной думы в начале ХХ века // Россия в условиях трансформаций. М., 2002. - Вып.20.
6. Первые сорок лет сношений между Россией и Англией: Грамоты. -СПб., 1875.
7. Майков Л.Н. Рассказы Нартова о Петре Великом. - СПб., 1891.
8. Вайнштейн О. Храмы вежливости и комфорта. Клубная жизнь в Англии XIX века // Родина. - М., 2003. - № 5-6.
9. Шильдер Н.К. Император Николай Первый, его жизнь и царствование.
- М., 1996. - Кн.1.
10. Бартенев П.И. К истории Московского Английского клуба // Русский архив. - М., 1889. - № 5.
11. Волович Н.М. Пушкин и Москва. Сборник статей. М., 1994. - Вып.
2 .
12. Стендаль. Собрание сочинений. - М., 1949. - Т. XV.
13. Виноградов А.К. Стендаль и его время. - М., 1938.
14. Казанский Б. Разговор с англичанином // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. - М.; Л., 1936. - Вып. 2.
15. Кюстин де А. Россия в 1839 году. - М., 2000. - Т. 2.
16. Жихарев С.П. Записки. - М.; Л., 1955.
17. Гиляровский В.А. Москва и москвичи. - М., 1979.
18. Вяземский П.А. Воспоминания о 1812 годе // Русский архив. - М., 1869. - № 1.
19. История Москвы в шести томах. - М., 1954.
20. Вигель Ф.Ф. Записки. - М., 1928.
21. Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П.Погодина. - СПб., 1888. - 1910.
- Кн. 1-22.
22. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. - М.; Л., 1941. - Т. XIV.
23. Литературное наследство. - М., 1952. - Т. 58.
24. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в десяти томах. Л., 1979.
- Т. 10.
25. Нифонтов А.С. Россия в 1848 году. - М., 1949.
26. Куприянов А.И. Московский английский клуб: Очерк истории досуга московской элиты конца XVIII - начала ХХ вв. // Чтения по истории русской культуры. - М., 2000.
27. Максимов М. По страницам дневников и писем А.И.Тургенева // Прометей. - М., 1974. - Т. 10.
28. Русское общество 40-50-х годов XIX в. Ч. 1.
29. Московская старина: Воспоминания москвичей прошлого столетия.
- М., 1989.
30. Цимбаев Н.И. Московские споры либерального времени... // Русское общество 40-50-х годов XIX в. Ч. 1. Записки А.И.Кошелева. М., 1991.
31. Сборник старинных бумаг, хранящихся в архиве П.И.Щукина. - М., 1899. - Ч. 5.
32. Поэты 1880-1890-х годов. - М.; Л., 1964.
33. Перетц Е.А. Дневник. - М.; Л., 1925.
34. Письма Победоносцева Александру III. - М., 1926. - Т. 2.
35. К.П.Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки. - М.; Пг., 1923. -Т. 1. Полут. 1.
36. Полвека русской жизни: Воспоминания А.А.Дельвига 1820-1870. -М.; Л., 1930.
37. «Государь действует твердо и неуклонно» [Шереметьев С.Д.] Очерк графа С.Д.Шереметьева об императоре Александре III // Ист. архив. - М., 1994. - № 4.
38. Бессонов В.А. Московские задворки. - М., 2002.
39. Маклаков В.А. Москва и москвичи // Иллюстрированная Россия. -Париж, 1929. - № 5.
40. Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в 1907-1914 гг. - Л., 1990.
41. Щукин П.И. Воспоминания. Из истории меценатства России. - М., 1997.
42. Голицын С. Записки уцелевшего // Дружба народов. - М., 1990. -
№ 3.
43. Никольский В.А. Старая Москва. - Л., 1924.
44. Лотман Ю.М. Пушкин. - СПб., 1995.
45. Рабинович М.Г. Город и поэт (к этнографическому источниковедению) // Сов. этнография. - М., 1985. - № 1.
46. Бродский Н.Л. Евгений Онегин. Роман А.С.Пушкина. - М., 1950.
47. Сытин П.В. Из истории московских улиц. - М., 1952.
48. Москвич Г. Иллюстрированный путеводитель по Москве и окрестно-с т я м
Изд. 5. - СПб., 1911.
49. По Москве. Прогулки по Москве и ее художественным и просветительным учреждениям. - М., 1917.
50. ОР РГБ. Ф. 75. Т. 26.
51. Джунковский В.Ф. Воспоминания. М., 1997. - Т. 2.
52. Дело б. московского градоначальника Рейнбота и его помощника Кроткого. - СПб., 1911.
53. ГА РФ. Ф. 827. Оп.1. Д.202. Т. 1.
54. Готье Ю.В. Мои заметки // Вопросы истории. - М., 1991. - № 7-8.
