Научная статья на тему 'Классический текст в горизонте социальной метафизики'

Классический текст в горизонте социальной метафизики Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
98
48
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
КЛАССИКА / ТЕКСТ / МЕТАФИЗИКА / БЫТИЕ / ЯЗЫК / АВТОР / ЧИТАТЕЛЬ / THE CLASSICS / TEXT / METAPHYSICS / BEING / LANGUAGE / AUTHOR / READER

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Михайлова Марина Валентиновна

Классический текст рассматривается с позиций онтологической эстетики как диалогическая структура. Метафизическая потребность, лежащая в основе искусства, особенным образом реализуется в литературе. Благодаря совершенному тексту, гармонично соединяющему стратегии значения и присутствия, становится возможным эстетическое событие встречи автора, читателя и языка, имеющее важнейшим своим следствием перенастройку личности в согласие человека, общества и мира

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Classical text within social metaphysics

The article deals with the problem of classical text considered from the point of view of ontological esthetics as a dialogical structure. The metaphysical requirements constructing the base for the art is realized in literature in a special way. Th e perfect text harmoniously connecting the strategies of meaning and presence promotes an esthetic event of meeting between the author, the reader and the language, leading to the reconfi guration of an individual in harmony of personality, society and the world as a major consequence.

Текст научной работы на тему «Классический текст в горизонте социальной метафизики»

М. В. Михайлова

КЛАССИЧЕСКИЙ ТЕКСТ В ГОРИЗОНТЕ СОЦИАЛЬНОЙ МЕТАФИЗИКИ

Понятие классического как качественного, испытанного временем, сегодня активно эксплуатируется рекламным дискурсом. При этом, правда, представление о классической мере снижается. Вместе с тем развитие экранных технологий, маргинализация интеллигенции, формализация образования [1; 2] снизили социокультурный статус литературной классики. Социологи, следуя П. Бурдье, видят в классике институт, транслирующий авторитарные стратегии власти через идеологизированную школу. Скучной классике противопоставляют массовую продукцию, отвечающую потребностям многомиллионной публики. С точки зрения герменевтики классика — результат культурного осознания, сохраняющего образцовые тексты с мощным эстетическим и экзистенциальным ресурсом [3].

Конфликт подходов обнаруживает проблематичность культурной ситуации и предстает как вопрос о ценностной иерархии и картине мира: социологи видят мир как рынок (общество равных возможностей, конвертация всего в единый эквивалент, потребление как основная жизненная стратегия), герменевтики — как пир (общество как иерархическое целое, неповторимость и уникальность лиц и вещей, благодарение как основная жизненная стратегия). Отношение к классике — интеллектуальный и нравственный поступок, проявляющий мировоззренческие позиции.

Социологический подход к классике, претендуя на объективность, дистанцируется от эстетического рассмотрения текста и сосредоточивается на социальных механизмах, рождающих потребность в классическом, и стратегиях формирования канона [4; 5]. При этом утрачивается предмет исследования: социальные значения текста невозможно адекватно прочесть, не учитывая специфики литературы. Кроме того, канон несводим к идеологической конструкции. Классика иногда назначается сверху, но такой канон существует не дольше насаждающего его режима. Нерешенным остается и вопрос о том, почему далекие от идеологических игр тексты становятся классикой и долго остаются актуальным чтением.

Герменевтический подход более адекватен предмету рассмотрения: он обнаруживает в самом тексте предпосылки его канонизации. Назначить классику можно, но устоит в потоке времени только тот текст, чье совершенство подтверждено культурным отбором и читательским интересом. Классика возникает на скрещении онтологического и конвенционального, структурного и социального.

Классика гарантирует и непрерывность традиции, и возобновление стремления к совершенству. Поэтому идея классического возникает в культурах иерархичных, ориентированных на традицию, представление о целостности и завершенности мира, в котором возможно совершенство. Падение статуса классики сегодня связано с тем, что постиндустриальное общество отказывается от ценностных иерархий (вместо ценностей — ценники) и понимания мира как завершенного целого.

Классика — радость знатоков, освященная временем и разделенная читательским сообществом. Ее формируют профессионалы, способные видеть потенции текста

© М. В. Михайлова, 2011

и внутреннее правило культурной традиции [6; 7]. Механизм канонизации описывает Пушкин: «В других землях писатели пишут или для толпы, или для малого числа. Сии, с любовию изучив новое творение, изрекают ему суд, и таким образом творение, не подлежащее суду публики, получает в ее мнении цену и место, ему принадлежащие» [8, с. 372]. Под знатоками разумеются ценители словесности, чье суждение, основанное на любви и понимании, принимается публикой, что предполагает в последней смирение и способность прислушиваться к мнению учителей. То же явление Бурдье описывает иначе: «Художник может добиться победы на символическом поле, только проигрывая (хотя бы в ближайшей перспективе) на поле экономическом, и наоборот (во всяком случае, в долгосрочной перспективе)» [9, р. 123]. Элитарность произведения предстает как тонкий маркетинговый ход: он сулит финансовые потери, зато после умелого тиражирования мнения «малого числа» завоевывает символический капитал, легко конвертируемый в экономический. Классика рассматривается как альтернативная стратегия рыночного успеха наряду с массовой и культовой литературой.

Иногда считается, что совершенный текст предельно выверен, как стрела, летящая в цель. В действительности эстетическое совершенство не обязательно сопровождается отточенностью формы. Классический текст может быть не свободен от недостатков, но при этом наполнен жизнью. С точки зрения формалистов и структуралистов, качество текста связано с семиотическим критерием — способностью порождать новые значения в новых рецепциях. При высоком структурном усложнении текст обнаруживает свойства самовозрастающего логоса, неограниченно порождающего новые смыслы [10].

С точки зрения социальной метафизики интересен онтологический критерий совершенства, предполагающий соответствие текста миру как прообразу. Об этом говорил В. В. Бибихин в связи с проблемой литературного перевода: «Настоящая вещь с самого начала несет в себе свой собственный перевод. <...> Раз однажды человеком и человечеством достигнута подлинность, в которой они ощутили полноту бытия или хотя бы угадали ее в предвосхищении, все последующее будет непрестанным переводом этого подъема на бесчисленные языки» [11, с. 235-236]. Онтологическая подлинность высоко ценится искушенным читателем, так как отвечает сокрытому в нас метафизическому желанию, направленному на Другое и не знающему удовлетворения, поскольку желающий смертен, а желаемое невидимо [12]. Бытийная насыщенность эстетического опыта связана с его самодостаточностью: эстетическое событие исключено из рациональных связей повседневности и потому освобождает энергию метафизического желания. Метафизический переход происходит именно при чтении совершенных текстов: посредственная литература лишь воспроизводит готовые клише и удваивает риторику повседневности.

Признание в тексте наряду с семиотическим онтологического аспекта позволило Х. У Гумбрехту развернуть эстетику присутствия. Кризис современной культуры он связывает с иссушившим чувствительность устойчивым предпочтением значения и пренебрежением присутствием, а выход усматривает в переоткрытии «производства присутствия». Эстетическое переживание представляет собой «колебание между эффектами присутствия и эффектами значения» [13, с. 110] и характеризуется полнотой проживания и изъятостью из повседневности, внушая «особое чувство интенсивности, которого не найти в исторически и культурно конкретном мире повседневности» [13, с. 103]. Эстетическому переживанию сопутствует настрой «открытости и сосре-

доточенности», «затерянности в сосредоточенной интенсивности» [13, с. 107-108], откуда рождается ощущение эпифании — «самораскрытия Бытия» [13, с. 120]. Фундаментальным свойством эстетического предмета выступает способность «производить присутствие», обновлять чувство жизни.

Поскольку исходным импульсом автора служило метафизическое переживание, в результате чтения мы и обнаруживаем себя в пространстве невозможного опыта. Словесная структура хранит авторский опыт полноты бытия, существующей в этом мире как блаженство и как страдание, и раскрывает в нас способность быть. В процессе чтения восприятие освобождается от плененности вещами к восчувствованию мира. Слово присутствие, предложенное и обоснованное В. В. Бибихиным как перевод Dasein, не только вводит нас в контекст хайдеггеровской онтологии, но означает и пробужденное бытие в настоящем, и бытие при: рядом и ниже, при царственной сути мира.

Сложная конструкция текста нужна именно потому, что бытийное переживание не поддается элементарной вербализации, но можно создать эстетические условия для того, чтобы оно состоялось. Гумбрехт говорит о чтении для настроения: чтение позволяет ощутить плотность жизни, что невозможно в разреженной повседневности. Материальное строение текста формирует атмосферу, вполне конкретно обволакивающую читателя и позволяющую чувствовать прикосновение реальности [14]. Физическое воздействие текста отмечал раньше скептичный Набоков. Он подчеркивал сугубо интеллектуальный характер чтения и однако качество текста определял через телесное ощущение — «контрольный холодок» вдоль позвоночника [15, с. 29].

Метафизика текста имеет социальную природу: уникальное переживание автора в процессе рецепции становится достоянием других и рождает сообщество текста. Тезис о диалогичности текста давно и прочно вошел в эстетику, но прежде философов это засвидетельствовали сами писатели. Достаточно вспомнить того же Набокова, с нежным воодушевлением описывающего встречу автора и читателя в ландшафте текстового мира: «Мастер лезет вверх по нехоженому склону и там, на ветреной вершине, встречает — кого бы вы думали? — счастливого и запыхавшегося читателя, и они кидаются друг другу в объятия, чтобы уже вовек не разлучаться — если вовек пребудет книга» [15, с. 24-25].

Адекватное понимание текста возможно, если исследователь исходит из его событийности. Так, у Рикера [16] текст представлен как место встречи автора, читателя и языка: конфигурация, формально устойчивая структура текста, раскрыта как к пре-фигурации (творческому авторскому опыту), так и к рефигурации (развертыванию текстового опыта во внутреннем мире читателя).

Полноправное участие языка в событии текста рождает уникальную в культуре и специфичную для литературы ситуацию триалога: поскольку диалог сам по себе исключает возможность безличности, язык выступает как полноправный Ты наряду с автором и читателем. В диалогическом эстетическом событии язык раскрывается как Другой [17]. Личностную активность языка также прежде исследователей отрефлек-тировали поэты. Так, И. Бродский утверждает, что стихи пишутся большей частью по подсказке языка, и часто мысль пишущего заходит много дальше предусмотренного (здесь он цитирует любимую им Марину Цветаеву: «Поэт — издалека заводит речь. Поэта — далеко заводит речь»). Через поэта язык вполне реализует свои познавательные возможности, и возникает опыт интенсивности, испытав который, невозможно не

стремиться к повторению [18]. И. Бродский свидетельствует об опыте писателя, но та же энергия сильного миросозерцания и мироощущения захватывает и читателя, создавая влечение к литературе.

Признание событийности текста рождает проект евхаристической герменевтики — «того теоретического пространства, в котором становится возможным помыслить рассказ, рождающийся из слышания в событии встречи» [19]. Классика в своей онтологической полноценности раскрыта к соборному бытию. Мир в тексте представлен как дар и данность. По Э. Левинасу, «мир — это то, что нам дано». Поскольку все предметы желания содержатся в уже данном мире, всякое желание несет в себе «радость, связанную. с самим фактом, что мир — дан. Мир — это мир, открытый нашим намерениям; это щедрость земной пищи, в том числе раблезианской; это мир, где молодость счастлива и нетерпелива в желаниях. <...> Объект предназначен для меня, он мой. <...> Факт данности и есть Мир» [12, с. 22].

Классика обновляет переживание мира как данности и дара, так как «самоценная фиксированная речь» (Б. В. Томашевский) не имеет иного предназначения, кроме гимнического. Совершенный текст — созерцание мира как данности, что предполагает не эйфорическое предпочтение красивого в качестве темы или сюжета, но построение поэтической речи как благодарения за дар жизни. Мир и собственное присутствие в нем переживаются в тексте как событие, которое может быть трагичным, но от этого лишь возрастает его значимость. Настрой благодарения сообщается читателям и обогащается ценностью соборного общения, причастности культурной традиции и открытости национальному бытию. Социально-метафизическое значение классики состоит и в создании диалога с бессмертными: читающий Пушкина или Шекспира собеседует с ними.

О классике как теодицее, претворяющей непросветленную повседневность в гармоничность подлинного бытия, убедительно писал С. С. Аверинцев. Формальная упорядоченность совершенного текста, отсылая к целому мира и позволяя слышать голос человека в сопровождении «органного фона для этого голоса, “музыки сфер”», преодолевает бессмысленность: «Классическая форма. не то чтобы утешает. она задает свою меру всеобщего, его контекст, — и тем выводит из тупика частного» [20, с. 410].

Гармонизирующая сила классического текста и вызывает попытки его сакрализации: ощутившие его благотворное воздействие придают ему статус боговдохновенного писания. Не обращаясь к столь торжественному дискурсу, можно с уверенностью констатировать, что потенциал классики огромен: она инициирует самопознание человека через отношения с другим, гармонизирует личное и национальное бытие.

Текст как машина метафизического перехода срабатывает не всегда. Одни тексты рождают эстетический опыт в определенный момент, но невнятны следующим поколениям, другие обладают избирательным действием, требуя совпадения личностных конфигураций автора и читателя. Не у всех способность к восприятию литературы разработана: как и все способности, талант читателя, во-первых, требует постоянного упражнения и некоторого руководства опытных знатоков, во-вторых, дается людям в разной мере. Невозможно гарантировать каждому набоковский «контрольный холодок». Тем не менее литература с момента изобретения книгопечатания весьма демократична, а язык благодарно откликается на попытки познать его. Поэтому классика открывается любому, кто готов приложить усилие к делу чтения.

1. Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Интеллигенция: заметки о литературно-политических иллюзиях. М.; Харьков, 1995.

2. Казаков А. А. Модель положения русской литературной классики в современной социокультурной ситуации // Межрегиональные исследования в общественных науках. URL: http:// www.iriss.ru/grantee_display?id=000150071334 (дата обращения: 12.01.2011).

3. Карасев Л. В., Захаров А. А. О несовершенстве книги, телесности, а также читаемом и нечитаемом // Сайт издательства «Новое литературное обозрение». URL: http://www.nlobooks.ru/ rus/nz-online/619/1616/1623 (дата обращения: 20.02.2011).

4. Гудков Л. Д. Эволюция теоретических подходов в социологических исследованиях литературы // Проблемы социологии литературы за рубежом. М., 1983.

5. Классик, современный классик, культовый автор, модный писатель. Круглый стол // Иностранная литература. 2007. № 5.

6. Гаспаров М.Л. Первочтение и перечтение: к тыняновскому пониманию сукцессивности стихотворной речи // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988.

7. Компаньон А. Демон теории: литература и здравый смысл. М., 2001.

8. Пушкин А. С. Критикою у нас большею частию занимаются журналисты. // Пушкин А. С. Собр. соч.: в 10 т. М., 1962. Т. 6.

9. Bourdieu P. Les Regles de l’art: Genese et structure du champ litteraire. Paris, 1992.

10. Лотман Ю. М. Семиотика культуры и понятие текста // Лотман Ю. М. Избранные статьи: в 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1.

11. Бибихин В. В. К переводу классических текстов // Бибихин B. B. Слово и событие. М., 2001.

12. Левинас Э. Избранное: Тотальность и Бесконечное. М.; СПб., 2000.

13. Гумбрехт Х. У. Производство присутствия: чего не может передать значение. М., 2006.

14. Гумбрехт Х. У. Чтение для «настроения»? Об онтологии литературы сегодня // Новое литературное обозрение. 2008. № 94.

15. Набоков В. В. О хороших читателях и хороших писателях // Набоков В. В. Лекции по зарубежной литературе. М., 1998.

16. Рикер П. Время и рассказ. М.; СПб., 1999.

17. Лехциер В. Л. Неизбежность триалога (к вопросу о специфике художественного метода) // Mikstura verborum’99: Онтология, эстетика, культура. Самара, 2000.

18. Бродский И. А. Нобелевская лекция // Библиотека Максима Мошкова. URL: http://lib.ru/ BRODSKIJ/lect.txt (дата обращения: 24.02.2011).

19. Филоненко А. С. Свидетель в евхаристической антропологии // Богослов.ш: научный богословский портал. URL: http://www.bogoslov.ru/text/1246617.html (дата обращения: 20.02.2011).

20. Аверинцев С. С. Ритм как теодицея // Аверинцев С. С. Связь времен. Киев, 2005.

Статья поступила в редакцию 16 июня 2011 г.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.