CC BY
483
КИТАЙ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ: ОТ ТОРГОВЛИ К СТРАТЕГИЧЕСКОМУ ПАРТНЕРСТВУ
Константин СЫРОЕЖКИН
доктор политических наук, профессор, главный научный сотрудник Казахстанского института стратегических исследований при Президенте Республики Казахстан (Алматы, Казахстан)
Сегодня о КНР говорят и пишут, либо восторгаясь ее успешными социально-экономическими преобразованиями, либо гипертрофируя угрозы, которые могут возникнуть в связи с новой ролью Пекина в мире. Оба подхода имеют право на существование, однако реальная жизнь гораздо многоцветнее, ее довольно сложно обрисовать лишь в черно-белых тонах.
■ Безусловно, КНР динамично развивается, однако делать акцент лишь на «растущей мощи Китая», забывая о сопутствующих росту проблемах, вряд ли целесообразно. По мнению автора этих строк, с точки зрения оценки проблем мировой и региональной безопасности совокупность упомянутых проблем гораздо весомее, нежели «мощь Китая»1. Это — во-первых.
■ Во-вторых, преувеличение «мощи Китая» порождает иррациональные страхи и различного рода фобии, что мешает адекватно оценить его внешнюю политику, реанимируя концепции «экономического и демографического поглощения Китаем своих соседей». Как представляется, это явная гиперболизация. Вне всякого сомнения, в последние годы стала очевидной тенденция к укреплению экономических позиций
1 Об этом подробнее см.: Сыроежкин К.Л. Проблемы современного Китая и безопасность в Центральной Азии. Алматы: КИСИ, 2006.
КНР в Центральной Азии в целом и в Казахстане в частности, но я бы не драматизировал ситуацию. Если внимательнее присмотреться к данным, характеризующим прямые иностранные инвестиции и объемы внешнеторговых операций, то по этим показателям даже в РК, не говоря уже о других государствах региона, доля Китая не превышает 10%2. Сегодня он как никогда нуждается в новых источниках поступления сырья (особенно энергоресурсов) и рынках сбыта своей продукции. В этом плане ЦА (в первую очередь Казахстан) является довольно привлекательным регионом. Однако то, что наблюдается в торгово-экономических отношениях между КНР и странами ЦА, — нормальный процесс, вполне вписывающийся в общемировую тенденцию к экономической глобализации. Другой вопрос, что как сам по себе, так и главным образом с учетом его китайской специфики, а также характера взаимоотношений заинтересованных «игроков» в регионе он несет в себе потенциальную угрозу национальной безопасности и именно в этом контексте будет оцениваться присутствие Китая в регионе.
2 Об этом подробнее см.: Сыгроежкин К. Казахстанско-китайское торгово-экономическое и инвестиционное сотрудничество: состояние и проблемы // Казахстан в глобальных процессах, 2006, № 1. С. 43—49.
Используя благоприятный момент
Распад СССР и возникновение по периферии Китая новых независимых государств существенно изменили геополитическое значение КНР в Центральной Азии. Россия и новые независимые страны постсоветской ЦА, находившиеся в состоянии политического и экономического кризиса, сняв «угрозу с севера», обеспечили Пекину уникальную возможность решить комплекс задач по «усилению Китая». С одной стороны, ему удалось сосредоточить основное внимание на урегулировании внутренних проблем, связанных с развитием экономики и восстановлением «Большого Китая», с другой — увеличить масштабы своего воздействия как на международные процессы в целом, так и на региональные (особенно), используя специфические механизмы.
В КНР отчетливо понимали, что внутренняя нестабильность в ЦА и нерешенность ряда проблем между ее новыми независимыми государствами будут «дополнены» борьбой за распределение сфер влияния в регионе между Россией, Турцией, Ираном и США, открытое противоборство с которыми не входило в ближайшие планы Пекина.
Именно поэтому, используя имевшиеся уже на тот период преимущества в сфере расширения торгово-экономических связей со странами ЦА и ограничивая доступными внутренними средствами уровень негативного воздействия происходящих в ней процессов на мусульманские регионы КНР, в остальном Пекин занимал апробированную тысячелетиями политику выжидания, предоставляя государствам ЦА возможность самим определиться с внешнеэкономическими и политическими приоритетами. Руководство КНР более или менее устраивало экономическое присутствие в данном регионе США, ограничивающее степень влияния в нем Ирана и обеспечивающее хотя бы видимость рыночных преобразований, а также ослабление воздействия националистически настроенных политических сил. Устраивало Китай и присутствие в ЦА России, выполняющей аналогичную функцию в отношении усиливающегося влияния Турции3
Существенное значение для политики Пекина в регионе имела и оценка социальнополитической ситуации в его новых странах, которая, исключая Таджикистан, считалась «относительно стабильной». По мнению Китая, этому способствовало то обстоятельство, что «несмотря на значительные изменения, произошедшие в политической структуре государств, на переименование либо ликвидацию бывших коммунистических партий, реальная власть по-прежнему находится в руках реформаторов из числа руководства этих партий»4. Поэтому в качестве первоочередной задачи внешней политики руководства КНР, обеспечивающей (помимо прочего) и решение проблемы ограничения влияния на мусульманские регионы Китая исламских фундаменталистов и пантюркистов, ставилась цель «всеми силами поддерживать существующую политическую власть в государствах Центральной Азии», поскольку, по мнению китайских аналитиков, эта власть «так же сохраняет настороженность по отношению к пантюркизму и фундаментализму, строго ограничивая сферы их влияния, особенно исламского фундаментализма»5. Такая постановка вопроса детерминировалась необходимостью сохранения в преимущественно мусульманских районах КНР стабильности, которая, по мнению как центрального, так и регионального руководства Китая, «находилась в прямой зависимости от ситуации в обретших суверенитет соседних мусульманских республиках»6.
3 См.: Чжунъя яньцзю, 1992, № 1-2. С. 14—15; Hurris L.C. Xinjiang, Central Asia and the Implications for China’s Policy in the Islamic World // The China Quarterly, March 1993, No. 2. P. 125.
4 Чжунъя яньцзю (сводный номер), 1993. С. 24.
5 Там же. С. 29.
6 Hurris L.C. Op. cit. P. 125.
В начале 1990-х годов Пекин ставил в качестве приоритетных следующие задачи своей политики в ЦА:
■ решение проблемы границ;
■ ограничение влияния идеологии пантюркизма, политического ислама и этнического сепаратизма на приграничный с ЦА и в значительной степени населенный мусульманами неспокойный Синьцзян-Уйгурский автономный район;
■ расширение торгово-экономических связей со странами ЦА на двусторонней основе с целью сохранения здесь своего ограниченного политического присутствия и, по возможности, расширенного экономического влияния, обеспечивающих создание в регионе собственных «опорных баз» и освоение обширного центральноазиатского рынка;
■ стабилизация в ЦА баланса политических сил, гарантирующая, с одной стороны, незыблемость действующих политических режимов, с другой — сохранение определенной степени разногласий между ними7.
Одной из характерных черт политики КНР в регионе (кстати говоря, сохранившейся до настоящего времени) был дифференцированный подход к его новым государствам. Китай строил свои отношения с той или иной страной, учитывая перечисленные ниже факторы:
■ геополитическое положение государства и его роль в постсоветской ЦА, уровень социально-экономического потенциала, степень его активизации и перспектива использования в интересах прогресса приграничных районов КНР;
■ расклад политических сил, возможности руководства контролировать развитие внутриэкономической и политической ситуации, а также степень социальной и межэтнической стабильности, гарантирующие исключение возможного «проникновения» на территорию приграничных регионов Китая негативных последствий социально-политических и национальных процессов, протекающих в ЦА;
■ форма деятельности религиозных организаций и степень воздействия религии (главным образом — ислама) на проводимую руководством страны внешнюю и внутреннюю политику;
■ характер отношений с Российской Федерацией, государствами мусульманского мира, КНР и другими субъектами международного права;
■ сопоставимость типа социально-экономического и политического развития с «китайской моделью» и «внешнеполитическими установками КНР».
Именно этими обстоятельствами объясняется повышенный интерес Китая к Казахстану (наиболее протяженная общая граница, на которой имелось 11 спорных участков; значительный экономический и ресурсный потенциал; отсутствие устоявшихся религиозных традиций; дислокация на его территории части уйгурских организаций, выступающих за независимость Синьцзяна) и к Кыргызстану (общая, нуждающаяся в уточнении граница; ресурсный потенциал; ограниченное влияние ислама; дислокация на его территории части уйгурских организаций, выступающих за независимость
7 См.: Дунъоу Чжунъя яньцзю (Исследования по современной Центральной Азии) / Под ред. Чжан Бао-го. Урумчи, 1999; Чжунго юй Чжунъя (Китай и Центральная Азия) / Под ред. Сюэ Цзюньду, Син Гуанчэна. Пекин, 1999. С. 183—224; Чжунго юй Чжунъя яньцзю вэньцзи (Сборник исследований по Китаю и Центральной Азии) / Под ред. У Фухуаня, Чэн Шимина. Урумчи, 1998. С. 7.
Синьцзяна). Внимание к Таджикистану ограничивалось почти исключительно проблемой урегулирования совместной границы, к Узбекистану — как государству, единственному в ЦА, пытавшемуся следовать «китайской модели» реформ, а к Туркменистану (со второй половины 1990-х гг.) — как к стране, поддерживающей контакты с движением «Талибан». При этом Узбекистан оценивался как несомненный лидер ЦА и наиболее перспективный торгово-экономический и политический партнер КНР, а Туркменистан — как стабильно развивающееся государство. По мнению китайских аналитиков, «по сравнению с Казахстаном и Кыргызстаном, трудности, стоящие перед Узбекистаном и Туркменистаном, не носят такой серьезный характер... Обе страны отличаются упорядоченным производством и общественной жизнью»8. Подобная оценка во многом определялась, по-видимому, как «сопоставимым с китайской моделью» типом реформ, взятым на вооружение И. Каримовым и С. Ниязовым, так и отсутствием серьезных межгосударственных проблем между КНР и этими странами — прежде всего таких, как проблемы общности границ и присутствия на территории другого государства значительной по численности этнической диаспоры, что характерно для отношений Китая с Казахстаном и Кыргызстаном9.
Наглядно эта дифференциация проявляется в объемах и характере торгово-экономических контактов КНР со странами ЦА в начале 1990-х годов: Казахстан имеет здесь лидирующее положение, а доли Узбекистана, Таджикистана и Туркменистана ничтожны10.
Но во второй половине 1990-х годов подходы Китая в отношении ЦА несколько изменились. Во главу угла уже ставились не только сугубо экономические, но и геостратегические интересы. Именно этим можно объяснить стремительное увеличение объемов торгово-экономических операций с Узбекистаном, Кыргызстаном, даже с Таджикистаном, а также переход на качественно новый уровень отношений с Казахстаном11. Этим же объясняется и постановка на первый план в контактах КНР с государствами ЦА вопросов коллективной безопасности и «борьбы с исламским фундаментализмом».
Инициированное Китаем заключение в Шанхае в апреле 1996 года «Соглашение относительно укрепления доверия в военной сфере в пограничных районах» и подписанное в Москве в апреле 1997-го «Соглашение о взаимном сокращении вооруженных сил в пограничных районах» заложили основу для создания «Шанхайской пятерки», которая в конце 1990-х годов трансформировалась в «Шанхайский форум», а в июне 2001-го — в Шанхайскую организацию сотрудничества. И самое примечательное заключается в том, что уже тогда, в середине 1990-х годов, Пекин видел в создаваемой организации «проводника» его интересов в ЦА. Во всяком случае, именно наличие «Шанхайской пятерки», в которой, начиная с апреля 1997 года, формат переговоров был изменен с двустороннего (Китай — четверка постсоветских республик) на пятисторонний (каждый из пяти членов представлял самостоятельный субъект переговоров), позволило КНР успешно решить свою главную проблему — урегулировать вопрос по спорным границам12, оставив при этом открытыми (до настоящего времени) сопутствующие пограничные проблемы.
8 Чжунъя яньцзю, 1994, № 3—4. С. 28—29.
9 См.: Дунъоу Чжунъя яньцзю, 1997, № 2. С. 29—32.
10 Об этом подробнее см.: Сыгроежкин К.Л. Китай и Центральная Азия: политические отношения и торгово-экономическое партнерство // Казахстан-Спектр, 1997, № 1—2. С. 61—67.
11 В июне 1997 года для Китайской национальной нефтяной компании успешно завершился тендер, согласно которому она получила 60%-й пакет акций АО «Актюбинскнефть». Тем самым была заложена основа для расширения присутствия КНР в нефтегазовом секторе РК и реализации «проекта века» по строительству нефтепровода из Западного Казахстана в Западный Китай.
12 Основное соглашение по границе с Россией подписано в ноябре 1997 года, дополнительное — в октябре 2004 года. С Казахстаном основное соглашение по границе подписано в апреле 1994 года, дополнительное — в сентябре 1997 года. С Кыргызстаном основное соглашение подписано в июле 1996 года, дополнительное — в августе 1999 года. С Таджикистаном основное соглашение подписано в феврале 1999 года, дополнительное — в мае 2002 года.
Не менее важно и то, что во многом благодаря ШОС Китаю удалось решить значимые для него геополитические вопросы. Именно в Шанхае началось формирование стратегического альянса Россия — КНР, «способного создать противовес доминированию стран Запада», о чем заявил в ходе своего визита в Шанхай президент РФ Б. Ельцин. Он достаточно четко сформулировал идею о том, что нельзя согласиться с ситуацией, когда одно государство диктует свои условия всему миру.
В ходе официального визита в Казахстан 4—6 июля 1996 года аналогичную по сути мысль высказал и Цзян Цзэминь. Выступая в парламенте РК, он обратил внимание на видение основных проблем мира китайской стороной и недвусмысленно подчеркнул необходимость «изменения несправедливого, нерационального международного экономического порядка» и установления более тесного взаимодействия по линии Юг — Юг. Причем Китай, считая себя инициатором этой идеи и учитывая перспективу собственного геополитического положения, уже тогда предлагал свои услуги в роли координатора подобного сотрудничества13. Другими словами, уже в 1996 году Пекин выдвинул новую концепцию блокового противостояния развивающихся стран развитым государствам, которым было недвусмысленно предложено несколько сократить свои запросы в пользу стран «третьего мира».
Подводя итог этого периода, приходится констатировать, что Китай довольно эффективно использовал благоприятный момент, связанный с распадом СССР и геополитическим вакуумом, образовавшимся на просторах ЦА. Во-первых, в основном был закрыт пограничный вопрос. Территориальный спор разрешился в пользу КНР, и государства ЦА лишились важного козыря в дальнейших переговорах с Пекином по существующим до настоящего времени проблемам. Во-вторых, Китай не только создал экономические позиции во всех республиках региона, но и обеспечил за счет их экономического потенциала развитие провинций «большого северо-запада»14. В-третьих, в соглашениях, подписанных с этими странами, КНР удалось не только заручиться их поддержкой относительно необходимости борьбы с этническим сепаратизмом и тем самым внести некоторый раскол в «мусульманское единство» народов Синьцзяна и коренных этносов государств региона, но и, как члену «Шанхайской пятерки», обезопасить себя от вмешательства «третьих стран» в «уйгурский фактор». В-четвертых, Россия и новые независимые государства постсоветской ЦА, находившиеся в состоянии политического и экономического кризиса, сняв «угрозу с севера», обеспечили Пекину возможность сосредоточить основное внимание на решении «внутренних проблем», связанных с вопросами развития экономики и восстановления «Большого Китая». Наконец, КНР укрепила свои позиции во всех республиках ЦА — как за счет своего экономического присутствия, так и в качестве ключевого участника формировавшейся системы региональной безопасности, одним из звеньев которой в те годы являлась «Шанхайская пятерка».
ШОС как механизм влияния
К середине 1999 года обстановка, сложившаяся в регионе, а также усиление активности США по закреплению своего влияния в нем15 потребовали от Китая создать меха-
13 См.: Казахстанская правда, 6 июля 1996.
14 Об этом подробнее см.: Сыроежкин К.Л. Проблемы современного Китая и безопасность в Центральной Азии.
15 Об этом подробнее см.: Syroezhkin K. Central Asia between the Gravitational Poles of Russia and China. В кн.: Central Asia: the Gathering Storm / Ed. by Boris Rumer. Armonk — New York — London: M.E. Scharpe, 2002. P. 109—207.
si
низм, обусловливающий непосредственное участие Пекина в решении задач обеспечения безопасности в ЦА. Выбор был сделан в пользу положительно зарекомендовавшей себя «Шанхайской пятерки».
На саммите «пятерки» в Душанбе (5 июля 2000 г.) подчеркивались усилия сторон «по превращению «Шанхайской пятерки» в региональную структуру многостороннего сотрудничества в различных сферах». Были обозначены и конкретные угрозы, с которыми собиралась бороться новая организация: международный терроризм, религиозный экстремизм и национальный сепаратизм, «представляющие главную угрозу региональной безопасности, стабильности и развитию», а также незаконный оборот оружия, наркотиков и незаконная миграция16.
Государства «пятерки» планировали разработать многостороннюю программу, заключить необходимые многосторонние договоры и соглашения о сотрудничестве; проводить на регулярной основе встречи руководителей правоохранительных, пограничных, таможенных органов и специальных служб пяти стран; осуществлять в рамках «пятерки» — с учетом развития обстановки — учения по борьбе с террористической деятельностью и насилием.
Все это, безусловно, отвечало интересам КНР, однако не в меньшей степени — России и государств ЦА. Общие региональные угрозы перешли из виртуальной сферы в реальность, превратившись в фактор, способный привести к дестабилизации ситуации не только в ЦА, но и в других районах мира; именно это обстоятельство принципиально изменило отношение к присутствию Китая в ЦА. Узбекистан, для которого угроза превратиться во второй Таджикистан стала весьма существенной, по-видимому, первым осознал всю ее опасность, и Ислам Каримов решил сделать реверанс в сторону Пекина, подчеркнув на саммите, что «в условиях Центральной Азии присутствие здесь двух великих держав — России и Китая, располагающих большими потенциальными возможностями — это не только гарантия сохранения мира, стабильности в этом регионе, но и гарантия его стабильного развития»17.
Это открывало для КНР новое «окно возможностей». Ей оставалось определиться лишь с одним: каким образом включить в орбиту своего влияния республики ЦА, не вызывая при этом раздражения России и активизации настроений по поводу «китайской экспансии», а также не вступая в прямую конфронтацию с США.
Эту дилемму и был призван разрешить прошедший 14—15 июня 2001 года юбилейный саммит глав государств-членов «Шанхайской пятерки». Подключение к «пятерке» Узбекистана и подписание «Декларации о создании Шанхайской организации сотрудничества» (ШОС) продемонстрировали, что в регионе закладывается фундамент новой международной структуры.
Не случайны, по-видимому, акцент Пекина на экономическом сотрудничестве в рамках ШОС и заявление представителя МИД Китая Чжан Дэгуана о том, что «и Шанхайская пятерка, и ШОС построены не на принципе союзничества и никогда не станут ни военным блоком, ни какой-либо системой коллективной безопасности»18. Во-первых, это не столь сильно раздражало других региональных «игроков» (прежде всего США). Во-вторых, очевидно, на данном этапе КНР пришла к выводу о бесперспективности усиления своего влияния в ЦА посредством участия в системе региональной безопасности. По своей эффективности «Шанхайский форум» явно уступал в этой сфере Договору о коллективной безопасности (ДКБ). В-третьих, акцент на проблемах безопасности, особенно
16 Душанбинская декларация глав государств Республики Казахстан, Китайской Народной Республики, Кыргызской Республики, Российской Федерации и Республики Таджикистан // Казахстанская правда, 13 июля 2000.
17 ИТАР-ТАСС, 5 июля 2000.
18 Panorama, 15 июня 2001, № 23.
военно-политического сотрудничества, существенно ограничивал географию влияния Китая в ЦА, исключая из нее не только Туркменистан, но и Узбекистан, что не отвечало интересам КНР в регионе. Акцент же на экономике, напротив, ни у кого не вызывал возражений и позволял Пекину, уже в то время обладавшему достаточными ресурсами, усиливать свое влияние в ЦА. Правда, при этом оставались открытыми два ключевых вопроса: кто и как будет оплачивать эти проекты, и как совместить интеграционные процессы в рамках СНГ и ЦАЭС с интеграционными программами в «пределах» ШОС? Кстати говоря, вразумительных ответов на эти вопросы нет и сегодня: по-видимому, во многом правы некоторые эксперты, считающие, что в развитии ШОС в сфере экономики «важно избежать постановки очевидно нереализуемых, но модно звучащих интеграционных целей»19.
События 11 сентября и последовавшее за ними вмешательство США в афганский конфликт разрушили всю геостратегию Пекина, которая с конца 1980-х годов определялась следующей формулой: «Опираться на север, стабилизировать западное направление, а основные усилия сосредоточить на востоке и юге». До антитеррористической операции в Афганистане эта стратегия работала достаточно успешно, однако появление в ЦА американских военных баз поставило ее под угрозу20. Не имея реальных рычагов воздействия на страны региона для снятия этого вызова, Китай, с одной стороны, в целях обеспечения собственной безопасности усилил войсковую группировку, дислоцированную в СУАР КНР, с другой — активизировал процесс создания антитеррористических механизмов ШОС и контакты с государствами-членами этой организации для ограничения влияния Соединенных Штатов в ЦА и сохранения своего присутствия в структурах региональной безопасности. Хотя, по мнению западных экспертов, события 11 сентября и обусловленное ими военное присутствие США в Центральной Азии подорвали роль ШОС в деле обеспечения безопасности региона и затормозили усиление влияния Пекина, что негативно сказалось на его позициях21, китайские специалисты придерживались иной точки зрения22.
19 Михеев В.В. Общие проблемы реализации интересов России в ШОС. Предложения по повышению эффективности ее работы. В сб.: Проблемы становления Шанхайской организации сотрудничества и взаимодействия России и Китая в Центральной Азии. М.: ИДВ РАН, 2005. С. 28.
20 По мнению эксперта Университета национальной обороны НОАК Гэ Дидэ, «в Пекине с нескрываемым беспокойством воспринимают то обстоятельство, что на западных рубежах Китая впервые появляются американские воинские подразделения... Их присутствие облегчает экспансию НАТО на восток и связывает воедино контингенты американских войск в Европе и АТР». Гэ Дидэ считает, что США будут иметь на своих военных базах в Афганистане и Центральной Азии достаточно сил, чтобы обеспечить оперативный контроль над определенными зонами и объектами Китая (цит. по: Клименко А.Ф. Значение Центрально-Азиатского региона. Развитие стратегического партнерства между Россией и Китаем в рамках ШОС и некоторые направления совершенствования этой организации. В сб.: Проблемы становления Шанхайской организации сотрудничества и взаимодействия России и Китая в Центральной Азии. С. 65—66).
По мнению заместителя директора Института по исследованию Восточной Европы, России и Центральной Азии Академии общественных наук Китая Син Гуанчэна, «КНР не заинтересована в длительном американском присутствии в Центральной Азии, вблизи своих границ, и не поддерживает его. Это угрожает интересам Китая» (Син Гуанчэн. Шанхайская организация сотрудничества в борьбе с терроризмом, экстремизмом и сепаратизмом // Центральная Азия и Кавказ, 2002, № 4 (22). С. 21).
21 По мнению одного из ведущих американских экспертов по Центральной Азии Евгения Румера, «Китай, игравший до 11 сентября роль регионального силового игрока, оказался оттесненным на периферию и фактически в одиночестве задумывается о незавидной для себя роли «второй скрипки» при Соединенных Штатах и компании их новых лучших друзей. Не важно, в какой мере Китай выиграет от военной кампании США (без сомнения, ему была выгодна победа над талибами и, как следствие, удар по его собственным уйгурским мятежникам), господство Соединенных Штатов в Центральной Азии не может не быть серьезным ударом по правительству страны, мечтающей о роли азиатской сверхдержавы» (Rumer E. Flashman’s Revenge: Central Asia after September 11 // Strategic Forum (Washington, DC), December 2002, No. 195. P. 3).
22 Так, по мнению руководителя отдела изучения России и Центральной Азии Шанхайского института международных исследований Чжао Хуашэна, «геополитические изменения в ЦА, произошедшие после
S3
Однако, в контексте «разнобоя» позиций центральноазиатских республик по иракскому вопросу23 и самоустранения Узбекистана от мероприятий, осуществляемых в рамках ШОС24, было одно обстоятельство, которое не могло не беспокоить Китай. Главное, чего он опасался, — это то, что общественное мнение и политическое руководство государств ЦА могут начать рассматривать военное присутствие Соединенных Штатов в качестве альтернативной и «соразмерной» России и КНР гарантии безопасности в регионе. Такая угроза существовала: не только в силу того, что щедрые обещания США — как в плане инвестиций, так и политической поддержки — нашли понимание у политруковод-ства Узбекистана и Кыргызстана, которое с готовностью поверило, что геополитические цели Вашингтона в Центральной Азии изменились и он пересмотрел свое отношение к действующим в ее странах политическим режимам, но и потому, что, во-первых, Соединенные Штаты продемонстрировали, что бороться с исламским фундаментализмом и терроризмом можно гораздо эффективнее и быстрее, чем это декларировала ШОС, а во-вторых, нарастание военного присутствия США в Центральной Азии происходило при молчаливом согласии России и на фоне нормализации ее отношений с Соединенными Штатами.
Именно поэтому на тот период для Китая было чрезвычайно важным не только сохранить свое экономическое присутствие в ЦА, но и параллельно решить еще две не менее значимые задачи: ограничить в ней политическое присутствие США и степень их влияния на политические элиты региональных государств, а также обеспечить сохранение в Центральной Азии действующих режимов и относительной политической стабильности, не допустив возможности превращения региона в еще один очаг напряженности, неминуемо связанной с исламским фактором. Решению указанных задач во многом способствовал механизм коллективной безопасности, заложенный в Договоре о создании ШОС и сопутствующих ему документах, позволяющий Пекину «держать руку на пульсе» и гарантирующий от возникновения в ЦА антикитайского альянса. Этот же механизм предусматривал трансформацию новых рубежей СНГ с КНР в зону многостороннего экономического сотрудничества. Наряду с декларациями об общей борьбе с терроризмом и сепаратизмом, экономические перспективы должны были (по замыслу стран-участниц, прежде всего Китая) привлекать к ШОС все большее количество государств, в том числе не граничащих с КНР. Осознавая свои преимущества по сравнению с Россией25, Китай не без основа-
11 сентября, на самом деле оказались сюрпризом для Китая. Тем не менее их влияние на Пекин и на оценку им своего положения не настолько сильны и пессимистичны, как это представляют некоторые зарубежные аналитики» (Чжао Хуашэн. Китай, Россия, США: интересы, позиции, взаимоотношения в Центральной Азии // Центральная Азия и Кавказ, 2004, № 5 (35). С. 137).
23 Война в Ираке продемонстрировала, что единства мнений в ШОС не наблюдается. Россия была категорически против войны, а Китай, хотя и выступал против нее, но более сдержано. Таджикистан, Казахстан и Кыргызстан воздержались, заявив о нейтралитете в «рамках поддержки международного права». Узбекистан же выразил безоговорочную поддержку военных действий США в Ираке.
24 Из шести заседаний представителей государств-членов ШОС, проведенных в апреле — мае в рамках подготовки к Санкт-Петербургскому саммиту, делегаты Узбекистана приняли участие только в двух, касавшихся согласования позиций по экономическому сотрудничеству и проекту Хартии ШОС. Вопросы региональной безопасности, обсуждавшиеся на остальных четырех заседаниях, Ташкент оставил без внимания.
25 Уверенность Пекина основывалась на показателях динамики экономического и военного потенциала. Если в 1990 году по объемам ВВП между КНР и СССР существовал паритет, то в 2000 году Китай превосходил своего северного соседа уже в пять раз. Военные эксперты подсчитали, что к 2010—2015 годам Пекин сможет достичь ядерного паритета с Москвой (см.: Строканъ С. Шанхайская грамота: начало нового этапа в истории Центральной Азии // Коммерсант-Власть, 26 июня 2001).
Кроме того, именно КНР выразила готовность оказать «всю посильную помощь Кыргызстану в случае очередной агрессии со стороны боевиков». И именно с помощью Китая не только Узбекистан, но и другие центральноазиатские страны рассчитывали диверсифицировать состав участников решения проблемы собственной безопасности и достижения хотя бы минимального экономического благополучия.
ний рассчитывал на то, что с активизацией экономической составляющей в деятельности ШОС он будет играть в этой организации роль «первой скрипки».
Проверкой на прочность ШОС в новых геополитических условиях стала внеочередная встреча министров иностранных дел стран-членов Организации, прошедшая 7 января 2002 года в Пекине. Сделав акцент на проблемах Афганистана и указав на то, что подходы США и ШОС к их решению разнятся26, КНР и РФ дали понять своим союзникам в регионе, что они готовы согласиться с военным присутствием США в Центральной Азии, но с определенными оговорками и до известных пределов. Как подчеркнул министр иностранных дел России Игорь Иванов, «...именно ШОС, объединяющая единомышленников и соседей, которые связаны друг с другом узами долгого сотрудничества и давними традициями, должна стать системообразующим элементом обеспечения безопасности и развития в регионе, так как определять политический климат, формы развития сотрудничества в регионе должны те государства, которые здесь расположены»27.
Очередной шаг в направлении укрепления механизмов деятельности ШОС был сделан в июне 2002 года — на Санкт-Петербургском саммите. С принятием Хартии ШОС последняя хоть как-то формализовала права и обязанности входящих в нее стран, что с учетом новой геополитической ситуации, формирующейся в ЦА, имело чрезвычайную важность для будущего Организации.
Совершенно неслучайно в тексте названного документа оказались и слова о «недопущении любых противоправных действий, направленных против интересов ШОС», а также положение о принятии соответствующих мер воздействия в отношении государства-участника, систематически нарушающего требования документов, принятых ею к исполнению. Как подчеркивается в Хартии, «членство в ШОС государства-члена, нарушающего положения настоящей Хартии и/или систематически не выполняющего свои обязательства по международным договорам и документам, заключенным в рамках ШОС, может быть приостановлено по представлению Совета министров иностранных дел решением Совета глав государств. Если это государство продолжает нарушать свои обязательства, то Совет глав государств может принять решение о его исключении из ШОС с даты, которую определяет сам Совет»28.
Причина внесения этих положений в основной документ, определяющий деятельность ШОС, понятна — неопределенность позиций некоторых стран по отношению к данной организации. И хотя официально ни одно из государств-членов ШОС не делало заявлений, противоречащих достигнутым ими при создании структуры договоренностям (более того, на встрече министров иностранных дел в январе 2002 г. все эти взаимные согласия были подтверждены), тем не менее в отношениях между странами-участницами начал ощущаться определенный холодок29.
26 См.: Совместное заявление министров иностранных дел стран-членов ШОС // Жэньминь жибао,
16 января 2002.
27 РИА «Новости», 7 января 2002.
28 Хартия Шанхайской организации сотрудничества // Проблемы Дальнего Востока, 2002, № 4.
29 Особую позицию по большинству вопросов всегда высказывал Узбекистан. Так, Ислам Каримов призвал не спешить с созданием антитеррористической структуры ШОС со «столицей» в Бишкеке и секретариатом в Пекине, а на саммите в Санкт-Петербурге, обращаясь к главам других государств, прежде всего к Цзян Цзэминю, открыто заявил, что «ШОС может превратиться в серьезный фактор мировой политики, если организация трезво оценит изменения в мире, произошедшие после событий 11 сентября прошлого года... Мир меняется, меняется и расстановка сил в мире, и прагматизм руководителей России и США, а также тех лидеров, что подписали документы Россия — НАТО, есть результат такой трезвой оценки и понимания новой ситуации, и мы также не можем не учитывать этого». По сути, это заявление означало, что участникам совещания не следует ничего предпринимать, не посоветовавшись с США. Поведение и высказывания Ислама Каримова на саммите даже вызвали у журналистов вопрос: «Не кажется ли президентам, что сегодня в ШОС незримо присутствовали США?» // Время новостей, 10 июня 2002.
Виной тому явилась ситуация в ЦА, складывавшаяся таким образом, что тандем Россия — Китай все в большей степени замещался в обеспечении региональной безопасности Соединенными Штатами и их европейскими союзниками. В подобных условиях обеспечиваемая ШОС система региональной безопасности несколько поблекла в глазах лидеров центральноазиатских государств, а ее перспективы оценивались уже не с точки зрения общих угроз, а исходя как из особенностей отношений страны-участницы с США, КНР и РФ, так и взаимоотношений внутри этого геополитического треугольника. С учетом же сохраняющейся озабоченности по поводу «имперских амбиций» России, опасений «китайской экспансии» и щедрых обещаний инвестиций, раздаваемых администрацией Белого дома, понятно и вполне объяснимо изменение позиций некоторых государств-участников.
В поисках разрешения этой дилеммы прошли 2003 и 2004 годы. При этом Пекин, судя по публикациям китайских экспертов, пришел к весьма значимым для себя выводам.
■ Во-первых, военно-политическое присутствие США в Центральной Азии на ближайшую перспективу будет являться постоянно действующим фактором, и, хотя ни КНР, ни РФ в долговременном присутствии США не заинтересованы, они не в силах помешать этому30.
■ Во-вторых, «реальная мощь России слабеет, она уже не в состоянии направлять достойные силы в Центральную Азию»31; следовательно, с одной стороны, она вряд ли будет способна исполнить возлагаемую на нее китайскими стратегами роль по вытеснению США из региона, с другой — это открывает Пекину возможность усилить свое влияние (прежде всего экономическое) в ЦА.
■ В-третьих, иракский кризис продлится долго, следовательно, рассчитывать на устойчивые поставки углеводородов из Ближневосточного региона не приходится. Потому возникает необходимость расширить географию их поставок за счет России и государств Центральной Азии32.
■ В-четвертых, конкуренция между РФ, США и КНР в Центральной Азии не входит в планы Пекина по сохранению региона в качестве стабильного стратегического тыла33, потому «Китаю, России и США просто необходимо развивать многосторонние отношения в Центральной Азии, так как их вряд ли может заменить двустороннее сотрудничество»34.
30 См.: Чжао Хуашэн. ШОС и соотношение великих держав на фоне новой ситуации в регионе ЦА // АпаІШс, 2003, № 1. С. 5.
31 Ли Лифанъ, Дин Шиу. Геополитические интересы России, США и Китая в Центральной Азии // Центральная Азия и Кавказ, 2004, № 3 (33). С. 162.
32 Там же. С.164.
33 В качестве возможных вариантов развития ситуации эксперты рассматривают три сценария: 1. Соблюдение баланса интересов и сохранение нынешнего положения. При условии, что США «постараются сдерживать свой эгоизм», будут учитывать роль ООН и международные нормы, а также обсуждать свои решения с Москвой и учитывать мнения Пекина. 2. Конфронтация и столкновение держав, в случае, если «Россия осознает предел своему отступлению перед растущей угрозой ее интересам в Центральной Азии, исходящей от США». 3. Отказ держав поддерживатъ баланс сил в регионе, когда каждый творит то, что ему вздумается, при условии если «Россия, взвесив все доводы «за» и «против», откажется от своего приоритетного положения в регионе» (Ли Лифанъ, Дин Шиу. Указ. соч. С. 167—168).
34 Чжао Хуашэн. Китай, Россия, США: интересы, позиции, взаимоотношения в Центральной Азии // Центральная Азия и Кавказ, 2004, № 6 (36). С. 108. В качестве возможных вариантов Чжао Хуашэн предлагает: «1) США вступают в Шанхайскую организацию сотрудничества в качестве наблюдателя или страны-участницы переговоров; 2) Китай становится наблюдателем или страной-участницей в программе НАТО «Партнерство ради мира» и принимает участие в ее работе вместе с Россией; 3) все три державы находят общую почву для сотрудничества в рамках ШОС и программы НАТО «Партнерство ради мира» (там же. С. 111).
■ В-пятых, при всей разности подходов китайских экспертов к оценке роли и перспектив ШОС35, делается вывод о необходимости сохранить эту структуру, поскольку «ШОС — самый удобный и законный канал общения и надежное средство координации действий в Центральной Азии»36. Как подчеркивают китайские эксперты, в результате долгих поисков и тщательной подготовки центральноазиатская стратегия Пекина определилась. Она направлена на то, чтобы, опираясь на ШОС, активно участвовать в решении проблем региона, развивать отношения с его странами, способствовать их стабильности и процветанию, а также осуществлять свои стратегические интересы, прежде всего сосредоточенные в сфере освоения ресурсов Центральной Азии. Поэтому КНР предстоит строить свою центральноазиатскую стратегию вокруг ШОС, укреплять положение и совершенствовать механизм ее действий, искоренять функциональные недостатки Организации, чтобы она могла играть ведущую роль в решении проблем региона37.
■ Наконец, главным элементом во внешней политике Китая в ЦА должно стать экономическое проникновение в регион и реализация экономических проектов (двусторонних и многосторонних, в рамках ШОС) с участием КНР. В октябре 2003 года был реанимирован проект строительства нефтепровода Атасу — Ала-шанькоу, протокол намерений о прокладке которого был подписан еще в 1997 году; в сентябре 2004-го в Пекине была подписана Программа многостороннего торгово-экономического сотрудничества, которая создавала основу не только для расширения торгово-экономических взаимоотношений, но и более углубленной интеграции во всех сферах экономики38 . Однако реализации этой стратегии вновь помешал политический фактор — на просторах СНГ начала подниматься волна «цветных революций».
На новом этапе
События в Грузии и Украине (осень 2003 и 2004 гг.) и, особенно, в Кыргызстане (весна 2005 г.), которые внесли новый элемент неопределенности в систему безопасности на постсоветском пространстве, и роль в них США побудили КНР пересмотреть свои взгля-
35 См.: Михеев В. Китай и ШОС: проблемы взаимодействия «великих держав» и перспективы организации. В сб.: ШОС: становление и перспективы развития. Алматы: КИСИ, 2005. С. 31—44.
36 Ли Лифанъ, Дин Шиу. Указ. соч. С. 166.
37 См.: Там же. С. 164, 167. Еще более конкретен Чжао Хуашэн, который, подчеркивая роль Китая в Центрально-Азиатском регионе, отмечает: «Сохранение ЦА в качестве стабильного стратегического тыла Пекина зависит от трех условий. Во-первых, от решения спорных вопросов о границах между Китаем и странами региона и от установления мира и безопасности в приграничных районах. Обе эти задачи практически решены, осталось лишь прийти к договоренности по некоторым незаселенным и незначительным приграничным территориям. Во-вторых, от проведения странами Центральной Азии доброжелательной внешней политики по отношению к Китаю и от установления КНР приемлемых двусторонних отношений с этими республиками. В-третьих, Центральная Азия не должна находиться под контролем какой-либо сверхдержавы или группы сверхдержав, прежде всего тех, с которыми у Китая сложные геополитические и стратегические отношения. Из этого следуют основной принцип и задача политики КНР в ЦА, а именно: Китай должен сохранять дружеские отношения со странами региона и делать все возможное, чтобы не допустить контроля над ними со стороны группы сверхдержав или одной из них» (Чжао Хуашэн. Китай, Россия, США: интересы, позиции, взаимоотношения в Центральной Азии // Центральная Азия и Кавказ, 2004, № 5 (35). С. 134).
38 Программа предусматривала реализацию 127 проектов в 11 отраслях экономики. Приоритетами торгово-экономического сотрудничества в рамках ШОС были намечены развитие транспортной инфраструктуры, энергетика, охрана окружающей среды и проблема питьевой воды.
ды не только на совокупность угроз, исходящих из постсоветского пространства, но и на характер своих взаимоотношений с Россией и США в рамках выстраиваемой Пекином центральноазиатской стратегии. По справедливому замечанию В. Михеева, Китай оказался перед выбором: идти ли в фарватере российской политики, иметь ли «свою игру» или делать ставку на американский фактор39.
Дилемма действительно существовала, и обусловливалась она не только совокупностью региональных угроз, но и, главным образом, региональной политикой трех крупнейших внешних акторов. Если в стратегической сфере — борьба с терроризмом, религиозным экстремизмом и наркоторговлей (исключая приоритетность направлений борьбы) — интересы КНР, РФ и США полностью совпадали, то в том, что касается тактики — методики решения этих проблем — разница была существенной.
Пекин делал основную ставку на поддержку действующих политических режимов и укрепление своего влияния в ЦА преимущественно за счет своего участия в крупных экономических проектах, а США — на смену «авторитарных политических режимов» и расширение сфер своего влияния за счет «экспорта демократии». Россия занимала промежуточное положение: с одной стороны, активно не противодействуя попыткам США «принести демократию» в регион, с другой — пытаясь использовать борьбу с объективно существующими угрозами в целях укрепления своего военно-политического присутствия в ЦА.
Вторая проблема, возникшая в связи с феноменом «цветных революций», — ставшая актуальной необходимость определить свое отношение к действующим политическим режимам и оппозиции в государствах региона. Китай не мог не учитывать изменения, произошедшие в политике России относительно стран СНГ и их политических режимов. Если до событий в Украине главным приоритетом РФ была поддержка действующих политических лидеров, то после «оранжевой революции» она начала подходить к последним избирательно, в большей степени ориентируясь на собственные национальные интересы и учитывая уровень лояльности по отношению к политике Москвы.
Третья проблема была связана с необходимостью определиться с возможностью, но главное — с целесообразностью использовать механизм ШОС при возникновении в регионе очередной конфликтной ситуации. После событий в Кыргызстане стало очевидным, что ни ОДКБ, ни ШОС не готовы к коллективным действиям в случае зарождения политического кризиса в какой-либо республике, входящей в эти структуры. Для Пекина основная проблема заключалась в том, что мог бы он предложить как один из ведущих членов ШОС для локализации потенциальных конфликтов, избежав при этом обвинений относительно вмешательства во внутренние дела, а также подъема волны антикитайских настроений, связанных с так называемой «китайской экспансией». И та активность, которую проявляли специалисты и дипломаты КНР, «зондируя» мнения местного экспертного сообщества, говорит лишь об одном: готовых ответов у Пекина не было. Он считал совершенно бесспорным единственное: продолжение военного присутствия США в регионе в большей степени является дестабилизирующим фактором40, но разрешить эту проблему самостоятельно Китай не в состоянии; более того, втягиваться в прямую конфронтацию с Соединенными Штатами по данному вопросу не в его интересах.
39 См.: Михеев В. Китай и ШОС: проблемы взаимодействия «великих держав» и перспективы организации. С. 32.
40 Так, по мнению профессора Синьцзянского университета Чжу Чжэнхуна, «военное присутствие и политическое влияние США в Центральной Азии в известной мере углубило социально-политические противоречия в странах региона, возникают потенциальные дестабилизирующие факторы для их властей» (Чжу Чжэнхун. Региональная безопасность Центральной Азии и Россия после событий 11 сентября // Проблемы Дальнего Востока, 2005, № 1. С. 7).
Все это и предопределило специфику тактики КНР в Центральной Азии вообще и использования механизма ШОС в частности. Пекин попытался одновременно разыграть три партии: учесть интересы Москвы и ее возможные опасения по поводу увеличения китайского влияния в ЦА; постараться не раздражать Вашингтон, параллельно ограничивая потенциал его воздействия на политическую ситуацию в регионе; сыграть «свою игру» — обеспечить надежные тылы в Центральной Азии и получить доступ к ее углеводородным и иным ресурсам, но в то же время — упрочить собственные позиции в более значимом с геополитической точки зрения Азиатско-Тихоокеанском регионе41.
Именно об этом свидетельствуют итоги саммитов ШОС, состоявшихся в Ташкенте (июнь 2004 г.) и, особенно, в Астане (5—6 июня 2005 г.). В контексте рассматриваемого нами вопроса отметим главное из того, что продемонстрировали данные мероприятия: во-первых, стремление Пекина форсировать реализацию экономических проектов в рамках ШОС и закрепить за собой роль основного инвестора процесса экономической интеграции; во-вторых, отчетливо обозначенную перспективу трансформации ШОС из региональной структуры в глобальную; в-третьих, критическое отношение государств-членов Организации к политике одностороннего доминирования США и к американской концепции «экспорта демократии»; и, наконец, открытое позиционирование ШОС как структуры, призванной ограничить уровень присутствия (особенно военно-политического) Соединенных Штатов в Центральной Азии.
Отражением новых тенденций стало и изменение тональности оценок западных экспертов в отношении ШОС. Если раньше у большинства специалистов не вызывал обеспокоенности тот факт, что Организация может быть использована для ограничения влияния Вашингтона в регионе42, а на официальном уровне усилия ШОС в борьбе с терроризмом, религиозным экстремизмом и торговлей наркотиками и в содействии развитию экономической интеграции и укреплению пограничной безопасности оценивались высоко43, то после саммита в Астане оценки стали совершенно иными и выстраивались преимущественно в антикитайской алармистской тональности44.
Западных аналитиков беспокоило несколько аспектов:
1) в центре Азии возникает новый стратегический союз, который может быть направлен против Запада;
2) истинным лидером этого союза является не Москва, а Пекин, и через несколько лет центральноазиатские республики будут больше ориентироваться на него, а не на Кремль;
3) к данному союзу (во всяком случае, в плане требования ограничения военного присутствия Запада в регионе), пусть пока и косвенно, присоединились Индия, Пакистан и Иран;
41 Все это в полной мере вписывалось в доктрину внешней политики КНР, в которой с приходом нового поколения руководителей произошли знаковые перемены. Суть новой стратегии виделась в следующем: переход от пассивной линии поведения, нацеленной на создание благоприятных внешних условий для внутренних реформ, к активной, призванной превратить Китай в реального участника глобальных трансформаций; переход от политики приоритетности двусторонних связей к многосторонней дипломатии; защита за рубежом, активная и часто агрессивная, интересов Китая, китайского бизнеса и китайских граждан (См.: Михеев В. Внешняя политика Китая при новом руководстве // Азия и Африка сегодня, 2005, № 12. С. 4).
42 См.: Зиглер Ч.Э. Стратегия США в Центральной Азии и Шанхайская организация сотрудничества // Мировая экономика и международные отношения, 2005, № 4. С. 21; Bates G. China’s Security Interests and Activities with Central Asian States. Paper presented to the National Defense University Conference on Meeting U.S. Security Objectives in a Changing Asia. 22—23 April 2004 [http://www.ndu.edu/inss/symposia/pacific2004].
43 См.: Joint Statement by President George W. Bush and President Vladimir V. Putin on Counterterrorism Cooperation. 24 May 2002 [http://www.whitehouse.gov/news/releases/2002/05/24].
44 См.: The Axis of Nay Sayers // The Wall Street Journal, 7 July 2005; Brown Ch. Signals from Uzbekistan // The Washington Times, 15 August 2005; Russia, China Looking to Form «NATO of the East»? // Christian Science Monitor, 26 October 2005; China’s Question // Project Syndicate, 20 December 2005.
4) Китай использует ШОС не только как площадку для укрепления своего влияния в ЦА, но и как инструмент для противостояния существующему в АТР альянсу, возглавляемому США, а также для увеличения собственного влияния в Юго-Западной Азии, на Ближнем Востоке, в Восточной Африке и регионе Индийского океана.
Следует откровенно признать, что эти опасения во многом обоснованны. Несмотря на то что и КНР, и РФ всячески отрицают вероятность трансформации ШОС в антизападный альянс, делая акцент на его экономической составляющей, такая перспектива просматривается.
Как мы могли убедиться выше, вполне аргументирован и тезис о том, что во многом благодаря ШОС Пекин получил легитимную и не только не вызывающую возражений со стороны России и государств ЦА, но и одобряемую ими возможность непосредственно действовать на постсоветском пространстве по принятым в СНГ неписаным правилам. Иными словами, возможность беспрепятственно играть на противоречиях как между странами СНГ, так и между различными группами внутри каждой из этих стран без риска быть обвиненным в подрывной деятельности и экспансионизме45.
Как и почему такое стало возможным в ЦА, где традиционно доминировало российское влияние? Вопрос, конечно, риторический, и ответ на него лежит на поверхности. В начале 1990-х годов Россия сама освободила геополитическое пространство региона, а Китай лишь использовал благоприятный момент. В середине — конце 1990-х годов в ЦА шла геополитическая «притирка», и России, занятой сначала выстраиванием отношений с Западом, а затем — противостоянием с ним на международной арене, было не до региональных проблем. Когда же стало очевидно, что они оказывают непосредственное влияние и на ее безопасность, и РФ сочла необходимым укрепить свое присутствие в ЦА, выяснилось, что, во-первых, опасения по поводу «имперских амбиций» России никуда не исчезли и центральноазиатские республики относятся к ее возвращению с некоторым опасением46. Во-вторых, здесь уже обосновался Китай, рассматриваемый лидерами государств региона как вполне достойная альтернатива России, и Москве предстоит конкурировать с Пекином. В начале 2000-х годов альтернативой китайско-российской конкуренции начало выступать военное присутствие США и НАТО, включивших Центральную Азию в зону своих стратегических интересов47, и на смену китайско-российской конкуренции пришло партнерство, «первую скрипку» в котором по вполне объяснимым причинам играет Китай48.
45 См.: Кунадзе Г. Шанхайская организация сотрудничества — мистификация или реальность? В сб.: ШОС: становление и перспективы развития. С. 139.
46 Вот одна из трактовок обоснования выбора приоритетов: «Развитие ОДКБ автоматически приводит к усилению позиции России — как внутри данного объединения, так и в регионе; центральноазиатским республикам более выгодно участвовать в деятельности ШОС, привлекательность которой заключается в том, что в ней участвуют сразу две державы, стремящиеся к доминированию в Центральной Азии — Россия и Китай. Кроме того, ШОС не стремится (по крайней мере, открыто) в своей деятельности к антизападной (антиамериканской) направленности. Более того, ШОС пытается выйти за рамки военной организации, постоянно расширяя тематику сотрудничества между странами-участницами данного объединения» (Карин. Е. ШОС и ее значение для Центральной Азии // ASSANDI-TIMES, 25 июня 2004).
47 См.: Катранис А. Роль НАТО в Центральной Азии // Центральная Азия и Кавказ, 2005, № 5 (41). С. 42—52.
48 На заседании совета глав правительств стран-участниц ШОС (Москва, октябрь 2005 г.) Пекин впервые на высоком уровне громко заявил о собственных геополитических амбициях и претензиях на место лидера ЦА, «выбросив» на стол переговоров весомый аргумент в виде 900 млн долл. экспортных кредитов странам-участницам ШОС с низкой процентной ставкой в 2% и сроком погашения 20 лет. При этом премьер Госсовета Китая Вэнь Цзябао, обозначив приоритетные направления экономического сотрудничества, фактически создающие условия для реализации выдвинутой Китаем инициативы по созданию на пространстве ШОС зоны свободной торговли, отметил, что КНР планирует в ближайшем будущем «увеличить сумму кредитования» (Синьхуа, 26 октября 2005). Если отбросить дипломатический политес, то это означает,
Однако парадокс в том и заключается, что это сотрудничество обременено массой проблем, связанных с объективными сложностями в российско-китайских отношениях, с неопределенностью во взаимоотношениях как России, так и КНР с Западом в целом и с США в частности, с потенциальным конфликтом между китайскими амбициями в ЦА и российской исторической памятью о сохранении зон влияния в этом регионе. Пока существует общая цель — уменьшение степени влияния США в Центральной Азии, — это партнерство работает, как работает и его основная институция — ШОС. Но что будет с данным сотрудничеством, когда указанная цель исчезнет, а Китай станет мощнее, пока не совсем понятно, как нет ясности и в вопросе перспектив ШОС.
Подписав в июле 2005 года декларацию «Об установлении и развитии стратегического партнерства с Казахстаном», Пекин обозначил, что рассматривает Центральную Азию в сфере своих стратегических интересов, и большой вопрос, как поведет себя Китай, когда, гипотетически, США покинут регион и необходимость в партнерстве с Россией будет для него не столь актуальной.
Эксперты КНР не скрывают, что ШОС — механизм, позволяющий Пекину напрямую участвовать в процессах, происходящих в регионе, и постоянно «держать руку на пульсе». Следовательно, КНР будет стремиться делать преимущественно то, что отвечало бы ее интересам, которые на определенном этапе могут вступить в противоречие с заинтересованностью, а также стратегией Москвы, и в этом случае Китай наверняка попытается поставить перед странами ЦА дилемму: или его «инвестиционные возможности», или «имперские амбиции» Кремля. И хотя эта перспектива во многом гипотетическая, она не настолько уж нереальна. Несмотря на существующие на ментальном уровне опасения по поводу «китайской экспансии», Пекин рассматривается как вполне достойная альтернатива Москве, причем не только политической элитой, но и населением государств Центральной Азии. И с этим фактом уже нельзя не считаться.
что фактически глава правительства КНР предложил кредитовать всю экономику ШОС, бросив тем самым вызов не столько Западу, сколько России, которая рассматривает центральноазиатское пространство как приоритет своей внешней политики.
