CC BY
97
УДК 902
И. В. Рудковский
КЕРАМИЧЕСКИЕ МАРКЕРЫ КОНТАКТОВ ВНУТРИ АНДРОНОВСКОЙ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ОБЩНОСТИ
Статья представляет собой исследование по выявлению контактов между отдельными провинциями, культурами и более малыми сообществами андроновского мира. Эти контакты маркируются прежде всего керамикой, по ряду признаков чуждой комплексам, в которых она найдена. Определение данных признаков осуществлялось в рамках методов, разработанных автором.
Ключевые слова: территория обитания, археологические культуры, локальные варианты, внутренние контакты, орнаментальные индикаторы.
В ряду научных интересов андроноведения проблема движения артефактов в пространстве является одной из приоритетных, поскольку эти движения маркируют направления и характер миграций и контактов древнего населения евразийских степей и сопредельных территорий. Если структурировать эту проблему, то очевидны три ее составляющие. Первая связана с установлением пределов расселения андроновских племен из предполагаемого исходного района их формирования как узнаваемого культурного феномена. Вторая составляющая касается контактов андроновцев с их инокуль-турными географическими соседями. И наконец, вопрос передвижений и контактов андроновцев между собой, в том числе после оформления территории их обитания.
Внимание к первой части проблемы, особенно на начальных этапах формирования знаний и представлений об андроновских культурах, было совершенно естественным. На сегодняшний день мы имеем обширнейшую библиографию по этому вопросу. Практически любое крупное исследование по андроновской проблематике содержит как мнение авторов о границах и истоках формирования андроновского мира, так и наиболее интересную, по их мнению, библиографию на эту тему [1; 2; 3; 4; 5; 6; 7; 8; 9 и др.]. Здесь статус научно доказанных, или весьма вероятных, фактов обрели следующие результаты исследований.
В определении границ постоянного обитания андроновцев в целом не оспаривается, что их западные пределы дислоцируются на Южном Урале, восточные - в приенисейских степях, южные упираются в предгорья Алтая, Тянь-Шаня и Памира, а северные прослежены вдоль южной кромки тайги.
В плане субкультурного деления андроновской культурно-исторической общности (АКИО) определены ее два основных субстрата: алакульская и федоровская археологические культуры. По разным основаниям [1; 10; 11:], но признается, что алакульская культура существовала в виде двух территориально обособленных вариантов: уралотобольского (собственно алакульская культура) и
центральноказахстанского (атасуская культура, атасуский этап, восточный вариант). Помимо этого должны признаваться особыми андроновскими субстратами черкаскульская культура, таутарин-ские памятники и, возможно, балыктинская группа памятников, выделенная А. А. Ткачёвым [11].
Можно считать очевидными намеченные в целом культурный, хронологический и территориальный тренды алакульской линии в формировании АКИО. Важнейшими основаниями этой линии являются группа южноуральских синташтинских памятников (типа Аркаима и Синташтинского могильника) и южноуральский вариант абашевской культуры. В дальнейшем производные от этих оснований памятники петровского типа (или петровской культуры) распространились на восток до Ишима, Центрального Казахстана и, по некоторым данным, открыты на Иртыше [12]. Здесь следует заметить, что наши коллеги часто смешивают такие понятия, как петровский и раннеалакульский этапы, полагая, что это синонимы. Это странно, ибо сравнивая такие «синхронизируемые» памятники, как, например, могильники Петровка [6, рис. 7] и Ащису [13, рис. 2 и 3], кажется очевидным их морфологическое несходство. Подобные ошибки внимательные исследователи уже отмечали [9, с. 118]. Представляется правдоподобным, что упомянутые памятники маркируют последовательные этапы формирования уже собственно ала-кульской культуры, распространившейся от Урала до Иртыша и южных предгорий.
Второй аспект заявленной проблемы предполагает обратить внимание на возможные контакты андроновцев с инокультурным населением: либо захватываемых земель, либо с соседями вдоль сформировавшихся границ андроновской ойкумены. Возможно, отслеживание контактов подобного рода и может претендовать на статус самоценного научного исследования, но на практике подобные наблюдения носят попутный, вспомогательный характер и их не так много. Во всяком случае, их не так много на уровне публикаций. Отметим некоторые. Интересны находки ташковских сосудов в
алакульском могильнике Чистолебяжском [7, рис. 42]. Тот факт, что яма, в которой они найдены, непротиворечиво вписывалась в общую архитектуру кургана 19, предполагает думать о синхронности двух разнокультурных комплексов данного некрополя. Если это так, то стоит задуматься, насколько права В. Т. Ковалёва, датировавшая таш-ковские древности досинташтинским временем [14, с. 75]. Тем более что ни одна из керамических групп Чистолебяжского могильника не может быть датирована ранее петровского времени. Гораздо логичнее допустить синхронность «таш-кова» с кротовско-елунинско-самусьскими комплексами, которые, в свою очередь, вполне синхронны андроновским. Это хронологическое соотношение косвенно подтверждается и андронов-ским металлическим импортом в кротовских могилах Сопки-2 [15, рис. 29, 31], и находкой кро-товского сосуда в андроновском могильнике Ба-лыкты [11, рис. 138, 9]. Подобные цепочки умозаключений, построенные на единичных артефактах, в состоянии достаточно эффективно помогать в решении сложных задач и, в частности, проблем относительной хронологии. Правда, для этого необходимо, чтобы эти единичные артефакты не были изолированными, а вписывались в определенный системный контекст.
Самой неисследованной стороной проблемы движения артефактов в пределах АКИО является вопрос контактов между собой различных территориальных и субкультурных андроновских групп. В принципе, такие контакты никогда не подвергались сомнению и предполагались как сами собой разумеющиеся.
Однако в археологической литературе не отмечено ни одного случая, когда была отслежена хотя бы одна траектория перемещения конкретного артефакта из пункта А в пункт Б. Говоря об артефактах в данном контексте, имеется в виду все-таки керамика, поскольку только она в состоянии отражать тонкие нюансы неповторимых территориальных и индивидуальных особенностей составляющих АКИО.
В предлагаемых реконструкциях некоторых «траекторий андроновских керамик» использовался в первую очередь факт очевидной разницы в «трехзонных» структурах орнаментов, наносимых на горшки, в разных регионах АКИО. Установлено, что «пустая» зона в нижней части шейки это уникальный признак орнаментальной традиции алакульского населения урало-тобольского региона, а на остальных территориях этот признак практически отсутствует [10; 16; 17; 18]. В этой схеме известны два исключения. На Среднем Ишиме встречаются комплексы как урало-тобольского типа (с признаком «пустой» зоны), так и восточно-
го (где этот признак отсутствует). Второй регион, где наблюдается подобная чересполосица - Южный Казахстан (памятники таутаринского типа). Логично полагать, что каждая из выделенных орнаментальных схем, обычная для своего региона, должна выглядеть и выглядит инородной на другой территории. Рассмотрим несколько таких случаев.
Сосуд из насыпи кургана 21 (рис. 1, 1) Чистолебяжского могильника [7, рис. 44, 7]. Из этого некрополя вся масса горшков с трехзонным делением орнамента маркирована неорнаментированной полосой в нижней части шейки. И только данный сосуд является исключением. Нижняя зона на его шейке орнаментирована бордюром (не все принимают этот термин, но есть основания его правомерности [19]) в виде двойного ряда треугольников, образующих в негативе асимметричный зигзаг. Схема орнамента и сам описанный бордюр совершенно типичны для алакуля Центрального Казахстана, но являются чуждыми для алакульской керамики урало-тобольского региона. Это серьезное основание считать сосуд из насыпи кургана 21 Чистолебяжского могильника импортом либо из Центрального Казахстана, либо из контактной зоны Среднего Ишима (рис. 3, 2).
Рис. 1. Дальний керамический импорт в андроновских памятниках.
1 - мог. Чистолебяжский, кур. 21, насыпь; 2 - мог. Алакульский, кур. 13, мог. 23; 3 - пос. Икпень-1; 4 - мог. Сангру-11, кур. 4; 5 - мог. Акмола, кур. 23; 6 - мог. Акмола, кур. 15.
Рис. 2. Дальний керамический импорт в могильнике Майтан.
1 - огр. 27А, скопл.; 2 - огр. 10, мог. 2; 3 - огр. 9, мог. 1; 4 - огр.
27А, мог. 1
Сосуд из могилы 23 кургана 13 (рис. 1, 2) Ала-кульского могильника [20, табл. XIV, 5]. В принципе, аналитика относительно происхождения этого сосуда та же, что и в предыдущем случае, и вероятность его происхождения из восточных регионов весьма высока (рис. 3, 1). Но ситуация на данном памятнике несколько более сложная. Здесь есть еще два сосуда с орнаментированной полосой в нижней части шейки [20, табл. XI, 10 и табл. XVI, 15]. В первом случае выделенный сосуд непротиворечиво входит в группу «однопочерковых» сосудов из кургана 13 того же могильника [20, табл. XIII, 1, 4, 7]. И хотя последние орнаментированы не по трехзонной схеме, их очевидная серийность предполагает скорее местное происхождение, а «восточный» облик одного сосуда из этой серии может объясняться подражанием восточным ала-кульцам. Однако даже если мы имеем дело с подражанием, это тоже свидетельство контактов, так как чтобы чему-то подражать, надо быть знакомым с этим чем-то. Второй «подозрительный» сосуд из Алакульского могильника может быть интерпретирован несколько иначе. Его облик (и особенно наличие воротничка под венчиком) свидетельствует
о петровской традиции, в рамках которой канон зо-
нирования еще не был окончательно выработан. На петровских горшках мы можем наблюдать не-орнаментированные зоны и в верхней части шейки, и в нижней, и на тулове. А можем этот признак вообще не наблюдать. Поэтому петровская керамика и на Тоболе, и на Ишиме, и в Центральном Казахстане в целом однотипна.
Обратимся к памятникам Центрального Казахстана. Здесь нами зафиксировано несколько случаев импорта керамики из западных и южных районов АКИО.
Рис. 3. Траектории зафиксированного межандроновского керамического импорта. 1 - мог. Алакульский, 2 - мог. Чистолебяж-ский, 3 - мог. Майтан, 4 - мог. Ташик, 5 - мог. Акмола, 6 - мог.
Сангру-11, 7 - мог. Таутары, 8 - пос. Икпень-1
Сосуд из поселения Икпень-1 (рис. 1, 3). Памятник расположен в среднем течении реки Нуры и представляет собой многослойный комплекс, содержащий нуртайские (петровские и раннеала-кульские), нуринские (федоровские) и алексеев-ско-саргаринские материалы. Интересующий нас сосуд отнесен автором раскопок к федоровскому комплексу [8, рис. 14, 1]. Есть основания полагать, что гомогенность данного комплекса сомнительна. Не исключая одновременности этих находок, нельзя не обратить внимания на отчетливое присутствие среди них алакульского компонента. Сосуд, на который мы обратили внимание, во-первых, бесспорно алакульский (о чем свидетельствует уступчатый профиль), а во-вторых (и это уже в рамках нашей темы), орнаментальная схема на этом сосуде содержит неорнаментированную зону в нижней части шейки, что совершенно чуждо местной ала-кульской традиции. Это дает основание полагать, что на поселении Икпень-1 присутствует импорт алакульской керамики либо из урало-тобольского региона, либо из Среднего Приишимья (рис. 3, 8). Последний вариант кажется более предпочтительным, так как по некоторым специфичным признакам (пока плохо формализуемым) икпеньский сосуд весьма схож с некоторыми образцами керами-
ки из ишимских могильников Амангельды и Семипалатное [6].
Сосуд из кургана 4 (рис. 1, 4) федоровского могильника Сангру-П [1, табл. LX, 9]. Здесь мы имеем дело с редким случаем, когда чужеродность этой керамики не только очевидна, но и имеет буквально точечный адрес своего происхождения. Во-первых, выделенный сосуд не имеет ничего общего с федоровским контекстом Сангру-П, так как обладает явными алакульскими признаками, и это прежде всего уступчатый профиль и узнаваемая неорнаментированная полоса в нижней части шейки. Во-вторых, несмотря на, казалось бы, урало-тобольский маркер в орнаменте, этот сосуд имеет южное происхождение. Более того, существует лишь один памятник, где встречена именно такая керамика, и это могильник Таутары в предгорьях Каратау [21, рис. 1 и 2]. В отличие от многих траекторий, где источник импорта представляется в виде обширного региона, траектория Таутары -Сангру-П соединяет две конкретные точки, и это имеет принципиальное значение в плане достижения пределов точности в археологической диагностике (рис. 3, 6, 7).
Следующий андроновский памятник, содержащий керамический импорт из отдаленных районов АКИО (рис. 1, 5, 6), расположен в малоисследованной долине левобережья Павлодарского Прииртышья. Это федоровский могильник Акмола. Здесь найдены два алакульских сосуда [22, табл. I, 5, 8]. Эта пара интересна уже сама по себе. Первый из представленных сосудов (рис. 1, 5) по острореберной профилировке относится скорее к ранним периодам алакульской культуры и смотрелся бы вполне уместно в таких комплексах, как могильники Верхняя Алабуга [3], Кенес, Аксайман [6], Сатан [23]. По вполне выраженной трехзонной схеме орнамента с полным заполнением он все же тяготеет к раннеалакульским памятникам Центрального Казахстана. Второй алакульский сосуд из могильника Акмола резко отличается от первого (рис. 1, 6) и своей профилировкой, и схемой орнаментальной композиции. Все его морфологические признаки свидетельствуют о западном происхождении. Сравнивая этот сосуд с опубликованными комплексами, наиболее близкие образцы мы находим в могильнике Куропаткино-П на Ишиме [24, рис. 3]. Приведенные наблюдения свидетельствуют, что федоровцы Прииртышья имели контакты с алакульцами как Центрального Казахстана, так и более западных регионов их обитания - Прииши-мья и, возможно, Притоболья (рис. 3, 5). Рассматриваемые алакульские сосуды по своей морфологии выглядят разновременными, и такая квалификация была бы справедливой, если бы не узкий хронологический контекст небольшого могильни-
ка, откуда они были извлечены. В этой ситуации допустимы лишь два объяснения. Первое - ранне-алакульский сосуд являлся наследственной реликвией и отсюда - его «архаический» облик. Второе объяснение допускает сохранение в некоторых алакульских сообществах архаических традиций в керамическом производстве.
Интересный материал по внешним контактам алакульцев содержит могильник Майтан из Центрального Казахстана (рис. 3.3). Майтан, пожалуй, единственный крупный андроновский некрополь, который удалось раскопать полностью. (Приношу искреннюю благодарность А. А. Ткачёву за его любезное разрешение использовать в этой публикации материалы его раскопок). Из 422 сосудов, найденных при раскопках, четыре образца являются импортом из урало-тобольского региона (рис. 2, 1-4). Эти находки содержат некоторую информацию к размышлению.
Во-первых, из этой импортной керамики только в одном случае представлен археологически целый сосуд (рис. 2, 4). Он оставляет впечатление только что изготовленного, но не использованного по хозяйственному назначению. Само по себе это обстоятельство не уникально, так как известна практика изготовления вещей специально для погребального обряда. Но в рассматриваемом случае проблема более сложная. Этот сосуд западного облика, скорее всего, был помещен в могилу пришельца (или пришелицы) из иного субкультурного алакульского региона. Резонно предположить в этом случае, что пришелец очень скоро умер и был похоронен вместе с привезенным им сосудом, который тоже не «успел состариться». Хотя допустим вариант, когда сосуд такого облика мог быть изготовлен по каким-то образцам или по памяти (эта мысль уже высказывалась выше относительно некоторой керамики из Алакульского могильника).
Во-вторых, остальные образцы являются одиночными фрагментами. При этом сложно допустить, что недостающие части были рассеяны при ограблении могил: метод сплошного раскопа, применявшийся при раскопках Майтана, обязательно бы выявил хотя бы часть недостающих фрагментов. Кроме того, выделенные фрагменты выглядели весьма потертыми и их края были сильно заглажены (как если бы их долго носили в кармане и часто держали в руках). Не исключено, что эти находки в свое время служили талисманами или просто памятками о бывших родных очагах.
Системные признаки, по которым в приведенных эпизодах определялся внутриандроновский керамический импорт, в принципе могут быть отнесены к разряду явных. Но проблема в том, что для выявления носителей этих явных признаков требуется длительная и трудоемкая работа с кол-
лекциями. В сущности, такая процедура (в каком-то смысле - созерцательная) предполагается как сама по себе разумеющаяся и в хорошем смысле -традиционная. Тем не менее приходится согласиться с тем, что многие исследователи стали пренебрегать утомительной работой с массовым материалом, предполагающей создание непротиворечивой и проверяемой типологии. На это уже неоднократно обращали внимание отечественные археологи [25, с. 266; 26, с. 3; 27, с. 5]. Выделение работающих признаков - нелегкий труд, даже если мы имеем дело с хорошо формализуемым материалом, как, например, есть ли пустая зона в алакульской орнаментальной композиции или она заполнена, и как территориально эти признаки группируются. Существуют, однако, методы различения орнаментальных комплексов, базирующихся не на формализуемых оценках.
В этой части работы хотелось бы обратить внимание на один ракурс изучения орнаментов, которому практически никогда не придавалось значения, так как исходные для него далеко не всегда можно выделить, но даже при их наличии они плохо формализуются и воспринимаются как излишне субъективные. Речь пойдет об индивидуальном почерке мастера (скорее всего, мастерицы), авторе керамического изделия и орнамента на нем.
Начнем с напоминания, что субъективная оценка в распознавании образов во многих случаях признается как очень эффективный и, что чрезвычайно важно, как вполне легитимный метод. Это, в частности, касается искусствоведения (определение «руки» художника, школы, стиля, направления), юриспруденции (экспертиза опознания и идентификация почерка). Да и в своей повседневной жизненной практике мы вполне доверяем своим чувствам, безошибочно различая и узнавая окружающих нас людей, предметы и обстановку.
Метод экспертизы на почерк в археологических коллекциях формируется не вдруг и далеко не всегда как самоценность. Во-первых, навык потенциального эксперта вырабатывается только в ходе длительного всматривания в «живой» коллекционный материал (иллюстрации здесь редко пригодны, ибо не отражают всех тонкостей фактуры изделий). Во-вторых, в экспертизе должна быть надобность. И в-третьих, экспертиза имеет смысл только при известном консенсусе хотя бы двух, а лучше нескольких авторитетных экспертов. И это при безусловном доверии к ним заинтересованных коллег.
Кроме того, как уже отмечалось, исходный материал (тот же орнамент) далеко не всегда содержит признаки почерка. Так, например, простой печатный орнамент без сложносоставных фигур безличен (кулайские, релкинские орнаменты). О почерке мы можем судить только по рисованным
композициям (прочерченным по сырой глине, рисованным красками), в которых рука автора может быть так же узнаваема и выделяема, как и в письме «от руки».
И относительно надобности выделения почер-ковых особенностей. Орнаментированный сосуд -вещь мобильная во времени и пространстве. Сотворенная однажды, эта вещь до своего окончательного упокоения в могиле или мусоре поселения может, в принципе, оказаться где угодно: остаться в пределах семейного очага, обозначить пунктир миграции данной общины, обнаружиться в чужеродном комплексе и т. д. Все эти движения могут быть зафиксированы с помощью сравнительной по-черковой экспертизы рисованных орнаментов.
Первая и пока единственная экспертиза подобного рода была проведена мной на коллекциях ала-кульских могильников Майтан и Ташик из Центрального Казахстана. Результаты этой экспертизы уже публиковались [28, с. 1ВЗ-1ВЗ; 29, с. 11б-124]. Считаю целесообразным в известной мере повториться на эту тему, так как полученные результаты наблюдений вполне уместны в разработке темы о внутриандроновских контактах. К тому же в данном случае речь идет уже не о контактах разных культур и субкультурных областей, а о контактах внутри гомогенных культурных образований.
Могильники Майтан и Ташик располагались в ІЗ км друг от друга соответственно на р. Нуре и ее правом притоке Ащи-Су (Казахстан, Карагандинская обл., Ульяновский р-н). Могильник Ташик исследовался в 1984 г., а год спустя был затоплен Ащисуйским водохранилищем. Могильник Май-тан исследовался с І9В4 по І99І г. и на сей день является единственным крупным андроновским некрополем, раскопанным полностью.
С этих памятников получены значительные серии керамических сосудов (Майтан - 422 ед., Ташик - 124 ед.). Мне посчастливилось в течение нескольких лет участвовать в обработке этих коллекций, и в ходе работы, кроме прочих ценных наблюдений и в известной мере случайно, обнаружилось странное сходство между собой некоторых частей двух керамических комплексов. В чем же это сходство заключалось?
Обычно степень сходства между орнаментальными комплексами вычисляется из того, что, сколько, где и в какой технике изображено. Ориентируясь на эти параметры, рассматриваемые орнаментальные комплексы следует признать почти идентичными. Но, как выясняется, есть еще один ускользающий признак - индивидуальный почерк. Ведь одну и ту же орнаментальную композицию разные люди, как бы они ни старались, никогда не нарисуют совершенно одинаково, как не напишут одинаково одну и ту же фразу.
При длительном и внимательном всматривании в исследуемые комплексы удалось установить, что каждая коллекция содержит по нескольку почерков и каждый из них маркирует разное количество изделий. Однако в обеих коллекциях выделяются доминирующие группы орнаментов, выполненные определенно одной рукой. Собственно именно это обстоятельство и не позволяет спутать эти коллекции.
Чтобы уменьшить уровень субъективности в нашем и без того субъективном методе, для иллюстрации выделенных почерков были выбраны, во-первых, достаточно сложные, а во-вторых - максимально схожие композиции с обоих памятников.
На керамике мог. Майтан наиболее показательные композиции, иллюстрирующие доминирующий почерк именно в данном памятнике (рис. 4), представляют собой трехуровневые орнаменты с цепочкой ромбов или треугольников под венчиком, рядами взаимопроникающих треугольников по шейке и сдвоенными зигзагами, обрамленными треугольниками по тулову.
Рис. 4. Образцы доминирующего почерка на керамике из мог.
Майтан
На керамике мог. Ташик доминирующий почерк выделен по композициям максимально схожими с майтанскими, или буквально идентичным им (рис. 6). При сопоставлении этих групп керамики
становится совершенно очевидно, что если по традиционно формальным признакам эти серии практически одинаковы, то по почерку они совершенно не совместимы. В доминирующем почерке мог. Майтан прочерчивание узора грубоватое и экспрессивное, хотя и вполне уверенное, ширина штриха и его глубина значительны и достигают одного миллиметра и более, штриховка двумерных фигур довольно разряжена, а просвет в сдвоенном зигзаге на тулове значительно уже, чем в узорах из мог. Ташик. Напротив, ташикские узоры выполнены чрезвычайно аккуратно, линии орнаментов неглубокие и очень тонкие - не толще лезвия бритвы. Штриховка фигур очень частая, особенно в крупных ромбах и треугольниках.
Продолжая наблюдения в этом же ключе, в коллекции мог. Майтан была выделена небольшая (6 сосудов), но яркая серия керамики, орнаментированная «ташикским» почерком (рис. 5). И этот редкостный почерк в массе керамики мог. Майтан оказался абсолютно идентичным доминирующему почерку мог. Ташик. Эту схожесть подтверждают детали форм сосудов, характер обработки и цветовая гамма поверхности. Все эти дополнительные признаки хорошо коррелируются с данным почерком.
Рис. б. Ближний керамический импорт в могильнике Майтан.
1 - огр. 28, мог. 4; 2 - огр. 24, мог.; З - огр. 29Б, мог. 1; 4 - огр. З4, мог. 1
Рис. 6. Образцы доминирующего почерка на керамике из могильника Ташик
Таким образом, в коллекции мог. Майтан четко фиксируется керамический импорт с соседней (очень близкой) территории. Встречный импорт в ташик-ской коллекции отмечен лишь однажды в виде сосуда плохой сохранности, но с достаточно явственными признаками почерка мог. Майтан. Поскольку мог. Ташик раскопан где-то на четверть, можно предположить, что количество этого импорта реально может быть несколько выше. Очевидный вывод по данным наблюдениям заключается в бесспорной синхронности могильников Майтан и Ташик (пусть не абсолютной, но в определенной фазе - безусловной).
Далее следует говорить не о выводах, а о проблеме, которая заключается в причинах появления в могильнике Майтан керамики с доминирующим ташикским почерком и наоборот. Впрочем, данная проблема относится не только к двум последним памятникам, но и к другим, рассмотренным ранее. И связана она не только с почерками, но и с другими керамическими маркерами.
Первая гипотеза на сей счет напрашивается как бы сама собой. Высока вероятность, что подобный обмен является знаком экзогамных отношений между двумя территориально близкими (или дальними)
группами андроновского населения. Вещи же, вычисленные как импорт, принесены с собой невестами и могут рассматриваться либо как приданое, либо как память о своем роде или семье. Последнее предположение весьма вероятно, так как может быть рассмотрено в более широком контексте - географии экзогамных и иных контактов андроновских племен. В могильнике Майтан отмечены находки затертых фрагментов алакульской керамики, характерной для Притоболья (это отмечалось выше) и, кроме знаковой, никакой иной функции в комплексе своего последнего упокоения нести не могущей.
Вторая гипотеза может не отрицать первую, но предполагает расширить пространство возможных причин этого импорта. Можно, в частности, допустить, что андроновские некрополи не были закрытыми родовыми объектами и при каких-то условиях там могли хоронить своих покойников и иные субкультурные группы. Лисаковский алакульско-федоровский могильник на Тоболе - яркий тому пример [30, с. 90-93].
Третья гипотеза тоже допустима, и она предполагает не только обмен людьми с вещами, но и простой дрейф вещей. Это могло происходить и в виде торгового обмена, и в виде дружеского или ритуального дара, а возможно, эти вещи являлись трофеями (кража, военная добыча). Эта гипотеза также не отрицает предыдущие и последующие предположения.
Рассматривая изложенные гипотезы и допуская иные, не стоит определяться в каких-то жестких предпочтениях без достаточных на то оснований. На данном этапе важнее всего оценить в принципе потенциал выделенных маркеров вообще и почерко-вой экспертизы рисованных орнаментов в частности. Возможно последний метод, который, бесспорно, еще требует «обкатки» и совершенствования, даст новые возможности в решении вопросов миграций и контактов людей и сообществ в древности.
Главный итог изложенным наблюдениям видится в следующем. Любой репрезентативный археологический комплекс должен быть подвергнут критике на предмет его гомогенности, даже если для этого, на первый взгляд, нет оснований. Выявление явных и скрытых маркеров инородности позволяет получить дополнительную и очень качественную информацию о динамике отношений между различными по удаленности и степени культурной близости древними сообществами. Для реализации проектов подобного рода необходима, как это не покажется банальным, кропотливая и постоянная работа с массовым археологическим материалом. И последнее, в настоящей статье принципиальнейшим моментом является обращение более пристального внимания к несерийным, а чаще всего к единичным артефактам в гомогенных массивах археологического материала.
Список источников и литературы
1. Маргулан А. Х., Акишев К. А., Кадырбаев М. К., Оразбаев А. М. Древняя культура Центрального Казахстана. Алма-Ата: Наука, 1966. 435 с.
2. Максименков Г. А. Андроновская культура на Енисее. Л.: Наука, 1978. 190 с. .
3. Потёмкина Т. М. Бронзовый век лесостепного Притоболья. М.: Наука, 1985. 376 с.
4. Кузьмина Е. Е. Древнейшие скотоводы от Урала до Тянь-Шаня. Фрунзе: Илим, 1986. 134 с.
5. Кузьмина Е. Е. Откуда пришли индоарии? М.: Вост. лит., 1994. 464 с.
6. Зданович Г. Б. Бронзовый век урало-казахстанских степей: (Основы периодизации). Свердловск: Изд-во УрГУ. 184 с.
7. Матвеев А. В. Первые андроновцы в лесах Зауралья. Новосибирск: Наука, 1998. 417 с.
8. Ткачёв А. А. Центральный Казахстан в эпоху бронзы. Тюмень: Изд-во ТюмГНГУ, 2002, Ч.1. 289 с.
9. Стефанов В. И., Корочкова О. Н. Урефты I: зауральский памятник в андроновском контексте. Екатеринбург: Изд-во УрГУ. 160 с.
10. Рудковский И. В. Типы зонирования в андроновском орнаменте // Вопросы археологии Центрального и Северного Казахстана. Караганда: Изд-во КарГУ, 1989. С. 47-55.
11. Ткачёв А. А. Центральный Казахстан в эпоху бронзы. Тюмень: Изд-во ТюмГНГУ, 2002, Ч. 2. 243 с.
12. Мерц В. К. Некоторые итоги и перспективы изучения археологических памятников Павлодарского Прииртышья // Изучение памятников археологии Павлодарского Прииртышья. Павлодар: Изд-во Павлодарского ист.-краевед. музея, 2002. С. 5-20.
13. Кукушкин И. А. Новые исследования на могильнике Ащису // Вестник археологии, антропологии и этнографии. 2010. №1(12). С. 71-75.
14. Ковалёва В. Т. Взаимодействие культур и этносов по материалам археологии: поселение Ташково-II. Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 1997. 131 с.
15. Молодин В. И. Бараба в эпоху бронзы. Новосибирск: Наука, 1985. 200 с.
16. Рудковский И. В. Системообразующие инварианты андроновской орнаментики: автореф. ... дис. канд. ист. наук. Барнаул, 2003. 23 с.
17. Рудковский И. В. Типы зонирования в андроновских орнаментах как культурно-территориальные маркеры // Вторые исторические чтения Томского государственного педагогического университета (мат-лы междунар. конф.). Томск: Изд-во ТГПУ, 2008. С. 293-303.
18. Рудковский И. В. Типы зонирования в андроновских орнаментах как культурно-территориальные маркеры // Археологический альманах, № 21. Изобразительное искусство в археологическом наследии. Сб. ст. Донецк: ООО «Лебедь», 2010. С. 111-119.
19. Рудковский И. В. Термины в археологической орнаментологии // Вестн. Томского гос. пед. ун-та (Tomsk State Pedagogical University Bulletin), 2010. Вып. 9(99). С. 132-137.
20. Андроновская культура. Памятники западных областей. САИ. 1966. Вып. В 3-2. 144 с.
21. Максимова А. Г. Могильник эпохи бронзы в урочище Таутары. ТИИАЭ АН КазССР. Т.14. 1962. С. 37-56.
22. Кадырбаев М. К. Акмола - памятник андроновской культуры // Культура древних скотоводов и земледельцев Казахстана. Алма-Ата: Наука, 1969. С. 91-106.
23. Чиндин А. Ю. Относительная хронология могильников эпохи развитой бронзы Центрального Казахстана // Вопросы периодизации археологических памятников Центрального и Северного Казахстана. Караганда: Изд-во КарГУ, 1987. С. 36-42.
24. Бухонина Т. А. Могильник эпохи бронзы Куропаткино-II на р. Чаглинка // Бронзовый век Урало-Иртышского междуречья. Челябинск: Изд-во ЧелГУ, 1984. С. 44-58.
25. Кузнецов П. Ф., Мочалов О. Д. Вопрос о культурном единстве потаповских и синташтинских керамических комплексов // Бронзовый век Восточной Европы: характеристика культур, хронология и периодизация: мат-лы междунар. науч. конф. «К столетию периодизации
B. А. Городцова бронзового века южной половины Восточной Европы. Самара: Изд-во Самарского гос. ун-та, 2001. С. 266.
26. Горбунов В. С. От редактора // Ткачёв В. В., Хаванский А. И. Керамика синтштинской культуры. Орск-Самара: Изд-во ОГТИ, 2006.
C. 3-4.
27. Ткачёв В. В., Хаванский А. И. Керамика синташтинской культуры. Орск-Самара: Изд-во ОГТИ, 2006. 180 с.
28. Рудковский И. В. К вопросу об этнопоказательных признаках в археологических материалах // Проблемы исторической интерпретации археологических и этнографических источников Западной Сибири. Томск: Изд-во ТГУ, 1990. С. 183-185.
29. Рудковский И. В. К вопросу дифференциации рисованных орнаментов по почерку // Археология и этнография Приобья: материалы и исследования: сборник трудов кафедры археологии и этнологии. Томск: Изд-во ТГПУ, 2009. С. 116-124.
30. Усманова Э. Р. Могильник Лисаковский-1: факты и параллели. Караганда-Лисаковск: Изд. КарГУ, 2005. 232 с.
Рудковский И. В., кандидат исторических наук, доцент кафедры.
Томский государственный педагогический университет.
Ул. Киевская, 60, Томск, Россия, 634061.
E-mail: lemke2@yandex.ru
Материал поступил в редакцию 01.06.2011.
I. V Rudkovskiy
CERAMIC MARKERS OF CONTACTS WITHIN THE ANDRONOVSKY CULTURAL-HISTORICAL COMMUNITY
The article is the research, which is devoted to delineation of contacts among separate provinces, cultures and the smaller communities of the Andronovsky world. These contacts are marked first of all by ceramic which is alien by the several signs to those complexes, where it was found. Determination of this signs was realized in the context of methods which were cultivated by the author.
Key words: territory of locality, archaeological cultures, local variants, internal contacts, ornamental indications.
Tomsk State Pedagogical University.
Ul. Kievskaya, 60, Tomsk, Russia, 634061.
E-mail: lemke2@yandex.ru
