CC BY
53
ствующего <...> в иерархии Божиего Мироздания. И смысл этот "покоится стыдливо в красе торжественной своей", - отмечает псалмодией Пушкин <...>» [12].
Стоит отметить, что из пушкинских характеристик, представляющих женщину, в данных стихотворениях невозможно нарисовать живописный портрет, картину, этого будет мало, недостаточно. Но в то же время немыслимо вообразить ее с нимбом, при золоченом фоне, на подножии и т. д. Тем не менее в изображении «гения чистой красоты» нет произвольной творческой фантазии, почти нет личных эмоций, описание красоты происходит на духовном уровне -раскрывается ее внутренний смысл, идея. Не случайно женщина предстает в символике обратной перспективы - иконы; ее красота светоносна, как явленное Добро и Истина. Поэтому в отмеченных стихотворениях представлен молитвен-но-иконический тип художественного воплощения образности.
Итак, в стихотворениях к женщине звучит молитва-восхваление (например, в «Акафисте...»), молитва-благословение («Я вас любил..»), молитва-благодарение («Мадонна») и богомольное благоговение («Красавица», 1832). Пушкин с поэтическим умилением восхваляет красоту и мудрость, которыми Бог одарил женщину; духовным чувствованием раскрывает истинную красоту, непричастную земному. Поэт духовными очами взирает на женщину, ее красота умиряет страсти, торжествует в молчании, в тишине, напоминает нам о горнем мире, необходимости «добротворения», духовного очищения.
Так Пушкиным была активизирована новозаветная ориентация, что в главных своих выражениях глубоко реалистическое понимание мира и человека в свете православного гнозиса: представленные стихотворения раскрывают интимно-духовный мир человека [13]. В поэтический язык Пушкина обширно входит аскетическая традиция - её символика, лексика, мелодика, тропы; наблюдается устремлённость к духовно-аскетическому мироосмыслению взамен эмоционально-чувственному.
Поэзия обретает свою истинную природу -молитвенность, так как изначально является сопряжённой с Высшим духовно-поэтическим источником. Художественная система Пушкина-поэта есть отражение глубинных, генетически, исторически предопределённых основ православного самосознания Пушкина-человека.
Примечания
1. Есаулов И. А. Художественное творчество и православная традиция // Духовная традиция в русской литературе. Ижевск, 2009. С. 10-28.
2. Кошемчук Т. А. Русская поэзия в контексте православной культуры. СПб., 2009. С. 19-24.
3. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 17 т. Т. 1. М.: Воскресенье, 1998.
4. Пушкин А. С. Сочинения. Т. 4. Петроград, 1916. С. 254, 356-366.
5. Свт. Игнатий (Брянчанинов). О любви к ближнему // Аскетические опыты. Т. 1-2. Минск, 2008. С. 45-51.
6. Захаров В. Н. Умиление как категория поэтики Достоевского // Теория Традиции: христианство и русская словесность. Ижевск, 2009. С. 164.
7. Лебедева Э. С. «Святому Невскому служил» // Духовный труженик: А. С. Пушкин в контексте русской культуры. СПб., 1999. С. 11-16.
8. Канонник или полный молитвослов. Минск, 2006. С. 99, 121.
9. Котельников В. А. Христианский текст русской литературы // Вестник РГНФ. М., 2000-2. № 3. С. 154162.
10. Пассия, или чинопоследование с акафистом Божественным Страстям Христовым. М., 2003. С. 127-128.
11. Свт. Игнатий (Брянчанинов). Плач мой / Свт. Игнатий (Брянчанинов) // Аскетические опыты. С. 474495.
12. Королёв С. А. Черты православной культуры // Духовный труженик: А. С. Пушкин в контексте русской культуры. СПб., 1999. С. 256-262.
14. Котельников В. А. Указ. соч. С. 154-162.
УДК 821.161.1
О. А. Полякова
«КАК ТЫ ХОРОША ПОДЧАС, ДАЛЕКАЯ, ДАЛЕКАЯ ДОРОГА!» (ПУТЕШЕСТВИЕ В ТВОРЧЕСКОМ СОЗНАНИИ Н. В. ГОГОЛЯ)
В статье на основании писем Н. В. Гоголя и воспоминаний его современников характеризуется отношение писателя к путешествиям, которые можно рассматривать как один из важнейших источников творческого вдохновения автора поэмы «Мертвые души».
The article based on N. V. Gogol's letters and his contemporaries' recollections reveals the writer's attitude to travels which can be considered an important source of artistic inspiration for the author of "Dead Souls".
Ключевые слова: путешествие, творческая индивидуальность, эпистолярное наследие, «свое/чужое».
Keywords: travel, artistic individuality, epistolary heritage, familiar/strange.
Творческая индивидуальность любого писателя определяется множеством факторов, в том числе сложным воздействием среды, социальным окружением и реакцией на все это самого человека, которая отражается в мемуарах, дневниках, письмах. В эпистолярном наследии Н. В. Го-
© Полякова О. А., 2011
О. А. Полякова. «Как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога!».
голя можно выделить письма, написанные во время его пребывания в Европе, в которых нашли отражение не только наблюдения писателя над разными сферами жизни стран, где он побывал, но и его эстетические воззрения. При этом фактический материал всегда сопровождается лирическим началом.
На наш взгляд, особого внимания заслуживают признания писателя, выражающие его отношение к путешествиям, странствиям, дороге, поскольку они помогают более глубоко и полно осознать не только своеобразие личности Гоголя, но и особенности его творческого «я», установить истоки творческого вдохновения.
Как известно, история цивилизации знает два противоположных жизненных и культурных уклада - кочевой и оседлый, и, как следствие этого, выделяют два психических кода в поведении людей. Один связан с оседлым образом жизни, с привязанностью человека к дому, второй порождает тех, кем движет «охота к перемене мест», кто не мыслит свое существование без странствий, скитаний. Это весьма условное деление применимо и к творческим личностям, в том числе и писателям. Признания Н. В. Гоголя позволяют его ко второму типу людей.
«О, как бы мне... хотелось сделать какую-нибудь дальнюю дорогу!.. С какой бы радостью я сделался фельдъегерем, курьером даже на русскую перекладную, и отважился бы даже на Камчатку, - чем дальше, тем лучше», - писал он М. П. Погодину 17 октября 1840 г. из Рима [1].
Аналогичное утверждение находим в письме С. Т. Аксакову: «О, если б я имел возможность всякое лето сделать какую-нибудь дальнюю, дальнюю дорогу! Дорога удивительно спасительна для меня» [2].
Его первая заграничная поездка была недолгой - с июля по сентябрь 1829 г., и объяснял ее начинающий писатель неудачной любовью и честолюбивыми мечтами.
Во второй раз он задержался в Европе на более длительный срок. Уезжал неудовлетворенным реакцией публики на представление «Ревизора» в Петербурге и Москве: «Еду за границу, там размыкаю ту тоску, которую наносят мне ежедневно мои соотечественники. Писатель современный, писатель комический, писатель нравов должен подальше быть от своей родины. Как-то тягостно грустно, когда видишь против себя несправедливо восстановленных своих же соотечественников, которых от души любишь, когда видишь, как ложно, в каком неверном виде ими все принимается. Что сказано верно и живо, то уже кажется пасквилем» [3].
И дальше: «Я не оттого еду за границу, чтобы не умел перенести этих неудовольствий. Мне хочется поправиться в своем здоровьи, рассеять-
ся, развлечься и потом. обдумать хорошенько труды будущие» [4].
Он надеется вернуться из поездки «освеженным и обновленным». Свое «удаление из отечества» Гоголь называет «великим переломом, великой эпохой» своей жизни, считая, что оно «послано свыше великим. провидением». Действительно, путешествие по европейским странам, знакомство с иной культурной реальностью дало возможность не столько увидеть нечто новое и особенное, сколько расширить собственные творческие горизонты. Не случайно Гоголь в письме М. П. Погодину от 22/10 сентября 1896 г. сообщает, что уже «привык к окружающему» и только «Альпы да старые оттические церкви» будят его воображение. Главным же итогом странствия стало то, что время и расстояние помогли расставить акценты, выделить важное, почувствовать истинное: «.На Руси есть такая изрядная коллекция гадких рож, что невтерпеж мне пришлось глядеть на них. Даже теперь плевать хочется, когда об них вспомню. Теперь передо мною чужбина, вокруг меня чужбина, но в сердце моем Русь, - не гадкая Русь, но одна только прекрасная Русь» [5].
Это отдаление от родной страны обострило патриотические чувства, усилило творческое воображение. В письме В. А. Жуковскому от 12 ноября 1836 г. из Парижа Гоголь сообщает: «Мне даже смешно, как подумаю, что пишу Мертвых Душ в Париже. Мне все кажется, как будто я в России: передо мною все наше, наши помещики, наши чиновники, наши офицеры, наши мужики, наши избы, словом вся православная Русь» [6].
Вспоминая Россию, Гоголь невольно ищет черты сходства и различия между «своим» и «чужим». Так, похолодание в Швейцарии заставило его вспомнить «наши теплые домы» в Петербурге, после чего ему «сделалось страшно скучно». Неуютно писателю и в Париже: «Люди легки, а природы, в которой всегда находишь ресурс и утешение, когда все приестся, - нет» [7]. Оторванность от родины порождала грустные чувства: «Я бездомный, меня бьют и качают волны».
Но, видимо, мощный эмоциональный накал как раз и был необходим писателю, чтобы творить: «Я живу около года на чужой земле, вижу прекрасные небеса, мир, богатый искусствами и человеком. Но. ни одной строки не мог посвятить я чужому. Непреодолимою связью прикован я к своему» [8].
Из всех европейских стран - а Гоголь успел пожить в Германии, Швейцарии, Франции и Италии - писатель больше всего полюбил последнюю: «Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу - и уж на всю жизнь: словом, вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить» [9]. Эту страну он называл своей «душень-
кой», «красавицей»: «Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня. Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр - все это мне снилось» [10]. В Италии Гоголя привлекает прежде всего природа («здесь престол ее»), а также «римский народ». В письмах писателя звучит тема национального характера, который он пытается постичь, читая народные произведения. По мнению Гоголя, итальянцев от других народов отличают хорошо развитое эстетическое чувство и остроумие.
Увлечение Италией было вполне закономерным: смена привычного пространства нередко сопровождается сменой мировосприятия. Однако восхищение «чужой страной» не смогло вытеснить воспоминаний о России: «Боже, какая весна!.. Что за воздух!.. Гляжу - не нагляжусь. Розы усыпали весь Рим. Их нет у нас» [11].
В поэме «Мертвые души» пронзительными нотами зазвучат признания автора, вызванные сравнением «прекрасного далека», где «дерзкие дива природы» венчаны «дерзкими дивами искусства», с родной страной, где все «бедно, раз-бросанно и неприютно», но в то же время все свидетельствует о мощном «богатырском» потенциале: «Русь! Чего же ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? <.> Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?.. у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!.. » [12].
Со временем Гоголь сам стал осознавать значение путешествий в своей жизни и творчестве. В письме М. П. Погодину от 17 октября 1840 г. он признается: «Я выехал из Москвы хорошо, и дорога до Вены по нашим открытым степям тотчас сделала надо мною чудо. Свежесть, бодрость взялась такая, какой я никогда не чувствовал» [13]. Он называет дорогу своим «единственным лекарством», которое врачует не только физические недуги, но и душевные раны: «Многое, что казалось мне прежде неприятно и невыносимо, теперь мне кажется опустившимся в свою ничтожность и незначительность» (с. 197).
В очередной раз возвратившись в Москву в марте 1842 г., Гоголь делает необычайно важное признание в письме П. А. Плетневу: «.уже в самой природе моей заключена способность только тогда представлять себе живо мир, когда я удалился от него. Вот почему о России я могу писать только в Риме. Только там она предстает мне вся, во всей своей громаде» [14]. Писателю нужна была перспектива, чтобы увидеть «всю Русь», ощутить масштабы происходящих в ней событий, в сравнении с другими странами и народами постичь русский характер, оценить его потенциал и возможность дальнейшего развития.
Гоголь осознавал значимость своих творческих замыслов: «Мне нужно много набрать знаний; мне нужно хорошо знать Россию», «много сторон русской жизни еще доселе не обнаружено ни одним писателем».
По воспоминаниям Я. К. Грота, Гоголь остро переживал недостаточность собственных представлений о родной стране: «Чтобы лучше узнать Россию и русский народ, мне необходимо было бы путешествовать, а между тем уже некогда: мне около 40 лет, а время нужно, чтобы писать» [15]. Чтобы «пополнить свои сведения об отечестве», он нашел другое верное средство: решил просить всех своих друзей, знакомых с разными уголками России или же только еще собирающихся в путь, сообщать ему свои наблюдения. Гоголя интересовало буквально все - от статистических данных до описания флоры и фауны.
Самого автора «Мертвых душ» отличали особая писательская наблюдательность, интерес к окружающим его людям и, по словам П. В. Анненкова, «острый глаз»: «Для Гоголя ничего не пропадало даром. Он собирал сведения, и они дожидались случая превратиться в части чудных поэтических картин» [16]. Л. И. Арнольди вспоминал о совместной с Гоголем поездке в Малоярославец: писатель вступил в разговор с городничим, «впился в него, как пиявка, и не уставал расспрашивать его обо всем, что его занимало». Далее, во время обеда, он все время разговаривал с половым, расспрашивая его о родителях, посетителях трактира, жаловании, вкусах жителей города и т. п. [17].
Еще один штрих к уже сложившейся картине добавляет рассказ Д. А. Оболенского о том, что однажды во время поездки с Гоголем они остановились отдохнуть на станции и обнаружили там «штрафную книгу», в которой прочли довольно забавную жалобу на какого-то господина. Гоголь тут же начал «самым смешным и оригинальным образом описывать сперва наружность этого господина, потом рассказал всю его служебную карьеру, представляя в лицах некоторые эпизоды его жизни» [18]. Во время пути, при всякой остановке, писатель выходил на дорогу и рвал цветы, спрашивая у проходящих мимо людей названия растений. Он уверял, что один и тот же цветок в разных местностях имеет разные названия, благодаря чему он выучил много новых слов, которые у него «пойдут в дело» [19].
«Шло в дело» у Гоголя многое, что он узнавал, путешествуя по России и Европе. Не случайно мотив дороги, пути стал сюжетообразую-щим во многих его произведениях, а само путешествие воспринималось писателем как источник творческого вдохновения. Об этом свидетельствуют и знаменитые лирические отступления в
С. А. Груша. Герой-праведник в творчестве Ф. А. Абрамова
поэме «Мертвые души»: «Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове дорога! и как чудна она сама, эта дорога. Боже! как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!..» [20]
Примечания
1. Гиппиус В. В. Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники... Аграф, 1999. С. 194.
2. Там же. С. 197.
3. Там же. С. 134.
4. Там же. С. 135.
5. Там же. С. 149.
6. Там же.
7. Там же. С. 152.
8. Там же. С. 160.
9. Там же. С. 161.
10. Там же. С. 163.
11. Там же. С. 167.
12. Там же. С. 490.
13. Там же. С. 192.
14. Там же. С. 216.
15. Там же. С. 368-369.
16. Там же. С. 81.
17. Там же. С. 373.
18. Там же. С. 385.
19. Там же. С. 386.
20. Там же. С. 490.
УДК 821.161.1-32+929Абрамов С. А. Груша
ГЕРОЙ-ПРАВЕДНИК В ТВОРЧЕСТВЕ Ф. А. АБРАМОВА
В статье рассматривается художественное воплощение героев-праведников в рассказах Ф. А. Абрамова, позволяющее утверждать, что поиски истины писателем сближаются с народным православием. Его героев отличает не столько стремление к святости, сколько способность жить по правде, в согласии с собой и с миром, дарить людям любовь и доброту.
This article is concerned with artistic interpretation of righteous characters in F. Abramov's short stories. The analysis makes it evident that the author's search of truth is close to folk orthodoxy. His characters are distinguished not only by their aspirations after sainthood but by their ability of living in concord with truth, in harmony with themselves and the world, giving people love and kindness.
Ключевые слова: герой-праведник, русский национальный характер, деревенская проза, агиографическая традиция.
Keywords: the righteous character, Russian national character, Russian village prose, Christian hagiography.
Тема праведничества изначально носит религиозный характер: ее источником является Священное Писание. Но в России, по мнению Г. П. Федотова, в XVIII-XIX вв. начинается постепенный процесс «угасания русской святости» [1]. Национальное самосознание, привыкшее гордиться подвижниками Святой Руси и ощущать их незримое присутствие и помощь в земном мире, стало перемещать святость в сферу мирской жизни. А великая агиографическая традиция, в течение столетий служившая «учебником жизни» русского человека, стала питать русскую литературу. Но в литературу XIX в. входит не тип героя-святого, а тип героя-праведника. Этот образ обнаруживается в творчестве Н. С. Лескова и И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого, Н. А. Некрасова и А. П. Чехова.
Обращение в XX в. писателей-«деревенщиков» к типу героев-праведников можно объяснить их интересом к нравственным, духовным проблемам общества, в первую очередь, проблеме сохранения национальной культуры, ее истоков, внутренней красоте русского национального характера. Праведники в «деревенской прозе» выступают как хранители традиционных устоев, этических и эстетических, веками выработанных крестьянским миром.
Основы творчества Ф. Абрамова, его тяга к своим героям-праведникам уходят корнями в дет-
© Груша С. А., 2011
