CC BY
52
УДК 32:1(045)
ПОСПЕЛОВА Ольга Вячеславовна, кандидат философских наук, доцент кафедры философии Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова. Автор 34 научных публикаций, в т.ч. одной монографии и трехучебно-мето-дических пособий
К ВОПРОСУ О НОРМАТИВНОМ ДИСКУРСЕ В ПОЛИТИЧЕСКИХ НАУКАХ
Статья посвящена исследованию роли и функции нормативного знания в процессе становления политической науки. Особое внимание здесь уделяется влиянию критической теории общества на современное видение политики и политической теории, а также соотношению нормативного и утопического компонентов в политической теории.
Политическая теория, нормативный дискурс, критическая теория
Политические науки, как и любая другая система знаний, включают в себя и эмпирические, и нормативные компоненты. С онтологической точки зрения, нормативным принято считать такой элемент, который обозначает и соотносится по своему содержанию с идеальным объектом. Нормативная теория постигает реальность в понятиях хорошего и плохого, должного и недолжного, подлинного и неподлинного, справедливого и несправедливого.
Вопрос о нормативном дискурсе в политических науках является проблематичным по крайней мере в двух отношениях. Во-первых, как только знание о политике стало оформляться в относительно автономную систему, оно оказалось во власти позитивистских требований к научному дискурсу. Во многом благодаря позитивистским установкам политические и социальные науки смогли преодолеть свою зависимость от философии и оформиться в самостоятельные разделы научного знания. Однако
© Поспелова О.В., 2010
эти же установки привели к репрессии нормативного компонента, который, тем не менее, не может быть окончательно устранен из политической теории с тем, чтобы она продолжала оставатьтся политической, и обусловлено это не только требованиями построения научного дискурса как такового, но спецификой самого рассматриваемого предмета - политики.
Во-вторых, современная ситуация в общественных науках вполне может быть охарактеризована как «экстраординарная» со свойственным этому состоянию эпистемологическим хаосом. Под «экстраординарной наукой» я предпочла бы понимать не столько научную революцию в куновском смысле, сколько усиление всегда имеющей место конкуренции между различными парадигмами и, как следствие, спор вокруг дисциплинарных границ в области общественных наук. Методологическое требование современной науки, состоящее в том, чтобы исследование ориентировалось не столько на
предмет, сколько на проблему, приводит к размыванию границ между различными областями знания.
Перед тем, как перейти к более детальному анализу современной ситуации, стоит сказать несколько слов об истории вопроса. Начиная с посыла древних греков традиционная доктрина практической философии, включавшая в себя элементы этики, экономической, политической и правовой теории, утверждала, что на вопросы о том, каковой должна быть добродетельная жизнь индивидов и каков должен быть наилучший социальный и политический порядок общества, могут быть получены рациональные ответы. Нормативные стандарты практической философии опирались на ту онтологию природы, которая была сформирована благодаря Платону и Аристотелю. Это была эссенциали-стская онтология: «внутренняя природа» (идея или форма) определяют существование любого сущего.
Фундаментальной проблемой практической философии в рамках античной традиции являлась актуализация «естественных» функций и целей, которые для человека могут реализоваться только в обществе. Здесь имеет место определенная онтологическая посылка: для людей естественно стремление к совершенству. ФЭлпт человеческого существования состоит в самоактуализации индивида согласно имманентной цели, которая выступает как осознанная задача. Поскольку для Аристотеля люди различны «по природе», то и цель бытия индивида зависит от места, занимаемого им/ею в социальной иерархии, и далеко не все имеют цель своего бытия в себе и способны превратить ее в осознанную задачу. Онтологические границы делают невозможным обратимость некоторых ролей и функций.
Аристотелевская практическая философия была единой доктриной этики и политики, исследовавшей специфику и условия человеческой деятельности - праксиса (рсбойт). Он проанализировал и определил праксис в контексте философской антропологии, которая в свою очередь была одним из аспектов теории жизни, бывшей составной частью философии природы.
Под «праксисом» Стагирит подразумевал поступок как наиболее человеческий вид деятельности, реализация которого возможна только в полисе.
Практическая философия Аристотеля включала в себя учение об отличительных признаках человеческого общества, которые формируют необходимые условия для добродетельной жизни. Добродетели понимались Аристотелем как некие психические фреймы, обеспечивающие «должное» поведение индивида, которое, в свою очередь, оправдывало бы его/ее общественный статус. В результате справедливость (основная политическая добродетель у Платона) рассматривается Аристотелем как относительное понятие. «Справедливость, как кажется, есть равенство, и так оно и есть, только не для всех, а для равных; и неравенство также представляет собой справедливость, и так оно и есть на самом деле, но опять-таки не для всех, а лишь для неравных. Справедливость - понятие относительное и различается столько же в зависимости от свойств объекта, сколько и от свойств субъекта»1.
Такая архитектоника аристотелевского учения была впервые поставлена под вопрос Томасом Гоббсом и новоевропейскими теоретиками «естественного права». Они сформулировали основания для понимания политики как контракта, заключенного между автономными правомочными индивидами, и строго разделили сферу морали и сферу законности (т.е. права). Одним из главных отличий от Аристотеля здесь является идея первичных, «естественных», прав, которая уравнивает всех индивидов в исходном состоянии и задает совершенно иное понимание справедливости.
Гоббс был, пожалуй, первым автором в традиции европейской политической мысли, который начал с допущения, что не существует естественного превосходства одних людей над другими. Все формы неравенства и подчинения в человеческом обществе суть результат контрактов, заключаемых между индивидами. Понимание Гоббсом общественного договора является, наверное, самым широким. Он полагал, что даже младенцы как бы заранее заклю-
чают договор на собственное подчинение матерям.
От Гоббса до Иммануила Канта политика последовательно освобождалась от морали и рассматривалась как сфера стратегического действия, в рамках которой индивиды, обладающие собственными эгоистическими интересами, взаимно выбирают подчинение своей воли публичной власти, преследуя собственные приватные интересы. Таким образом, традиция «естественных прав» кладет начало и легитимирует отделение политики от этики.
Бернард Мандевиль и Адам Смит отделили экономическую активность сразу и от политики, и от этики. Новая политическая и моральная теория была необходима для того, чтобы оправдать процесс, в ходе которого «частные пороки» становились «публичными добродетелями» в условиях современного рынка. Древняя модель практической философии исчерпала себя к началу XIX века. Еще до того вызова, который бросил традиционным учениям этики и политики Эмиль Дюркгейм, практическая философия уже была разделена на учения о политике, политэкономии и морали.
Разложение античной практической философии было обусловлено не только интеллектуальными вызовами со стороны теоретиков, но и трансформацией общества. Можно выделить, по крайней мере, пять основных факторов, приведших к разрушению ее социальных, культурных и когнитивных оснований. Во-первых, происходит приватизация морали. Во-вторых, в публичной сфере выделяются две автономные области - политика и экономика (государство и рынок). В-третьих, складывается нуклеарная семья нового типа, основанная на отношениях интимности. В-четвертых, развивается не-теле-ологическая наука. В XVIII веке Кант вывел понятие цели за пределы теоретического разума вообще, сохранив его только в пределах практической философии, занимающейся исключительно вопросами морального сознания. Однако, учитывая ту меру, в какой учение о политике и учение об обществе желали претендовать на научность, им также следовало избавиться от телеологии и аксеологических имп-
ликаций, на чем, в частности, настаивал Дюр-кгейм. И, наконец, в-пятых, в рамках немецкой философской традиции эссенциалистская практическая философия трансформируется в анти-эссенциалистскую философию исторической практики.
Под давлением атаки позитивизма, истори-цизма и свободной от оценочных суждений социальной науки практическая философия утратила свои претензии на рациональность, т.е. обоснованность и разумность. Докторская диссертация Дюркгейма о работе Ш. Монтескье «Дух законов» служит иллюстрацией тому, каким образом новая наука об обществе дистанцирует себя от старой традиции.
Дюркгейм заявил, что традиционная доктрина этики и политики была озабочена поисками ответа на вопрос: какова же по природе наилучшая форма социального и политического существования? Эта традиция исследовала различные типы социального и политического порядка, но всегда на предмет их пригодности для реализации всего по природе наилучшего для человека. Однако сама «природа» понималась двояко: и как факт, некая тотальность данного, и как норма, то есть то, что должно быть, но отсутствует. В противоположность этому, задача новой науки об обществе, по мнению Дюркгейма, состоит в том, чтобы исследовать социальные факты «так же, как другие вещи в природе», т.е. как имеющие характеристики, которые могут быть описаны и объяснены научно.
Дюркгейм вводит еще два критерия для демаркации новой социальной науки от традиционной практической философии. Во-первых, практическая философия предписывала социальным агентам правильный, справедливый и благоразумный образ действия и давала инструкции, как его достичь. Однако учение, ориентированное на действие и будущие отношения, не может быть научным. Действие индивидуально, уникально, оно должно реализоваться здесь и сейчас, в то время как наука должна изучать универсальное, неизменное и необходимое, то, что существует в любые времена и во всех местах.
Во-вторых, поскольку ее целью было инструктировать и просвещать, традиционная практическая философия вынуждена была ограничивать себя только явным и очевидным в социальной жизни. Наука же движется от видимого к скрытому, от доксы к эпистеме, от повседневных действий, верований и мнений людей к тем причинам и основаниям, которые их определяют.
В XX веке попытка построить политическую теорию, которая бы обладала всеми атрибутами позитивной науки, рассматривалась как цель и способ институционализации новой профессиональной отрасли познания. Наиболее отчетливо эта тенденция проявилась в американской политической науке. Чарльз Мерриам в 1923 году констатировал упадок априорных размышлений по поводу политики, которые были характерны для предыдущих столетий. Он заявил о возможности создания точной науки о политике, которая базировалась бы на систематическом наблюдении и строгом анализе2.
В период господства методов бихевиоризма и структурного функционализма сложилось стойкое убеждение, что политическое знание должно быть основано исключительно на принципах объективности, истинности, эмпиризма, верификации и фальсификации, строгости, обоснованности, всеобщности. Политическая же философия обвинялась в привнесении субъективизма и ценностных суждений, а потому была оттеснена на периферию. Однако в 70-е годы XX века позитивистски ориентированные общественные науки начинают впадать в кризис при одновременном возрождении интереса к нормативному дискурсу Л.В. Сморгунов выделяет следующие обстоятельства, послужившие причиной подобного поворота: левые движения 60-х годов, ограниченность позитивизма и постпозитивизма в описании политики, новые морально-политические потребности в условиях кризиса либеральной идеологии3. Бывшие на периферии проблемы справедливости, свободы, долга, прав человека и т.д. вновь получают широкое признание.
В действительности подобная смена установок произошла в Европе за несколько десяти-
летий до этого: появилась критическая теория общества. Она была сформулирована членами Франкфуртской школы в 1930-х годах и с самого начала отвергла демаркацию между этикой, политикой и «новой социальной наукой» в том виде, как она была выстроена у молодого Дюркгейма. Именно в рамках критической теории, основные положения которой были изложены М. Хоркхаймером в программной статье 1937 года «Традиционная и критическая теория»4 , было вновь выдвинуто требование построения не только фактуального, но и нормативного знания об обществе. Нормативное измерение - это то, что сильнее всего отличает критическую теорию от позитивистски ориентированных социальных и политических наук. Через акцентирование нормативного измерения критическая теория сохраняет направленность практической философии на рациональную артикуляцию более адекватной формы человеческого существования.
Хоркхаймер полагал, что современное представление о политике сильно искажено. Обыватель, а зачастую и исследователь не видит под «политической поверхностью» «социальную сущность», однако именно взаимосвязь между политическим и социальным, взаимодействие между двумя областями есть то, что определяет нашу эпоху. В связи с этим Хоркхаймер предложил сместить внимание с политики в абстрактном и формальном смысле на само конкретное общество5. Эту установку восприняла немецкая традиция, где к настоящему времени, по выражению современного представителя франкфуртской школы Акселя Хоннета, социальная философия исполняет функцию общей рамочной конструкции для всех социогу-манитарных дисциплин6.
Критическая теория разделила стремление традиционной практической философии соединить требование разума с утверждением счастья и свободы для индивидов и справедливости для общества в целом. И в то же время критическая теория разделяет установку Дюркгейма на возможность научного постижения социального бытия, поскольку она представляет его как тотальность условий, в рамках которых инди-
виды продуцируют и репродуцируют свое существование. Таким образом, мы можем сделать вывод, что проект критической теории общества расположился посередине между практической философией и позитивной наукой, разделяя и в то же время радикально переформулируя установки обеих традиций.
В определенном смысле критическая теория продолжает позитивистский проект по преодолению метафизики, проект, который в рамках самого позитивизма так и остался незавершенным. Дюркгейм накладывал понятие природы как факта на старое телеологическое видение мира. Хоркхаймер же подчеркивает, что все данное зависит не только от природы, но и от способности человека преодолевать ее. Уже в своей программной статье Хоркхамер разрабатывал критику эпистемологического фундаментализма, считая его версией метафизического мифа о «данном». Новоевропейское, механистическое понимание природы, которое Дюркгейм принимает как само собой разумеющееся, Хоркхаймер подвергает критике за то, что оно остается слепым в отношении процессов социального конституирования окружающей человека реальности посредством материальных практик. Для Хоркхаймера решающим вопросом будет не выбор между телеологической и механистической концепцией природы, а то, что новоевропейское понятие природы, которое было воспринято позитивной социальной наукой, затемняет вопрос об опосредовании фактичности социальными практиками.
Критическая теория также отвергает дюр-кгеймовское разделение между теоретическим пониманием номологической социальной необходимости и практическими инструкциями в отношении специфицированных моральных и политических действий. Если социальная фактичность есть результат социальных практик -и более точно: если фактичность конституируется в материальном процессе, посредством которого индивиды воспроизводят свое существование через преобразование окружающей среды - тогда критическая теория общества, признающая этот процесс, не может быть только исследовательской гипотезой. Критическая
теория неизбежно оказывается критикой идеологии.
По мнению Шейлы Бенхабиб, критика идеологий не просто вскрывает зависимость мысли от социального бытия, сознания от материальных практик. Это критика таких зависимостей, разворачиваемая с точки зрения борьбы за будущее. Даже когда «идея рациональной организации общества обнаружила свою беспомощность, особенно для членов того класса, чья экзистенциальная ситуация должна бы предрасполагать их к заинтересованности в эмансипации, критическая теория должна упрямо сохранять свою преданность идее лучшего будуще-го»7. Для критической теории сознание одновременно и имманентно, и трансцендентно. Как аспект человеческого материального существования, сознание имманентно и зависит от конкретной стадии общественного развития, но поскольку оно обладает способностью к созданию утопий, которые выносят нас за рамки настоящего, сознание трансцендентно. В утверждении этого утопического измерения и в сохранении верности нормативному содержанию философской традиции, критическая теория «имеет сходство с греческой философией, с золотым веком Платона и Аристотеля»8.
Правда, следует иметь в виду, что такая отсылка к «золотому веку Платона и Аристотеля» может ввести нас в заблуждение. Нормативные стандарты критической теории не основываются на онтологии природы, которую разделяли древние. Более того, критическая теория продолжает традицию кантовской теории автономности субъекта и гегельяно-марк-систской трансформации практической философии в философию исторической практики. Мы можем обнаружить фундаментальный разрыв между античными классиками и критической теорией в понимании того, что есть «рациональная артикуляция» и что есть «адекватная форма человеческого существования».
По мнению Хоркхаймера, самосознание разума, рассматриваемое в философии прежних времен как высшая степень счастья, в рамках новоевропейской философии трансформировалось в материалистический концепт свободно
самоопределяющегося общества. Это обращение к «самосознанию разума» с трудом может быть согласовано с идеей «бездеятельного созерцания, приносящего высшее счастье», которую разделяли Платон и Аристотель, на основе которого, согласно им, человеческий ум принимает участие в божественном и вечном разуме. Напротив, Хоркхаймер обращается к идее автономности субъекта, сформулированной в немецком идеализме, где самосознание есть акт свободы, в котором воля определяет себя согласно принципам разума. Однако для Хорк-хаймера идея свободно самоопределяющегося общества не является просто моральным обязательством, постулируемым практическим разумом. Это возможность, но возможность историческая, а не обусловленная «природой». В противоположность Аристотелю, натурализм Хоркхаймера носит исторический, а не онтологический характер. В этом контексте «праксис» больше не подразумевает специфически человеческую способность к «справедливым и благородным действиям»; это материальная активность по конституированию объективных условий существования.
Итак, современная политическая теория не может исключить из своего арсенала элементы нормативного и утопического дискурса. Бенха-биб, указывая на внутреннее родство этих ком-
понентов, все же предлагает аналитически установить их различие.
Норма и утопия - это концепты, отсылающие к двум взглядам на политику, которые Бенхабиб назвала «политикой производительности» (politics of fruitfillment) и «политикой преобразования» (politics of transfiguration)9. Политика производительности предполагает, что общество будущего сможет более адекватно реализовать то, что в современном обществе осталось незавершенным. Это кульминация имплицитной логики настоящего. Политика преобразования обращает особое внимание на появление качественно новых потребностей, социальных отношений и способов взаимодействия. В критической социальной теории артикуляция нормы продолжает универсальное обещание буржуазных революций - справедливость, равенство, гражданские права, демократия и публичность, тогда как артикуляция утопии продолжает традицию ранних социалистических, коммунитаристских и анархистских движений - создание сообщества взаимных обязательств и солидарности, которое качественно изменит саму природу социального взаимодействия. Сущностное напряжение между этими подходами оказывается плодотворным с точки зрения развития политической теории и ее способности к самокритике.
Примечания
1 Аристотель. Политика // Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М., 1984. С. 459.
2Merriam Ch. Recent Advances in Political Method // Discipline and History. Political Science in the United States / Ed. by J. Farr and R. Seidelman. Ann Arbor: The University of Michigan Press, 1993. P. 129, 146.
3 Сморгунов Л.В. Политическая философия и наука: от конфронтации к взаимопониманию // Miscellanea Humanitaria Philosоphiae. Очерки по философии и культуре. К 60-летию профессора Юрия Никифоровича Солонина. Сер. «Мыслители». Вып. 5. СПб., 2001. С. 217.
4 HorkheimerM. Traditionelle und kritische Theorie: FbnfAufs^ze. Frankfurt, 1992.
5Михайлов И.А. Прогностика тоталитаризма. Макс Хоркхаймер о политике // Политическое как проблема. Очерки политической философии XX века. М., 2009. С. 53-54.
6 HonnethA. Das Andere der Gerechtigkeit. Aufs^ze zur praktischen Philosophie. Frankfurt a. M., 2000. S. 9.
7 Benhabib S. Critique, Norm and Utopia. A study ofthe foundations of Critical Theory. N.Y., 1986. P. 12.
8 Ibid. P. 12.
9 Ibid. P. 13.
Pospelova Olga
TOWARDS THE QUESTION OF NORMATIVE DISCOURSE IN POLITICAL SCIENCES
The article is devoted to studying the role and function of normative knowledge in the process of political sciences development. The article is focused on the influence of the critical social theory on the contemporary viewing of politics and political theory as well as on the correlation between normative and utopia elements in political theory.
Контактная информация: e-mail: polga74@gmail.com
Рецензент - Опенков М.Ю, доктор философских наук, профессор кафедры философии Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова
