CC BY
457
«К ПОЛЯКАМ В ПЛЕН ПОПАСТЬ ОЧЕНЬ БЫЛО НЕЖЕЛАТЕЛЬНО»:
«ПОХОД ЗА ВИСЛУ» И ГЕРМАНСКИЕ ЛАГЕРЯ В ПАМЯТИ БОЙЦОВ, ПОЛИТРАБОТНИКОВ И КОМАНДИРОВ КРАСНОЙ АРМИИ*
Воспоминания участников Гражданской войны, хранящиеся в фондах бывших партархивов, позволяют заглянуть в те страницы истории первых послеоктябрьских лет, которые по тем или иным причинам были забыты или наглухо «закрыты». В Отделе документов социально-политической истории Государственного архива Архангельской области, в фонде воспоминаний, хранятся несколько десятков текстов, написанных участниками «похода за Вислу» 1920 г.
Авторы их - бывшие красноармейцы, политработники и младшие командиры частей Красной армии, сформированных из жителей северных губерний. Боевые действия на Северном фронте закончились, и в мае эти части были переброшены в состав Западного фронта для борьбы с «бело-поляками». Переброска шла под лозунгом «Даешь Варшаву, дай Берлин!»1 Волей большевистских вождей войска фронта должны были «помочь польским рабочим массам опрокинуть правительство Пилсудского и захватить власть», а заодно «прощупать красноармейским штыком революционную ситуацию в Европе» (Л.Д. Троцкий). Иначе говоря, на штыках принести социалистическую революцию в Польшу, а там - и в Германию. Командиры и комиссары посылали красноармейцев в бой против частей Войска Польского под лозунгом «Даешь Варшаву, и поскорее!»2
Вместо Варшавы и Берлина они оказались в германских лагерях для интернированных.
Написанные в разные годы (самые ранние - в 1922 г, самые поздние -в 1960-е гг.), их полные яркими фактами и эмоциями воспоминания о поражении войск Западного фронта в Польше, отступлении на территорию Германии, интернировании и пребывании в германских лагерях дали уникальный материал для этой статьи.
Один из авторов воспоминаний - Михаил Иванович Коротких, житель деревни Пянтино. В 1920 г. - политический руководитель (политрук) 5-й роты 156-го стрелкового полка. Писал он о детстве и юности,
об участии в Гражданской войне на севере России и «походе за Вислу», о временах нэпа и «наступления социализма по всему фронту» в Архангельской области, о своих земляках. Первый вариант его воспоминаний,
* Статья написана в рамках исследования, поддержанного грантом РГНФ, «Фронт и плен: судьба комбатантов в чужом регионе (Советско-польская война, польский плен, интернирование в Германии по воспоминаниям северян)» (проект № 12-11-29000а/С).
рукописный, попал в бывший партархив (ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 253). В 1960-е гг. он дополнил их, насытил яркими подробностями и образами людей, довел до 1950-х гг. Писал правдиво. Получилось не только правдиво, но и художественно - целая повесть. Перед тем как поставить последнюю точку, отстукал на пишущей машинке: «На этом я и закончу мои воспоминания, вот только не знаю, сослужат ли кому какую-либо пользу». Этот второй вариант «опубликован» на сайте «Онега on line», посвященном прошлому Поонежья, его селениям и жителям (http:// www.onegaonline.ru/html/dz2/seetext.asp?kod=251; он и был использован в статье).
* * *
В обстановке успешного наступления поляков на правобережной Украине, начатого 25 апреля 1920 г., и скорого занятия ими Киева большевистская «Правда» опубликовала воззвание, подписанное А.А. Брусиловим и другими известными генералами бывшей императорской армии, «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились» с призывом добровольно вступать в Красную армию, чтобы «отстоять Россию». В северных лагерях содержавшимся там бывшим офицерам белых армий, попавшим в плен и заключенным в лагерь «до окончания гражданской войны», стали предлагать вступить в Красную армию, чтобы защитить страну от польской интервенции. Многие отказались. Начались массовые расстрелы заключенных офицеров. Другой причиной расстрелов, видимо, стали опасения восстания, поскольку местное население летом 1920 г. «ждало англичан», а охранявшие лагеря красноармейские части были ослаблены постоянными отправками пополнений на польский фронт3.
От мобилизации на польский фронт любыми способам пытались уйти и некоторые архангельские «партийцы». Один из таких даже предпочел отправиться в лагерь принудительных работ, согласившись на опубликование своего имени в газете как «труса», лишь бы не подвергать свою жизнь опасности на войне за «победу мировой революции»4.
Не горели желанием умирать за «мировую революцию» далеко от своих домов и рядовые красноармейцы, жители Архангельской губернии. В основном из них состояли части, которые перебрасывали с Северного фронта на Западный. Передвигаясь по губерниям, где мужчины, напротив, возвращались домой с Восточного и Южного фронтов, они открыто выражали недовольство. Многие спешили дезертировать. По свидетельству бывшего поручика Г.А. Мухина, «из 250 человек, отправленных из Архангельска на Польский фронт, до Вологды дошли человек 35 - остальные разбежались»5.
Уже на фронте напряжение в частях, недовольство красноармейцев усиливались тем, что им пришлось воевать плечом к плечу со вчерашними врагами: полки в немалой мере были укомплектованы бывшими бойцами
белых войск Северной области. В феврале 1920 г., после «ликвидации» Северного фронта, их отпустили по домам. А потом мобилизовали «на польский фронт». И получилось, что красноармейцы одного полка совсем недавно воевали друг против друга, вдобавок многие были «хорошо знакомы» друг с другом, ибо красные и белые части были созданы на основе партизанских отрядов, сформированных в одной местности. Более того, командирами нередко становились бывшие офицеры белых армий (в том числе деникинских) и бывшие офицеры из числа тех, кто до сих пор уклонялся от участия в Гражданской войне. Молодые красные командиры - как правило, плохо обученные - косились на бывших кадровых офицеров российской императорской армии, хорошо образованных и опытных6.
Вместе с тем оказавшиеся на советско-польском фронте «красноармейцы были преисполнены энтузиазма. Всюду слышалось слово “Варшава”»7.
* * *
В ходе успешного июльского наступления по литовской и белорусской территории, а с конца июля - по этнической польской, частям Западного фронта М.Н. Тухачевского «достались богатые трофеи и пленные». В воспоминаниях о победных июльских и августовских днях упоминается «привольная жизнь фронта»: «там мы ели свининку, гуся-тинку да фрукты»8, «отдыхали в садах, ели хлеб с медом»9. После первых успехов «товарищи красноармейцы еще больше воодушевились и рвались дальше»10.
Стремительное продвижение вперед без закрепления тыла и в большом отрыве от системы снабжения создало сложности в обеспечении войск боеприпасами, продовольствием, фуражом и прочим. Но войска победного боевого духа не теряли. Когда стрелковые дивизии попадали в трудное положение, и наступление приостанавливалось, тогда выручала конница - 3-й конный корпус Г. Д. Гая.
Конники Гая неизменно вызывали у пехоты восхищение и зависть. «Это были какие-то сказочные богатыри, - восторженно писал в своих воспоминаниях бывший телефонист полкового штаба А.Д. Алексеев, -их выправка и ухарство были неописуемы, бурки, папахи и у некоторых национальной формы оружие чернявым усачам придавали какую-то особую привлекательность. На открытых местах их колонны внушали ужас: все на конях, тут и медчасть, на вьюках облегченные пулеметы, у некоторых длинные пики и у каждого острая шашка дополняли и красоту этих воинов. Вне боя они нередко становились добрыми барашками, но в бою становились лютыми зверями»11. Поэтому в самых сложных боевых обстоятельствах стрелковые полки надеялись на конницу. «Мы держались около суток, - вспоминал тот же Алексеев. - Продовольствия не было, патроны кончились, но из штаба полка нам передают - держитесь, вам
на помощь идет корпус Гая». И вот - «впереди и справа мы слышали шум, крики и рев, среди поляков паника. Там с поляками расправлялись кавалеристы Гая. Перед нами поляки исчезли»12.
Однако прекращение снабжения из тыла ударило не только по наступающим войскам, но и по местному населению: начались неизбежные самочинные реквизиции - «самоснабжение». Занимались им не только полковые хозяйственники, кому это было положено, но и рядовые бойцы. Грань между «самоснабжением» и грабежом, как и на «внутренних» фронтах Гражданской войны13, быстро стиралась.
«Солдаты нашего полка стали рыть молодой картофель и в имениях у помещиков забирать поросят... - без лукавства писал бывший телефонист Алексеев. - Богатые поместья были брошены, самих панов в роскошных поместьях не было, ценности охраняли их прислужники. Заходили в имения не с целью грабить, а чтобы купить что-либо из съестного. Нам обычно попадал польский сыр домашнего приготовления в мешочках и копченые окороки, что в условиях войны не казалось нам большим преступлением». Неоднократными приказами командования подобное «самоснабжение» строжайшим образом запрещалось красноармейцам, однако, как говаривал русский народ, «голод проймет - станешь есть, что Бог дает». «Мы, телефонисты, знали, что в штабе полка едят свинину польских панов, глядя на них, и мы тяпнули солидного поросенка в каком-то имении». Командир полка, узнав, сказал им на это: «Съели поросеночка, дак помалкивайте». Алексеев не стал скрывать, что «поросеночком» дело не ограничивалось: «Фактически дело касалось не одного поросеночка... В огромных садах помещиков - изобилие различных фруктов и огромные пасеки пчелиных ульев, не говоря уже о бытовой роскоши.»14
Немцы, жители территорий, переданных по результатам Парижского мира Польше, и еврейское население, испытавшее террор со стороны поляков, первоначально встретили наступающие на Варшаву части Красной армии доброжелательно, даже с радостью.
Бывший комендант штаба 156-го стрелкового полка И.М. Бураков вспоминал: «Население относилось к нам хорошо. Познанцы зверски к ним относились, вырезали целые еврейские семьи, издевались, отрезая уши, ломая руки и ноги, насилуя женщин»15. «По расстрелянным мирных жителей трупам, валяющихся по улицам города [Белостока] и вне его, оставшихся после эвакуации белополяков, можно было судить, что здесь “пилсудчики” действительно хозяйничали и, как видно, более всего пострадали евреи, ибо большинство трупов оказались этой нации», - написал в своих воспоминаниях бывший помощник командира полка по административной части Ф.А. Прялухин16.
Попавший в плен к полякам политрук Г.И. Сокольников рассказывал об отношении поляков к евреям, с которыми они сидели в пересыльной тюрьме в городе Ружаны, который, по его словам, «был сочувствующий красноармейцам, приносили обед, наваренный из свинины
с картофелем, и собрав хлеба кусками»: «Поляки ночами расстреливали евреев по 80 человек. Проходя, часто издевались, брили бороды тупыми штыками, поджигали, стегали плетями, рев, стон.»17 О расправах, творимых польскими частями над еврейским населением, говорится и в трофейных документах Войска Польского. Так, в одном из приказов командование призывало офицеров не допускать грабежей и расправ с местными жителями: «Еврейский вопрос нельзя решить избиением евреев и обрезанием бород»18.
Однако при всех надеждах на избавление от польского террора «самоснабжение» частей Красной армии быстро изменило настроения немецкого и еврейского населения. Отношение же поляков, прежде всего состоятельных, стало резко враждебным.
Прялухин вспоминал о вступлении красных в Белосток: «По вступлении наших частей жители вначале относились сочувственно и радостно наш встречали, но когда по распоряжению командования необходимо было запастись. для фронта фуражом. и продовольствием, и когда начали проводить реквизицию скота, то части населения, преимущественно зажиточной, это не понравилось . со стороны зажиточных евреев заметно было сильное негодование, а некоторые даже оказывали вооруженное сопротивление и, конечно, за это некоторые поплатились своей жизнью»19.
Тем более не щадили захваченных в плен бойцов Войска Польского.
Бывший телефонист Алексеев вспоминал: «От пленных поляков узнали, что они думают о нас: что. железные полки северян - отменные храбрецы, что деремся ожесточенно и в плен поляков не берем. Это мнение вскоре подкрепилось на деле крайне неприятным и отрицательным фактом. У местечка Глубокое в большой группе пленных поляков один офицер спрятал свой револьвер, и когда их строили и повели в тыл, он как-то ухитрился и в упор выстрелил в командира сотни наших казаков корпуса Гая. Взбешенные, они кинулись рубить беззащитных людей, и неимоверно озверя, войдя в азарт, почти всю группу пленных располосовали, а их было несколько сот. Картина такого зверства была потрясающая, но на войне, по-видимому, законы не писаны. Этот факт в дальнейшем поляки приписывали и другим нашим частям»20.
Как это обычно бывает на войне, слухи быстро «опережали» факты. У каждого из противников росла уверенность в жестокости другого по отношению к захваченным в плен, что преумножало взаимные жестокие расправы с пленными на деле.
По мере приближения войск Западного фронта к Варшаве взаимное ожесточение нарастало. Бывший ротный политрук Коротких вспоминал: «Видим, валяются убитые поляки, валяются каски, сумки солдатские. за домом у стены лежат раненые поляки и слезно просят оставить их жить. Подошли ближе, выясняем, что произошло. Наши кавалеристы поясняют, что поляки раненые лежат и стреляют в кавалеристов еще и после боя. А раненые поляки отрицают стрельбу, просят, чтобы живыми
не закапывали в землю: “Лучше сначала убейте нас...” Причем могилы копают этого же города жители, их это делать заставили наши кавалеристы. В это дело мы вмешались, говорим кавалеристам: “Мы же Красная Армия, пришли в Польшу освободить рабочих и крестьян от польских панов и иностранной интервенции и это нам надо показать на деле, простых людей-тружеников не трогать, закапывать тех, кто настраивает армию и население против Красной Армии”. Обещали нам, что не будут закапывать, а направят в лазарет. Мы спешили и не знаем, как поступили казаки».
* * *
14 августа 1920 г. под Варшавой польские войска нанесли контрудар по растянувшейся передовой линии войск Западного фронта, прорвали ее и вышли им в тыл, вынудив их отступать.
По воспоминаниям красноармейца Я.А. Турыгина, «пришлось вперед пробиваться и сзаду отбиваться. и тут сразу ударились все в
панику»21.
Под городом Цеханов был разбит 160-й стрелковый полк 18-й стрелковой дивизии, отличившийся в боях на Северном фронте против частей регулярных войск Северной области и белых партизан: «Несмотря на ряд принятых мер, положение восстановить не удалось, понеся громадные потери людьми, обратились в бегство». Под артиллерийским огнем тыловые части были «окончательно обращены в панику и покидали все обозы». Возницы из мобилизованных местных крестьян, «видя это, окончательно растерялись и, покидав своих лошадей, бросились кто куда»22.
Коротких вспоминал: «В 12 часов ночи нас разбудили, и построился весь наш 156-й полк и нам командир полка объяснил, что мы от Советского фронта отрезаны, так как наши все снабженческие обозы, как первый, так и второй, от нас отрезаны, что мы теперь должны пробиваться в Россию теми средствами, какие у нас имеются при себе. Сейчас мы должны пробиваться к городу Млава, что недалеко от границы с Германией. Нам к тому же необходимо строго следить и всегда быть готовыми на случай нападения слева, справа, спереди и сзади. Мы оказались в окружении со всех сторон. И сразу, пока темно, вышли по направлению к городу Млава.
Ждали победы, и вдруг такое сообщение на нас подействовало, как гром с ясного неба».
Как вспоминал Прялухин, «началось поистине паническое отступление. Оставшиеся в живых собрались вместе, нестроевые части. соединились с боевыми частями и продолжали отступление, но куда отступали и что ожидало впереди, никто не знал, не знало даже и наше командование, ибо всякий маршрут был нарушен, а враг все время преследовал и не давал покоя. Так продолжалось эти роковые день и ночь»23.
Панику усиливал страх перед пленом. Были случаи, когда красноармейцы, не успевая за отступающими частями, прятались, пропуская
продвигающихся вперед поляков. Переждав день-два, пытались с оружием пробраться к своим. Судьба таких окруженцев зависела от находчивости командиров. Так, «командир полка тов. Сливин сказал: “Товарищи, держитесь за мной, будем живы!”». Он приказал облить бензином и поджечь трофейные автомобили, пустил их вперед, освещая таким образом дорогу красноармейцам, что позволило продвигаться ночью по болотистой местности и выйти на соединение с другими отступающими частями. «И так отступали до 25 августа»24.
Поражение и отступление раскрыло подлинные «политические физиономии» тех, кого уже считали «проверенными в боях товарищами». Так, «взводный командир Курочкин сорвал с себя коммунистический значок и, выкрикнув «Кто, ребята, со мной?», отправился с немногочисленными последователями сдаваться в плен полякам25.
Отступая, красноармейские части отодвигались к польско-германской границе: была надежда выйти к границе с Литвой или Латвией и через их территорию направиться в Россию. Отступали с боями, под артиллерийским огнем и воздушными бомбардировками. Части были готовы сопротивляться и далее, однако закончились боеприпасы. «Идти уже было некуда, оставалось либо сдаться полякам, либо перейти германскую границу»26.
Отступающие остановились на отдых в городе Млава, готовясь к переходу польско-германской границы с Восточной Пруссией.
Во время отступления отрицательное отношение мирных жителей к красноармейцам сказалось особенно сильно, когда Ю. Пилсудский обратился к населению с призывом не дать уйти с польской земли ни одному оставшемуся в окружении красноармейцу. По воспоминаниям Прялухина, в городе Млава, где отступающие красные части «намерены были отдохнуть и привести себя в порядок для дальнейшего сопротивления неприятелю», они столкнулись с резко враждебным отношением жителей. Часто по ним стреляли из окон. Так, группа бойцов Кавказского конного отряда Хаджи-Мурата Дзарахохова (на Северном фронте, командуя этим отрядом, он прославился отвагой и жестокостью к врагу), возглавляемая командиром, «проезжая по городу для проверки наличия неприятеля в городе, в одной из улиц была обстреляна». Выстрелы раздавались из окон почти каждого дома. «Из одного чердака был даже замечен пулеметный огонь», которым был убит командир взвода. «Видя это, конница уже церемониться не стала. Хаджи-Мурат решил во что бы то ни стало отомстить. Дом, из которого раздался выстрел, окружили, и несколько товарищей-кавказцев, сойдя с лошадей, ворвались в дом, подвергли его повальному обыску и на чердаке обнаружили засаду с пулеметом». Возглавлявший засаду «старый еврей лет 50-ти. при задержании крепко держался за ручку пулемета. Но кавалеристы, оттянув его от пулемета, со
всей яростью выбросили его с пулеметом в слуховое окно на улицу. Еврей, упавши на замощенную камнем улицу, разбился насмерть. Так кавказцы расправились за смерть своего товарища»27.
Отдохнуть в Млаве не получилось: полякам удалось внезапно ворваться в город по железной дороге и разрезать красные части. Одни были уничтожены или пленены, другим удалось вырваться из окруженного города. «Польские цепи несколько раз преграждали нашим войскам путь. - вспоминал Алексеев. - По скоплению наших войск в темноте несколько польских бронепоездов открыли огонь из орудий и пулеметов. Чего тут было, трудно представить. Казаки корпуса Гая, спасая наше положение, действовали удивительно самоотверженно и лихо - помогли нашим измученным усталым частям перебраться через границу»28.
Конные части - единственные, которым удавалось сохранять организованность и боеспособность. 3-й конный корпус Гая отступал в относительном порядке; комкор держал свои части крепко. По свидетельству Турыгина, «командир Гай выехал на поле и сказал своим громким голосом: “Товарищи, кто куда желает? Кто желает здесь остаться - пожалуйста. Кто желает в Германию - тоже пожалуйста!”. Тут мы все захотели в Германию»29.
Красноармейцы же стрелковых полков «разбегались» небольшими группами: надеялись, что так будет легче перейти к своим. Они нередко становились жертвами вооруженных групп местных жителей, которые нападали на отдельных красноармейцев, грабя и даже убивая их. Чтобы спастись, красноармейцы, потерявшие своих командиров или сбежавшие от них, также направлялись к германской границе.
«Оставшись в живых, к полудню вышли к границе. Сдаться полякам не хотелось, решили лучше перейти границу, чем живым попасть в плен к полякам. Для окончательного решения этого вопроса собрали совещание всех присутствующих, на котором ставился вопрос, как быть дальше. Много говорить было некогда, ибо время приближалось к вечеру, а вопрос было необходимо решить сейчас же». По воспоминаниям Прялу-хина, выбранные на этом «военном совете» делегаты были направлены к немецким пограничникам с просьбой связаться с находившимся в Берлине Бюро по делам русских военнопленных и ходатайствовать через него перед властями Германии «о принятии нас и разрешении перехода границы»30.
Немцы поразили красноармейцев своей организованностью. У пограничников существовала прямая связь с командованием и столицей. Уже через три часа делегация вернулась с положительным ответом. «Имея разрешение о пропуске нас через границу, командование решило сделать поверку наличия людей и, подведя подсчет, двинулись к границе». Через 2-3 часа остатки стрелковых полков дошли до ближайшего восточнопрусского городка. «К этому же времени прибыли фронтовики и других направлений фронта . оказавшиеся в таких же условиях. Сюда же немного позже прибыл конный корпус Гая и конница Хаджи-Мурата»31.
«Так наши боевые части Западного фронта кончили свою боевую славу», - подвел Прялухин горький итог32.
* * *
Части Красной армии переходили границу с Восточной Пруссией и направлялись к указанным им лагерям, сохраняя военную организацию. «Для более регулярного перехода и сохранения полного порядка нас разбили на группы по родам оружия. В первую очередь были пропущены артиллерия и кавалерия, затем пехота и все прочие команды. Немецкие власти разоружили нас. оставляя исключительно в обмундировании и обуви»33.
Первые группы интернированных оказались в незавидном положении: «Нас. загнали на участок близ железнодорожной станции, огражденной колючей проволокой. Ночь мы провели под открытым небом. Лил сильный дождь. Земля превратилась в месиво. Всю ночь мы провели на ногах, вымокли до последней нитки»34.
При размещении неожиданно «обрушившихся» на них красноармейцев немцы показали свою организованность: «Пропустив всех нас через границу, а ведь нас было не много, не мало, около 20-30 тысяч человек», немецкие власти, как одобрительно отметил Алексеев, «чтобы не стоять на улице и не держать под открытым небом», направили интернированных «под строгим конвоем в товарных вагонах . в ближайший от границы лагерь»35.
Для размещения интернированных войск были спешно открыты лагеря, пустовавшие после окончания мировой войны. Бараки в них уже были непригодны для жизни. Прялухин вспоминал: «Екнуло наше сердце, когда мы вошли в барак. Крыши и стены были толевые, в некоторых местах рваные, и ветер ходил по баракам». Однако измученные тяжелым переходом люди, «полуголодные и озябшие, улеглись на полу барака спать. Сон был приятнее всего, ибо почти четыре дня не спали совершенно». Бараки находились на территории, обнесенной колючей проволокой в четыре ряда, по углам стояли вооруженные часовые. «Красноармейцев распределили партиями по 50-60 человек и разместили в бараках. Немцы, видимо, не возражали, чтобы люди сами выбирали себе соседей. Бараки заселялись по “земляческому” принципу»36.
Несколько десятков тысяч человек (по разным данным от 50-ти до 70-ти тысяч) были направлены в лагерь «Арис» (около города Арис в Восточной Пруссии). «Здесь находились долго, порядок наводили тоже долго, не получая ниоткуда питания. Нас опять сформировали по ротам. Это долго не удавалось, люди перебегали из одной роты в другую, стараясь попасть со своими земляками»37.
Первое время (пока шли переговоры между германскими и советскими властями) продовольственное обеспечение было возложено на самих
обитателей лагеря. Немцы ограничились разоружением красноармейцев, позволив им перейти границу со всем остальным имуществом, включая перевозочные средства. Но при поспешном отступлении были потеряны запасы продовольствия. Бывший телефонист Алексеев вспоминал: «У казаков корпуса Гая, перешедших границу на конях, положение было гораздо лучше, они резали коней и варили в котлах галушки, а мы глотали слюну. Помню, как я ходил добывать себе пищу, у лошадиных остовов перочинным ножом отрезал маленькие, уже позеленевшие кусочки мяса, их долго варили и все на варку, в котелке стояла желтая пена, но голод принудил есть и такое мясо. Помнешь это мясо в соли и с отвращением проглотишь.»38
По прибытии в лагеря интернированным был обещан горячий обед. Красноармейцы обрадовались, ибо при отступлении «питались колосьями, собранными с польских полей, пытались разварить эти зерна и получить кашу без соли и какого-либо жира»39. «Обрадовались, думали покушать, давно горячей пищи не принимали. Но ожидания наши при виде обеда и хлебной порции разлетелись. Не обед, а какая-то бурда была подана, а хлеба по четверти фунта на день. Но делать было нечего, не своя воля. Хлебнув по нескольку ложек поданной теплой водички с какой-то крупой. вместо супа, мы ложки опустили .» Утром звонком была объявлена утренняя поверка и «подан утренний кофе. из сушеных желудей»40.
Коротких писал: «Когда мы перешли границу, у нас телег и лошадей не взяли, оставили при нас, так же как и все солдатское обмундирование и вещевые мешки. И даже давали чай с сахарином и приносили обед - мутная вода да ежедневно давали 200 грамм хлеба из древесины, нам правда говорили, что там была какая-то часть и муки. От всего этого правда мы едва носили свои ноги и то по очень большой нужде». Когда через месяц их отправляли в другой лагерь, на запад Германии, они построились на плацу и увидели: «от телег остались одни железные ободья, от колес да оси от телег, словом, все, что не подлежит горенью. Лежат кучи лошадиных костей, скелетов, голов и т.д., то есть, то, что не мог переваривать желудок. Брать с собой было нечего, поехали с пустыми сумками и порожними желудками».
Кормили интернированных с немецкой пунктуальностью. «Порядок принятия пищи установлен по расписанию коменданта лагеря: в 8 утра чай, в 12 часов обед, в 2 часа полдник, состоящий из селедки или 1/8 хлеба с маргарином, в 6 вечера ужин, до 9 вечера свободное время». Чай, как и кофе, был желудевым: «неприятно было пить, т.к. русский человек к чаю привык, но пили». Кормили, по словам авторов воспоминаний, «хорошо и много раз в день». Пища казалась вкусной, однако была суррогатом и голода не утоляла. Красноармейцы были удивлены, «что хлеб печется из костяной и травяной муки, т.е. это кость и осиновые опилки, размолотые мелко». Поверить в это, как писал Прялухин, было сложно; убедились только, высушив хлеб: «сухарь превратился в порошок, были хорошо
заметны опилки кости и дерева». Суррогатный хлеб и «немецкие обеды, состоящие из воды с крупой, не утоляли голода. Чтобы не замереть с голода окончательно, многие наши товарищи ходили по целым дням в поисках пищи. Некоторые додумались с этой целью проверять помойки, куда выливались все отбросы с кухни: сельдяные головы и мясные кости. Эти отбросы добывали почти с боем, а затем во время топки печи в бараке эти головы и кости вновь переваривали и готовили себе суп, который считался хорошим ужином. Кости варили, пока они окончательно не разварятся. Картофельную шелуху тоже в котелках варили и приготовляли отличное картофельное пюре. Все это тяжело отражалось на нашем желудке. некоторые получили и болезни.»41
«Сильнее всего томило недоедание, хуже всего было полуголодное состояние при таком безделье, оторванности и одиночестве. Мыла и табаку до декабря 1920 года не получали. Белье стирали холодной водой и где попало, так как прачечных не было. Значительная часть красноармейцев за отсутствием мыла вовсе не стирали, а у многих и стирать нечего было»42.
Кроме дурного питания, красноармейцы страдали от холода. Отступление происходило летом, и многие остались в одних обветшалых гимнастерках. Такие красноармейцы «вынуждены были часто оставаться целыми сутками, неделями под одеялами»43. Поэтому обещание лагерного начальства обеспечить всем недостающим встретили с облегчением: «Наконец-то, думаем, и мы приоденемся». Однако вместо сданных русских гимнастерок, солдатского белья и сапог «выдали старые серые немецкие мундиры, шинели да фуражки без козырьков, а на ноги, у кого не было обуви, колодки деревянные»44.
Немалое впечатление произвела на красноармейцев немецкая «баня». «При входе в баню нас сразу же встретил цирюльник и остриг волосы, брови и усы. Когда дошла наша очередь до стрижки, мы удивились: не машинками и бритвами, как у нас в России, а каким-то раствором бреют. Процедура стрижки и бритья проходила очень быстро. Подходим к цирюльнику, он намазывает раствором все те части, где имеются волосы, а потом сразу же смывает щеткой, и волосы сваливаются на пол. Получалось чище, чем под бритву». После стрижки и бритья, как вспоминал далее Прялухин, направлялись в баню, которая для русских, особенно северян, была особенно желанной. Однако баня оказалась «не русская парная, а истинно немецкая», то есть душ: «Постоявши под дождиком, который лился из особо устроенного под потолком решета, 2-3 минуты, получали приказ выходить, и тем баня кончалась»45. Впрочем, и такая баня полагалась всего раз в месяц.
Бедственное положение, в котором пребывали люди в лагерях, подталкивало их к мелким преступлениям, прежде всего к воровству. Кроме голода, мучил холод. «От сырости и холода в бараках многие заболевали, и той нормы топлива, которая выдавалась на сутки - 200 грамм торфа и
400 грамм каменного угля - для отопления громадного барака не хватало». Желание протопить свой барак заставило дежурного (Прялухина) украсть плохо приколоченную доску. Обнаружив пропажу, начальник лагеря «за невыдачу виновника наложил наказание на весь барак “не давать хлеба”, пока не выкажут виновника». «Сознавая товарищескую дисциплину, мне пришлось пойти и сознаться коменданту». Комендант долго его распекал; затем посадил на три дня в карцер на хлеб и воду46.
Антисанитарные условия, холод и недоедание, а также общее подавленное состояние способствовало распространению различных болезней. Сначала это были простудные и желудочные болезни, но вскоре стали появляться случаи тифа47. Совместными усилиями немецкой администрации и русского медицинского персонала были проведены жесткие санитарногигиенические мероприятия, и эпидемий удалось избежать.
* * *
Пребывание интернированных красноармейцев в приграничных лагерях Восточной Пруссии длилось около месяца.
Близость границы многих тянула к побегам. Маленькими группами или в одиночку они надеялись пройти через польскую территорию и вернуться в Россию. Побеги начались уже при конвоировании перешедших границу красноармейцев в лагеря: «Многие группами и поодиночке стали удирать в надежде добраться до границы». Бывший политработник (инструктор политотдела 18-й стрелковой дивизии) П. Рябов вспоминал: «Во время перехода значительная часть красноармейцев разбрелась по границе, желая перебраться в Россию. Конвой. удержать разбегавшихся не имел сил. В лагере. побеги продолжались, и довольно часто, но они были сопряжены с большими опасностями. Были случаи, когда немецкая жандармерия убивала бегущих на месте. Ежедневно в лагерь приводили пойманных беглецов. Значительная часть их попала по переходе границы в тюрьмы Литвы и Латвии, и только немногим удалось попасть в Россию»48.
Большинство же беглецов были задержаны на немецкой территории и препровождены обратно в лагеря. «Не понравилась такая жизнь некоторым из наших товарищей и некоторые надумали бежать. Но куда бежать, не знали и немецким языком не обладали. Несмотря на это, некоторые свое намерение выполнили. Особенно в этом свою отвагу показал тов. Воденников Федя, который. ночью пробрался через проволочную калитку и скрылся. Комендант лагеря усилил охрану и принял меры к поиску беглеца». Через 10 дней беглец на границе с Австрией был задержан, а затем возвращен в лагерь, где его ждало не слишком строгое наказание:
7 суток ареста49.
Немцы боролись с побегами, поскольку могли возникнуть конфликты с местным населением: беглецы занимались мелкими кражами, чтобы
обеспечить себя питанием. Чтобы не искушать людей легкостью побега, а также успокоить волнующееся население, германские власти приняли решение вывезти интернированных красноармейцев из Восточной Пруссии вглубь Германии.
«Нам выдали на дорогу по полфунта хлеба и банке консервов. Разбили на партии для отправки по железной дороге, разные части направлялись в разные города». Прялухин, хорошо знавший тыловую работу, высоко оценил немецкую организацию перевозки личного состава: «Нас направили на ближайшую железнодорожную станцию для посадки в вагоны и дальнейшего направления. Ожидать вагоны долго не пришлось. Минут через 10 по прибытии на станцию поезд подошел и, рассчитав по 25-30 человек в вагон, посадку закончили через час»50.
Неприятной частью «путешествия» был проезд через Польшу по Данцингскому коридору. Комкор Гай, опасаясь быть выданным полякам, настоял на перевозке своих бойцов морем. Остальных, как описывал бывший телефонист Алексеев, «везли в товарных вагонах под пломбами, и на остановках приказано было молчать, т.к. поляки могли заметить и высадить у себя. Нам к полякам в плен попасть очень было нежелательно, поэтому терпели. Везли в условиях крайне тяжелых, вагоны были забиты до отказа, духота была невероятная. естественные надобности проводить было почти невозможно: двое такого человека подсаживали к окну товарного вагона, у которого еще железная перекладина, вот в таких условиях и по большому оправлялись.»51
«Путешествие» интернированных красноармейцев по Германии продолжалось 3-4 дня. Впервые они увидели страну, с которой Россия воевала почти четыре года. Их поразили города. Под Берлином «разглядывали с большим любопытством» локаторы мощной радиостанции52. И сами красноармейцы вызывали немалое любопытство у местного населения.
В лагерь «Байрейт», расположенный у городка Байрейт в Баварии, красноармейцев привезли поздней ночью. «Высадили из вагонов моментально и построили в ряды по четыре человека. Окруженные конвоем, следовали по городу в лагерь, который находился в 3-4 километрах от города». Жители города «с удивлением смотрели на нас. Да и как было не смотреть, ведь шли русские большевики, и шли кто в чем, кто в немецкой шинели, кто в русской, у кого на ногах русские сапоги, а у кого немецкие колодки. Малые дети гоняли вслед за нами и кричали “Рус, большевик”»53.
Кроме удивления обывателей, интернированные запомнили и весьма доброжелательное отношение, которое они встретили со стороны немцев.
Возможно, часть жителей имела материальную заинтересованность в общении с русскими, у которых имелись еще и лошади, и немало разного «добра» из числа польских трофеев, а бедственное положение, в котором те оказались на чужбине, подталкивало все отдавать буквально за бесце-
нок. По словам комкора Гая, местные фермеры могли за буханку хлеба приобрести хорошего коня у его кавалеристов54.
Однако среди немецких рабочих была и искренняя симпатия к «советским». Рябову и его товарищу, латышскому коммунисту Розе, владевшему немецким языком, удалось выйти за ограждение лагеря и «уговорить» двух немцев «приютить нас на ночь. Они не сразу согласились, т.к. за это жандармы налагали штраф». Самого Рябова «взял рабочий-маляр, член партии “независимцев”. Объяснялись мы с ним на ломаном немецком языке. Семья его оказалась на редкость гостеприимной. Его квартира была в подвальном помещении, состояла из комнатки в полторы квадратной сажени и такой же кухни. В этой квартире помещалась семья из четырех человек, пара гусей и три поросенка на кухне. Гостеприимная немка высушила всю мою одежду, основательно меня накормила и дала при уходе кусок хлеба, пожелав успешно добраться до России»55.
Как-то эшелон с интернированными красноармейцами встретился с поездом, в котором ехали рабочие. Те, как вспоминал Рябов, «о нашем путешествии, очевидно, были осведомлены. При встрече поездов выглядывали из окон, махали нам лоскутками красной материи, выражая тем нам свои приветствия. В ответ, открыв окна вагона, мы прокричали “ура!” и запели “Интернационал”. Поезда быстро промелькнули. Настроение среди нас приподнялось. Чувствуем, что мы не одни, немецкие пролетарии с нами»56.
Гостеприимность проявили и крестьяне. При этапировании в лагеря красноармейцы «свободно заходили в деревушки. Крестьяне-немцы оказались очень гостеприимны и при остановках подкармливали нас»57.
При перевозке по железной дороге случались удачные побеги. Так, удалось бежать заместителю начальника штаба 54-й стрелковой дивизии Иванову. Благодаря помощи немецких коммунистов и знанию немецкого языка он смог добраться до Советской России58.
Тем интернированным, которые владели немецким языком, вообще приходилось легче. Они могли обратиться за помощью к немецким коммунистам. Им легче было совершить побег. Во время переезда по Германии, как написал Рябов, «в одну из остановок близ Берлина фельдфебель отпустил двоих из нас за покупками. Ушедшие оба в совершенстве владели немецким. Третий звонок - поезд отходит, а ушедших все нет. Они бежали. Фельдфебель, расплакавшись, долго причитал, что теперь его сгноят в тюрьме. Мы постарались уверить его, что более таких побегов не будет, и дали ему круговую поруку друг за друга. Это его несколько успокоило»59.
* * *
«Покой» лагерной жизни для многих оказался невыносим.
«Жизнь в лагере была скучна и голодна. Ни шагу за проволоку. Скука и монотонность жизни начинала надоедать. Единственное
удовольствие было выходить по вечерам из барака. и петь хором под открытым небом революционные песни»60. «Настроение массы было подавленное. Обвиняли поголовно всех. Люди, ненавидящие советский порядок, бросали обвинение исключительно на коммунистов». В результате, когда была объявлена регистрация партийных и культурных работников, «регистрировались более смелые работники. Значительная часть из политработников, считаясь с антисоветской пропагандой, часто скрывала свою партийность и на регистрации не являлась», - вспоминал бывший политработник Я. Реяк61.
Первое время лагеря представляли собой стихийные рынки. «Желудочные интересы, а иногда и “охота покурить” не давали покоя и можно было видеть целые толпы людей на “толкучке”, где продавали все, что можно было снять с себя и продавать. В силу тяжелого материального или хозяйственного положения и нравственного одичания, оторванности от свободной жизни, общей физической усталости, истощения и других причин люди прониклись мелкими и шкурными стремлениями. Развилась спекуляция уже не из-за куска хлеба или 50 грамм табаку, а с целью наживы. Развилась также картежная игра, “орлянка” и другие азартные игры. Нередки были случаи пьянства. Каждый день были преступления и производились аресты»62.
Чтобы прекратить это, требовалась жесткая дисциплина. В лагерях была фактически восстановлена существовавшая в Красной армии система управления. Оказалась под запретом, как это было в Советской России, и «свободная торговля».
В тех лагерях, где было велико влияние политкомиссаров, красноармейцами принимались решения о «справедливом устройстве» лагерной жизни. Они потребовали, чтобы их не разделяли «на буржуазный манер» на рядовой и командный состав, а расселили по баракам и обеспечивали деньгами и продовольствием «по-товарищески». И действительно, содержание комсоставу и красноармейцам выдавалось поровну, по 10 марок в месяц63. Впрочем, занимавшим в лагерях различные должности полагались и дополнительные деньги, но красноармейцы, возможно, об этом не знали.
Лагеря управлялись по гарнизонному уставу. Красноармейцы были объединены в «сводные» роты и полки. Бараки избирали членов «комитета лагеря», который занимался обсуждением и решением насущных вопросов. Представители от лагерей направлялись на специальные съезды, которые устраивались в Берлине.
Контроль за жизнью интернированных осуществляло посольство РСФСР в Берлине, его Консульский отдел, уполномоченные которого находились в лагерях. На каждого красноармейца советское правительство выделяло по 4 марки в день, которые шли на содержание лагерей, питание и обмундирование интернированных.
Контролем и оказанием помощи занималось и Бюро по делам русских военнопленных, при котором был создан Отдел интернированных войск
Красной армии. Отдел разработал инструкции по организации внутренней жизни лагерей. В частности, предлагалось восстановить работу партийных ячеек, воссоздать товарищеские суды, избрать контрольно-хозяйственные советы лагерей (для контроля за расходованием продовольствия и других материальных средств), а также организовать отделы культпросветработы, школьную, театрально-музыкальную, клубно-библиотечную и спортивную секции.
В лагере «Зольтау» (у города Зольтау в Нижней Саксонии) жизнь «первое время протекала грустно, неорганизованно», но затем «стала интересной, веселой». В лагерном театре «сцена была хорошо украшена лагерным художником, имелись оркестры - духовой с 18 инструментами, струнный с 9-тью инструментам и хороших балалаечников». Школа помещалась в здании церкви, устроенной «старовоеннопленными» (попавшими в плен в ходе мировой войны). Красноармейцы из нее «иконы повыбросили и понемного сожгли». Кроме общеобразовательных и политических занятий, в школе были организованы сельскохозяйственные курсы64.
В лагерях издавались рукописные журналы и газеты, в которых авторами повестей, рассказов, стихов были сами красноармейцы. Все их творчество было пронизано тоской по родине, стремлением вернуться и включиться в преобразующую деятельность, которая, как им казалось, развернулась в Советской России. Интернированные отмечали у себя «горячее желание возвратиться скорее в Россию. Хотелось отдать еще сохранившиеся силы на закрепление завоеваний Октября»65.
Особенно сильно, как вспоминал Рябов, «тосковали» политработники, оторванные от «живой работы». Первые недели пребывания в лагерях их держали отдельно от красноармейцев. «Принялись было заниматься учебой: кто взялся за общественно-политические науки, кто за изучение немецкого языка. Пробовали дискуссировать о причинах нашего поражения под Варшавой. Но все чего-то не хватало, не было увязки в работе, все ходят с понуренными головами.». После вмешательства советских дипломатов и Бюро по делам русских военнопленных комсостав поселили в общих бараках с красноармейцами. Не всем представителям комсостава это понравилось. Но политработники воодушевились, вернувшись к привычной для них «работе с массами». Они постарались разместиться по два-три человека «в каждый барак с таким расчетом, чтобы связаться со всей массой красноармейцев и повести хотя какую-либо культурную работу. Вели беседы с красноармейцами на политические темы, читали газеты и толковали о прочитанном»66.
Как это было принято в Советской России, культурно-массовая работа в лагере организовывалась в форме различных кампаний: устраивались «дни» и «недели» пролетарской культуры, просвещения и прочего. «Недели пролеткульта» проходили особенно оживленно: выходили рукописные журналы, за публикацию в которых полагался гонорар. За «литературные произведения», даже не помещенные в журнал, обещались премии67.
В лагерных театрах силами самих красноармейцев, а также представителей пролетарских организаций Германии ставились спектакли, давались концерты, устраивались постановки «живых картин» и киносеансы. Материальная база отчасти досталась от бывших лагерей военнопленных (театральные помещения, декорации). Средства на приобретение костюмов, грима, а также на жалованье актерам предоставлялось Бюро по делам русских военнопленных, а также за счет платных концертов и доходов от кооперативных лавок. В театре лагеря «Пархим» за шесть месяцев было поставлено 87 спектаклей и устроено 44 киносеанса; общее количество зрителей составило 54 360 человек, то есть каждый обитатель лагеря за полгода посетил театр 5-6 раз68.
Лагерные культмассовые учреждения получали необходимый инвентарь от различных благотворительных организаций, в первую очередь от американского Союза христианской молодежи (УМСА), что позволило организовать клубы и библиотеки. Однако, что особо отметил бывший солдат белой армии А.Н. Порядин, «русские общественные организации, представители “красных крестов”, революционеры буржуазные - они нас, десятки тысяч, не заметили в Германии, нас на чужбине не обогрели.»69
Особенно радовало интернированных приобретение граммофонов, что позволило устраивать «танцевальные вечера». В лагеря, особенно перед отправкой интернированных на родину, любыми правдами и неправдами стремились проникнуть женщины, стремившиеся заключить брак с красноармейцем и выехать в Россию за казенный счет. Это были русские, оказавшиеся за границей, а также немки, желавшие путем фиктивного брака выехать в Россию, чтобы воссоединиться с русскими военнопленными, с которыми они сожительствовали в годы мировой войны. «Женский вопрос» немало усложнял обстановку в лагерях. В конце концов, Бюро по делам русских военнопленных распорядилось «прекратить танцевальные вечера и заменить таковые публичными чтениями»70.
Наконец, спортсмены устраивали состязания, а также показательные выступления. В состязаниях и выступлениях борцов участвовали и немцы-охранники. Широкое развитие получили массовые мероприятия: футбол, волейбол, лапта. Реяк вспоминал: «Футбол был одной из лучших игр для красноармейцев, и желающих учиться было очень много»71.
* * *
Судя по воспоминаниям интернированных, лагеря обладали некоторой «экстерриториальностью».
Так, при пении «Интернационала», гимна Советской России, охрана и служащие лагерей «на всякий случай» «отдавали честь».
В ноябре 1920 г. в лагере «Альтдамм» (возле городка Альтдамм в восточно-прусской провинции Померания) интернированные смогли торжественно отметить третью годовщину Октябрьской революции.
Лагерная администрация позволила устроить «манифестацию и парад войскам». О нем написал Прялухин: «В 12 часов дня 7 ноября командир полка Цветаев, проходя по рядам выстроившихся, поздравил с праздником. Ряд выступавших товарищей кратко обрисовали картину жизни в лагерях и условия, в которых волею судеб приходится этот великий день встречать на чужбине и не так торжественно, как это было бы в России. После выступления наших товарищей выступали некоторые из немцев. Они также сожалели, что здесь, в условиях пленения, мы не можем проводить этот великий день так, как бы следовало его проводить. А выступавший военнопленный сказал, что “недалек тот день, когда вся Германия будет охвачена революционным огнем, и тогда немецкий пролетариат свободно вздохнет и увидит яркое красное знамя труда”. Чтобы празднование еще больше ознаменовать, объявил, что сегодня силами военнопленных будет поставлен спектакль “Парижская коммуна”, на каковой и просил прийти всех»72.
Несмотря на призывы советских представителей к интернированным (прежде всего политработникам) не заниматься большевистской пропагандой среди немцев, те стремились нести «коммунистическую идею» в любую внимающую им среду. В конце концов разразился скандал. Немецкие газеты писали о проникновении большевистских эмиссаров в среду германских рабочих. В начале 1921 г. лагеря интернированных красноармейцев, из которых большинство политработников уже выехали в Советскую Россию, были переданы в ведение Министерства рейхсвера. Посещение лагерей сотрудниками Бюро по делам русских военнопленных было ограничено и допускалось при условии, что они будут общаться с обитателями лагерей только в присутствии немецких властей и переводчиков, не станут организовывать митингов, а будут призвать интернированных красноармейцев, остававшихся в лагерях, «к спокойствию и ожиданию возвращения на родину»73.
Пребывание «интернированной Красной армии» в Германии большевистское руководство пыталось использовать в пропагандистских целях. Инструкции, за соблюдением которых должны были следить политработники, обязывали красноармейцев к соответствующему поведению. Так, в инструкции для увольняющихся в город говорилось: «Все увольняющиеся в город должны иметь опрятный вид. Явиться для осмотра к дежурному. Вести себя добропорядочно, как подобает красноармейцу. Не ходить большими группами, не останавливаться у магазинов и на перекрестках, не ходить на вокзал и ни в коем случае по деревням». Последние запреты были связаны с тем, что интернированные «недопустимо для воинов Красной армии» навязывали немцам свои услуги «за ничтожную плату»74.
За административные правонарушения интернированные наказывались лагерной администрацией. Если преступление носило уголовный характер - предавались германскому суду. В лагерях действовали и товарищеские суды.
Интернированные красноармейцы и русские военнопленные мировой войны, формально обладая одинаковыми правами, испытывали различное отношение к себе со стороны Бюро по делам русских военнопленных. Так, интернированные лучше обеспечивались продовольственными пайками, что вызвало возмущение остальных, пленных мировой войны, заставив их обратиться с жалобами к правительству РСФСР и в Международный Красный крест75. Даже наказания разнились: если военнопленных «за пьянство наказывали лишением пайка, курева, отпусков», то на те же провинности красноармейцев «смотрели сквозь пальцы: “Пусть! Товарищи настрадались - заслуживают снисхождения”»76.
* * *
В немецких лагерях для интернированных активно работали, по выражению авторов воспоминаний, «белогвардейские агенты», стремившиеся воспользоваться растерянностью и подавленностью красноармейцев. По свидетельству Г ая, «несколько краскомов из бывших офицеров надели погоны»77. Своими газетами интернированных бесплатно снабжали эмигрантские организации. Бывший политработник Реяк особо отметил в своих воспоминаниях: «Получение газет “Голос России” и “Воля России” с первых дней интернирования сильно содействовало антисоветской пропаганде, которая также началась с первых дней интернирования. Та наглая ложь, которую проповедовали эти газеты, ввела многих в заблуждение. В результате антисоветской пропаганды мы имели в лагере 100-150 человек определенных контрреволюционеров, со стороны которых не раз видели резкие выступления»78.
По воспоминаниям Рябова, «определенная часть командного состава, главным образом из кавалерии, ушла от своих красноармейцев в особый барак. Они сагитировали малоразвитых красноармейцев и самостийно назвали себя “Донским полком белых”. Этих “белых” насчитывалось около 400 человек. В числе их были и из нашей дивизии: комбат 156 полка Фурсов, комроты того же полка Михайловский и др. Вся эта “старорежимная” публика на утренней и вечерней поверке пела “Боже, царя храни”»79. Такие «белые» официально числились как интернированные красноармейцы и получали содержание от правительства РСФСР.
Чтобы не раздражать основную красноармейскую массу, немцы изолировали их в других лагерях. Случались переходы в «белогвардейские» лагеря.
Когда встал вопрос о репатриации интернированных, то часть красноармейцев и командиров отказались возвращаться на родину, предпочитая остаться в Европе80. Напротив, некоторые интернированные в «белогвар-
дейских» лагерях пожелали вступить в ряды Красной армии, сражаться в Польше или на Дальнем Востоке, только бы вернуться в Россию81.
* * *
Советское правительство стремилось оказать интернированным помощь в возвращении в Россию, в первую очередь - политработникам. Судя по воспоминаниям Рябова, их под различными предлогами вызывали в Берлин, в советское посольство, там обеспечивали фальшивыми документами и переправляли в Россию. Помощь в этом оказывали и местные организации «спартаковцев». Так, по документам «старого военнопленного с Украины Сидоренко» уже в октябре 1920 г. покинул Германию Рябов: «Получив возможность выбраться из лагеря по вызову из Берлина, мы с тов. Розе отказались от проводника и поехали в Берлин без опеки. Бюро снабдило нас временными документами, бельем и необходимой штатской одеждой, направило на ночевку в общежитие безработных. Обитатели общежития приняли нас дружелюбно. “Русланд, Большевик?” - был их первый вопрос. - “Да!” - “Гут, гут, мы тоже большевик!”. На наших документах уже стояла виза на выезд в Россию. [В Щетине] мы разыскали тов. Диккера и его секретаря Свешникова. Они выдали нам денег на прожитие, дали некоторые указания и направили на ночевку. Там мы встретили человек 30, находящихся в нашем положении. Нас выдавали за гражданских пленных. Немецкие жандармы внимательно осматривали наши аусвайсы, но придраться было нельзя»82.
Отъезд политработников плохо влиял на настроения интернированных. Наиболее ушлые, прослышав, что коммунистов будут первыми вывозить в Россию, стремились вступить в ряды партии. Более половины членов лагерных партийных ячеек вступили в них во время нахождения в лагере, и, видимо, с целью поскорее вернуться на родину. Основная масса красноармейцев видела в подобных привилегиях для коммунистов несправедливость. Отрицательно это сказывалось и на культурно-массовой работе в лагерях. Реяк, ведавший культработой в лагере «Пархим» (недалеко от городка Пархим в земле Мекленбург-Передняя Померания), писал, что за девять месяцев здесь сменилось три лагерных (гарнизонных) комиссара, четыре начальника политотделов, являвшихся одновременно начальниками лагерного культпросвета, и до десяти бригадных и полковых комиссаров83.
* * *
12 октября в Риге было подписано соглашение о перемирии и прелиминарном мире между Польшей, с одной стороны, Советской Россией
и Советской Украиной - с другой. И с конца 1920 г. началось плановое возвращение интернированных красноармейцев на родину. Сначала вывозили людей гражданских профессий, затем, по специальным спискам, отдельными партиями одинаковое количество интернированных поляков и русских. Поскольку поляков на территории Германии было раз в 20 меньше, чем красноармейцев, массовое возвращение последних пришлось на май-июль 1921 г., в рамках дополнительного соглашения с Польшей, содержавшего договоренность о возвращении интернированных военнослужащих до ратификации мирного договора.
Известие о мире с Польшей, подписанном в Риге 18 марта 1921 г., «несколько облегчило нам душу, и мы ждали, что, если это только правда, то, может быть, в недалеком будущем нам удастся и выехать отсюда в свою родную Россию. Слухи с каждым днем распространялись упорнее, и наконец мы узнали от самого коменданта лагеря, что получено распоряжение о выявлении количества людей, на долю коих выпадает счастье ехать в Россию». В первую очередь возвращению подлежал медицинско-ветеринарный персонал, кавалерия, командный и административнохозяйственный состав. Наконец вечером, как вспоминал Прялухин, было объявлено об отъезде. «Накануне мы не спали всю ночь, а все мечтали о дороге, сердце радостно билось. Тяжело было расставаться с остающимися здесь товарищами. Ведь в боевые дни горе и радость мы делили пополам. Прощались по-братски. Лично у меня при прощании с товарищем, с которым я был почти неразлучно с 1918 по 1920 годы, т.е. с первых и до последних боевых дней, капали слезы»84.
Готовясь к возвращению на родину, в лагерях создавали «ликвидационные комиссии». В специальной «Инструкции об отправке имущества лагерей в Советскую Россию» отмечалось, что «все ценное, накопленное за 8 месяцев [интернированными] и в течение шести лет военнопленными. в России позволит открыть 16 новых сельских библиотек, 16 клубов, 16 спортивных кружков»85. Так, в лагере «Пархим» было «накоплено» «школьных пособий и учебников для школы первой ступени на 700-800 человек, для второй ступени на 100-150 человек; запасами имущества по театральной секции можно оборудовать и обеспечить театр какого-нибудь небольшого города или села, по крайней мере на год; библиотека числом 3.200 книг приведена в порядок и переплетено более тысячи книг старья, а также спортивного имущества вполне достаточно для клуба небольшого города»86.
Редколлегия выходившего в лагере «Альтдамм» журнала «Последний перегон» обратилась к отъезжающим с призывом захватить на родину приобретенные в Германии топоры, пилы, напильники, иглы, вилы, лопаты и прочее: «Не с пустыми руками на трудовой фронт!»87
Военнопленных чинов старой русской армии и интернированных красноармейцев из всех германских лагерей свозили в лагерь «Альтдамм»,
наиболее близко находящийся к порту Штеттин, откуда осуществлялась их эвакуация. «Здесь пришлось встретиться с русскими военнопленными империалистической войны. Радостно встречали они нас, не менее рады были этому и мы. Они оказали нам товарищеский прием. Узнав, что мы с дороги, достали горячий ужин и чай. Они прибыли сюда также из разных лагерей Германии и направляются в Россию. Помнится трогательная картина встречи родных братьев в одном из бараков: один из бывших военнопленных империалистической войны, а второй из интернированных гражданской войны. Какова же была радость, когда они встретились!»88
В Петроград бывших интернированных доставляли морем или железной дорогой через Финляндию. Кратковременное пребывание в Польше и Финляндии отличалось от Германии отношением со стороны местных властей и населения. Перевозка через польскую территорию осуществлялась без немецкого конвоя, и возвращающимся порекомендовали снять красноармейские звездочки, чтобы дополнительно не раздражать провожавших их ругательствами и проклятьями местных польских националистов. Финны, «боясь заразы», плотно закрыли их в вагонах, из окошек которых они видели сидящих «на опушках леса военнопленных немцев»: те ждали отправки в Германию на пароходе, на котором из Германии прибыли русские89.
В своих наивных стихах один из красноармейцев отразил чувства, охватившие бывших интернированных, возвращавшихся теперь в Россию:
Долго ждали мы миру с Польшей Наконец все таки дождались А теперь мы сидим ожидаем Когда нас в милый край повезут Туда где солнце восходит Где сияет ясна заря Туда где кипит коммунарна работа Где взошла уже красна звезда90.
Так закончился для них «поход за Вислу» и «лагерное сидение» в Германии.
Примечания
1 Государственный архив Архангельской области. Отдел документов социальнополитической истории (ГААО. ОДСПИ). Ф. 8660. Оп. 3 Д. 211. Л. 11.
State Archive of Arkhangelsk oblast. Department of Documents of Social and Political history (GAAO. ODSPI). F. 8660. Op. 3. D. 211. L. 11.
2 ГААО. ОДПСИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 4об.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 4v.
3 ГААО. ОДСПИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 96. Л. 121.
GAAO. ODSPI. F. 1. Op. 1. D. 96. L. 121.
4 Государственный архив Архангельской области (ГААО). Ф. 2617. Оп. 2. Д. 7. Л. 4. State Archive of Arkhangelsk oblast (GAAO). F. 2617. Op. 2. D. 7. L. 4.
5 ГА РФ. Ф. 5867. Оп. 1 Д. 3. Л. 64.
State Archive of Russian Federation (GA RF). F. 5867. Op. 1. D. 3. L. 64.
6 РГВА. Ф. 104. Оп. 4. Д. 2438. Л. 93-98, 113.
Russian State Military Archive (RGVA). F. 104. Op. 4. D. 2438. L. 93-98, 113.
7 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 513. Л. 33.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 513. L. 33.
8 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 7, 7об.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 7, 7v.
9 ГА РФ. Ф. 9488. Оп. 1. Д. 49. Л. 9-10.
GA RF. F. 9488. Op. 1. D. 49. L. 9-10.
10 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 7об.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 7v.
11 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 882. Л. 29об.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 882. L. 29v.
12 Там же. Л. 40.
Ibidem. L. 40.
13 Карпенко С.В. Очерки истории Белого движения па юге России (1917 - 1920 гг.). 3-е изд. М., 2006. С. 297-305; Карпенко С.В. Белые генералы и красная смута. М., 2009. С. 304-309.
14 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 882. Л. 30, 39об.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 882. L. 30, 39v.
15 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 59. Л. 5.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 59. L. 5.
16 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 4.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 4.
17 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 547. Л. 17.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 547. L. 17.
18 РГВА. Ф. 104. Оп. 4. Д. 2418. Л. 88 RGVA. F. 104. Op. 4. D. 2418. L. 88.
19 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 7об.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 7v.
20 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 882. Л. 18-19.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 882. L. 18-19.
21 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 591. Л. 3об.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 591. L. 3v.
22 Там же. Л. 5, 5об.
Ibidem. L. 5, 5v.
23 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 5.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 5.
24 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 591. Л. 5.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 591. L. 5.
25 Там же. Л. 4.
Ibidem. L. 4.
26 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 7.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 7.
27 Там же. Л. 5об.
Ibidem. L. 5v.
28 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 882. Л. 50. GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 882 L. 50.
29 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 591. Л. 5.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 591. L. 5.
30 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 7.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 7.
31 Там же. Л. 7, 7об.
Ibidem. L. 7, 7v.
32 Там же. Л. 7.
Ibidem. L. 7.
33 Там же.
Ibidem.
34 ГААО ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 513. Л. 35.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 513. L. 35.
35 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 882. Л. 51. GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 882. L. 51.
36 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 7об., 8об. GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 7v., 8v.
37 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 882. Л. 51. GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 882. L. 51.
38 Там же. Л. 52.
Ibidem. L. 52.
39 Там же. Л. 7.
Ibidem. L. 7.
40 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 7об. GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 7v.
41 Там же. Л. 7об., 8об., 9, 9об.
Ibidem. L. 7v., 8v., 9, 9v.
42 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 199. Л. 16. GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 199. L. 16.
43 Там же. Л. 15.
Ibidem. L. 15.
44 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 7об. GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 7v.
45 Там же. Л. 7об., 8.
Ibidem. L.7v., 8
46 Там же. Л. 9об., 10.
Ibidem. L. Л. 9 v., 10.
47 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 199. Л. 14-25. GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 199. L. 14-25.
48 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 513. Л. 34, 38-39. GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 513. L. 34, 38-39.
49 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 9.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 9.
50 Там же. Л. 8.
Ibidem. L. 8.
51 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 882. Л. 52.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 882. L. 52.
52 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 513. Л. 40.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 513. L. 40.
53 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 8об.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 492. L. 8v.
54 Гай Г. В германском лагере: Жизнь и быт интернированной Красной армии в Гер-мапии в 1920 - 1921 гг. М., 1932. С. 10.
Gay G. V germanskom lagere: Zhizn i byt internirovannoy Krasnoy armii v Germanii v 1920 - 1921 gg. Moscow, 1932. P. 10.
55 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 513. Л. 34.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 513. L. 34.
56 Там же. Л. 39.
Ibidem. L. 39.
57 Там же. Л. 36.
Ibidem. L. 36.
58 Там же. Л. 39.
Ibidem. L. 39.
59 Там же.
Ibidem.
60 Там же. Л. 35.
Ibidem. L. 35.
61 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 199. Л. 20.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 199. L. 20.
62 Там же. Л. 16.
Ibidem. L. 16.
63 ГАРФ. Ф. 9488. Оп.1. Д. 64. Л. 3-7.
GA RF. F. 9488. Op. 1. D. 64. L. 3-7.
64 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 476. Л. 7.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 476. L. 7.
65 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 513. Л. 41.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 513. L. 41.
66 Там же. Л. 41, 42.
Ibidem. L. 41, 42.
67 ГА РФ. Ф. 9488. Оп. 1. Д. 49. Л. 2.
GA RF. F. 9488. Op. 1. D. 49. L. 2.
68 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 199. Л. 21.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 199. L. 21.
69 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 476. Л. 7об.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 476. L. 7v.
70 ГА РФ. Ф. 9488. Оп. 1. Д. 10. Л. 32.
GA RF. F. 9488. Op.1. D. 10. L. 32.
71 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 199. Л. 43.
GAAO. ODSPI. F. 8660. Op. 3. D. 199. L. 43.
72 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 11.
GAAO. ODSPI. Е. 8660. Ор. 3. D. 492. L. 11.
73 ГА РФ. Ф. 9488. Оп. 1. Д. 15. Л. 113.
GA RF. Е. 9488. Ор.1. D. 15. L. 113.
74 ГА РФ. Ф. 9488. Оп. 1. Д. 11. Л. 41.
GA RF. Е. 9488. Ор.1. D. 11. L. 41.
75 ГА РФ. Ф. 9488. Оп. 1. Д. 22. Л. 129.
GA RF. Е. 9488. Ор.1. D. 22. L. 129.
76 ГА РФ. Ф. 9488. Оп. 1. Д. 6. Л. 262.
GA RF. Е. 9488. Ор.1. D. 6. L. 262.
77 Гай Г. Указ. соч. С. 11.
Gay G. Ор. сії.. Р. 11.
78 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 199. Л. 17.
GAAO. ODSPI. Е 8660. Ор. 3. D. 199. L. 17.
79 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 513. Л. 38-39. GAAO. ODSPI. Е. 8660. Ор. 3. D. 513. К 38-39.
80 ГА РФ. Ф. 9488. Оп. 1. Д. 23. Л.1; Д. 10. Л. 156.
GA RЕ Е. 9488. Ор. 1. D. 23. К1; D. 10. L. 156.
81 ГА РФ. Ф. 9488. Оп. 1. Д. 25. Л. 1.
GA RЕ Е. 9488. Ор. 1. D. 25. К 1.
82 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 513. Л. 46.
GAAO. ODSPI. Е. 8660. Ор. 3. D. 513. К 46.
83 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 199. Л. 20.
GAAO. ODSPI. Е. 8660. Ор. 3. D. 199. К 20.
84 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 10, 10об., 11. GAAO. ODSPI. Е. 8660. Ор. 3. D. 492. К 10, 10 V., 11.
85 ГА РФ. Ф. 9488. Оп. 1. Д. 15. Л. 116.
GA RЕ Е. 9488. Ор.1. D. 15. К 116.
86 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 199. Л. 24.
GAAO. ODSPI. Е. 8660. Ор. 3. D. 199. К 24.
87 Гай Г. Указ. соч. С. 102-103.
Gay G. Ор. сії. Р. 102-103.
88 ГААО. ОДСПИ. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 492. Л. 11.
GAAO. ODSPI. Е. 8660. Ор. 3. D. 492. К 11.
89 Там же.
Ibidem.
90 ГА РФ. Ф. 9488. Оп. 1. Д. 49. Л. 16.
GA RЕ Е. 9488. Ор.1. D. 49. К 16.
