CC BY
115
УДК 82.09 ББК 83.3(4РОС)
ИЗ ИСТОРИИ КАТОРЖНЫХ ЗАМЫСЛОВ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
(по страницам «Сибирской тетради» писателя)
I П.Л. Чуйков
Аннотация. Статья посвящена Ф.М. Достоевскому как собирателю острожного фольклора, Учитывая особенности, аллюзии и прямые указания, встречающиеся в его «Сибирской тетради» и «Записках из Мертвого дома», анализируется творческий диалог писателя с Н.В. Гоголем, влияние поэмы «Мертвые души» на создание Достоевским образов некоторых персонажей его «Записок» о каторге: в рассказе Достоевского о театральном представлении в остроге в сюжетах разыгрываемых заключенными пьес есть очевидные аллюзии на повести из гоголевского цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки»; образ барина из пьесы «Кедрил-обжора» напоминает запорожца из «Пропавшей грамоты», а сюжет пьесы о мельнике и его жене тесно перекликается с повестью «Ночь перед Рождеством». Оба писателя сходятся во мнении о положительном влиянии фольклора, в частности русской песни, на человека, Она преображает души каторжников и персонажей второго тома поэмы Гоголя, Чичикова и Петуха, в сцене, когда они плывут по реке. Нашли свое отражение в «Записках» Дост оевского и герои поэмы «Мертвые души», Ноздрев и Манилов, и Янкель из повести «Тарас Бульба». На сходство своих персонажей с ними Достоевский указывает прямо, а не только в подтексте. Учитывая эти сопоставления, высказывается предположение, что и в остроге, наблюдая жизнь простонародья, внимательно прислушиваясь к языку арестантов и бережно записывая за ними в свою «Сибирскую тетрадь» интересную фразу или диалог, Достоевский проводил при этом параллели с образами и сюжетами произведений Гоголя, размышляя над их идеями и мыслями, Именно они помогли Достоевскому в поиске новых идеалов и целей во время духовного кризиса,
Ключевые слова: Ф.М. Достоевский, фольклор, «Сибирская тетрадь», «Записки из Мертвого дома», Н.В. Гоголь, поэма «Мертвые души», аллюзии, образ.
FROM THE HISTORY OF DOSTOEVSKY'S EXILE IDEAS (based on "Siberian notebook")
| P.L. Chuikov
Abstract. The article is devoted to F.M. Dostoyevsky as a collector of careful folklore. Considering features, allusions and direct instructions which are found in his works "Siberian notebook" and "Notes from the Dead house" the article analyzes the creative dialogue of the writer with N.V. Gogol, the influence of the poem "Dead Souls" on the creation of some characters of his "Notes" about the exile. In Dostoyevsky's story about the thea trical perform ance in a jail in plots of the plays perform ed by prisoners there are obvious hints on the story from the Gogol cycle "Evenings on the Farm near Dykanka"; the image of the barin from the play "Kedril - the Glutton " reminds the Zaporozhye residen t from "The gone diploma", and the play plot about the m iller and his wife that has something in common with the story "Night before Christmas". Both writers agree in opinion on the positive influence of folklore, in particular the Russian song, on the person. It changes souls of convicts and characters of the second part of Gogol's poem, Chichikov and Petukh, in a scene when they float down the river. Characters of the poem "Dead Souls", Nozdrev and Manilov, and Yankel from the story "Taras Bulba" also found the reflection in Dostoyevsky's "Notes". On similarity of the characters to them Dostoyevsky specifies directly, and not just in implication. Considering these comparisons, it is suggested that in a jail, observing common people's life, attentively listening to the language of prisoners and carefully writing down after them in the "Siberian notebook" the interesting phrase or dialogue, Dostoyevsky thus drew the parallels with images and plots of Gogol's works, reflecting over their ideas and thoughts. They helped Dostoyevsky in search of new ideals and the purposes during the spiritual crisis.'
Keywords: F.M. Dostoyevsky, folklore, "The Siberian notebook", "Notes from the Dead house", N.V. Gogol, the poem "Dead Souls", allusions, image.
До читателей дошла только одна работа Ф.М. Достоевского периода каторги (1850-1854 гг.) - тетрадь, включающая в себя примеры арестантского фольклора, названная исследователями «Сибирской». Там представлены многие жанры: пословица, поговорка, прибаутка, анекдот, песня. Возможность писать он полу-
чил в Омском госпитале, во многом благодаря помощи, точнее разрешению доктора И.И. Троицкого.
В.П. Владимнрцев считает, что положение тетради в творчестве автора - рубежное: «"Тетрадкой каторжной" он возобновил свою литературную деятельность, доверительно и упоенно опираясь на впнтывае-
мую им, без какого бы то ни было посредничества, народную культуру. Это имело далеко идущие творческие последствия» [1, с. 390]. Совсем не удивительно, что она пригодилась автору в работе над многими произведениями, но больше всего при создании «Записок из Мертвого дома». B.C. Вайнерман напоминает, что высказывалось даже предположение, будто Достоевский начал писать эту книгу еще в Омске, но, видимо, под этими первыми главами «Записок» и подразумевается та самая «Сибирская тетрадь».
По мнению U.M. Юдиной и З.И. Власовой, эти записи Достоевского поистине уникальны: «Фольклор тюрьмы середины XIX в. отражен <... > очень полно и представляет большой интерес для фольклористов, этнографов, современного читателя. Это едва ли не первые подлинные записи народного слова в тюрьме. Они предшествуют ряду появившихся в конце XIX в. этнографических и лингвистических исследований тюремного быта и языка» [2, с. 311].
Если мы обратимся к «Сибирской тетради» и последующим «Запискам» Достоевского о каторге, то, выделив ряд художественных особенностей, аллюзий н прямых указаний, встречающихся в них, сможем проследить творческий диалог писателя с Н.В. Гоголем и то влияние, которое оказала его поэма на создание Достоевским образов обитателей Мертвого дома.
Как отмечает Г.М. Фридлендер, писатель восхищался талантом Гоголя воспроизводить особенный внешний комнзм устной и письменной речи героев: «В молодости он учился у Гоголя тонкой языковой
характеристике персонажей из среды городского чиновничества и малообразованного провинциального дворянства, а позднее стремился по примеру Гоголя специально вводить в язык своих произведений выражения, заимствованные из бытового языка» [3, с. 33]. Так, уже спустя годы, в «Дневнике писателя» Достоевский скажет о необходимости ввести в литературный язык фамильярную разговорную лексику. II будет, в свою очередь, гордиться тем, что первым использовал выражение «стушеваться».
Посмотрим, какие переклички с Гоголем встречаются в каторжных рукописях Достоевского. О чем, например, думал автор «Бедных .людей», когда сделал такую запись: «А в доме такая благодать, что нечем кошки из избы выманить» [4, с. 235]? Может, вспомнил «Старосветских помещиков», Афанасия Ивановича и Пульхерню Ивановну и сбежавшую от них любимую кошечку?
А такие фразы, как: «Черт трое лаптей сносил, прежде чем нх в одно место собрал» [4, с. 235] и «Все неровности н горы изгладятся. Горы-де созданы чертями, бог создал ровно» [4, с. 235] — разве не могли напомнить ему «Вечера на хуторе близ Днканькп»?
В связи с этим следует отметить очевидные совпадения при описании Достоевским позднее в «Записках» театрального представления в остроге. В сюжетах разыгрываемых заключенными пьес есть очевидные аллюзии на повести из гоголевских «Вечеров». Так, образ барина из пьесы «Кедрил-обжора», который обратился когда-то к помощи ада, принял помощь чертей и ожидает те-
перь, что они прпдут за его душой, напоминает запорожца нз «Пропавшей грамоты». А сюжет пьесы о мельнике и его жене (в отсутствие мужа к мельничихе идут один за другим многочисленные обожатели, которых она, каждый раз, думая, что вернулся ее муж, прячет у себя в нзбе) тесно перекликается с повестью «Ночь перед Рождеством».
Ассоциации с «Вечерами» Гоголя, возникающие при чтении романа Достоевского, уже были отмечены учеными. Например, В.П. Владимир цев пишет: «Шедевр внутри "Записок из Мертвого дома", рассказ "Акулькин муж , какой бы стилизацией мы его ни признавали, основан на бытовой фольклорной прозе самого высокого художественного и психологического достоинства. По сути, эта гениальная интерпретация устного народного рассказа-бывалыци-ны сродни "Сказкам" Пушкина и "Вечерам на хуторе близ Диканьки Гоголя» [1, с. 390].
Бесспорно, одним нз самых страшных преступников на каторге был убийца Газин, он резал детей нз одного удовольствия. Поэтому мы, вместе с Достоевским, не находим в нем ничего от человека. Ю.И. Селезнев видит в таком отношении к преступнику отголоски фольклорных преданий, которые также встречаются в гоголевском цикле повестей: «Убптъ ребенка в символике народного сознания н значит убнтъ в себе все человеческое, убить в себе "бога , "продать душу дьяволу (вспомним хотя бы "Ночь накануне Ивана Купала" Гоголя). Здесь борьба между "богом" н "дьяволом" за души этих героев — по существу завершена» [5, с. 298].
Но вернемся к разговору о театральном представлении. Описывая его, автор показывает талант и самобытность ссыльных, то, как они преображаются во время этого праздника, который сами себе устроили. Например, рассказчик восхищается арестантом Баклушнным, как он в соответствии с характером отведенной ему роли сумел придать смысл и значение каждому своему слову и жесту. Так, Г.М. Фрпдлендер пишет: «В "Записках" ярко обрисованы талантливость, трудолюбие и энергия людей из народа, свойственное им высокое чувство собственного достоинства. Художественная чуткость и одаренность, дремлющие в них, раскрыты в главе "Представление", которая составляет идейную и художественную вершину первой части "Записок"» [6, с. 11].
Оковы с людей словно пали на время представления и заключенные ожили. Т.С. Карлова называет эти постановки вызовом, брошенным Мертвому дому: «...выходом на свободу оказывается искусство. Для арестантов прелесть театра в том, что на сцене они живут полной человеческой жизнью» [7, с. 139].
Звучали тогда и куплеты со сцены. Автор замечает, что вообще в крепости часто пели песни, только больше арестантские, а не чисто народные. Они не оставляли человека равнодушным, надрывали душу. Их примеры писатель сохранил и в «Сибирской тетради»:
«Нас не видно за стенами,
Каково мы здесь живем;
Бог, творец небесный, с нами,
Мы н здесь не пропадем» [4, с. 243].
Поэтому вспомним, что Гоголь во втором томе «Мертвых душ» говорит
о положительной силе искусства, о влиянии прекрасной русской песни на человека. Когда герои плывут по реке, они тоже словно преображаются: «Гребцы, хвативши разом в двадцать четыре весла, подымали вдруг все весла вверх, и катер сам собой, как легкая птица, стремился по недвижной зеркальной поверхности. Парень-запевала <...> починал чистым, звонким голосом, выводя как бы из соловьиного горла начиналь-ные запевы песни, пятеро подхватывало, шестеро выносило, и разливалась она, беспредельная, как Русь. И Петух, встрепенувшись, пригар-кивал, поддавая, где не хватало у хора силы, и сам Чичиков чувствовал, что он русский (курсив мой. — П.Ч.)» [8, с. 313-314].
Достоевский, пока находился на каторге, не мог знать этого текста. Но в своей тетради он зафиксировал слова народной песни, как и Гоголь полагая, что фольклор близок русскому человеку и отражает состояние его широкой души.
А, может, следующие записи, особенно вторая нз них, оживили в памяти Достоевского образ бедного и доброго Акакия Башмачкнна и украденную у него шинель: «Солдатский галстух — присяга, шинель — волшебница» [4, с. 235], «А шинелншка-то на нем такая коротенькая, что только в ней от долгов бегать: видно, с чужого плеча» [там же, с. 245]?
Или выражение: «Остолоп! Никакой фартнкультяпностн нет» [там же, с. 239] — не могло напомнить о Ляпкнне-Тяпкнне? Ведь известно, что в основе столь говорящей фамилии судьи нз комедии «Ревизор» лежит фразеологическое сочетание «тяп-ляп», означающее небрежно,
кое-как выполненную работу. II производное слово «нефертнкультяпно» от диалектного «фе<о>ртнкультяпнс-тый» (когда, наоборот, что-то сделано хорошо) означает, что работа выполнена плохо, нескладно. Оно было зафиксировано в Бронницком уезде, Московской губернии в конце XIX века [9, с. 228]'.
А не подумал ли Достоевский о капитане Копейкнне, когда написал: «Избави, господи, от врага и супостата и от инвалидного солдата» [4, с. 239]? Ведь писателю был прекрасно знаком рассказ гоголевского почтмейстера о несчастном инвалиде, чьи хлопоты н надежды на помощь оказались напрасными, в результате чего Копейкнн-мститель объявился с шайкой разбойников в рязанских лесах.
Впоследствии, работая над своими произведениями, Достоевский, как считает В.П. Владимир цев, пользовался текстом тетради «очень гибко, нестереотипно, обращался к свободным контамннацням, со значительными отступлениями от буквы записи, сосредотачивался, как правило, на психологической части материала» [1, с. 390]. II уж тем более нельзя точно сказать, о чем думал писатель, делая ту или иную запись в каторжной тетради.
Но есть основания утверждать, что не только острожный фольклор и накопленные наблюдения послужили материалом для характеристики будущих героев «Записок нз Мертвого дома». Персонажи произведений Гоголя также нашли свое отражение в этом романе, следовательно, Достоевский часто размышлял над его книгами в Омске, и приведенные выше параллели вполне допустимы. Докажем это примерами нз текста.
Черты героев Гоголя были присущи некоторым каторжникам и офицерам нз острога, описанного Достоевским. Например, поручика Жере-бятннкова автор видит таким: «...с по.¡.тройским раскатистым смехом. По лицу его было видно, что это самый незадумывающийся человек в мире» [10, с. 147]. А в сцене, где офицер выступает в качестве экзекутора, он уже был похож на Ноздрева не только своим смехом (на что автор, как видим, указывает прямо), но и самой манерой издеваться. Сначала тянет время, прикидываясь, что готов помиловать арестанта: «Ну, так ради сиротских слез твоих: но смотри же, в последний раз... ведите его, — прибавляет он таким мягкосердным голосом, что арестант уж и не знает, какими молитвами бога молить за такого милостивца» [там же, с. 149].
А затем настроение поручика и отношение к заключенному становятся другими, и мы узнаем в таком его поведении Ноздрева: «"Катай его! — кричит во все свое горло Жере-бятннков. — Жги его! Лупи, лупи! Обжигай! Еще ему, еще ему! Крепче сироту, крепче мошенника! <...> II солдаты лупят со всего размаха, искры сыплются из глаз бедняка, он начинает кричать, а Жеребятннков бежит за ним по фрунту и хохочет, хохочет, заливается, бока руками подпирает от смеха, распрямиться не может <...»> [там же, с. 149].
Вспомним, что н сам Ноздрев после нечестной игры с Чичиковым стал призывать слуг бить Павла Ивановича. II здесь любопытно следующее совпадение: Ноздрев выглядел таким воинственным, что Гоголь сравнивает его с отчаянным поручиком, идущим на штурм неприступ-
ной крепости. Вот с таким-то Ноздревым н повстречался Достоевский в Сибири.
Или другой офицер, Смекалов, который, несмотря на свою жестокость, как ни странно был похож на незлобивого Манилова, на что писатель снова указывает прямо в следующей сцене наказания: «Арестант начинает молить... "Нет уж, брат, ложись, чего уж тут..." — скажет Смекалов: арестант вздохнет и ляжет. "Ну-тка, любезный, умеешь вот такой-то стих наизусть?" <...> После первой строчки известных стихов арестант доходит наконец до слова "на небе-си". <...> "Стой! — кричит воспламененный поручик и мигом с вдохновенным жестом, обращаясь к человеку, поднявшему розгу, кричит: — А ты ему поднеси! <...> II радуется Смекалов, <...> как же это он так хорошо придумал — и сам сочинил: "на небеси" и "поднеси — и кстати, и в рифму выходит. <...> "Одно слово, душа человек! Забавник!" Даже подчас какой-то маниловщиной отзывались воспоминания о добрейшем поручике» [там же, с. 151-152]. Добавим еще, что Смекалов, как и Манилов, любил курить трубку, что также является общей деталью их портретов.
Как видим, образы помещиков из поэмы «Мертвые души» выступают у Достоевского как прообразы некоторых персонажей его «Записок». Это обеспечивает продление художественной жизни гоголевским героям и делает их нарицательными («ноздревщина», «маниловщина»). На это указывают не только совпадения в описании их манеры поведения, но и прямые сравнения, которые делает автор.
А одного нз героев другого цикла Гоголя, «Миргород», напомнил
Достоевскому ювелир Исай Фомич, занимавшийся в острого еще и ростовщичеством. Он был очень похож на общипанного цыпленка, поэтому писатель вспоминает о нем с иронией: «Каждый раз, когда я глядел на него, мне всегда приходил на память Гоголев жидок Янкель, нз "Тараса Бульбы", который, раздевшись, чтоб отправиться на ночь с своей жидовкой в какой-то шкаф, тотчас же стал ужасно похож на цыпленка» [там же, с. 55].
Учитывая этн прямые сопоставления, сделанные самим Достоевским, осмелимся утверждать, что параллели с персонажами Гоголя он наметил уже в остроге, а не после каторги, работая над «Записками нз Мертвого дома». Недаром автор пишет, что всегда вспоминал Янкеля, когда видел Исая Фомича. А, значит, записывая за кем-то нз арестантов показавшуюся яркой фразу нлн интересный диалог, примеры которых мы приводили выше, также мог сопоставить их с фрагментами любимых книг своего учителя в литературе.
Большинство ученых сходятся во мнении, что каторга для Достоевского — время отрезвления. Прежние общественно-политические убеждения стали казаться ему «мечтательным бредом», н он ощутил глубокий духовный кризис при поиске новых идеалов и целей.
Но, как отмечают И.М. Юдина и З.И. Власова, очень важно, что «нигде так полно не раскрываются особенности и характерные черты народного мироощущения и мировоззрения, как в фольклоре, и нигде насильно не объединяется столько различных по возрасту, националь-
ности, взглядам, вкусам и характерам людей, как в тюрьме» [3, с. 311].
Поэтому Достоевский не считал годы, проведенные в остроге, потерянными. Именно там он познал жизнь простого народа, стал больше внимания уделять языку этих людей, отмечая присущую нм мудрость. II часто размышлял при этом над мыслями и идеями Гоголя: встретив его героев как среди отринутых самой жизнью обитателей крепости, так и среди надзирателей, увидел, что, действительно, вся Русь, со всеми ее бедами и тревогами отозвалась в его произведениях. Как считает Ю.И. Селезнев, не случайным н очень важным для Достоевского был такой поворот судьбы, повлиявший в дальнейшем на все его творчество: «Может быть, только затем н дано ему было пережить это погребение заживо в мертвом доме Омского острога, чтобы прочувствовать всем существом своим ту непостижимую кровную связь, тайна которой измучила и Гоголя? Будто и впрямь возможно вместить в мгновение вечность, в его тридцать три года — тысячелетнюю судьбу России, — чтобы постигнуть непостижимое» [11, с. 164].
СПИСОК источников И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Владимирцев, В.П. Сибирская тетрадь [Текст] / В.П. Владимирцев // Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь - справочник / сост. и науч. ред. ТЦенников Г.К., Тихомиров Б.Н. - СПб., 2008.-470 с.
2. Юдина, II.M. Примечания к <Сибирской тетради> Ф.М. Достоевского [Текст] / И.М. Юдина, З.И. Власова // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т. - Л., 1972. - Т. 4. - С. 310-322.
3. Фридлендер, Г.М. Творческий процесс Достоевского [Текст] / Г.М. Фридлендер // Достоевский. Материалы и исследования. -СПб., 1996. - Т. 12. - С. 5-42.
4. Достоевский, Ф.М. <Сибирская тетрадь> [Текст] / Ф.М. Достоевский // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т. - Л., 1972. - Т. 4. - С. 235-248.
5. Селезнев, ЮЛ. В мире Достоевского [Текст] /Ю.И. Селезнев. -М., 1980.-376 с.
6. Фридлендер, Г.М. Совершенно новый мир, до сих пор неведомый... [Текст] / Г.М. Фридлендер // Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома; Рассказы. - М., 1983. - С. 5-20.
7. Карлова, Т.С. О структурном значении образа «Мертвого дома» [Текст] / Т.С. Карлова // Достоевский. Материалы и исследования. - Л., 1974. -Т. 1. -С. 135-146.
8. Гоголь, Н.В. Мертвые души [Текст] / Н.В. Гоголь //Гоголь Н.В. Собр. соч.: в 6 т. -М., 1953.-Т.5.-464 с.
9. Владимирцее, В.П. Сибирская тетрадь (Дополнение к комментарию) [Текст] / В.П. Владимирцев // Достоевский. Материалы и исследования. - Л., 1985. - Т. 6. -С. 228-230.
10. Достоевский, Ф.М. Записки из Мертвого дома [Текст] / Ф.М. Достоевский // Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: в 30 т. -Л, 1972.-Т. 4.-С. 5-232.
11. Селезнев, ЮЛ. Достоевский (ЖЗЛ. Серия биографий) [Текст] / Ю.И. Селезнев. -М., 1981.-543 с.
REFERENCES
1. Vladimircev V.P., "Sibirskaja tetrad'", in: Dostoevskij: Sochinenija, pis 'ma, dokumen-ty: Slovar' - spravochnik, Söst, i nauch. red. Shhennikov G.K., Tihomirov B.N., 2008, 470 p.
2. .Tudina I.M., Vlasova Z.I., "Primechanija k 'Sibirskoj tetradi' F.M. Dostoevskogo", in: Dostoevskij FM. Pohl. sobr. soch. v 30 t., 1972, vol. 4,310-322.
3. Fridlender G.M., "Tvorcheskij process Dostoevskogo", in: Dostoevskij. MaterialV i issledovanija, 1996, vol. 12, 5-42.
4. Dostoevskij F.M., "Sibirskaja tetrad'", in: Dostoevskij F.M, Pohl. sobr. soch. v 30 t., 1972, vol. 4,235-248.
5. Seleznev .Tu.I., V mire Dostoevskogo, 1980, 376 p.
6. Fridlender G.M., "Sovershenno novyj mir, do sih por nevedomyj..", in: Dostoevskij F.M. Zapiski iz Mjortvogo doma; Rasskaz\>, 1983, 5-20.
7. Karlova T.S., "O strakturnom znachenii ob-raza 'Mertvogo doma'", in: Dostoevskij. Material}' i issledovanija, 1974, vol. 1, 135-146.
8. Gogol' N. V. "Mertvye dushi", in: Gogol 'N. V, Sobr: soch. v 61., 1953, vol. 5, 464 p.
9. Vladimircev V.P., "Sibirskaja tetrad'" (Dopol-nenie k kommentariju), in: Dostoevskij. MaterialV i issledovanija, 1985, vol. 6,228-230.
10. Dostoevskij F.M., "Zapiski iz Mertvogo doma", in: Dostoevskij F.M., Pohl. sobr. soch. v 30 t„ 1972, vol. 4, 5-232.
11. Seleznjov .Tu.I., Dostoevskij, Moscow, 1981, 543 p.
Чуйков Павел Львович, аспирант, кафедра русской литературы, Московский педагогический
государственный университет, chuikovpav@yandex.ru Chuikov P.L., Post-graduate Student, Russian Literature Department, Moscow State Pedagogical University, chuikovpav@yandex.ru
