CC BY
667
УДК 930(075.8)
К.Б. Умбрашко
Новосибирский государственный педагогический университет, Новосибирск
ИСТОРИЗМ В РУССКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА
В статье рассмотрено становление принципа историзма в русской историографии первой половины XIX века. Характеризуются основные черты и направления отечественной исторической науки данного периода. Обоснованы теоретические аспекты методологического и психологического сопровождения новой исторической науки.
K.B. Umbrashko
Novosibirsk State Pedagogical University (NGPU)
28 Viluyskaya str., Novosibirsk, 630126, Russian Federation.
HISTORISM IN RUSSIAN HISTORIOGRAPHY OF FIST HALF OF XIX -TH CENTURY
The article discusses the formation of historical method in the Russian historiography in the 1st half of the XX century. The main features and directions in home historical science of that period are defined. Theoretical aspects of methodological and psychological backing of new historical science are stated.
Основной чертой исторической науки в первой половине XIX в. становится историзм, постепенно утверждается идея внутренней обусловленности и закономерности исторического развития. «Принцип историзма, - писал Н.Л. Рубинштейн, - рассмотрение исторических явлений в процессе их возникновения и развития, сменяет прагматическое повествование и психологизм, сложившиеся на базе рационализма» [1, с. 198]. Именно на базе историзма оформилось критическое направление в русской историографии.
В XIX в., «веке науки, истории и романа, историки упорно стремились разместить свою дисциплину во владениях науки» [2, с. 186], пытались утвердить специфику своего предмета, найти собственные исследовательские приемы и методы. Поэтому методология исторических исследований, несмотря на доминирование идиографии и индивидуализации, попадала под влияние естественно-научного метода. «Естественнонаучному эксперименту, -отмечал философ ХХ в. М. Хайдеггер, - соответствует в историкогуманитарных науках критика источников. Это название означает теперь весь комплекс разыскания, сопоставления, проверки, оценки, хранения и истолкования источников. Основанное на критике источников историческое объяснение, конечно, не сводит факты к законам и правилам. Однако оно не
ограничивается и простым сообщением о фактах. В исторических науках, не меньше чем в естественных, метод имеет целью представить постоянное и сделать его предметом [изучения]. <...> Неповторимое, редкостное, простое, словом, великое в истории никогда не самопонятно и потому всегда необъяснимо. <...> При таком способе объяснения великое измеряется обычным и средним» [3, с. 45-46]. Высказывание философа характеризует в первую очередь исследовательскую ситуацию ХХ в. Но подобные принципы стали осознаваться еще в XIX в., когда исторические исследования характеризовались отчетливо выраженным аналитическим, а не нарративным подходом. В сферу интересов историков попадали отношения между человеком, источником, обществом и средой применительно к прошлому.
Если в XVIII в. большинство историков обращались к источникам ЫЪвп1в8 & fugientes (на бегу), то в XIX в., по мнению Б. Кроче, «ни один серьезный ученый не осмелился бы утверждать, что можно заниматься историей без тщательного, скрупулезного, дотошного изучения документов»; пришел конец взгляду на историю как на «проповедь добродетели и прописных истин». Поэтому новый век, отмечал Кроче, заслужил славное имя века истории, которую он «обожествил и в то же время очеловечил как никогда прежде, которой присвоил центральную роль в жизни и мысли» [4, с. 167-168]. Один из векторов развития исторической мысли был направлен от романтизма (история нужна самой истории) к позитивизму (историк должен удостоверять, а не оценивать факты). Задачей истории стала нейтрализация национальных или проблемных историографических традиций с помощью «мудрого скептицизма и агностицизма, избрав по отношению к ним позицию слушателя, не пропускающего ни одного выступления и внимательного ко всем» [4, с. 173174].
Как писал Н.А. Бердяев, начало XIX в. было «эпохой разрыхления русской души», которая стала «восприимчивой ко всякого рода идеям, к духовным и социальным движениям»; это было время «универсализма, эпоха интерконфессиональных христианских объединений». Через наполеоновские войны Россия пришла в «непосредственное взаимодействие с Западом», формировалась «русская всечеловечность», характерная для XIX в. Русская мысль XIX в., по мнению Бердяева, была либо западнической, либо славянофильской. Решительным западником выступил П.Я. Чаадаев, его западничество было «криком патриотической боли». «Он был типичным русским человеком XIX века верхнего культурного слоя, - писал Н.А. Бердяев.
- Его отрицание России, русской истории - типическое русское отрицание». Русская история представлялась ему, по словам Бердяева, «лишенной смысла и связи, не принадлежащей ни к Востоку, ни к Западу - отражение той потери культурного стиля и единства, которая характерна для Петровской эпохи» [15, с. 20, 22, 23, 24]. На развитие русской исторической мысли и русской культуры XIX в. существенно повлияло творчество Ф.-В.-И. Шеллинга и Г. -В.-Ф. Гегеля, ставших, по выражению Бердяева, «почти русскими мыслителями».
Философии Шеллинга присущи элементы диалектики: понятия о единстве мира, о всеобщей связи явлений, о развитии как прогрессе, как борьбе
противоположностей и умозрительный рационализм. Но закономерность понималась им как реализация абсолютной идеи, которая в самом начале обладала всей полнотой содержания и, не нуждаясь в развитии, раскрывается не в деятельности, а в познании. История человечества представлялась Шеллингу как «откровение абсолюта», Бога, движение к определенной им цели. «Это целенаправленное движение, - писала А.Е. Шикло, - он рассматривал лишь как тенденцию бесконечного развития к идеальному человеческому сообществу, полное достижение которого не представлялось возможным. Однако при этом ставились и временные, частные, реально достижимые задачи» [16, с. 58]. В исторической науке эти идеи стали философским обоснованием романтизма, когда народный дух, обычаи, быт, фольклор, верования стали основой исторического исследования. Но шеллингианство значительно воздействовало и на критическое направление.
Важнейшим фактором развития отечественной критического направления в первой половине XIX в. стало распространение идей Гегеля. Философ впервые последовательно попытался преодолеть разрыв в понимании взаимоотношения между миром идей и реальными фактами. Лекции по философии истории были прочитаны Гегелем в 1822-1823 гг. Всемирная история по Гегелю - это «не общие размышления о всемирной истории, которые мы вывели бы из нее и желали бы пояснить, приводя примеры, взятые из ее содержания, а сама всемирная история». В понимании Гегеля цели современной ему исторической науки отличаются от рационалистического подхода XVIII в. Он выделил три направления в историографии: первоначальная история (Геродот, Фукидид - историки, которые «описывали преимущественно протекавшие на их глазах деяния, события, состояния, причем сами они были проникнуты их духом и переносили в сферу духовных представлений то, что существовало вовне»); рефлективная история (отказавшись от взгляда на историю как на собрание нравоучительных примеров и утверждая единство исторического процесса, Гегель пришел к формулировке системного принципа исторического познания); философская история («Мы должны рассматривать историю в том виде, как она существует, мы должны производить наше исследование исторически, эмпирически». «Единственною мыслью, которую привносит с собой философия, - писал Гегель, - является та простая мысль разума, что разум господствует в мире, так что, следовательно, и всемирно-исторический процесс совершается разумно») [17, с. 57, 61-62, 64-65]. Такой подход не означал отрицания
индивидуализирующего взгляда на историю. Философские идеи Гегеля в истории выступали как предпосылки познания, как непрерывный элемент исторического процесса, имеющий факторное значение по отношению к другим элементам и поэтому выполняющий системообразующую функцию.
В «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина вместе с политиконазидательной, художественно-литературной тенденцией, несомненно, присутствует критика источника и обоснование собственной позиции документальным материалом. Основной текст - литературное повествование; приложения - самостоятельные документальные примечания (Карамзин ввел в
научный оборот большое количество исторических источников: новые
летописные списки, например Ипатьевский свод; юридические памятники, например «Кормчую Книгу»; церковные уставы; Новгородскую Судную грамоту, Судебник Ивана III, «Стоглав»; литературные памятники, например «Слово о полку Игореве»; записки иностранцев и др.).
В примечаниях историк не только воспроизводил источник, а следовал критическому методу А.-Л. Шлецера. Например, описывая призвание варягов (Т. 1), в основном тексте историограф назвал Гостомысла героем, «достойным бессмертия и славы в нашей истории», а в примечании 274 писал о легендарности летописного известия о Гостомысле: «Предание о Гостомысле сомнительно: в Несторовой летописи, в самой Никонов[ской летописи] и в Степен[ной] Книге нет о том ни слова» [5, с. 94, 240]. Карамзин пытался объяснить смену политических форм, выявить движущие силы исторического развития, конкретные условия, которые определяли исторические изменения.
По мнению одного из ближайших современников, в своей критике он был «чистым шлецеристом, хотя иногда не соглашался с своим учителем в подробностях». Пока Шлецер «мог служить ему и материальным руководителем, он шел твердою ногою», но «скоро он увидел себя одного, в глухой и непроходимой чаще «удельного периода» [6, с. 109]. Для исследователей российского прошлого методология Карамзина и его описание древней Руси сыграли огромную роль, поскольку, как считал A. Mazour, «поиск общего среди разных мнений - это лучший способ писания истории, принимая во внимание его исключительные права доступа к архивам в статусе официального историографа. Карамзин хотел дать русским историю которая будет очаровывать» [7, с. 83]. Он отказался от просветительской трактовки феодализма и признавал за ним лишь политическую составляющую.
Именно благодаря Карамзину инстутиировалась роль ученого-историка в русском обществе. В то же время, несмотря на проявившуюся в начале XIX в. некоторую определенность позиции профессионального историка, уточнение понимания предмета истории как научной дисциплины, определения «наука» и «научная история» оставались расплывчатыми. Историки России в общем набросали план современной концепции науки, в особенности исторической науки первой половины XIX в. и заняли определенное место в общественной иерархии, но, по выражению A. Vucinich, их «триумфальное возвращение» относится только к соловьевскому периоду, т.е. к 1850-м гг. [8, с. 335]. Благодаря полемике, развернувшейся вокруг «Истории государства Российского», ставились основополагающие вопросы исторической науки. Должны ли историки быть простыми собирателями исторических фактов или теоретиками? Должна ли их работа иметь моральные функции, или во главу угла необходимо ставить истину саму по себе? Эти вопросы и неточность определения истории как науки создавали пространство для возникновения различных жанров и подходов к историческому изучению. Развитию и обнародованию разнообразных и порой интересных высказываний на эту тему способствовали периодические издания.
Хотя исследователи критиковали работу Карамзина за излишнюю литературность, за зависимость от источников и за следование источникам слишком бездумно, без критического взгляда, но там где источники были скудны, Карамзин не украшал историю выдуманными сюжетами. Фактически именно он выдвинул тезис о постепенном историческом развитии России и показал, что культурный уровень периода становления общественных отношений мог быть не равным тому, что существовало в настоящем. Трудно не согласиться с мнением Joseph Black, что Карамзин стал «самым авторитетным человеком в русской истории до 1850-х гг.» [9, с. 133].
В начале XIX в. вопрос об исторических источниках, их выявлении, изучении и публикации зазвучал в полную силу. Был опубликован «Нестор» Шлецера - первый опыт научного критического издания ПВЛ. В 1804 г. создано «Московское общество истории и древностей российских», просуществовавшее до 1929 г. В 1815 г. начинается издание сборников исторических документов, актового материала «Русские достопамятности» под руководством К.Ф. Калайдовича (второй том вышел в свет в 1843 г.). С 1833 г. выходили «Ученые записки Московского университета». С 1846 г. выходили «Чтения в Московском обществе истории и древностей» под редакцией О.М. Бодянского. В 1805 г. открылось Казанское «Общество любителей отечественной словесности», в 1817 г. - Харьковское «Общество наук», в 1839 г. создано «Общество истории и древностей» в Одессе. Все эти общества издавали свои «Труды».
Среди изданий источников начала XIX в. отметим «Собрание государственных грамот и договоров»; публикацию П.М. Строевым «Софийского временника», которая отвечала принципам научного издания источников того времени. К этому периоду относится работа Археографической экспедиции (1829-1834) под руководством того же П.М. Строева, обследовавшей рукописные собрания Троице-Сергиевой лавры, Соловецкого монастыря, Софийского собора в Новгороде и др. В 1834 г. для изучения собранных материалов Археографическая экспедиция была преобразована в Археографическую комиссию при Министерстве народного просвещения (под председательством П.А. Ширинского-Шихматова). Началось издание «Полного собрания русских летописей» под руководством Я.И. Бередникова; «Актов исторических», «Дополнений к Актам историческим» и т.д.
Новый взгляд на исторические источники, вводимые в научный оборот, и стал одной из главных предпосылок формирования критического направления в русской историографии. Если для древней истории характерен недостаток источников, то новая история, напротив, «тяготится» их обилием. «Подобное положение вещей, - писал В.С. Иконников, - как будто угрожает сделаться непреодолимым, когда, благодаря тиснению, количество книг с одной стороны увеличивается в ужасающем объеме, а с другой - дух сомнения, скептицизм, обращенный в систему, решительно завладевает всеми ветвями знаний человеческих и станет верховным законом, последним словом разумения» [10,с. 25].
Одним из главных представителей критического направления стал И.-Ф.-Г. Эверс. Особое внимание он обратил на изучение источников по древней
русской истории - договоров Руси с Византией Х в. и Русской Правды. Исследовательский интерес к актовым законодательным источникам проявился еще в годы обучения в Геттингенском университете. В работе «Geschichte der Russen» («История руссов») Эверс писал: «Для моей цели (выявление внутренней стороны развития государства - К.У.) должен был я подолгу останавливаться на законах и договорах: на первых, так как они являются главным источником знаний о внутреннем состоянии народов; на вторых, потому что они свидетельствуют об основах их внешней деятельности». До этого, в 1814 г. были опубликованы его «Kritische Vorarbeiten zur Geschichte der Russen», где Эверс не только выступал последователем А.-Л. Шлецера, но и высказал собственную теорию причерноморского происхождения Руси. Следует учитывать, что в еще более ранней работе 1808 г. «Vom Ursprünge des Russischen Staats» («О происхождении русского государства») историк отмечал, что русское государство на Ильмене «существовало и словом и делом до единодержавия Рюрика», с правления которого начинал русскую историю Шлецер. Призванные князья, по мнению Эверса, «застали здесь уже государство, ибо как иначе должно называться объединение, в котором жили эти народы, когда они имели самоуправление после изгнания варягов». Начальной точкой русской истории он считал 552 г. по Р.Х., когда о славянских народах впервые было упомянуто в источниках. В ранних работах Эверса прослеживается прямое влияние на его концепцию общей схемы русской истории Шлецера.
Работа «Das älteste Recht der Russen» («Древнейшее право руссов»), вместе с лекционным курсом «Политика» и философским трактатом «Рапсодические мысли о научном значении естественного права», оформила новые подходы к изучению истории (издана на немецком языке в 1826 г.). Схема Эверса выглядит следующим образом. Первоначально «в грубом естественном состоянии» существовало каждое семейство «само по себе», отец был «начальником своего потомства»; потомки создавали новые семьи и «род объемлет собою многие семейства», которые объединялись для защиты от внешних врагов, «в каждом из них отец есть господин», главой рода становился старший сын первого родоначальника; объединение родов приводило к образованию племени, главой которого становился старший сын от старшего сына родоначальника; «начальник племени <...> делается мало-помалу <...> могущественным князем. Но первоначальное семейственное отношение, основанное на самой природе, долго еще сохраняет свою силу» [11, с. 14]. Первый период истории каждого народа виделся Эверсу как естественное развитие общественных форм от семьи, как самого простого союза, к народности, как более сложной общественной организации. Здесь во весь голос звучит идея исторической закономерности: поставлены проблемы семейного и родового строя, общественных отношений и государства как высшей формы общественного развития при влиянии философских идей Гегеля. Несмотря на ошибочность мнения, что патриархальная семья предшествует роду, в концепции историка появились принципиально новые моменты. Если в исторической науке XVIII в. государство было начальной
фазой исторического процесса, поэтому в описаниях преобладала политическая история, то теперь мы видим убеждение исследователя в необходимости поиска закономерностей исторического развития общественных форм и законодательства.
Историзм Эверса проявился в том, что он указывал: термин «закон», соответствующий современному понятию, изначально не существовал. «Закон <... > есть искусственное понятие, - писал Эверс, - для выражения коего древние языки и не имеют слова» [11, с. 5]. Первоначально существовало лишь обычное право, традиция. Законы, по мнению историка, - это результат деятельности государства, которого в древности не было, и они стали возможны лишь после принятия христианства. Главной задачей историка, по мнению Эверса, должно стать выявление «внутренних оснований» жизни и быта людей в истории путем исследования юридических норм, принятых в данном обществе. Историк подчеркивал важность «народной деятельности», гражданского и государственного начал в истории, особо выделяя роль последнего.
Считая своим учителем Шлецера, Эверс тем не менее отмечал его теоретические ошибки, сомневаясь в возможности создания «очищенного» текста летописи. «Истинная история» не может, по его мнению, отвечать с точностью на важный вопрос, «пока не получит точку, с коей можно будет ей смотреть на происшествия того времени» [12, с. 56]. Кроме того, в отличие от последующих изысканий «скептической школы», Эверс считал, что для реконструкции более ранних событий вполне можно привлекать поздние летописные сборники-своды, компиляции, несмотря на то, что «говоря вообще, это нехорошо». «Но, - продолжал историк, - в отношении к происшествию девятого столетия едва ли можно давать большое преимущество сказанию летописи тринадцатого, коей при том имеем мы новейшие списки, пред летописью 15-го столетия, тем более когда мы знаем, что сия летопись составлена из множества других теперь потерянных летописей» [12, с. 253254].
«Русскую Правду» Эверс анализировал с известной долей осторожности, не преувеличивая законодательной деятельности Ярослава I. Первые законы, по его мнению, были неполными, случайными по своему составу. «Думали, что все статьи, кои в сей новейшей [Пространной] Правде не указывают именно на другого какого-нибудь законодателя, должны принадлежать древнейшему законодателю, Ярославу <...>. Так думать, говорят, заставляет чрезвычайная краткость и неполнота Правды, предложенной в Новгородском летописце. Вероятно ли - говорит Карамзин (в И.Г.Р. Т. II. 347. прим. 65) -чтобы Ярослав не предписал еще никаких правил для наследства, столь важных и необходимых в гражданском обществе? И в Игорево время были уже на то законы в России. Но то, что сими словами обращается в опровержение древней Правды, не может ли с большою справедливостью служить доказательством ее подлинности, если только взять во внимание то, что здесь идет дело о первом письменном законе народа» [11, с. 302]. В истории развития Русской Правды он выделял три последовательных этапа и впервые
высказал идею, что Пространная Правда является не самостоятельным и единым законодательным памятником, не официальным законодательством, а итогом деятельности более поздних переписчиков, наметив тем самым, по замечанию М.Н. Тихомирова, «важнейшие вехи для дальнейшего изучения вопроса о происхождении Пространной Правды» [13,с. 10].
При изучении летописной традиции Эверс отмечал сложность и длительность истории начального русского летописания. «Трудолюбивый Эверс» был, по мнению Н.И. Надеждина, последователем Шлецера, но «простерся еще далее» и «отважился восстать против норманнского происхождения руси, которое после Шлецера получило каноническую несомненность». Свое производство руссов от турков («ересь неслыханного сумасбродства») он доказывал текстами Нестора, значит, «точка отправления, метода и дух критики остались те же, шлецеровские» [6,с. 108]. Как справедливо считал В.И. Буганов, Эверс «высказывает мысль о том, что сохранившиеся списки Начальной летописи передают ее текст (причем, возможно, не первоначальный, а сокращенный, переделанный) по-разному, что их необходимо критически сравнивать между собой, что в основе позднейших компиляций могут лежать древние тексты, памятники». Еще один ценный вывод - о сосуществовании параллельных летописных традиций в древней Руси. Именно поэтому «в целом взгляды Эверса представляют собой значительный шаг вперед в изучении русских летописей» [14, с. 9].
Эверс отказался от просветительской интерпретации феодализма на Руси, основанной на аналогии и сравнительно-историческом анализе. Новое критическое направление обратилось к поиску факторов, определяющих историческое развитие народов. Древнюю историю до призвания Рюрика историк в своих поздних работах называл «сумраком старобытных времен Отечества», «грубым естественным состоянием» общества. Государство, по его мнению, стало результатом длительного закономерного развития общественных отношений у восточных славян.
В конкретных исторических исследованиях ставилась проблема изучения «гражданского быта», истории западноевропейского феодализма (Guizot. Essais sur l’histoire de France); познания исторических событий «так, как они действительно происходили» (критическое направление в развитии источниковедения - Нибур, Ранке); понимание средневековья как источника современного исторического развития (Шлегель, Шатобриан).
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Рубинштейн, Н.Л. Русская историография [Текст] / Н.Л. Рубинштейн. -М., 1941. - С. 198.
2. Мило, Д. За экспериментальную, или веселую, историю [Текст] / Д. Мило // THESIS. - 1994. - Вып. 5. - С. 186.
3. Хайдеггер, М. Время и бытие [Текст] / М. Хайдеггер. - М., 1993. - С. 45-46.
4. Кроче Б. Теория и история историографии [Текст] /. М., 1998. - С. 173174.
5. Карамзин, Н.М. История государства Российского в 12-ти томах [Текст] / Н.М. Карамзин. - М., 1989. - Т. I. - С. 94, 240.
6. Надеждин, Н.И. Об исторических трудах в России [Текст] / Н.И. Надеждин // Библиотека для чтения. - 1837. - Т. ХХ. - № 2. - Отд. III. - С. 108109.
7. Mazour Anatoly G. The First Russian Revolution, 1825. - Stanford, 1964. -С. 83.
8. Vucinich A. Science in Russian Culture. Vol. 1: A History to 1860. -Stanford, 1963. - С. 335.
9. Black Joseph L. Nicholas Karamzin and Russian Society in the Nineteenth Century. - Toronto, 1975. - С. 133.
10. Иконников, В.С. Опыт русской историографии [Текст] / В.С. Иконников. - Киев, 1891. - Т. 1. - Кн. 1. - С. 25.
11. Эверс, И.-Ф. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии [Текст] / И.-Ф. Эверс. - СПб., 1835. - С. 5, 14, 302.
12. Эверс, И.-Ф.-Г. Предварительные критические исследования Густава Эверса для российской истории [Текст] / И.-Ф. Эверс. - М., 1825. - Ч. I-II. - С. 56, 253-254.
13. Тихомиров, М.Н. Исследование о «Русской Правде»: Происхождение текстов [Текст] / М.Н. Тихомиров. - М.; Л., 1941. - С. 10.
14. Буганов, В.И. Отечественная историография русского летописания [Текст] / В.И. Буганов. - М., 1975. - С. 9.
15. Бердяев, Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма [Текст] / Н.А. Бердяев. - М., 1990. - С. 20, 22-24.
16. Шикло, А.Е. Исторические взгляды Н.А. Полевого [Текст] / А.Е. Шикло. - М., 1981. - С. 58.
17. Гегель, Г. -В.-Ф. Лекции по философии истории [Текст] / Г. -В.-Ф. Гегель.
- СПб., 1993. - С. 57, 61-62, 64-65.
© К.Б. Умбрашко, 2011
