CC BY
97
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ И ФОЛЬКЛОР
УДК 82.091
И. М. Куликова, В. В. Артамонова
История и современность в изображении этноса в региональной литературе
В данной статье анализируются особенности изображения истории этноса в современной региональной литературе на материале романов «Сердце Пармы» А. Иванова и «Богоматерь в кровавых снегах» Е. Айпина.
There is a view of features of description ethnos history in novels of modern regional writers in this article in novels «Serdtse Parmy» by A. Ivanov and «Bogomater’ v krovavyh snegah» by E. Ajpin.
Ключевые слова: региональная литература, этнос, историзм, современные аллюзии, взаимопроникновение культур, христианские концепты.
Key words: regional literature, ethnos, historicism, modern hints, interosculation of cultures, Christian concepts.
Региональная этническая литература последнего десятилетия стремится к осмыслению ментальных основ народа, населяющего ту или иную территорию, его исторических судеб. Так, Алексей Иванов, пермский автор, чей роман «Сердце Пармы, или Чердынь - княгиня гор» (2003) создает легендарный средневековый образ Центрального Урала и Прикамья, и хантыйский писатель Еремей Айпин, написавший свой роман «Богоматерь в кровавых снегах» (2002) на основе реальных фактов, избрали одну тему: взаимоотношения народов, издавна сосуществующих бок о бок на северных землях России -русских, остяков, вогулов, современных хантов и манси. В обоих произведениях авторов интересует конфликт национальных окраин и центра, хотя события в романах разделены веками. Уральский автор воспроизводит перипетии XV века - присоединение княжества Пермского и земель финно-угорских племен к Московской Руси, а Е. Айпин обращается к изображению восстания хантов против советской власти в 30-е годы XX века и его жестокому подавлению.
«Многоязычная древность, героическая история, природа, явленная в своей первородной мощи, - <...> содержание романа Иванова, несомненно, есть предмет изображения и материал строительства эпоса», - подчеркивает Г. Ребель [7]. А исследователь Н. Энгвер, в свою очередь, отмечает эпическую природу романа Е. Айпина: «Книга Еремея Айпина «Божья Матерь в кровавых снегах» поражает великолепием <...> странностей. <...> Неодолимость мифа ведёт борьбу с неодолимостью реальности, которая вне мифа не
имеет смысла» [8]. Обе книги отличает стремление к художественному осмыслению духовного и материального мира этноса. Лучшие страницы романа «Богоматерь в кровавых снегах» отведены истории Югорской земли: изображению национального характера хантов и манси, их естественной человечности, сострадания, миролюбия; этническим обрядам и обычаям, приметам и верованиям; особенностям миропонимания, где своеобразно соединились христианство и язычество. Е. Айпин поэтизирует материальную культуру этноса в описаниях причудливой раскраски одежды и обуви, своеобразия орнамента и его символики («заячьи ушки», «ветка березы», «спинка соболя на две стороны»). Роман А. Иванова «Сердце Пармы» демонстрирует тот же подход. Исследователи отмечают особую любовь автора к уральским рекам -Каме, Сылве, Чусовой, Вишере: они мифологизированы автором, наделены неповторимым характером, обликом, судьбой. Глава «Талая Вода» рассказывает о путешествии княжича Матвея по уральской земле. Для читателя же она оказывается «захватывающей экскурсией по природному отчему дому в его реально зримом и историко-мифологическом ракурсах» [7]. Современные региональные авторы, несомненно, возвращаются к традиции «деревенской прозы» 70-х гг. ХХ века, которую в свое время упрекали в идеализации народной жизни. На деле это было стремление сохранить историю и культуру этноса в эпоху бурного научно-технического прогресса (вспомним В. Белова и его книгу «Лад: Очерки о народной эстетике»). В произведениях А. Иванова и Е. Айпина этот пафос усиливается, появляется тяга к определенной «музеефикации» былого с целью увековечить уникальность каждого исчезающего исторического «экспоната», будь то первозданный природный пейзаж или выходящие из обихода материальная вещь и слово. Так, национально-самобытный окрас имеют у А. Иванова образы и метафоры картин природы («...Лето, оказывается, уже проскользнуло мимо, как девичья лента по речному перекату»); душевного состояния героев («Вольга согнул свою душу, как лук, и сцепил её тетивой воли») [Курсив здесь и далее в цитатах наш. - И. К., В. А.] [2, с. 245, 381]. Историко-этнографические комментарии создают органичный образ пермского средневековья. Этнонациональный колорит произведению Е. Айпина придают включенные в ткань текста этнонимы (Сидящая - Земля, Ногастый (зверь) - созвездие Большой Медведицы); сравнения и метафоры, характеризующие мифологичность мировосприятия остяков («огненный камень сразил первого пристяжного быка» - это о бомбе, «железная птица клюнула» (аэроплан)»; «сердце клюет голод», «голова побелела, как перо халея»; «бесстрашны, как медведи»). Автор активно использует лексику и стиль народных сказок и легенд: сложносоставные
определения («костляво-тощий», «древние-задревние»), приложения
(«реки-земли», ««деревья-травы», ««святилища-капища») [1, с. 94, 115 и др.].
Однако «музеефикация» этнической культуры не имеет
самодовлеющего значения для обоих писателей. В произведениях А. Иванова и Е. Айпина прослеживаются современные интенции и смыслы. Так, сближает русского и хантыйского писателей демонстрируемая на протяжении повествования идея равновеликости региона «центру», «атрибутирование его национально-культурного пространства как значимого для России и даже для всего человечества» [5]. Любопытно, на наш взгляд, объяснение критиком И. Кукулиным причин возникновения «нового историзма»
региональной литературы. И. Кукулин приводит высказывание социолога А. Левинсона, проанализировавшего результаты опроса общественного мнения о значимости «перестроечных» событий в сибирском городе: «. Распространенное в начале и середине 1990-х мнение о том, что это было десятилетие исторического прорыва, изменившего к лучшему судьбы чуть ли не половины человечества, исчезло из обихода. Выдвинута прямо противоположная оценка тех же событий как катастрофы ХХ века, как годов сплошного кризиса и сплошных неудач, неприятностей и несчастий, охвативших всех» [6, с. 503]. В противовес этому убеждению происходит активное
становление регионального сознания, возвращение памяти об истории того или иного края, реализуется возможность соединить краеведение с развитыми формами историко-культурной рефлексии.
Эти сдвиги в региональном общественном сознании в той или иной мере отражены в обеих книгах. И А. Иванов, и Е. Айпин апеллируют к постсоветской государственности и стремятся художественными средствами обозначить такую модель нового общественного устройства, которая учитывала бы наличие множества национально-культурных правд равноправных этносов России ХХ1 века. Проблема восприятия «своего» и «чужого» миров является одной из центральных в художественном мире обоих романов. А. Иванов, который начал писать «Сердце Пармы» в самом конце 1990-х, подчинил жанр легендарного романа актуальным задачам: его книги представляют описываемые исторические события «как метафору современности, осуществляя тем самым «очную ставку» эпох, позволяющую увидеть их сходство и несходство» [5]. А. Иванов, пожалуй, первый русский писатель, постоянно помнящий, что российская цивилизация основана на обско-угорском и восточнофинском субстрате, считает критик С. Кузнецов, но книга А. Иванова, написанная с точки зрения «постколонизатора», «заставляет вспомнить о методах, которыми создается любая империя» [3]. Читателю нужно принимать как данность равновеликость нравственно-философских точек зрения представителей разных
народов в споре о смысле и цели русского продвижения на восток и север.
Когда посланец великого московского князя пытается восстановить Михаила против пермских татар, он натыкается на категоричный отпор. У пермского князя своя правда: «...Исур мне друг преданный. Я на Исура не пойду. И если кто против него встанет, с тем сам вместе с ним биться буду» [2, с. 109]. Языческая Парма для Михаила - родная земля, которую московский правитель принуждает его завоевать и «охристианить» ценой ссоры с соседями-вогулами. Михаил близок по взглядам Верховному шаману вогулов, для которого Парма «была словно бы мускул огромного сердца земли, которое обнажилось из-под почвы и медленно бьется вместе с высоким ходом судеб» [2, с. 174]. Шаман готов смириться с вторжением в пармский мир христианского бога, потому что считает, что есть нечто большее, это «изначальный порядок вещей», который вбирает в себя все ориентиры и верования. На этом фоне кощунственным выглядит желание христианского епископа Ионы истребить этот естественный «изначальный порядок», воплощенный, по его мнению, в Прокудливой березе, под которой соединились судьбы русича-христианина Михаила и язычницы-вогулки Тиче. Своя правда и у московского царя. Вот слова Ивана III: «... Во всем мире мы теперь главная твердыня праведной веры. И потому Русь должна быть великой державой. Хочу я из единой Руси такую глыбу сделать, чтобы по всем нашим землям от Смоленска до Чердыни не было чердынцев, тверяков, московитов, не было чудинов, литвинов, русинов, — а все были русские!» [2, с. 242]. В результате присоединения Перми к Москве автономное развитие этой земли, основанное на живом общении разных этносов — противоборстве, любви, ненависти, — заменяется обезличенным развитием Российской империи. Вернувшись домой, Михаил советует племенным вождям принять православие: не потому, что эта религия более «правильна», чем их исконная, а потому что бессмысленно воевать против жестокой государственной силы. Проблемы, которые решают легендарные и исторические герои Алексея Иванова, -прежде всего национальные и религиозные проблемы - и сегодня чреваты конфликтами. Современные политические аллюзии писателя очевидны. В беседе с журналистами по поводу романа сам автор соглашается с тем, что ему не обойти было вниманием вечные русские архетипы государственности и власти [5].
Социально-критический пафос романа Е. Айпина также основан на убеждении, что давление государственной власти уничтожает живой круговорот национальной жизни. Как Алексей Иванов изображает мир, в котором живой процесс общей жизни этносов сменяется неподвижной «имперской» жизнью, лишенной пафоса индивидуального действия и поступка, так и Еремей Айпин убежден, что только укорененность в естественной жизни, следование обычаю
позволило остякам выжить при утвердившемся большевистском «порядке». Тема романа «Богоматерь в кровавых снегах» - восстание хантов против большевиков в 1933-35 годах, известное по архивным документам как Казымское, - еще одно «белое пятно» в советской истории. Причиной восстания, как указано в Прологе романа, стала «невыносимость» установленных красными правил жизни. Поводом послужило осквернение языческой святыни. Остяки восстали, чтобы изгнать красных со своих земель и «жить свободно, то есть по своим обычаям и верованиям, со своими богами и богинями». В противовес стереотипному отношению к народам Крайнего Севера как умирающим этническим группам, писатель отстаивает идею ценностной значимости их бытия, выступает против навязывания им цивилизационных достижений. Остяки не могли быть счастливы на чужой лад, потому заслонились от цивилизации своей собственной культурой, созданной охотниками, рыбаками, шаманами-поэтами, первооткрывателями тундры, северных рек и лесов.
Н. Энгвар, рассуждая о романе, так определяет философскую идею произведения: «Человеческая зрелость народа определяется не технологическими преобразованиями, а переживанием им живой жизни - желаний и надежд, сожалений и радостей, забвений и прозрений» [8]. Важнейшей сюжетной линией романа является история Белого - христианина, которого остяк спас от смерти и приютил в своем чуме. Обычай остяков, в основе которого лежит уважение к человеку, открыт для всего мира, он заставляет хозяина быть гуманистом в высшем смысле, признать своим того, кто на него не похож. Состояния этноса после противоборства «центра» и «окраины» оба писателя изображают как «невозможные для его осмысленного движения и эволюции» [5]. Резко публицистичен финал «Богоматери в кровавых снегах», в котором Е. Айпин показывает последствия большевистского господства: опустошение земель,
спаивание местного северного населения, разграбление нефтяных недр и др. Не верит в «централизованное» будущее и пермский князь, потому что оно не воспринимается им как собственное насущное дело. Князь Михаил в «Сердце Пармы» и Белый, делящий с остяками тяготы их существования в романе Е. Айпина, являются «медиаторами», которые транслируют авторские оценки происходящего, считает критик Б. Кузьминский: «. крупные
индивидуальности, которым до того ... тесно среди окружающего., что у них есть лишь два пути: гордо воспарить над повседневностью или гордо умереть» [4]. Так, Белый представлен писателем как своего
и и \/ > и и
рода «культурный герой» народного эпоса. Храбрый воин, удачливый придворный, знаток древних летописей, живописец, архитектор, пророк - он «исчезает» в пространстве, преодолевая просторы Севера и перебираясь в Европу. В романе А. Иванова князь Михаил
гибнет, растворяясь в пармской природе: «.на губах его было молчание, а в глазах — прозрачная тьма, потому что, убитый, он уже лежал вниз головой на заросшем откосе рва под Спасской башней. И он уже не был князем, не был человеком, а был только корнями отцветающих трав, только палой листвой, только светящимся песком» [2, с. 397].
Немаловажной проблемой произведений А. Иванова и Е. Айпина является переплетение исторического бытия этноса с православной духовностью. Центром онтологической картины мира в этнонациональной прозе А. Иванова и Е. Айпина становятся сакральные, «женские», концепты: «жизнь», «природа», «мать», «духовность» - в противовес историческому, «мужскому», концепту «государство». Появление в современной этнонациональной литературе христианских концептов - явление принципиальное, свидетельствующее о реальном взаимопроникновении культур, признании сложности и многогранности мира. Образ остяцкой Матери Детей у Е. Айпина в контексте заглавия романа приобретает всечеловеческий масштаб: икона Salus Populi Romani, носящая название Богородица в снегах, является покровительницей Вечного Города. Смысл его - в силе любви, в подвиге спасения и защиты всех обездоленных и скорбящих. В изображении столкновения Главаря красных и Матери Детей автор не жалеет экспрессивных красок. Приготовившись умереть, Матерь Детей увидела, как посылает Главарь красных хулу на православную икону в углу чума, а потом стреляет в неё и убегает. Казанская Божья Матерь, висящая в остяцком чуме, спасает главную героиню от смерти. Икона Богоматери - нечто чужеродное и постороннее для остячки, приняла пулю революционного фанатика и тем самым спасла язычницу и ее сына. Символика этой сцены состоит в утверждении возможности соединения «своего» и «чужого», установлении единого для всех нравственного, духовного порядка. Матери детей чудится собственная фигура, заколдованная и заговоренная от красных пуль и смерти, как Божья Матерь. Переплетением мотивов и образов автор романа решает для своего этноса вопрос о вере: защитница небесная равновелика для всех и помогает всему человечеству, будь то язычник, католик или православный, точно так же, как «боги и богини» остяков.
В романе А. Иванова мы обнаруживаем сходный «богородичный» мотив. Идея взаимопроникаемости мира находит отражение в образе языческой Золотой Бабы, из-за которой в романе разворачиваются жестокие конфликты. «.Не Баба это никакая, а Богородица. Потому её язычники и прячут. Она ведь у крещёных быть должна», - такие сведения почерпнул княжич Матвей из рассказов епископа Филофея, затеявшего охоту на языческое сокровище [2, с. 525]. Калина,
воспитатель молодого наследника князя Михаила, рассказывает свою историю, отличную от версии корыстолюбивого церковника. Золотая Баба, действительно, Богородица, слепленная из небесного града, который бог напустил на землю, в нее уверовала и крестилась половина язычников в дальних странах, а другая половина в родную Парму вернулась и Богородицу из золота с собой унесла. Параллель Золотая Баба - Богородица проходит через весь роман как знак изначальной общности всех народов и верований и как трагический символ враждебности распавшихся осколков этой общности, отмечает Г. Ребель [7]. Сквозь трагические эпизоды древней и новой истории проступает мысль о ценности общей жизни, основанной на силе любви и радости бытия.
В заключение можно сделать вывод об определенной общности мировосприятия современной этнической региональной прозы. Она сказывается в схожем пафосе изображения «центра» и «окраин», негативных последствий «имперской» и «колонизаторской» политики, в художественном развитии идеи свободного коллективного и личностного бытия равноправных этносов. Трансформация христианских мотивов отражает ориентацию российских этносов на совместное существование в рамках ценностной системы, восполненной духовно-культурными достижениями каждого народа.
Список литературы
1. Айпин Е. Богоматерь в кровавых снегах. - Екатеринбург, 2002.
2. Иванов А. Сердце Пармы. - СПб.: Азбука-классика, 2005.
3. Кузнецов С. Кровь империи и печень врага // Русский журнал. - Москва. -2003. - 8 мая. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.russ.ru
4. Кузьминский Б. Гордый VIP соленое ухо // Сайт «Global Rus.ru». - 2005. -28 сентября.
5. Кукулин И. Героизация выживания. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: //arkada-ivanov.ru
6. Левинсон А. 1990-е и 1990-й: социологические материалы // НЛО. - 2007. - № 83-84. - Т. II (№ 84). - С. 501-510.
7. Ребель Г.М. «Пермское колдовство», или роман о парме Алексея Иванова. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: //arkada-ivanov.ru
8. Энгвер Н. То, что под камнем // Сайт газеты «Литературная Россия». -Архив №13. - 19.04. - 2002. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.litrossia.ru
