CC BY
224
УДК 94(470)”1920/1930“
ИСТОРИЯ ГУЛАГА В НОВЕЙШЕЙ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
В.И.МЕНЬКОВСКИЙ
Белорусский государственный университет, г. Минск menkovski@bsu.bu
Статья посвящена проблеме изучения российскими исследователями генезиса и компонентов сталинизма, его места и роли в советской истории. Автор предлагает свой взгляд на современную историографическую ситуацию в российской исторической науке.
Ключевые слова: российская историография, сталинизм, ГУЛАГ
V.I.MEN’KOVSKY. HISTORY OF GULAG IN THE NEWEST RUSSIAN HISTORIOGRAPHY
The paper is devoted to studying the problem of genesis and components of Stalinism, its place and role in the Soviet history, by the Russian researchers. The author gives his view on modern historiographic situation in the Russian historical science.
Keywords: Russian historiography, Stalinism, GULAG
Одной из приоритетных тем современной исторической науки является научный анализ советского общества 1920-1930-х гг. Изучение истории ХХ в. немыслимо без тщательного исследования основных политических, экономических и социокультурных составляющих советской системы, оценки уникальности «сталинского» Советского Союза в ряду других государств мира. В эти годы советская модель цивилизации обрела свои определяющие черты, в основном сохранившиеся на всем протяжении советской истории и без кардинальных изменений перенесенные в практику «социалистического строительства» в целом ряде государств. В этой связи объективный анализ исторического опыта СССР 20-30-х гг. прошлого века приобретает общегражданское значение.
Среди сложного комплекса вопросов, которыми занималась новейшая российская историография, одним из главных было изучение сталинизма, его генезиса, составляющих компонентов, места и роли в советской истории. Российская и советская научная литература о Сталине и сталинизме включает множество книг и статей. Однако необходимо признать, что до сегодняшнего дня на вопрос о том, что такое сталинизм нет простого или единственного ответа. В Советском Союзе схемы объяснений создавались многократно в зависимости от различных обстоятельств, точек зрения и опыта. Например, сталинизм, как система ассоциирующаяся с определенным политическим режимом и общественно-экономической системой, назывался идеологами режима и политическими лидерами того времени социализмом. Но даже в то время в советском обществе различные группы вкладывали в понимание социализма разное содержание.
Конечно, интеллектуальное объяснение сталинизма не было работой одного поколения. Для каждой новой генерации сталинский период означал что-то иное. И хотя количество возможных
«сталинизмов» не безгранично, поскольку система связана с определенными конкретными историческими составляющими, она чрезвычайно велика и сложна. Ни одно из известных определений сталинизма не охватывает всей совокупности фактов. Каждая формулировка включает в себя только часть из них, подбираемых в зависимости от определенного угла зрения.
В классической советской интерпретации истории СССР, т.е. в официальной сталинской версии, господствовавшей с середины 1930-х до середины 1950-х гг., феномен, который мы сейчас называем «сталинизмом», определялся как «строительство социализма». Обсуждение содержания этого понятия было ограничено цензурой и идеологическими рамками, а интерпретация вульгаризирована в пропагандистских целях. Тем не менее, интеллектуальная основа в классической советской версии была. Она уходила корнями в марксизм и предположение, что экономический базис, прежде всего собственность на средства производства, является определяющим для политической надстройки, общественных и культурных институтов.
Государственная собственность на средства производства была частично установлена после Октябрьской революции и значительно расширена в конце 1920-х гг. после уничтожения городского частного сектора, принятия первого пятилетнего плана и установления централизованного государственного планирования. Коллективизация крестьянских хозяйств, осуществленная быстрыми темпами и с большим количеством жертв в первой половине 1930-х гг., уничтожила капитализм в сельском хозяйстве. В соответствии с марксистской теорией это были базовые предпосылки социализма.
Однако существовало и серьезное несоответствие классическому марксизму, предполагавшему безусловное уничтожение государства как аппарата насилия. Это противоречие было устра-
нено в официальной интерпретации через подчеркивание сохраняющейся угрозы «капиталистического окружения», которое заставляло государство оставаться сильным и бдительным, а сам Сталин преподносился как продолжатель дела Ленина. Также указывалось на внутреннюю угрозу со стороны оставшихся классовых врагов. Сохраняющаяся угроза оправдывала существование монополии Коммунистической партии на власть, роль вождя в советской политической системе, усиление карательных органов.
Но с официальной сталинской точки зрения эта черта не была постоянной и первостепенной. В системных терминах наиболее значимым показателем советского прогресса в «строительстве социализма» было принятие новой советской Конституции 1936 г., которая провозгласила, что в основном враждебные классы уничтожены.
После ХХ съезда КПСС, осудившего «культ личности» Сталина и его злоупотребления властью, советская классическая модель сталинизма была заменена. Перечислив очень ограниченный ряд «ошибок» и «крайностей», совершенных Сталиным, власть направила все внимание только на его личность. Таким образом, ключом к пониманию сталинизма определялся сам Сталин, лидер, чьи патологические черты стали причиной «искажений социализма». Главное направление кампании десталинизации заключалось в демифологизации Сталина без демифологизации власти коммунистической партии. Теперь лично Сталин оказался причиной всех советских катастроф и неудач так же, как раньше он был причиной всех советских достижений.
В 1970-е гг. официальное советское отношение к сталинизму заключалось в том, что «ленинские нормы» были нарушены в «период культа личности», но основы системы, тем не менее, сохранились. Для поколения, выросшего в сталинские годы и идентифицировавшего себя с большевистской революцией и коммунистической партией, возможность отделить Ленина от Сталина была психологически важным моментом. Ускоренная сталинская индустриализация, несмотря на ее стоимость и жертвы, понесенные населением, оценивалась как необходимая и «социалистическая». Без нее страна не могла бы вырваться из отсталости и выйти на передовые позиции в мире после второй мировой войны. СССР не победил бы в войне с Германией. Коллективизация была также необходима и в основном правильна, хотя допускались и «эксцессы» в отношении крестьян.
В силу политических причин «сталинизм» как исторический термин не использовался в Советском Союзе даже в первые «перестроечные годы». В феврале 1986 г. М. Горбачев в интервью французской газете «Юманите» говорил, что «сталинизм» был придуман антикоммунистами для атаки на социализм и Советский Союз [1]. Г. Бордюгов и В. Козлов отмечали, что «термин «сталинизм», которого раньше сторонились, который вызывал исключительно отрицательные эмоции, который политики и обществоведы считали «не нашим», зазвучал в СССР в середине 1987 г. [2].
В годы перестройки позиция власти по отношению к сталинизму трансформировалась в сторо-
ну его неприятия и осуждения, однако это уже не была официальная точка зрения. Среди советского руководства стал возможен плюрализм мнений и к концу 1980-х гг. единой точки зрения просто не существовало. Впервые за весь советский период официальное мнение перестало быть обязательным для специалистов-исследователей. В эти годы среди советских историков доминировали два типа объяснения сталинской системы. Первое связывало генезис сталинизма с идеологической доктриной большевиков и однопартийной политической системой с запрещенными фракциями внутри партии, установленной после революции. Главной характеристикой сталинизма была репрессивная диктатура и сталинизм в основном оценивался как продолжение ленинского этапа. Эта интерпретация была похожа на одно из стандартных западных объяснений в рамках тоталитарной парадигмы.
В другом варианте анализа обращалось внимание на социальные силы. Речь, прежде всего, шла о бюрократизации, создании нового бюрократического правящего класса, являвшегося квинтэссенцией сталинизма. Здесь прослеживалась связь с позицией многих европейских марксистов и западных истори-ков-ревизионистов. Сторонники такой точки зрения предполагали, что единственной социальной опорой сталинизма была новая бюрократическая элита. Но высказывались и предположения, что сталинизм имел поддержку за ее пределами. Такие идеи обсуждались осторожно, поскольку могли быть истолкованы как оправдание сталинских действий.
Дискуссии о феномене сталинизма неизбежно приводили к вопросу об исторической необходимости - был ли сталинизм неотвратимым этапом советской истории или его можно было избежать. Историки стали использовать концепцию альтернатив, что позволило вырваться из жестких рамок марксистских закономерностей и причинной обусловленности. По отношению к 1930-м гг. это дало возможность концептуализировать советскую историю в терминах серии решающих выборов и моментов решения. Таким образом, они отказывались от подхода, основанного на «единственной правде», характерного для традиционной советской историографии, и приближались к более свободной методологии, типичной для мировой исторической науки.
Изучение истории антигуманной сталинской системы, применявшей насилие в столь большом масштабе, накладывало серьезный эмоциональный и психологический отпечаток на работы исследователей. Эмоциональная составляющая труда историка в данном случае неизбежна, даже если он прилагает все возможные усилия для сбалансированного и объективного изучения. Но это все равно история. И необходимо суметь объяснить то иррациональное, нелогичное, что присутствовало в жизни страны и, более того, поддерживалось частью общества, включая высокоинтеллектуальные слои.
Перемены, которые произошли в российской историографии на рубеже ХХ-ХХ1 вв., со всей очевидностью свидетельствовали о том, что российская историческая наука приобрела новые очертания. Она перестала быть локальной, замкнутой в своих теоретико-методологических основах, сложился ее
новый язык. Выявились важнейшие тенденции в формировании научной историографии российской истории.
Ученые обратились к сфере междисциплинарных связей научного знания, к исследованиям на границах разных дисциплин, в частности истории и психологии, истории и филологии, истории и культурологии. Залогом эффективности взаимодействия являются понимание каждой стороной собственных задач, высокая исследовательская культура. Поиск новых подходов к изучению истории происходил, во-первых, на теоретико-методологическом уровне через определение структуры, задач и методов исторических исследований; во-вторых, на уровне исследований конкретно-исторических проблем; в-третьих, в направлении осмысления различных исторических концепций и их персоналий; в-четвертых, через изучение исторического сознания общества.
Отражением названной ситуации стал один из самых острых и дискуссионных вопросов истории сталинского периода - оценка роли и места ГУЛАГ а в системе сталинского террора и сталинской системы в целом [3-8]. Вопрос о терроре имел три важнейшие составляющие - масштаб репрессий, количество жертв и их характеристика; функции террора, рациональные и иррациональные мотивы его использования; степень органичности и неизбежности террора в советской системе. Сложившаяся концептуальная характеристика роли политического террора в коммунистических системах определяла его как произвольное использование органами политической власти жесткого насилия против личностей или групп или реальную угрозу такого использования. При этом не всякое насилие оценивалось как террор, поскольку «обычные» насильственные средства оставляют жертвам возможность сориентироваться и предусмотреть последствия определенных действий. Террор не дает таких возможностей, не обеспечивая неприкосновенность даже для конформистов.
В центре внимания современной историографии стоит вопрос о взаимоотношении исторической науки и исторического самосознания народа. Самосознание рассматривается как фактор, определяющий интерес общества к исторической науке, как связующее звено между наукой и культурой. Историческая наука, будучи формой социального самопознания, формирует отношение общества к прошлому» [9], т.е. формирует историческое сознание. Без исторических исследований, считает А.Я. Гуревич, нет исторического сознания, а только память о прошлом [10].
Решение указанных задач может быть эффективным лишь при учете целого ряда факторов, характеризующих современную историографическую ситуацию в российской исторической науке.
Во-первых, развитие исторической науки и образования сегодня происходит в условиях качественно нового этапа «информационной революции», когда значительно расширились возможности изучения научной и учебной исторической литературы, вышедшей за рубежом и ранее мало доступной читателю. Эти работы базируются во многом на иной, чем издававшейся в стране долгие годы, методологической и теоретической основе, демонстрируют иные научные подходы.
Во-вторых, это своеобразная «архивная революция», происходящая в изучении российской истории с начала 1990-х гг. Огромный массив ранее недоступной науке информации, особенно по новейшей истории, требует не просто введения его в научный оборот, но и новых теоретико-методологических подходов к его интерпретации. Определенная доля построений и выводов российской историографии под натиском этой ранее неведомой информации нуждается или в кардинальном пересмотре, или в существенных уточнениях.
В-третьих, российская историческая наука и историческое образование не могут не учитывать острую необходимость преодоления негативных явлений недавнего прошлого, связанных с господством монопольной методологии в исторической науке. Новые идеи и методы современной историографии являются результатом происходящих изменений в историческом сознании общества и самосознании историка.
Литература
1. Laqueur W. The Dream that Failed: Reflections on the Soviet Union. New York, 1994. P. 111.
2. Бордюгов Г. А., Козлов В. А. История и конъюнктура: Субъективные заметки об истории советского общества. М., 1992.
3. Покаяние: Мартиролог. Т. 1-8. Сыктывкар,
1998-2008; ГУЛАГ: Экономика принуди-
тельного труда. М., 2008.
4. ГУЛАГ (Главное управление лагерей). 19181960. М., 2002.
5. Дети ГУЛАГа. 1918-1956. М., 2002.
6. Заключенные на стройках коммунизма. ГУЛАГ и объекты энергетики в СССР. М., 2008.
7. Историография сталинизма: Сб. ст. М., 2007.
8. История сталинского ГУЛАГа. Конец 1920-х - первая половина 1950-х гг. Собрание документов в 7 т. М., 2004.
9. Могильницкий Б.Г. Историческое сознание и историческая наука // Исторические воззрения как форма общественного сознания. Ч. 1. Саратов, 1995. С. 12.
10. Гуревич А.Я. Культура и история // Новая и новейшая история, 1991. № 1. С. 49.
Статья поступила в редакцию 11. 04.2011.
