CC BY
62
УДК 168
Л. В. Шиповалова*
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ КАК АРГУМЕНТ СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФИИ НАУКИ
В статье выдвигается тезис о возможности междисциплинарного синтеза истории философии и философии науки. Обращение к философской традиции может быть осуществлено как ответ на возникающие в философии науки проблемы. Рассматривается понятие научной объективности и проясняется конструктивная роль, которую может играть историко-философский анализ его возникновения.
Ключевые слова: объективность, Ф. Суарес, история философии, философия науки
The article raised the point about the possibility of an interdisciplinary synthesis of the history of philosophy and the philosophy of science. Appeal to the philosophical tradition can be carried out as a response to emerging issues in the philosophy of science. I consider the notion of scientific objectivity and clarify the constructive role that can be played analysis of its occurrence in the philosophical tradition.
Key words: objectivity, F. Suarez, history of philosophy, philosophy of science
Название данной статьи претендует на то, чтобы поставить под вопрос однозначность границ, разделяющих философские дисциплины. Потому оно рискует вызвать подозрение с двух сторон. Во-первых, со стороны тех философов науки, кто в настоящее время еще разделяет пафос позитивизма с его негативным отношением к критической функции философии в отношении науки; во-вторых, со стороны тех, для кого историко-философское исследование обладает строгой предметно-методологической определенностью, кто с большим скепсисом воспринимает внимание к нему «извне». Представляется, однако, очевидным, что иногда позиция «между» является не только возможной, но и необходимой. В статье предполагается описать такую ситуацию оправданного «нарушения границ».
* Лада Владимировна Шиповалова — кандидат философских наук, доцент кафедры философии науки и техники философского факультета СПбГУ, ladaship@gmail.com. Работа подготовлена при поддержке гранта РГНФ. Проект № 12-03-00560.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2014. Том 15. Выпуск 1 105
L. V. Shipovalova
The History of Philosophy as an Argument of Modern Philosophy of Science. F. Suarez and Scientific Objectivity
Основной тезис на первый взгляд звучит достаточно тривиально. Обращение к истории философии есть необходимый ответ на возникающие в современном философствовании проблемы. В данном случае в фокусе оказывается философское исследование такого феномена, как наука, который, безусловно, является определяющим для современности способом быть и мыслить. При всем многообразном понимании предметного пространства философии науки, ни у кого не возникает сомнений, что исследование базовых научных понятий, определяющих сущность научной деятельности, ее цели и ценности, не может не быть причислено к существу актуальных задач этой дисциплины. Что здесь, однако, должно быть названо философским исследованием? С одной стороны, философия науки в школьном смысле слова описывает определенность оснований науки, отвечая на вопрос о том, что есть наука в ее существе. С другой стороны, диалектический метод философии является способом работы с предпосылочностью научного знания, возведением оснований науки к «бес-предпосылочному началу» (данные термины отсылают к платоновскому различию «методов всяких геометров» и «диалектического метода», а также предпосылочного и беспредпосылочного знания, которое обсуждается в У1-УП книгах Государства, см. Платон, Государство, 510Ь—511с; 53(1). И чтобы ни значил этот метод в каждом конкретном случае, он всегда включает в себя проблематизацию оснований науки, предпосылок, удивление им, а также их последующее обоснование (см. [12]).
Что оказывается удивительным и побуждает мысль? Удивительным (представляющим собой проблему) является нечто неоднозначное, двусмысленное, например, несоизмеримость для тех, кто привык во всем искать меру, или единство и многообразие числа, обнаруживаемое в искусстве счета. Об этом удивительном нельзя не думать тогда, когда оно касается собственных принципов, предпосылок, когда под вопросом оказывается то, что представляет собой способ идентификации мыслящего (в данном случае ученого, который ставит вопрос об основаниях собственной деятельности). Что значит обоснование? Аристотель учит нас тому, что при овладении философской наукой обоснования, мысль в своем движении возвращается к тому, что первоначально казалось удивительным, но уже усмотрев причину, обосновав возможность и необходимость неоднозначности, противоречивости (Аристотель, Метафизика, 983а13-21).
Как обстоит дело с понятием научной объективности в контексте философского обоснования науки? О ее признании в качестве основания науки, базовой ценности и цели, свидетельствует введение ее в существо определения науки, как стремящейся к «объективно-истинному описанию мира» [9, с. 633-634]. При этом характерно, что содержательно понятие объективности определяется далеко не однозначно, кроме того, часто утверждается принципиальная недопустимость редукции различных смыслов к одному (см. [22] [25]). Казалось бы, можно остановиться на едином формальном негативном смысле: «объективность как независимость от субъекта» [20, р. 5]. Однако негативность не может быть достаточным способом определения. Определение объективности как независимости от субъекта часто связывается с попперовским смыслом объективированного «третьего мира» научного знания, существующего независимо от научных субъектов, его порождающих. Эта независимость оставляет открытым вопрос об онтологическом статусе, заставляя «укоренять» его либо в реальности первого мира (природы), либо в коммуникативных практиках второго (общества) (см. об этом [21, р. 620]).
Утверждение же позитивного фундамента противоречивым образом отсылает либо к независимой реальности, либо к научному субъекту, его беспристрастности
и незаинтересованности, социальным конвенциям и интерсубъективным практикам удостоверения истинности. Кажется понятным, что абстрактное различение природы и общества, объекта и субъекта, реальности и мышления есть наследие объективизма и натурализма классической рациональности и, как таковое, должно быть уже преодолено. Однако это наследие предъявляет свои права в ситуации «научной войны» и выражается в противостоянии реализма, с одной стороны, и социального конструктивизма или так называемого релятивизма, с другой (о ситуации научных войн в исследованиях науки и о понятии научной объективности как о том, что обостряет разногласия см. в работах П. Богосьяна [16], Дж. Брауна [17], А Сокала [7]; позиция так называемого релятивизма или социального конструктивизма в работах Е. Лонгино [24], Д. Блура [15], Р. Рорти [27]).
Одна сторона утверждает, что объективность научных исследований определяется через единство природы научных объектов и эпистемические критерии объяснения. Вторая — апеллирует к прагматическим критериям истинности, к социальным практикам, подтверждающим и утверждающим объективность исследований. В той ситуации идет борьба за единственно правильный смысл объективности, а также за то, чтобы утвердить собственное право на понимание науки. В этой борьбе по разные стороны оказываются эпистемологический реализм, базирующийся на парадигме классического естествознания, а также социальные и исторические исследования науки, претендующие на преодоление этой парадигмы. Эта ситуация, имеющая в своем основании догматически закрепленные и противостоящие друг другу смыслы объективности, делает актуальной проблему философского поиска «новой объективности» (см. [1] [10]). В такой ситуации вопрос о полноте смысла понятия становится не только теоретической задачей уточнения определения, но и практическим требованием, связанным с самоопределением ученого в отношении его деятельности и философа науки в отношении его предмета.
Итак, очевидно, что научная объективность оказывается поводом философского удивления, причем таким, который невозможно не принять всерьез. Как в такой ситуации может разворачиваться дело обоснования? С одной стороны, возможен позитивный выход: утверждение правоты одной из сторон. Причем этот выход в любом случае может быть обоснован указанием на конкретные научные практики: объективность, удостоверяемая независимыми экспериментами (реализм), очевидна не в меньшей мере, чем объективность беспристрастной экспертизы, апеллирующей к консенсусу или количественным методам оценки (конструктивизм). С другой стороны, будет ли такая амнезия в отношении того, что вызвало удивление, философским обоснованием? Ведь критика предпосылочности науки должна включать критику объективированных сущностей, замерших в своем догматическом, однозначном прочтении и функционировании. Такая критика в отношении базовых научных понятий может означать возвратный вопрос к их истоку, к пространству, в котором возможно дополняют друг друга и взаимодействуют альтернативные смыслы. Причем таким истоком должен быть не язык повседневности, но философская традиция. Именно здесь понятие имеет историю, то есть начало, где соприсутствуют противоречивые возможности его прочтения, развитие, в котором становятся актуальными различные смыслы, где они доводятся до противостояния в качестве оснований практических действий и, наконец, возобновляющееся обращение к истоку как ответ на современную проблемную ситуацию.
В таком деле обоснования философия науки необходимо трансформируется в историю философии, в исследование происхождения базовых научных понятий.
Пересечение границ оказывается оправданным, поскольку только из области первой дисциплины может возникнуть тот необходимый вопрос, который может получить возможный ответ из области второй. Неявным образом пересечение дисциплин признают историки и философы науки, которые допускают исследование «происхождения науки из философских идей» [см. 5]. Не чуждо оно и историкам философии, которые пишут об актуальности тех мыслителей, идеи которых, на первый взгляд, очень далеки от духа современности [13, с. 200]. Подчеркнем, что обращение к истории философии в исследовании базового научного понятия должно иметь место не для того, чтобы утвердить один из его смыслов, но чтобы оправдать и обосновать двусмысленность, утвердить ее необходимость и конструктивность. В данном случае под вопросом научная объективность, в современности противоречиво отсылающая одновременно как к субъекту науки, так и к независимой реальности.
Второй тезис данной статьи состоит в том, что понятие научной объективности в своем истоке, в философствовании Ф. Суареса является принципиально двусмысленным и эта двусмысленность необходима и конструктивна, а потому ее обнаружение может служить аргументом в современной проблемной ситуации философии науки. Обращение именно к этой философской традиции далеко не случайно. Во-первых, начало философской концептуализации объективности традиционно связывается в частности и по преимуществу с философствованием Ф. Суареса. Последующее развитие в том или ином смысле имеет в виду этот источник. Часто отмечается, что декартовское употребление данного понятия может быть возведено к схоластическому (см. [19] [28]). Трансформация объективности в контексте вопроса о достоверности в XVII веке также проясняется на основании схоластического различия между формальным и объективным понятием [см. 21]. Кантовское активное использование данного термина интерпретируется как его извлечение «из схоластического забвения» [4, с. 47]. Кроме того, обращение к идеям Суареса в качестве истока формирования оснований новоевропейской философии и современной научности также не является неожиданным (см. [8] [6]). Потому в данном контексте естественно звучит предположение, что смысл понятия, которое будет впоследствии использоваться в качестве характеристики оснований научного знания и научной деятельности, начал формироваться именно в тот период. Но, прежде чем обратиться непосредственно к этому смыслу, необходимо прояснить, что здесь значит «необходимая и конструктивная двусмысленность».
Во-первых, внешний симптом двусмысленности — способность порождать противоречивые интерпретации. Причем здесь уже речь идет не столько о противоречивом функционировании этого понятия, определяющего основания науки, сколько о том, что современная историко-философская исследовательская традиция обнаруживает себя в ситуации споров и разногласий в отношении его содержательной определенности. Симптом назван внешним, поскольку на этом уровне может быть поставлен вопрос о правильной интерпретации, и соответственно, двусмысленность истолкована как привходящая. Во-вторых, двусмысленность понятия может быть понята и как сущностная, объясняющая неслучайность последующих противоречий. Тогда понятие оказывается, например, выражающим существо переходной эпохи, в которую случается перемена оптики, изменение способа понимания философских проблем; или оно обнаруживает смысл посредника, который связывает различное, удерживает в единстве многообразное. Один из исследователей творчества Ф. Суареса, Ж. Перейра, использует в данном контексте понятие анаморфоза [26, р. 28]. Анаморфоз, однако, предполагает правильную, исходную форму, а если искажение впоследствии становится
также естественным, то, по-видимому, это должно быть предусмотрено и в исходном изображении. Конструктивность двусмысленности здесь значит, во-первых, возможность быть основанием истории понятия и, во-вторых, возможность осуществлять предусмотренные определением функции.
Что можно сказать о двусмысленности объективности в этом контексте? Во-первых, в отношении понимания объективного понятия (conceptas objectivus) в схоластике, в частности у Ф. Суареса, который использует его как уже сформировавшееся и общеупотребимое, в современной исследовательской литературе действительно существуют дискуссии и разногласия. На наш взгляд, эти дискуссии не случайны. Статус данного понятия оказывается достаточно проблематичным при том, что оно определяет предмет метафизики — сущее как таковое. Суарес дает следующее определение данному понятию, вводя его в паре с формальным:
Формальным понятием называется сам акт, или (что то же самое) слово, посредством которого интеллект постигает некоторую вещь или общий формальный смысл, с.. .> Объективным понятием называется та вещь (res illa), или формальный смысл (ratio), которая собственно и непосредственно познается или представляется формальным понятием. Например, когда мы схватываем в понятии (конципируем) человека, тот акт, который мы совершаем в уме, чтобы постигнуть человека, называется формальным понятием; сам же человек, познанный и представленный этим актом, называется объективным понятием [11, с. 293].
Это определение, а также дальнейшие употребления соответствующих понятий в тексте Суареса, оставляют вопрос: объективное понятие определяет познанную вещь, но чего в этом определении «больше» — познания или вещи?С одной стороны, можно толковать объективное понятие именно в реалистическом ключе, где оно обозначает познаваемую реально сущую вещь, но не «сущее в разуме». Именно так поступает Дж. Грасия, полагая, что объективное понятие не является ни понятием (оно таково только по внешнему именованию), ни ментальной репрезентацией (в качестве такового следует понимать формальное понятие), но тем, что репрезентируется в понятии [23, р. 307,308]. С другой стороны, можно настаивать на противоположном, доказывая, что последовательность в интерпретации идей Суареса заставляет придерживаться точки зрения, что в словосочетании «познанная вещь», определяющем смысл объективного понятия, главным словом является «познанное» [2, с. 145]. Ж. Перейра пишет о том, что объективное понятие, по сути, может иметь две интерпретации: реалистическую и идеалистическую:
Идеалистический смысл созвучен Декарту, но не подразумевается Суаресом, заключается в том, что все, что мы знаем, — есть понятия, но не представленные вещи. Реалистический смысл, предположенный Суаресом, заключается в том, что объективное понятие в первую очередь относится к вещам, которые существуют независимо от мысли [26, р. 30].
Во-вторых, такое положение дел может свидетельствовать о собственном двусмысленном статусе понятия. Оно было введено для того, чтобы обозначить посредника между вещью и интеллектом, и в этом статусе посредника необходимо должно выдерживать неоднозначность своего основания. Дело в том, что крайние термины познавательной ситуации — вещь и интеллект (точнее, формальное понятие как акт интеллекта) — определяются в качестве актуально существующего; и то и другое есть
индивидуальное, конечное сущее. Этого как раз нельзя сказать об объективном понятии. Оно определяется скорее в негативном смысле как по отношению к интеллекту, так и по отношению к вещи. Так об этом проблематичном статусе пишет Т. Кронин:
Хотя эта сущность, которая есть познанное, является реальной, но она не актуальна, поскольку она не существует действительностью знающего субъекта, и не является актуальным бытием природы. Скорее это есть известный средний термин между актуальным знающим субъектом и актуально существующей вещью. Именно в таком своем состоянии эта сущность определяет объект науки, поскольку она избавлена от длительности или актуальности во времени и в этом состоянии безразлична к актуальному существованию [19, р. 124].
Объективное понятие не обладает актуальной сущностью, подобно материальным вещам. Оно не обладает и актуальной сущностью интеллекта, оказываясь тем, что интеллекту «противопоставлено». Оно не является актуальной сущностью вообще. Но в этом своем негативном определении объективное понятие оказывается в потенциальном «бытии познанным» между двумя позитивными основаниями: вещью и интеллектом, связывая и разделяя их; и это «бытие между» для него принципиально.
Грасия пишет, что виной «противоречивого прочтения» данного понятия у Т. Кронина незаконный эпистемологический контекст [23, р. 297]. Однако представляется очевидным, что именно возникающий эпистемологический контекст создает проблемы реализма, определяет переходный статус как философствования Суареса, так и собственно объективного понятия. Вещь в своей независимости оказывается проблематичной именно тогда, когда ее познаваемость оказывается имеющей значение. Именно в том контексте, где сущее «пробуется как объект познания», и вводятся Суаресом различие объективного и формального понятия [14, с. 186]. Его философствование имеет место в развороте между средневековым классическим рационализмом, ставящим под вопрос то, «что есть на самом деле», и философской традицией Нового времени, определившей «современную парадигму научного мышления», с его очевидной, стоящей перед познающим разумом проблемой, познать то, что существует вне этого разума [14, с. 193]. Г. В. Вдовина определяет метафизику Суареса как актуализацию усилия держаться на грани между логикой и натурфилософией, между миром «внемысленного бытия и миром концептуальных конструкций» [2, с. 216-217].
Представляется, что и схоластическое понятие объективного может быть рассмотрено в контексте такого усилия. Так, Н. Уэллс пишет, что именно объективное понятие как вещь, которая непосредственно и собственным образом известна, есть тот пункт, «где эпистемологический реализм Суареса начинает едва заметным образом осуществлять трансцендентальный разворот» [29, р. 42-43]. На этом развороте объективное в качестве обозначения познанной вещи относится к тому, что существует реально, а также к тому, что существует только в интеллекте, лишенное реального существования; к тому, что как индивидуальная сущность обладает внемысленным существованием, а также к тому, что как универсальная сущность не существует вне интеллекта [23, р. 303, 304]. Суарес об этом пишет следующее:
«Объективное понятие не всегда есть истинная и позитивная вещь, ведь порой мы в понятии мыслим также лишенности и прочие, так называемые сущие в разуме. <...>
Объективное понятие в некоторых случаях может быть единичной и индивидуальной вещью <...>, но часто оно представляет собой универсальную, то есть смутную и общую реальность» [11, с. 294]. «Объективное понятие человека как такового <...> в разуме отграничено от понятий Петра и Павла и прочих единичных сущностей, от которых в действительности не отличается. Но такое ментальное отграничение есть именование, идущее от формального понятия» [11, с. 321].
Объективное понятие, будучи принципиально «гетерогенным по содержанию» [26, р. 30], собирает в единстве познанного то, что «различно между собой и объективно множественно» [11, с. 320], оно делает, тем самым, познаваемым предмет метафизики (и, отметим в скобках, науки).
Дальнейшая судьба объективного понятия в философской традиции так же далека от однозначной. Она связана, с одной стороны, с разведением смыслов и закреплением отношения объективности либо к реальности, либо к субъекту познающему. С другой стороны, с возможностью даже в тех случаях, когда закрепление представляется однозначным, найти возможность двусмысленного прочтения, которое имеет свое основание уже в первичной концептуализации в схоластике. Отдельные вехи сложной судьбы понятия объективности в философской традиции уже описаны в исследовательской литературе. В отношении философии Декарта проблема двух смыслов объективности рассматривается в контексте противостояния так называемых стандартной и нестандартной интерпретации проблемы материальной ложности идей. Библиографию, посвященную проблеме неоднозначности понятия объективности у Канта, см. [18]. Г. Ф. В. Гегель в I половине XIX в. фиксирует уже два смысла объективности как сформировавшиеся и общеупотребимые. Первый связан с отношением к независимой реальности и представляет понятие объективности в контексте репрезентативизма. Второй кантовский смысл объективности как всеобщности и необходимости определяется в позитивном смысле трансцендентальным субъектом, а в негативном — преодолением партикулярности субъекта эмпирического [3, с. 156]. То, что Гегель делает вывод о необходимости третьего объединяющего понятия, не противоречит тезису об изначальной двусмысленности.
Итак, когда понятие объективного (изначально не субстантивированное) вводится схоластикой в философский оборот, оно обозначает некоторую странную, медиальную, пограничную ситуацию, касающуюся статуса познанной вещи или познанной реальности. С одной стороны, этот статус определяется негативно как по отношению к интеллекту (объективное — то, на что направлен интеллект как на «брошенное перед»), так и по отношению к вещи (вещь в качестве познанной, в объективном бытии лишается характеристик ее актуального существования, связанных с длительностью, бытием во времени, индивидуальностью). С другой стороны, статус объективного определяется позитивно, двусмысленным образом имея в качестве своего основания и актуально сущую вещь, и интеллект, субъекта познающего. Именно благодаря такому неоднозначному статусу объективное понятие делает возможным познание как взаимодействие «независимого мира» и «мира концептуальных конструкций». Эта двусмысленность, говорящая о возможности видеть основание объективности и в вещи, и в существующем актуально интеллекте (в двух различных субъектах), позволяет понять, во-первых, почему не случайны два различных смысла, зафиксированные Гегелем в XIX веке, и, во-вторых, почему закономерно и преодолимо противостояние этих смыслов в современности, создающее проблему философии науки.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ардашкин И. Б. Проблема как основание взаимодействия «реальности» и «конструкции»: к особенности современного понимания объективности // Вестник Томского государственного университета. — 2008. — № 312. — С. 33-36.
2. Вдовина Г. В. Сущее и реальность в метафизике Франсиско Суареса // Франсиско Суарес. Метафизические рассуждения. — М., 2007. — С. 87-217.
3. Гегель Г. Ф. В. Энциклопедия философских наук. — М., 1974. — Т. 1. Наука логики.
4. Дэстон Л. Научная объективность со словами и без слов // Наука и научность в исторической перспективе / Ред. Александров Д., Хагнер. — М.; СПб., 2007. — С. 37-71.
5. Койре А. Очерки философской мысли. О влиянии философских концепций на развитие научных теорий: пер. с фр. А. П. Юшкевича. — М., 2004.
6. Савинов Р. В. Постсредневековая Схоластика как вариант философской Парадигмы нового времени // Вестник РХГА. — 2011. — Вып. 3. — Т. 12. — С. 99-108.
7. Сокал А., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки. — М.: Дом интеллектуальной книги, 2002.
8. Солонин Ю. Н. Философия Суареса в историко-философской перспективе // Verbum. — 1999. — № 1, —С. 7-9.
9. Степин В. С. Теоретическое знание. — М., 2000.
10. Столярова О. А. Между «реальностью» и «конструкцией»: философия в поисках «новой объективности» // Философские науки. — 2006. — № 8. — С. 74-90.
11. Суарес Ф. Метафизические рассуждения / Пер. с лат. Г. В. Вдовиной. — М., 2007.
12. Шиповалова Л. В. О философском обосновании науки и научном достоинстве // Вестник ЛГУ им. А. С. Пушкина. — 2011 — № 3.. — Т. 2. — С. 97-104.
13. Шмонин Д. В. Фокус метафизики. Порядок бытия и опыт познания в философии Фран-циско Суареса. — СПб., 2002.
14. Шмонин Д. В. В тени Ренессанса. Вторая схоластика в Испании. — СПб., 2006. — 277 с.
15. Bloor D. Knowledge and Social Imagery. — London, 1971.
16. Boghossian P. A. Fear of Knowledge: Against Relativism and Constructivism. — New York, 2006.
17. Broun J. R. Who Rules in Science? An Opinionated Guide to the Wars. — Cambridge Mass., London, 2001.
18. Bunch A. «Objective validity» and «Objective Reality» in Kant's B-deduction of the Categories // Kantian Review. — 2010. — № 14. — P. 67-92.
19. Cronin T. J. Objective being: in Descartes' thought and in a source of Descartes. — University of Toronto, Theses, PH.D., 1956.
20. Daston, L., Galison P. Objectivity. — New York, 2010.
21. Dear P. From Truth to Disinterestedness in Seventeenth Century // Social Studies of Science. — 1992. — № 22. — P. 619-631.
22. Douglas H. The Irreducible Complexity of Objectivity // Synthese. — 2004. — Vol. 138. — № 3. — P. 453-473.
23. Gracia J. J. Suarez's Conception of Metaphysics: A Step in the Direction of Mentalism? II American Catholic Philosophical Quarterly. — 1991. — № 3. — T. 65. — P. 287-310.
24. Longino H. E. Science as social knowledge. — Princeton, 1990.
25. Megill A. Introduction: Four Senses of Objectivity// Rethinking Objectivity / Ed. A. Megill. — Durham and London, 1994. — P. 1-20.
26. Pereira J. Suarez: Between Scholasticism and Modernity. — Milwaukee, 2007.
27. Rorty R. Objectivity, Relativism and Truth. — New York, 1991.
28. Wells N. J. Material Falsity in Descartes, Arnauld, and Suarez // Journal of the History of Philosophy. 1984. — V. 22. — № 1. — P. 25-50
29. Wells N. J. Objective Reality of Ideas in Descartes, Caterus, and Suarez. // Journal of the History of Philosophy. — 1990. — № 28 (1). — P. 33-61.
