CC BY
96
АНТИБОЛЬШЕВИСТСКАЯ РОССИЯ
М.Ю. Досталь
ИСТОРИК-ЭМИГРАНТ А.В. ФЛОРОВСКИЙ В ЧЕХОСЛОВАКИИ: СТРАНИЦЫ НАУЧНОГО ТВОРЧЕСТВА
В последнее двадцатилетие активно изучается научное наследие русской эмиграции. Среди многих других закономерно встают вопросы, какой вклад внесли русские ученые в науку страны, в которой они нашли пристанище, и в какой мере они продолжили традиции дореволюционной русской науки.
Отчасти ответы на эти вопросы дает анализ научного творчества А.В. Флоровского, в частности в области гуситологии.
Антоний Васильевич Флоровский (1884-1968), выпускник историкофилологического факультета Новороссийского университета в Одессе, начинал как исследователь крестьянского вопроса в «Уложенной» комиссии 1767 г. За работу на эту тему он получил степень магистра в 1915 г, а его книга была удостоена почетной Уваровской премии Императорской Академии наук в 1916 г.1 В начале 1917 г ученый был назначен экстраординарным профессором Новороссийского университета. После его закрытия большевиками он работал профессором в Институте народного образования, в Политехническом институте. В 1922 г. был назначен директором Главной библиотеки Высшей школы Одессы.
С Советской властью Флоровский так и не примирился, хотя и не выступал против нее открыто. Тем не менее, он был арестован и 1 сентября 1922 г выслан из России на пароходе. Через Константинополь, Софию и Белград он добрался до Праги.
Обосновавшись с января 1923 г. в Праге, Флоровский активно включился в деятельно сть русских эмигрантских учебных и научных учреждений2. Он работал в Русском народном университете, Русском юридическом факультете, Русском заграничном историческом архиве, Русском историческом обществе. Занимал должность директора Археологического института имени Н.П. Кондакова. Его избрали членом Славянского института в Праге. Позже он был приглашен в Карлов университет читать лекции по русской истории (главным образом, петровской эпохи), где преподавал до своей отставки в 1957 г
Во время Второй мировой войны он отказался сотрудничать с немецкими оккупантами. В 1946 г Флоровский даже получил советское гражданство. Однако, проявляя лояльность к новым властям Чехословакии и
читая лекции в Карловом университете, он так и не принял марксистскую методологию3.
Живя в Праге, несмотря на многие бытовые трудности, переживаемые им, как и другими эмигрантами, Флоровский ценил предоставленную им в демократической межвоенной Чехословакии свободу творчества и неоднократно писал о политической ангажированности советской науки. В письме В.А. Францеву от 30 декабря 1934 г. он, в частности, указывал на то, что в созданной в 1927 г. в Варшаве Федерации исторических обществ Восточной Европы и славянских стран не представлены советские историки, а только эмигранты. «Хорошо было бы, - продолжал он, -если бы русская наука и вообще была представлена именно эмиграцией, поскольку в Светской России отсутствует свобода научного исследования и господствует режим духовного гнета»4.
В Праге он поначалу надеялся продолжить свои изыскания по русской истории XVIII в. Но тема эта не была востребована в чешской среде, достаточная источниковая база отсутствовала, и он был вынужден заняться преимущественно изучением русско-чешских научных и культурных связей. Для этого в Праге и других городах Чехии открывалось широкое поле деятельности как с точки зрения наличия источников, так и исследовательского стимула, в виду их малой изученности. При написании капитальной книги «Чехи и восточные славяне. Очерки по истории чешско-русских отношений (X-XVIII вв.)» (Т. 1. Прага, 1935; Т. 2. Прага, 1947) он имел немалое преимущество перед советскими коллегами: свободно работал во многих библиотеках Праги, Варшавы, Львова, Белграда, ^фии5.
В своей книге Флоровский не мог обойти гуситскую эпоху - своего рода кульминацию чешской средневековой истории. Так что обращение к проблемам гуситологии у ученого происходило не специально, а в рамках общей темы о развитии русско-чешских связей XV в. И это закономерно. Ведущий современный гуситолог Л.П. Лаптева верно заметила в дискуссии на недавней конференции, что специальное изучение русскими эмигрантами в Чехии истории гуситского движения, магистральной темы национальной истории, было бы самонадеянно и бесперспективно из-за большой развитости традиций национальной историографии6. В межво-енной Чехословакии гуситскую проблематику с разных позиций на оригинальных источниках активно разрабатывали Й. Пекарж, К. Крофта, З. Не-едлы и другие. В этот период чешские ученые по-прежнему уделяли внимание национальным, религиозным и отчасти социальным аспектам гуситского движения, анализировали деятельность Яна Гуса как религиозного реформатора и политика, а также военные походы гетмана Яна Жижки. ^ревноваться с ними в освещении традиционных проблем гуситоло-гии было бы непродуктивно.
И Флоровский нашел оригинальный сюжет в изучении гусизма с точки зрения как чешской, так и русской дореволюционной историографии. Он обратился к истории приглашения гуситами на чешский престол,
оставшийся вакантным после смерти Вацлава IV (1361-1419), великого князя литовского Витовта (1350-1430) и деятельности его представителя в Праге, православного князя Сигизмунда Корибутовича (около 1395-1435), впервые представив законченное всестороннее изложение данного вопроса. Эти сюжеты не были объектом пристального внимания ни в чешской, ни в дореволюционной русской историографии. В Чехии их вскользь касались Ф. Палацкий, В.В. Томек, А. Прохазка, В. Новотный, Й. Беблавы, Й. Пекарж, в России, по данным Л.П. Лаптевой, - В.И. Ламанский и П.А. Ровинский7, а также И.И. Первольф, А. Барбашев, М.К. Любавский. Более всего эту тему разрабатывали в XIX в. польские - С. Смолка, А. Левицкий, Е.К. Ко-хановский, Я. Курнатовский, С. Зайончковский, литовские - 3. Ивинскис, П. Пенкаускас, украинские - Н. Костомаров, М. Грушевский, В. Антонович и другие историки8
Флоровский детально и критически, на основании анализа публикаций по истории гуситского движения, переписки папы Мартина V с Витов-том, «Истории Польши» Яна Длугоша, западно-русских летописей и литовских хроник9, рассмотрел причины принятия великим князем литовским Витовтом покровительства над мятежной гуситской Чехией, свергнувшей в 1421 г. с чешского престола Сигизмунда Люксембургского (1368-1437). Ученый объяснил это не симпатиями к гуситской идеологии и каким-то православным преданиям (как считали славянофилы), а политической конъюнктурой - желанием отомстить Сигизмунду, императору Священной Римской империи, за решение дела о праве обладания литовской Жмудью в пользу Тевтонского ордена. В то же время наместник Ви-товта в Чехии, князь Сигизмунд Корибутович (сын новгород-северского князя, участник битвы при Грюнвальде в 1410 г.) проявил самостоятельность, принял крещение под «обоими видами», проявлял сочувствие к умеренным гуситам (в противовес к не признававшим его таборитам). Тем самым он вызывал у них неоправданные надежды в отношении поддержки Витовта, пытался защитить Чехию от военных походов крестоносцев. Даже после отзыва из Чехии, когда Витовт помирился с Сигизмундом, уступившим ему Жмудь, Корибутович, вступив было с отчаяния в ряды крестоносцев, вернулся в Чехию, сблизился с таборитами, став одним из их гетманов, проявил себя в битве у Домажлиц (1431 г.) и погиб в бою на Свенте у Вилькомира (1435 г) как участник междоусобной борьбы в Литве10. Эта полная драматических поворотов судьба, достойная быть положенной в основу исторического романа, стала предметом детального документального рассмотрения Флоровского, потратившего немало времени на сбор источников. Ученый дал ему объективную характеристику, не поддавшись искушению идеализировать своего героя: «Это не был человек большого политического таланта, лично сколько-нибудь выдающейся политической фигурой. В нем, видимо, было больше личной рыцарской отваги, решительности и смелости, нежели политической дальновидности и проницательности... Князь Сигизмунд не стал прочной ногой на какую-
либо раз избранную дорогу, партийная борьба в Чехии и смена влияющих в Праге кругов и партий колебали своим движением литовского князя из стороны в сторону, начавшего карьеру в Чехии рука об руку с умеренными подобоями, он решительно подался было в сторону Рима, чтобы кончить свои чешские отношения в рядах таборитов»1 '.
^ециальная глава в книге Флоровского посвящена отзвукам гуситского движения в восточнославянской среде. И здесь он попытался выйти за рамки наработок историков-славянофилов, писавших о православных традициях гуситского движения. Он стремился на основании доступных источников (публикации списка студентов в “Monumenta histórica Universitatis Carolo-Ferdinandeae Pragensis”) решить вопрос, откуда могли знать об учении Гуса в восточнославянских землях и на Руси, каково было отношение к нему. Путь анализа источников о студентах и магистрах Пражского университета из восточнославянской среды, которые могли бы стать информаторами об учении Гуса по возвращении на родину, оказался оригинальным при использовании именно этих источников, но не продуктивным, так как достоверно, по скудным источникам, удалось выявить лишь несколько имен, к тому же не проявивших себя в дальнейшем сторонниками чешского реформатора.
Более перспективным оказался анализ сведений о поездке сподвижника Гуса Иеронима Пражского (около 1380-1416) в Польшу и Литву в апреле 1413 г. Этот момент интенсивно обсуждался в русской славянофильской историографии XIX в. Флоровский справедливо указывал, что в самом факте поездки много неясного, он не зафиксирован ни в русских, ни в литовских летописях12. О поездке говорилось только в протоколах допросов Иеронима на Констанцком соборе (1416 г), где всячески стремились обвинить друга и соратника чешского реформатора в связях со схизматиками. Подтверждается другими источниками (например, письмами краковского епископа Aльбеpта патриарху Aнтиохийскомy Иоакиму II13) только факт поездки Иеронима в Краков. Для гуситологов-славянофилов посещение Иеронимом Пражским Пскова, Витебска и Полоцка, присутствие и участие в православных богослужениях представлялось намеренным и свидетельствовало якобы об исконной тяге Иеронима (а значит, под его влиянием, и Яна Гуса) к православию. Флоровский несколько смягчил этот вывод, но все же отчасти согласился со славянофилами. Он писал: «Поездка Иеронима в Литву, в русский город, если и не была осуществлена по заранее намеченному плану - и именно ради ознакомления с русской православной средой, с православием в центрах его исстаринного развития, то привела Иеронима к такому ознакомлению, вызвавшего у пражского магистра живое сочувствие православию, сопровождавшемуся близким его общением с православными русскими. Если этот результат поездки отнести целиком на счет любознательных инициатив одного только Иеронима, то и в этом случае это примечательный факт в истории гусизма»14.
Если в признании факта поездки Иеронима в русские города Литвы и его интереса к православному богослужению Флоровский отдал дань традициям славянофильской гуситологии, то в объяснении равнодушного отношения делегации из Литвы во главе с митрополитом Григорием Цам-блаком (1364- около 1419) к казни Я. Гуса в Констанце в 1415 г., ученый проявил самостоятельность и критичность. Более того, он показал истоки зарождения на Руси в церковной среде (старец Артемий XVI в., Захарий Копастенский XVII в., памятники XVII в. - Густынская летопись, Хронограф, Кириллина книга 1602 г. и прочие15) негативного отношения к учению Яна Гуса, его оценки как «величайшего» и опасного еретика в тени «отцов» протестантизма Лютера, Кальвина, Цвингли16. Несомненной заслугой Флоровского является то, что он впервые на основании источников систематизировал свидетельства средневековых книжников о Гусе, выстроив стройную концепцию.
Весьма примечательна и оценка ученым славянофильской гуситологии, суть которой Флоровский определял как решение вопроса о первостепенной роли православия в судьбах славян. Для этого «утверждается первичное усвоение чехами христианства в Греко-восточной его форме, Греко-славянском изводе... - с другой стороны, утверждается устойчивость и длительность этой кирилло-мефодиевской православной традиции в Чехии вплоть до эпохи Яна Гуса и его последователей гуситов, в воззрениях которых обнаруживаются явственные черты развития и углубления именно этой восточно-христианской на чешской почве традиции»17. Последующие историки, прежде всего марксистские, как правило, начинали ее анализ с работ В.А. Елагина и Е.П. Новикова18, опубликованных в 1848 г Эти историки-славянофилы называли Гуса: «славянский боец православия» и «истинный мученик православной идеи»19. Флоровский приступил к поискам ответа на вопрос о начале зарождения мнения о православных основах учения Гуса с гораздо более раннего времени - с xVI-XVII вв., а именно: высказываний гуманистов Богуслава Билейовского, Андрея Венгерского и Павла Странского20.
Флоровский справедливо указал, что становление славянофильской концепции в гуситологии связано с попытками доказать тезис о первоначальном принятии христианства всеми славянами по восточному обряду. И здесь очень уместными оказались работы В. Г анки, писавшего о долгом сохранении «восточного» богослужения в Сазаво-Эмаусском монастыре в Праге вплоть до XIV в. До гуситов было совсем рукой подать. Все это так, но, упомянув о работах В. Ганки “Evangelium sazavoemauzskoje, nyneze Reñskoje” (1846) и более позднем труде Л. Штура «Славянство и мир будущего» (1851) в числе источников формирования славянофильской концепции, Флоровский, к сожалению, не принял во внимание важнейший четырехтомный труд польского слависта В. Мацеёвского «История славянских законодательств» (1832-1835), где тот приводил доказательства первоначального принятия христианства у славян по восточному обряду. Труды
Ганки и Мацеёвского были хорошо известны профессору Московского университета О.М. Бодянскому, который мог также знать и о высказываниях П. Странского из литературы. Именно он, скорее всего, подал своим ученикам идею о склонности Г уса к раннехристианским традициям, а значит и к православию, которые развили ее до крайностей21. Ранее всего о приоритете О.М. Бодянского писал В.И. Ламанский: «Пора же сказать откровенно: значительная доля чести и заслуг труда г. Новикова “Гус и Лютер” [M., 1859. - М.Д.] принадлежит Бодянскому. Основная мысль, главные поднятые в ней вопросы, само сопоставление Гуса и Лютера, указание источников и способ их разработки были поданы, сообщены и объяснены г Новикову Бодянским»22.
Флоровский в целом не разделял эту концепцию, но и не выступил ее беспощадным критиком, сославшись на имеющуюся литературу (основательные труды критиков славянофильства А.Н. Пыпина и других). Таким образом, он впервые сумел показать эволюцию представлений о Гусе в русской гуситологии разных направлений XIX-XX вв. : от неприятия учения «величайшего» еретика книжниками в период средневековья до признания Гуса святым, мужественным борцом за национальные и религиозные идеи.
Итак, был ли Флоровский продолжателем традиций русской гуситологии в эмиграции? Мы склонны в целом к положительному ответу на этот вопрос. Не будучи гуситологом с дореволюционным стажем и впервые обратившись к этой проблематике в межвоенной Чехословакии, ученый нашел свою исследовательскую нишу в изучении гуситского движения, представив русское (преимущественно церковное и славянофильское) видение вопроса и продолжая тем самым традиции дореволюционной русской историографии.
В рамках изучения чешско-русских связей XV в. он внес свой оригинальный вклад в оценку и детальное освещение эпизода с приглашением великого князя литовского Витовта на чешский престол и деятельности его наместника Сигизмунда Корибутовича, впервые показал эволюцию представлений о Гусе в русской и восточнославянской среде от еретика до святого, не став полным адептом славянофильской концепции, но приняв некоторые ее положения. Эти сюжеты были относительно новыми и для тогдашней чешской гуситологии. Чешские историки проявили к ним интерес, особенно к вопросу об оценке Гуса в русской историографии. Не случайно, что этот фрагмент книги Флоровского - «Ян Гус в русской оценке» - был опубликован в Праге сначала на русском языке (1930)23, затем и в чешском переводе: «Jan Hus v ruskem pojeti. Stranka z dëjin Cesko-ruskych stykU» (Praha, 1935) еще до ее выхода в свет. Более того, книга привлекла внимание и историков-славистов в СССР, где в 1930-е гг. богатая традициями дореволюционная гуситология была предана забвению, а новая - на марксистской основе - только зарождалась24.
В короткий период толерантности по отношению к наследию немарксистской историографии в середине 1940-х гг.25 в ведущем советском ис-
торическом журнале был опубликован автореферат книги Флоровского с фрагментом по гуситологии26. Тем самым его работа, пусть и в реферативном варианте, дошла до советских историков, стала достоянием и советской историографии.
Примечания
1 Лаптева Л.П. Русский историк-эмигрант А.В. Флоровский как исследователь чешско-русских связей // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1994. № 1. С. 56; и др.
Lapteva L.P. Russky istorik-emigrant kak issledovatel cheshsko-russkih svyazey // Vestnik Moskovskogo univerziteta. Serya 8. Istoria. 1994. № 1. P. 56; etc.
2 Серапионова Е.П. Российская эмиграция в Чехословацкой республике (20-е-30-е годы). М., 1995; Русские без Отечества: Очерки антибольшевистской эмиграции 20 - 40-х годов. М., 2000; Между Россией и Сталиным: Российская эмиграция и Вторая мировая война. М., 2004; Российские ученые-гуманитарии в межво-енной Чехословакии.М., 2008; и др.
Serapionova E.P. Rossiyskaya emigratsiya v Chekhoslovatskoy respublike (20-e-30-e gody). Moscow, 1995; Russkie bez Otechestva: Ocherki antibolshevistskoy emigratsii
20 - 40-h godov. Moscow, 2000; Mezhdu Rossiey i Stalinym: Rossiyskaya emigratsiya i Vtoraya mirovaya voyna. Moscow, 2004; Russkie uchenye-gumanitarii v mazhvoennoy Chehoslovakii. Moscow, 2008; etc.
3 Лаптева Л.П. Указ. соч. С. 57.
Lapteva L.P. Op. cit. P. 57.
4 Досталь М.Ю. Из переписки В.А. Францева (Письмо В.А. Францева В.С. Иконникову, письма А.В. Флоровского В.А. Францеву) // Славяноведение. 1994. № 4. С. 105.
Dostal M.Yu. Iz perepiski V.A. Frantseva (Pisma VA. Frantseva V.S. Ikonnikovu, pisma A.V. Florovskogo V.A. Frantsevu) // Slavyanovedenie. 1994. № 4. P 105.
5 Флоровский А.В. Чехи и восточные славяне: Очерки по истории чешско-русских отношений (X-XVIII вв.). Т. 1. Praha, 1935. С. XIV-XV.
FlorovskyA.V Chekhi i vostochnye slavyane: Ocherki po istorii chesko-russkih otnosheny (X - XVIII vv.). Vol. 1. Praha, 1935; Vol. 2. Praha, 1947.
6 Досталь М.Ю. Международная научная конференция «На рубеже культур: Российская эмиграция в межвоенной Чехословакии» // Славянский альманах. 2010. М., 2011. С. 234-239.
Dostal M.Yu. Mezdunarodnaya nauchnaya konferentsya “Na rubezhe kultur: Rossiyskaya emigratsiya v mezhvoennoy Chekhoslovakii” // Slavyansky almanakh. 2010. Moscow, 2011. P. 234-239.
7 Лаптева Л.П. Русская историография гуситского движения (40-е годы XIX в.-1917 г.) М., 1978. С. 89, 123.
Lapteva L.P. Russkaya istoriografia gusitskogo dvizheniya (40-e gody XIX v.-1917). Moscow, 1978. P 89, 123.
8 Флоровский А.В. Указ. соч. С. 280-281.
Florovsky A.V Op. cit. P. 280-281.
9 Там же. С. 282-329.
Ibidem. P. 282-329.
10 Зимин А.А. Витязь на распутье: Феодальная война в России XV в. М., 1991.
С. 80.
ZiminA.A. Vityaz na rasputye: Feodalnaya voyna v Rossii XV v. Moscow, 1991. P. 80.
11 Флоровский А.В. Указ. соч. С. 325.
Florovsky A.V. Op. cit. P. 325.
12 Там же. C. 346.
Ibidem. P. 326.
13 Там же. C. 347.
Ibidem. P. 347.
14 Там же. C. 352.
Ibidem. P. 352.
15 Там же. C. 394-397.
Ibidem. P. 394-397.
16 Там же. C. 397.
Ibidem. P. 397.
17 Там же. C. 403.
Ibidem. P. 403.
18 Елагин В.А. Об «Истории Чехии» Франца Палацкого // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1848. № 7. C. 1-44; Новиков Е.П. Православие у чехов // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1848. № 9. C. 1-96.
Elagin VA. Ob “Istorii Chekhii” Frantsa Palatskogo // Chtenia v Obshchestve istorii i drevnostey rossiyskih. 1848. № 7. P. 1-44; Novikov E.P. Pravoslavie u Chekhov // Chtenia v Obshchestve istorii i drevnostey rossiyskih. 1848. № 9. P. 1-96.
19 Флоровский А.В. Указ. соч. C. 403.
Florovsky A.V Op. cit. P 403.
20 Там же.
Ibidem.
21 Лаптева Л.П. Русская историография гуситского движения... C. 30.
Lapteva L.P. Russkaya istoriografia gusitskogo dvizheniya... P. 30.
22 Ламанский В.И. Новейшие памятники древнечешского языка // Журнал Министерства народного просвещения. 1879. № 1. C. 149.
Lamansky VI. Noveyshie pamyatniki drevnecheshskogo yazyka // Zhurnal Ministerstva narodnogo prosveshchenia. 1879. № 1. P. 149.
23 Научные труды Py^^^ народного университета: Изучение Чехословакии. Т. 4. Прага, 1930. C. 23-47.
Nauchnye trudy Russkogo narodnogo universiteta. Izuchenie Chekhoslovakii. Vol. 4. Praga, 1930. P. 23-47.
24 Бучанов ИИ. Светская историография гуситского движения 20-30-х гг. XX в. // Проблемы славяноведения. Вып. 6. Брянск, 2004. C. 158-181.
Buchanov I.I. Sovetskaya istoriografia gusitskogo dvizhenia 20-30-h gg. XX v. // Problemy slavyanovedeniya. Vol. 6. Bryansk, 2004. P. 158-181.
25 Досталь М.Ю. Как Феникс из пепла... Отечественное славяноведение в период Второй мировой войны и первые послевоенные годы. М., 2009. C. 240, 349.
Dostal M.Yu. Kak Fenix iz pepla... Otechestvennoe slavyanovedenie v period Vtoroy mirovoy voyny i pervye poslevoennye gody. Moscow, 2009. P 240, 349.
26 Флоровский А.В. Чехи и восточные славяне в X-XVIII вв. // Вопросы истории. 1947. № 8. C. 66-73.
Florovsky A.V. Chekhi i vostochnye slavyane v X - XVIII vv. // Voprosy istorii. 1947. № 8. P 66-73.
