CC BY
36
ИСТОКИ КОЛЛИЗИИ ЛЮМПЕНА И ИНТЕЛЛИГЕНТА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
THE ORIGINS OF COLLISION OF THE LUMPEN
AND THE INTELLECTUAL IN THE RUSSIAN LITERATURE
OF F.M. DOSTOEVSKY
А.Ю. Колпаков A.Yu. Kolpakov
Интеллигенция, люмпен, русская литература, Достоевский, «Записки из Мёртвого дома». В работе рассматриваются отдельные аспекты коллизии люмпена и интеллигента в русской литературе. Основное внимание уделено личности и творчеству Ф.М. Достоевского, который впервые в русской литературе отобразил конфликт интеллигента и люмпена в «Записках из Мёртвого дома». Для Достоевского люмпен представлял силу, враждебную как интеллигенции, так и народу. Задача интеллигенции - оградить русский народ от люмпенизации, тем самым спасая не только себя, но и Россию в целом. Коллизия люмпена и интеллигента у Достоевского рассматривается на материале публицистики и художественных текстов.
Intelligentsia, lumpen, Russian literature, Dostoyevsky, «Notes from the Dead House».
The work deals with separate aspects of the collision of the lumpen and the intellectual in Russian literature. The main focus is on the personality and creative work of F.M. Dostoyevsky, who was the first in Russian literature to reflect the conflict between an intellectual and a lumpen in his «Notes from the Dead House». For Dostoyevsky, the lumpen was a force being hostile both to the intelligentsia and the people. The objective of the intelligentsia is to guard Russian people from lumpenization and thus to save both themselves and Russia in general. The Dostoyevsky^ collision of the lumpen and the intellectual is based on opinion journalism and literary texts.
В современных филологических исследованиях отчетлива тенденция к осмыслению литературы как единого пространства, формируемого сквозными сюжетами [Бочаров, 1992] или «текстами» [Топоров, 1995]. Среди этих связующих русской литературы пока не рассматривается сюжет (текст) об интеллигенции. Это довольно парадоксальная ситуация. Очевидно, что интеллигент с середины XIX века прочно встает в ряд ведущих героев русской литературы, а ее проблематика во многом сводится к идейным поискам и судьбам интеллигенции. Мощь интеллигентского дискурса в литературе подтверждается и тем, что первые глубокие рефлексии о русской интеллигенции в обязательном порядке опирались на имена русских писателей и героев их произведений, а история интеллигенции писалась по литературным сюжетам. До сегодняшнего дня исследования фе-
номена интеллигенции не обходятся без отсылок к литературе.
При этом литературоведение «интеллигентским» аспектом русской литературы практически не занимается и проблема его научного описания не только не решена, но даже и не ставилась.
Одним из направлений решения этого вопроса является анализ ведущих коллизий интеллигентского текста. Интеллигенция имела и сохраняет до сих пор устойчивую систему социальных отношений, определяющих ее самоидентификацию, сознание, поведение. Отсюда наличие в интеллигентском дискурсе таких устойчивых оппозиций, как интеллигенция и народ, интеллигенция и власть, интеллигенция и мещанство.
В данной работе мы остановимся на одной из таких оппозиций, а именно: мы рассмотрим реализацию коллизии интеллигента и люмпена у Ф.М. Достоевского. Обращение к Достоевско-
му продиктовано, прежде всего, тем, что его жизненный опыт и творчество во многом стали началом интеллигентского текста русской литературы.
В 1849 году перед отправкой в сибирскую каторгу Достоевский пишет своему брату: «Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях, не уныть и не пасть - вот в чем жизнь, в чем задача ее» (28, 162)1.
Задача, однако, оказалась трудновыполнимой [Колпаков, 2007]. Реальность острога подправила общечеловеческие представления молодого петербургского писателя о каторжниках. Каторжники, увиденные Достоевским в остроге, не походили на «книжных» мужиков. Прежние представления о простолюдинах оказались «оптическим обманом» (4, 199), а реальный каторжник - загадкой: «Я чувствовал и понимал, что вся эта среда для меня совершенно новая, что я в совершенных потемках, а что в потемках нельзя прожить столько лет» (4, 68).
С первых шагов в остроге Достоевскому стало понятно, что каторжники из простолюдинов являются некой общностью - «странным семейством» (4, 12). Прежде всего, их объединяло общее маргинальное положение. Все члены этого «семейства» были преступники: убийцы, «разбойники и атаманы», «мазурики и бродяги», «отрезанные ломти от общества», «отверженные» (4, 12). Маргинальность осознавалась и самими каторжниками. О себе они говорили как об особом народе: «Мы погибший народ», «мы народ битый».
Несмотря на суровые условия для каторжников, среда «отверженных» оказывается более приемлемой, чем трудовая жизнь на воле. Каторга, ограничивая человека, одновременно высвобождала его из-под давления семейных, трудовых, нравственных обязательств. Каторга легализовала те нормы поведения, которые в крестьянской общине осуждались, и открывала двери в иную жизни: «А бывают и такие, которые нарочно делают преступления, чтоб толь-
1 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Здесь и далее в тексте произведения Достоевского цитируются по данному изданию с указанием тома и страницы.
ко попасть в каторгу и тем избавиться от несравненно более каторжной жизни на воле. <...> А общество? Народ продувной, ловкий, всезнающий; и вот он смотрит на своих товарищей с почтительным изумлением; он еще не видал таких; он считает их самым высшим обществом, которое только может быть в свете» (4, 43).
Психология каторжника коренным образом отличалась от психологии крестьянина или трудового человека вообще. Для него законными становились праздность, презрение к труду, нравственная распущенность и агрессия. Уголовная мораль являлась предметом особой гордости: «Точно в самом деле звание каторжного, реше-ного, составляло какой-нибудь чин, да еще и почетный. Ни признаков стыда и раскаяния!» (4, 13).
Таким образом, между каторжником и мужиком не оставалось практически никакой связи, кроме исходной принадлежности к низкому сословию. Такого «погибшего» мужика можно отнести к люмпенам.
Вторым важным открытием Достоевского на каторге стал конфликт люмпена и интеллигента. Каторжники из простонародья не только не приняли его в свое сообщество, но возвели в норму агрессию и унижение интеллигента. Враждебность ощущалась интеллигентом особенно остро ввиду того, что интеллигент стремился установить контакт, наладить гуманистические отношения с каторжниками. Однако, за редким исключением, все попытки интеллигента осуществить свои намерения отвергались каторжниками, зачастую агрессивно.
Конфликт каторжников с интеллигентом объяснялся Достоевским стереотипами сознания. В интеллигенте каторжники видели «барина» и вымещали на нем скопившуюся злобу. Вместе с тем отказ интеллигента от «барской» модели поведения не только не решал проблемы агрессии и вражды, но и усугублял ее. Каторжников злило именно «небарское» поведение.
Следовательно, в основе конфликта интеллигента и люмпена лежала не только и не столько сословная ненависть бывших мужиков к бывшим хозяевам-помещикам. Люмпен был агрессивен потому, что видел в интеллигенте носите-
<С £
и
т
0
ь
к
1 м ш Е-
и о-
о ^ о о
О Й
3
ш Е-
к
о
Рч
м
13
0
1 к
«
о м :г X
ь
и
<с «
м с
Д
Н
и
щ м
ля иной системы ценностей и модели поведения: «Это не за чай, - отвечал поляк. - Они злятся на вас за то, что вы дворянин и на них не похожи. Многие из них желали бы к вам придраться» (4, 32); «Да-с, дворян они не любят, - заметил он, - особенно политических, съесть рады; немудрено-с. Во-первых, вы и народ другой, на них не похожий» (4, 28).
Интеллигент как «человек образованный, с развитой совестью, с сознанием, сердцем» (4, 43) был опровержением острожной морали. Его система ценностей была не просто иной; она была принципиально противоположной, а поэтому и враждебной каторжникам. Чем настойчивее интеллигент заявлял свою позицию, тем агрессивнее становились к нему окружающие.
Достоевский тем не менее до конца каторги надеялся на понимание: «я наверно знал, что потом они принуждены будут переменить обо мне свое мнение» (4, 77). Даже в такой нечеловеческой обстановке он сумел сохранить гуманное отношение к каторжникам, видя в них «несчастных». Однако это отменяло понимание того, что этот в прошлом «самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего» погиб «ненормально, незаконно, безвозвратно» (4, 231).
Каторга открыла Достоевскому маргинальный мир России, который в то время мало кто знал и тем более понимал. «Подлый», «праздный», «развращенный» каторжник-люмпен потряс писателя настолько, что без учета его существования уже невозможно было строить концепции русской жизни, русского народа и интеллигенции.
Прежде всего, обратим внимание на размышления Достоевского об европейском пролетариате. В понимании Достоевского европейский люмпен-пролетариат - это народ, оторванный от земли, дети «мостовой». Беспочвенность является главным отличительным признаком люмпена: «Если хотите всю мою мысль, то, по-моему, дети, настоящие то есть дети, то есть дети людей, должны родиться на земле, а не на мостовой <...>. А европейские пролетарии теперь все - сплошь мостовая» (23, 96-98).
«Мостовая» порождает особую «уличную» психологию. Опасность люмпена - в отсутствии нравственных ограничителей. Для него важно только свое благополучие, свой кусок хлеба, ради которого он готов идти на бунт. Отсюда вывод Достоевского об опасности люмпена «на улице». Люмпен - потенциальный бунтовщик и варвар.
«Уличный» потенциал люмпена способствует успеху союза с ним революционеров-социалистов. Люмпен и революция - эта связка также является для Достоевского очевидной: «И вот пролетарий на улице. Как вы думаете, будет он теперь по-прежнему терпеливо ждать, умирая с голоду? <...> Нет, теперь уже не по-прежнему будет: они бросятся на Европу, и все старое рухнет навеки. Волны разобьются лишь о наш берег.» (26, 168).
Европейскому люмпену Достоевский противопоставляет русский народ. Однако и в нем писатель обнаруживает признаки люмпенизации. Так, к типу люмпена относится особый слой городских жителей, опустившихся на дно жизни. Для них Достоевский заимствует слово из петербургского словаря - «стрюцкие». «"Стрюцкий" -есть человек пустой, дрянной и ничтожный. В большинстве случаев, а может быть и всегда, -пьяница-пропоица, потерянный человек» (26, 63). «Стрюцкий» тоже человек «мостовой». Его признаками являются асоциальность и марги-нальность: «.существенный признак пьяницы-пропоицы, называемого "стрюцким", кроме вздорности и неосновательности его, - есть недостаточно определенное положение его в обществе» (26, 64).
«Стрюцкие» - это только явные проявления люмпенизации. Достоевский говорит и о глубинных процессах внутри пореформенной деревни, раскалывающих ее на мужиков-тружеников и деревенских люмпенов. Социальная свобода при неразвитом сознании и тяжелых условиях жизни толкает мужика на путь нравственной деградации, а в итоге - к сползанию в люмпенскую среду: «Современный Влас быстро изменяется. Там внизу у него такое же кипение, как и сверху у нас, начиная с 19 февраля. Богатырь проснулся и
расправляет члены; может, захочет кутнуть, махнуть через край. Говорят, уж закутил. Рассказывают и печатают ужасы: пьянство, разбой, пьяные дети, пьяные матери, цинизм, нищета, бесчестность, безбожие» (21, 41).
Отсюда опасения возможного успеха в среде крестьянства нигилистической пропаганды, которая пока не возымела действия «единственно по неумелости, глупости и неподготовленности пропагаторов, не умевших даже и подойти к народу. А то, при самой малой умелости, и они бы проникли...» (27, 17).
В такой ситуации особую роль Достоевский отводит интеллигенции. Интеллигенция призвана поддержать народ и вывести его на новую ступень гражданского развития: «.облечет его истину в научное слово и разовьет его во всю ширь своего образования, ибо все же ведь у ней наука или начала ее, а наука народу страшно нужна» (27, 25). Иными словами, интеллигенция с ее образованностью, культурой, гражданским самосознанием должна способствовать ограждению народа от падения в люмпенство: «.преклониться мы должны под одним лишь условием, и это sine qua non: чтоб народ и от нас принял многое из того, что мы принесли с собой» (22, 45).
Обеспокоенность Достоевского проблемой русского люмпенства подтверждают и художественные произведения писателя. В 1872 году Достоевский публикует антинигилистический роман «Бесы». Главной темой «Бесов» стало русское революционное движение, разлагающее и разрушающее Россию.
Важное место в системе образов романа занимает беглый каторжник Федька. Федька -плоть от плоти обитателей «мертвого дома». Не только каторжное прошлое объединяет Федьку с персонажами «Записок.», но и общие черты характера. Прежде всего, отсутствие нравственных основ поведения. Федька с легкостью перешагивает и через православные святыни, и через жизни людей.
Как и у каторжников острога, у героя «Бесов» нет связи со своей крестьянской средой, ее устоями, ценностями. Он оторван от труда и земли. Это человек «мостовой» в его русском
воплощении. Именно в таком социальном типе Достоевский видит прямых пособников раскачки «основ». Федька - убийца, вор, святотатец -становится добровольным исполнителем кровавых планов революционера-мошенника Петру-ши Верховенского. Писатель не снимает вины с Федьки и не видит в его преступлениях праведного протеста против «горемычной» судьбы. Федька - бывший крестьянин - ныне такой же «бес», как и идеологи «шигалевщины». О пришествии люмпена в русскую жизнь мечтает Верховенский-младший: «Русский бог уже спасовал пред "дешовкой". Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: "двести розог, или тащи ведро". О, дайте взрасти поколению! Жаль только, что некогда ждать, а то пусть бы они еще попьянее стали! Ах, как жаль, что нет пролетариев! Но будут, будут, к этому идет.» (10, 324).
С переживанием за судьбу народа был связан поиск Достоевским героев-интеллигентов. Таковыми были князь Мышкин, Иван Шатов, Алеша Карамазов. Призывом беречь русский народ завершается «Дневник писателя»: «О, надо беречь народ» (27, 17).
Таким образом, говоря об идеи русского народа у Достоевского, необходимо иметь в виду проблему люмпенизации. Люмпен, с которым столкнулся Достоевский на каторге, стал для него катастрофической альтернативой русскому народу. Каторга открыла Достоевскому невозможность перерождения люмпена. Кроме этого, опыт каторги показал, что интеллигент с его гуманистической системой ценностей для люмпена враждебен. Примирения между ними быть не может. Поэтому Достоевский с особым вниманием обращается к теме народа и интеллигенции, понимая под народом еще не люмпенизированную часть крестьянства. Именно с трудовым народом («мозольные рабочие руки» (27, 16)) интеллигенция может и должна заключить «необходимый контракт» (22, 42), чтобы помочь и народу и себе самой.
Достоевский предугадал приход «хама» в русскую жизнь. Двадцатый век подтвердил его опасения. В 1909 году публицист, критик, идео-
<С £
d pq
0
ь
к
1 W m Е-
U
CL
<
о ^ о о
о Q
2S
ш Е-
S
О
Рч
W
13
о §
к
%
о W :г s
ь
I—
<с п
W
с
S
Д
н
U
W М
лог русского национализма Михаил Осипович Меньшиков заметил: «У нас думают иногда, что так называемые босяки сочинены г. Горьким, как бы вызваны из тьмы мановением его пера; но нашествие босяков тревожило Достоевского еще двадцать семь лет назад. <...> Глубокий консерватор, Достоевский настаивал, что спасение народное в возвращении к земле» [Меньшиков, 1998, с. 48]. В статье «Грядущий хам» (1906) Д.С. Мережковский отмечал, что у «хама» есть три лица: мещанство, азиатчина и хулиганство. Последнее - «самое страшное из всех трех лиц»: «Третье лицо будущее - под нами, лицо хамства, идущего снизу - хулиганства, босячества, черной сотни.». Вместе три начала «грядущего зама» выступают «против трех начал духовного благородства: против земли, народа - живой плоти, против церкви - живой души, против интеллигенции - живого духа России» [Мережковский, 1991, с. 376].
Сама коллизия люмпена и интеллигента в литературе XX века приобрела разнообразные варианты, начиная от романтизации и героизации «босяка» до его перековки в советского че-
ловека или непримиримой борьбы интеллигента с «шариковщиной». Рассмотреть эти варианты - задача еще одного исследования.
Библиографический список
1. Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М.: Языки русской культуры, 1992. 632 с.
2. Колпаков А.Ю. «Мёртвый дом» Достоевского: экзистенциальный опыт каторги // Вестник КГПУ им. В.П. Астафьева. 2007. Вып. 3. С. 105-114.
3. Меньшиков М.О. Выше свободы. Статьи о России. М.: Современный писатель, 1998. 373 с.
4. Мережковский Д.С. Грядущий хам // Мережковский Д.С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. М.: Сов. писатель, 1991. С. 350-377.
5. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Издательская группа «Прогресс» - «Культура», 1995. С. 259-367.
