CC BY
123© Н.В. Бергер, 2009
ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ОЧЕРКОВЫХ ФОРМ В РЕПРЕЗЕНТАЦИИ МАТЕРИАЛОВ ЖУРНАЛИСТСКИХ РАССЛЕДОВАНИЙ (НА ПРИМЕРЕ СУДЕБНОГО ОЧЕРКА)
Н.В. Бергер
Отечественная расследовательская журналистика многим «обязана» жанру очерка, а именно судебного очерка советской эпохи. «Исчезновение жанра очерка из современной прессы принято связывать со сменой поколений и установившейся ориентацией российской журналистики на информативность» [3, с. 57], - пишет О.Ю. Тананян. Действительно, можно согласиться с утверждением, что очерк в сегодняшних СМИ не самый популярный жанр, в то же время говорить о совершенном исчезновении жанра со страниц печати нет оснований. Анализ практики говорит о том, что очерк по-прежнему востребован, однако он, как и всякий другой жанр, приспосабливается к современным условиям, теряет некоторые черты, присущие советскому очерку, и приобретает новые.
Говоря об особенностях современного очерка, А.А. Тертычный отмечает, что жанру «чаще всего свойственна документальная насыщенность, часто в ущерб художественности. Это, очевидно, вызвано тем, что исходный материал, то есть фактические события, о которых сообщает очеркист, часто настолько драматичен, сюжеты их настолько непредсказуемы, раскрываемые тайны настолько заманчивы, сенсационны, что сами по себе способны привлекать внимание читателя и восприниматься им на уровне информации, черпаемой из самых интересных художественных произведений. В этом случае потребность в интенсивной художественной переработке исходной информации нередко становится излишней» [4, с. 241].
Тенденции, отмеченные исследователем, в полной мере присущи и расследовательскому очерку. В арсенале инвестигейторов сегод-
ня имеются такие модификации жанра очерка, как судебный, путевой, проблемный. Жанровое своеобразие этих разновидностей очерковой формы можно проследить на конкретных примерах. В настоящей статье мы обратимся к анализу судебного очерка.
По классификации М.Н. Кима эта жанровая модификация относится к виду исследовательских очерков. «Характерной чертой данного вида очерка является реконструкция состава преступления, совершенного конкретным человеком или группой лиц... В судебных очерках дается не правовая оценка преступления (это прерогатива суда), а морально-нравственная оценка. Задача журналиста состоит в том, чтобы помочь людям разобраться в феномене человеческого зла, а главное - показать те условия и обстоятельства, которые привели человека к совершению преступления. К основным содержательным элементам судебного очерка можно отнести обрисовку морального облика преступника и анализ мотивов преступления. В нем могут быть рассмотрены различные авторские версии в объяснении состава преступления, детали и подробности уголовно наказуемого деяния, свидетельские показания и др. Весь этот многоплановый материал объединяется в судебном очерке авторским замыслом и идеей произведения» [1, с. 34].
Судебный очерк обычно пишется после того, как дело было рассмотрено в суде и по нему было принято решение. В расследовательской журналистике очерковый текст появляется благодаря собственным поисковым усилиям инвестигейтора и часто до суда, например как судебный очерк Л. Сапожникова «Провокация?..» (Журналист. - 1991. - № 1).
«Писательский» подход к изложению проявляет себя уже с первых строк очерка, начало которого содержит в себе почти детективную интригу: «“Вообще-то лучше будет, если вы не станете писать об этой истории!..”. Фраза, гвоздем застрявшая в памяти. Любопытно, что ее - слово в слово! - сказали мне три человека, понятия не имеющие друг о друге». В основе очерка лежит рассказ о перипетиях одного уголовного дела, возбужденного в отношении собкора «Учительской газеты» в Латвии В. Курмаева, обвиненного в разжигании межнациональной розни. Тщательно проведенное собственное расследование этого дела приводит Л. Сапожникова к убеждению, что обвиняемый не причастен к инкриминируемым ему преступлениям, а стал жертвой провокации, имеющей далеко идущие политические цели:
В своем журналистском расследовании я не ставил перед собой цели вмешиваться в юридические проблемы. Если и касался их, то постольку поскольку. Прежде всего меня интересовал нравственный аспект этого дела. И я убежден: независимо от судебного приговора, по которому В. Курмаев будет осужден. или оправдан.., уголовное дело № 81201088 - это схватка, где нет выигравших или проигравших, ибо на всех обрушилась провокация, проведенная под лозунгом «Цель оправдывает средства». Но этот лозунг, как показывают уроки истории, никогда не давал обществу ни Свободы, ни Демократии, ни Счастья. Все, что он может дать, - это агрессия и беспощадность.
«Дело Курмаева» не случайно привлекло внимание инвестигейтора. Оно было первым в СССР, когда против собкоров центральной прессы местные власти заводят уголовное дело по статье, предусматривающей наказание за разжигание межнациональной розни. Вместе с тем, спустя недолгое время, подобные «дела» стали типичными. Публицист сумел «нащупать» и показать в очерке ту болевую точку, которая с ужасающими темпами разрослась до размеров огромной опухоли, метастазы которой не излечены до сих пор. В «деле Кур-маева» отразились те процессы размежевания с Россией, которые привели к распаду СССР; в нем мы видим истоки современной политики Латвии в отношении русских и всего российского в своей стране.
В основу композиции очерка «Провокация?..» положено фабульное построение текста. «.Фабульное построение материала отличается от сюжетного тем, что основной заботой журналиста здесь является выделение наиболее примечательных событий, которые раскрывали бы то или иное социальное явление или проблему» [1, с. 110]. Фабульной основой очерка Л. Сапожникова стали события, положенные в основу уголовного дела, с одной стороны, и события вокруг этого дела -с другой. Хронология повествования - смещенная, время в очерке имеет сложную, многослойную структуру. Следуя логике своих рассуждений, автор переходит из настоящего в недавнее и даже далекое прошлое, при этом всегда возвращаясь в настоящее - к истории, которая «держит» весь текст.
«В очерках с нарушенной хронологией могут быть отображены различные периоды жизни героя. Например, повествуя о делах человека в настоящем времени, автор может обратиться к его прошлому. И наоборот. В каждом временном периоде очеркист может рассмотреть несколько эпизодов или действий, используя ассоциативный прием повествования» [там же, с. 114]. Эти жанровые возможности автор очерка «Провокация?.. » творчески использует с двоякой целью: во-первых, дать документальный рассказ о конфликтной ситуации, во-вторых, раскрыть характер главного героя - В. Курмаева.
Фактологическую основу очерка составили, прежде всего, документы: газетные публикации, протоколы допроса обвиняемого, постановление о привлечении в качестве обвиняемого (первая главка очерка так и называется - «Несколько документов для фабулы»), письма (дословно цитируются свидетельства школьников), «меморандум» рижских молодых патриотов и воззвание от имени «Интерфронта» (авторство которых было приписано В. Курмаеву, что повлекло привлечение собкора к уголовной ответственности), заключение лингвистической экспертизы, опровергающей авторство В. Курмаева, и др.
Отдельными вставками автор дает хронологию событий, которая все время прерывается размышлениями публициста о смысле и значении каждой подробности. Например: «Наверное, любой здравомыслящий человек
поинтересовался бы: а обратили ли внимание в Прокуратуре Латвийской ССР на эту тождественность листовок?». Стремясь удержать напряженное внимание читателя, автор расставляет в тексте своеобразные «крючки», столь характерные для детективной и приключенческой литературы: «Тогда, 23 августа 1987 г., В. Курмаеву, конечно же, невдомек было, что Валдис Турнис еще сыграет определенную роль в его судьбе»; «К пишущей машинке, а точнее, к двум машинкам В. Кур-маева, как и к фигуре Валдиса Турниса, мы еще вернемся». Как и полагается в хорошем детективе, автор открывает «все карты» лишь в конце, объяснив, наконец, роковую роль, которую сыграл в судьбе собкора Турнис.
Публицист, показывая нам личность обвиняемого, убеждает в том, что едва ли не главная причина той непростой ситуации, в которой оказался герой, кроется в особенностях его характера. «.Мне кажется, что на месте Владимира Курмаева должен был оказаться именно Владимир Курмаев. Почему? Потому что он, выражаясь на сленге, по-моему, умеет довольно легко подставляться». Что именно имеет в виду журналист, становится ясно из последующих главок. Перед нами складывается портрет журналиста с «бурным общественно-политическим темпераментом», который из благородных побуждений использовал подчас методы, «не лучшие с моральной точки зрения».
Средства обрисовки характера используются в очерке разнообразные:
- «Визитная карточка» обвиняемого предваряет все другие «способы» знакомства с героем. Анкетные данные героя автор очерка, как он сам признается, составил на основе газетных публикаций:
.47 лет. Родился в Казахстане. Отец по национальности татарин. Мать - русская, жена тоже русская. Приемная мать, фактически воспитавшая, была украинка. Среди ближайших родственников латыши, сербы, русские. В числе друзей в основном латыши, евреи, русские. В Латвии живет более 30 лет. Здесь окончил среднюю школу, потом университет, здесь похоронены приемные родители, здесь родился и вырос сын.
В сухих строчках анкетных данных обращает на себя внимание одна деталь: много
информации об интернациональных корнях и окружении героя. Думается, что публицист сознательно подчеркнул эти подробности, поскольку против В. Курмаева выдвинуто обвинение в разжигании межнациональной ненависти.
- Показ нравственного становления героя посредством параллели с судьбой его отца. Этот блок повествования распадается на две части. Сначала идет рассказ журналиста:
Идеалом для Курмаева всегда был отец. <.> Старый коммунист. Самоучка большого таланта: разговаривал на 8 языках, прекрасно пел, играл на нескольких музыкальных инструментах, великолепно читал стихи и сам писал их. Одно время возглавлял научно-исследовательский институт. Всего достиг, имея 2 класса образования. <.> Он и его товарищи бешено строили социализм... и мечтали о мировой революции. <.> Разве такой человек мог не стать идеалом для сына? <.> В 1937 году отца репрессировали.
Затем слово берет сам герой:
.теперь все время испытываю ощущение параллельности того, что происходило с отцом в 37-м и со мной сегодня.
Эти параллели В. Курмаев находит во всем, что связано с арестом: как проходил обыск, и что говорили следователи, боясь смотреть ему в глаза («“Ну, ладно, будем разбираться. Уведите!”. И не подал отцу руки»; «Ну, ладно, - сказал он, по- прежнему не смотря на меня, - будем разбираться!»); как повели себя товарищи («Мать рассказывала, что никто из друзей отца не сказал о нем плохого слова, но все как-то сразу растворились. Фактически со мной произошло то же самое.»).
- Самохарактеристики героя, передающие его психологическое состояние в разные моменты жизни:
.совсем другое началось, когда моя газета опубликовала . статью «На ошибках учатся?». Вот когда я почти физически ощутил, что такое слово травля ...
Я наблюдал за тем, как уверенно расхаживают они по корпункту, как беспардонно шарят по моей квартире, переворачивая и выгребая все, и ощущал свою полную беспомощность и зависимость от каждого их желания или движения. Это они были хозяевами моего жилища, а я всего лишь
его принадлежностью, наподобие унитаза или вешалки в коридоре .
- Фрагменты интервью с героем, посвященные обстоятельствам дела:
- Владимир Викторович, «меморандумы патриотов» напечатаны на ваших редакционных машинках?
- Да. И это главный аргумент обвинения. Но почему-то скрываются любопытные детали, связанные с этим фактом. Есть доказательства, что именно летом - осенью 1988 года (когда в Риге появились «меморандумы») в мое отсутствие в корпункт проникали посторонние люди. <.> Я многократно заявлял об этом следователям, просил разобраться. В ответ - полная пассивность.
- Вы сказали, что есть доказательства. Пока это, извините, слова.
- Нет, не слова. Имеющиеся в 15-м томе распечатки системы электронной сигнализации «Циклон». зафиксировали странные факты. <.>
- Прекрасно, Владимир Викторович! Вы пришли домой и все это проделали. В чем криминал?
- Маленькая неувязочка. С утра 20 августа до позднего вечера 22 августа 1988 года мы с женой находились за сотни километров от Риги <.>.
- Ну, по одному случаю судить .
- Отнюдь, отнюдь не один .
Приведенный разговор напоминает диалог подозреваемого с «добрым» следователем. Журналист не принимает заявления героя на веру, он требует доказательств. И эти доказательства В. Курмаев приводит достаточно убедительные - получается, что в его отсутствие кто-то воспользовался печатными машинками из корпункта, напечатав на них крамольные «меморандумы».
- Вставные эпизоды из биографии героя. Например, такой показательный случай: В. Курмаев вел факультативный курс журналистики в одной из рижских школ; ученики предложили написать письмо Председателю Гостелерадио Латвийской ССР с просьбой создать русскоязычную молодежную программу на Латвийском телевидении. «Коллективными усилиями был создан черновик. В. Курмаев перепечатал его набело, а чтобы ускорить процесс, подписал уже готовое письмо фамилиями девятиклассников и отправил его по назначению». В другой раз герой рассылает собственные комментарии директорам
русских школ Риги от имени выдуманных организаций. На вопрос очеркиста, что помешало ему подписаться собственным именем, В. Курмаев ответил: «Мне казалось, почему бы не прибегнуть вот к такой форме журналистского эксперимента. Тут речь не столько о категории анонима, сколько псевдонима.».
Вставные эпизоды из жизни героя играют роль «детали», позволяющей более объемно показать героя с разных сторон. Личность главного персонажа предстает далеко неоднозначной, и становится понятно, почему, например, многие поверили в то, что В. Курмаев совершил преступление.
- Автор характеризует героя, сообщая свое впечатление о нем, комментируя его поступки. Например, анализируя случай с письмом от школьников, очеркист делится с нами своими размышлениями:
.если по «гамбургскому счету», эпизод с письмом содержит если не юридический, то нравственный криминал. Это пример того, как В. Кур-маев ухитрялся подставляться. <.> Вроде бы мелочь: написал своей рукой фамилии ребят вместо того, чтобы указать, что он, В. Курмаев, подписывает письмо своей фамилией, но от имени и по поручению 9 «А» класса. Что это? Легкомыслие? Наивность? Но, может быть, совсем другое: привычка журналиста-профессионала ставить чужую подпись вместо своей, привычка к «заавторству»? .Подумаешь, поставить чужую фамилию! Для пользы дела же, во имя благой цели!
Пытаясь разобраться, причастен ли герой к преступлению, Л. Сапожников рассуждает логически, сопоставляет факты. Очень эффектно выглядит вставной анекдотический случай, показывающий абсурдность обвинения, основанного на том, что «меморандумы» были отпечатаны на машинке В. Курмаева.
В одной московской вспомогательной спецшколе-интернате была совершена кража. Милиция сразу узнала, кто украл костюм. Вором оказался учащийся-олигофрен. Он надел на себя новый костюм, а свой, старый, оставил тут же, на стуле. И ушел. Очень характерно для поведения малолетнего дебила.
Рассказав этот случай, автор показал абсурдность выводов следствия:
В. Курмаев потому и несет спокойно в ОВИР документы, отпечатанные на своей машинке, что понятия не имеет о том, что крамольные листовки. тоже отпечатаны на его машинке!
Как говорит сам Л. Сапожников, в первую очередь его интересовал нравственный аспект конфликта. В очерке представлены, по крайней мере, четыре стороны, участвующие в конфликте: сам собкор «Учительской газеты», его коллеги, официальные власти Латвийской республики и те, кто организовал провокацию. Герой рисуется как жертва, власти, в принципе, тоже оказываются жертвой, так как действуют по той «программе», на которую рассчитывали провокаторы; коллеги «отмолчались», «что в тех условиях было похоже на отмежевание от своего товарища»; «провокаторы» достигли своих целей. «Дело Курмае-ва» стало той спичкой, которая запалила пожар межнациональной розни, отчего подняли голову националисты, начали сносить памятники советским воинам. Этот процесс стал необратимым.
«В очерках со смещенной хронологией наряду с событием, отображающим некий фрагмент действительности, может присутствовать и метасобытие» [1, с 114], - отмечает М.Н. Ким. Метасобытием является та поисковая работа журналиста по изучению действительности, которая находит свое отражение в тексте очерка. По наблюдению Л. М. Майдановой, эпизоды метасобытия «могут насыщаться элементами метатекста, то есть пояснениями, почему об этом говорится теперь, а не после или раньше, о чем будет сказано в следующих строках, и т. п.» [2, с. 136]. В очерке «Провокация?..» метасобытием является журналистское расследование, проведенное Л. Сапожниковым, основные вехи которого находят отражение в тексте.
Выписанные в репортажном стиле эпизоды наглядно показывают, как проходил процесс сбора информации:
Приехав в Ригу, я, разумеется, перво-наперво позвонил в Прокуратуру Латвийской ССР. Голос начальника следственной части. звучал официально-доброжелательно: «Извините, но дело уже передано в Верховный суд республики». Пошел туда. Принял моложавый блондин с пышными усами. Тоже был весьма корректен.
Публицист посвящает читателя в свою творческую лабораторию:
Мне не раз доводилось проводить журналистские расследования. И я для себя четко уяснил: .хочешь вытащить всю цепь случившегося, найди ее первое звено.
Пытаясь разобраться в этой истории, я, естественно, переворошил республиканские журнально-газетные публикации, хоть каким-то боком касавшиеся данной коллизии.
Автор в очерке - не только активно действующее, но и активно размышляющее лицо. Ход авторских рассуждений постоянно обнажается, логика прозрачна и убедительна. Благодаря этому качеству текст по своей логической структуре близок к статье. Свои умозаключения автор порой облекает в образную форму, прибегает к параллелям и ассоциациям («а был ли мальчик?»; «пружина патефона закручена до предела. Пластинка поставлена и пущена. “Дело Курмаева” зазвучало по Прибалтике»; «по-моему, эта мысль по своей сложности и глубине равна произведению, полученному от умножения два на два»; «не знаю, как будет оправляться от такого нокдауна следствие. Вообще-то это больше похоже на нокаут»).
Логически развивая выводы следствия, публицист прибегает к иронии и самоиронии:
Верю, верю, что тщательно проверили, как не верить, если КГБ говорит. Но. Вот мучают меня вопросы, и ничего с собой поделать не могу. Ведь мы как долгие годы жили? Верить-то верили, а вопросы все равно мучили. Когда один на один с собой оставались. Потому и думаю сейчас: как быть с тем, что ни на одном из инкриминируемых В. Курмаеву «меморандумов» и конвертах из-под них нет отпечатков его пальцев? И тут же сам себе щелчком по носу: глупый ты человек, он предусмотрительный был, в перчатках, видать, действовал. Ха-ха, какой же он предусмотрительный, если, можно сказать, сам в КГБ с уликами против себя - через ОВИР! - сунулся? Нет, что-то тут не вяжется, как любил говорить разведчик Штирлиц.
Так, шаг за шагом, улика за уликой на глазах читателя «разваливается» «дело Кур-маева». В этой «маске» простачка Л. Сапожников высказывает одну из собственных версий случившегося:
Не сами же, черт возьми, чекисты лазили в окошко или отмычкой открывали дверь, чтобы проникнуть в квартиру! Нет, нет, чекисты не могли себе такого позволить, ну, а если бы вдруг бес попутал, наверняка бы грязные следы с серого войлока постарались убрать. А может, на это и был расчет? Все же сразу решат, что это не КГБ, раз грязные следы на светлом войлоке остались...
Понимая, что подобная версия звучит как крамола (1999 год!), автор как бы извиняется за свои предположения:
Вот до чего может разыграться авторская фантазия, аж в дрожь бросило от подобного предположения.
Мы выбрали для анализа судебный очерк Л. Сапожникова «Провокация?..» не потому, что он типичен для современной российской расследовательской журналистики. Нельзя сказать, что такие тексты встречаются часто. Для нас он был важен и интересен прежде всего тем, что демонстрирует те потенции жанра, которые заложены в судебном очерке и адекватно отражают потребно-
сти инвестигейторов в их поисках оптимальной формы для репрезентации результатов своих расследований.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Ким, М. Н. Очерк: Теория и методология жанра / М. Н. Ким. - СПб. : Лаб. оперативной печати фак. журналистики СПбГУ, 2000. - 168 с.
2. Майданова, Л. М. Структура и композиция газетного текста (средства выразительного письма) / Л. М. Майданова. - Красноярск : Изд-во Краснояр. ун-та, 1987. - 178 с.
3. Тананян, О. Ю. Очерк как род нравственной проповеди в советской печати / О. Ю. Тананян // Жанры в журналистском творчестве : материалы науч.-практ. семинара «Современная периодическая печать в контексте коммуникативных процессов» (Санкт-Петербург, 19 марта 2003 г.) / отв. ред. Б. Я. Мисонжников. - СПб. : С.-Петерб. гос. ун-т, 2004. - С. 57-61.
4. Тертычный, А. А. Аналитическая журналистика: познавательно-психологический подход / А. А. Тертычный. - М. : Гендальф, 1998. -256 с.
