CC BY
35
сиба на два одноименных региональных управления. Название «Дальневосточная республика» отражает, на наш взгляд, не только исторический прецедент существования этого государства в составе РСФСР в период гражданской войны и необходимость сохранения исторически сложившихся «топонимов» территорий — краев на Дальнем Востоке, но и право населения российских территорий образовывать суб-федеральные структуры республиканского типа (до сих пор по советской инерции имеют место лишь национальные республики). Кроме того, этот регион действительно нуждается в более «солидном» представительстве за рубежом с предоставлением ему центром дополнительных (даже в сравнении с другими намечаемыми краевыми структурами) полномочий с целью более эффективного взаимодействия с регионами зарубежных стран и с самими иностранными правительствами. Примером здесь могут служить широкие внутренние и внешнеполитические полномочия генерал-губернаторов Восточной Сибири и Приамурья.
Формирование Восточно-Сибирского края может иметь целый ряд положительных эффектов для развития хозяйства Иркутской, Читинской областей и Республики Бурятии. Прежде всего, это позволит, на основе использования механизмов государственного регионального программирования, более интенсивно развивать транспортные и энергетические инфраструктуры. В первую очередь речь идет о координации процессов освоения природных ресурсов, развития базовых отраслей хозяйства включая энергетическую, транспортную, лесную, горнодобывающую, металлургическую и другие отрасли промышленности в зоне, тяготеющей к Байкало-Амурской магистрали. Кроме того, усиливаются возможности хозяйственной экспансии предприятий Восточной Сибири на рынки сопредельных стран, в первую очередь Монголии и Китая.
Сказанное в полной мере относится и к Дальневосточному региону, также нуждающемуся в современный период в особом режиме социально-экономического развития.
Н.В. МАЛЬЧУКОВА
кандидат философских наук, доцент Иркутского государственного университета
ИСЧИСЛИТЕЛЬНАЯ ПРИРОДА ЯЗЫКА КАК ОСНОВАНИЕ ОБОБЩЕННОЙ ТЕОРЕТИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ КОНЦЕПЦИИ
Исследования в области философии языка в настоящее время обнаруживают тяготение к такой общей ориентации, в основе которой лежит обращение к явлениям сознания, призванным объяснить как реальные, так и перспективные реализации языка. Многолетнее неприятие концептуализма, кладущего в основу объяснения функционирования языка мыслительные процессы, сейчас все явственнее сменяется признанием того, что без обращения к явлениям сознания и мыслительных процессов вряд ли возможно адекватное объяснение природы языка и его многообразных реализаций. Говоря иными словами, изгнание психологизма, ранее имевшее место не только в логическом анализе языка, но и в теоретической лингвистике, сменяется реабилитацией его методологических возможностей.
Как шаг на пути к преодолению тавтологического понимания языкового употребления (когда значение выражений объясняется их
употреблением, а употребление — самим конкретным употреблением) это явление заслуживает положительной оценки. Однако сразу же обнаруживается, что необходимо удовлетворительное объяснение оснований функции сознания и мыслительных процессов. А так как это объяснение непременно возвращает нас к учету принципа единства языка и мышления, то становится понятно: чтобы избежать возможности новых тавтологий, следует выйти на соответствующее преобразованное истолкование как оснований сознания, так и языка. Имеет смысл искать такое истолкование на путях использования общесемиотической трактовки понятия «язык» (ею охватываются как лингвистическая форма языка, так и долингви-стические его разновидности), а также принятия во внимание универсальности исчислитель-ных процедур, связанных с преобразованием и получением информации в рамках любых нервных процессов. Начнем реинтерпретацию
© Н.В. Мальчукова, 2005
оснований функции сознания и языка под этим углом зрения, обратив внимание на проблемные аспекты темы сознания.
Современные трактовки проблемы сознания имеют возможность реализовать целый ряд преимуществ, предоставляемых серией новейших научных дисциплин, таких как нейрофизиология, нейролингвистика, семиотика, кибернетика и др. Главное в этих преимуществах — системно-метасистемная ориентация в понимании феномена сознания и интеграционные возможности. И хотя собственно философский уровень интерпретации сущности сознания наталкивается на весьма явные затруднения, именно эти новые научные области в сочетании с принципами и идеями классической философии способны дать возможность преодоления трудностей. Вот некоторые наиболее характерные сложности: как выявить общеобязательные, нормативные признаки сознания, избегая в то же время его субстанциализации? Или: как совместить универсальные его характеристики с субъективностью, бытийственностью, функциональностью? Известно, что попытки разрешения первой из них дают одностороннюю рационалистическую картину сознания (логицизм), сводя его сущность к логически-интеллектуальной стороне; во втором случае результаты различаются: либо сознание отождествляется с бессознательно реализующимися в языке рационализированными структурами, либо считается, что оно программируется произвольными наборами языковых игр (структурализм, феноменология, лингвистическая философия)1.
Когда речь идет о преодолении подобных противоречий, нельзя не обратиться к довольно известным в философии методологическим традициям, так как именно они обеспечили в новейшее время обновление, результативность и широкую представленность исследований сознания в связи с проблемой языка, хотя не во всех случаях эти исследования завершались однозначно положительными выводами. Нам представляются вполне «работоспособными» и перспективными такие ориентации философии И. Канта, как представление о различных уровнях сознательной реализации человека (опыт, рассудок, разум, теоретический разум, практический разум), а также понимание осознания человеком пространства и времени как априорных психических функций. Если говорить о первой ориентации, то она, несмотря на некоторую абстрактность и аналитическую жест-
кость подразделений сознания, вполне оправданна, так как воспроизводит специфику его модусов, характерных для разных направлений интеллектуальной деятельности человека, а следовательно, и знаково-кодовых систем, оформляющих эти модусы. Вторая же ориентация (априорность чувственных и интеллектуальных познавательных форм), если ее освободить от того радикализма, которым она наделена знаменитым философом, действительно помогает глубже понять природу сознания через относительную априорность знаково-кодовых форм, иерархия которых и составляет возможность сознания, обеспечивая информационную свободу субъекта и достижение им в ходе применения знаковых систем объективных, неаприорных результатов.
Рассматривая более подробно значение этих результатов, нелишне обратить внимание на генезис сознания в его связи с трансформирующимися знаково-кодовыми системами. Понятно, что в генетическом аспекте сознание вряд ли когда-нибудь нам будет дано во всей подлинности, однако то, что на сегодня известно, способно привести к ряду довольно правдоподобных предположений. Одно из таких предположений связано с результатами, полученными в области психологии познавательных процессов. Здесь экспериментально было доказано, что на уровне сенсорного воспроизведения действительности принципы кодирования информации у человека и высокоразвитых животных являются одинаковыми, а именно: в основе кодировок и перекодировок лежат процессы обобщения и переноса кодовых фигур в ходе решения пространственно-ориентировочных задач и задач на определение нестандартного объекта в наборе стандартных объектов в процедурах обучения. По сути дела, животные, как и человек, реализуют операцию обобщения способа решения задачи и экстраполяции этого способа (при дополнительном его видоизменении и обобщении) на предъявляемую новую за-дачу2. Тут целесообразно отметить три обстоятельства: обучение животных (обезьян, крыс) — упорядоченному движению слева направо, слева направо и обратному ему — происходит на основе приобретения ими формы симметричного обобщенного нервного кода, что и позволяет животному быстро переориентироваться при необходимости перемены направления движения; обобщение этого рода, как и обобщение, проводимое в случае
определения нестандартного объекта, основывается на отношениях логического типа, т.е. эквивалентности, вхождении в класс; эти операции осуществляются животными, разумеется, вне всякого допущения у них рефлексии пространства и времени, да она в этом случае и не требуется. Выработка принципа решения задачи происходит автоматически в рамках отношений «больше—меньше» и порядка следования действий.
Важно в этих результатах отметить другое, а именно то, что на уровне животных складывается (в виде возможности) обобщенный нервный механизм — материал кодирования, который физиологи высшей нервной деятельности животных нередко склонны считать языком сенсорного воспроизведения действительности. Вот этот-то исходный язык как для отдельного животного, так и для их поколений является априорным. Априорность его состоит в том, что он представляет собой своеобразное родовое достояние животных — общее знаковое средство решения стандартных и нестандартных поведенческих задач. Понятно, что это исходное средство выражает результат длительного пути развития нервно-физиологического аппарата животных и экологической генетической его наработки и настройки. Но надо повторить, что по отношению к конкретному животному и конкретному их поколению этот знаковый процесс высшей нервной деятельности является априорным, и именно это свойство обеспечивает достаточно высокую приспособительную мобильность, а также обозначает в генетическом отношении важный этап на пути к возникновению рефлексии (сознания) у непосредственных предков человека — предгоминид.
Дедуктивный исчислительный процесс в рамках поведения животных осуществляется в пределах строгой аддитивности и симметричности. Это выражается в том, что экспериментальная ситуация «лабиринта», например, задает определенное, равное разделение единиц движения и их отрицаний (правое — левое, правое — левое). В случае же с определением положительной карточки — подразделение их на черные и белые, но одинаковые во всех других отношениях карточки.
Обычный естественный язык генетически и актуально содержит все базисные признаки сознания. Будучи весьма сложным набором необходимых концептуальных схем, парадигм, категорий, он служит сверхэффективным сред-
ством воспроизведения действительности. Тем не менее для конкретного субъекта (индивида, поколения) он априорен в тех же отношениях, что и были отмечены ранее для языков сенсорной обработки информации. В этом языке наследуется исчислительный логический механизм прежних кодов, но здесь он уже обладает другими особенностями и качествами. И именно эти особенности и качества в самом их начале — свидетельство становления «Я», т.е. «проявления» (здесь удобна аналогия с фотографическим проявлением) сознания.
Отметим некоторые из этих качеств. В обычном языке имеется так называемая де-иктическая лексика, в частности слова, соотнесенные с пространственно-временными отношениями, имеющие неопределенные, весьма общие значения («здесь», «там», «сейчас», «потом»)3. Эти слова выражают подвижные свойства реальных пространства и времени и в то же время указывают, с одной стороны, на генетическую общую концептуальную наработку представлений о пространстве и времени, с другой — на субъективную относительность пространственно-временных идентификаций объекта. Говоря иными словами, один и тот же предмет, индивид бывают в бесчисленных ситуациях «здесь» и «там», «сейчас» и «потом», которые не нуждаются в применении стандартной меры, но в то же время при необходимости могут быть измерены. Это уже не определенная запрограммированная аддитивность, а всякий раз по-новому оцениваемая пространственно-временная определенность. Такая богатая сетка категорий и отношений (времени, рода, па-дежности и т.д.) означает становление субъект-ности, т.е. индивидуальных предпочтений и выбора. Однако данная «технология предпочтений и выбора» снова реализует исчислитель-ный механизм теперь уже более высокого порядка, включающий исчисление подчиненного уровня. Подобная возможность разнообразных определений места-времени объекта неизбежно предполагает наличие инстанции, осуществляющей эти определения. Эта инстанция и есть «Я», т.е. субъект, сознание. И это еще не все. Можно предположить, что такая новая переменная исчислительность, требующая более сложных познавательных операций (еще более усложняющихся в научной реализации сознания), — один из существенных путей формирования отношения ценности и операций оценки4. Возникшие новые отноше-
ния ценности и оценки, будучи принципиально важным компонентом сознания универсального значения, получают и специфическую сферу своего функционирования в лице этики и эстетики и соответствующих им языков.
Наши соображения об исторически меняющихся формах исчислительности имеют довольно яркие случаи подкрепления, проявляющиеся на разных ступенях развития языка. Так, анализируя развитие отношения принадлежности (притяжательности) в предложениях реликтовой формы языка немепу, И.И. Мещанинов приводит такой дословный перевод предложения с этого языка: «Ты берешь меня — лошадь», когда имеется в виду «ты берешь мою лошадь»5. Такая архаичная форма выражения притяжательности есть проявление простой аддитивности, близкой к характеристикам «работы» языка высшей нервной деятельности. А теперь напомним, что именно на исчислитель-ную природу обычного разговорного языка опирался Аристотель в разработке своей силлогистики как исторически первой теории дедуктивного вывода (от лат. deductio — выводить, счислять). Но вот принадлежащий ему же анализ природы этических свойств добродетельного человека и его поступков, реализующий исчислительность избытка или недостатка при переходе от золотой середины к пороку, обнаруживает уже другую сущность. Сошлемся только на один фрагмент рассуждений Аристотеля: «...осуждения заслуживает не тот, кто немного отходит от совершенства, будь то в сторону большего или меньшего, а тот, кто далеко отходит, ибо такое не остается незамеченным. Не просто дать определение тому, до какого предела и до какой степени [нарушение меры] заслуживает осуждения; так ведь обстоит дело со всем, что относится к чувственно воспринимаемому, а все это — частные случаи и судят о них, руководствуясь чувством»6. Казалось бы, соображения о середине, большем и меньшем соседствуют с простой аддитивностью. Однако это совсем не так. И приведенный фрагмент, и многие другие свидетельствуют о том, что Аристотель выходит далеко за пределы исчислительности логики высказываний. Здесь имеются и приближение к представлению о бесконечно малых величинах, и начала сложного диалектико-логического анализа. А все это уже высокие сферы творческой самореализации «Я».
Итак, ограниченная априорность знаковокодовых средств благодаря обеспечиваемой
ею высокой их оперативности является одним из условий порождения сознания в ходе эволюции живой материи. В то же время признание такой априорности и эволюции «исчисли-тельных технологий» может служить полноправным объяснительным принципом генезиса и функций речевой формы языка.
Что же касается принципа множественности уровней реализации сознания и множественности соответствующих этим уровням знаково-языковых средств (опыт и формально-логические операции; наука и аналитические и синтетические суждения; этика, эстетика и суждения долга, вкуса, оправданности художественной игры), то и он принципиально важен в достижении объективных результатов при анализе сознания. С позиций этого принципа «полно-представленное» сознание есть взаимодополнение и взаимоперевод различных знаковоязыковых средств. Причем в конкретных ситуациях проявления сознания присутствуют необходимые элементы всех этих средств при особом акцентировании того или иного из них: преимущественность сенсорно-образного обязательно предполагает освещенность его интеллектуально-логическим, а последнее «оживляется» сенсорно-образным. В то же время в любом сознательном акте присутствуют как своеобразное метаотношение оценка и критика. Не случайно названия всех основных произведений философской системы И. Канта начинаются со слова «Критика.».
В заключение в качестве вывода можно предложить следующие положения:
1. Вместе с изменением словесного языка общего употребления, имеющим основанием более ранние долингвистические формы языка, эволюционируют и формы исчислительно-сти. Этот процесс развития форм знаковых систем с их исчислительностью (на основе инвариантности исходных форм) приводит к естественному становлению сознания и фундаментальной формы языка — естественному языку. Последний, будучи богатейшим арсеналом «исчислительных технологий» самой различной природы, может быть и является универсальной базой других прогрессивных «исчислительных технологий» или во всяком случае содействует их появлению.
2. Выступая сущностным основанием обновленной теоретико-лингвистической концепции, предложенная трактовка языка и сознания позволяет преодолеть формализм и психологизм имеющихся концепций, синтезиро-
вать их. Такая трактовка способна обеспечить более целостное видение языково-мыслительных процедур, имеющих основу в постоянном единстве — взаимопереходе знаково-исчислительных процессов, когда каждая нижележащая ступень в целом содержит необходимые предпосылки для саморазвертыва-ния. Это саморазвертывание обретает различные пути дифференциального уточнения и углубления, а следовательно, постоянного проявления «Я» — сознания.
3. Обновленная теоретико-лингвистическая концепция, таким образом, объединяет генетический, функциональный, системно-метаси-
стемный способы видения такого сложнейшего объекта, каковым является язык.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Проблема сознания в современной западной философии. М., 1989.
2 Брунер Дж. Психология познания. М., 1977.
3 Tugendhat E. Vorlesungen zur Einführung in die Sprachanalitische Philosophie. Frankfurt/M., 1976.
4 Ивин А.А. Логико-философское исследование ценностей // Исследования по неклассическим логикам. М., 1989.
5 Мещанинов И.И. Проблемы развития языка. Л., 1975. С. 162.
6Аристотель. Соч. М., 1984. Т. 4. С. 93-94.
Л.А. БОГОДЕЛЬНИКОВА
кандидат философских наук
СВОБОДА КАК САМООТКРОВЕНИЕ БЫТИЯ
Проблема соотношения свободы и бытия — одна из главных в философии. Если видеть в свободе не самоценность, а прежде всего условие возможности творчества человеческой личности, в котором заложены смысл и назначение человека, то в свете такого понимания свобода, по самой своей сущности, предшествует совершаемым свободно актам, ибо свобода первичнее своих проявлений. «Бытие — это не просто существование вещи, а то, что существует в зазоре между задаваемой формой (или понятием) творения и его потенциальной формой или новым творением»1. Действительно, бытие в таком понимании становится тем, чему постоянно необходима определенная подпитка для того, чтобы длиться; такой подпиткой, или основой бытия, и становится свобода. Чтобы реализовать новое творение, нужно начать движение в эту сторону. Чтобы начать движение, нужно хотеть его сделать, невозможно заставить хотеть, можно заставить сделать, но заставить желать невозможно; именно в этом случае свобода становится причиной бытия, возможностью реализовать намерение. Значит, можно утверждать, что свобода предшествует бытию, так как является основой человеческих стремлений и их главной целью.
Толкование бытия многообразно. По мнению И. Канта, бытие зависит от познания. Философия жизни утверждает, что бытие — это жизнь и потребности ее возрастания. Философия ценностей объявляет ценности предельным основанием мира. Философская ан-
тропология рассматривает бытие как способность человека выходить за свои собственные пределы и тем обосновывать все сущее. Марксистская философия отождествляет бытие с материей, утверждая, что бытие «вообще есть открытый вопрос, начиная с той границы, где прекращается наше поле зрения». Бытие есть только то, что может быть определено научным, рациональным знанием и практикой. Оно есть объективный мир (природа и общество), данный человеку в его предметно-практической деятельности.
Основной недостаток традиционного подхода к пониманию бытия, характерный для классической философии и для научного познания XIX в., состоит в том, что бытие фиксируется в плане противопоставления субъекта и объекта, причем бытие приписывается именно объекту, а субъект остается как бы вне бытия, является вторичным по отношению к бытию. Заслуга немецкого идеализма заключается в том, что в нем субъект впервые признается источником бытия. Позднее представители философии постмодерна понимали человеческое бытие в мире как «абсолютную открытость», «чистую дыру в мире», «отсутствие смысла», т.е. бытие человека — ничто. Они как будто бы боялись соотнесенности с центром, смыслом. Бытие для них — абсурд, хаос, бессмысленность, неопределенность. Такое представление о бытии изначально деструктивно. Однако бытие человека может рассматриваться не во внешнем, а во внутреннем, личностном выражении. При таком рассмотрении бытия полет
© Л.А. Богодельникова, 2005
