CC BY
131
УДК 808.1
ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫЙ СПОСОБ ИЗОБРАЖЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ЭПОХИ 1953-1996 гг. В РОМАНЕ Л.Е. УЛИЦКОЙ «ЗЕЛЕНЫЙ ШАТЕР»
© Варвара Сергеевна ВУКОЛОВА
Тамбовский государственный технический университет, г. Тамбов, Российская Федерация, аспирант, кафедра русской филологии, ассистент кафедры русской филологии, e-mail: var.varina2010@yandex.ru
Рассматриваются принципы изображения исторических событий в романе Л.Е. Улицкой «Зеленый шатер», доминантным из которых является принцип литературоцентричности, заключающийся в сопоставлении авторского видения смысла исторической эпохи с интерпретацией его гениями русской классики. Доказывается путем филологического анализа текста романа, что выдвинутые исследователями ранее четыре инварианта литературоцентричности изображения истории в творчестве Л.Е. Улицкой по сути сводятся к единому символико-интертекстуальному варианту, в который входят и мифологический, и библейский, и литературно-классический интертекстуальные контексты, создающие эффект «вписанности» истории России во всемирную историю человечества. Обосновывается нетипичность (единичность) приема остранения, т. е. показа исторических реалий глазами иностранцев; уточняется принадлежность слов-наименований к разряду одного из видов интертекстуальности; расширяется хронологический анализ исторических этапов послесталинской эпохи, изображенных интертекстуальным способом в романе Л.Е. Улицкой «Зеленый шатер». В результате делается основной вывод, что такое широкое обращение к Библейско-литературному контексту с целью изображения событий русской истории обладает жанрообразующими тенденциями: роман «Зеленый шатер» может быть определен как филологический роман.
Ключевые слова: литературные реминисценции; библейские аллюзии; мифологические интерпретации; принципы историзма; бытовые и бытийные детали повествования.
Л.Е. Улицкая уже названием своего интервью «Я рассказчик своего времени», посвященного истории создания романа «Зеленый шатер», определила историзм как главенствующую идею произведения [1, с. 438]. Основным поэтико-философским принципом Л.Е. Улицкой при отображении исторических вех развития советского государства и постановке проблемы личности в истории является демонстрация инвариантов понимания событий и фактов персонажами посредством широчайшего применения приема интертекстуальности. Литературоцентричность как характерная черта стиля писательницы была впервые подмечена исследователями И.М. Поповой и О.В. Максимовой в статье «Не в подворотне живем, а в истории». Ли-тературоцентричность изображения исторических событий в романе Л.Е. Улицкой «Зеленый шатер» [2, с. 1-7].
Авторы статьи в основном верно указали на то, что в творчестве Л.Е. Улицкой присутствует авторское ощущение глобальной ли-тературоцентричности русской истории XVШ-XX вв. Было отмечено, что изображение исторических событий послесталинской эпохи наиболее полно воплощено в романе
«Зеленый шатер» в нескольких инвариантах: 1) посредством диалогической интертекстуальной коммуникации с предшествующей художественной литературой; 2) через символическую метафоризацию объектов культурного наследия; 3) путем приема остране-ния, т. е. некоего взгляда извне восприятия российских исторических реалий представителями иностранных культур; 4) введением особых интертекстуальных наименований, несущих намеки на аналогию между историей России и прогрессом других стран. Эту классификацию можно взять только за основу, но ее необходимо уточнить и скорректировать.
Рассмотрим сначала, каким образом «изображение исторических событий в романе «Зеленый шатер» Л.Е. Улицкой происходит посредством диалогической интертекстуальной коммуникации с Библией и художественными произведениями русской классики и современности» [2, с. 1]. О подобной диалогичности как о необходимом условии развития культуры писал М.М. Бахтин в своей работе «Эпос и роман (о методологии исследования романа)» [3, с. 194]. Действительно, во все времена русская культура
имела признаки литературоцентричности, а художественная литература была «исполнена» принципами подлинного историзма.
В «Зеленом шатре» знатоком русской культуры и истории является Виктор Юлье-вич Шенгели - учитель литературы, с появлением которого в души главных персонажей романа Михи, Сани и Ильи входит не только любовь к русскому Слову, но и понимание истинного смысла русской Истории.
Действительно, Виктор Юльевич всегда представлял детям историческое событие не только через архивные документы, но и через отображение истории в художественном тексте. Например, освободительную борьбу против поляков, ярко изображенную в «Тарасе Бульбе» Н.В. Гоголя, В.Ю. Шенгели представлял и через стихи Петра Вяземского о Гоголе. В результате на уроках литературы история России начала XIX в. отразилась одновременно: и в литературном дискурсе; и через созерцание архитектурных памятников старой Москвы (как «великолепие и благо-порядок дома Сани», бывшей усадьбе Апраксиных-Трубецких, напоминавшей об аристократической культуре Российской империи этого периода); и в приводимых учителем неизвестных фактах русской истории.
Учитель литературы водил молодых героев романа по многим историческим местам Москвы, воспроизводя для них историю декабризма, романтизма, реализма, символизма, модернизма с точки зрения интерпретации истории, изображения исторических событий во всей русской культуре. Мальчики как будто видели прошлое сквозь призму событий, воссозданных в произведениях русской литературы от А.С. Грибоедова и до И.А. Бродского.
Для Л.Е. Улицкой, действительно, были важны и «вписанность персонажей в историю», и чувство личной причастности к историческому процессу, выраженное мыслями Михи: «Не в подворотне живем, в истории. И Пастернак по этому переулку ходил каких-то двадцать лет тому назад. А сто пятьдесят лет тому - Пушкин... И мы тут проходим, огибая лужи» [4, с. 515]. Процесс постижения истории происходит «через метафорическую символизацию объектов культурного наследия», указанную коллегами как второй инвариант. В нашей статье «Аксиологический потенциал прецедентного феномена М. Во-
лошина в романе Л.Е. Улицкой «Зеленый шатер» мы уже анализировали эту «историческую вписанность» Михи, Ильи и Сани, которую подростки ощутили, изучая поэзию Мак-симилияна Волошина, сопоставляя исторические события Октябрьской революции и Гражданской войны послесталинской эпохи [5].
Писательница часто опирается на взгляды и мысли русских философов и писателей об особенностях историзма в России. В предисловии к книге «Детство 45-53: а завтра будет счастье» Л.Е. Улицкая четко выразила свои взгляды на исторические процессы: «Ни история, ни география не имеют нравственного измерения. Иногда мы говорим: «жестокие времена. Но все времена по-своему жестоки. И по-своему интересны. Время создает определенные человеческие характеры, а что определяет характер времени? Вот неразрешимый вопрос!» [6. с, 5]. Для определения русской ментальности, которая влияет на характер времени, автором романа приводятся слова Н. Бердяева и А.С. Пушкина о сильной поляризации черт типичного характера русского человека, в котором совмещаются стремления к деспотии и монархи; склонность к жестокости и доброта, равнодушие к долгу и стремление к справедливости и правде; презрение к человеческому достоинству и особая русская чесь.
Закономерно, что Л.Е. Улицкую не раз называли «очень внимательным свидетелем эпохи, ее цепким наблюдателем и интерпретатором». С этим вполне можно согласиться, читая ее роман «Зеленый шатер» [6, с. 6]. Но каждый писатель интерпретирует историческое событие сообразно со своим опытом, знаниями, особенностями личности. Для Л.Е. Улицкой, на наш взгляд, более точным и правильным было описание событий посредством символизации ветхозаветного и новозаветного понимания исторического процесса, отраженные в русской классической литературе.
Если проследить за хронологической последовательностью изображенных в романе «Зеленый шатер» эпох, то становится очевидным, что пролог посвящен такому судьбоносному для русского народа событию, как смерть Иосифа Сталина (март 1953 г.), а финал - смерти поэта Иосифа Бродского (январь 1996 г.). Историческая эпоха, названная писателем «прекрасной», композиционно
окольцована, «ограничена двумя точками» [7, с. 6], смертями двух гениев с одинаковым именем Иосиф, что означает в переводе с древнееврейского языка «приумножение» [8, с. 24]. Очевиден «говорящий» характер имен этих исторических персонажей: Иосиф Сталин - «приумножил» не только мощь России, но и страдания и гибель многих милионов людей. Иосиф Бродский - «приумножил» творческий потенциал Русского слова. В конечном смысле оба они «приумножили» славу России. Эпоха, таким образом, без иронии может быть в целом названа «прекрасной».
Сюжетная основа в романе воссоздана с помощью приема кинематографичности изображения. В начале повествования параллельно представлены четыре сцены разного восприятия вести о смерти советского вождя, контрастные тому искреннему отчаянию, которое проявили толпы москвичей, участвовавших в похоронах Сталина. В преамбуле параллельно представлены все оттенки чувств: страха, ужаса, презрения и скептицизма (Тамара, ее мать и бабушка); отчаяния и глубокого цинизма (Галя и ее родные); равнодушия (Оля и ее официозная мать); освобождения и облегчения (Виктор Юльевич).
Образ Сталина дан через мифологический и библейский контексты. Глава о похоронах тирана названа «Дети подземелья», и вождь всех народов предстает как «подземное чудовище». Так воспринимает исторические события учитель: «Умер тиран. Существо древней породы, из подземного мира, страшное, сторукое, стоглавое. С усами» [4, с. 56]. Также в унисон мифу описывал день похорон повествователь: «Над городом стоял ужас - древний, знакомый лишь из греческой мифологии. Какая-то подземная прорва излилась наружу, угрожая любой человеческой жизни» [4, с. 72].
Подобным же образом видит событие и Илья, фотографирующий похороны вождя с крыши дома: «древнее языческое пение», «страшный гул, вой, крики», несется «смертоносная толпа», захватывая всех в «смертельный водоворот». Илье кажется, что улица - это черная река, «головы людей сверху казались завитками меха и шевелились, как шкура какого-то жуткого животного». Со второго этажа вид толпы изменился: «Головы, как темные камни, плотно прижатые друг к другу, колебались довольно ритмично, но
некуда не сдвигались. Какая-то безумная дорога из живых булыжников шевелилась в танце на месте» [4, с. 67]. Возникает аллюзия на реку смерти Стикс из древнегреческой мифологии. Жуткий страх охватывает попавших в смертельный лабиринт людей.
Мифопоэтический контекст сменяется тут же на библейский. Грузинская родня в лице Нино сравнивает смерть Сталина с освобождением от Египетского плена, от рабства: «Это сорок лет по пустыне... Сдох! Мы вышли!» [4, с. 61]. Библейский контекст здесь наличествует, но Сталин ни в коем случае не сравнивается с Моисеем, а Нино имеет ввиду избавление не только от вождя, но и от страха рабства. Она исполняет древний языческий вопль - плач по умершему, в котором была «и тоска, и боль, и торжество» [4, с. 61]. Нино готовилась хоронить родственника по языческому обряду, но молится по христианскому обычаю об избавлении всех от его «тени». Известие о смерти Сталина вызвало в ней желание прочесть молитву на изгнание бесов: «Да приидет Бог, да расточатся врази Его!» [4, с. 62].
Интертекстемой «Дети подземелья» через реминисценцию на повесть В.Г. Короленко подчеркивается, что жизнь прошла во мраке, без Бога, в атеистической стране, как в мрачном подземелье. Можно согласиться с исследователями И.М. Поповой и М.М. Глаз-ковой, что эта цитата, несущая аллюзию на известное произведение, имеет в романе Л.Е. Улицкой и фабульный смысл: ведь и буквально Илья спасается от гибели в день похорон «отца всех народов» под землей, в канализационном коллекторе [9, с. 5].
Литературоцентричность русской истории раскрывается и в следующем откровении повествователя: «В каком-то смысле литература более точная наука. Что говорит великий писатель, то и становится исторической правдой. Военные историки нашли у Толстого множество ошибок в описании Бородинской битвы, а весь мир все равно видит ее именно такой, как описал ее Толстой в «Войне и мире» [4, с. 43].
Л.Е. Улицкая связывает в своем романе воедино все пласты исторического времени, уверенная в том, что единый неразрывный узел русской истории отражен в русской литературе, показывающей взаимосвязь событий. Ведь «люрсы», участники кружка, по
мере их «сближения» с русской литературой XIX в. узнавали и смысл истории Великой Отечественной войны, который постигался и через военную биографию учителя литературы. Так, они с ужасом поняли, что жизнь очень хрупка. Учителя спасла от смерти его «интеллигентность»: в результате хамского отказа рядового нести снаряды, Виктор Юль-евич перенес их сам и тем спас себе жизнь.
Послевоенная эпоха, включавшая в себя и нелепую идеологическую борьбу с космополитизмом и с лженаукой (академик Вавилов был объявлен не раскаявшимся вейсманистом-морганистом), показана с помощью интертекста Н.А. Некрасова. Также тяжкий труд ради выживания в деревне подростков, лишенных детства, сравнивается с трудом некрасовских детей: «маленькие мужики-школьники» [4, с. 48].
После сталинского ухода в романе неслучайно разворачивается тема предательства в истории декабризма. Евангельские аллюзии на сходство судьбы Майбороды с концом земного пути Иуды «поселяет» историю России, названную Анной Александровной «паршивой», в «Священную историю Нового Завета» [4, с. 91]. Следующая эпоха шестидесятничества охарактеризована в одном предложении («Страна тем временем жила своей безумной жизнью»). Под это определение подходили: и борьба за власть; и возвращение всех ссыльных, даже уголовников; и ХХ съезд, и венгерские события. Разоблачение личности Сталина названо «советской фантасмагорией»: «Был сделан секретный доклад для одной части народа, который он должен хранить в тайне от другой», - так точно комментирует повествователь доклад Н.С. Хрущева о культе личности. Автор романа констатировал, что в «хрущевскую» эпоху история творилась на глазок: «Пополз по стране самиздат», люди, наконец, глотнули «ворованный» воздух свободы» [10, с. 2].
В финале романа объясняется, почему повествователь изображает Время преимущественно через поэтическое слово. Идею озвучивает Саня: «Время слоится <...> все происходит одновременно. Близко к концу... отсюда цитатность. Кажется, ничто ценное не устаревает» [4, с. 586]. Поэтому диссидентское движение показано в романе, прежде всего, как борьба за «свободное слово». В главе «Дружба народов» автор определяет
роль иммиграции в развитии русского диссидентства. Страсть к литературе генерала Афанасия Михайловича, возможность прочесть книги, отобранные у арестованных, определили и переход его дочери Ольги к этим интересным для нее людям, а затем к распаду семьи (глава «Зеленый шатер») из-за иммиграции Ильи.
Литература вначале стала для многих людей «заменой жизни», их захватила «эпидемия чтения», а затем стала жизнью - борьбой за свободу слова. Повествователь подчеркнул, что между диссидентами «единственным общим знаменателем было их отвращение к сталинизму. И, конечно, чтение. Жадное, безудержное, маниакальное чтение... Для многих книга из учителя жизни превращалась в ее заменитель» [4, с. 240].
Мелочность эпохи хрущевщины и брежневщины показана на символико-метафо-рическом уровне в главе «Орденоносные штаны» с помощью реминисценций на сборник Н.В. Гоголя «Миргород». Исследователи отмечали: «Авторская направленность в романе «Зеленый шатер» на символико-метафорический историзм чувствуется, например, в главе «Орденоносные штаны». Вводя интертекст Н.В. Гоголя, точнее его сборника «Миргород», акцентируя внимание на «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», Л. Улицкая показывает «ссору» своего персонажа с компартией, в которой в 1960-е гг. после разоблачения культа Сталина возрастал новый культ личности Н. Хрущева. Параллельно происходит ссора Петра Петровича на даче с Афанасием Михайловичем, не желавшим поддержать «однокашника по Академии Генштаба». Горечь иронии по поводу «мелочности жизни» в эпоху брежневщины передается гоголевскими интертекстами [2, с. 3]. Ссора, произошедшая между двумя генералами по типу, описанному Н.В. Гоголем, хотя ни «свинья», ни «гусак» не фигурировали, была «смертельной», т. к. клеймо «труса», наложенное Петром Петровичем на Афанасия Михайловича, «обидело Афанасия Михайловича до глубины души» [4, с. 505].
Стоило один раз сказать правду, даже в рамках коммунистической идеологии, и генерал Ничипорук был разжалован, сослан, арестован, выгнан из партии, помещен в психушку, лишен званий и боевых наград. Были
сразу забыты его фронтовой героизм, жертвенность, бескорыстное служение на благо Отчизне. В судьбе боевого генерала Ничипо-рука отражена двойственность свободы после разоблачения культа личности Сталина. История со спрятанными в женских рейтузах боевыми орденами Петра Петровича обнаруживает лживость и недолговечность хрущевской «оттепели». Ведь после «психушки», тюрьмы и ссылок «герой Отечественной» генерал Ничипорук ушел в подполье, стал «генералом маленькой армии диссидентов» [4, с. 506].
Соглашаясь с И.М. Поповой и О.В. Максимовой в том, что гоголевской интертексте-мой прочеркивается параллель, обнаруживающая контраст исторических эпох: гоголевской и «хрущевской», необходимо уточнить, что Л.Е. Улицкая, по нашему убеждению, осуществляет не прямое сопоставление эпох, а варьированное. Если гоголевское произведение утверждало «мелочность», «мышиную возню» эпохи 1840 гг., отсутствие в людях «богатырского духа», то ирония Л.Е. Улицкой направлена только на поведение Афанасия Михайловича, трусливо предавшего не только друзей, но и горячо любимую им Софочку (глава «Отставная любовь»).
Петр Петрович - это несломленный никакими преследованиями «воин» за правое дело, за очищение страны от фальши, от приспособленчества и предательства. Знаковыми, по нашему мнению, являются определения, которые дает генералу Ничипоруку повествователь: с гонениями у Петра Петровича началась «новая биография», а прежнюю генеральскую жизнь он называл «младенческой». Герой не сдался до конца, убеждая власть предержащих усилить демократию, ответственность выборных лиц перед народом, отменить для них высокие оклады и несменяемое руководство. По сути Петр Петрович и ему подобные честные люди ценой собственных страданий обеспечили новую эпоху развития общества - переходные 1990-е гг., до которых герой дожил и получил назад свои честно заслуженные редкие награды. То, что через гоголевский сатирический контекст происходит утверждение авторской интенции, ведется ироническое повествование о ценностях мнимой свободы, подчеркивается в названии главы «Орденоносные
штаны». В заголовке акцентируется абсурд никчемности боевых заслуг перед родиной по сравнению с лояльностью к властям.
Как и у Н.В. Гоголя, в романе современной писательницы реальность изображается по принципу «смеха сквозь слезы». Комическая интертекстема маркирует переход комической истории в трагическую: ордена, сохраненные на дырявых подштанниках и прошедшие через смешные приключения, вернулись к уже мертвому русскому генералу, не посрамившему за прожитые девяносто лет воинскую честь. Уместными кажутся финальные горькие и иронические слова повествователя: «И лучшие времена наступили. Встретились в конце концов генерал и его награды. Генерал жил в стране, где надо жить долго. Он дожил до девяноста и сподобился умереть героем» [4, с. 513].
Третий отдельный инвариант, выделенный исследователями как «прием остране-ния, т. е. взгляд извне на русскую историю», представляется нам несколько неточным, т. к. в основе его лежит тот же самый художественный прием литературоцентричности: «диалогическая интертекстуальная коммуникация с предшествующей художественной литературой» и опосредованно через нее с библейским интертекстом.
Спорным также является утверждение, что иностранцам в большей степени видны слабые и сильные стороны русского характера, обусловившие историческую судьбу России. В романе в большей степени подчеркнута мысль, что у иностранцев «любовный роман с Россией», но чувство влюбленности включает быстро проходящий восторг и уверенность, что «русские держат в руках судьбу всей дальнейшей мировой литературы -это задание свыше» [4, с. 473], но не более того. Тем более взгляд иностранца в романе единичен.
То, что касается четвертого инварианта историзма, заключающегося в сопоставлении исторических явлений посредством названий, обозначения чего-либо (например, название дружеского союза «Трианон» содержит аллюзии, характеризующую суть политики властных структур сталинской эпохи конца сороковых годов ХХ в.), то этот прием из области функциональности «слов-сигналов», которые по сути тоже являются одним из приемов интертекстуальности.
Подводя итог анализу предложенной И.М. Поповой и О.В. Максимовой классификации интертектуальнных приемов, с помощью которых проходит воссоздание исторических реалий, можно сказать, что в романе «Зеленый шатер» используется все же единый принцип художественного историзма -интертектуальный: преобладают в абсолютном большинстве библейские и литературные аллюзии, реминисценции, образы, сюжеты, давая которым новые интерпретации, автор романа не только сопоставляет различные исторические эпохи и устанавливает взаимосвязь прошлого и настоящего русской истории, но и намечает возможное развитие российского социума в будущем. Широкое обращение к библейско-литературному контексту с целью изображения событий русской истории обладает жанрообразующими тенденциями: роман «Зеленый шатер» может быть определен в связи с этим как филологический роман.
1. Улицкая Л.Е. Священный мусор: [рассказы, эссе]. М., 2014.
2. Попова И.М., Максимова О.В. «Не в подворотне живем, а в истории...» Литературоцен-тричность изображения исторических событий в романе Л. Улицкой «Зеленый шатер» // Концепт. 2014. Спецвыпуск. № 13. URL: http://e-koncept.ru/2014/14668.htm (дата обращения: 20.02.2015).
3. Бахтин М.М. Эпос и роман (о методологии исследования романа). СПб., 2009.
4. Улицкая Л.Е. Зеленый шатер: роман. М., 2011.
5. Попова И.М., Вострикова В.С. Аксиологический потенциал прецедентного феномена поэзии М. Волошина в романе Л.Е. Улицкой «Зеленый шатер» // Концепт. 2014. Спецвыпуск. № 13. С. 68-76. URL: http://e-koncept. ru/2014/14666.htm (дата обращения: 20.02.2015).
6. Улицкая Л.Е. Предисловие к книге «Детство 45-53: а завтра будет счастье». М., 2013.
7. Фролова Т. Шатер с табличкой «вход». URL: http://magazines/russ.ru/neva/2011/8/fr17.htm/ (дата обращения: 20.02.2015).
8. Толкователь имен святых угодников Божиих. СПб., 1990.
9. Попова И.М., Глазкова М.М. «Цитатность» как способ выражения авторской позиции в романе «Зеленый шатер» Л. Улицкой. Лейтмотив «имаго» // Концепт. 2014. Спецвыпуск. № 13. С. 1-8. URL: http://e-koncept.ru/2014/ 14653.htm (дата обращения: 20.02.2015).
10. Попова И.М., Губанова Т.В. Концептуаль-ность выражения «поэзия - ворованный воздух» в романе Л.Е. Улицкой «Зеленый шатер» // Концепт. 2014. Спецвыпуск. № 13. С. 82-87. URL: http://e-koncept.ru/2014/14665.htm (дата обращения: 20.02.2015).
1. Ulitskaya L.E. Svyashchennyy musor: [rasskazy, esse]. M., 2014.
2. Popova I.M., Maksimova O. V. "Ne v podvorotne zhivem, a v istorii..." Literaturotsentrichnost' izobrazheniya istoricheskikh sobytiy v romane L. Ulitskoy "Zelenyy shater" // Kontsept. 2014. Spetsvypusk. № 13. URL: http://e-koncept.ru/ 2014/14668.htm (data obrashcheniya: 20.02.2015).
3. Bakhtin M.M. Epos i roman (o metodologii issledovaniya romana). SPb., 2009.
4. Ulitskaya L.E. Zelenyy shater: roman. M., 2011.
5. Popova I.M., Vostrikova V.S. Aksiologicheskiy potentsial pretsedentnogo fenomena poezii M. Voloshina v romane L.E. Ulitskoy "Zelenyy shater" // Kontsept. 2014. Spetsvypusk. № 13. S. 68-76. URL: http://e-koncept.ru/2014/ 14666.htm (data obrashcheniya: 20.02.2015).
6. Ulitskaya L.E. Predislovie k knige "Detstvo 45-53: a zavtra budet schast'e". M., 2013.
7. Frolova T. Shater s tablichkoy "vkhod". URL: http://magazines/russ.ru/neva/2011/8/fr17.htm/ (data obrashcheniya: 20.02.2015).
8. Tolkovatel' imen svyatykh ugodnikov Bozhiikh. SPb., 1990.
9. Popova I.M., Glazkova M.M. "Tsitatnost'" kak sposob vyrazheniya avtorskoy pozitsii v romane "Zelenyy shatter" L. Ulitskoy. Leytmotiv "imago" // Kontsept. 2014. Spetsvypusk. № 13. S. 1-8. URL: http://e-koncept.ru/2014/14653. htm (data obrashcheniya: 20.02.2015).
10. Popova I.M., Gubanova T.V. Kontseptual'nost' vyrazheniya "poeziya - vorovannyy vozdukh" v romane L.E. Ulitskoy "Zelenyy shatter" // Kontsept. 2014. Spetsvypusk. № 13. S. 82-87. URL: http://e-koncept.ru/2014/14665.htm (data obrashcheniya: 20.02.2015).
Поступила в редакцию 31.03.2015 г.
UDC 808.1
INTERTEXTUAL WAY OF IMAGE OF HISTORIC EPOCH 1953-1996 IN THE NOVEL OF L.E. ULITSKAYA "GREEN TENT"
Varvara Sergeevna VUKOLOVA, Tambov State Technical University, Tambov, Russian Federation, Post-graduate Student, Russian Philology Department, Assistant of Russian Philology Department, e-mail: var.varina2010@yandex.ru
Principles of the images of historical events in the novel by L.E. Ulitskaya "Green Tent", the dominant of which are the principles of literature centrism, consisting in the comparison of the author's vision of the meaning of historical epochs interpretation of his geniuses of Russian classics are reviewed. By philological analysis of the text of the novel was proved that put forward previously by researchers four invariant of literature centrism image of history in the works of L.E. Ulitskaya essentially boil down to a single symbolic and intertextual embodiment that includes mythological, biblical, literary and classical intertextual contexts, creating the effect of "refinement" history of Russia in world history. The odds are substantiated by (singleness) of defamiliarisation, that is showing historical realities through the eyes of foreigners; clarifies the ownership of words-names to the category of one of the species intertextualism; expands the chronological analysis of the historical stages of the post-Stalin era, depicts intertextual ways in the novel by L.E. Ulitskaya "Green Tent". As a result, is the conclusion such a broad appeal to biblical and literary context for the purpose of depicting the events of Russian history has genre creating trends: a novel "Green Tent" can be defined as a philological novel.
Key words: literary reminiscences; biblical allusions; mythological interpretation; principles of historicism; household and everyday details of the narrative.
