CC BY
238
УДК 821.161.1.09«1917/1991»
СтАрцЕвА Ксения Александровна, спирант кафедры теории и истории литературы Северного (Арктического) федерального университета имени М.В. Ломоносова. Автор трех научных публикаций
интертекстуальный пласт романа в. дудинцева «белые одежды»
В статье рассматривается проблема интерпретации евангельских сюжетов, мотивов и образов в русской литературе на примере романа В. Дудинцева «Белые одежды», выявляется роль евангельских аллюзий и реминисценций в нем.
Интертекстуальность, интерпретация, Евангелие, мотив, сюжет, притча
Проблема Добра и Зла в мировой литературе так или иначе актуализировалась на всех этапах ее истории, но в зависимости от исторического контекста получала разную интерпретацию. Русская литература ХХ века не стала исключением.
В конце 80-х годов XX века был издан роман В. Дудинцева «Белые одежды», в котором писатель стремился «сорвать маски, под которыми прячется зло, поразить его в самое чувствительное место»1. Продолжая традиции русской литературы, В. Дудинцев наполнил свой роман евангельскими сюжетами, мотивами, образами, обратившись к сюжету о предательства и казни Христа, к мотивам жертвы, предательства, страшного суда и др., к образам Иисуса, Иуды, апостолов, Святого Себастьяна, вводя в ткань произведения элементы притчи (притча о сеятеле, притча о горчичном зерне, притча о слепом).
В. Дудинцев в романе «Белые одежды» разграничивает «страх наказания» и «нравственное чувство»: «Трусость - это не просто страх. Это
© Старцева К.А., 2011
страх, удерживающий от благородного, доброго поступка»2. Критерием для разграничения страха и подлой трусости, добра и зла является совесть человека. Она присуща героям его романа - биологам-генетикам, среди которых
- Федор Иванович Дежкин. Он, как многие советские люди, был глубоко неверующим человеком, со сформировавшимися убеждениями и четкой позицией относительно науки. При этом Дежкина можно сопоставить в некоторых его взглядах и поступках с такими евангельскими образами, как Святой Себастьян и Христос.
Святой Себастьян был начальником телохранителей у императора Диоклетиана, который являлся «гонителем христиан, но народа боялся». Сам Себастьян был тайным христианином: «Он сделал христианами и крестил около полутора тысячи придворных и солдат», но «какая-то сволочь донесла»3. Аллюзия на Евангелие напрашивается, если провести параллель: Святой Себастьян - Федор Дежкин, Диоклетиан - Кассиан Дамианович, у которого и «имена византийские, императорские»4.
Дежкин долгое время другими персонажами воспринимается как «Торквемада», на деле совершая только добрые поступки: «Добрый порыв чувствуешь главным образом тогда, когда видишь чужое страдание. Или предчувствуешь. Чужое страдание невыносимо. Невозможно смотреть»5. Так возникает мотив перевоплощения, путешествия инкогнито: Иисус тоже проповедовал свое учение, оставаясь в облике сына человеческого, будучи сыном божьим.
Влияние агиографических традиций древнерусской литературы нашло свое отражение в символической атрибутике - «белой одежде», которая восходит к идее преображения Христа, торжества христианских духовных и светоносных принципов6.
Мотивный спектр романа очень разнообразен и евангельские реминисценции проявляются, обнаруживаются при рассмотрении границ текстового пространства романа, в котором одновременно сближаются века, Василий Степанович Цвях, рассуждая о добре, говорит: «Сии облаченные в белые одежды - кто они и откуда пришли? Они пришли от великой скорби!». Эта же цитата из Откровения Иоанна Богослова является эпиграфом к роману [Откр. Иоана Богослова. Апокалипсис 7, 14-17].
В. Дудинцев расширяет дискурс романа от библейских времен до середины ХХ века: «Три тысячи лет назад в самых первых законах уже был записан злой умысел» и «этот злой умысел так и переходит без изменений из столетия в столетие»7. Писатель убирает пространственно-временные рамки, объединяя века и эпохи размышлениями о вопросах нравственности, особенно об «исторической неизменности зла»8. Научное противостояние между учеными-генетиками, подробно описанное В. Дудинцевым в романе, никак не ограничивает его с точки зрения времени и пространства. Писатель, однажды присутствовавший на конференции вейсманистов, сравнивает ее с тайными собраниями христиан: «Весь зал встал, и как древние христиане пели свои гимны, стоя, так и они встав несколько минут аплодировали ей (женщине, «у которой был какой-то не от
мира сего вид»)»9. Дискурс романа, несмотря на конкретизирующие, опознавательные для ХХ века детали, остается неизменным и общим. В. Дудинцев не случайно сделал героями своего романа ученых, т.к. они, не обремененные никакими предрассудками, в т.ч. религиозными, руководствовались только поиском истины.
Мотив жертвенности является в романе одним из основных, что проявляется в отношениях между Дежкиным и Леной, Стригалевым и Леной. Без жертвенности, по убеждению Де-жкина, невозможно добро: «Мне лучше пострадать от ошибки доброго человека, чем от безошибочного коварства. “Настоящий-то добрый осудит, а потом маяться будет, страдать”»10.
С проблемой мирового зла связан мотив предательства, в романе связанный с философией жизни Кассиана Дамиановича Рядно и Саула Борисовича Брузжука.
Имя «Кассиан» (он же - Касьян) с латинского переводится как «пустой»11, но Кассиан Дамианович гордится им: «Дорогой Касьян Демьянович...» Сразу с первых строк ошибка! Меня же, деточки мои, Касьяном звали, пока был крестьянином-бедняком. А теперь, когда Советская власть меня подняла на пост, теперь я Кассиан. Кассиан Дамианович. Императорское имя. Византия. Куда там императору по сравнению с моими титулами!»12. Академик Рядно подчеркивает свою близость к народу, представители которого обращаются к нему, как к «Касьяну», но «Рядно обманывает лучшие чувства людей. Это же невиданное зло! Народный академик... Косоворотка, сапоги... Не поверить-то этому нельзя, этим сапогам в дегте. Этому народному акценту»13. Отчество этого персонажа «Дамианович» произошло от имени «Дамиан» (Демьян), значение которого
- «покорять, усмирять»14. Двуличный человек, который руководствуется во всем собственной корыстью, в романе выступает как носитель абсолютного зла: «Уверен, что сможет приручить, вся его сила - в прирученных, которые и везут всю его колымагу»15. Кассиан является прототипом евангельского Диоклетиана, римского императора, гонителя христиан. Проти-
воречие, которое скрыто в форме имени героя (Кассиан Дамианович и Касьян Демьяныч), также реализуется в его окружении: правая рука академика Рядно - Федор Дежкин в «белых одеждах», а левая рука - Саул Брузжак, в котором в полной мере реализовалась амбивалентная природа зла. Саул Борисович был «агрессивен, безжалостен и приехал сюда неспроста. Он никогда не упускал случая зло восторжествовать над каким-нибудь неудачником. Рвался терзать упавшего»16. Семантика имени героя многое объясняет в его поведении: Савелий (от древнееврейского Савл) - это «испрошенный у Бога»17, но в контексте романа В. Дудинцева реализуется евангельское значение имени, которое связано с фразеологизмом «Из Савла в Павла». Иудей Савл преследовал христиан, пока волей Господа сам не обратился в веру [Деян. 9, 17-2]. Реминисценцию на этот евангельский сюжет мы встречаем в романе Д.С. Мережковского «Юлиан Отступник»: «Савл! Савл! Зачем ты гонишь Меня?»18. Значение имени «Савл» в произведении В. Дудин-цева следует рассматривать в совокупности с отчеством и фамилией: отчество «Борисович»
- производное от имени «Борис» («борющийся с инакомыслием», «наслединк»19), что соответствует деятельности Савла Борисовича в романе «Белые одежды», фамилия которого фонетически схожа с глаголом «брюзжать» («надоедать, докучать, браниться, ворчать, быть всем недовольным»), что также соответствует характеру этого персонажа.
Анализ образов Кассиана Дамиановича Рядно и Саула Борисовича Брузжука, семантики их имен, позволяет сделать вывод о двойственной природе этих персонажей. В семантике имен ученых (Дежкина, Стригалева и др.), относящихся к группе вейсманистов-морга-нистов, такой амбивалентности нет.
С образом Саула Брузжака в романе связана тема инквизиции, которая занимала определенное место и в Евангелии (синедрион, публичная казнь Христа), и в русской литературе: «Инквизиция всегда била свои врагов и весь простой народ с высокого берега. С высочайшего берега она их клевала, как хотела.
Христос, Дева Мария, Христианство - это ли не позиция! Это ли не высокий берег! Чтобы старуха добровольно несла охапку хвороста к костру, на котором сжигают Яна Гуса, ее ого-го как надо распропагандировать. А что получилось в итоге? Никто же инквизиторов не бил, не преследовал. Ручку им целовали!»20 В. Дудинцев вступает в своеобразный диалог с Ф.М. Достоевским, создавшим образ Великого Инквизитора. Это - не полемика, а продолжающиеся и в ХХ веке размышления о том, что инквизиторов создает сам народ, что природа инквизитора двойственна (пример с евангельским Савлом): «А все-таки сами, сами вдруг слезли со своего высокого берега и ушли. Вроде как и не было... Они чувствовали с каждым днем сильнее, что они неправы и что они преступники, которым припомнится все. А лежащие в низине все яснее видели свою правоту. И знали, что те, на высоком берегу, уже подумывают об организованном отходе»21. Людям «в низине» стало недостаточно того, что предлагал им Великий Инквизитор: «Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие на веки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, - эти силы: чудо, тайна и авторитет»22. У В. Дудинце-ва Дежкин в качестве альтернативы предлагал: знание, которое «основывается на достаточных и достоверных данных», надежда, которая «основывается тоже на достоверных данных, но недостаточных» и веру - «отношение, которое основывается на данных недостаточных и недостоверных. Вера по своему смыслу исключает себя»23.
Особе место в текстовом пространстве романа занимают реминисценции на евангельские притчи. Они расширяют рамки романа Дудинцева и помогают глубже осмыслить его идею. Писатель включает евангельскую притчу в контекст размышлений о науке биологии: «Посадил зерно - должно прорасти. Это не наука, а память о причинных связях»24. Им исключается традиционный вариант сюжета притчи, связанный с тем, что зерно может упасть на «каменистое место» [Мк. 4, 16-17], и с тем, что его «при дороге и птицы поклевали.»
[Мф. 7, 6]. Он уверен, что зерно науки может упасть только на благодатную почву (аллюзия на Христа как Сына Человеческого, «сеющего доброе семя») [Мф. 13, 37].
Неоднозначную интерпретацию в романе В. Дудинцева получает притча о слепом, прозревшем по воле Божьей: «K священнику привели слепого и попросили исцелить. “Ты известен набожностью - возложи руки и помолись погорячее, - мать просит, - может и исцелится!” Упирался, упирался, а потом все-таки возложил руки и начал молиться. Никогда так горячо не молился. И слепой открыл глаза. “Вижу”, - говорит. А священник чуть с ума не сошел - “не может быть!” И бежать от сана. Отрекся. Неверие замучило - никогда, оказывается, не верил!»25. В романе эта причта имеет несколько интерпретаций: во-первых, человек в стремлении совершить добро может достичь невозможного, во-вторых, Бог всегда дает человеку возможность перейти от неверия к вере.
С проблемой веры и неверия в романе связаны мотивы страшного суда и конца света. Несмотря на то, что вопросы религии не звучат в тексте очень явно, весь контекст романа В. Дудинцева имеет явную религиозную по-
доплеку. Люди (Дежкин, Стригалев, Леночка и другие ученые вейсманисты-морганисты) в «белой одежде», пришедшие в мир от великой скорби - это аллюзия на земную жизнь Иисуса Христа, который пришел помочь людям и страдал за людей.
Множество евангельских реминисценций и аллюзий в романе «Белые одежды» в целом выполняют схожие функции: они расширяют текстовое пространство романа от библейских времен до ХХ столетия, позволяя обратиться к проблеме «исторической неизменности зла». Современный исторический контекст, в который писатель включает параллели с евангельскими образами Св. Себастьяна, Христа, Савла, евангельскую притчу о сеятеле и горчичном зерне, притчу о слепом, дают возможность рассмотреть мотивный спектр романа (мотивы жертвенности, предательства, конца света) интерпретируя в русской литературе ХХ века «вечные» проблемы борьбы Добра и Зла, которые из века в век, начиная с житийной литературы, рассматривались в произведениях русских классиков и продолжают волновать умы философов и художников в искусстве ХХ
- начале ХХ1 века.
Примечания
1 Дудинцев В.Д. Между двумя романами: повесть / публикация Н.Ф. Гордеевой (Дудинцевой) и М.В. Дудин-цевой; вступ. ст. Б.Н. Никольского. URL: http://www.gramotey.com/?open_file=1269087522.
2 Дудинцев В.Д. Белые одежды: Роман. Повесть / Предисл. В.Я. Курбатова. М., 2003. С. 32.
3 Там же. С. 175.
4 Там же. С. 78.
5 Там же. С. 54.
6 Большакова А.Ю. От сущности к имени. Теории архетипа. Ульяновск, 2010. С. 122.
7 Дудинцев В.Д. Белые одежды. С. 179.
8 Там же.
9 Дудинцев В.Д. Между двумя романами...
10 Дудинцев В.Д. Белые одежды. С. 153
11 Петровский Н.А. Словарь русских личных имен // спец. науч. ред. О.Д. Митрофанова. М., 1984.
12 Дудинцев В.Д. Белые одежды. С. 364.
13 Там же. С. 283.
14 Петровский Н.А. Словарь русских личных имен.
15 Дудинцев В.Д. Белые одежды. С. 298.
16 Там же. С. 358.
17 Суперанская А.В. Словарь русских личных имен. М., 1998. С. 287.
18 Мережковский Д.С. Юлиан Отступник: собр. соч. в 4 т. Т. I. М., 1990. С. 81.
19 Суперанская А.В. Указ. соч. С. 135.
20 Дудинцев В.Д. Белые одежды... С. 618.
21 Там же.
22 Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Т. 1. М., 1989. С. 268.
23 Дудинцев В.Д. Белые одежды. С. 56.
24 Там же. С. 129.
25 Там же. С. 167.
Startseva Ksenia
THE INTERTEXTUAL STRATUM OF V. DUDINTSEV’S NOVEL «WHITE CLOTHES»
The article aim of the work was to define the role of gospel reminiscences in modern Russian Literature based on Dudintsev’s novel. Ksenia Startseva has discussed the problem of understanding of gospel stories and images in 20th century Russian Literature.
Контактная информация: e-mail\ ksantippa1@mail.ru
Рецензент - Николаев Н.И., доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой теории и истории литературы Северодвинского филиала Северного (Арктического) федерального университета имени М.В. Ломоносова
