Интертекстуальность в прозе Марины Цветаевой: на материале корпуса прецедентных имён Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 81'42; 801.7

О. П. Пучинина

старший преподаватель, кафедра английской филологии и межкультурной

коммуникации, Елабужский институт ФГАОУ ВО «Казанский (Приволжский) федеральный

университет», г. Елабуга

ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ В ПРОЗЕ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ: НА МАТЕРИАЛЕ КОРПУСА ПРЕЦЕДЕНТНЫХ ИМЕН

Аннотация. В данной статье раскрывается роль интертекстуальных элементов в прозе Марины Цветаевой. Автор изучает прецедентные феномены, составляющие корпус такого многогранного явления, как интертекстуальность, характерные для прозы русского поэта и прозаика XX века. Делается вывод, что она часто применяет универсально-прецедентные антропонимы и литературные аллюзии, что свидетельствует о глубоких познаниях М. Цветаевой в литературном процессе в России и за рубежом, таким образом представляя «авторское я» понятным широкому кругу читателей. В художественном тексте Марины Ивановны Цветаевой прецедентные имена также связывают реалии авторского мира поэта: воспоминания, историческую реальность, культурное пространство.

Ключевые слова: интертекстуальность, прецедентные феномены, антропонимы, Марина Цветаева, исторические, библейские, мифологические, фольклорные имена собственные, литературные аллюзии.

O.P. Puchinina, Elabuga Institute of Kazan' (Volga Region) Federal University, Elabuga

INTERTEXUALITY IN MARINA TSVETAEVA'S PROSE: BY THE EXAMPLE OF THE CORPUS OF

PRECEDENT PROPER NAMES

Abstract. The article is devoted to the role of intertextual elements in the prose of Marina Tsvetaeva. The author studies precedent features, which build up the framework of such a complex phenomenon as intertextuality, they are characteristic of the language of the Russian poet and writer of the twentieth century. The author concludes that she often makes use of universal precedent anthroponomy and literary allusions; it proves the fact that M. Tsvetaeva had profound knowledge of the literary process both in Russia and abroad. It makes the "author's inner world" understandable to a wide range of readers. In Marina Ivanovna Tsvetaeva's literary text, precedent proper names unite the culture-specific elements of the author's life: recollections, historic reality, and cultural space.

Keywords: intertextuality, precedent phenomena, anthroponomy, Marina Tsvetaeva, historic, Biblical, mythological, folklore proper names, literary allusions.

Интертекстуальность как литературная категория является характерной чертой литературы постмодернизма и выступает предметом филологических и литературных исследований уже несколько десятков лет. Напомним, что данный термин ввела теоретик постструктурализма Юлия Кристева в 1967 году, а советский ученый М.М. Бахтин одним из первых начал изучать интертекстуальность, называя ее «диалогичностью»: в своей книге «Эстетика словесного творчества» он писал, что автора можно изучать через его тексты [1, с. 364]. При этом интертекстуальность представляет собой емкое понятие, использующее знания целого ряда наук и искусств и в широком смысле обозначающее создание текста из элементов других текстов.

Несмотря на относительно недавнее существование данного термина, роль интертекста в той или иной форме всегда осознавалась литераторами, поэтами, писателями и исследователями литературы. Это вызвано тем, что новые произведения искусства возникают на основе языка и ценностей той литературной традиции, которой они следуют и которую, в свою очередь, они совершенствуют [6].

Однако следует признать, что интертекстуальный подход не должен сводиться к механическому поиску непосредственных аллюзий и заимствований. Он позволяет сопоставить произведения, жанры, направления и выявить общие темы и структуры; раскрыть глубинные корни рассматриваемых текстов; изучить творческое становление автора и многое другое.

В полемику с интертекстуальностью вступает молодая теория прецедентности (раскрываемая в последние десятилетия, в частности, в работах отечественных ученых В.В. Красных, Б.Д. Гудкова, И.В. Захаренко и других). Под прецедентными феноменами понимают прецедентные имена, прецедентные тексты, прецедентные ситуации (в частности, аллюзии, цитации и реминисценции), лежащие в основе интертекстов. В данном исследовании мы будем придерживаться мнения исследователя Ю.В. Самойловой о том, что прецедентные феномены - это «пазлы», которые компилируют такое многогранное явление, как интертекстуальность [5, с. 41].

В монографии «Теория и практика межкультурной коммуникации» Д.Б. Гудков рассматривает три типа прецедентности: 1) социумно-прецедентный (к которому относятся имена реальных исторических персон, отражающие социальные мифы, устоявшиеся общественные представления); 2) национально-прецедентный (охватывающие сферу политики, литературы, истории, науки конкретной страны, то есть имена, составляющие ядро знаний и представлений, формирующие культурную компетенцию); 3) универсально-прецедентный (включающий антропонимы, являющиеся достоянием всего человечества) [2, с. 100]. Следует заметить, что данная классификация прецедентных имен носит условный характер, т.к. имена способны переходить из одной группы в другую, а также относиться одновременно к двум уровням прецедентности.

Представленное исследование преследует цель проанализировать прозаические тексты Марины Цветаевой, их связь с мировой литературой и культурой в срезе использования автором интертекстуальных элементов, в частности, прецедентных имен. В качестве материала послужили 300 прецедентных имен, извлеченных нами методом сплошной выборки из прозы М. Цветаевой: сборники [Цветаева М.И. Проза; Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 5: Автобиографическая проза. Статьи. Эссе. Переводы].

Марина Ивановна Цветаева являлась самобытным поэтом, писателем, переводчиком. Она, выходец из семьи истинных читающих гуманитариев, получила прекрасное воспитание, была глубоко начитанным человеком и великолепно знала мировую и русскую литературу, современную и не только, и, бесспорно, использовала опыт предшественников и современников. Исходя из этого, творчество М. Цветаевой можно рассматривать как включенное в литературную традицию и одновременно вступающее с ней в диалог [6].

По нашему мнению, в большинстве случаев М. Цветаева употребляла определённые аллюзии и имена собственные (антропонимы) в текстах, учитывая тему, идею и собственно сам замысел конкретного произведения, наделяя антропонимы особенной коннотацией. Исследователь О.Г. Ревзина отмечает закономерность поэтического идиолекта Цветаевой: вырвать имена собственные из тех сюжетов, с которыми они связаны, и применять их для описания собственного авторского художественного видения мира - мира современного человека [3, с. 178].

В проанализированных нами рассказах «Мать и музыка», «То, что было», «Отец и его музей», «Хлыстовки», «Мой Пушкин», «Дом у Старого Пимена» Цветаева обращается ко многим аллюзиям:

1. В очерках, посвященных своим родителям («Мать и музыка» и «Отец и его музей»), Цветаева использует исторические имена, имена композиторов, музыкантов, всемирно известных государственных деятелей. Будучи дочерью талантливой пианистки Марии Мейн и получив музыкальное образование, она отлично разбиралась в музыке. В частности, для достоверности воспоминаний о музыкальном влиянии матери в своем детстве в рассказе «Мать и музыка» Марина Цветаева упоминает имена известных музыкантов, например, австрийского композитора и музыканта В.А. Моцарта, итальянского виртуоза Никколо Паганини, исполнителей Сарра-заты или Шаляпина, названия любимых матерью композиций (таких, например, как «Warum») или терминологию, характерную для сферы музыки, например, хроматическая гамма, хроматика, скрипичный ключ, туше и т.д.

Благодаря прекрасному образованию, полученному в том числе от родителей, умеющая говорить на трех языках с детства, начав читать и сочинять стихи в раннем возрасте, причем не только на русском языке, но и на немецком и французском, Цветаева пишет тексты, отличающиеся особым полилингвизмом, многоязычием.

В рассказе «Отец и его музей», описывающем воспоминания о поездке в Шарлоттен-бург близ Берлина, мы отмечаем включение в текст антропонимов ряда исторических персонажей: Бонапарт, Цезарь, Марк Аврелий, Аспазия, - ведь девушка посетила музей и любовалась в хранилище гипсовыми слепками известных деятелей с мраморных подлинников. После разрешения выбрать любой понравившийся слепок, выбор Марины Цветаевой пал на Аспазию, возлюбленную Перикла, философа и поэтессу, известную своим умом, красотой, образованностью. Это показатель интереса автора к выдающимся личностям, которые, возможно, являлись для нее ориентирами при формировании собственного мировоззрения.

2. Среди прецедентных имен собственных в анализируемых рассказах нами отмечены библейские, мифологические и фольклорные имена собственные, составляющие основу индивидуального антропонимического пространства прозы. Ономастический словарь Цветаевой известных имен широк и богат; многоплановый характер таких имен говорит о включенности поэта в общемировое культурное пространство.

В рассказах «Хлыстовки» и «Черт» писатель прибегает к библейским аллюзиям Бог, Богородица, Христос. Но особенностью замысла Цветаевой является намеренное превращение их в ранг антигероев, наделенных не самыми приятными качествами (неопрятная внешность, например), и уничижительное и неграмотное определение «ихний»: «Но не они приходили за яблоками, не те, степенные, дулуокие, а оне, то есть ихняя Богородица с Христом, рыжим, худым, с раздвоенной бородой и глазами - теперь бы сказала: очень рвано одетым и босым, их Христос - с ихней Богородицей, старой, уже не янтарной, а кожевенной, кожаной, и хотя и не рваной, но все-таки страшноватой» [Цветаева, «Хлыстовки», с. 116].

К тому же в рассказе «Черт» внимание ребенка заострено на общепринятом антагонисте Черте, именно он будоражит воображение юной Марины. И всеми известный человеколюбец-Бог у Цветаевой не вызывает благоговения и почитания, свойственных православных традиций, в которых родилась Цветаева. Обычные люди, воспитанные в духе православной церкви, назвали бы это богохульством, но только не Марина, чьё мироощущение всегда отличалось причудливостью. «Между Богом и Чертом не было ни малейшей щели <...> Бог, из которого вылетал Черт, Черт, который врезался в "Бог", конечное г (х) которого уже было - ч. (О, если бы я тогда догадалась, вместо кощунственного "Бог - Черт" - "Дог - Черт", от скольких бесполезных терзаний я была бы избавлена!)» [Цветаева, «Черт», с. 97].

Не обходит своим вниманием Марина Цветаева и древнегреческую мифологию. В ее автобиографическом рассказе «Дом у Старого Пимена», в котором поэт повествует о Дмитрии Ивановиче Иловайском, первом дедушке своего сводного брата Андрея (сына своего отца, Ивана Владимировича, от первой жены, Варвары Дмитриевны Иловайской), жившем на Малой Димитровке, в переулке у Старого Пимена (так автор называет Старопименовский переулок), мы встретили следующие аллюзии: Хронос, Харон, Сивилла, Лета, Ганимед, Гилл (сын Геракла), Прозерпина, Атланты, Елена, Сусанна, Приам, Уран, Гадес (Аид).

Самого Иловайского Цветаева иронично называет Старым Пименом, название переулка она переносит на него самого, в ее сознании он ассоциируется со старцем. Недаром Марина Ивановна выбрала данную аллюзию, ведь «Пимен» - мужское имя греческого происхождения, в настоящее время используется сугубо как монашеское. К тому же существовал Пимен Великий - христианский святой. Иловайского вряд ли можно было назвать монахом или святым, он прожил 88 лет, был дважды женат, пережил почти всех своих детей, отличался строгостью в воспитании. Цветаева отмечает: «Это был смертный дом. Все в этом доме кончалось, кроме смерти. Кроме ста-

рости. Всё: красота, молодость, прелесть, жизнь. Всё в этом доме кончалось, кроме Иловайского. Жестоковыйный старик решил жить. "Заживает чужой век... Всех детей зарыл, а сам... Двадцатилетний сын в земле, а семидесятилетний по земле ходит..." Под этот шепот и даже ропот - жил» [Цветаева, «Дом у Старого Пимена», с. 129-130].

Марина Цветаева подростком испытывала несправедливость ранней смерти своих сводных братьев и сестер. Поэтому такими выразительными являются отсылки к древнегреческому богу времени Хроносу, пожиравшему своих детей, или бессмертному Харону, перевозившему через Лету всех своих смертных детей. Преждевременная смерть первой жены Д.И. Иловайского также видится автору незаслуженной и ошибочной; Надежда, дочь историка, признанная красавица (впрочем, как и все его близкие родственники), в глазах Цветаевой подобна Елене Троянской или Сусанне, персонажу из Ветхого Завета, ложно обвиненной некими старцами в прелюбодеянии.

Выразительный язык произведений Цветаевой наполнен аллюзивными антропонимами русских мифологических персонажей, таких, как Вурдалак, Змей Горыныч, Жар-Птица и других, причем последние появляются, когда поэт пишет о детских воспоминаниях, о книгах и литературных персонажах, с которыми она познакомилась в детстве, которые играли в ее воображении. Посредством узнаваемости библейских и мифологических образов имеющийся текст взаимодействует с другой информационной реальностью и включается в процесс культурной эволюции. Подобная аллюзия не предусматривает указания на автора и источник, а лишь осуществляет отсылку к историко-культурной информации [4].

3. Литературные аллюзии. Особый пласт в интертекстах Марины Цветаевой занимают литературные цитации и аллюзии: названия или реминисценции литературных произведений (например, «Спящая красавица»), имена литературных персонажей (к примеру, Анна Каренина или Лесной Царь, герой одноименной баллады И.В. фон Гёте, которая легла в основу одноименной сказки В.А. Жуковского) или дословное цитирование текста, что свидетельствуют о классической литературной ориентации поэта. В рассказе «Мать и музыка» писатель вспоминает произведения, с которыми знакомила ее мать: это и «Ундина» - повесть немецкого писателя Фридриха Фуке, хотя, возможно, это была одноименная повесть в стихах Василия Жуковского; и роман английской новеллистки Шарлотты Бронте «Джейн Эйр» (у Цветаевой «Джэн Эйр»); повесть В.Д. Григоровича «Антон Горемыка»; или Песнь о Нибелунгах.

В анализируемых источниках мы отмечаем частое цитирование произведений или героев А.С. Пушкина. Вспомним, что поэт явился первой литературной любовью Цветаевой, вечным спутником, источником вдохновения на протяжении всего литературного пути. Цветаева каждое произведение насыщает отсылками к пушкинскому литературному наследию. В рассказе «То, что было», повествующем о первой влюблённости Марины, поэт, к примеру, сравнивает себя с главной героиней романа в стихах «Евгений Онегин» Татьяной Лариной, но внешнее сходство видит с ее сестрой Ольгой. В рассказе «Мой Пушкин» Цветаева признаётся, что влюблена в «Цыган»: «...в Алеко, и в Земфиру, и в ту Мариулу, и в того цыгана, и в медведя, и в могилу, и в странные слова, которыми все это рассказано» [Цветаева, «Мой Пушкин», с. 27]. Перед предстоящей поездкой к морю М. Цветаева время от времени вспоминает стихотворение Пушкина «К морю»: «Это был апогей вдохновения. С "Прощай же, море..." начинались слезы. "Прощайже, море! Не забуду..."» [Цветаева, «Мой Пушкин», с. 27].

Немаловажным элементом самовыражения автора представляется своеобразный диалог Цветаевой с поэтом, например, в следующем отрывке писатель размышляет над стихотворением Пушкина «Зимняя дорога»: « "Сквозь волнистые туманы пробирается луна..." -опять пробирается, как кошка, как воровка, как огромная волчица в стадо спящих баранов (бараны... туманы...). "На печальные поляны льёт печальный свет она..." О, Господи, как печально, как дважды печально, как безысходно, безнадежно печально, как навсегда припеча-

тано - печалью, точно Пушкин этим повторением печаль луною как печатью к поляне припечатал» [Цветаева, «Мой Пушкин», с. 43].

Данный очерк буквально пропитан цитатами из разных произведений великого русского поэта, выполняющими текстообразующую функцию, коннотативно насыщая цветаевские тексты. Это и всеми известное стихотворение «Няне» («Подруга дней моих суровых - Голубка дряхлая моя!»), «К морю» («Прощай, свободная стихия!»), стихотворения из цикла «Песни западных славян» («Это, верно, кости гложет красногубый вурдалак»), и романа в стихах «Евгений Онегин» («Я вас люблю, - к чему лукавить?..», «Зима, крестьянин торжествуя.», «В тулупе, в красном кушачке...»), поэмы «Цыганы» («Птичка божия не знает // Ни заботы, ни труда, // Хлопотливо не свивает //Долговечного гнезда») и другие.

Подобное дословное цитирование классиков обогащает авторский замысел художественного текста, ибо в том случае, если читатель не узнает цитату или автора, не уловит заложенный писателем смысл, не проникнется его чувствами, переживаниями, восприятием, то эффект интертекстуальности не будет достигнут. В равной степени опаснодословное понимание цитаты (главным образом завуалированной) в варианте авторских слов и авторская интенция может оказаться малопонятной [9].

0.Г. Ревзина отмечает изменение литературного мира М. Цветаевой с конца 20-х - 30-х годов и её обращение к социальным, общественно значимым темам. Собственное имя используется в тексте как знак конкретного исторического события, являющегося конкретным историческим примером. Данный способ употребления антропонимов, безусловно, не доминирует в произведениях М. Цветаевой, но напрямую отражает новую позицию и новое мироощущение лирического субъекта. Выразительные возможности собственных имен, частично освоенные автором через традицию, а частично вскрытые им самим, по-разному используются в тематически обусловленных произведениях [3, с. 191-192].

Таким образом, в дискурсе Марины Цветаевой прецедентные феномены (исторические, библейские, мифологические, античные, литературные имена собственные) выступают значительными интертекстуальными маркерами. Они представляют собой своего рода символы, изображая самобытность и своеобразие философии поэта, духовной и культурной эволюции языковой личности, свидетельствуя о разностороннем кругозоре фигуры Цветаевой, получившей отличное образование. Мы отмечаем частое использование поэтом универсально-прецедентных антропонимов и литературных аллюзий, демонстрирующих глубокие познания поэта Серебряного века в литературном процессе в России и за рубежом и представляющих «авторское я» понятным широкому кругу читателей. Поэт как будто вступает в диалог и с читателем, и со всей культурой.

В художественном тексте Марины Ивановны Цветаевой антропонимы также становятся актуализаторами ее смысловой наполненности, являются связующим элементом реалий авторского мира поэта: воспоминаний, исторической реальности, культурного пространства.

Интертекст её прозы выполняет разнообразные функции: как текстообразующую, связывая произведение в единое целое, так и стилистическую, углубляя эстетическую и эмоциональную составляющую текста, при этом позволяет дать объективную информацию об их отражении в культурно-художественном поле нашего времени [4].

Список литературы:

1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / сост. С.Г. Бочаров. - М.: Искусство, 1979. - 424 с.

2. Гудков Д.Б. Теория и практика межкультурной коммуникации. - М.: ИТДГК «Гнозис», 2003. - 288 с.

3. Ревзина О.Г. Собственные имена в поэтическом идиолекте М. Цветаевой // Поэтика и

стилистика. 1988-1990 / отв. ред. В.П. Григорьев. - М.: Наука, 1991. - С. 172-192. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://danefae.org/lib/ogrevzina/sobst.htm (дата обращения: 06.01.2017).

4. Салимова Д.А., Павлова В.Г. Поэтонимы как интертекстуальные элементы в текстовом поле Николая Алешкова // Современные исследования социальных проблем. 2013. № 1. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://j0urnal-s.0rg/index.php/sisp/issue/view/8 (дата обращения: 06.01.2017).

5. Самойлова Ю.В. О прецедентности и интертекстуальности (терминологический аспект) // Вестник Северо-Восточного государственного университета. - Магадан, 2014. - Вып. 21. - С.38-42.

6. Тимошенко О.В. Интертекстуальность поэтического творчества М. Цветаевой [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://zno.znaimo.com.ua/docs/1560/index-191673-1.html (дата обращения: 09.01.2017).

7. Цветаева М.И. Проза. - М.: Современник, 1989. - 590 с.

8. Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. - М.: Эллис Лак, 1994. - Т. 5: Автобиографическая проза. Статьи. Эссе. Переводы. - 720 с.

9. Интертекстуальность [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.studfiles.ru/ preview/5610663/page:2/ (дата обращения: 11.01.2017).