CC BY
118
КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО
Вестн. Ом. ун-та. 2012. № 1. С. 286-298.
УДК 903.2 И. В. Шмидт
«ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ» ПТИЦЫ
В КУЛЬТУРЕ ПАЛЕОЛИТА
(на примерах материалов Северной Азии)
Освещается поиск стратегии интерпретации орнитоморфного символа палеолитической эпохи. Исследование построено на анализе североазиатского археологического материала с привлечением методической тактики интертекстуализма. Орнитоморф-ный символ рассматривается в качестве конструкта, порожденного особенностями взаимоотношений между человеком и птицей в контексте повседневности.
Ключевые слова: культура повседневности палеолитической эпохи, интерпретация изобразительного символа, палеолитическое искусство.
Птица - одно из интереснейших существ, без которого сложно представить символосферу культуры. Уже в палеолите данный образ обозначил свое присутствие в пещерных композициях и мобильной пластике. Не одно поколение ученых пытается ответить на вопрос о его содержательности. Чаще всего интерпретация орнитообраза велась через анализ сверхъестественных способностей птицы, которых человек был лишен, к которым стремился приблизиться и приобщиться. Безусловно, они сыграли свою роль в формировании символа, но хотелось бы рассмотреть и те факторы, возможно, более «приземленные», которые также могли (и должны были) участвовать в процессе осимволизации орнитоморфа. С их следами часто встречается археолог, поэтому исследование «повседневного статуса» птицы нужно вести через анализ археологического материла, сопряженного с данной темой. Сразу отметим степень сложности подобной работы. Во-первых, тафономическая потеря тонкой кости орнитоморфов, как и соприродных ей материалов (перо, когти, скорлупа яиц), высока. Упоминания об их полуистлевших фрагментах появляются в отчетах экспедиции благодаря сознательности камеральных сотрудников; на полевых планиграфических картах находок они часто не обозначены. Во-вторых, археолога интересуют остатки именно культуры, а не представителей био- и зоотопов. Но судить о степени «культурности» тафономически неустойчивого материала не всегда оказывается возможным. Вызывающие «подозрение» экземпляры собираются для дополнительных исследований, заключения по ним звучат много позже. В-третьих, велика роль сопутствующих изучению памятника обстоятельств. Не везде работы осуществляются комплексной экспедицией, включающей специалистов-остеологов. Передача собранного остеоматериала в руки соответствующего профиля исследователям по возвращении из экспедиции нередко затягивается. Часто материал оказывается испорченным или исчезает в силу различных причин, уже попав в фонды музеев и институтов [1].
Тенденции обозначенной ситуации меняются медленно. Сообщения последних десятилетий об изделиях из кости палеоорнитофауны, как и о ее присутствии в собранном материале, приобрели регулярный характер, но презентации не всегда сопровождаются подробностями (кость какого именно вида птицы обнаружена, заметны ли следы термического и механического воздействия на нее, топоособенно-сти обнаружения и проч.), на основании которых возможна интерпре-
© И.В. Шмидт, 2012
тация и реконструкция роли птицы в повседневности человека.
Источники, цель и методический характер исследования. Очевидные источники по данной теме - изотексты палеолита - содержательно связаны с магией, мифологией и сакрального плана сюжетами. Не будем с этим спорить, в нашем исследовании они не будут играть заметной роли. Для нас интересны следы «профанного» контакта с птицей. В центр исследования поместим тексты1 второго плана (то, что нам известно о них из публикаций) - орудия, изделия из кости птицы и скорлупы яиц, материальные фрагменты деятельности палеочеловека, в той или иной мере связанные с птицей. Предложенный ис-точниковый маневр обеспечит условия для реконструкции искомого нами «поля повседневности», в котором птица могла раскрыть себя с неожиданных для интерпретатора сторон. В различных секторах данного поля: технологическом, тактическом, обрядово-ритуальном (он в равной мере с остальными перечисленными принадлежит повседневности, если речь идет об эпохе первобытности), попытаемся обнаружить птицу в качестве «текстов». Сопоставив их, выделим те, специфика отношений в которых между человеком и птицей оказала очевидное влияние на формирование семантики палеообраза.
Исходя из поставленной цели, особе-ностей источников и уже звучащей терминологии, необходимо отметить методический характер исследования. Постмодернистская традиция «межтекстовых пересечений» в рамках археологии и ее материала может быть воплощена, на мой взгляд, не иначе как методическая «метафора» или же слабовыраженная аналогия. Археологом-интерпретатором осознается необходимость комплексного подхода к проблеме и понимания контекста, в рамках которого рождается «сообщение». Но культурный и временной разрыв «цитат», природа «реплик», степень закрытости палеотекста для интерпретатора, который может лишь констатировать (и реже анализировать) палимпсестность исследуемого им текста, не позволяют организацию уверенной методической кальки. В данной работе заимствован тезаурус интертекстуализма (в некоторых случаях облегчающий выражение мысли) и разделяется убежденность в апликативности предмета исследования - символ как результат пересечения информационных потоков различных сфер культуры.
Обозначенные особенности исследования предупреждают получение универсальных выводов; предложение новых ва-
риантов видения изобразительного материала также весьма сомнительно. Но вероятность обнаружения общих тенденций в региональном варианте палеокультуры, берущих свои начала в сферах повседневности и формирующих восприятие птицы человеком, полагаю, достаточно высока.
Анализ материалов.
Особенности использования кости орнитоморфов. Разнообразные варианты нехудожественного включения птицы в культуру предлагают коллекции Западной Европы. Например, гравированная композиция из Торро удивляет специалистов не меньше, чем энциклопедически известная гравировка «плывущих оленей» на кости из Ложери-Бас. В самой композиции образ птицы не задействован. Кость птицы стала «полотном» многофигурной гравировки. Безусловно, мастер располагал достаточным их количеством, но было выбрано наименее удобное - величина в диаметре меньше сантиметра [2, s. 3132]. Кость орла с абстрактной знаковой композицией на поверхности, найденная в долине реки Шаранта, и кость птицы из Вильдшойхоле не отличаются сложностью сюжета, но также привлекают внимание малыми размерами [3, s. 51. Abb. 57; 4, s. 67. Abb. 8]. Возникает ощущение, что в палеолите для западноевропейских мас-теров-художников существовало специфическое испытание мастерства «мелкой костью», часто предоставляемой птицей.
Нельзя не вспомнить и о мельчайшем бисере, в большом количестве найденном на различных поселениях, и о флейтах-свирелях, звучавших уже в эпоху мустье, нередко выполненных из кости птицы [5, s. 19-20; 6, р. 474-476; 7, р. 50; 8, s. 137; 9, р. 147; 10; см. также: 11, с. 124, 127129]. Эстетико-практическое восприятие представителей орнитофауны было настолько развито, что в качестве украшений, амулетов, изделий, необходимых, возможно, в культовой практике, употреблялись и другие, соприродные кости материалы, например, когти и перья [12, р. 129; 13, s. 91; 14, р. 70; 15, р. 967].
Кость птицы находила себе применение и в различных сферах хозяйственной деятельности человека палеолита. Её использовали для создания мельчайших орудий труда - иголок и игольниц [16, s. 178-180; 17, р. 149. Fig. 122].
«Проникновение» пернатых в палеокультуру Северной Азии обладает определенной спецификой, пока исключающей проведение каких бы то ни было параллелей в западном направлении.
Остатки авифауны зафиксированы на большом количестве стоянок региона (табл.).
Орнитоморфные образы, остеологические материалы и изделия из кости птиц на палеолитических памятниках Северной Азии
Памятники Объекты Датировка памятника (если известна) Регион
Образы Украшения из кости и скорлупы; предметы «неутилитарного» назначения Индустрия Кость
Ст. Талицкого + 18 700±200 (Ю1\ 1907) Урал
Игнатиевская пещера + 10 400±465 (БОА1\ 2468) 13 335±192 (ІЕМЕ7 365) 14 240±150 (БОА1\ 2209)
Медвежья пещера белая куропатка
Каменное кольцо +
Ключевая пещера белая куропатка, тундряная куропатка, сорока, ворона,ласточка, орел, пустельга, кулик
Бурановская пещера тетерев-косач, глухарь, сорока, ворона, орел, пустельга, кулик, воробьиные
Смирновская пещера куропатка белая, куропатка тундряная, утка, гусь
Гребневая пещера «какой-то вид из семейства куриных», пустельга
Усть-Катавская II пещера тетерев-косач, пустельга, голубь, кулик
Пещера Кочкари I куропатка тундряная, куропатка белая, тетерев, глухарь, орел, ястреб, кулик
Орловский навес куропатка тундряная, куропатка белая,тетерев-косач, глухарь, сова, пустельга
Смеловская II пещера +
Денисова пещера: 9 слой 11 слой 7 слой привходо-вой площадки пронизки «представители открытых ландшафтов... луговых биотопов»: сибирский вьюрок, пуночка, рогатый жаворонок... Алтай
«тонкостенное колечко» из крупной кости; плоская бусина-колечко из скорлупы яйца страуса; пронизки?
«представители альпийской группы»: белая куропатка, алтайскй улар, клушица... 29 200 ± 360 (АА-35321) > 37 235 (СОАН 2504)
Продолжение табл.
Объекты
Памятники Образы Украшения из кости и скорлупы; предметы «неутилитарного» назначения Индустрия Кость Датировка памятника (если известна) Регион
Усть-Канская +
Малая Сыя композиционные, микробарельеф-ные изображения птиц 20370±340 (СОАН-1124) 33500±450 (СОАН-1286) 34420±360 (СОАН-1287) Кузнецкое Алатау
Мальта крупная водоплавающая птица; «хищная птица» -подвеска ожерелья; куропатка дикий гусь, чайка; + 14 680±100 (ГИН-9511) 16510±150 (7709-ГИН) 19600±300 (10931-ГИН) 21600±200 (7708-ГИН) 22900±240 (8888-ГИН) р. Ангара
Красный Яр белая куропатка
Усть-Кова «птица, сидящая на гнезде»? 23920±310 (КРИЛ-381) 28050±670 (СОАН-1875)
Федяево +
Иркутский госпиталь + 29700±500 (ГИН-4440)
Лиственка заостренная трубчатая косточка (?) белая куропатка 13200±110 (СОАН-5083) 16 300±600 (ГИН-6093)
Большая Слизнева +
Сабаниха белая куропатка 22 930±350 (ЛЕ-3611) 25 950±500 (ЛЕ-3747)
КокоревоI + 12940±270 (ЛЕ-540) 13300±50 (ГИН-91) р. Енисей
Кокорево II пронизки + 13330±100 (ГИН-90)
Кокорево III +
КокоревоIV + 15460±330 (ЛЕ-540)
Каштанка глухарь 21 800±2000 (ИГАН- 1049) 24 805±425 (СОАН-2853)
Афонтова гора I, II, V «подвески в виде птичек» пронизки (?) белая куропатка, тундровая куропатка, гусь гуменник, кречет, ворон, галка 12740±160 (7671-ГИН) 13950±80 (ГИН-7541)
Майнинская ст. + 11700±100 (ЛЕ-3019) 13 050±90 (ЛЕ 1101) 16540±170 (ЛЕ-2145)
Таштык +
Окончание табл.
Памятники Объекты Датировка памятника (если известна) Регион
Образы Украшения из кости и скорлупы; предметы «неутилитарного» назначения Индустрия Кость
Шестаково + 20800±450 (СОАН 3606) 22500±280 (СОАН 4177) р. Кия
Ачинская ст. куропатка р. Чулым
Хотык фрагмент флейты лебедь ? 28770±245 (СОАН-5082) 38200±2800 (АА-60267) Забайкалье
Подзвонкая подвески из скорлупы яиц страуса > 41200 (СОАН-6427) 22 675±265 (СОАН 3350) 38 900±3 300 (АА 26741)
Каменка А пронизки 30 220±270 (СОАН 3354) 31 060±530 (СОАН 3052) 35 845±695 (СОАН 2904) 40 500±3 800 (АА 26743)
Ага, 7 слой скорлупа яиц страуса
Дюктайская пещера + 12100±120 (ЛЕ 907) 13 110±90 (ЛЕ 908) р. Алдан
Большой Эльгахчан II птица породы ласточковых р. Омолон
Ушки I, слой VII утиные кости; + 14 300±200 (МАГ 550) 13 800±250 (ГИН 167) Камчатка
Устиновка I + (?) Приморье
Устиновка IV + (?)
Примечание. «+» указывает на наличие костей или изделий в материалах памятника, но без точного определения (видового, типологического или же функционального); «?» - сомнительное присутствие или неточное определение.
Естественная индустриальная логика, учитывающая тонкость и гибкость кости птицы, подсказывала направления поисков интересующих нас изделий. Но знакомство с материалами не подкрепило фактами тезис о присутствии индустриального интереса к ее кости. Нет логически предполагаемых игл, они чаще изготовлялись из рога и кости крупных животных, не заметна специфика сырья в производстве бисера. Ожидаемые формы изделий североазиатские мастера вытачивали из бивня, эмали зубов животных, их костей и даже камней. Не сохранились и подвески, украшения из когтей и перьев. Косвенное отношение к рассматриваемой теме может иметь краткое сооб-
щение М. М. Герасимова, упомянувшего
об обнаружении в глубине мальтинского жилища у стены черепа и костей крыльев какой-то крупной птицы: «видимо, древний человек голову и крылья ее сохранял с какой-то неизвестной нам целью» [18, с. 47]2. Это единственное замечание о необычном отношении к останкам птицы. Чуть лучше обстоит ситуация с изделиями из скорлупы яиц страуса, которые характеризуют облик культур эпохи камня в Прибайкалье и Забайкалье. Об этом будет сказано ниже. В силу различных причин, либо из-за невнимания археологов к данной проблеме, либо в связи с объективным отсутствием интереса у мастеров палеолита Сибири к кости птицы, рассуж-
дения по данной теме остаются краткими. Приведем наиболее известные из них.
Одно из первых относится к 1940-м гг. В ходе работ на стоянке Островская (ст. Талицкого) был найден обрезок кости птицы. Особенность его в том, что на сохранившемся сегменте заметны девять неглубоких поперечных нарезок [20, б. 12]. Следуя традиции объяснения подобных находок, можно предположить, что кость была использована для изготовления мелкого бисера или бусин-пронизок. Диаметр бусины в этом случае не превышал бы 7-8 мм. Сохранившиеся следы-царапины на поверхности костяного обрезка, вероятно, подсказывали мастеру порядок срезов и наглядно обозначали параметры запланированных бусин. Если со вниманием отнестись к сохранившемуся количеству знаковых элементов (надрезов), то нельзя исключать варианта, при котором данная кость не имела отношения к производству «палеобижутерии», а была связана с изотекстами календарного характера.
В середине 1970-х гг. состоялась следующая презентация во многом аналогичного материала, обнаруженного уже на берегах Енисея. В коллекции костяной индустрии поселения Кокорево II были выделены семь пронизок, «...изготовленных из тонких трубчатых костей, видимо птичьих...» [21, с. 10].
Среди предметов неутилитарного назначения забайкальского памятника Ка-менка-А указана группа «украшений», представленная девятью предметами -пронизками и их фрагментами, выполненными из костей птиц [22, с. 24; 23, с. 59].
На алтайском памятнике Денисова пещера собрана интересная коллекция изделий из обработанной кости птицы -традиционные бусины-пронизки цилиндрической формы с поперечными и кольцевыми нарезками дополнены тонкостенным колечком из трубчатой кости крупной птицы [24, с. 49-50; 25, с. 132, 174177; 26, с. 23].
Дальнейшее перечисление типологически идентичных находок не было бы продолжительным. Всё же избегая его, можно заключить, что подобный тип изделий, выполнявшийся из кости мелкой дичи: птицы и грызунов, был известен на территории Евразии в эпоху камня. Под вопросом остается семиотическая характеристика найденных предметов, для чего они были созданы и как использовались -неизвестно. Но для нас интересен другой аспект обнаруженных «микротекстов» -была ли в контексте данного творчества
важна природа сырья, из которого выполнены изделия? Использование исключительно кости птицы в этих целях констатировать невозможно.
Открытие последних лет с несколько иных, но по-прежнему неутилитарных позиций позволяет взглянуть на индустриальный потенциал кости орнитомор-фов. В ходе исследования специфически оформленного фрагмента кости птицы (возможно, лебедя), обнаруженного на забайкальском комплексе Хотык, была выявлена его идентичность «флейтам» европейского ориньяка [11].
Присутствие «музыки» заметно уже в мустьерских культурах. Флейты неандертальцев часто изготовлены из кости птицы. Неизвестно, существовало ли символическое осмысление данной взаимосвязи «музыка-птица», но человек современного физического облика, многое заимствовав, занялся поиском и развитием иных звуковых гармоний, и флейты из кости птицы растворились в большом количестве музыкальных инструментов («свистков», «треще-ток», «ударных», «щипковых»), выполненных из кости животного происхождения [27].
Если птица и была связана со сферой неутилитарного творчества культуры палеолита, представленной подвесками, музыкальными инструментами, то материальных подтверждений этому на территории Северной Азии осталось чрезвычайно мало, интерес к пернатому «поставщику» остеоматериала здесь едва заметен. Он берет свое начало в ранние времена позднего палеолита и поддерживается в указанной интенсивности на всем протяжении данного периода. Его нельзя назвать устойчивым, индустриально понятным, продиктованным утилитарными нуждами. Это придает некоторую «специфичность» образу птицы, вернее, костной его компоненте. От кости в некотором роде нельзя требовать иного. Костная составляющая любого существа в эпоху палеолита уже могла быть осмыслена человеком в качестве нетленной константы живого организма
- «вечной» его сути и, возможно, символического заместителя живого существа. Таким образом, некоторая часть птицы в малых количествах типологически специфичных изделий была представлена в повседневности палеочеловека. Контекст данного контакта установить сложно, но однозначно настораживает отсутствие в нем «сырьевого регламента» - кость птицы могла быть заменена на любую другую подходящего формата.
Сложно реконструировать значимость птицы не только относительно традиции
использования ее кости, но и других материалов, «автором» которых она являлась.
Использование скорлупы яиц. Специфика «кальцитового сырья» заключается в его естественной хрупкости. Под давлением времени и обстоятельств смогли устоять лишь небольших размеров и толстостенные экземпляры, выполненные из скорлупы страусовых яиц. Наиболее известен находками изделий из уникального материала памятник Подзвонкая (восток Кяхтин-ского района Бурятии, р. Тамир), относящийся к группе переходных от мустье к верхнему палеолиту. Здесь была собрана самая большая (в пределах России)3 из известных на сегодняшний день коллекция изделий из скорлупы страусового яйца. В основном это подвески или же их фрагменты. В 2002 г. коллекция пополнилась морфологически яркими, целыми изделиями, благодаря чему удалось представить не только форму палеолитических подвесок из скорлупы, но и технологию их получения [29, с. 159]. Поселенцы Подзвонкой отдавали предпочтение изделиям миндалевидных, каплевидных, листовидных контуров, округлым и округло-овальным, с мелкими, но чаще крупными отверстиями посередине. Внутренние и внешние края изделий дополнительно обрабатывались. Учитывая хрупкость материала, сложно представить их в качестве подвесок, наподобие известных нам, костяных или же каменных, несмотря на присутствие у большинства из них подходящих для этого дополнительных мелких отверстий.
В отличие от костяных подвесок, рассуждения о выполненных из скорлупы могут быть детальнее организованы - известен топографический контекст их обнаружения, особенности формы (включая технологическую специфику ее получения).
Начнем с формы изделий. Она редка, но не уникальна. Аналогию можно подобрать в материалах другого забайкальского памятника, близость которого поселению Подзвонкая уже отмечена [23, с. 125-126; 30, с. 44]. Один из фрагментов подвески с поселения Хотык по общим своим очертаниям удивительно похож на анализируемые изделия с Подзвонкой [30, с. 4445, рис. 22]. Заслуживает внимания
фрагмент каплевидной подвески, сохранившей заостренный кончик, и границы крупного округлого отверстия, ранее находившегося в центре. Остается неизвестным его материал - скорлупа или кость? Об обработанной скорлупе с памятника Хотык информации пока нет.
Идентичность форм предметов неутилитарного назначения с двух местонахож-
дений схожестью развития технического сознания их поселенцев объяснена быть не может. Речь идет о более тесных, «не индустриальных» контактах. Универсалии,
спровоцировавшие подобное знаково-
символическое единство в деталях своих, нам останутся неизвестны. Нечто глобальное, жизненно важное, всеобъясняющее (именно это лежит в основе любого символа) палеолитическим человеком могло быть воспринято как из природы - лист какого-нибудь дерева, произрастающего в указанных регионах, так и из сферы «сакральной» - специфика формы некоторых изделий может продолжить тему важности знаков женского пола в изобразительной культуре палеолита (сообщение В.И. Таша-ка, из личной переписки от 27.02.05).
Значимость сырья необычных изделий с Подзвонкой вряд ли может быть в настоящий момент верно оценена. Скорлупа страусовых яиц как поделочный материал была известна уже в эпоху ашеля [31, р. 29] и позднее востребована в различных сферах культуры. Простейшие плоские бусинки, на изготовление которых требовалось не так уж много времени и усилий, представлены и на нашей территории: в материалах памятников Алтая, Забайкалья и Прибайкалья - южных рубежах Северной Азии. В регионах, расположенных севернее, этот материал столь широко не известен. Странным кажется тот факт, что на упомянутых территориях обнаружена именно скорлупа яиц страуса, а не его останки. Можно было бы предположить «импортный» вариант его появления здесь, но, согласно заключению специалистов, этот регион в эпоху палеолита (возможно, и позже) входил в зону обитания азиатского страуса, являясь северной ее границей [32].
Таким образом, страус и сопутствующие ему материалы не воспринимались экзотической ценностью на юге Сибири. Существовавшую же на поселении практику вторичной обработки нарушенных изделий и повторного введения их в употребление [29, с. 162], вероятно, стоит отнести на счет семантики формы, некогда актуальной в пределах обширного региона.
Безусловно, прагматика подобных изделий обусловлена их знаковостью. Выше прозвучали сомнения относительно их повседневного ношения - физического воздействия на хрупкий материал, сопричастный содержательности символа, очевидно, избегали, стремясь сохранить форму от повреждений. Это касается тех предметов, «массивность» пропорций которых достигает 3-4 см. Мелкие же буси-
ны, наподобие найденных в Денисовой пещере или на стоянке Красный Яр [24, с. 49-50; 33, с. 340], могли быть включены и в контекст повседневности. Форма их проста (в случае нарушения не подрабатывалась), специфической локализацией в пространстве стоянок они не обладают.
Именно топографический фактор обнаружения некоторых «подвесок» с Под-звонкой дополнительно обращает на них внимание.
Тезис о значимости топоконтекста в понимании символа разделяется многими исследователями, но не так часто можно встретить внимание к нему в отечественных археологических трудах. Относительно анализируемых изделий озвучена следующая контекстуальная особенность: «...треть из них найдена в зоне очагов» [30, с. 45]. Очаг и приочаговое пространство -символически емкие локации, на что неоднократно указывал автор раскопок
В.И. Ташак [34; 35]. Они воспринимались не просто бытовой зоной, но сферой, требовавшей к себе особого внимания и в полной мере его получавшей. Отношения с очагами выстраивались как с живыми существами, «жизненный путь» которых конечен и обрядово оформлен. Треть изделий из скорлупы тяготеет к данному пространству и, кажется, включена в его структуру в качестве символических элементов. Если учитывать каплевидность их форм, появляется ощущение присутствия определенного характера взаимосвязи между двумя «осимволизированными» субстанциями -огнем и водой. Но это впечатление иллюзорно (мало фактов в его поддержку) - две трети всех подвесок обнаружены вне очаговых пространств.
Таким образом, можно отметить лишь знаковость формы изделий из скорлупы со стоянки Подзвонкая. В материалах других стоянок «сложные» изделия из аналогичного материала редки, их топокон-текст невыразителен.
Относительно ключевой темы исследования анализ использования скорлупы на территории Северной Азии мало что добавляет к уже сказанному. В изделиях ведущим смыслообразующим компонентом материал, очевидно, не являлся. Поэтому нет возможности утверждать, что птица в эпоху палеолита принималась аналогично промысловым представтелям палеофауны и ее «природа» рачительно использовалась. Она не заявила о себе ни в сфере технологий, ни в сырьевой сфере. Едва заметна ее роль и в пищевой сфере.
«Гастрономический» интерес к птице. Достаточно часто птица добывалась с це-
лью потребления мяса. Отлавливалась любая - и крупная (утка, куропатка, тетерев), и мелкая (сойки, дрозды - их вес не превышает 100 граммов), и «мирная», и хищная [19, р. 123, 127-128]. Нередко перед употреблением мясо проходило термическую обработку4 - обжаривание на открытом огне или углях; следы данной процедуры иногда заметны на поверхности сохранившегося материала. Предпочтение отдавалось мясу грудины, кости именно этой части тушки чаще остальных встречаемы на стоянках. Подобный интерес нужно предположить и в отношении мяса с бедер, но соответствующий остеоматериал в пропорциональном отношении к анатомически ожидаемому более малочисленен в сборах (что тоже нашло себе вероятное объяснение) [19, р. 123126; 37, р. 1454]. Можно отметить, что реконструкция практики употребления мяса птицы охотниками-собирателями в эпоху камня в общих чертах не вызывает вопросов; дискуссии касаются лишь частностей.
Интересны приемы добычи мяса пернатых. Видовое разнообразие птиц, употреблявшихся человеком, поражает и убеждает исследователей в существовании отработанных многочисленных приемов ловли подвижной дичи: мелких птиц и некрупных грызунов. Летающая дичь (в первую очередь, мигрирующая) в течение года переживает несколько периодов, когда она лишена преимуществ быстрого передвижения или же может стать довольно легкой добычей по другим причинам. В конце весны и ранним летом птица откладывает яйца и заботится о выводке; в середине-конце лета она линяет, а ее выводок, набирая вес, предпринимает неуклюжие попытки «встать на крыло»; ранней осенью (как и ранней весной) начинаются миграции, что связано с появлением-скоплением в одном месте большого количества птицы5 [19, р. 133; 39, с. 313-314, 375]. В эти периоды ее можно добывать без специальных, усложненных приспособлений (луков, пращи, дротиков и т. д.), образно выражаясь, «голыми руками», или же используя примитивные сети и силки - плетение сетей, вязание узлов в верхнем палеолите было известно [40; 41, с. 48-49]. Если рассматривать именно охоту на птиц, а не вариант собирательства линяющей птицы, яиц и молодняка, то необходимо учитывать ряд факторов, влиявших на интенсивность этого вида деятельности в интересующий нас период. Так, например, птица, непу-ганная человеком, учитывает присутствие
на территории гнездовий «естественных» хищников и организует места кладки в непроходимых для них местах, выбирая заболоченные и покрытые плотным кустарником участки. Места гнездовий в зависимости от климатических колебаний или же эпизодических ситуаций (связанных с уничтожением кладок), как и места остановок в период миграций, могли меняться. Поэтому добыча птицы в круглогодичном режиме была малопрогнозируема. А с учетом того, что весь объем усилий гарантировал лишь несколько килограммов биомассы, интерес к птице в эпоху палеолита (богатого дичью более крупных размеров) возникал лишь в тех случаях, когда основные источники мяса оказывались для человека малодоступными. Вероятно, данные ситуации были редки и не вызывали специализации отдельных групп к охоте на мелкую дичь; в материалах материковых стоянок Европы в рассматриваемый период данный факт не зафиксирован.
Ситуация заметно меняется в конце палеолита и начале мезолита. Интенсивность эксплуатации ранее эпизодически привлекаемых ресурсов значительно повышается. «Заметными» в орудийных
комплексах стоянок становятся наборы, позволявшие вести охоту на мелкую дичь (птицу, зайцев) и рыбу [42, р. 528; 43, р. 22-27].
Поддержать рассмотрение обозначенной подтемы с привлечением североазиатских материалов чрезвычайно сложно. Источники - кость со следами от разделки тушек, возможные орудия и приспособления для ловли птиц малоизвестны.
О наличии специфических форм в орудийных наборах Мальты сообщал М.М. Герасимов. На территории жилого комплекса под плитой известняка обнаружены фрагменты изящного орудия из бивня. Это был «...тонкий и длинный стержень, равномерно утончающийся к концам и заостренный с обеих сторон... Орудие покрыто тонким орнаментом в виде спиральной линии, опоясывающей стержень по всей длине» [44, с. 79]. После сравнений с этнографическим материалом автор пришел к заключению, что этот предмет мог являться частью орудия охоты на птиц и крупных рыб; в качестве дротика им могли поражать водоплавающую птицу [44, с. 80].
К данной теме в отечественной науке сложилось неоднозначное отношение, аргументы и контраргументы были выдвинуты в качестве гипотез, проверка которых пока не проведена. Так, С.Н. Замят-
нин сомневался в широком распространении в палеолите приспособлений «удобных» (праща, бола) для охоты на мелкую дичь, но использование силков, петель, примитивных капканов, которые не имели шансов сохраниться, не отрицал [45, с. 91, 95, 102, 108]. С.А. Семенов предполагал изготовление для этих целей бумеранга, наподобие найденного в Костенках I, дротиков и копьеметалок, обнаруженных на стоянках Центральной Азии, метательной палицы [46, с. 287, 290, 293]. Но
о приемах охоты, известных уже в эпоху палеолита, заключений не дал, осторожно упомянув о возможном палеолитическом возрасте некоторых тактик, известных в традиционных обществах [46, с. 295].
А.А. Формозов скептически относился к присутствию серьезного охотничьего интереса к птице даже в эпоху мезолита, что, по его мнению, было обусловлено неразвитостью соответствующей стороны технической базы ранних эпох [47, с. 12].
Одной из интересных находок, поддерживающих развитие темы использования специфических приспособлений для отлова птиц, является «манок», найденный в Малой Сые. Он изготовлен из округлого кусочка железной руды и ранее обладал некоторыми деталями (ныне утраченными), которые обеспечивали его звучание. Идентифицировать предмет помог старый охотник, пояснивший условия звучания и возможное назначение изделия - его могли использовать для подманивания рябчиков и тетеревов [48, с. 168]. Исследователь памятника В.Е. Ларичев с данной интерпретацией согласен и некоторым образом расширил ее, обозначив важность звуковых эффектов не только в повседневной практике охотника, но и в празднично-обрядовой сфере культуры [48, с. 169].
Охота и потребление, факты, раскрывающие некоторые подробности этих процессов, безусловно, отображают внимание, с которым палеочеловек относился к птице. Если говорить об общих тенденциях, выстроенных на видовых и количественных корреляциях остеоматериалов и остеоиндустрий стоянок, то отметим (отчасти повторим) следующее. Охота на птицу и последующее пассивное использование ее кости в палеолите североазиатского региона практиковались на протяжении всей поры верхнего, вероятно, и среднего палеолита. Птица добывалась и употреблялась в пищу [49]. Наиболее привлекательным для охотников продуктом была куропатка. Из крупных пернатых внимание привлекали тетерев, глухарь,
реже гусь и утка. Интерес к остальным представителям: мелкие пернатые хищники, ворона, галка, воробьиные, вероятно, обусловлен второстепенными, относительно их продовольственного потенциала, качествами. Яркость оперения, крепкие когти и другие способности-характеристики: ориентация в темноте, специфика сигнальной системы, маневренность и быстрота передвижения, тактика охоты, обеспечивали их включенность в знаковую сферу культуры6.
Несмотря на то, что в сфере потребления интерес к птице более заметен, чем в остальных, археологически выявляемых, она всё же являлась фигурой non grate в повседневном меню палеочеловека - на стоянках и поселениях животная кость представлена в неизмеримо больших количествах.
Обсуждение результатов. Согласно обозначенным условиям исследования и озвученному материалу мы попытались уточнить повседневный статус птицы в культуре палеолита Северной Азии. В отличие от европейской традиции, где эксплуатация кости и образности орнито-морфов «материально» более заметна и вариативна, в североазиатских культурах можно констатировать отсутствие к ней индустриального и сдержанность неутилитарного интересов. Единственная тема, в которой ее эксплуатация очевидна -экстренные источники питания. Сложно судить, как данная особенность (и она ли одна) влияла на аксиологию орнитообра-за, но его «экстрастатусность» благодаря данному аспекту может получить некоторое объяснение.
Общий прагматизм палеокультуры, засвидетельствованный археологами, дает основания предположениям о рациональной продуманности реальности, созданной человеком. Художественно-символическое же ее пространство чаще связывают с иррациональными истоками, намечая тем самым основы противопоставления орудия и изображения, профанного и сакрального, материи и метафизики текста-предмета. Взятый в кавычки ключевой термин названия данной статьи определяет моё отношение к этим антиномным парам, относительно первобытности их существование малообоснованно. «Птица-
сырье», «птица-продукт» и «птица-изображение» - возможны ли контакты/влияния между данными текстами?
Выявленные факты обозначили очевидную вытесненность птицы в сферы, не связанные с повседневными заботами человека. Но не была она и исключена из них.
Объяснение данной ситуации, как мне кажется, необходимо вести исходя из понятия «нормы» в культуре7, часто употребляемого в качестве синонима повседневному жизненному ритму палеочеловека.
Для палеолитического человека-охот-ника нормальное состояние жизнедеятельности было связано с животными, контакт с которыми зависел от его желания и способностей. Охота на стадных млекопитающих покрывала потребности в мясе, вырабатывая некоторые правила во взаимоотношениях «человек - животное». Их многое связывало (совместные миграции, общие противники, сходные потребности) и роднило. В сфере символической реальности они могли заменять друг друга [55; 56]. Птица была «известна» человеку, но общение с ней обусловлено не нормой, а «сбоем» в привычной ритмике повседневности - неудачная охота, продолжительные периоды голода. Согласно исследованиям этнологов, подобные ситуации редки в традиционных обществах, но воспринимаемы чрезвычайно эмоционально [57, с. 386-388]8. В сознании человека, в метатексте культуры в подобные периоды обостряется противостояние двух символически емких пространств - жизни и смерти. Именно в подобном контексте восприятия реальности птица могла дать толчок к организации специфического символа, выражающего надежду на возвращение к привычному жизненному порядку - птица давала малое количество продукта, но достаточное, чтобы пережить неудачную охоту; так регулярно, насколько было необходимо; без особого риска для жизни. Осознанность ее в качестве медиатора между жизнью и смертью прослеживается и во многих других текстах палеокультуры [58; 59]. Данное обстоятельство могло способствовать раннему обособлению орнитоморфных образов от зооперсонажей и их «подвидовому» разделению по функциям-значениям: на мирных и агрессивных, «продовольственно привлекательных» и «типичных трикстеров», поддерживающих жизнь человека или враждебно к ней настроенных. Представители всех «направлений» известны как в изобразительных комплексах палеолита Северной Азии и Европы, так и в остеоколлекциях археологических материалов. Если во втором случае их исключительность может найти себе рациональное объяснение (тафономические потери), то редкость включения образа птицы в изосферу культуры связана со специфическими правилами рождения/бытования изобразительного символа.
Многие из ныне жувущих обществ к процедурам «воспроизведения» относятся чрезвычайно осторожно9. Данное действо, по их мнению, приводит к изменению привычного состояния реальности, дополняя ее содержательной и контекстуальной спецификой того, что изображено. В условиях, когда причина явления легко подменяется следствием (произошло, потому что было нарисовано), воспроизведение некоторых символов нежелательно. Изображения птиц в палеолите редки (относительно количества зоо- и антропоморфных изотекстов) и регионально специфичны несмотря на то, что поводов к восхищению сверхъестественными способностями они дают достаточно в любые времена и в пределах любых территорий. Редкая актуализация этого символа могла быть обусловлена лишь необходимостью получения информации о специфичном состоянии реальности. Видовой колорит персонажей в этом случае является культурно обусловленным кодом природы и характера данных изменений, подсказкой стратегии их преодоления для возвращения к нормальному жизненому ритму.
Коннотат любого символа с течением времени меняется, остается лишь едва уловимое, «архетипичное». На мой взгляд, образ птицы сопровождает три взаимообусловленные смысловые величины: «перемены», «тревога» (переживания, волнения) и «надежда», заложенные в нас палеолитической практикой обращения к нему. Если процесс воспроизведения действительно меняет реальность (в какой-то мере с этим сложно спорить), то исключительность образа птицы в текстах древних эпох становится понятной. Благодаря его медиативному характеру - он всегда где-то между мирами-сферами-текстами - и в последующие эпохи человек сохранял к нему особый интерес, обращаясь в зависимости от ситуации к тем или иным знаковым особенностям. Но «маркером» эпохи или же отдельно взятой культуры орнито-морфный персонаж становился чрезвычайно редко. Признавая необходимость и неизбежность перемен, символом которых и являлась птица, культура всё же предпочитает периоды спокойного состояния и прогнозируемого развития. Именно эти тенденции поддержаны в палеокультуре «текстуально» - обилие зооморфных и антропоморфных кодов, при незначительном участии вспомогательных - орнитоморф-ных, ихтиоморфных, растительных.
Надежды на преодоление «феноменальности» птицы в символической сфере эпохи раннего камня, на мой взгляд, нет.
Проблема заключается не только в естественных характеристиках, присущих ее природе (экстремальная подвижность, или особенности тафономии кости и т. д.), но и в ее особой «метафизике», формировавшейся в рамках трагического для палеообщества контекста10. Привкус этой «трагедии» образ воспринял и частично сохранил.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Здесь и далее понятие «текст» используется согласно семиотической традиции - любой предмет или комплекс действий, обладающие информационным полем и подвергаемые интерпретации.
2 М.М. Герасимов отрицал возможность интерпретировать контекст находки «кухонными остатками» [18, с. 47]. Нечто похожее зафиксировано на польском многослойном памятнике Дудки Витольдом Гумински. Обнаружение черепа птицы действительно большая редкость, считает исследователь. Голова принадлежит к несъедобным частям тела, от них избавлялись в первую очередь. Поселенцы польской стоянки выбрасывали их в воду [19, p. 124]. На Мальте кости черепа и крыльев обнаружены внутри жилища, что не позволяет рассматривать их в качестве пищевых отходов.
3 Можно привести большое количество сообще-
ний о разрозненных находках изделий из скорлупы, датируемых палеолитом, с различных памятников мира. В большом количестве данный материал представлен в культурах Африки - в верхнепалеолитической иберийско-мавританс-
кой (Магриб), и в капсийской культуре (Тунис и Алжир), датируемой финалом палеолита, началом мезолита. Здесь скорлупа страусового яйца использовалась не только в эстетических, но и в индустриальных целях. Скорлупу яйца использовали в качестве сосуда, нередко украшая ее художественной гравировкой [см., напр.: 28, с. 218-219]. Но обнаружение этого материала в Африке ожидаемо, в отличие от североазиатского региона.
4 Данное замечание не стоит принимать как иллюстрацию общей или широко распространенной практики. Северные народы до сих пор предпочитают сырое мясо обработанному, так как в нем больше питательных веществ, помогающих иммунной системе человека переносить суровые климатические условия. К примеру, эскимосы Исландии определенные части птицы употребляли в сыром виде, некоторое количество птичьего мяса сушили на зиму [36]. Поэтому ожидания присутствия следов огня на кости не всегда оправданы.
5 Представленная картина, манящая охотника, скрывает ряд нюансов. Например, остановки птиц в период перелетов не отличаются постоянством мест для отдыха и продолжительностью. Обнаружение такого места - дело случая, поэтому обозначенный аспект «возможностей» является скорее теоретическим фактом и в качестве реальной, устойчивой практики вряд ли его стоит учитывать. Показательно замечание
В.Г. Богораза, наблюдавшего жизненный уклад юкагиров Нижней Колымы начала XX в. Он от-
мечает, что специализированная охота на дикого оленя и линялую птицу «...выходит из практики, потому что требует слишком большого напряжения сил» [38, с.20]. Вероятно, данная практика могла всё же существовать на уровне более организованном, чем эпизодическая охота. Но когда она сложилась и благодаря чему сохранялась столь продолжительное время - вопросы для специального исследования.
6 Существуют «танцы птиц», воспроизводимые во многих традиционных культурах, где важны и поведенческо-звуковые аспекты различных видов орнитоморфов, и их знаковая атрибутика. Известны сложные мифологические (и часто древние) комплексы, сюжеты которых выстраиваются на специфической активности непромысловой птицы [50, с. 172; 51]. Способы гадания-предсказания, магическая обрядность, связанная с птицей различных видов, также популярны в различных культурах с древних времен [52; 53].
7 Для различных исследователей основополагающим элементом культуры являются различные институты и социальные явления. В данном случае понятие «норма» соответствует понятию «порядок» Клиффорда Гирца [54, с. 106].
8 Порог культурной возбудимости в традиционных обществах более низок, чем в культурах индустриальных. Для большинства из них необходимость нормы, что связано с устоявшимся ходом событий повседневности, является важнейшим условием жизни. Малейшее отступление от принятого режима воспринимается кризисом, который необходимо немедленно устранить, пока он не приобрел губительных масштабов и последствий.
9 о
В данном случае под «воспроизведением» понимается любое обращение к персонажу или его составляющим - могли рисовать птиц, танцевать как птицы, украшать себя частями их тел и т. д.
10 Нужно отметить, что данный тезис срабатывает как на микроуровне - отдельно взятое общество, так и на макроуровне - смена эпох, например, переход от верхнего палеолита к мезолиту, когда образ птицы был повсеместно актуализирован.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Макаров Н., Кренке Н., Чернов С. Археология: Открытия или утраты? // Знание - сила. 1990. № 5. С. 10-15.
[2] Altuna J. Ekain und Altxerri bei San Sebastian: zwei aitsteinzeitliche Bilderhöhlen im spanischen Baskenland. Sigmaringen : Thorbecke, 1996. 200 s.
[3] Ries J. Ursprung der Religion. Augsburg : Pattloch Verlag, 1993. 159 s.
[4] Probst E. Deutschland in der Steinzeit. Jäger, Fischer und Bauern zwischen Nordseeküste und Alpenraum. München : C. Bertelsmann Verlag GmbH, 1991. 620 s.
[5] Seewald O. Beiträge zur Kenntniss der steinzeitlichen Musikinstrumente Europas. Wien : Anton Schroll & Co Verlag, 1934. 156 s.
[6] Passemard E. Une flûte aurignacinne d'Isturitz // Assoiation Francaise pour l'Avancement des Sciences (46-e session, Montpellier, 1922). 1923. P. 474-476.
[7] Passemard E. La coverne d'Isturitz en Pays Basque // Prehistorie. 1944. № 9. Р 1-95.
[8] Horusitzky Z. Eine Knochenflöte aus der Höhle von Iställöckö // Acta Archaeologica. 1955. Vol. 1-2. S. 133-140.
[9] Marshak A. The roots of civilization. N. Y. : Mc. Graw-Hill, 1972. 413 p.
[10] Moreno-Gareia M. Argneozoologia cultural: o aerofone de Conimbriga // Revista portuguesa de Argueologia. 2004. № 2. Vol. 7. P 407-425.
[11] Лбова Л. В., Волков П. В., Кожевникова Д. В. Свидетельства древнейших музыкальных традиций в археологии Сибири (начальная стадия верхнего палеолита) // Вестник НГУ. Серия: история, филология. 2010. Т. 9. Вып. 5. С. 124-131.
[12] Clark J.G.D. Fowling in Prehistoric Europe // Antiquity. 1948. Vol. 87. Р. 116-130.
[13] Bosinski G. Gönnersdorf - Eiszeitjäger am Mittelrhein. Koblenz : Rhenania-Fachverlag, 1981. 132 s.
[14] Jonsson L. The vertebrate faunal remains from the Late Atlantic settlement Skateholm in Scania, South Sweden // The Skateholm Project I. Man and Environment. Stockholm : Almqvist & Wiksell International, 1988. Р. 56-88.
[15] Bovy K. M. Differential avian skeletal part distribution: Explaining the abundance of wings // Journal of Archaeological Science. 2002. Vol. 29(9). Р. 965-978.
[16] Peters E., Toepfer V. Der Abschluß der Grabungen am Petersfels bei Engen im badischen Hegau // Prähistorische Zeitschrift. 1932. Bd. XXIII. S. 155-199.
[17] Berenguer M. Prehistoric cave art in Northern Spain Asturias. Cindad de Mexico: Frente de Afirmación Hispanista A.C., 1988. 286 p.
[18] Герасимов М. М. Палеолитическая стоянка Мальта (Раскопки 1956-1957) // СЭ. 1958. № 3.
- С. 28-53.
[19] Gumiñski W. Bird for dinner. Stone Age hunters of Dudka and Szczepanki, Masurian Lakeland, NE-Poland // Acta Archaeologica. 2005. Vol. 76. Р. 111-148.
[20] Scelinskij V., Sirokov V. Höhlenmalerei im Ural: Kapova und Ignatievka die altsteinzeitlichen Bilderholen im Südlichen Ural. Sigmaringen : Thorbecke, 1999. 171 s.
[21] Абрамова З. А., Ермолова Н. М., Левков-ская Г. М. Палеолитическое поселение Коко-рево II на Енисее // Первобытная археология Сибири. Л. : Наука, 1975. С. 5-22.
[22] Касаткина Е. М., Лбова Л. В., Штейнико-ва А. А. Планиграфические особенности распространения изделий из кости местонахождения Каменка-А // 275 лет сибирской археологии : материалы XXXVII РАЭСК. Красноярск : Изд-во КГПУ, 1997. С. 24-25.
[23] Лбова Л. В. Палеолит северной зоны Западного Забайкалья. Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 2000. 240 с.
[24] Археология, геология и палеогеография плейстоцена и голоцена Горного Алтая / отв. ред. А. П. Деревянко, А. К. Агаджанян, Г. Ф. Барышников и др. Новосибирск : Изд-во ИАЭт СО РАН, 1998. 176 с.
[25] Природная среда и человек в палеолите Горного Алтая / А. П. Деревянко, М. В. Шуньков,
А. К. Агаджанян и др. Новосибирск : Изд-во Инта археологии и этнографии СО РАН, 2003. 448 с.
[26] Деревянко А. П., Шуньков М. В. Становление верхнепалеолитических традиций на Алтае // Археология, этнография и антропология Евразии. 2003. № 3(19). С. 12-40.
[27] Otte M. Regards sur la musique paléolithique // Studien zur Musikarchäologie I: Saiteninstrumente im archäologischen Kontext (Vorträge des 8. Symposiums der Study Group on Music Archaeology (ICTM), Limassol, 26-30. August 1996 und andere Beiträge). Rahden; Westf. : Leidorf, 2000. S. 97-102.
[28] История человечества / под ред. З. Я. Де Лаа-та. М. : Магистр-Пресс, 2003. Т. 1. Доисторические времена и начала цивилизации. 682 с.
[29] Ташак В. И. Обработка скорлупы яиц страусов в верхнем палеолите Забайкалья // История и культура Востока Азии : материалы Международной научной конференции (Новосибирск, 9-11 декабря 2002 г.). Новосибирск : ИАЭт СОРАН, 2002. Т. II. С.159-164.
[30] Деревянко А. П., Рыбин Е. П. Древнейшее проявление символической деятельности палеолитического человека на Горном Алтае // Археология, этнография и антропология Евразии. 2003. № 3(15). С. 27-51.
[31] Bednarik R. G. The role of Pleistocene beads in documenting hominid cognition // Rock Art Research. 1997. № 14. P. 27-41.
[32] Kurochkin E. N., Kuzmin Y. V., Antoshchenko-Olenev I. V., Zabelin V. I., Krivonogov S. K., Nohrina T. I., Lbova L. V., Burr G. S., Cruz R. J. The timing of ostrich existence in Central Asia: AMS C 14 age of eggshells from Mongolia and southern Siberia (a pilot study)// Nuclear Instruments and Methods in Physics Research. 2010.
B. 268. P. 1091-1093.
[33] Археология СССР Палеолит СССР / отв. ред. П. И. Борисковский. М. : Наука, 1984. 391 с.
[34] Ташак В. И. Очаги палеолитического поселения Подзвонкая как источник по изучению духовной культуры древнего населения Забайкалья // Археология, этнография и антропология Евразии. 2003. № 3 (15). С. 70-78.
[35] Ташак В. И. Очаг как объект культовой деятельности в эпоху палеолита (по археологическим данным) // Интеграция археологических и этнографических исследований : сб. науч. тр. Алматы ; Омск : Изд. дом «Наука», 2004.
C. 265-267.
[36] Hoffman B. W. Bird netting, Cliff-hanging, and Egg gathering: Traditional Procurement Strategies on Nunivak Island // Arctic Anthropology. 1990. № 27(1). Р. 66-74.
[37] Higgins J. Tunel: A case study of avian zooar-chaeology and taphonomy // Journal of Archaeological Science. 1999. Vol. 26 (12). Р. 1449-1457.
[38] Богораз В. Г. Чукчи. Л. : Изд-во института народов севера ЦИК СССР, 1934. Ч. 1. 192 с.
[39]Головнев А. В. Говорящие культуры: традиции самодийцев и угров. Екатеринбург : УрО РАН, 1995. 606 с.
[40] Soffer O., Adovasio J. M., Hyland D. C., Klima B., Svoboda J. Perishable Technologies and the Genesis of the Eastern Gravettian // Anthropologie. 1998. Vol. 36. № 1/2. P. 43-68.
[41] Адовазио Дж. М., Соффер О., Хиланд Д. С., Иллингворт Дж. С., Клима Б., Свобода И. Производство изделий из недолговечных материалов в Долни Вестонице I: новый взгляд на природу и происхождение граветта // Археология, этнография и антропология Евразии. 2001. № 2 (6). С. 48-65.
[42] Andersen S. H. A survey of the Late Palaeolithic of Denmark and Southern Sweden // De la Loire a l'Oder. Les civilisations du Paléolitique final dans le nord-ouest européen. British archaeology report. International Series 444. 1988. Р. 523-566.
[43] Street M., Baales M. Pleistocene/Holocene changes in the Rhineland fauna in a northwest European context // The Holocene History of the European Vertebrate Fauna. Modern Aspects of Research. Archäologie in Eurasien 6. 1999. P. 9-38.
[44] Герасимов М. М. Обработка кости на палеолитической стоянке Мальта // МИА. 1941. № 2.
С. 65-85.
[45] Замятнин С. Н. Некоторые вопросы изучения хозяйства в эпоху палеолита // Проблемы истории первобытного общества. М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1960. Т. 54. Труды института этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая. С. 80-108.
[46] Семенов С. А. Развитие техники в каменном веке. Л. : Наука, 1968. 362 с.
[47] Формозов А. А. Памятники первобытного искусства на территории СССР М. : Наука, 1980. 136 с.
[48] Ларичев В. Е. Звездные боги. Новосибирск : Научно-издательский центр ОИГГМ СО РАН ; Изд-во Новосибирского университета. 1999. 356 с.
[49] Тугаринов А. Я. К характеристике четвертичной орнитофауны Сибири // Труды комиссии по изучению четвертичного периода. 1932. Т. 1.
С. 115-134.
[50] Мелетинский Е. М. Палеоазиатский эпос о Вороне // Избранные статьи. Воспоминания. М., 1998. С. 170-191.
[51] Леви-Строс К. Мифологики. М. ; СПб. : Университетская книга, 1999. Т. 1. Сырое и приготовленное. 406 с.
[52] Зеленин Д. К. Пережитки древних воззрений о демонических птицах у народов Кавказа // Избранные труды. Статьи по духовной культуре 1934-1954. М. : Индрик, 2004а. С. 222-237.
[53] Зеленин Д. К. Увековеченный А.С. Пушкиным русский народный обычай выпускать весною на волю птиц // Избранные труды. Статьи по духовной культуре 1934-1954. М. : Индрик, 2004б. С. 237-242.
[54] Гирц К. Интерпретация культур. М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. 560 с.
[55] Rahpael M. Prehistoric Cave Paintings. Bollingen Series. N. Y : Bollingen Found, 1945. 160 p.
[56] Leroi-Gurhan A. Hand und Wort: die Evolution von Tehnik, Sprache und Kunst. Frankfurt am Main: Suhrkampf, 1995. 532 S.
[57] Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. : Педагогика-пресс, 1994. 608 с.
[58] Шмидт И. В. Об одной забытой гипотезе и возможности ее развития (на примере сибирской орнитоморфной пластики палеолита) // Археология, этнография и антропология Евразии. № 1(33). 2008. С. 109-114.
[59] Шмидт И. В. Особенности «мальтинского реализма». К практике интерпретации антропоморфных изображений палеолита Сибири // Археология, этнография и антропология Евразии № 3 (43). 2010. С. 50-57.
