CC BY
122
РЕЦЕНЗИИ
И.Ф. Кононов
I. Kononov
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ, ВЛАСТЬ И КАТАСТРОФА СОВЕТСКОГО СОЦИАЛИЗМА
INTELLECTUALS, POWER AND ACCIDENT OF THE SOVIET SOCIALISM
Кара-Мурза С.Г. Между идеологией и наукой / Сергей Кара-Мурза. - М.:
Научный эксперт, 2013. - 184 с.
Новая книга Сергея Георгиевича Кара-Мурзы [1] продолжает большую серию работ этого неутомимого публициста [2; 3;4; 5; 6; 7]. Он уже более двух десятилетий создает огромный гипертекст. Непрерывное книго-производство, сродни индустриальному, стало причиной того, что идеи у него не разрабатываются в пределах одного текста. Только намечаясь в одних произведениях, они перекочевывают в другие. Через некоторое время автор вновь может вернуться к ним уже под иным углом зрения.
С. Кара-Мурза пишет о важном. Он пытается объяснить причины катастрофической гибели советского социализма. Но его версия событий не беспристрастна, более того, насквозь идеологична. Публицист не останавливается перед приданием некой перспективы, ориентированной в будущее, сталинизму [8]. Эмоциональная яркость, использование большого фактического материала, презрение к идейным стереотипам последних десятилетий сделали книги этого автора важным фактором общественного сознания, влияя на осмысление политической ситуации значительным числом людей (прежде всего тех, кто симпатизирует левым идеям) в России и странах СНГ. В силу этого они заслуживают подробного анализа. Но написанное автором следует подвергнуть испытанию судом разума. Для этого нужно четко выделить его идеи и подвергнуть их разносторонней оценке.
Обвинение гуманитарной интеллигенции
Одной из постоянных тем, занимающих С. Кара-Мурзу, является вопрос о роли советской гуманитарной интеллигенции в истории СССР. Вот и книга, о которой идет речь, посвящена манипулятивной роли советского обществознания в период 1960 - 1980-хх годов. По мнению автора, оно выполняло не познавательные, а идеологические функции,
создавая дымовую завесу для демонтажа социализма. С точки зрения автора, эти интенции в советских общественных науках оформились в движении шестидесятников: «Шестидесятники были «дрожжами», и в период мировоззренческого кризиса советского общества (1960 - 1990 гг.) снабжали дезориентированных этим кризисом людей идеями, языком, песнями и анекдотами» [1, с. 12].
Движение шестидесятников и перестройка в СССР объясняются С. Кара-Мурзой через концепцию «когнитивного бунта», сформулированную Пьером Бурдьё (1930 - 2002). Автор книги дает такое определение ключевого для своей исследовательской задачи понятия: «Когнитивный бунт - это перестройка мышления, языка, «повестки дня» и логики объяснения социальной действительности. Само по себе недовольство этой действительностью к «политическому бунту» не ведет» [1, с. 4]. Возникает вопрос о причинах подобного когнитивного бунта. Если он - порождение свободной воли теоретиков, даже коллективной воли, то такая концепция есть не что иное, как современное воспроизводство идей французских просветителей. Попытаемся с этим разобраться.
У автора книги нет единого объяснения сдвигов в мышлении советской интеллигенции. Он одобрительно ссылается на слова Геннадия Батыгина (1951 - 2003): «Не исключено, что кризис легитимности коммунистического и посткоммунистического режимов в России связан преимущественно с позиционным конфликтом в дискурсивном сообществе, «новом классе», который был классом пришедших к власти людей «литературного сословия» (о^о 1^егаШшт), идеократии, и участвовал в конституиро-вании социальных порядков до конца 1980-х годов, когда альянс власти и интеллектуалов был разрушен» [9]. Правда, данное высказывание, несмотря на свою научную изысканность, в сущности ничего не объясняет. «Литературное сословие» ни после революции 1917 года, ни после событий 1991 года нигде к власти не приходило. Да, попросту такого «сословия» в нашей реальности и не существовало. В партийном дискурсе принимали участие интеллектуалы. Но какое они имели отношение к «позиционному конфликту»? Да и что это за конфликт?
Конфликты в качестве своей внутренней интенции имеют модели будущего, несовместимые между собой. Они продуцируются и отстаиваются во взаимных интеракциях сторонами конфликтных взаимодействий.
Несколько конкретнее объяснял возникновение условий «когнитивного бунта» П. Бурдьё. Он у него вырос на почве противоречий между «держателями политического капитала» и «держателями образовательного капитала», которые отчасти сами вышли из семей политической номенклатуры. Французский социолог писал: «Все феномены "перепроизводства дипломированных специалистов" и "обесценивания знания" (следует осторожнее употреблять эти выражения) являются глав-
нейшим фактором инновации, поскольку противоречия, в которые выливаются эти феномены, порождают изменение» [10, с. 75]. Таким образом, «держатели образовательного капитала» (советские технократы, научные работники и другие представители интеллигенции), будучи недовольными своим положением в системе, переформулировали её описание и тем самым подготовили её крах. Объяснение, в сущности, не выходит за границы здравого смысла, но позволяет развивать проблему. В частности, оно позволяет понять некоторые аспекты нынешнего бытия интеллектуалов на пространстве бывшего СССР: «Посвятив себя «втягиванию страны в зону абсолютного господства золотого тельца», элитарная часть той общности, которую обозначили словом «интеллигенция», свершила радикальный разрыв с этой общностью, что привело к её дезинтеграции - «трудовая интеллигенция» пока что в новую общность собраться не может» [1, с. 15].
Противоречие внутри правящего класса СССР, позиционные напряжения внутри него - это лишь один из подходов автора к объяснению проблемы подмены науки идеологией. Другой его подход близок к «теории заговора» в понимании Карла Поппера. Теоретик «открытого общества» формулировал её следующим образом: «Невежество может быть результатом действия сил, стремящихся держать нас в неведении, отравить наше мышление ложью и ослепить нас так, чтобы мы не могли видеть очевидную истину. <...> Эта курьезная вера в заговор является почти неизбежным следствием оптимистической убежденности в том, что при равных условиях истина и, следовательно, добродетель должны побеждать» [11, с. 22]. С. Кара-Мурза, увы, прямо и определенно темных сил за пределами интеллектуального сообщества не указывает. Поэтому возникновение антисоветски ориентированной группы интеллектуалов в составе правящего класса приобретает просто мистический характер: «В любом случае очень странно, что подобные люди сумели собраться в сообщество и, подталкивая друг друга, подняться в элиту и даже получить очень заманчивые титулы. Сейчас, после тяжелейших тридцати лет, можно предположить, что организованное сообщество таких людей, влияющее на государственную власть, весьма опасно для страны и нации» [1, с. 160]. Последствия деятельности данного сообщества автору представляются чудовищными: «Перед нами явление крупного масштаба: на огромном пространстве при участии влиятельной интеллектуальной группировки искусственно создана хозяйственная, социальная и культурная катастрофа. Её интенсивность и продолжительность не имеют прецедента в индустриальном обществе Нового времени» [1, с. 170].
С. Кара-Мурза обращает внимание на общую траекторию сдвига к антисоветизму у представителей элиты советской интеллигенции: «Отметим еще одно свойство наших гуманитариев-шестидесятников (впро-
чем, не только наших, но и многих ренегатов из европейских коммунистов) - их заверения в том, что в молодости они были искренними и даже пылкими сторонниками идеи равенства и справедливости. И это говорили пожилые люди с нежностью и уважением к самим себе. К чему это обнажение души? Что за излияния и признания в любви к идее, которой они изменили и которую убивают, иногда с садизмом? Они хотят, чтобы их пожалели люди, на которых они обрушили бедствие?» [1, с. 19]. Для автора этот дрейф от радикального марксизма к антисоветизму связан с эпистемологическими особенностями советского обществозна-ния и марксизма вообще. О советском обществознании он пишет: «Индустриальное общество не поддается верному описанию в рамках традиционного и обыденного знания; ядро знаний об обществе должно быть рациональным, научного типа. Российское обществоведение, в отличие от западного, выросло не из науки, а из русской классической литературы и немецкой романтической философии. В советское время оно было дополнено марксизмом - учением с сильной компонентой романтической философии. Советское обществоведение, которое в методологическом плане ближе к натурфилософии, чем к науке, потеряло полное фиаско» [1, с. 169].
Определенные основания для такого вывода есть. Но в данном виде он страдает излишней генерализацией. Общественные науки в России формировались с XVIII в. не из литературы, а параллельно с литературой. Сводить все зарубежные влияния только к немецкому романтизму более чем странно. К тому же, в советском обществознании следует различать живое и мертвое. Скажем, заметный след в советской философии оставил Павел Васильевич Копнин (1922 - 1971), который в работе «Логические основы науки» специально подверг рассмотрению натурфилософию с точки зрения метода и логики [12, с. 364 - 393]. Он прямо писал: «Не конструированием новой натурфилософии, а разработкой философских проблем науки, естествознания в частности, должны заниматься философы» [12, с. 392]. В любой науке об обществе мы найдем научные и сугубо идеологические конструкции. Скажем, в 1960е годы с научных социологических позиций анализировал соотношение общественного сознания и общественного бытия Виталий Анатольевич Демичев (1930 - 1994) [13]. Так что, стричь всех под одну гребенку не следует. Иное дело, что пользовались властной поддержкой зачастую как раз те, кто придерживался доктрин, которые С. Кара-Мурза определяет как натурфилософские. Благодаря вненаучным инструментам они и сохраняли свое доминирование. Однако, на это, как ни странно, автор внимания не обращает.
Более интересными являются выпады автора против некоторых черт марксистского учения. Во-первых, он доказывает, что с «оттепелью» по-
сле ХХ съезда КПСС Советский Союз получил антисоветскую версию марксизма. Думаю, что этот вывод автора верен. Марксизм содержит сильные антибюрократические тенденции, поэтому общество реального социализма могло уживаться с ним, лишь превратив это учение в квазирелигию. Приведу достаточно длинную, но важную цитату из рецензируемой книги: «На деле те философы, которые в 1950-е годы «обратились к истинному Марксу», не то чтобы получили возможность выработать на основе текстов К. Маркса антисоветскую версию среди нескольких. Приняв его категориальные схемы, они неизбежно должны были отвергнуть советский строй как реакционный («хуже капитализма»). Именно по этой причине Г. Плеханов и меньшевики отвергли Октябрьскую революцию и даже призывали социалистов Европы к походу против советской России. По этой же причине основные коммунистические партии Западной Европы -Франции, Италии и Испании - заняли антисоветскую позицию и приветствовали ликвидацию СССР (совершив политическое самоубийство, так как эту позицию не поддержала база этих партий). Надо прямо сказать, что главным идейным оружием антисоветской элиты во время перестройки был антисоветский марксизм. Он парализовал советских людей, которые с колыбели росли под портретом Маркса» [1, с. 25 - 26].
С. Кара-Мурза осуждает данную версию марксизма, отводя ей роль троянского коня в осажденной советской крепости. Но проблема не обсуждается им всесторонне. Фактически, он с позиции квазирелигиозного марксизма осуждает марксизм живой, развивающийся. Но чем был этот квази-религиозный марксизм, походивший по своим функциям на конфуцианство в императорском Китае? Следовало бы прямо сказать, что он возник в результате ревизии учения К. Маркса, произведенной В. Лениным и И. Сталиным. Этот ревизионизм укрепил в марксизме государственническое начало, сделав его орудием всевластной бюрократии. Это было вторжением не в периферийные зоны учения, а в саму его сердцевину. Из теоретических положений марксизма вполне логично вытекало, что «Die Arbeiter haben kein Vaterland» [14, s. 64]. Именно на положении, что рабочие не имеют отечества, зиждется призыв, завершающий «Манифест Коммунистической партии»: «Proletarier aller Lander, vereinigt euch!» [14, s. 83].
В. Ленин, обосновывая этатистсую модель социализма, не обращает внимания на возникшее противоречие. Он даже в практической политике готов был жертвовать интересами созданного под его руководством государства во имя победы мировой революции. Но обоснованное им движение теоретической мысли вело к признанию победы социализма в одной отдельно взятой стране. Сталинская версия марксизма приобрела совместимость с социалистическим империализмом, как разновидностью гражданского национализма. А где-то на дне этого национализма скрывается и самый что ни на есть этнический национализм. Спектр откры-
вающихся возможностей включает и разновидности национал-коммунизмов с национал-социализмами. Владимир Маяковский чутко это воспринял и выразил (стихотворений «Нашему юношеству», 1927 г.):
«Товарищи юноши, взгляд - на Москву, на русский вострите уши!
Да будь я и негром преклонных годов и то,
без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин.
Когда
Октябрь орудийных бурь по улицам кровью лился, я знаю, в Москве решали судьбу и Киевов и Тифлисов» [14, с. 435 - 436].
Тема отсутствия отечества у пролетариата находит у С. Кара-Мурзы весьма интересное продолжение. Он утверждает, что попытки возродить в Советском Союзе творческий марксизм стимулировали возрождение троцкистской идеи перманентной революции. Это была идея постоянного противостояния народа и власти, идея постоянного разрушения социальных форм. На этой платформе объединились интеллектуалы, несовместимые во всех остальных отношениях. С. Кара-Мурза рефлексирует над словами Александра Ципко: «Здесь замечательно четко выражено важное и не вполне осознанное в обществе свойство: идейной основой их дискурса была страсть разрушения. Именно она соединила интеллектуалов, которые считали себя притесненными советской системой. Но у этого союза и не могло быть никакого позитивного проекта, желания строить, улучшать жизнь людей, ибо у каждого в этом союзе был «свой» враг. Чистый «ленинист» вступал в союз с заклятым врагом марксизма - ради сокрушения советского строя. Были даже такие, для кого главным врагом был военно-промышленный комплекс его собственной страны! Понятно, что когда движущей силой интеллектуального сообщества становится страсть к разрушению, судьба миллионов «маленьких людей» не может приниматься во внимание. Эти интеллектуалы - Наполеоны, а не «тварь дрожащая»» [1, с. 27]. В другом месте автор пишет:
«Перманентная революция и есть хаос, к которому честный и деятельный человек в принципе не может приспособиться. Ему нет места ни с властью, ни с оппозицией» [1, с. 171]. И за этим хаосом, по мнению автора, просматривается облик подлинного субъекта изменений: «Идеал - хаос, который может контролировать только глобальная элита» [1, с. 164]. Марксизм в этом случае - лишь инструмент в руках этой глобальной элиты, а бывшие советские интеллектуалы - её литературные разнорабочие. Автор, правда, только пунктирно обозначает этот вариант теории заговора против социализма.
В других местах книги С. Кара-Мурза касается других, по его мнению, скользких мест марксистской теории. Особенно достается теории отчуждения. Автор не останавливается перед вульгаризацией с целью осмеяния известных положений молодого К. Маркса из «Экономическо-философских рукописей 1844 года»: «Прошу прощения у товарищей марксистов, но все это мне кажется плодом воображения молодого К. Маркса (а может, даже превращенной формой его воображения). И эти фантазии он принимал за реальные сущности, а реального рабочего -за «превращенную форму». Ну, можно ли всерьез принимать утверждения, что когда рабочий «расположась у себя в жилище», садиться с семьей за стол или обнимает любимую («совершает половой акт»), он «выполняет свои животные функции»? Неужели советские философы и социологи действительно включили этот гениальный бред в свою когнитивную матрицу - или они были ландскнехтами идеологической войны против СССР?» [1, с. 148].
Этим не исчерпываются подходы к объяснению антисоветского дрейфа элитной части интеллигенции в СССР. С. Кара-Мурза апеллирует к размышлениям Макса Вебера о том, что мировоззренческой основой русской революции был крестьянский общинный коммунизм. Автор утверждает, что через сталинское соединение идеи социализма с крестьянским общинным коллективизмом произошла идеократическая легитимизация советского общественного строя, сохранявшая свою жизнеспособность в 1920 - 1940е годы. Но затем начался кризис модернизации, разрушивший такие основания легитимности. «Нередко говорят, что в период сталинизма марксизм был «вульгаризирован» - интегрирован с крестьянским коммунизмом и сильно упрощен. В нем еще сильнее проявилась его «крипторелигиозная» компонента, на первый план вышли моральные ценности и пророчества. Кризис модернизации, напротив, требовал рационализации дискурса власти и кардинального усиления научного начала в идеологии. Для этого требовался «когнитивный бунт», о котором говорил П. Бурдьё, но этот бунт приобрел антисоветский характер. Элита сообщества СССР в своих учебниках и установочных книгах и докладах лишь усиливала идеократическую компоненту, в своем кругу оттачивая антисоветские аргументы» [1, с. 23].
Данный пассаж представляется наиболее концептуальным и глубоким. Но в книге он наименее разработан.
С. Кара-Мурза без обиняков пишет об основных действующих лицах идеологической атаки на социализм. Особенно негативно он оценивает роль секретаря ЦК КПСС Александра Яковлева (1923 - 2005). «Обладая властными рычагами в важнейших сферах, он до 1991 г. сам публично высказывался сравнительно мало, а действовал внутри правящей верхушки и решал кадровые вопросы. Об этом никак нельзя забывать - чистка кадров была тотальной, без этого никакой Реформации (так А. Яковлев называл перестройку) произвести бы не удалось» [1, с. 35 - 36]. С этой фигурой автор книги связывает разработку реальной программы перестройки, предполагавшей демонтаж социализма. Однако, она нигде прямо не оглашалась. Более того, во многом благодаря А. Яковлеву «наше общество было просто контужено массированной ложью» [1, с. 57]. Сознательный обман, использовавшийся «прорабами перестройки», был аккомпанементом криминальной революции: «Для нас важен тот факт, что власть декларировала построение правового общества, но подобными декларациями легитимировала криминальный порядок. Реформа не просто не сформировала что-то похожее на протестантскую этику, она сформировала её антипод -этику социального хищника и расхитителя средств производства и жизнеобеспечения общества» [1, с. 61].
Среди философов ключевой фигурой антисоветского дрейфа С. Кара-Мурза называет Мераба Мамардашвили (1930 - 1990). «Критика М. К. Ма-мардашвили в адрес СССР носила темный, пророческий характер. Этим, наверное, и очаровывала утонченную часть интеллигенции, а она уже транслировала его видения в массу - кто как умел» [1, с. 31]. Философ критиковал не только СССР. Он позволял себе дойти до откровенного антирусизма. России он противопоставлял светлую утопию Запада, свихнувшую многие умы, «...ведь Запад у него тоже был ненаучным и даже не рациональным понятием, а идеологическим инструментом при тех «превращениях сознания», которые он производил в своих студентах и почитателях» [1, с. 33].
Третьей ключевой фигурой в рассматриваемом ряду С. Кара-Мурза называет Татьяну Ивановну Заславскую (1927 - 2013). «Из ведущих обществоведов Т. И. Заславская первая гласно определила перестройку как революцию, т.е. как смену политической и социальной системы» [1, с. 39]. Правда, при этом автор ссылается на текст 1988 года. Однако в это время признание революционного характера перестройки стало официальной идеологической позицией КПСС. В книге М. С. Горбачева «Перестройка и новое мышление: для нашей страны и для всего мира» прямо говорится: «Перестройка - это революция» [16, с. 46].
Результируящая характеристика идеологов перестройки выглядит так: «Ненависть к стране, в которой эти люди выросли и вошли в элиту
образованного слоя, поражает. Ведь эта ненависть неизбежно распространяется и на старшие поколения, которые эту страну «полуживую вынянчили» и отстояли в тяжелейшей войне. И какая деформация сознания!» [1, с. 47]. Их наследие и сейчас мешает научно анализировать социальный мир: «Он как будто заколдован - тронь его, и перед глазами мечутся какие-то фантомы и призраки, скалятся идолы площади, рынка и театра. Благообразный профессор постукивает хвостом по кафедре, проповедник на площади притоптывает копытцем» [1, с. 171].
С. Кара-Мурза определил объекты атак антисоветских интеллектуалов. Первым среди них он называет демократию: «.С самого начала реформ рассуждения в гуманитарной элите стали крайне антидемократичными. Открыто говорилось о перераспределении собственности и доходов большинства населения в пользу очень небольшого меньшинства» [1, с. 75]. Вторым объектом атаки стали идеи равенства и социальной справедливости. Методологической платформой критики стал социал-дарвинизм. С его помощью доказывают правомерность социального расслоения. Но элита современного общества хочет большего: «Социал-дарвинизм «либеральной» части интеллектуальной элиты становится все круче. В среде новой «элиты» возникли новые течения, следующие болезненному ницшеанству. Они мечтают о выведении не просто новой породы людей («сверхчеловека»), а нового биологического вида, который даже не сможет давать с людьми потомства. Они предвидят "революцию интеллектуалов"» [1, с. 83].
Особо С. Кара-Мурза останавливается на попытках «прорабов перестройки» и их современных последователей уничтожить цивилизационную определенность России. Вот он комментирует слова А. Яковлева: «Важно, что «архитектор перестройки» открыто признал: объект уничтожения - вовсе не коммунизм, не краткий миг советской власти. Рушат тысячелетнюю Россию. Народ не просто ввергают в бедность - из-под ног выбивают земную твердь» [1, с. 99].
Программа деятельности, предложенная новыми идеологами, оказалась разрушительной для страны, для её хозяйства. При этом они игнорировали предупреждения таких крупных западных ученых как Дж. Гэлбрейт, М. Кастельс, А. Турен, Ф. Модильяни, Дж. Тобин, Р. Солоу и др. Абсолютизация частной собственности, возведение её в религиозное кредо стали тараном против запрета на несправедливое перераспределение общественного богатства. «Скажем прямо, вся эта рать ставших вдруг антисоветскими экономистов и социологов выполняла позорную роль дымовой завесы реальных сил, которых нисколько не интересовали теории и всякие капитализмы - социализмы с этакратизмами. Их конкретная и ограниченная цель заключалась в захвате огромных богатств, созданных за 70 лет советским народом» [1, с. 108].
Травмированное корыстной ложью обществознание не в силах рационально осмысливать социальную жизнь. Отсюда: «Сборка нового сообщества обществоведов на адекватной нынешним проблемам и процессам методологической основе - срочная и чрезвычайная задача в национальной повестке дня России. Для этого требуется деликатно ограничить монополию в обществоведении элиты, погрязшей в своей перманентной революции» [1, с. 170].
Рассматривая путь интеллектуальной элиты СССР к антисоветизму, С. Кара-Мурза преследует сверхзадачу - понять причины катастрофы социализма. Он прямо пишет: «.Мы пережили катастрофу крушения советского строя (те, кому за 35)» [1, с. 5]. Вполне можно согласиться, что понять эту катастрофу - одна из важнейших задач для обществоведов стан бывшего социализма. В принципе, это одна их важнейших задач и для мирового научного сообщества. В условиях глубокого кризиса мировой капиталистической системы человечество нуждается в жизнеспособной альтернативе. Долгие десятилетия в качестве таковой воспринимался советский социализм. Почему он не смог модернизироваться? Какие уроки можно извлечь из его опыта? В книге ответов на эти вопросы нет. Но можно приветствовать уже сам акт вопрошания.
Попытка апологии советских интеллектуалов
Жанр рецензии предполагает не ограничиваться изложением позиции автора рецензируемой книги. Рецензент должен высказать свое к ней отношение. Для этого мне придется привлечь некоторые дополнительные материалы.
Рецензируемую работу я расцениваю как очень полезный стимул для дискуссии. Чрезвычайно важным является начало разговора о причинах, сделавших общественные науки в странах бывшего Советского Союза вторичными по отношению западным образцам. В таком разговоре нужно снять пелену негласных ограничений, поддерживаемых стереотипными ходами мысли. Это касается как оценки общественных процессов, так и оценок личностей. К сожалению, многие идеологические клише, сложившиеся после крушения СССР, превратились в стандарты политкорректного дискурса на просторах СНГ.
Отказ от трусливой политкорректности позволяет переоценить многое в нашей действительности. С. Кара-Мурза, полемизируя с Т. Заславской, утверждает, что движение к капитализму вовсе не было поддержано большинством народа: «Идеолог «демократической» перестройки утверждает, что перестройка якобы «переросла в революцию «снизу», поддержанную многомиллионными массами». Но ведь по приведенным самой Т. И. Заславской данным большинство опрошенных оценивали перестройку как бедствие, которое будет лишь усугубляться
в ходе начатой реформы. Какая может быть «революция снизу», когда только 2 - 3% опрошенных верят, что от перемен в экономике выиграют рабочие, крестьяне и интеллигенция» [1, с. 43].
Против оптимистической оценки социальных изменений в странах, когда-то бывших республиками Советского Союза, в первую очередь свидетельствуют демографические процессы. Человеческой ценой реформ стала «избыточная смертность». С. Кара-Мурза пишет: «За 1990 - 2012 гг. в России среднегодовая «избыточная смертность» по сравнению со средней смертностью в 1979 - 1989 гг., составила 3,52 на 1 тыс. населения или 503,4 тыс. «лишних» смертей в год. За 23 года реформы эта «избыточная» смертность унесла жизни примерно 11,6 млн. человек» [1, с. 28]. Потери населения за годы социальных преобразований, сопоставимые с военными, характерны и для Украины. Ярослав Грыцак, сравнивая Украину и Россию, пишет: «.Демографически оба посткоммунистические государства близки между собой. Их делает подобными, прежде всего, скандально высокая смертность населения, особенно среди мужчин в наиболее продуктивном возрасте (25 - 64 года). По этим показателям Россия занимает первое, а Украина - второе место в Европе» [17, с. 18]. Если учесть численность населения России и Украины, то пример Украины даже более трагический. Еще раз сошлюсь на Я. Грыцака: «Хотя украинцев в ХХ веке не стало так много, как предвиделось, после войны их количество росло. Рекорд представлял 52,2 млн. в 1993 году. С того времени началась обратная тенденция: в соответствии с наиболее оптимистическим вариантом в 2026 году в Украине будет жить 43,3 млн. человек, согласно наиболее пессимистическому - 40,3 млн.» [17, с. 16].
Однако рецепт исправления положения в общественных науках С. Кара-Мурзой не предложен. Его призыв к углублению рациональности мышления звучит слишком общо. Общественные науки затрагивают интересы слишком многих, поэтому, согласно тереме Т. Гоббса, любая истина здесь будет оспариваться. Сам С. Кара-Мурза написал эмоциональный памфлет, а не строго академическое исследование. Что же касается политики и сферы социальных реформ, то деятельность здесь никогда не может быть чисто научной. Рисковые виды деятельности (а политика по определению включает огромную долю риска) являются своего рода искусством. Они не отрицают научные основы, но ими не ограничиваются. Так что, в этом отношение С. Кара-Мурза предлагает некую сциентистскую утопию.
Следует, правда, присмотреться к тому, какую собственно рациональность имеет в виду автор рецензируемой книги. Его оптика восприятия действительности не отличается четкостью. С одной стороны, он говорит о модернизационном кризисе. Но, с другой стороны, он отрицает какие-либо кризисные явления в самом советском социализме: «Никаких
признаков экономического кризиса в статистике не обнаруживается вплоть до начала реформы, под ударами которой экономика пошатнулась в 1989 г.» [1, с. 129]. Вроде и не было падения темпов экономического роста от пятилетки к пятилетке, а Советский Союз не подсаживался на нефтяную иглу. Не буду сейчас втягиваться в полемику с автором по этим вопросам. Для него все кризисные явления в стране и конечная катастрофа вызваны искусственно. Вызваны злокозненной группой интеллектуалов, исказившей рациональность в общественных науках. Если мыслить так, то путь один - возврат к рациональности сталинского социализма. Можно при этом заявлять, что недопустимы массовые репрессии, но это все пустой звук. Подобная рациональность без постоянных конструирующих усилий карательного аппарата невозможна. В силу этого могу заключить, что возврат к этой рациональности - это путь в никуда. Более того, именно она подготовила свое искажение. Автор же книги переносит вину с партийной и государственной бюрократии на ту часть интеллигенции, которая уловила идущие от властных групп импульсы.
Стрелы критического анализа С. Кара-Мурзы нацелены в самых продуктивных ученых позднесоветского времени. Тем самым эта критика готовит публику к очередному провалу в нашей интеллектуальной истории. К тому же ученые ставятся на одну доску с партийными функционерами, превращаясь в их орудия. Думаю, что этим автор создает искаженную картину действительности.
Следует сформировать различное отношение к высшему партийному функционеру А. Яковлеву, который сам без зазрения совести признавался, что прибегал в своей перестроечной деятельности к обману широких масс населения [18] и к таким интеллектуалам как М. Мамар-дашвили, иногда дававшим волю ресентиментам. Ущербом для нашей культуры обернется, если отношение к наследию выдающегося философа сформируется именно этими высказываниями, а не такими его работами как «Формы и содержание мышления» или «Классический и неклассический идеалы рациональности» [19; 20].
Особенно несправедлив, по моему мнению, С. Кара-Мурза к социологии, которая в тот период заканчивала институционализацию в СССР. Поэтому о ней никак нельзя говорить так, как, скажем, об ордене доминиканцев, традиции которого насчитывают несколько столетий. Между тем, автор постоянно пишет о неких «социологах», открывающих дорогу для капиталистического развития страны. Чаще всего в связи с этим достается Т. Заславской. И вот как раз на этом примере видно, настоль необоснованной является критика С. Кара-Мурзы. Т. Заславская действительно определяла перестройку как революцию: «М. С. Горбачев высказал идею о том, что по глубине, комплексности и многосторонности вызываемых ею последствий перестройка представляет собой не реформу, а социальную революцию. <...> В
нашем случае речь идет о революционном возвращении с государственномонополистического и тоталитарного пути на путь демократического строительства социализма.» [21, с. 227]. Как видим, революция социологом понималась вовсе не как переход к капитализму.
Мне неловко мимоходом касаться теоретического наследия Т. Заславской, которое заслуживает уважительного отношения. Оно сохраняет свою значимость для дальнейшего развития социологии. Сейчас позволю себе коснуться лишь некоторых его аспектов. Социолог справедливо считала, что теория социализма является слабо разработанной и нуждается в творческом отношении к себе: «Общественная собственность на средства производства, ликвидация государства, отсутствие рыночных отношений, народное хозяйство как единая планомерно работающая фабрика, непосредственно общественный характер труда, распределение по труду, сочетающееся с социальным обеспечением нетрудоспособных, самоуправление трудящихся, создание условий для всестороннего развития личности каждого члена общества - вот, пожалуй, главное в названных представлениях. Но эти положения не рассматривались их авторами как раз навсегда данные, а напротив, не раз пересматривались в связи с развитием общественной практики. Между тем последняя еще никогда не была столь богатой, как в настоящее время» [21, с. 222]. В связи с этим Т. Заславская формулирует представление о сущностных чертах социализма как общественного строя, которые включают полное преодоление бедности, преодоление эксплуатации одних общественных групп другими, высокий уровень демократии, широкое развитие самоуправления, равноправие наций, условия для развития личности и строгое соблюдение законов [21, с. 222-223]. Вот это и определялось в качестве ориентиров революционных преобразований.
Т. Заславской был чужд демагогический тон. Она не обманывала людей, обещая им счастье уже завтра и совершенно бесплатно. Среди анализируемых нею возможных последствий перестройки были безработица, социальное расслоение, социальная напряженность. По её мнению, в перестройке должны были быть объективно заинтересованы широкие массы трудящихся: «Перестройка совершается в интересах именно этой группы, сильнее других заинтересованной в росте благосостояния, преодолении дефицита и проч. Но это - в замысле, в перспективе. Пока же вызываемые перестройкой процессы далеко не всегда улучшают положение трудящихся» [21, с. 237-238].
С. Кара-Мурза задается вопросом: «Но почему же синкретизм общинного коммунизма с марксизмом подавил в большом сообществе дух научной методологии? Никакой тиранией этого объяснить нельзя, наука сохранилась бы и в катакомбах». Где примеры развитой общественной науки, созданной в катакомбах? По примеру тех, кого он критикует, С. Кара-
Мурза доказательств не приводит. Не будем же и мы верить ему на слово. Для развития науки необходима демократическая среда. Наука может опираться только на непрекращающуюся внутреннюю критику. Она же предполагает запрос на свободное движение мысли в обществе.
В СССР представители общественных наук вынуждены были «раздваиваться» между требованиями собственно науки и идеологии. Это и формировало множественные структурные напряженности в научных сообществах. Лучше всего они заметны в развитии социологии. Банальной стала констатация факта двусмысленной поддержки возрождения социологии партийными верхами. В. В. Радаев пишет: «Возрождение социологии в 1950-е гг. происходило под недремлющим оком партийных идеологов и, как это ни странно, в результате разворачивания холодной войны, когда социология была идентифицирована как один из инструментов идеологической борьбы с Западом. Это объясняет, почему при маргинальном социальном статусе запрос на социологические исследования был поддержан "сверху"» [22, с. 5]. Возрождение социологии неизбежно порождало спрос на разработанную и апробированную методологию исследований. В историческом материализме ее не было. Поэтому возникла ситуация, о которой В. Радаев высказался так: «Методологически социология в советский период представляла собой причудливый сплав ортодоксального марксизма (чего невозможно было избежать) и латентных пристрастий к "буржуазным теория "» [22, с. 5]. Хотя официальным идеологом советского строя был К. Маркс, но неофициально наша бюрократия все больше склонялась к Т. Парсонсу. Но до конца существования СССР они не могли официально поменяться местами. Социология оставалась в тени исторического материализма, который был низведен до роли идеологического инструмента политического господства. В силу такого положения задачей социологии считалось получение эмпирических фактов для практических целей. Наука была лишена своей теории. Естественно, это порождало недовольство в социологическом сообществе.
Недовольство господством бюрократии в советской действительности соответствовало идейной атмосфере в мире к началу 1960-х гг. Мишель Фуко говорил: «Что повсюду ставилось под сомнение? - Способ исполнения власти, не только государственной, но также власти многочисленных институтов и структур подавления, своего рода непрерывное подавление в повседневной жизни. Что с трудом выносили, что постоянно находилось под вопросом и порождало стесненность и о чем молчали в течение двадцати лет, - так это власть. И не только государственная, но и та, что осуществлялась внутри социального тела с помощью в высшей степени различных каналов, структур и институтов. Никто уже не хотел быть управляемым в таком смысле слова» [23, с. 266]. Социология стала шлюзом, через который в советское общество проникало общемировое
стремление к освобождению, к гуманизации общественной жизни. Это стремление и нашло свое воплощение в движении шестидесятников. Его недостатком была большая абстрактность лозунгов. Шестидесятники схватили и ценностно выделили только некоторые интенции общественного развития. В целом же обществе двигалось в направлении, которое никем не было предсказано. Сошлюсь еще раз на М. Фуко: «И вся совокупность процедур, техник и методов, гарантирующих управление одних людей другими, как мне представляется, находится сегодня в кризисе как в западном, так и в социалистическом мире» [23, с. 281].
Структурные напряжения толкали социологов к требованиям свободы от давления идеологической бюрократии. Осмысление социологии как науки вело к пониманию ее всемирного характера. Социологи хотели быть членами всемирного сообщества. Но здесь их поджидали новые источники структурных напряжений внутри профессионального сообщества. Во-первых, своим стремлением социологи вольно или невольно способствовали поддержке формирующихся идеологем «возвращения в цивилизацию» и общечеловеческих ценностей, которые коррелировали с утопией Запада. Во-вторых, критикуя идеологическое давление со стороны собственных бюрократов, социологи открывали пути для чужих идеологических учений. Показательна в этом отношении статья Р. В. Рывкиной «Советская социология и теория социальной стратификации». Автор в ней справедливо критикует «идеологический гиперкритицизм», который в советской науке был признаком профессионального соответствия обществоведа. Далее она говорит о том, что для сопоставления разных обществ необходимо иметь общие теоретические ориентиры, определяющие измеряемые переменные. На роль центральной теоретической конструкции в мировой социологии автором статьи выдвигается теория социальной стратификации. Она при этом использовала скорее суггестивные, нежели рациональные, аргументы: «Она изложена во всех учебниках, словарях, справочниках и является основой общепринятой и стандартизированной методики социологического анализа совокупности социальных слоев, характерных для разных стран мира» [24, с. 20]. Но затем из множества теорий социальной стратификации Р. Рывкина выбирает функционалистскую теорию Кингсли Дэвиса. Она излагает её основополагающий принцип следующим образом: «Главный принцип действия этого механизма таков: тем, кто выполняет функции, наиболее важные для общества, а также функции, требующие для своего выполнения длительного предварительного обучения, большой компетенции, общество обеспечивает более широкий доступ к благам, которые в данное время в данном обществе особо ценятся и имеются в недостаточном количестве» [24, с. 20]. В соответствии с этой теорией получается, что самые важные функции в обществе выполняют миллиар-
деры и миллионеры. Как в этой сказке для взрослых не усмотреть идеологической доминанты сейчас трудно представить. Но в период перестройки это воспринималось как путь к свободе. Это теперь мы можем согласиться с горькими словами французского социолога Луи Пэнто: «Самым эффективным господством является скрытое господство, которому удалось принять вид естественной всеобщности. В противовес агрессивному партикуляризму доминируемых, жадных до «аутентичности», доминирующие располагают средствами заставить признать универсальными, подходящими для всего человечества символические продукты, чье происхождение связано с определенной (уникальной) историей. Другими словами, необходимо уметь различать за универсализацией отдельных концептов и дискурсов, представленных в качестве достаточного залога всеобщей ценности, эффекты высшей - мирной и рациональной - формы империализма» [25, с. 112]. Но как советские обществоведы могли научиться различать, если они были отделены от остального мира идеологическим занавесом? Как можно сваливать вину исключительно на них и выводить из под удара партийных бюрократов?
Соглашаясь с автором, что настало время сборки нового интеллектуального сообщества, я категорически против того, чтобы для этого использовались методы формирования большевистской партии. Если это будет делаться таким образом, то результат можно предсказать сразу. Необходимо широкое движение интеллектуалов, причем движение всемирное.
Мне уже приходилось писать о необходимости интеллектуального движения для переопределения понятий обществоведческого дискурса [26]. Необходимость эта прежде всего обусловлена переходом от общества Первого модерна (индустриального общества или «тяжелого капитализма») к обществу Второго модерна (информационного общества или «легкого капитализма» в терминологии З. Баумана [27, с. 124 - 129]). В новом социальном мире старые понятия теряют свою объяснительную силу. Это и порождает ситуацию «когнитивного бунта».
Советская бюрократия не поняла сущности общемировых процессов. Они предполагали низовую инициативу в научно-техническом творчестве. Правящий слой Советского Союза воспринимал такую перспективу как угрозу для своего положения. Когда же мировая ситуация начала угрожать тем, что все железо, накопленное в СССР, не сможет обеспечить безопасность страны, бюрократия пошла инверсионным путем и решила конвертировать свое политическое положение в собственность. Это был путь её группового спасения через принесение в жертву интересов большинства населения тогдашнего СССР. Часть интеллектуальной элиты действительно ассистировали правящему слою в этом процессе, но интеллектуалы здесь не были первопричиной.
Самая сложная задача, как организовать движение интеллектуалов для переопределения понятий общественных наук. Благие пожелания здесь мало что могут сделать. Необходимы ресурсы, но необходима независимость этого движения. Вот эту дилемму и нужно решать в настоящее время.
Литература
1. Кара-Мурза С.Г. Между идеологией и наукой. М.: Научный эксперт,
2013.
2. Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием. М.: Алгоритм, 2000.
3. Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация. В 2 кн. Кн.1: От начала до Великой Победы. М.: Эксмо-Пресс: Алгоритм, 2002.
4. Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация. Книга вторая. От Великой Победы до наших дней. Изд-во: Эксмо-Пресс, 2002.
5. Кара-Мурза С.Г. Идеология и мать ее наука. М.: Эксмо 2008.
6. Кара-Мурза С.Г. Маркс против русской революции. М.: Яуза, 2008.
7. Кара-Мурза С.Г. Россия под ударом. Угрозы русской цивилизации. М.: ЯУЗА-ПРЕСС. 2010.
8. Кара-Мурза С.Г. СССР - цивилизация будущего. Инновации Сталина. М.: Эксмо, 2010.
9. Батыгин Г.С. «Социальные ученые» в условиях кризиса: структурные изменения в дисциплинарной организации и тематическом репертуаре социальных наук // Социальные науки в постсоветской России. М.: Академический проект, 2005.
10. Бурдье П. Начала. Choses dites / Пер. с фр. Шматко Н.А. М.: SocioLogos, 1994.
11. Поппер К.Р. Предположения и опровержения: Рост научного знания / Пер. с англ. А. Л. Никифорова, Г. А. Новичковой. М.: ООО «Издательство АСТ», ЗАО НПП «Ермак», 2004.
12. Копнин П.В. Гносеологические и логические основы науки. М.: Мысль, 1974.
13. Демичев В.А. Общественное бытие и общественное сознание, механизм их взаимосвязи. Кишинев: Издательство ЦК КП Молдавии, 1969.
14. Marx K., Engels F. Manifest der Kommunistischen Partei. B.: Dietz Verlag, 1966.
15. Маяковский В.В. Нашему юношеству // Маяковский В.В. Соч. в двух томах. Т. 1. Я сам. Стихотворения. Мое открытие Америки. М.: Правда, 1987.
16. Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М.: Политиздат, 1988.
17. Грицак Я. Життя, смерть та інші неприємності. К.: Грані - Т, 2008.
18. Яковлев А.Н. Я говорил про обновление социализма, а сам знал, к
чему дело идет. URL: http://www.alexanderyakovlev.org/fond/issues-
doc/1010181 (дата обращения: 20.11.2013)
19. Мамардашвили М.К. Формы и содержание мышления (К критике гегелевского учения о формах познания). М.: Высшая школа, 1968.
20. Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. Тбилиси: Мецниереба, 1984.
21. Заславская Т.И. Перестройка и социализм // Постижение: Социология. Социальная политика. Экономическая реформа. М.: Прогресс, 1989.
22. Радаев В.В. Российская социология в поисках своей идентичности / Вадим Валерьевич Радаев // Социс. 2013. №7.
23. Фуко Ф. Интеллектуалы и власть. Избранные политические статьи, выступления и интервью. Часть 2.. М.: Праксис, 2002.
24. Рывкина Р.В. Советская социология и теория социальной стратификации // Постижение: Социология. Социальная политика. Экономическая реформа. М.: Прогресс, 1989.
25. Пэнто Л. Государство и социальные науки / Пер. с фр. Т. В. Анисимовой // Журнал социологии и социальной антропологии. 2004. Том VII. №5.
26. Кононов І.Ф. Розум, влада і суспільство: необхідність пере визначення понять // Гілея. Науковий вісник. Вип. 14; Вип. 15. К., 2008.
27. Бауман З. Текучая современность / Пер. с англ. под ред. Ю.В. Асо-чакова. СПб.: Питер, 2008.
References
1. Kara-Murza S.G. Mezhdu ideologiei i naukoi. M.: Nauchnyi ekspert,
2013.
2. Kara-Murza S.G. Manipulyatsiya soznaniem. M.: Algoritm, 2000.
3. Kara-Murza S.G. Sovetskaya tsivilizatsiya. V 2 kn. Kn.1: Ot nachala do Velikoi Pobedy. M.: Eksmo-Press: Algoritm, 2002.
4. Kara-Murza S.G. Sovetskaya tsivilizatsiya. Kniga vtoraya. Ot Velikoi Po-bedy do nashikh dnei. Izd-vo: Eksmo-Press, 2002.
5. Kara-Murza S.G. Ideologiya i mat' ee nauka. M.: Eksmo 2008.
6. Kara-Murza S.G. Marks protiv russkoi revolyutsii. M.: Yauza, 2008.
7. Kara-Murza S.G. Rossiya pod udarom. Ugrozy russkoi tsivilizatsii. M.: YaUZA-PRESS. 2010.
8. Kara-Murza S.G. SSSR - tsivilizatsiya budushchego. Innovatsii Stalina. M.: Eksmo, 2010.
9. Batygin G.S. «Sotsial'nye uchenye» v usloviyakh krizisa: struktur-nye iz-meneniya v distsiplinarnoi organizatsii i tematicheskom repertuare sotsial'nykh nauk // Sotsial'nye nauki v postsovetskoi Rossii. M.: Akademi-cheskii proekt, 2005.
10. Burd'e P. Nachala. Choses dites / Per. s fr. Shmatko N.A. M.: SocioLogos, 1994.
11. Popper K.R. Predpolozheniya i oproverzheniya: Rost nauchnogo znaniya. Per. s angl. A. L. Nikiforova, G. A. Novichkovoi. M.: OOO «Izdatel'-stvo AST», ZAO NPP «Ermak», 2004.
12. Kopnin P.V. Gnoseologicheskie i logicheskie osnovy nauki. M.: Mysl',
1974.
13. Demichev V.A. Obshchestvennoe bytie i obshchestvennoe soznanie, mekhanizm ikh vzaimosvyazi. Kishinev: Izdatel'stvo TsK KP Moldavii, 1969.
14. Marx K., Engels F. Manifest der Kommunistischen Partei. B.: Dietz Verlag, 1966.
15. Mayakovskii V.V. Nashemu yunoshestvu. Mayakovskii V.V. Soch. v dvukh tomakh. T. 1. Ya sam. Stikhotvoreniya. Moe otkrytie Ameriki. M.: Pravda, 1987.
16. Gorbachev M.S. Perestroika i novoe myshlenie dlya nashei strany i dlya vsego mira. M.: Politizdat, 1988.
17. Gritsak Ya. Zhittya, smert' ta inshi nepriemnosti. K.: Grani - T, 2008.
18. Yakovlev A.N. Ya govoril pro obnovlenie sotsializma, a sam znal, k
chemu delo idet. URL: http://www.alexanderyakovlev.org/fond/issues-
doc/1010181 (data obrashcheniya: 20.11.2013)
19. Mamardashvili M.K. Formy i soderzhanie myshleniya (K kritike gege-levskogo ucheniya o formakh poznaniya). M.: Vysshaya shkola, 1968.
20. Mamardashvili M.K. Klassicheskii i neklassicheskii idealy ratsion-al'nosti. Tbilisi: Metsniereba, 1984.
21. Zaslavskaya T.I. Perestroika i sotsializm. Postizhenie: Sotsiologiya. Sotsial'naya politika. Ekonomicheskaya reforma. M.: Progress, 1989.
22. Radaev V.V. Rossiiskaya sotsiologiya v poiskakh svoei identichnosti. Vadim Valer'evich Radaev. Sotsis. 2013. №7.
23. Fuko F. Intellektualy i vlast'. Izbrannye politicheskie stat'i, vystu-pleniya i interv'yu. Chast' 2.. M.: Praksis, 2002.
24. Ryvkina R.V. Sovetskaya sotsiologiya i teoriya sotsial'noi stratifikatsii. Postizhenie: Sotsiologiya. Sotsial'naya politika. Ekonomicheskaya reforma. M.: Progress, 1989.
25. Pento L. Gosudarstvo i sotsial'nye nauki. Per. s fr. T. V. Anisimovoi. Zhurnal sotsiologii i sotsial'noi antropologii. 2004. Tom VII. №5.
26. Kononov I.F. Rozum, vlada i suspil'stvo: neobkhidnist' pere
viznachennya ponyat'. Gileya. Naukovii visnik. Vip. 14; Vip. 15. K., 2008.
27. Bauman Z. Tekuchaya sovremennost'. Per. s angl. pod red. Yu.V. Asochakova. SPb.: Piter, 2008.
