CC BY
46
ИННОВАЦИИ № 4 (114), 2008
«Инноватика не интересна сама по себе, интересно повышение конкурентоспособности... »
На Восьмом московском международном салоне инноваций и инвестиций, прошедшем в начале марта этого года, руководителем группы фондов венчурного капитала NICOR Олегом Качановым было сделано сообщение «Что венчурные инвесторы ждут от федеральных и региональных властей». Тема и основные тезисы выступления показались участникам представительного мероприятия весьма своевременными.
С Олегом Качановым беседует корреспондент «Инноваций» Андрей Каплиев.
О. Качанов
— Олег Юрьевич, расскажите, пожалуйста, о компании НИКОР. Каковы виды деятельности, основной фокус внимания компании?
— НИКОР — аббревиатура. При регистрации в двухтысячном году полное имя было ОАО «НаучноИнвестиционная Корпорация Развития Технологий». Такой по содержанию она виделась, такой она и стала. Два года назад мы переименовали общество в «Национальная Инновационная Корпорация». Но все равно мы специализируемся на инвестициях в технологические компании ранних стадий развития. Мы не «покупаем» проекты у бизнес-ангелов или у других фондов, а сами ищем разработчиков и работаем с ними, начиная от идеи — и до возможно поздних стадий развития как бизнеса. Вначале у нас было 16 просевных проектов. В ходе развития их количество сократилось до 14. Думаю, что проектов 10 мы более или менее успешно продадим private equity фондам или стратегам.
Свой «портфель», то есть наши доли в проинвес-тированных предприятиях, мы держим в двух закрытых паевых инвестиционных фондах. Управляет ими лицензированное структурное подразделение — управляющая компания (УК). Я директор и этой управляющей компании. Основные наши компетенции — биотехнологии, фармацевтика и медицинская техника, новые материалы и нанотехнологии, кристаллы и лазеры, альтернативная энергетика и энергетическое машиностроение. Уже есть опыт выхода из проекта, который создавали «с нуля». В 2003 году мы поддержали старт московского широкополосного интеренет-провайдера ЗАО «Искрателеком». В 2007 году закрыли сделку по продаже нашей доли американскому фонду прямых инвестиций за несколько миллионов долларов.
— Дайте, пожалуйста, ваши определения венчу-ра, венчурной компании, венчурного технологического коридора и индустрии.
— Во-первых, что такое инновации в целом и зачем они нужны. А то что-то много кампанейщины вокруг всего этого. Коммерческие или хозяйственные инновации — это способ достижения устойчивой конкурентоспособности конкретной корпорации. А не
ради удовлетворения любопытства или красивой отчетности. Поэтому инновации нужны корпорациям, а не чиновникам. А пока, складывается впечатление, что наоборот. Другое дело некоммерческие инновации в некоммерческой науке и социалке, но это совсем другой разговор.
Во-вторых, все и всякие хозяйственные (коммерческие) инновации разделяются по двум классам — организационно-управленческие и продуктово-технологические, и далее подразделяются на внутрикорпоративные и внекорпоративные в каждом этом классе. Если продолжить дефиниции, то венчур — это бизнес в секторе продуктово-технологических инноваций, развиваемых внекорпоративно. Это лишь сегмент во всем инновационном процессе в национальной экономике. Но сегмент все более значимый для роста эффективности и конкурентоспособности экономики. В США крупные корпорации сейчас живут как бы в бульоне из высокотехнологичных стартапов, несущих в себе уже состоявшиеся на рынках технологические новации. Крупные поглощают «мелких-но-умных», и через то коммерциализируют весь инновационный потенциал идеи, вокруг которой вырос данный малый бизнес. Либо пропускают «мелких-но-умных» в лидеры отрасли, примеры Cisco, Google и им подобных известны. И уступают лидерство, что неприятно. Топ-менеджмент больших акционерных корпораций в силу особенностей системы его оценки и вознаграждения склонен отдать на аутсорсинг риск неудач многих технологических проектов венчурным фондам, профессионально возящимся с массой малых инновационных компаний, чтобы потом успешно и за большие деньги поглотить один-два коммерчески состоявшихся проекта, вышедших на статистически оцениваемый денежный поток. В США совсем новая ситуация, я бы сказал, новый хозяйственный уклад. В России же пока махровый индустриальный капитализм с укладом образца середины XIX века.
В российских олигархических структурах инновационные процессы идут крайне медленно. И склонности у российских собственников к технологическим инновациям нет. Надеюсь, что пока. Российским корпорациям необходимо отойти от административной ренты и такого способа обеспечения преиму-
ществ на рынке, столкнуться с настоящей конкуренцией, чтобы их собственники и советы директоров поняли: обеспечение конкурентоспособности — это инновации, а не только дружба с администрацией и захват ресурсов. Ключевая роль в инновационном движении в стране институционально принадлежит узкой группе собственников, их советам директоров в корпорациях, но не чиновникам. И чиновники должны (а) это понять, и (б) обратить внимание собственников крупных активов, советов директоров во множестве российских корпораций, контролируемых государством, на эту их ключевую сейчас роль. Это же их (чиновников) государство, вот пусть и докажут, что не только лозунгами сильны. Пусть заставят крупных собственников и Советы Директоров думать об инновациях и принимать соответствующие стратегии и инвестиционные решения.
И последняя часть вашего вопроса. Венчурная индустрия сама по себе не промышленность, а подсектор инвестиционного сектора экономики. Сюда же входят private equity или частные прямые инвестиции (совершаемые в компании на более поздних стадиях развития, когда они могут быть оценены по денежному потоку), и портфельные инвестиции на фондовом рынке во всем их многообразии, и кредитные отношения. Venture capital — экстремальный фланг этой отрасли. Мы работаем там, где риски технологические более важны, нежели риски обычного хозяйственного оборота, а денежного потока для оценки бизнеса нет в силу ранних стадий формирования собственно бизнеса. Именно эти признаки определяющие, а не «малое» предприятие приходит или «большое». Пусть хоть в клеточку. Venture capital формирует тот питательный инновационный бульон, в котором живут современные крупные корпорации и о котором я говорил. Но эта роль венчура принципиально, системно или институционально значима, и она выделяет его в ряду всех видов инвестиционной деятельности.
— Участвует ли НИКОР в конкурсе на право управления активами Российской венчурной компании?
— Нет. Там требуется привлечение большого объема внебюджетных средств. Мы независимый венчурный инвестор, у нас только свои деньги. Участвуют в основном те наши кэптивные коллеги, которые входят в состав крупных финансово-промышленных групп и, соответственно, имеют их ресурсы.
— Каковы ваши основные пожелания федеральным властям по развитию венчурной индустрии?
— Общая беда наших законов — огромные лазейки для почти обратных подзаконных актов. Вряд ли в ближайшие годы ситуация изменится. Поэтому не будем про налоги и подобное. Я вижу целесообразность закона, разрешающего исследователям в частном порядке эффективно эмансипировать результаты некоммерческой (академической) инновационной деятельности.
Российские малые инновационные предприятия могут и в основном должны быть спин-оффами (spinoff) академических исследований, базироваться на
разрешенном и поощряемом «выносе» коммерциали-зуемой части результатов академических исследований, ведущихся в государственных научных центрах и университетах широким некоммерческим фронтом. Сейчас это происходит фактически, явочным порядком, интеллектуальную собственность выносят в головах. Но руководство сопротивляется. При институтах и университетах и создаются официальные центры трансфера технологий, предлагающие лицензирование, нас загоняют туда. Но венчурным фондам они малоинтересны, так как главный ресурс — это не лицензия, а команда исследователей, которая сможет развивать идею. Мы берем людей с проектом, а не проект с людьми. Патент — ничто без людей. Если ЦТТ будут предлагать команды — тогда станет интереснее.
И желательно создать общую ситуацию, чтобы крупные российские олигархические структуры приходили к венчурным капиталистам и «покупали» у нас высокоэффективные инновационные бизнесы. Я об этом говорил. Спрос на наш продукт — растущие технологические компании — в России низок. Ну что ж, будем продавать на Запад. Пока у российских собственников и корпораций другая система мотивации...
— Здесь показателен пример «Норильского никеля», который сотрудничал с 70-тью (!) отраслевыми институтами. И в итоге пришел к необходимости приглашать отдельных специалистов на свои площадки, фактически для реализации проектов в венчурном стиле... Что вы скажете о качестве проектов «на входе»?
— Их низкое качество обусловлено человеческим фактором. Нельзя сказать, что низок уровень научных идей. Они пока (пока!) соответствуют международному уровню. Во многом это инерция движения некоммерческой науки бывшего СССР. Некоммерческая (академическая) наука — это не рыночная, то есть планово-распределительная система. И в СССР у нее все пошло хорошо, в отличие от коммерческой части планового хозяйства СССР, именно по этой причине. Наследие советской некоммерческой или академической науки в России надо продолжать развивать на той же найденной в СССР плановой основе.
Более того, я бы предложил отделять академическую науку от прикладной именно по этому принципу: коммерческая наука — некоммерческая наука. Противопоставление «академическая наука — прикладная наука» — это не строго в юридическом смысле. Точнее будет: академическая наука — это некоммерческая наука. Прикладная, отраслевая наука — коммерческий вид деятельности. И подходить к управлению ими и финансированию их именно так. Но это отвлечение от вашего вопроса, вернемся обратно.
Некоммерческие научные школы в России по причине современного перекоса науки — уже в сторону коммерции — умирают, хотя и не умерли еще до конца. Остатки академических ученых, в основном, это пожилые люди, далеки от предпринимательской деятельности. Конечно, порой и они задумывают-
ИННОВАЦИИ № 4 (114), 2008
ИННОВАЦИИ № 4 (114), 2008
ся о своей коммерческой деятельности, при этом наслышаны о многом и боятся, что коммерсанты их обманут.
Вернее, есть две категории: одни боятся, что обманут и поэтому не сотрудничают, другие считают, что все равно обманут, и пусть, главное — чтобы идея жила. Вторых, не накрученных, гораздо меньше. Не скажу, что с ними проще. Уникальное сочетание талантливого ученого и предпринимателя встречается редко. Точнее, таких почти нет.
Наша задача на входе — отобрать людей. Из 100 технологических идей можно отобрать 10 таких, у которых есть нормальные команды (порой это один-два человека). При этом мы работаем только с теми проектами, в которых понимаем предмет, идею, сектор, будущий рынок. И у нас есть эксперты, которые могут дать нормальные экспертные заключения по интересующим нас направлениям.
— Ваше мнение относительно необходимости закона об инновационной деятельности?
— Считаю, что он не жизненно необходим, но лучше, чтобы он был. Например, для решения проблемы спин-оффа. Такой закон должен быть скоординирован с изменениями в других отраслях законодательства, особенно с бюджетным и налоговым кодексами. В законе должны быть ссылки на изменения системы отчетности технологических компаний — особенно тех, которые находятся на стадии запуска. Например, никакая проверка не должна приходить на инновационное предприятие в течение первых трех лет. Это должны быть три года льготного налогового периода или отсутствия налогов полностью.
К сожалению, для сотрудников Минфина, которые определяют налоговую политику, это не очевидно. Им кажется, что хорошо все то, что уже есть. Думаю, такой взгляд объясняется тем, что всю свою жизнь они были чиновниками, то есть ни разу в жизни бизнес не создавали и не вели. Им трудно понять, почему их подопытные кролики — малые бизнесмены — ведут себя, с их точки зрения, неадекватно. Им вроде бы благо дают — морковку, а они ее не хотят кушать, а норовят из клетки убежать. Этим кроликам мы должны помогать, потому что сами такие же подопытные кролики.
Наукоемкие, интеллектуалоемкие бизнесы завязаны на высокооплачиваемых специалистов. В издержках таких предприятий, в том числе и на старте, очень высока доля единого социального налога (ЕСН). Это не налог на прибыль, и он платится всегда, в том числе в течение тех четырех лет, пока денежного потока нет. Инновационный бизнес давится налогом, и именно единым социальным налогом, а не НДС!
Называют следующие цифры: в структуре издержек компании доля ЕСН — 5-7%. Но чиновники Минфина оперируют статистикой крупных и средних предприятий. Особенно капиталоемких. Потому что их доля в экономики России преобладающая. Чем более бизнес капиталоемок, тем меньшую долю в его издержках составляет ЕСН. Для таких важен налог на добавленную стоимость (НДС), налоги на активы. А как быть тем, у кого 60 процентов текущих
издержек — заработная плата? Если мы хотим облегчить существование инновационных компаний на ранних стадиях, жизненно важно убрать или минимизировать для них ЕСН до приемлемых размеров (12-14%). Для бюджета это просто смешные деньги. Жадничать здесь можно только с одной целью: под прикрытием фраз все-таки не дать России развиться в современную, конкурирующую с Западом экономику.
— Сейчас Министерство экономического развития предпринимает ряд усилий для развития малого и среднего предпринимательства. Как вы считаете, насколько эффективны предлагаемые меры?
— Малое и среднее предпринимательство — обширная область. Малое инновационное предпринимательство — лишь ее часть. То, что делается, должно помочь и торговле, и сервисам, и сельскому хозяйству. Но нужно, чтобы и о нас не забыли.
— Предложений про ЕСН вроде бы не слышно...
— Потому что для многих они несущественны. В традиционном бизнесе — даже в малом — капитальная составляющая все-таки больше, чем трудовая. В этом одно из его кардинальных отличий от наукоемкого бизнеса.
— Не могли бы вы коснуться проблем частного финансирования проектов?
— Проблемы с финансированием нашего бизнеса сейчас существенно уменьшены за счет государственных вливаний: это и Российская венчурная компания, и региональные венчурные фонды. Но частных некэптивных инвестиций в эту отрасль практически нет. Возможное решение в привлечении частных средств — привлечь институциональных игроков фондового рынка. Сейчас существует дефицит инвестиционных идей на российском фондовом рынке. Ожидается, что такой темп роста российского рынка, который наблюдался 3-5 лет назад, вряд ли возможен. Институциональные инвесторы хотят получить ниши с высоким уровнем доходности при приемлемом уровне риска. Но фондовый рынок этого уже не обеспечивает. Недвижимость перегревается. И инвесторы ищут инвестиционные идеи и площадки, где можно инвестировать с повышенным риском и адекватно высоким уровнем доходности. Это могут быть, в том числе, венчурные фонды в виде закрытых паевых инвестиционных фондов (ЗПИФ ВИ).
Проблема здесь в том, что согласно нормативным актам ФСФР, нашим паевым инвестиционным фондам (открытым, интервальным) запрещено, а точнее, прямо не разрешено иметь в структуре активов паи венчурных ЗПИФов. А у ФСФР что не разрешено, то запрещено. Если бы в структуре активов розничного ПИФа появилась возможность в целях диверсификации и поднятия уровня «агрессивности» своего портфеля иметь паи венчурного ЗПИФа, например, в доле до 5 процентов, то эта мера повысила бы доступный финансово-инвестиционный ресурс час-
тного венчурного бизнеса в целом. И дала бы фондовой индустрии новый интересный инструмент.
Вопросы структуры активов паевых фондов регулируются подзаконными актами ФСФР, а не на уровне закона об инвестиционной деятельности. Структура активов различных видов фондов в нем четко перечислена, и даны рамки, дан коридор, в пределах которого можно инвестировать активы. Паев венчурных фондов в структуре разрешенных активов других фондов нет в принципе. Это ограничение я и предлагаю снять. За рубежом даже пенсионные фонды могут 35% своих активов разместить в венчурной индустрии. У нас же перекрывается огромный частный ресурс.
Если бы ФСФР поправкой в свой же приказ разрешила ПИФам инвестирование хотя бы 3-5% своих активов в паи закрытых паевых венчурных фондов, пусть только тех, которые обращаются на бирже, то это создало бы заметный спрос и дало бы частный инвестиционный ресурс венчурной подотрасли.
— Вы могли бы пояснить широко обсуждаемую в узких кругах ситуацию с отсутствие посевных инвестиций и посевных фондов?
— Действительно, сейчас в наших кругах много говорится о том, что на ранние стадии никто не выделяет денег. Созданные с госучастием венчурные фонды склонны инвестировать в практически состоявшиеся бизнесы, то есть на поздних стадиях. И это действительно так. Причем, деньги, выделяемые федеральным и региональными бюджетами для фондирования венчура, выделяются на одно и то же. Специализации нет. Я думаю, было бы полезно развести региональные и федеральные венчурные фонды по стадиям: региональные — посевные, федеральные — стартовые и раннего роста. Несложным решением можно было бы сделать так, что все региональные венчурные фонды стали бы специализироваться на ранних инвестициях, стали так называемыми посевными фондами. И это — решение проблемы фондирования посевных фондов в российском венчуре.
— А какие риски это повлечет для региональных бюджетов?
— С точки зрения несостоятельности технологического решения — риски те же самые. Но на ранних стадиях риск дают и некачественные команды. А на поздней стадии больше обычных деловых рисков. В общем, риски всегда есть.
— Говорят, что РВК планирует выделить 1 млрд рублей на посев?
— Дай-то Бог. Только беда в том, что на миллиард бюджетных средств они хотят привлечь и миллиард внебюджетных. Но кто сейчас способен привлечь такие частные средства в совершенно непроверенные идеи? Кто из наших олигархов способен дать такие деньги мне, на сторону, чтобы я инвестировал их в такие вещи, которые он не понимает? Сейчас все венчурные инвестиции кэптивные. То
есть своим управляющим. И эти управляющие — узкое горлышко.
Посев требует маленьких денег в один проект — триста-семьсот тысяч долларов. И венчурный инвестор отчасти снижает свои риски банально, созданием портфеля. Каждый проект в портфеле — это менеджер, часть менеджера. Если у меня десять крупных проектов, то расходы в трудочасах одни, если сто маленьких проектов — расходы на высокооплачиваемы персонал совсем другие, они значительно больше. Ранние стадии более затратны. И требуют больше качественных специалистов, которых и так не хватает. Если бы у меня было больше денег, то я инвестировал бы в более поздние стадии высокотехнологичных проектов, миллионов по 5-10. А если бы средств было больше 100 млн долларов, то вообще занялся бы инвестированием в любые недооцененные компании, имеющие значительный денежный поток. Шучу. Но таких буйных энтузиастов мало.
— Есть ли смысл разбивать все финансирование, выделяемое на посевную стадию проектов, на большее количество лотов?
— Сейчас так не делают. Неинтересно создавать десять управляющих компаний. Гораздо проще дать деньги в одни руки. Величина федеральных лотов увеличивается. В регионах проходят конкурсы на менее значительные суммы. Например, Самара, Волгоград выделяют по 140 млн бюджетных средств, привлекая столько же внебюджетных. В Москве и Краснодарском крае 400 — бюджет, 400 — внебюджет. Мы участвуем в тендерах такого масштаба.
— Получается что выделение 1 млрд рублей из средств РВК на посев нецелесообразно?
— Чем больше на посев, тем лучше... Но разбить эту сумму хотя бы на три управляющие компании было бы полезней. И внебюджетная доля должна быть меньше бюджетной: частные деньги в посев пока не пойдут в таком количестве, как хотят чиновники МЭР. И нужно добиться того, чтобы компании, которые берутся управлять такими фондами, действительно инвестировали в идеи, а не в состоявшиеся проекты. Сейчас венчурные инвестиции пытаются направлять в проекты, где уже многое определилось. Даже в такие, в которых уже идут продажи.
— Каким вы видите решение проблемы выхода из проектов? Бывают ли такие проекты, в которые вошел — и сразу нужно выходить?
— Если так — значит, что ты ошибся.
Самая большая проблема в ожидаемой перспективе — проблема спроса. Рынок не предъявляет спрос на технологические стартапы в классическом их виде «до денежного потока». Эта проблема имеет разные степени остроты для разных предметных отраслей. Например, для софтверного стартапа она менее остра, потому что он мобилен. Бизнес же, связанный с материальным производством, меняет дислокацию гораздо труднее.
ИННОВАЦИИ № 4 (114), 2008
ИННОВАЦИИ № 4 (114), 2008
Было бы очень хорошо, если бы существовал внутренний спрос на то, что мы выращиваем. Но этот спрос связан с субъективными ощущениями владельцев и высшего менеджмента крупного российского бизнеса, возникающими от участия в конкурентной борьбе. С их понимаем способов и путей повышения своей конкурентоспособности, которая требуется для успеха в этой борьбе. Инноватика сама по себе не самоцель, она есть средство повышения конкурентоспособности. Я об этом уже говорил.
Чиновникам важно понять, что решения о способах повышения конкурентоспособности возникают в головах конкретных лиц, принимающих стратегические решения. Нужно произносить свои заклинания не в воздух, а в конкретные уши. Их мало. И пока видение путей достижения конкурентоспособности у таких ушей не связано с инноватикой. Кстати, одно из немногих приятных исключений — АФК «Система». Но они занимаются не всем. В основном это телеком и «Ситроникс». А электроника никогда особо не была развита в России, тогда как материаловедение было одним из магистральных путей развития советской оборонной науки. Были очень большие достижения, и успехи космической отрасли основывались во многом на успехах в материаловедении. Сейчас же материаловедением в стране мало кто занимается. Жаль, что АФК «Система» пока не интересуется сегментом «новые материалы».
В свое время Норникель много вложил в водород и альтернативщину. Итог пока неизвестен. Думаю, что он будет, но каков в стоимостном масштабе относительно вложенного — им виднее. Когда много людей и много пыли — жди толстых отчетов и коротких рассказов, почему не получилось, как обещали.
— Российский национальный оператор спутниковой связи ФГУП «Космическая связь» (ГПКС) подписал контракт с ФГУП «ГКНПЦ им. М. В. Хруничева» на создание космического телекоммуникационного аппарата для Российской Федерации «Экспресс-АМ4». Для состояния российских инноваций и хай-тека показательно, что поставщиком спутникового оборудования выступит европейская компания EADS Astrium...
— Электроника никогда не было в числе советских достижений. А, например, материаловедение и ракетное двигателестроение были. Наши двигатели американцы до сих пор используют на ракетах, которые выводят их «шатлы» на орбиту. Топливо для этих двигателей также делали наши ученые. Мы сейчас к этому пласту снова возвращаемся.
Я читал, что владельцы группы «Миракс» планируют создать фармацевтическую корпорацию. Это правильное инвестиционное решение. И нам выгодно: будет кому в будущем предлагать наши инновационные стартапы в этой области. Но вот другой пример: одна развиваемая нами компания закончила ОКР и выводит на рынок оригинальный балансировочный станок. И мы хотим, чтобы нашу долю в этой компании купила российская станкостроительная компания. Через это мы запустим станок в производ-
ство. Но кому предлагать купить не генерирующий пока деньги стартап — не знаем.
— Остается только «мастерская мира»?
— В том числе попытаемся продать стартап китайцам... Мы и на германскую ярмарку возили эту компанию, на смотрины. Начинаем понемногу повышать конкурентоспособность иностранных компаний. Еще две наши компании разрабатывают оборудование, связанное с бурением и добычей нефти. Здесь еще можно рассчитывать на успешные продажи, а вот со станком — сложно. Мой вывод: венчуру не стоит ввязываться в финансирование инжиниринговых проектов. Эти инновации должны быть, вероятно, внутрикорпоративными. Это если вернуться к определению поля венчура. Создавать венчурным путем, «с нуля», машиностроительные производства — очень капиталоемко и поэтому неправильно. В 1Т проще, сервер в розетку воткнул и жди роста посещаемости.
— Что должны сделать региональные власти для развития малых инновационных предприятий? Какая проблема успешно может быть решена именно ими?
— Технологические риски региональная администрация мне не снимет. Но другая большая проблема возникает тогда, когда компания успешно закончила фазу исследований и сталкивается с необходимостью создавать опытное производство. Начинается поиск опытно-промышленной площадки. К 2011 году в России ожидается появление от 200 до 500 малых инновационных предприятий. Они тоже столкнуться с проблемами сборочных или опытно-промышленных производств и вывода на рынки инновационной продукции. Уже в 2009 году около четырехсот производственных площадок в научно-исследовательских институтах и на заводских территориях должны быть готовы заключать договоры аренды (или другие договоры) с небогатыми предприятиями малого бизнеса. Ожидается повышенный спрос на площадки «вторичного рынка». И в силах региональных властей сделать их доступными, тем самым способствуя инновационному развитию своего региона.
Причем, современные технопарки и бизнес-инкубаторы не разрешают создавать производственные площадки на своих площадях. У них нет даже напряжения 380 Вт, нет кафельного покрытия помещений, воздушных вытяжек, специальных сливов и очистных сооружений. В этой связи я бы предложил запретить бизнес-инкубатором иметь более двадцати процентов офисных площадей. Остальное должно быть под лабораториями и опытными участками.
Региональным администрациям вполне по силу создать привлекательные условия для размещения в их регионах производств для молодых стартапов, прошедших фазу исследований в других регионах, где сильна наука. Это различные льготы и меры поддержки, их механизмы хорошо известны чиновникам. Появляется интересный класс объектов для этих мер. И возможность формировать высокотехнологический кластер на своей территории относительно низкозатратным методом. А это уже политика.
