CC BY
123
Труды Карельского научного центра РАН № 4. 2012. С. 114-123
УДК 940
ИМПЕРСКАЯ СИМВОЛИКА ГЕЛЬСИНГФОРСА ГЛАЗАМИ РОССИЙСКИХ ВОЕННЫХ: РУБЕЖ XIX - ХХ вв.
И ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ*
Е. Ю. Дубровская
Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН
Статья посвящена исследованию городского пространства Гельсингфорса (Хельсинки), столицы Великого княжества Финляндского, как одного из аспектов той реальности, в которой на рубеже XIX - ХХ вв. и в период Первой мировой войны оказались военнослужащие российской армии и Балтийского флота. С позиций военной антропологии рассмотрены факторы, обусловившие специфичность восприятия «центра» и «периферии» Гельсингфорса российскими солдатами, матросами и их офицерами. Пространство и ландшафт города виделось им особым миром, отчужденным от русского культурного контекста. Несмотря на государственную и имперскую символику столицы Финляндии, военные - выходцы из России - остро ощущали оппозицию «восток/запад» на уровне восприятия символов.
Ключевые слова: городское пространство, финляндская столица, Первая мировая война, российские военные, «центр/периферия», государственная и имперская символика, российская революция 1917 года
E. Ju. Dubrovskaya. IMPERIAL SYMBOLS OF HELSINGFORS THROUGH THE EYES OF RUSSIAN SERVICEMEN: TURN OF THE 20th CENTURY AND YEARS OF WORLD WAR I
The paper deals with the city space of Helsingfors (Helsinki), the capital of Grand Duchy of Finland, as one of the aspects of the reality common to Russian Army and Baltic Fleet servicemen at the End of 19th - the Very Beginning of the 20th Centuries and during the World War I. Investigation based on the principles of military anthropology throws light upon the factors which caused the specific way of perception of the “center” and “periphery” of Helsingfors by Russian soldiers, sailors and their officers. The city space and landscape was seen by them as a strange world far from Russian cultural context. Despite the State and Imperial semioticity of the capital of Finland the enlisted men, who have come from Russia, felt deeply the opposition between the “East” and the “West” on the level of perception of symbols.
Keywords: city space, capital of Finland, World War I, Russian servicemen, “center/ periphery”, State and Imperial semioticity, Russian Revolution 1917.
* Статья подготовлена в рамках проекта по созданию междисциплинарного научнообразовательного Центра прибалтийско-финских исследований «Реппюа» (Программа стратегического развития ПетрГУ на 2012-2016).
История русских войск, размещавшихся в Финляндии, восходит к событиям начала XIX века, когда при Александре I Финляндия была отвоевана у Швеции и присоединена к Российской империи, получив статус автономного Великого княжества. Водружение в мае 1808 г. флага с двуглавым орлом над шведской твердыней Свеаборгской крепостью ознаменовало начало «российского» периода финляндской истории. Два столетия тому назад, 12 апреля (27 марта по старому стилю) 1812 г., Гельсингфорс (Хельсинки) был избран Александром I в качестве столицы княжества как город, ближе расположенный к Санкт-Петербургу и, следовательно, более подходящий для этой роли по сравнению с прежней столицей Турку (Або), городом, близким к Швеции и по духу, и географически [Клинге, 2005. С. 50-56; Воспоминание..., 2011. С. 21-27; Расила, 1996. С. 64-65].
С приобретением большой гавани достигалась одна из целей завоевания Финляндии, а с пе ре не се ни ем сто ли цы в Гель синг форс Рос сия твер же за кре пи лась на се вер ном по бе ре жье Финского залива. Крепость Свеаборг прикрывала подступы к новой столице благодаря трем глубоким гаваням, береговым и островным ук ре п ле ни ям и ба та ре ям. Гель синг форс обещал превратиться в крупнейшую базу русского флота, что и произошло к началу Первой мировой войны [Башмакофф, Лейнонен, 1990. С. 6-7].
Обращает на себя внимание вопрос о том, какое влияние оказывала имперская символика Гель синг фор са на вос при ятие рос сий ски ми военными места прохождения их службы в первые годы войны и в период революционных потрясений 1917 г., а также о том, как в обстановке первых месяцев революции символы прежней власти трансформировались и заменялись новы ми.
Цель настоящего исследования - взглянуть на пространство «своего» - «чужого» города глазами российских военных, проследить за стрем ле ни ем мат ро сов и сол дат к сим во ли че-ско му ос вое нию это го про стран ст ва в об стоя-тельствах, когда «место» их службы осталось прежним, но изменилось само «время». Это позволяет не только сделать наблюдения над мно го лет ним се мио ти че ским при сут ст ви ем империи в городской среде финляндской столицы, но и увидеть, как политический переворот сопровождался переворотом символическим, как в новой ситуации ритуализировалось по ве де ние во ен ных.
По наблюдению Ю. М. Лотмана, отметив-ше го «прин ци пи аль ный се мио ти че ский по ли-
глотизм любого города», город как генератор культуры и сложный семиотический механизм «может выполнять эту функцию только потому, что представляет собой котел текстов и кодов», принадлежащих разным языкам и разным уровням. «Реализуя стыковку различных национальных, социальных, стилевых кодов и тек стов, го род осу ще ст в ля ет раз но об раз ные гибридизации, перекодировки, семиотические переводы, которые превращают его в мощный генератор новой информации» [Лотман, 2002. С. 212-213].
«Город, как и культура, - пишет Лотман, - механизм, противостоящий времени», он постоянно заново рождает свое прошлое, «которое получает возможность сополагаться с настоящим, как бы синхронно», ведь «архитектурные сооружения, городские обряды и церемонии, самый план города, наименования улиц и тысячи других реликтов прошедших эпох выступают как ко до вые про грам мы, по сто ян но за но во генерирующие тексты исторического прошлого» [Там же. С. 213].
Такой подход позволяет исследовать финляндскую великокняжескую столицу как особое пространство, как идею, учитывая то обстоятельство, что русское высшее командование беспокоил иностранный характер Гельсингфорса. В годы войны город воспринимался как место особой опасности, центр шпионажа, а отчуждение от русской культуры подчеркивало противостояние жителей Великого княжества и им пе рии.
На страницах романа, посвященного судьбе Бал тий ско го фло та во вре мя Пер вой ми ро-вой войны, писатель-маринист Леонид Соболев, один из по следних выпускников Морского кадетского корпуса, описывает город таким, каким увидел его, прибыв в Гельсингфорс для прохождения службы в канун военных событий. Правда, не в маскулинном воплощении, как обычно представлялась приехавшим главная военно-морская база российского флота на Балтике, а в женском облике, более соответствующем образу Хельсинки - дочери Балтийского моря - в восприятии самих финнов.
«... Гельсингфорс стоял на граните своих набережных у тихой воды рейдов аккуратно и чистенько, как белокурая крепкая фрёкен в крахмальном переднике у кафельной плиты над тазом теплой воды: чистый, неторопливый, хозяйственно-удобный город. Зеленые трамваи катились, как игрушки. Витрины каждого магазинчика миниатюрно-солидны, а на Эспланаде они размахивались во всю стену, и тогда солидность их граничила с роскошью, и в них беспошлинные иностранные товары. Бесшумность
автомобилей равна молчаливости их шоферов. Полицейские на перекрестках - в черных сюртуках, вежливы, неразговорчивы и подтянуты. Швед ские и фин ские над пи си на вы вес ках, на трам ва ях, на таб лич ках с на зва ния ми улиц, бело ку рые про бо ры и ло ко ны, ро зо вые щеч ки молодых людей и девушек, марки и пенни сдачи заставляли чувствовать себя в иностранном городе. Даже часы - и те отличаются на двадцать минут от петербургского времени: здесь время свое, не российское.
В двенадцати часах езды от столицы Российской империи стоит на голубом граните скал иностранный город, и время в нем - не российское» [Соболев, 1977. С. 12-13].
Первоначально войска располагались в островной крепости Свеаборг, откуда в первой половине XIX в. и началось «освоение» пространства города [Погребов, 2011. С. 108-116]. Затем рядом со Свеаборгским портом на острове Скатудден (Катаянокка) появились морские казармы. Под влиянием Петербурга город виделся его строителям и как морской порт России, и как «военная столица» княжества, и как центр административного управления. Идеал военной столицы, обусловливавший ее претензии на олицетворение имперской власти в Финляндии, требовал, чтобы, подобно Петербургу, «город строился, как полк на параде, по струнке» [Лотман, 2002. С. 213; Лурье, 2001. С. 313; Санкт-Петербург, 2003. С. 230-231; НеИЬегд-Н1гп, 1996. С. 68-88].
Частью архитектурного облика города и монументальным выражением могущества империи стали казармы. Вместе с армией в Гель-синг форс при бы ла спе ци аль ная ин же нер ная команда для проектирования и строительства казарм. В конце 1820-х гг. в районе Круунунхака поя ви лись ка зар мы для жан дар мов и ка за ков, а в начале 1830-х - Абоские казармы на тогдашней окраине города, вблизи дороги, ведущей в старую столицу Финляндии. Самым значительным среди гражданских зданий, возведенных при участии военных инженеров, стал Русский Александровский театр, предназначенный для удовлетворения культурных запросов офицеров гельсингфорсского гарнизона и их семей [ВускИпд, 2000. Э. 3-6; Ракаппеп, 1984. Э. 99; Каэапеп, 1993. Э. 6]. Из-за сходства в росписи потолка зала с петербургским прототипом театр называли «малым Мариинским».
Унионская улица, находившаяся в центре го ро да, по лу чи ла на зва ние в честь унии, заключенной в 1809 г. между российским монархом и Великим княжеством. На ней по сосед-ст ву с ка зар ма ми был по стро ен рус ский Во ен-ный госпиталь в неоклассическом стиле, дей-
ст во вав ший в этом ка че ст ве до кон ца ап ре ля 1918 г. [ВопэЬог^ ЭтеЬэЮп, 1969. Э. 46]. Казарменная улица получила имя от здания Гвардейских казарм, на ней располагался и Гвар-дей ский ма неж.
Главным символом императорской власти стал один из кра си вей ших го род ских ан самб-лей Европы - монументальный комплекс в стиле ам пир - ад ми ни ст ра тив ный центр Се нат-ской площади. Ансамбль формировался почти полвека с 1818 г., включив здания Императорского Сената и Императорского Александровского университета(канцлерами университета были русские монархи), а также находящуюся чуть поодаль старейшую православную церковь Гельсингфорса - Храм Святой Троицы. С 1852 г. над площадью возвышается здание лютеранского Николаевского кафедрального собора, напоминающего Исаакиевский собор в Петербурге.
Характеризуя морфологию этой части города, исследователь И. Воловик подчеркивает, что она уже не «петербургская», а скорее является воспроизведением «идеальных городов» XVII-XVIII веков. По его наблюдению, Сенатская площадь - это не только пространство перед собором, но и весь примыкающий к нему квартал, застроенный общественными зданиями, отразивший представления, вкусы и стили путешествовавших по Европе градостроителей. Сенатская площадь в Гельсингфорсе стала, таким образом, результатом сочетания архитек тур ных при стра стий ее соз да те ля, вы ход ца из Гер ма нии Кар ла Эн ке ля, за про сов рус ско го на ме ст ни ка - ге не рал-гу бер на то ра фин лянд-ского княжества - «строить по образу и подобию» и вея ния вре ме ни, де лав ше го став ку на модную российскую столицу [Воловик, 2011. С. 15-16].
На Тор го вой пло ща ди го ро да с ее Эс пла-над ной при ста нью, яв ляв шей ся вод ны ми воротами Гельсингфорса, приезжего встречали здание Мариинского дворца - финляндской резиденции российского императора и Дом генерал-губернатора княжества. В центре площади возвышался «Камень (или Обелиск) Императрицы», увенчанный позолоченным двуглавым орлом, - первый городской монумент, установленный в 1835 г. в память о по се ще нии Гель синг фор са им пе ра тор ской четой - Николаем I и Александрой Федоровной. Тор го вая пло щадь ста ла тра ди ци он ным ме стом по яв ле ния пе ред фин лянд ца ми российских монархов. Площадь приобрела статус осо бо го, ос вя щен но го их при сут ст ви ем, городского пространства, что в 1917 г. сделает её особо притягательной для солдат и
матросов, стремившихся «освоить» прежде малодоступную для них имперскую святыню, сделать «своей» территорией.
Уроженка Гельсингфорса А. Йортикка вспоминала церемонию встречи Николая II и цесаревича Алексея во время приезда августейших особ в финляндскую столицу в феврале 1915 г.: «Помню, как нужно было стоять на Торговой площади, напротив нынешнего президентского дворца, из него вышли царь с сыном, шагали важно, отдавая честь, а мы приветствовали их здравицей в честь Великого князя Финляндского и наследника» [SKS KRA, Side 41: 92]. Финских школьников расставили шпалерами, через которые прошли августейшие гости.
С площади открывался вид на величественный православный Успенский собор из красного кирпича, построенный на скале в конце XIX в. по проекту архитектора А. М. Горностаева, автора многих строений на острове Валаам. У подножия храма можно было видеть еще один монумент имперской культуры города - «часовню мира», установленную в честь заключения мирного договора в 1809 г., по которому Швеция уступила Финляндию России. Часовня должна была служить мерилом исторической памяти подданных Российской империи, подобно упоминавшимся объектам городской среды. Однако этот символ имперской власти нельзя обнаружить на карте современного Хельсинки. Разрушенный после гражданской войны 1918 г., он, по-видимому, больше других ассоциировался с русской властью, которая ушла в прошлое, но еще раз была подвергнута уничтожению, теперь уже ритуальному стиранию. Сходная судьба постигла и православный собор Александра Невского в Свеаборгской крепости, перестроенный сначала в маяк, а затем в лютеранскую церковь.
В августе 1914 г., в первые дни войны, среди населения княжества возникли слухи о том, что Выборг и пол-Гельсингфорса сожжены, крепость Свеаборг, по одной версии, подверглась нападению и взята, по другой - сама расстреливает Гельсингфорс, а его жители «вследствие невероятных притеснений и лишений бегут, причем все это происходит по вине русских, объявивших войну Финляндии» [KA KKK, Fb 916].
Восприятие Свеаборга как символа «русскости» и «им пер ст ва» от ра зи лось в ап рель ской 1918 г. публикации на страницах гельсингфорсской шведоязычной газеты ”Hufvudstatsbladet”. Заметка, появившаяся после занятия Гельсингфорса немецким экспедиционным корпусом, свидетельствует о том, что Свеаборг в воспри-
ятии жи те лей го ро да был свя зан с по сто ян ной во ен ной уг ро зой со сто ро ны Рос сии. Ав тор с удовольствием отмечал: «Свеаборг уже не русский. Весенние ветры с Финского залива обвевают Эренсвярдовские бастионы, и потрепан ный бе ло-крас ный флаг, по след ний при знак рус ских, ука зы ва ет на это под чи не ние». Тер ри-тория, которая прежде не могла служить местом прогулки репортеров финляндских газет и, вероятно, увиденная автором впервые, даже после вывода войск воспринималась как чужеродный анклав: «Местность производит заметно русское впечатление: церковь и большие белые казармы и офицерские здания. Небольшие низкие дома разбросаны повсюду без всякого плана, часто помещая в себе какую-нибудь лавку и едва ли усиливая собой мощь крепости. Сельская идиллия перемешивается с крепкими военными сооружениями.
Громадные, типично русские кучи отбросов с массою пустых банок из-под консервов близ казематов и погребов с боевыми припасами... На наружных бастионах, откуда видно открытое море, за окопами скрываются замысловатые лафеты, дальнобойные пушки, с которых заблаговременно были увезены замки, побежденной нации. Некоторые из колоссов еще остаются и глядят в бессильной ярости вдаль за горизонт. Немецкая комендатура железною рукою восстанавливает порядок» [Русский., 1918. 24 апр.].
А. И. Куприн в начале войны служил офицером в Великом княжестве. Он посещал Финляндию более десяти раз в различные периоды жиз ни и не из мен но от но сил ся к ней с лю бо-вью [Дубровская, 2012. С. 285-290, Науменко, 2010. С. 731-737, Хеллман, 2001. С. 7-22]. В 1933 г. в последней статье, посвященной стране Суо ми, он от ме тил пе ре пле те ние «сво его» и «чужого» в культуре независимой Финляндии и перечислил те «знаковые» явления, которые «будут надолго, если не навсегда, напоминать ее жителям о русской культуре»: «Это, во-первых, лиственная аллея, посаженная Петром I в Куоккала, во-вторых, Сайменский канал, где на по сл ед нем шл ю зе вы гра ви ро ва на чет кая надпись «Построен русскими солдатами по повелению Николая I в таком-то году», в-третьих, Свеаборгская морская крепость, в-четвертых, памятник императору Александру II против Сената и в-пятых, Александровская улица, Алек-сандерсгатан» [Куприн, 2001. С. 344].
Примечательно, что литератор, хорошо знакомый с историей края, упомянул крепость, построенную шведами в XVIII в., как памятник русского военно-инженерного искусства [Хеллман, 2001. С. 424]. Рядовые же военнослужа-
щие безоговорочно воспринимали Свеаборг как «освоенное» пространство, «островок» России, защищенный от внешнего, подчас враждебного мира.
В то же время для армейцев и экипажей кораблей Гельсингфорс был самым желанным местом отдыха. Матросы, получившие увольнение на берег, сначала попадали в порт, а затем расходились по знакомым им в городе местам. Самым привлекательным из таких мест являлся приморский парк развлечений Брунс-парк, располагавшийся вблизи порта и предлагавший военнослужащим широкий спектр развлечений [Бажанов, 2007. С. 70].
Как уже было отмечено, «иностранный» характер города беспокоил армейское и флотское командование. По воспоминаниям капитана 1-го ранга С. Н. Тимирева, флаг-капитана командующего Балтийским флотом, Гельсингфорс считался среди русских офицеров «центром германского шпионажа и разрушительной революционной работы». Одной из причин такого предубеждения стал «состав населения», говорящего «на чуждом языке» и «в некоторых своих слоях настроенного германофильски». Опасение вызывала и «продолжительная стоянка больших кораблей» в Гельсингфорсе. По словам С. Н. Тимирева, частые посещения матросами берега давали агитаторам «полную свободу ведения самой широкой революционной пропаганды среди команд» [Тимирев, 1998. С. 71].
Однако возможностей сойти на берег у матросов было не так много, в частности, на 1-й бри га де ли ней ных ко раб лей их уволь ня ли в город раз в 7-10 дней. Один раз в неделю ко ман да то го или ино го ко раб ля в ка че ст ве поощрения за службу выводилась в Гельсингфорс «на прогулку», и это становилось настоящим парадом моряков, проходивших через весь город [Бажанов, 2004. С. 155-157].
Зачастую парады русских войск, призванные де мон ст ри ро вать си лу ре жи ма, воз дей ст-вовали на эстетические чувства населения, не искушенного в политике, вдохновляли эмоционально, а военные оркестры оживляли жизнь гарнизонных городов, влияли на музыкальную культуру великокняжеской столицы ^ипПпеп, 1997. Р. 406].
Однако проявляемое русскими властями в разгар борьбы с т. н. «панфеннизмом» пренебрежительное отношение к ценностям национальной культуры не оставалось незамеченным жителями Гельсингфорса. Заложниками в этих столкновениях становились российские военные. Финская интеллигенция, прежде всего шведоязычная, настроенная антирусски, обви-
няла их в непочтительном отношении к национальным святыням.
В марте 1914 г. в газете “Nya Pressen” появилась заметка «Русские войска поют на улицах». Автора возмущало, что в финляндской столице «русские военные, кажется, считают ул. Рунеберга подходящей для своих променадов»: «в двенадцатом часу дня команда солдат, распевающих во все горло, прошла по северной Эспланаде мимо памятника Рунебергу на Казарменную ул. Нужно бы как можно скорее положить конец этому, почти что ежедневному пению и галдежу войск на улицах нашей столицы» [Nya Pressen. 1914. 6 Mars.]. В шведской “Hufvudstadsbladet” некий «Гражданин», как сообщила «Финляндская газета», выражал негодование по поводу того, что русские моряки стали пользоваться Железнодорожной (Вокзальной) площадью для своих занятий: «Движение на самых оживленных частях города прерывается на несколько часов к большому неудобству публики и к весьма малому удовольствию тех, кто живет у нашей центральной площади». Полемизируя с автором, правительственная «Финляндская газета» писала: «Добрая часть этих мест учений бывает заполнена толпой городских обывателей, которым, судя ещё и по доброжелательному выражению их лиц, учения эти вовсе не неприятны» [Финлянд. газ. 1914. 8 (21) марта].
Так или иначе, Гельсингфорс оставался для военнослужащих особым, отчужденным от русского культурного контекста миром, и не только в силу иноязычного окружения. Оппозиция «восток/запад» на уровне восприятия символов остро ощущалась выходцами из России, несмотря на государственную и имперскую семиотику центра великокняжеской столицы. С конца XIX в. в Гельсингфорсе строились здания с высокими башнями и толстыми стенами из серого гранита в национально-романтическом направлении северного модерна. Этот стиль получил, как и в Германии, название «югенд». Над городом возвышалась католическая церковь Св. Генриха в Кайвопуйсто, немецкая кирха, огромная Бергхальская церковь. Необычными казались здание Рыцарского зала в неого-тическом стиле, украшенные растительным и животным орнаментом здания Национального музея и Национального театра, «Фонтан Вальг-рена» - скульптурный комплекс «Хавис Аманда» на Торговой площади, ставший символом города, и монумент жертвам кораблекрушения на холме вблизи Обсерваторской горки. С пьедесталов памятников смотрели незнакомые российским военным изваяния - собиратель рун карело-финского эпоса и создатель эпической
поэмы «Калевала» Элиас Леннрот, Фредрик Па-циус, написавший музыку национального гимна «Наш край», поэт-классик Йохан Людвиг Руне-берг, автор текста гимна.
К весне 1917 г. концентрация войск в финляндской столице значительно увеличилась. Еще в марте 1915 г. в Свеаборге насчитывалось 4 тыс. военнослужащих. В казармах на территории Гельсингфорса, в его окрестностях и на островах, составлявших линию обороны города и крепости, - до 5 тыс. чел. Согласно приказу № 92 по Свеаборгской крепости к 4 марта 1917 г. численность сухопутных войск, размещенных в городе и крепости, выросла до 20 698 чел. [Eerola Ja., 1995. Liite 2].
Из-за недостатка казарменных помещений они занимали здания финских народных школ, где размещались все батальоны пехотных 510-го Волховского и 511-го Сычевского, роты 428-го Лодейнопольского и 509-го Гжатского полков [Eerola Ja., 1995. Liite 7; Звонарев, 1917. С. 2].
Военнослужащие «осваивали» новые городские пространства. Иногда «освоение» приводило к курьезам, подобно тем, о которых рассказала уроженка Гельсингфорса А. Йортикка в вос по ми на ни ях о сво ем дет ст ве (пред по ло-жительно они связаны с солдатами 2-го Свеа-боргского артиллерийского полка, одна из его рот стояла в районе городского кладбища): «Поскольку кладбище Хиетаниеми располагалось поблизости, то солдаты заходили туда -посмотреть и полюбоваться красивыми траурными лентами на венках. Мы ходили поглядеть, как они живут в лагере. Видели, как они разожгли костер, спилили дерево, увидев нас, они заулыбались, т. к. смогли обратиться к нам по-фински»: солдаты произнесли расхожее финское ругательство, по-видимому, единственное из известных им выражений, «а потом пришел еще один солдат, на шее которого красовалась лен точ ка от вен ка с над пи сью “По след ний привет от семьи Лунден”» [SKS KRA, Side 41. S. 95].
Военные «осваивали» территорию мест погребения и в прямом, и в переносном смысле. Дети наблюдали церемонию проводов простых деревянных гробов, «в сопровождении 6-8 русских солдат и команды трубачей, игравших русский боевой гимн», на близлежащее кладбище [SKS KRA, Side 41. S. 95]. С начала войны в боль ни цах Ве ли ко го кня же ст ва вы де лили не сколь ко со тен ко ек для ра не ных. Сол дат и офи це ров с фрон та при во зи ли на ле че ние в Гельсингфорс [Соломещ, 1992. С. 24]. Умерших же хоронили на русском военном кладбище. По воспоминаниям А. Йортикка, погребе-
ние «зна ти и офи це ров» про хо ди ло на рус ском православном кладбище в Лаппинлахти. Как отметила архангелогородская исследовательница А. Н. Соловьева, историческая память о местах погребений «надолго остается источником знаний и эмоций, а эстетика ландшафта становится источником как художественного, так и политического выражения», вот почему «ситуации возрождения былого знания или его реконструкции также становятся контекстом объединения знания и эмоции, на этот раз в связи с чувством ностальгии» [Со ловь ева, 2006. С. 90].
Гель синг форс был го ро дом мно го на цио-нальным и поликонфессиональным. Среди мигран тов из Рос сии рус ские со став ля ли са мую многочисленную этническую группу. Но вместе с войсками в Финляндию прибывали уро-жен цы при бал тий ских гу бер ний, по ля ки, евреи, татары. Мусульманские и еврейские кладбища, однако, в отличие от православных не разделялись на «офицерские» и «солдатские». За более чем вековой период кладбища, где покоились сотни соотечественников [На1еп, 2001. Э. 6-168], становились для военнослужащих «кусочком» российской территории и неофициальным местом поклонения далекой ро ди не.
Другим местом, напоминавшим солдатам о России, но не наделявшимся сакральным смыслом, стали безлюдные скалы в живописных окрестностях города, которые солдаты и матросы называли «Карпатами». Как свидетельствует карикатура «Веселье на Гельсингфорсских Карпатах», помещенная в матросском литературно-художественном журнале «Моряк», это было излюбленное место досуга, которое в 1917 г. в обстановке наступившей «свободы» стало синонимом веселого времяпровождения с игрой в «орлянку» и алкогольными излишествами [Моряк. 1917. № 4. С. 95].
«Карпаты», как и другие городские пространства, удаленные от парадных улиц и площадей (парки Кайсаниеми, Хисперия (Циспе-рия)), воплощали представления военнослужащих о символике «периферии», оппозиционной официальному «центру», с допустимыми для маргинальных территорий нарушениями поведенческих норм, функционированием бытовых практик «социальных низов», криминогенно-стью. Об этом сохранилось множество свидетельств. Показательны звучавшие весной 1917 г. при зы вы чи та те лей гель синг форс ских и або ских «Из вес тий» не до пус кать дей ст вий, по зо ря щих «ре во лю ци он ные вой ска и юную обретенную свободу» [КА, д. 11970; РГА ВМФ, ф. Р-315, оп. 1, д. 21].
С маргинальным статусом жителей окраин, со ци аль ны ми ни за ми и де ви ант ным по ведением ассоциировались у военнослужащих раз ные «ко фей ни», вос при ни мав шие ся как «нечистые» места городского пространства. В письмах в редакцию «Известий Гельсингфорсского совета», обнаруженных в коллекции «Русские военные бумаги» Национального архива Финляндии и в фонде РГА ВМФ, при во дят ся ад ре са та ких за ве де ний, где собирались и финны, и русские солдаты и матросы. Невзирая на запреты, там производилась про да жа креп ких на пит ков, про цве та ла проституция, а бродячие торговцы сбывали всевозможные вещи, преимущественно краде ные. Ав то ры за ме ток пре дос те ре га ли от по се ще ния та ких мест, где «за ра жен ная ат-мо сфе ра спир том», со ве то ва ли не хо дить на зна ме ни тый гель синг форс ский ры нок воз ле Абоских казарм, на котором из-под полы велась торговля обмундированием и казенным имуществом.
Примечательно, что обсуждение матросами и солдатами первых неофициальных сведений о революции в Петрограде происходило 3 марта 1917 г. в «известных столовых и кофейнях», в этом маргинальном пространстве города. Здесь нижние чины собирались группами в 5-12 человек, договаривались выступить на следующий день по орудийному сигналу [Гри-Кри, 1918. С. 127]. Такое же постановление вынесли участники матросского митинга за Петроградским мостом [РГА ВМФ, ф. Р-315, оп. 1, д. 120, л. 36].
С «периферии» Гельсингфорса, какой оставались в представлениях военнослужащих раз бро сан ные по го ро ду ка зар мы, ко фей ни и отдаленные места проведения митингов, восстав шим пред стоя ло дви нуть ся в центр финляндской столицы, воспринимавшийся как двойник имперского Петрограда, который надо было завоевать. Первые сведения о событиях в имперском центре России просачивались в виде слухов и порождали страх, тревогу и неуверенность. Поиск «врага» переносился извне вовнутрь окружения военных, и врагом мог оказаться каждый.
С утра 4 марта в центр великокняжеской столицы стали стекаться колонны рядовых военнослужащих. Их прохождение через «сакральные» точки пространства города стало явным нару-ше ни ем при ка за выс ше го флот ско го на чаль-ства. Это была демонстрация символической «сопричастности» к революционным событиям в Петрограде и формой протеста против не-дос та точ но го ин фор ми ро ва ния о них со сто роны командующего флотом А. И. Непенина, ко-
то рый по пы тал ся удер жать мат ро сов и сол дат «вне политики».
Прежнее противостояние имперского/финляндского в политической топографии Гельсингфорса усиливалось новой оппозицией буржуазного/демократического, и эта оппозиция про яв ля лась как на уров не сим во ли че ско го пространства, отделявшего «центр» города от его «окраин», таки на уровне ритуала-шествия, в который вовлекались «свои» и которым отторгались «чужие».
В контексте событий, осмысливавшихся как символически переходные, поведение людей - групповое, индивидуальное, на уров не ли де ров - бы ло по вы шен но се мио-тичным. Поэтому в, казалось бы, привычных и знакомых картинах повседневной жизни городского центра рядовые усматривали особый смысл по ку ше ния на за вое ван ное простран ст во и вос ста нов ле ния то го, «что бы ло прежде». Летом 1917 г. к этой будничной жизни кто-то относился с яростным негодованием, кто-то - с иронией и сарказмом, которые чувствуются в стихотворении В. Фролова. Автор, служивший писарем в Свеаборге, в 1917 г. опубликовал в Гельсингфорсе несколько стихотворных сборников. В стихотворении «Штрихи», написанном в форме шутливого послания «дядюшке», он дал картинку повседневной жизни крепости и показал неспокойную обстановку в Гельсингфорсе:
«.Если в город приезжаю,
То брожу по Эспланадной Среди публики нарядной.
Вечно ясная погода.
Много праздного народу.
Повергают в умиленье Мою душу, наслажденье Навевает мне бряцанье Шпор военных.
.Ах, забыл, со дня восстанья В Петрограде к нам вниманья Здесь немало проявили.
Офицеры порешили На другой же день согласно,
Что служить без них [погон - Е.Д.]
- ужасно,
И с девизом «Единенье!»
Нацепили украшенье Все зараз к себе на плечи,
Но. опасны эти речи.».
[Фролов, 1917. С. 22]
В стихотворении звучат отголоски перипетий «погонной революции», потрясавшей Балтийский флот в апреле 1917 г. и ставшей едва ли не са мым яр ким про яв ле ни ем раз ру ши-тельных действий восставших по отношению
<э
к прежним символам господства/подчинения [Колоницкий, 2001а. С. 18-28]. Ношение погон бал тий ски ми мо ря ка ми бы ло от ме не но приказом № 125 нового командующего флотом А. С. Максимова от 15 апреля [Колоницкий, 2001б. С. 162-197]. Отчасти это было продиктовано необходимостью избежать случаев насилия над офицерами, подобных тем, что стали печально известны всей стране в связи с расправами на кораблях и в городе 4-5 марта.
Жители финляндской столицы обнаруживали последствия нововведений буквально «под ногами» на улицах Гельсингфорса. Согласно апрельской дневниковой записи И. И. Ренгар-тена, «командующий флотом и комендант крепости издали приказы, и это было приведено в исполнение. Но при этом сделали уличный бес по ря док: ули цы Гель синг фор са пол ны груд матросских и солдатских погон - они снимают их с себя и друг с друга и бросают на мостовую. Со встречных офицеров, еще не знавших о приказе, тоже снимали погоны - вообще, это явное желание унизить» [РГА ВМФ, ф. Р-29, оп. 1, д. 220, л. 22].
Об ра ща ясь к сол да там и мат ро сам, свеа-боргский артиллерист Д. Усов убеждал: «мы теряем достоинство, останавливая на улицах Гель синг фор са сво их то ва ри щей - сол дат, мат ро сов и офи це ров, сре зая с плеч по го ны без вся ко го на то ос но ва ния от пред ста ви те-лей наших депутатов. Почему бы не вынести распоряжение снять погоны через комитет? Совестно это делать свободному гражданину, портить своему же товарищу одежду», ведь «через постановление депутатов погоны сняли бы все без исключения сами» [Известия., 1917. 20 апр.].
Однако ритуализированный характер девиантного поведения на улицах Гельсингфорса, все-таки воспринимавшегося военнослужащими как «чужое» пространство, строился на отри ца нии обыч ных эти че ских норм. Стра те гия та ко го по ве де ния, ори ен ти ро ван ная на на не се-ние оскорбления явным или мнимым приверженцам самодержавной власти, должна была «принизить» социальный статус противника. Срезание погон и демонстративное их выбрасывание подразумевало не только «очищение» от символов прошлого.
Границы между «своим» и «чужим», установившиеся в первые дни революции, по прошествии времени утрачивали силу и оказывались размытыми. Наряду с семантикой разграничения «освоенного» и «неосвоенного» и десакрализацией морально устаревших символов цар ской ар мии сре за ние по гон и их нис про-вержение на мостовую (сходное с популярным
в плакатной символике мотивом «попирания разбитых цепей») служило восстановлению нарушенных связей внутри сообщества моряков и армейцев перед лицом враждебного внешнего ми ра.
Отрицание этикетного поведения, в том числе и на улице, воспринималось ими на фоне особой значимости упорядоченной жизни финляндской столицы. Шокировавшее очевидцев стрем ле ние ря до вых дви гать ся по про ез жей части, а не по тротуарам, достигало такого эффекта потому, что прежде контроль за соблюдением порядка передвижения в великокняжеской столице возлагался именно на военных.
Подобное поведение, входящее в кодекс поведения захватчика на оккупированной территории, все же не было типичным для солдат и матросов, остававшихся в бывшей великокняжеской столице вплоть до вывода российских войск из Финляндии весной 1918 г. Их больше беспокоила пусть даже мнимая опасность утраты уже «освоенных» ими городских пространств и объектов. Подозрения в «покушениях» такого рода вызывали ярость рядовых по отношению к офицерам и военным чиновникам. Осенью 1917 г. перипетии возникли между членами гельсингфорсского Матросского клуба и врачами морского госпиталя.
В представлениях рядовых военнослужащих «ос во ен ные» го род ские объ ек ты быв шей великокняжеской столицы тесно связывались с за вое ва ния ми ре во лю ци он но го вре ме ни и становились символами этих завоеваний, которые необходимо было уберечь от поглощения «чужой» средой. Угроза им виделась не столь ко со сто ро ны внеш не го про тив ника, сколько от «внутреннего врага» в собственном окружении. Вражеские аэропланы и опасность, которую нес неприятель городу, вос при ни ма лась как на мно го мень шее зло по срав не нию с «про ис ка ми» ко манд но го со ста ва рос сий ской ар мии и фло та, а лю бые дей ст вия офицеров неизбежно предполагали «презумпцию виновности».
В заключение следует отметить, что Гельсингфорс, ставший столицей Финляндии вскоре после ее присоединения к России, изначально стро ил ся как го род, не свя зан ный с па мя тью о шведском прошлом. К концу XIX в. он сам стал символом имперской власти в Великом княжестве, противопоставлявшимся прежней древней столице Або (Турку). В его архитектуре и планировке имперская и административная символика поддерживали друг друга и должны бы ли на по ми нать рос сий ским во ен но сл у-жащим о могуществе и величии государства, на стра же ко то ро го они при зва ны бы ли сто ять
0
здесь, в Финляндии, прикрывая с моря столицу им пе рии.
Служившим в Гельсингфорсе офицерам, сол да там и мат ро сам во вре мя уволь не ния в го род при хо ди лось «об жи вать» не зна ко мую тер ри то рию с ее пло ща дя ми, ули ца ми, парка ми, при вы кать к ино языч ным то по ни мам и вы страи вать свои от но ше ния со зда ния ми, па мят ни ка ми и дру ги ми объ ек та ми го род ской среды. Многие из пространств города носили рус ские на зва ния, дру гие же не офи ци аль но пе ре име но вы ва лись во ен ны ми по ас со циа-ции со знакомыми местами, прежде виденными в России (знаменитые «Карпаты» в Брунс-парке).
Постепенное освоение города позволяло военнослужащим составить семиотическую «шкалу ценностей» различных точек на плане Гельсингфорса. Символические противостояния, в том числе и на уровне городского пространства финляндской столицы, стали частью Пер вой ми ро вой вой ны на ря ду с конфлик та ми между военными и гражданской администрацией Великого княжества, с насаждением чрезвычайных мер военного времени в качестве государственной политики и общей атмосферой взаимного недоверия между российскими военнослужащими и жителями Финляндии.
В условиях снижения привычной воинской дисциплины и в соответствии с представлениями рядовых о наступившей «свободе» пространство города подчас воспринималось ими как место проведения ежедневного праздника с импровизированными представлениями, привлекавшими как военнослужащих, так и горожан. Подобные «карнавальные» представления с участием казаков-кубанцев летом 1917 г. в течение нескольких дней разворачивались вблизи Артиллерийских казарм и завода Николаева.
Один из трех ка за ков, «ис пач кав ших ли ца сажей», по свидетельству очевидца, «одевал на себя искусственное изображение лошади» и «представлял коня и всадника одно-вре мен но», «по ка зы вал, как ло шадь пьет», двое других «погоняли его хворостиной», пытаясь продать «хорошую кобылку» проезжавшим мимо на извозчике финнам, а те «торговались», зараженные общим весельем [КА, д. 11970].
И горожане, и российские военные - недавние подданные империи, почувствовавшие себя гражданами, зачастую воспринимали политический переворот как ритуальное праздничное «действо», в которое включалось городское пространство финляндской столицы.
Литература
Бажанов Д. А. Матросы и берег: 1-я бригадали-нейных кораблей Балтийского флота в Гельсингфорсе (1914-1917 гг.) // Санкт-Петербург и страны Северной Европы. Материалы ежегод. междунар. науч. конф. СПб.: Изд.РХГА, 2004. С. 155-164.
Бажанов Д. А. Щит Петрограда: служебные будни балтийских дредноутов в 1914-1917 гг СПб.: Изд. РГПУ им. А.И. Герцена, 2007. 224 с.
Балтийские моряки в подготовке и проведении Великой Октябрьской социалистической революции. Сб. докум. М.; Л.: Наука, 1957.
Башмакофф Н., Лейнонен М. Из истории и быта русских в Финляндии 1917-1939 // Studia Slavica Finlandensia VII / Eds. V. Melanko, A. Mustajoki, E. Peuranen. Helsinki, 1990. 100 c.
Воловик И. Городская партитура // Воспоминания о Гельсингфорсе. Историко-литературный очерк/ Ред. Л. Коль. Helsinki: LiteraruS, 2011. С. 13-20.
Гри-Кри. Две встречи // Моряк. 1918. № 6. 2 марта.
Дубровская Е. Ю. Население Финляндии и российские военные: проблемы взаимного восприятия в годы Первой мировой войны//Труды Карельского научного центра РАН. 2011. № 6. С. 80-89.
Дубровская Е. Ю. Проблемы российско-финляндского приграничья начала ХХ в. и этнический образ финна в курсах по истории родного края // Историческое краеведение в Карелии:учеб. пособие. Петрозаводск: КГПА, 2012. С. 282-291.
ЗвонаревГ. Наши пехотные части в Гельсингфорсе (Из личных впечатлений унтер-офицера Свеаборгско-го пехотного полка, выделенного из 428-го Лодейно-польского). Гельсингфорс, 1917. 23 с.
Известия Гельсингфорсского совета депутатов армии, флота и рабочих. 1917.
Клинге М. Имперская Финляндия / [Пер. с фин.]. СПб.: Изд. дом «Коло», 2005. С. 545-588.
Колоницкий Б. И. Погоны и борьбазавласть в1917 году. СПб.: Остров, 2001. 83 с.
Колоницкий Б. И. Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции / Ред. В. Ю. Черняев. СПб.: Дм. Буланин, 2001. 349 с.
Куприн А. И. Немножко Финляндии // Куприн А. И. Мы, русские беженцы в Финляндии. СПб.: Журнал «Нева», 2001. С. 313-344.
Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. СПб: Искусство-СПБ, 2002. С. 208-220.
Лурье Ф. М. Архитектурные ландшафты Петербурга (печатная графика) // Феномен Петербурга / Ред. Ю. Н. Беспятых. СПб.: БЛИЦ, 2001. С. 304-315.
Науменко В. Г. «Здесь, на конце России исполинской...» Финляндия в творческом наследии русских путешественников XVIII - начала ХХ века. Ярославль: Ремдер, 2010. 840 с.
Погребов С. Кому служила крепость Свеаборг? // Воспоминания о Гельсингфорсе: историко-литературный очерк / Ред. Л. Коль. Helsinki: LiteraruS, 2011. С.104-118.
Расила В. История Финляндии / Ред. Л. В. Суни. Петрозаводск: ПетрГУ, 1996. 294 с.
@
Российский государственный архив Военно-морского флота (в тексте - РГА ВМФ).
Санкт-Петербург. 300 лет истории. СПб.: Наука, 2003. 760 с.
Соболев Л. С. Капитальный ремонт. Роман: в 2-хч. М.: Совет. Россия, 1977. 416 с.
Соловьева А. Н. Ландшафт: память и история в антропологической перспективе // Поморские чтения по семиотике культуры. Сакральная география и этнокультурные ландшафты народов Европейского севера. Архангельск: Помор. ун-т, 2006. С. 83-93.
Соломещ И. М. Финляндская политика царизма в годы первой мировой войны (1914 - февраль 1917). Петрозаводск: ПетрГУ, 1992. 90 с.
Тимирев С. Н. Воспоминания морского офицера. СПб.: Изд. альманаха «Цитадель», 1998. 191 с.
Фролов В. На заре (стихотворения). Гельсингфорс, 1917. 40 с.
Хеллман Б. Александр Куприн в Хельсинки // Куприн А. И. Мы, русские беженцы в Финляндии. СПб.: Журнал «Нева», 2001. С. 7-22, 345-424.
Bonsdorf B., Smedslun T. Helsingin Venalainen Sotilassairala. Helsinki, 1969.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ:
Дубровская Елена Юрьевна
старший научный сотрудник, к. и. н.
Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН ул. Пушкинская, 11, Петрозаводск,
Республика Карелия, Россия, 185910 эл. почта: dubrovskaya@krc.karelia.ru тел.: (8142) 577758
Byckling L. Aleksanterin Teatteri 120 vuotta. Helsinki: SKS, 2000. 28 s.
Eerola Ja. "Siunattu olkoon turvamme tuoja...” Upseereihin kohdistunut vakivalta Helsingin venalaisessa varuskunnassa helmikuun vallankumouksen 1917 aikana. Helsingin yliopisto. Humanistinen tiedekunta, Historian laitos. Pro-gradu tyo, 1995. 178 s.
Halen H. Helsingin venalainen sotilashautausmaa Taivallahdessa 1826-1918. Kalmisto ja vainajat. Helsinki: Helsingin yliopisto, 2001. 182 s.
Hellberg-Hirn E. Символика Петербурга: тема пространства // Studia Slavica Finlandensia. T. XIII. 1996. C. 68-88.
Kansallisarkisto (в тексте - КА).
Kasanen A. Bulevardin ooperatalo tyhjenee ensi kesana // Helsingin Sanomat. 1993. 13.01. S. 6.
Luntinen P. The Imperial Russian Army and Fleet in Finland 1808-1918. Helsinki: SHS, 1997. 486 p.
Pakarinen R. The Russian builders of Helsinki // Venalaisyys Helsingissa 1809-1917. Helsinki: Helsingin kaupunginmuseo, 1984. S. 98-99.
Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran kansanrunous Arkisto (в тексте - SKS KRA).
Dubrovskaya, Elena
Institute of Language, Literature and History, Karelian Research
Centre, Russian Academy of Science
11 Pushkinskaya St., 185910 Petrozavodsk, Karelia, Russia
e-mail: dubrovskaya@krc.karelia.ru
tel.: (8142) 577758
