CC BY
59
Термин «матрица» имеет социальное происхождение, и его предметная область включает в себя множество определений. Понятие «матрица идентичности» («идентификационная матрица») было введено в социогуманитарный научный дискурс известным французским психологом С. Московичи в рамках обоснования теории социальных представлений. Суть концепта сводится к тому, что сознание человека организовано по типу многочисленных разделов (идентификационная матрица), распределяющих поступающую информацию извне по определенным социально значимым смысловым категориям (групповым идентичностям).
Опираясь на идеи С. Московичи, можно разделить групповые идентичности на три вида: объективные природные идентичности - человек, пол, возраст; объективные социальные идентичности - национальность, религия, культура, субкультура, гражданство, профессия; субъективные идентичности - ролевые характеристики, самооценка личностных черт и достижений и пр.
В современной политической науке феномен идентичности рассматривается в двух плоскостях: как одномерное состояние - результат процесса идентификации и как многомерная структура -интегрированный комплекс культурно-психологических элементов.
С.П. Поцелуев в своем исследовании затрагивает следующий вопрос: «В каком отношении стоит политическая идентичность к другого рода социальным идентичностям, и какая из политических идентичностей является наиболее значимой для протекания политических процессов? При ответе на данные вопросы следует иметь в виду, что все социальные идентификации дуальны по своей природе и включают в себя политический аспект» [11, с. 111].
Российские и зарубежные исследователи проблем идентичности, представляющие конструктивистское направление, акцентируют внимание на многообразии когнитивных и эмоциональных составляющих национально-государственной самоидентификации человека в современном мире. Так, В.В. Бушуев и В.В. Титов среди названных составляющих выделяют:
- смыслы как базовые логико-объяснительные конструкты политической реальности;
- эмоции как фон, сопровождающий идентификационную динамику общества и деятельность политических субъектов по конструированию идентичностей;
- символы как конструируемые репрезентации национально-государственной идентичности;
- образы как интегративные когнитивно-эмоциональные объекты, на которые направлена идентификационная активность.
Следовательно, процесс реализации исторической политики по формированию национально-государственной идентичности может быть представлен как комплексная деятельность по «параллельному» конструированию ключевых элементов «идентификационной матрицы» общества [8, с. 90].
В современной политической теории понятие идентичности используется как одно из важнейших при объяснении причин и предпосылок политического выбора граждан, особенностей их партийных предпочтений, склонностей к определенному типу политического поведения. Характер политических интересов также зависит от осознания гражданами собственной принадлежности к той социальной группе, которая выступает в роли субъекта политических отношений. Формирование политической идентичности человека происходит в процессе политической социализации личности и связано с особенностями существующего политического режима, норм правопорядка, ценностей, идеалов государственного устройства и т.п., а также представляет собой желание индивида принять участие в решениях власти с помощью публичной демонстрации своей политической воли.
Н.Г. Козин считает, что идентификация - высшая форма социализации, способ связи человека с коллективными сущностями своей истории, акт отождествления себя с главными ценностями и святынями ядра своей культуры. Идентификация - это акт становления собственной сущности через сущность того, с кем я себя идентифицирую. Это главное событие в социализации личности, благодаря которому устанавливаются связи с коллективными сущностями истории, культуры, духовности своей страны. Идентификация - это «я», нашедшее свое «мы» и в нем полностью и органически растворившееся. Тем самым идентификация - это не продукт простых консенсусных
решений, принимаемых от случая к случаю элитой под давлением новых политических идеологем и во имя их осуществления в истории [9].
Первоначальное значение понятия идентичности было выявлено психологом Э. Эриксоном, который видел в нем «субъективное чувство и наблюдаемое качество личной самотождественности и непрерывности (постоянства), соединенное с определенной верой в тождественность и непрерывность некоторой картины мира, разделяемой с другими людьми» [1], что в контексте политической институционализации означает убежденность в единстве некоего коллективного представления о политике и власти с индивидуальным взглядом на сущность происходящих в обществе политических процессов. Политическая идентичность формируется под воздействием социокультурной идентичности [2, с. 91, 93], которая, прежде всего, дает основание субъекту осознать свою принадлежность к той или иной национально-этнической общности, государству, цивилизационному типу в целом.
В широком смысле под идентичностью понимают результат осознания человеком своей принадлежности к какой-либо группе, объединенной по гражданскому, политическому или другому признаку, что позволяет ему занять функционально-ролевое место в социокультурном пространстве и свободно ориентироваться в окружающей среде на основе следования нормам и образцам поведения членов данной группы, закрепленным в языке, правилах общения, требованиях к организации жизнедеятельности [3, с. 68]. Усвоение всех этих проявлений социальной жизни группы невольно делает человека причастным к какой-либо конкретной общности, что и осознается им в качестве индивидуальной идентичности. Кроме того, идентичность характеризует самосознание групп, объединений, сообществ, которые выделяют свою целостность из ряда других, отличных от них по какому-либо признаку. Таким образом, идентичность проявляется как на индивидуально-личностном, так и на групповом, коллективном уровнях.
Политическая идентичность личности определяется ее индивидуальными политическими интересами, предпочтениями, убеждениями, влияющими на понимание и отношение к существующей власти, воздействующими на представление о месте и роли данной личности в политической жизни общества и государства. Кроме того, в структуре индивидуальной идентичности можно обнаружить весьма значительный социальный компонент групповой идентичности: чаще всего человек отождествляет себя с представителем определенной политической силы, направлением в политическом движении, за которыми стоят реальные политические субъекты - партии, организации, объединения и т.п. Поэтому его личностное восприятие политики и своего места в ней формируется под воздействием определенных коллективных установок, идеологии, ценностей, которые встраиваются в политическое самосознание человека не без влияния политических элит.
Так, О.В. Щупленков, рассматривая этническую идентификацию, отмечает, что в России она связана с территориальным и конфессиональным видами идентификации. Россия - евразийская страна, объединяющая более 150 народов и народностей, пестрая в социокультурном (смесь западного индивидуализма и традиционной восточной общинности) и конфессиональном (православие, ислам, иудаизм, буддизм и т.д.) отношениях. Связь между политической ориентацией (демократической, коммунистической или центристской) и проявлениями стереотипов этноцентризма остается достаточно слабой [10].
Как считает современный исследователь процесса идентичности в условиях модернизации Е.М. Авраамова [4], по отношению к современному человеку имеет смысл говорить о макроидентичности, включающей в себя этническую и/или национальную, гражданскую и социально-групповую, определенную по демографическим, религиозным, профессионально-корпоративным и прочим основаниям, которые способствуют, с одной стороны, консолидации людей и общества в целом на основе веры в единство позитивного образа «коллективного Мы», а с другой стороны, могут повлечь за собой социальную разобщенность из-за ощущения каждой из сторон чуждости друг другу.
Анализируя основные тенденции глобализации и национальной идентичности, Ф.Х. Кессиди отмечает присущность мировому историческому процессу двух противоположных характеристик: к всеобщему контакту культур, с одной стороны, и к их этнокультурному сохранению, - с другой,
поскольку «этнические чувства и стремления к сохранению этнической самобытности глубоко укоренены в сознании каждого народа. При всем единстве человеческого рода, общекультурных ценностей и ориентаций имеются, тем не менее, фундаментальные предпосылки для сохранения своеобразия, идентичности этнических культур, особенно у крупных этносов и ведущих цивилизаций» [5, с. 79]. Включение различных стран в процессы глобализации и модернизации вызывает весьма специфическую реакцию: стремление сохранить свою культурную идентичность и вместе с тем быть равноправным участником в динамике общемировой цивилизации. Как ни странно, но одно без другого не существует на уровне самосознания народа, оказывается, чтобы занять свое место в мировой цивилизации, т.е. среди других культур нужно иметь более или менее четкие представления о своем «месте», придерживаться критериев отличия от иных этносов и наций, что возможно лишь в процессе идентификации.
Вопрос о религиозной идентичности россиян в условиях многоконфессиональной действительности предполагает и постановку другого, касающегося истории русского национального самосознания и определяющего в качестве базовой национальной ценности православную веру. Публичная артикуляция религиозно-национальной идентичности в дискурсе политической идеологии определяет сильные и слабые стороны идеи нации, воплощенной в идеологии российского государства. Конечно, существенной сложностью анализа русской идентичности является его антитетичность, выраженная в принадлежности к различным социальным слоям - народу, преимущественно крестьянству и властвующей элите, дворянству, чиновничеству.
Выбор идентификационных признаков, будь то территориальные, языковые, религиозные или типичные черты русского традиционного уклада жизни, осуществлялся по-разному, со стороны «верха», т.е. официальных представителей власти и людей, поддерживающих в своих взглядах национальную государственную политику и артикулирующих, тем самым, гражданскую идентичность, а также «низа», т.е. выразителей народного большинства, отчасти оппозиционирующих идеи многонациональной государственности в контексте своей этнической идентичности.
Если национальная идентичность (этническая и гражданская, не противоречащие друг другу и характеризующие осознание собственной принадлежности каждого конкретного субъекта) в западноевропейских государствах с прочными традициями демократии сформировалась к XVIII в., то в России к этому времени ею обладали далеко не все представители знати, что же касается народа как самого многочисленного класса традиционного (аграрного) российского общества, то данный комплекс сложился лишь к началу ХХ в., да и то в среде того крестьянства, которое постепенно переходило к урбанистическому образу жизни.
Таким образом, представление о русской национальной и религиозной идентичности не может быть осмыслено вне специфики традиционной, народной («низовой») и официальной, государственной идентичности («верхов»).
Опыт национальной самоидентификации русских, бесспорно, в значительной степени универсален. Если же размышлять о его религиозной специфике, то необходимо учитывать исторические и социокультурные условия формирования русского православия и различные формы выражения на его основе этнокультурной идентичности, развитие которой он стимулировал. Отличительной особенностью российского социума во все времена являлась высокая степень полиэтничности. Вся история России развивалась по пути наращивания этнического, а значит культурного и конфессионального многообразия. Другая особенность русской культуры состоит в том, что она, как правило, формировалась под сильнейшим внешним влиянием. На протяжении столетий славянские культурные традиции переплетались и синтезировались с византийской, западноевропейской, мусульманской и языческой кочевой культурами.
Особенность русской национальной идеи составляет стремление к сохранению культурной самобытности и при этом гуманистическое, ненасильственное, религиозное воплощение идеалов. Понимание важности пробуждения и развития национального самосознания сопровождается поисками оптимальных форм его выражения.
Конечно, православие как черта религиозной и духовной самобытности не может иметь исключительно национальную плоскость измерения, учитывая даже тот факт, что на Русь оно пришло из Византии. Роль православия в качестве основополагающего критерия русской национальной идентичности, вероятнее всего, была тенденциозно преувеличена, прежде всего, славянофилами, которые разбудили общественный интерес к русской идее. Православие понималось ими предельно широко, как патриархальный общинный образ жизни народа, особый мир, в центре которого стоит церковь и вера как таковая - главный смысловой стержень человека-христианина. Поэтому в русской идее православие скорее имеет психологическое значение некоего ментального универсума, в свете которого любая вещь или явление получают свое самобытное звучание и осмысление.
Процессы дехристианизации и секуляризации обернулись возникновением нового типа личности - советского человека, придерживавшегося безусловной веры в истинность пути, выбранного существующей властью, мыслящего себя в неразрывном единстве со всем советским народом, объединенным для реализации священной миссии торжества справедливости коммунизма. Несомненно, советская политическая доктрина была выстроена на тех же психологических механизмах внушения, что и религиозная вера, которые в равной мере служили фундаментом идентичности. Как при российском самодержавии критерием национальной идентичности была православная вера, так в социалистическом государстве критерием советской идентичности стала вера в коммунизм. Если принятие православия было сопряжено с обрядом крещения, который приобщал человека к соборному единению со всем православным миром под руководством церкви, то вступление в ряды Коммунистической партии было также символическим актом коллективного единения под началом великих народных вождей.
Непрерывная связь идентификационных механизмов была обусловлена наличием политической доктрины, обеспечивающей довольно высокий уровень социальной интеграции, мобилизующей человеческие устремления на пути к достижению сверхцели - служению истинной вере, или истинному учению. Как только политическая доктрина коммунизма и социализма была разоблачена путем признания иллюзорности ее сверхцели, вместе с ней разрушился и механизм, поддерживающий социальную интеграцию, а затем разладились все прежние связи между институтами государственной и партийной власти. Введение многопартийной системы, плюрализма и гласности противоречили прежнему «соборному» принципу социального и политического единства, поскольку делили общество на самоорганизующиеся части индивидуальных миров, каждый из которых должен был сам определять свое настоящее и будущее, искать и устанавливать утерянные связи, чтобы образовать новый тип кооперации индивидуальностей.
В современной России исходное идентификационное пространство было задано советской политической идеологией, которая в эпоху демократических преобразований претерпела существенную трансформацию, прежде всего, за счет внедрения национального и религиозного компонента, кроме того, ранее сформированная гражданско-государственная идентичность была разрушена: исчезло с карты не только государство СССР, но вместе с ним были искоренены атрибуты советской принадлежности человека, тогда как новое идентификационное пространство еще не стало господствующим в самосознании граждан.
Современная российская власть, манифестировавшая свой разрыв с советским режимом, на самом деле сохранила ее важнейший императив в национальной политике - надэтничный признак ее граждан, который, прежде всего, имеет отношение к русским. Взамен этнической идентичности вновь была предложена «гражданская» модель нации, исходным пунктом которой являлось понятие российской нации, внешне изолированное от этнической доминанты, поскольку под термином «российская» подразумевалась не столько русская, сколько многонациональная общность. Недавно господствовавшая мифологема о «новой исторической общности - советского народа» уже привела к распаду государства по линиям национально-республиканских разломов. Не исключен вариант, что сегодняшнее насаждение мифа о «многонациональном российском народе» обернется очередным дрейфом национальных границ.
Сегодня речь должна идти не только о нивелировании имперского национализма, но о трансформации базовых идентичностей. Русский народ желает самоопределения и находится в ожидании идеи, способной консолидировать нацию, предоставив ей политический курс на обретение национального государства. И в этом контексте социально востребованным оказывается культурный или религиозный национализм, формирующий национальную идентичность на основе единства традиций, веры, языка и общности исторической памяти.
Обращение к православным идентификационным признакам со стороны официальной власти было своеобразным решением проблемы национальной идеи, которая в условиях российской демократии должна была соответствовать патриотическим настроениям самых разных слоев общества, удовлетворять политические запросы почвенников, традиционалистов, либералов и даже коммунистов. Именно Русская православная церковь в силу ее исторической лояльности к официальной власти оказалась тем звеном между обществом и государством, которое позволило соединить два полюса социальной жизни - народ и власть.
Как отмечает в связи с этим А.В. Назаренко: «...нынешняя ситуация в России ...характерна тем, что русская государственность, лицемерно или по историческому недомыслию ссылаясь на многонациональность и многоконфессиональность России, сознательно и целенаправленно выводит себя за рамки симфонической связи с Церковью, связи, на которой покоится русская национальная идея о Русско-Римском православном царстве. .Сейчас симфония представлена только Церковью и русским национально-государственным самосознанием, под которым колеблется почва дезориентированного государства. Следовательно, ныне Церковь осталась единственной реальной точкой приложения русского национального и государственного самосознания» [7, с. 142-143].
Формальное сближение представителей российской демократической власти с православными религиозными иерархами было необходимой политической акцией, свидетельствующей об открытости их отношений и признании прав человека на свободу вероисповедания, а также придававшей значение РПЦ как поддерживаемой со стороны государства религии. Тем не менее необходимо было учитывать и особенности многонационального состава России и вместе с тем современные темпы развития мессианской деятельности других нетрадиционных религий, что привело к официальному признанию равенства всех конфессий и вызвало недовольство со стороны представителей РПЦ. Межконфессиональный конфликт постепенно приобрел политический характер, уходящий своими корнями в неразрешимую проблему этнонациональной и религиозной идентичности россиян.
В завершение приведем высказывание Н.Г. Козина: «Политическая идеология не может заменить института духа - историю, литературный язык, нормы морали, изящные искусства, т.к. именно они превращают нас в тех, кто мы есть, и оставляют самые глубокие отпечатки в душе человека, которые не в силах удалить никакая идеология» [9].
И политическое кредо не создает общества, оно только добавляет к тем ценностям, смыслам и интересам, которыми оно живет, наиболее актуально переживаемые, заданные конъюнктурой конкретики исторической ситуации. Любая политическая идеология становится оправданной, когда она врастает в тело и душу общества, лишь тогда, когда ее подкрепляют и наделяют значением ценностей и смыслов культуры и истории. Все это особенно важно осознать здесь и сейчас - в современной России, в условиях ее глубокого идентификационного кризиса.
Литература
1. Erikson E. Psychosocial Identity // A Way of Looking at Things. Selected Papers/ Ed. By S. Schlein. N.Y., 1995.
2. Лескова И.В. Социокультурная идентичность и правовое воспитание личности // Государство и право. 2007. № 4.
3. Малинкин А.Н. «Новая российская идентичность»: исследование по социологии знания // Социологический журнал. 2001. № 4.
4. Авраамова Е.М. Формирование новой российской макроидентичности // Общественные науки и современность. 1998. № 4.
5. Кессиди Ф.Х. Глобализация и культурная идентичность // Вопросы философии. 2003. № 1.
6. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство: Сочинения. М., 1912. Т. 6.
7. Назаренко А.В. Русское самосознание: между Царством и Церковью // Москва. 2000. № 12.
8. Бушуев В.В., Титов В.В. Национально-государственная идентичность в современном мире и роль исторической политики в ее формировании (теоретико-методологический анализ) // Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова. Сер. История и политология. 2011. № 4.
9. Козин Н.Г. Идентификация. История. Человек // Вопросы философии. 2011. № 1.
10. Щупленков О.В. Политическая социализация и идентичность в условиях трансформации российского общества // КБ: проблемы общества и политики. 2013. № 6.
11. Поцелуев С.П. Символические средства политической идентичности. К анализу постсоветских случаев // Трансформация идентификационных структур в современной России. М., 2001.
