CC BY
42
Идентичность в когнитивно-эпистемической системе культурологии
Х. Г. Тхагапсоев (Кабардино-Балкарский государственный университет)*
Статья посвящена проблемам формирования теоретической культурологии, ее категориального языка и объяснительных принципов. В этом контексте идея-принцип «идентичность» рассматривается в качестве одного из базовых объяснительных принципов информационно-семиотической теории культуры.
Ключевые слова: культура, культурология, информационно-семиотическая теория культуры, язык науки, идентичность, типология идентичности, операциональность идентичности, социальная информация, субъектность.
Identity in the Cognitive and Epistemic System of Culturology
Kh. G. Tkhagapsoev (Kabardino-Balkar State University)
The article deals with the issues of theoretical culturology formation, its categorical language and explanatory principles. In this context, the idea-principle «identity» is considered as one of the basic explanatory principles of informational-semiotic theory of culture.
Keywords: culture, culturology, informational-semiotic theory of culture, language of science, identity, typology of identity, operationality of identity, social information, subjectivity.
ЕЩЕ РАЗ О НАУЧНОСТИ НАШЕЙ КУЛЬТУРОЛОГИИ
Отношение к российской культурологии, которая ныне на подъеме, по-прежнему неоднозначное — ее упрекают в несоответствии современным критериям научности. «Вряд ли можно считать культурологию отдельной научной дисциплиной, наряду с философией, социологией, этнологией и прочими. Точно так же, как природоведение... распадается условно на физику, химию, биологию, вот и культурология мыслится мне, скорее, в качестве сквозной темы для различных социальных и гуманитарных наук» — таково мнение одного из лидеров современной российской философии И. Т. Касавина (Касавин, Щавелев, 2004: 224). Иначе аргументирует свою позицию немецкий культуролог и историк Ю. Шеррер. Она считает, что в российской культурологии игнорируются современные принципы и методы научности; здесь преобладает устаревшая мето-
дология эссенциализма, холизма и историософии, что, в свою очередь сводится к импровизационной герменевтике по поводу особости русской культуры и цивилизации. Культурология в России превращается в специфически русскую науку, в проявление эпистемологического национализма, полагает она (8Ьеггег, 2003). Это не очень лестное заключение немецкого культуролога, увы, находит отклик и в рядах отечественных гуманитариев. Так, И. Ионов, призывая отнестись к позиции Шеррер всерьез, предлагает наладить диалог российских историко-культурологических концепций с западной теорией цивилизации (Ионов, 2010). При всей кажущейся несхожести приведенных позиций их суть одна и та же: российской культурологии недостает научности. Более того, позиции указанных авторов совпадают и в том, в чем они усматривают научную недостаточность нашей культурологии — в преобладании установки рассматривать культу-
* Тхагапсоев Хажисмель Гисович — доктор философских наук, профессор кафедры философии Кабардино-Балкарского государственного университета. Тел.: +7 (866-2) 42-59-86. Эл. адрес: gapsara@rambler.ru
ру в ее натуралистической целостности и на основе устаревших подходов и методов.
С подобным упреком трудно не согласиться, если учитывать, что путь к теоретическому уровню познания всегда пролегает через абстрагирование и формализацию объекта исследования — через рационализирующую и конструирующую деятельность познающего субъекта. Разумеется, и культурологическое познание в меру сил и возможностей следует по этому пути. Ныне в нашей культурологии, как известно, доминируют два варианта абстрагирования и формализации, а значит, концептуализации культуры: 1) культура как совокупность надбиологи-ческих форм активности человека и их результатов (что обычно соотносится с творчеством М. С. Кагана и его деятельностной теорией, хотя в утверждении подобного понимания культуры внес существенный вклад также Э. С. Маркарян) 2) культура как информационно-семиотическая система (что восходит к идеям А. Моля, а в нашей стране получило наиболее системную разработку в работах А. С. Кармина).
Если иметь в виду, что цель абстрагирования и формализации в процессах познания состоит в такой схематизации объекта, что позволяет использовать наиболее эффективные методы научного познания, очевидна предпочтительность информационно-семиотической модели культуры, способной опереться на современные теории информации, в то время как теория деятельности как была, так и остается феноменологической. Более того, если деятельность суть специфический способ бытия человека, то соотносимой с ним по масштабности формой бытия является (и должна быть) социальность, а культура в этой схематизации выступает лишь как атрибут социальности (что наряду с культурой может включать также социе-тальное, внекультурное и антикультурное).
В этом контексте противопоставление деятельностного и информационного подходов утрачивает смысл — они оказываются в ситуации взаимной дополнительности, актуализируя сосредоточение всех усилий на-
учного сообщества на информационно-семиотической теории, на формировании ее языка, логики, спектра идеальных объектов и форм операционализации.
Здесь впору обратиться к языку дефиниций отечественной культурологии — к основному индикатору ее научности.
О ТОМ ЯЗЫКЕ, ЧТО ДОВЕДЕТ...
И ДО НАУЧНОЙ КУЛЬТУРОЛОГИИ
Кто хоть в какой-то мере знаком с весьма внушительным массивом культурологических текстов последних десятилетий, без труда обнаружит в языке нашей российской культурологии целый ряд слабо стыкующихся языковых систем и наслоений, принадлежащих разным историческим эпохам и научно-философским парадигмам. В их числе — метафизический язык классической философии, эзотерический язык софиоло-гии, метафорический язык искусствознания, натуралистический язык позитивистской методологии и, конечно же, язык постмодернизма — «предельных деконструкций» всего и вся в культуре и бытии человека. Более того, часть наших авторов, работая, по сути, в режиме «догоняющей модернизации», использует языки былых парадигм европейской культурологии — структурализма, функционализма, культурной антропологии символического интеракционизма. Обрисованная ситуация явной языковой бессистемности имеет и свои «внешние» истоки — сложность объекта по имени «культура», методологический плюрализм (что ныне в моде), историчность культурологического познания и вытекающие оттуда когнитивные напластования.
Отчасти так оно и есть. Однако, когда речь идет о науке и научном познании (в данном случае культурологическом), язык перестает быть чем-то внешним по отношению к знанию и некоей произвольно-авторской формой, в которой выражены личные представления познающего субъекта об объекте познания. Напротив, язык науки существенным образом определяет (конструирует) характер производимых знаний, направлен-
ность (интенции) познания, а также возможные формы организации и построения знания. Но самое главное в данном случае заключается в том, что язык науки, выступая как средство общения, служит интерсубъективным основанием профессиональной деятельности научного сообщества (Гусев, 2009). Значит, язык науки ориентирован (должен быть ориентирован) прежде всего на формирование общего, предельно универсализированного интерсубъективного основания коммуникации научного сообщества. В науке в целом, как известно, это достигается за счет математики (универсального научного языка), а также путем формирования и развития целого ряда функционально специализированных языков — подсистем языка науки. Речь, в частности, идет о таких функциональных языках, как ассерторический (язык утвердительных суждений, понятий, терминов, категорий), процедурный (язык измерений, сравнений, ранжирования, классификации), модальный (язык отношений, концептов, моделей), эретический (язык постановки задач, формулирования проблем), эвристический (язык метафор и аналогий) и аксиологический (язык оценочных позиций и ценностных мер).
В арсенале нашей культурологии, конечно же, содержатся некие формы и варианты почти всех приведенных языков науки, особенно языков метафор и аксиологии, увы, при явной недостаточности модальных и эретических языковых средств. В итоге получается такое языковое пространство, где фактически параллельно обитают эмоционально-метафорический язык импровизационной герменевтики искусствознания, эзотерический язык нашей отечественной софи-ологии и язык «деконструкции всех смыслов и форм» постмодернизма, что едва ли создает надежные интерсубъективные основания для рациональной и аргументированной коммуникации научного сообщества культурологов, а значит, и движения к высотам научности.
Между тем создание теоретичной культурологии означает прежде всего формирова-
ние и развитие ее специализированного языка, поскольку любая научная теория являет собой не что иное, как систему взаимосвязанных операциональных конструктов мысли и знания (понятий, категорий, моделей, схем, «идеальных объектов» теории). Если следовать этой позиции, в усилиях по развитию информационно-семиотической теории культуры и ее языкового арсенала пристального внимания заслуживают прежде всего познавательные конструкты, способные агрегировать и синтезировать смыслы теории информации с культурными формами. В их числе, как нам представляется, особое место занимает категория «идентичность».
К ДОСЬЕ «ОБ ИДЕНТИЧНОСТИ» Многообразие референтов и значений, дискурсивно соотносимых с понятием «идентичность», таково, что объемлет едва ли не все сферы и формы бытия человека и мира культурных смыслов. Но, пожалуй, наиболее распространено понимание идентичности в качестве некоей меры социального и культурного самоощущения человека, как некая «Я-концепция» (Малахов, 2001). В то же время существуют концепции, увязывающие идентичность не только с субъективным самопозиционированием человека (смысловым, ценностным, образным, коммуникативным, поведенческим), но и со всеми значимыми аспектами бытия человека, в числе которых типические формы организации его жизненного мира, адаптивная стратегия, характерные поступки, что без труда поддается объективации и репрезентации как некий набор маркеров и паттернов, т. е. составных элементов идентичности (Эриксон, 2006). В свою очередь, психологическая наука сопрягает с дефиницией «идентичность» целый спектр смыслов — от самоощущения человека и субъективной оценки им своей самости до понимания идентичности, предстающей как нечто эссенциальное и объективно сущее, реально выступающее в «качестве стержня личности» (Павлова, 2001). И наконец, бытует формальное и предельно широкое определение идентичности как
«отношение, которое каждая вещь переносит на саму себя» (Кукарцева, 2009), т. е. как некоего предиката, потенциально относимого к любым вещам (объектам).
Таким образом, существующие концепции, в общем и в целом трактуя идентичность в качестве формы и меры тождественности и самотождественности вещи (объекта), расходятся во взглядах как на спектр тех вещей, что соотносимы с этим понятием в качестве референта, так и на эпистемологический статус этого понятия. В зависимости от того, как эти вопросы решаются, можно выделить три концепции идентичности.
Первая. В ней ключевая роль отводится субъективному началу, т. е. соотносит идентичность лишь с ментально-психическими процессами самоотождествления индивида с некими образцами социального и культурного бытия, т. е. видит за идентичностью лишь тип субъективной позиции человека по поводу того, «кто он есть, с кем схож; кто свой, а кто — чужой».
Ко второй относятся трактовки, в которых идентичность предстает как нечто эссенци-альное — объективно сущее, онтологичное.
Третья концепция отличается тем, что за идентичностью видится нечто предикативное: признаки, свойства, отношения и связи, а точнее их целостности, выражающие само-тождественность объекта или вещи любой субстанциональной природы (материальной, идеальной). Важно отметить: признаки и свойства, о которых идет речь, таковы, что могут быть объективированы и означены как некие маркеры, системно-целостная совокупность которых создает и выражает идентичность вещи.
Очерченные (разумеется, весьма схематично) контуры смыслового поля показывают, что идентичность относится к числу общих, собирательных, относительных и абстрактных понятий весьма широкого плана, обладающих операциональностью. Более того, как показывает анализ, идентичность обладает и признаками «более крупных» форм знания. В частности, идентичность, как и теория, синтезирует в целостность некие
знания, в которых отразились типы ментальности и социальности, психотипы и формы культуры, поведенческие схемы и ценностные установки, жизненные стратегии и тем-поральности. В то же время идентичность, как и научный закон, выражает форму регулярности — в контексте той или иной области бытия и предметного знания (психологии, культурологии, социологии, политологии, этнологии и др.). И наконец, идентичность, как и картина объектного мира, выступает в качестве предпосылочного знания, поскольку процесс познания, как правило, включает стратегии идентификации объектов познания, изначально полагая некие образы их идентичности.
Категория «идентичность», подчеркнем еще раз, соотносима (соотносится) с любой формой бытия — от универсальных и формализованных логико-математических форм (конструкций) до уникальных культурных феноменов и спонтанных форм самоощущения конкретного человека. Но при этом рассматриваемая дефиниция обретает конкретное, типизирующее и индивидуализирующее содержание, лишь будучи соотнесена с той или иной предметной сферой бытия, культуры и познания. Так, касаясь любых объектных миров (природных, социально-культурных, ментальных), идентичность выражает ту целостную совокупность признаков, черт и граней, что создает и выражает типическую индивидуальность данного конкретного объекта. Касаясь же сложнейших сфер внутреннего мира человека, социальных отношений, культуры и психических процессов, отражает и репрезентирует уникально-типизирующие черты внутреннего само-сто-яния человека или социума посредством их внешних символизаций. К тому же идентичность выражает не только (и не столько) черты, признаки, связи-отношения объектов и субъектов, но и то, как эти отношения воспринимаются и интерпретируются субъектами познания. Таким образом, идентичность в рамках своих смысловых границ фактически коррелирует и синтезирует означающее и означаемое, символизируемое
и символизирующее, субъектное и интерсубъективное, т. е. схватывает и выражает реально-бытийственное и трансцендентное в их сложном, противоречивом и гносеологически подвижном единстве, по сути, адресуясь в разряд самых значимых культурных смыслов.
К тому же существует такая грань функциональности идентичности, что имеет в данном случае особое значение — она (идентичность) выступает как форма условной социальной информации.
ИДЕНТИЧНОСТЬ КАК ФОРМА БЫТИЯ СОЦИАЛЬНОЙ ИНФОРМАЦИИ
Хорошо известна основополагающая роль коммуникативного действия в социальном бытии — оно обеспечивает интеракцию индивидов, прокладывая путь к интеграции социума, к социальным действиям. И достигается это в интерсубъективных процессах посредством интерпретаций смысловых значений бытия (социально-культурного, в первую очередь). В этом плане ключевое значение имеет существование двух типов информации — «безусловной», которая отражает ситуативно-происходящее («здесь и сейчас»), и «условной», которая структурирована, организована в виде системных кодов, операциональных символов и знаков, т. е. существует в форме естественных языков, ритуалов, обычаев, норм, традиций, поведенческих моделей и форм общения, на основе которых и становится возможной интерпретация безусловной информации. Согласно теории информации, в основе социальнокультурной коммуникации и коллективных действий лежит именно условная информация (Чернавский, 2001). Идентичность (социальная, культурная) относится к числу форм условной информации, поскольку именно она (и интерпретация на ее основе) направляет поведение человека и его действия. Это особенно ярко проявляется в системе (в условиях) повседневности. Идентичность, претендующая на роль универсальной формы «отождествления-различения» реальностей бытия, напрямую адресу-
ется к повседневности, ее гносеологической культуре.
Поскольку современный социум сильно дифференцирован, жизнь человека реально протекает в малых группах (социальных, субкультурных), в которых обыденное сознание проявляет себя, как правило, в опосредованных, «доверительно воспринимаемых в своей группе» формах, к каковым относятся имидж, бренд, новизна, уникальность, мода, мейнстрим, т. е. типы и формы идентичности (культурной, социальной, политической). Это в реальности подтверждается всюду и везде — знамением времени ныне стала активная демонстрация всевозможными малыми группами своих идентичностей. Мы постоянно сталкиваемся с целым карнавалом форм и типов идентичности — от бессмысленно-умилительных «флешмоб-ных» (у «сетевых друзей» и «умной толпы») до идентичности жестокой агрессии (у футбольных фанатов, экстремистов всех мастей); от идеально-позитивной, «сиропной» идентичности (у молодежных групп при правящей политической партии — «Наших», «Молодогвардейцев», «Идущих вместе») до тревожно-напряженной идентичности «вечно гонимых» (у диаспорных групп в городских гетто), так и отдающих нерефлексивным духом повседневности. Звезды шоу-бизнеса и политики тем только и заняты, что конструируют и демонстрируют привлекательную идентичность, что лишь подтверждает функциональность и операциональ-ность идентичности в процессах познания и культурных технологий. К тому же, как показывает анализ, операциональность идентичности может быть существенно расширена на основе формирования и детализации ее типологии.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Гусев, С. С. (2009). Язык науки // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М. : Канон+. С. 1197-1198.
Ионов, И. Н. (2010) Необходимость диалога школы Ахиезера и западной теории цивилизации // Философские науки. № 2. С. 63-68.
Касавин, И. Т., Щавелев, С. П. (2004). Анализ повседневности. М. : Канон+.
Кукарцева, М. А. (2009). Идентичность // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М. : Канон+. С. 265-266.
Малахов, В. С. (2001) Идентичность // Новая философская энциклопедия. М. : Мысль. Т. 3. С. 78-79.
Павлова, О. Н. (2001) Идентичность: история формирования взглядов и ее структурные особенности. М. : Идея-Пресс.
Чернавский, Д. С. (2001) Синергетика и информация. М. : Наука.
Эриксон, Э. (2006) Идентичность: юность и кризис. М. : Флинта.
Scherrer, J. (2003) Kulturogie: Russland auf der Suche nach einer zivilisatorischen Identität. Göttingen : Wallstein Verlag.
BIBLIOGRAPHY (TRANSLITERATION)
Gusev, S. S. (2009). Iazyk nauki // Entsiklope-diia epistemologii i filosofii nauki. M. : Kanon+. S. 1197-1198.
Ionov, I. N. (2010) Neobkhodimost’ dialoga shkoly Akhiezera i zapadnoi teorii tsivilizatsii // Filosofskie nauki. № 2. S. 63-68.
Kasavin, I. T., Shchavelev, S. P. (2004). Analiz povsednevnosti. M. : Kanon+.
Kukartseva, M. A. (2009). Identichnost’ // Ent-siklopediia epistemologii i filosofii nauki. M. : Ka-non+. S. 265-266.
Malakhov, V. S. (2001) Identichnost’ // Novaia filosofskaia entsiklopediia. M. : Mysl’. T. 3. S. 78-79.
Pavlova, O. N. (2001) Identichnost’: istoriia formirovaniia vzgliadov i ee strukturnye osoben-nosti. M. : Ideia-Press.
Chernavskii, D. S. (2001) Sinergetika i infor-matsiia. M. : Nauka.
Erikson, E. (2006) Identichnost’: iunost’ i krizis. M. : Flinta.
Scherrer, J. (2003) Kulturogie: Russland auf der Suche nach einer zivilisatorischen Identität. Göttingen : Wallstein Verlag.
(Окончание следует)
Новые книги
Высшее образование для XXI века : VII Международная научная конференция, 18-20 ноября 2010 г. : доклады и материалы : круглый стол «Негосударственные вузы в условиях изменяющейся России» [Текст] / под общ. ред. И. М. Ильинского ; науч. ред. Э. Ш. Камалдинова ; отв. за вып. В. В. Соколова. — М. : Изд-во Моск. гуманит. ун-та, 2011. — 296 с.
