CC BY
189
УДК 82.09
ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ОТКРЫТИЯ Н. В. ГОГОЛЯ: СТИЛИСТИЧЕСКИЕ СЕКРЕТЫ ПИСАТЕЛЯ
© 2009 Юсупова П. Д.
Дагестанский государственный педагогический университет
В статье рассматривается разнообразие творчества Гоголя - художественный синтез возвышенного и комического, оптимистический пафос и всеохватывающее воспрозведение «смешного» в русской жизни.
The author of the article considers the variety of Gogol’s creative works, i.e. the artistic syntheses of exalted and comic subjects, optimistic pathos and across-the-board reproduction of "funny things" in Russian life.
Ключевые слова: творчество Гоголя, «человеческое лицо», стиль Гоголя,
возвышенное и комическое, амплификация.
Keywords: Gogol’s creative works, “human face”, Gogol’s style, exalted and comic, amplification.
Николай Васильевич Гоголь - один из самобытнейших русских писателей, его слава вышла далеко за пределы русского культурного пространства. Его книги интересны читателю на протяжении всей жизни, каждый раз удаётся найти в них новые грани, почти новое содержание.
В исторической перспективе гоголевское творчество раскрывалось постепенно, обнажая с ходом времени все более глубокие свои уровни. Для непосредственных его продолжателей, представителей натуральной школы, первостепенное значение имели социальные мотивы, снятие всяческих запретов на тему и материал, бытовая конкретность, а также гуманистический пафос в образе «маленького человека». Влияние Гоголя испытывали на себе не только писатели, примыкавшие к натуральной школе, но и вся прогрессивная русская литература последующих периодов. На рубеже XIX и XX столетий с особенной силой раскрылась христианская философско-нравственная проблематика гоголевских произведений, а в XXI веке восприятие
творчества Гоголя дополнилось еще ощущением особой сложности и
иррациональности его художественного мира, провидческой смелостью и
нетрадиционностью его изобразительной манеры. Все это обусловило огромную и все возрастающую роль Гоголя в современной мировой культуре.
Великое всегда уникально, прекрасно своей неповторимостью. Мысль эта справедлива по отношению к творчеству Гоголя. Уже современников поражало своей необычностью каждое новое
произведение писателя.
Два великих человека России, лучше всех понявшие и оценившие Гоголя при его жизни - Пушкин и Белинский, -замечательно выразили это
восторженное удивление. На одно из самых ранних творений - «Вечера на хуторе близ Диканьки» - Пушкин
отозвался мгновенно: «Они изумили
меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности... Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился». Восприятие Белинского
было таким же, но оно относилось в равной степени и к последующим произведениям Гоголя. Не оставляя своей любимой, прекрасной Украины, писатель исследовал русскую жизнь и «какую глубокую и могучую поэзию нашел он тут! Мы... и не подозревали ее!... «Невский проспект» есть создание столь же глубокое, сколько и очаровательное; это две полярные стороны одной и той же жизни, это высокое и смешное бок о бок друг другу» [3, 5].
Так было угадано своеобразие всего гоголевского творчества:
художественный синтез возвышенного и комического, оптимистический пафос, позволивший Гоголю пророчески определить великое будущее России, и всеохватывающее воспроизведение «смешного» в русской жизни почти во всех его вариантах. Это единство совершенно разных стихий в гоголевском пафосе побуждает говорить о художественном энциклопедизме гениального сатирика.
Исследовательская мысль во всем мире и до сих пор бьется над познанием природы этого единства, не всегда признавая естественную связь его «слагаемых». Особое внимание при этом уделялось и уделяется изучению своеобразия стиля писателя. Язык Гоголя производит двойственное впечатление. С одной стороны, звучит речь мерная, закругленная,
торжественная - что-то песенное слышится в ритме и оборотах этой речи [2, 4]. Она изобилует лирическими отступлениями, эпитетами и
тавтологиями, то есть как раз теми литературными приемами, которые свойственны эпической народной поэзии и украинской думе. Такой стиль Гоголь применяет главным образом в произведениях, изображающих жизнь казачества. Однако те же приемы торжественного стиля Гоголя нередко употребляет и при изображении окружающей его реальной жизни, и таким образом создается новый эстетический эффект. Несоответствие стиля и содержания вызывает
неудержимый смех; контраст
содержания с формой ярче передает сущность содержания. Гоголь щедро и с большим искусством воспользовался этим контрастом. То свойство гоголевского творчества, которое обозначают словом юмор, в значительной мере сводится к этому контрасту [2, 5]. Но все же при
изображении реальной жизни не эти приемы играют главную роль, не они дают тон стилю. Здесь выступает на сцену другой ряд стилистических приемов, присущих гоголевскому творчеству, выхваченных из самой жизни и великолепно передающих характерные особенности социального уголка, изображаемого Гоголем. Из них, в первую очередь, нужно упомянуть об алогизмах, то есть о фразах, составленных совершенно нелогично, по типу «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Алогизмами пестрит речь гоголевских героев; их невежество, глупость и пустомыслие находят свое выражение в высказывании
всевозможных нелепых гипотез, в выставлении невероятных доводов для доказательства своих мыслей. Пустословие в гоголевском языке передается путем применения особого приема амплификации. Амплификация, то есть беспомощное топтание на месте, нагромождение фраз без подлежащего и сказуемого или фраз, совершенно ненужных по смыслу речи, «пересыпание» речи ничего не значащими словами, вроде «того», «оно», «в некотором роде» и др.,
великолепно передает речь неразвитого человека. Из других приемов нужно еще отметить употребление
провинциализмов, фамильярность языка и характерные сравнения.
Провинциализмы, которыми изобилует гоголевская речь, представляют собой нередко грубые, но всегда яркие и характерные слова и выражения, на которые весьма изобретательна была поместная, а в еще большей степени чиновная среда дореформенной поры. Языковая фамильярность, столь любимая Гоголем, была нужна ему для
передачи той особенной короткости отношений, какая создавалась в условиях мелкопоместной жизни. Грубоватая патриархальность
мелкопоместной и мелкочиновной среды и в то же время дробление ее на мелкие группки вели к тому, что люди знали друг о друге всю подноготную, были близки друг другу почти по-родственному. Сравнения,
употребляемые Гоголем в его реальном языке, взяты также, за немногими исключениями, из обихода поместночиновного круга. Только некоторые сравнения явно заимствованы им из народной поэзии; большинство же их отличается исключительной
оригинальностью, конструируясь из своеобразных элементов
мелкопоместного и мелкочиновного быта.
Образы, создаваемые Гоголем,
поистине уникальны. Выписывая из Гоголя его поразительные образы, вроде «глаза... с пением вторгавшиеся в душу» («Вий»), «Блистательная песня соловья» («Майская ночь»), «Из глаз
вытягиваются клещи» («Страшная
месть»), в изрядном числе, Андрей Белый (статья «Гоголь») восклицает: «Что за образы? Из каких
невозможностей они созданы? Все перемешано в них: цвета, ароматы,
звуки. Где есть смелее сравнения, где художественная правда невероятней?» Вот именно: каким образом из таковых «невозможностей» сотворяет Гоголь свои звучные, пленительные,
ироничные, страшноватые
повествования - цельные, точно сочлененные? [2].
Еще одна уникальная черта гоголевского стиля - он часто использует тавтологию. Прежде всего, заметим, что фраза из первой главы
«Мертвых душ» («почтмейстер...
выразил на лице своем мыслящую физиономию...») - не единственный у Гоголя случай словесного повторения, которое кажется совершенно излишним. Вот еще пример из следующей главы поэмы: «Манилов, высказав сомнение относительно соответствия предприятия
Чичикова «гражданским
постановлениям и дальнейшим видам России», сделал «такое глубокое
выражение, какого, может быть, и не видано было на человеческом лице.» [1]. Но какое же еще может быть лицо, как не человеческое? Недаром же в знакомом нам словаре Владимира Даля специально отмечено, что «лицо» применительно к животному звучит «редко».
Повторяемость, или тавтологичность, гоголевских слов и выражений -
свидетельство тонкой стилистической игры, построенной на природе самого языкового материала, его нарочитой сложности и двусмысленности. Присмотримся для начала к самому слову «лицо», вслушаемся в его звучание, представим себе те ассоциации, которое оно вызывает, - и нам откроется нечто неожиданное и странное.
Дело в том, что слово лицо
изначально обозначает нечто определенное, личное, даже личностное и, разумеется, сугубо человеческое. Между тем в самой грамматической фактуре этого слова заложена некая безличность и что ли стертость. Прежде всего, это средний род, некая промежуточность и гермафродитизм (ни то ни се, говоря словами Гоголя); затем хорошо ощутимы ассоциации с кольцом (лицо и кольцо - часто встречающаяся в стихах рифма), то есть некая округлость, гладкость, законченность. Конечно, все это лишь предпосылки смысла, которые могут быть погашены или даже обращены в свою противоположность. Но что касается Гоголя, то он виртуозно воспользовался предоставленными
возможностями.
В «Ревизоре» Сквозник-Дмуханов-ский с усилием вспоминает интересующего его учителя: «. Вот этот, что имеет толстое лицо. не вспомню его фамилию.» В «Тарасе Бульбе» Андрий видит, что вместо красавицы-полячки «выглядывало из окон какое-то толстое лицо». О приказчике в «Мертвых душах»: «Лицо его глядело какою-то пухлою
полнотою». Здесь же, в связи с дорожными впечатлениями Чичикова, сказано: «Бабы с толстыми лицами... смотрели из верхних окон, из нижних глядел теленок или высовывала слепую морду свою свинья» [1]. Толстое лицо -в одном ряду с мордой теленка или свиньи, причем незрячей, слепой мордой, не имеющей глаз!
Еще характерный пример из «Мертвых душ»: «Лица у них
[чиновников] были полные и круглые, на иных были даже бородавки, кое-кто был и рябоват.» [1]. Усилительной
частицей даже бородавки и рябизна вводятся как самые значительные и единственные приметы лица.
В описании лица Гоголь применяет и свой излюбленный прием сближения явлений разных планов - человеческого и животного. Таково сравнение в «Записках сумасшедшего» камер-юнкерского лица с мордочкой собаки -Трезора: «Небо! какая разница!.. У
камер-юнкера совершенно гладкое широкое лицо и вокруг бакенбарды, как будто он обвязал его черным платком; а у Трезора мордочка тоненькая, и на самом лбу белая лысинка». «Разница», как видим, - в пользу Трезора, ибо его мордочка более «индивидуализирована», в буквальном смысле «утончена» («тоненькая», а не «широкая») и снабжена оригинальной приметой
(«белая лысинка»), в то время как у камер-юнкера ничего своего нет. На этом фоне становится ясно, почему в описании Манилова понадобилось
определение «человеческое лицо». Потому что лица животных ничуть не уступают человеческим, а порою и берут верх.
Гоголь великолепно использует
прием полноты перечисления, отмеченный М. Ф. Антоновой [3], который реализуется в перечислении характеристик, с первого взгляда создающих смысловую избыточность.
Приведем пример из «Выбранных
мест.»:
«Охота же тебе, будучи таким
знатоком и ведателем человека,
задавать мне те же пустые запросы, которые умеют задавать и другие» [3, 4].
Однако информация не дублируется: в языковых единицах имеется лишь общий семантический компонент, который конкретизируется и
дополняется за счет присутствия в лексемах других, периферийных семантических компонентов.
Стилистическое различие
используемых слов «знатоком» и «ведателем» привносит в общий смысл высказывания дополнительный
семантический оттенок: дар Божий. Еще один пример: «Тут-то я увидел., в каком ужасающем для человека виде может быть ему представлена тьма и пугающее отсутствие света» [3, 5].
Несложно проследить градацию признака тьмы, подкрепленную прилагательным «пугающее». М. Ф. Антонова выделяет этот прием в создании длинных рядов синонимов или синонимических сочетаний (до 18 синонимов). У Н. В. Гоголя их обычно 23, но они также достаточно регулярны. Чаще у писателя именно использование стилистических синонимов определяет «идею» фразы. В смысловом отношении они могут показаться избыточными, но эта избыточность снимается через стилистический надсмысл. Возможно, это и есть именно та идея, так называемая «польза» фразы.
Многие слова и даже фразы нельзя у Н. В. Гоголя вырвать из контекста. Это сочетания типа: «светить светом»;
«заведенные заведения»; «надмевать
надмением», которые некоторыми исследователями рассматривались
именно в отрыве от такой идеи фразы. В подобных сочетаниях виделось нарушение языковой нормы.
H. В. Гоголь использует также и ряды перифраз. В «Выбранных местах.» можно встретить вариант, в котором перифразированная часть может представлять собой метафору. Сравним следующие примеры [3]:
I. Перифраза без метафорической
части: «Вот мое главное свойство,
одному мне принадлежащее и которого, точно, нет у других писателей».
2. Нанизывание метафорических перифраз: «Доказательство тому все
наши тонкие плуты и взяточники., для которых новый указ есть только новая пожива, новое средство загромоздить большей сложностью всякое
отправление дел, бросить новое бревно под ноги человеку».
Часто прием нанизывания
метафорических перифраз соединяется с приемом синтаксического параллелизма частей, таким образом эмоциональная фраза получает еще большую энергичность за счет внутренней периодичности [3]: «... точно как будто бы мы до сих пор еще не у себя дома, не под родной нашею крышей, но где-то остановились бесприютно на проезжей дороге, / и дышит нам от России не радушным, родным приемом братьев, но какой - холодной, занесенной вьюгой почтовой станцией».
Обе части имеют сходные синтаксические конструкции: в первой происходит нанизывание уточняющих дополнений (в сочетании с приемом перифразы), во второй - нанизывание уточняющих определений. Подобных конструкций в произведениях Гоголя достаточно много.
Сегодня очевидно, что
оригинальность гоголевского стиля определило сочетание полярно противоположных начал. С одной стороны, Гоголь стремится к предельным обобщениям, мыслит
общерусскими и общечеловеческими категориями, с другой - его взор проникает в низшие пласты жизни, «со всем сором и дрязгами», «дробью и мелочью». В речевом и стилистическом отношении это выразилось в гиперболическом мышлении, в причудливом соединении элементов самого высокого слога со сниженными языковыми пластами, в
сосуществовании одической риторики и библейской традиции с просторечьем, диалектом и жаргоном.
Изучение исторического значения Гоголя, своеобразия его стиля не завершено до сих пор. Настоящий период русской литературы еще не вышел из-под его влияния, и деятельность писателя представляет собой разнообразные стороны, которые выясняются с ходом самой истории. Гоголь был глубоким, до сих пор не вполне разгаданным талантом,
приоткрывшим завесу над бездной человеческой души. Его угрюмая фантастика («Вий») и кажущееся спокойное повествование «Вечеров на хуторе близ Диканьки» таят в себе неисчерпаемые богатства русского языка, русской души и мысли. Настоящая оценка его еще впереди, ибо только несколько поколений
переживаний могут приблизить русское общество до истинного понимания Гоголя [2].
Примечания
1. Гоголь Н.В. Собрание сочинений. М. : Художественная литература, 1984. 2. Манн Юрий. Постигая Гоголя. М. : Аспект Пресс, 2005. 3. Переяслов Н. О Гоголе. URL:
http://www.proza.ru/2003/03/04-53. 4. Спасский Н. Проклятие Гоголя. М. : Художественная литература, 1995. 5. Терц Абрам. В тени Гоголя. М. : Аграф, 2003. 6. Храпова В. В. Элементы стиля «плетение словес» в творчестве Гоголя (на материале произведения «Выбранные места из переписки с друзьями») // Сибирский лингвистический семинар. №1. Новосибирск, 2002.
Статья поступила в редакцию 28.03.2009 г.
