CC BY
94
ПОЛИТОЛОГИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2009. № 1. С. 143-148.
УДК 32
Ю.В. Ситникова
Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского
ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО:
ВЫЗОВЫ СОВРЕМЕННОСТИ
This article is devoted to the problem of the existing of the civil society in the contemporary and to the Russian specialties in this context.
Ключевые слова: гражданское общество, политическая жизнь, политическая власть.
Сегодня в России буквально со всех сторон слышны призывы к повышению гражданской активности населения, развитию правовой культуры, самоорганизации на низовом уровне. Инициатива формирования гражданского общества исходит от самой власти, прежде всего федеральной, а также региональной. Так, В. Путин в своем выступлении на расширенном заседании Государственного совета «О стратегии развития России до 2020 года» сказал, что «демократическое государство должно стать эффективным инструментом самоорганизации гражданского общества». На местном уровне областной или муниципальной властью инициируются или поддерживаются мероприятия, дающие возможность констатировать наличие гражданских инициатив.
Но следует задаться вопросом: способно ли наше сегодняшнее общество осуществиться, реализоваться как гражданское? В поиске ответа необходимо учесть как современные общемировые тенденции развития общества, так и российскую специфику.
Французский философ Жак Эллюль еще в 1965 г. в своей работе «Политическая иллюзия» констатировал весьма примечательную тенденцию в отношении власти к обществу: «От него [гражданина] требуют проявить иного рода политическую зрелость, т. е. участие и лояльность; и ему предоставлено в лучшем случае некоторое право политического противостояния в рамках и сферах, определенных техницистами и государством. Но больше не может быть и речи о той специфической политической зрелости, которая выражалась бы в радикальном несогласии» [14, с. 289]. Политическая пассивность достигается за счет социализации и воспитания граждан как встроенных в существующую систему. Сама система при этом представляется как наиболее желательная из возможных. Все это не сознательное и целенаправленное планирование, а скорее результат естественного хода развития. Отечественный политический философ И. Джохадзе отмечает: «Постмодернистское тоталитарно-демократическое общество,
пришедшее на смену либерально-демократическому, - это общество символического и экономического изобилия, массового про-
© Ю.В. Ситникова, 2009
изводства и потребления благ, мульти-культуралистского разнообразия форм, красок и стилей, общество социальной гармонии, умиротворения и благоденствия, обеспечиваемых доступностью многочисленных свобод и удобств. <...> Это общество репрессивной терпимости, агрессивного и бескомпромиссного гуманизма, массово-принудительной либерализации - общество тоталитарной демократии» [4, с. 168-169]. Здесь свобода, вседозволенность и универсальная терпимость не позволяют зародиться какому бы то ни было серьезному протесту: он не шокирует, не взволновывает, он принимается как одно из возможных проявлений человека. Терпимость трансформируется в безразличие или в убеждение относительности всего и вся. Как следствие -невозможность выносить однозначные, категоричные суждения и оценки.
Вал информации, обрушивающийся сегодня на человека, не позволяет вычленить что-то действительно уникальное, сосредоточить на нем свое внимание. «Человек все более оказывается потребителем информации, причем потребителем, не интересующимся не только тем, КТО ее приготовил и с какой целью, но и не успевающим потреблять приготовленный для него продукт. <...> Поскольку потребляемое может постоянно воспроизводиться, тиражироваться, обновляться и т. д., возникает ситуация «смысловой пустоты» при одновременном количественном заполнении сознания огромным объемом информации» [6, с. 118]. В результате исчезают характерные черты гражданина: наличие твердых (в смысле «определенных») принципов и ценностей, готовность действовать. М. Уолцер заметил по этому поводу: «Сократ превращается в героя телевизионных ток-шоу; более респектабельный и дистанцированный от толпы Платон занимает кафедру престижного университета. Разгневанный критик-
одиночка бьется головой о резиновую стену. В качестве реакции на свою критику он встречает невероятную терпимость, тогда как предпочел бы сопротивление» [11, с. 38-39]. Система каждому находит место, вписывает в себя, предохраняясь от возможного негативизма.
Поэтому Ж. Эллюль задается справедливым вопросом: «Желает ли гражданин принимать участие в политической жиз-
ни?» и сам же отрицательно отвечает на него. «.Он [гражданин] жаждет высказаться по всем великим вопросам и требует, чтобы его приняли всерьез, но он в то же время отказывается быть активным и конструктивным участником в структуре власти или взять на себя ответственность за политические действия и события. Он дебатирует и протестует, но бездействует. Эта политическая апатия отчасти обусловлена распределением центров интереса у современного человека» [14, с. 227-288].
Мировоззренческую трансформацию человека современного, постиндустриального, постмодернистского общества зафиксировал Р. Инглхарт. Он обратил внимание прежде всего на изменения в системе ценностей: «.все большее акцентирование качества жизни. ...Нормы индустриального общества, с их нацеленностью на дисциплину, самоотвержение и достижения, уступают место все более широкой свободе индивидуального выбора жизненных целей и индивидуального самовыражения» [5, с. 10]. Если современный мир и политическое пространство - это символическое пространство, то остается ли гражданин - фундамент гражданского общества - истинным гражданином? Гражданин - это социально активное и неравнодушное существо, для которого характерны умение договариваться, готовность к диалогу. Но современный человек - это по преимуществу человек, дистанцирующийся от реальности и от продолжительных контактов с другими людьми.
С одной стороны, это результат того разнообразия форм реальности, которое дарит современная постмодернистская эпоха. Когда слишком много вариантов, и каждый из них привлекательно оформлен и преподнесен (чего тоже требует эпоха рыночного плюрализма), то остановиться на одном фактически невозможно. И человек готов испробовать каждый из них. С другой стороны, развитые коммуникативные технологии погружают человека в изолированную реальность, где уже нет необходимости напрямую общаться с другими, можно это делать опосредованно, а можно и не делать вовсе, можно полностью погрузиться в виртуальное пространство. «Рассредоточенные по своим домам избиратели не проявляли склонно-
сти собираться вместе для обсуждения вопросов публичной политики и выработки властных решений.» [9, с. 9]. В итоге человек разучается общаться с себе подобными, зачастую не испытывает в этом потребности, не видит смысла, в том числе и политического.
И.А. Василенко, опираясь на размышления Э. Гидденса и З. Баумана, констатирует кризис идентичности современного человека. «Если в новые времена главной заботой в связи с идентичностью была забота о долговечности, то сегодня заботятся о том, как уклониться от обязанностей. <...> Информационная революция перевернула перспективу: впервые для человека стала актуальной не идентификация с группой, государством или обществом, а стремление уйти от общественных связей, а значит - уйти и от политики» [2, с. 48].
Кризис идентичности фиксирует изменение, произошедшее на уровне общества достаточно давно, но на человеческом уровне давшее свои плоды именно сейчас - это становление потребительского общества и человека потребляющего. «Человек потребляющий решает проблему экзистенциальных потребностей принципиально по-другому: он вступает в отношения исключительно с самим собой и с неодушевленными предметами потребления, проявляя крайний нарциссизм. В результате он для себя становится целым миром и любит целый мир в себе самом: общество его больше не интересует. <. > Не случайно во всех развитых странах мира сегодня в среднем на выборы приходит около 53 % избирателей, неуклонно растет процент тех, кто голосует «против всех», и особенно велико число аполитичных граждан среди молодежи. Культ потребления разрушает политические качества современного человека» [2, с. 50-51].
Развитие коммуникационных технологий принесло и еще один «плод»: изменение человеческой природы. Массовое информационное общество благоприятствует «унификации идейно-политической среды, культурной деградации индивида, превращающегося в узкого специалиста, сущностью которого становится безоговорочное доверие другим специалистам и недоверие к самому себе в областях, выходящих за пределы его узкой компетенции. Тем самым... создаются основы для
массового конформизма, вызывающего гражданскую пассивность, подрывающую основы демократии и гражданского общества, превращающего гражданина в пассивный объект, которым могут манипулировать силы, заинтересованные в трансформации демократии в управляемое ими политическое производство. Объектом становится «электорат», субъектом - номенклатура» [1].
Трансформация гражданина неизбежно приводит и к трансформации демократии. И. Шапиро указывает, что демократия теперь довольно часто рассматривается не с точки зрения гражданского участия, а как система, призванная структурировать властные отношения таким образом, чтобы максимально ограничить вмешательство в те виды блага высшего порядка, к которым стремятся люди [13, с. 10-11]. Да и для граждан более значимым оказывается именно результат политической деятельности, а не сам процесс принятия политических решений с их непосредственным участием. Общество прекрасно сознает, что оно может только влиять на принятие решений.
В итоге активность, участие, в том числе и политическое, становится внеин-ституциональным, индивидуалистическим, творческим. Участием ради самовыражения. И если доминирующая цель жизни - самовыражение, то коллективные действия и коллективные цели становятся проблемной категорией. Теперь коллективное, целое поставлено в зависимость от индивидуального предпочтения. Целое стало калейдоскопом с достаточно частой сменой картинок. Как справедливо определил когда-то Гегель, гражданское общество существует на фоне и в лоне государства. То есть внутренняя суть государства определяется, когда есть общая идея целого. Но сегодняшнее общество этой идеи целого, существующей реально и актуально для большей части граждан, не имеет. Она существует номинально, но реально переживается далеко не каждым. Поэтому и встает проблема гражданского общества: оно атомизируется и становится спорадическим и по большей части обороняющимся (тогда как было наступающим, отвоевывающим свое у государства). Сама форма участия сильно меняется: «акцент смещается с голосования на все более активные и более проблемно-
специфицированные формы массового участия. Массовая приверженность давно утвердившимся иерархическим политическим партиям размывается... Растущий сегмент населения начинает в свободе выражения и политическом участии усматривать скорее нечто самоценное, чем просто возможное средство достижения экономической безопасности» [5, с. 22]. Это же фиксирует и норвежский исследователь С. Ринген: «Граждане отходят от традиционных форм участия в политическом процессе - но не потому что они устали от общественной жизни и замыкаются в частной жизни. Скорее их участие в общественных и социальных проблемах перемещается на другие арены и принимает иные формы, отличающиеся от традиционной политики. <...> Расширяются другие формы участия, такие как разнообразные виды прямых действий, петиции, манифестации, политические мероприятия и дискуссии, особенно местные» [8, с. 93-94]. Получается участие по случаю, участие, которое невозможно зачастую спрогнозировать и ввести в приемлемые для власти рамки и формы. Гражданское общество приобретает заявительный статус. Оно превратилось в силу, незримо существующую, потенциальную, актуализирующуюся в те моменты, которые само считает важными. И это создает для власти значительные трудности. И при этом понятие «гражданское общество» становится очень абстрактным: за ним уже сложно видеть некую общую идейную основу, скорее это общая ориентация на действие, на самопрезентацию индивида.
Гражданин рождался в период становления индустриального общества,
формировался в борьбе за свои права. В индустриальном обществе каждый человек рассматривался, по сути, как величина, равная другому, поэтому и возможно было бороться за равные права, именно в силу того, что люди по природе своей одни и те же. Но как теперь понимать гражданина, существующего в обществе мультикультуралистском, с нечеткими социальными границами и где основные права гарантированы государством? Гражданин утрачивает сущностные характеристики. Следует ли еще искать гражданина в современном обществе, пользуясь светом фонаря, зажженного в другом об-
ществе, или следует искать иные дефиниции для характеристики человека в новом обществе?
Все это значительно усложняет желание российских властей взрастить гражданское общество. Сами характерные черты политической культуры России (которые освещались не в одном исследовании) уже представляют сложность для окончательного становления гражданского общества. Среди этих характеристик называют патернализм, сформировавшаяся за тысячелетнюю историю российской государственности надежда населения прежде всего на государство, на его заботу и опеку. «Для других стран и культур, в том числе для России, полноценная защита жизни и прав человека, защита и развитие страны скорее связана с идеями сильного централизованного государства, а структуры гражданского общества исторически часто уходили на второй план. Этот факт во многом предопределяет иное отношение к государству, кардинально отличающееся от сильной англосаксонской идеологии «защиты прав индивидуума от государственной власти» [3, с. 11]. Это отразилось даже в политической мифологии: один из самых характерных мифов для России называют мифом о власти: вера в доброго царя, в ге-роя-спасителя [12, с. 61-71].
Еще одна характерная черта российской политической культуры, как это ни парадоксально для стороннего наблюдателя, противоположная предыдущей, - это недоверие к власти, ее институтам. Теоретически можно было бы полагать, что это и будет стимулом к становлению гражданского общества, но на практике это дает обратный эффект: скептицизм в отношении политики, нежелание связываться и даже «пачкаться» этой деятельностью, дистанцированность от политической сферы (как косвенное указание на это можно привести столь очевидные стремления властей всех уровней добиться разными стимулами необходимой явки на выборах как федерального, так и местного уровня).
Не менее значимой и, может быть, даже самой важной чертой, препятствующей оформлению гражданского общества, является «модернизационный раскол» [7, с. 137-138], приведший к разрыву внутри общества, к разлому его на противостоя-
щие полюса. Гражданское же общество требует социальной и ценностной гомогенности, иначе горизонтальные связи, необходимые для этого, не установятся.
В результате этого, с одной стороны, утвердилось извращенное понимание функционирования гражданского общества, а именно «искренняя убежденность целого ряда известных российских «общественников» в том, что основная задача гражданского общества состоит в тотальном противостоянии государственной власти» [3, с. 13]. Но как в этом случае возможен позитивный результат, если отсутствует изначальная посылка на диалог, на отбрасывание всего, что идет от власти, от государства? У англичан есть замечательный критерий для выбора верного решения: здравый смысл. Но в тотальном противостоянии общества с государством этого здравого смысла нет, как нет и основополагающего условия для существования гражданского общества - желания и умения слушать и слышать другого.
С другой стороны, результатом властных усилий по модернизации страны, по подгонке ее формально к западным стандартам стало появление квазиобществен-ных, ложных организаций (или fake-структур), претендующих называться гражданскими. Как отмечает Н.А. Скобелина, «одним из показательных примеров «имитации» служат искусственно созданные общественные организации и Общественная палата» [10]. Основной характеристикой подобных образований «является несоответствие декларируемого и настоящего содержания. Часто описанные образования не имеют членов вовсе, либо их наличие носит фиктивный характер. Как правило, большая часть их деятельности не доходит до декларируемых ими целей, а останавливается на задаче удовлетворения финансовых запросов и амбиций их руководителей» [3, с. 21-22]. Существование таких организаций возможно именно в силу того, что в обществе отсутствуют механизмы самоорганизации.
Поэтому в России (как и во многих других вопросах) наблюдается пересечение тенденций общемировых и специфичных, причем зачастую наиболее проблемных, и все они усложняют становление гражданского общества. С одной стороны, это отсутствие автономной от власти общественной традиции, а с другой -
новые веяния, также влияющие на взаимоотношения общества и государства.
Наша власть, обозначая в качестве цели формирование гражданского общества, понимает его скорее по стандартам индустриального общества, когда активность была преимущественно групповой, организованной в более или менее долговечные политические организации. Подтверждение этому можно найти в выступлении экс-президента на расширенном заседании Государственного совета. Говоря о мерах, поддерживающих становление гражданского общества, В. Путин сказал: «Работа здесь рассчитана на годы. И она обязательно продолжится - с помощью просветительской деятельности, воспитания гражданской культуры, через повышение роли неправительственных организаций, уполномоченных по правам человека, общественных палат и, конечно, за счет развития российской многопартийной системы». Гражданское общество видится как четко структурированное, лишенное спонтанности. И власть не готова ни ментально, ни организационно, как и само общество, к новым вариантам активности, достаточно стихийным, индивидуалистичным, неупорядоченным. Выстроенная за последние годы вертикаль власти говорит о ее желании многое держать под контролем, не допускать произвольности и самодеятельности. Но новые ценностные «веяния», активно проникающие в Россию благодаря СМИ, как и ее традиции, ориентируют общество на другое. И важно, если возможно, не идти наперекор, вопреки, иначе страна еще долгое время будет пребывать в состоянии догоняющей, а не идущей наравне. Хотя где он, единственный и универсальный критерий правильного?
ЛИТЕРАТУРА
[1] Бузгалин А. «Политпроизводство» и «политпо-
требление» на фоне глобализации // Международные процессы. 2007. № 3 (15). Т. 5;
http://www.intertrends.ru/fifteen.htm
[2] Василенко И. Человек политический в инфор-
мационном обществе // Власть. 2004. № 3.
[3] Гоигорьев М. Fake-структуры: призраки россий-
ской политики. М., 2007.
[4] Джохадзе И. Массовое общество и демократи-
ческий тоталитаризм: свобода без выбора //
Логос. 2005. № 5.
[5] Инглхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // Полис. 1997. № 4.
[6] Мальковская И.А. Многоликий Янус открытого общества: опыт критического осмысления ликов общества в эпоху глобализации. М., 2005. С. 118.
[7] Политическая культура России // Бусыгина И.,
Захаров А. Sum ergo cogito. Политический мини-лексикон. М., 2006.
[8] Ринген С. Демократия: куда теперь? // Логос. 2004. № 2 (42).
[9] Руденко В.Н. Новые Афины или Электронная
республика (о перспективах развития прямой
демократии в современном обществе) // Полис. 2006. № 4.
[10] Скобелина Н.А. Гражданское общество в России: проблемы институционализации // Полит-экс. 2007. № 4; http://www.politex.info/con-tent/ view/118/30/http://www. politex.info/content/view/1 18/30/
[11] Уолцер М. Компания критиков. М., 1999.
[12] Цуладзе А. Политическая мифология. М., 2003.
[13] Шапиро И. Переосмысливая теорию демократии в свете современной политики // Полис. 2001. № 3.
[14] Эллюль Ж. Политическая иллюзия. М., 2003.
