CC BY
105
История
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2018, № 3, с. 49-56
49
УДК 930.2
ГРАФФИТО С ПОМИНАНИЕМ КНЯЗЯ АНДРЕЯ БОГОЛЮБСКОГО НА АБСИДЕ СПАСО-ПРЕОБРАЖЕНСКОГО СОБОРА
В ПЕРЕСЛАВЛЕ-ЗАЛЕССКОМ: ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ПРОИСХОЖДЕНИЯ, СМЫСЛА И НАЗНАЧЕНИЯ ТЕКСТА
© 2018 г. Л.Б. Сукина
Институт программных систем им. А.К. Айламазяна Российской академии наук, Веськово
lbsukina@gmail.com
По2тупрла вредакцрю 24.02.2018
Объектом исследования является недавно обнаруженное и опубликованное граффито Спасо-Преображенского собора в Переславле-Залесском. Его текст содержит поминание князя Андрея Бого-любского и анафему его убийцам. Происхождение надписи, ее смысл и назначение не вполне очевидны и нуждаются в дальнейшем осмыслении. Цель настоящей статьи - используя методы эпиграфики и источниковедения, выявить наиболее существенные проблемы, возникающие при интерпретации содержания надписи, и определить перспективы ее использования в качестве исторического источника. Также поднимается вопрос о возможном протографе текста граффито и предлагается еще одна гипотеза возможной датировки надписи и связи ее с определенными политическими событиями истории становления великокняжеской власти в Северо-Восточной Руси при наследниках Андрея Боголюбского.
Ключевые 2лова: средневековая Русь, эпиграфика, граффито, исторический источник.
Обнаружение ранее не известных науке памятников древнерусской эпиграфики домонгольского времени является огромной редкостью. Каждый из них немедленно становится объектом повышенного внимания, так как порождает надежды получить новые важные сведения о событиях и людях той эпохи. Поэтому вполне закономерно, что найденная среди других граффити, открывшихся на стенах Спасо-Преображенского собора в Переславле-Залесском после смыва во время реставрационных работ 2015 г. слоев прежних побелок, надпись с поминанием князя Андрея Боголюбского и анафемствованием его убийцам вызвала заметный резонанс. Часть обнаруженного текста, которая в настоящее время поддается более или менее уверенному прочтению, была недавно опубликована [1, с. 31-32]. Но происхождение надписи, ее смысл и назначение не вполне очевидны и нуждаются в дальнейшем осмыслении и обсуждении в профессиональной среде.
Цель настоящей статьи - выявить некоторые наиболее существенные проблемы, возникающие при интерпретации содержания надписи, и сформулировать вопросы, на которые придется искать ответы, чтобы граффито Спасо-Преображенского собора стало действительно важным источником для получения верифицируемого знания о событиях конца XII в. или какого-нибудь другого хронологического отрезка русского Средневековья, к которому она
может иметь отношение. В рамках данной работы также предлагается еще одна гипотеза возможной датировки надписи и связи ее с определенными политическими событиями истории становления великокняжеской власти в СевероВосточной Руси.
Объект нашего исследования представляет собой текст, разделенный на два столбца и заключенный в рамку с неровными сторонами и углами и с вертикальной разделительной чертой посредине (между столбцами). Общая максимальная ширина рамки - 26.5 см, высота -13.5 см. Над центральной частью рамки вычерчен примыкающей к ней прямоугольник размером 10.5 х 3.5 см. Внутри него - изображение голгофского креста. Начертания отдельных слов и букв надписи отличаются различной глубиной и толщиной линий. Сейчас уже невозможно с уверенностью судить, была ли эта особенность присуща ей изначально или стала результатом позднейших воздействий. Оба столбца составляли по десять строк, но не все из них теперь читаются, так как граффито находится в руинированном состоянии. Необходимо отметить, что оно в настоящее время ничем не защищено (ранее его закрывал слой побелки), подвержено воздействию атмосферных осадков и доступно любому вмешательству, что, несомненно, угрожает его сохранности.
При комплексном источниковедческом исследовании надписи первоочередной задачей
является описание ее нынешнего местонахождения, тем более что в данном случае уже само расположение граффито наталкивает на определенные размышления. Надпись вырезана на лицевой поверхности блока белого камня, находящегося в кладке юго-восточной абсиды (дьяконника) собора, с ее внешней стороны, возле вентиляционного отверстия. Эта часть кладки абсиды носит явные следы позднейших реставраций. В ней соединены белый камень и кирпичи небольшого размера, как минимум двух видов.
Интересующий нас белокаменный блок с надписью расположен на высоте 165 см от грунта, примерно на уровне глаз современного человека чуть выше среднего роста. Но, согласно данным раскопок П.С. Савельева и Н.Н. Воронина, проводившихся на площади вокруг Спасо-Преображенского собора, толщина культурного слоя, образовавшегося с середины XII в., здесь составляет около 1 метра [2, с. 193-202]. Таким образом, если блок находится на своем первоначальном месте, то нанесенная на него надпись, учитывая небольшой размер букв (их высота не превышает 1 см) и глубину их рисунка, вряд ли в ту эпоху поддавалась свободному прочтению человеком, стоящим рядом с храмом на земле. Поэтому возникают резонные вопросы, кто, как и зачем вырезал граффито на такой высоте в той части здания, которая не была задействована в богослужении и располагалась на стороне, противоположной главному входу.
Следует иметь в виду, что на стенах Спасо-Преображенского собора, как снаружи, так и внутри храма, после реставрации обнажилось большое количество граффити. Среди них есть и довольно пространные надписи, и разнообразные по размеру и формам рисунки креста. Они расположены на разной высоте, в том числе и в тех местах, где нанести их после завершения строительства собора было просто невозможно (например, на столпах, почти под пятами подпружных арок). Во время недавних ареологических раскопок возле стен собора, проводившихся под руководством В.В. Седова, граффити были обнаружены и ниже уровня грунта, на плитах фундамента1. Это свидетельствует о том, что эти камни с граффити в свое время использовались просто в качестве строительного материала при строительстве и ремонтах храма и могли принадлежать как самому Спасо-Преображенскому собору (но находиться ранее в других частях сооружения), так и иным зданиям2. Часть из таких камней вообще могла быть доставлена из мест, находившихся за пределами Переславля-Залесского.
Возможно, и блок с интересующей нас надписью оказался на внешней стороне абсиды
случайно, будучи перенесенным из другой части храма во время одного из его многочисленных ремонтов. Много лет занимавшийся изучением переславского Спасо-Преображенского собора Н.Н. Воронин отмечал, что тот дошел до нас после ряда реставраций. По источникам известны серьезные обновления храма в 1403 г. при Василии I, в 1442 г. при Василии II Темном, в 1626 г. после Смуты, когда для ремонта применялся не только белый камень, но и кирпич. Ремонтные работы 1848 г. были связаны с заменой позакомарного покрытия четырехскатным, просуществовавшим до конца XIX века. Наконец, в 1891-1894 гг. была заново облицована белым камнем значительная часть фасадов (преимущественно, вокруг порталов), а также нижние части внутренней поверхности стен [3, с. 22]. Во время этих реставрационных работ, проводившихся под руководством В.В. Суслова, был также понижен уровень пола собора до предполагаемого первоначального [4, с. 38]. Внешний вид стен храма после их «отмывки» во время реставрации 2015 г. от следов прежних побелок является наглядным доказательством того, что Спасо-Преображенский собор следует рассматривать как памятник, приобретший свой нынешний облик не в середине XII (как бы нам того ни хотелось), а в конце XIX столетия. Поэтому при исследовании как сооружения в целом, так и его различных частей и деталей в отдельности необходимо учитывать все возможные изменения, полученные во время происходивших в этих хронологических границах ремонтов и поновлений.
Конечно же, особый интерес представляет содержание и формуляр самой надписи. Как уже отмечалось выше, она дошла до нас в руи-нированном состоянии. А.А. Гиппиусу и С.М. Михееву удалось реконструировать большую ее часть [1, с. 31]. В левом столбце можно разобрать одиннадцать имен (при условии правильного прочтения некоторых из них): Петр Фралович, Амбал, Якым Куцкович, Офрем Моизич, Добрыня Микитич (?), Микита, Петр Иванкович, Фролец, Митрошка, Петрко, Стыря-та. Еще два имени не поддаются прочтению. Перечисление имен завершается фразой: «...си суть убийцы великаго князя Андрея, да будуть прокляти и въ...». Публикаторы надписи, сопоставляя ее содержание с летописными свидетельствами о гибели князя Андрея Боголюбско-го, приходят к выводу, что здесь упомянуты зять Кучки - Петр (Петр Фралович), Яким Куч-кович и княжеский ключник Амбал Ясин. Они предполагают, что Офрем Моизич мог быть выходцем из Волжской Болгарии, а под именем Добрыни Микитича подразумевается ростовский боярин Добрыня Долгий [1, с. 32].
В правом столбце надписи сообщается, что князь Андрей 29 июня был убит «своими паро-бкы», поэтому «овому вечная память, а сим вечная мука». Далее можно разобрать слова: «ачь кто в помыш...».
Публикаторы граффито, пользуясь методикой внестратиграфической датировки А.А. Зализняка и учитывая известную дату убийства Андрея Боголюбского (1174), датируют надпись последней четвертью XII века [1, с. 31-32]. При ответе на вопрос, почему надпись о злодеянии, совершенном в Боголюбово, оказалась на стене переславского собора, они предлагают два возможных объяснения [1, с. 32]. Граффито могло появиться после завершения междоусобной войны после вокняжения во Владимире Всеволода Юрьевича Большое Гнездо или в то время, когда Всеволод еще до завершения междоусобицы занял княжеский стол в Переславле-Залесском. Оба объяснения выглядят в равной степени правдоподобно. Предполагается, что данное граффито «может быть копией официального извещения, разосланного по городам епархии и начертанного на стенах ее белокаменных храмов» [1, с. 32].
Последнее предположение представляется нам вполне допустимым. Но случай обнаружения его текста на стене храма пока остается единичным. Более того, иные граффити с подобными «официальными извещениями» той эпохи не известны. Поэтому приходится думать, что граффито переславского собора относится к числу уникальных.
По форме и содержанию надпись не похожа на известные летописные сообщения о гибели Андрея Боголюбского. На наш взгляд, ее ближайшим аналогом могут служить использовавшиеся с IV в. в восточнохристианском литургическом богослужении диптихи - двустворчатые складни, состоявшие из деревянных, металлических или навощенных дощечек, на которых записывались имена святых, умерших и живых людей для их поминовения в церкви во время проскомидии [5, с. 24-26]. Диптихи, как отмечает Р.Ф. Тафт, могли также фиксироваться на папирусах и в других формах [6, с. 44]. В Византии они имели большое социально-политическое значение, так как с их помощью осуществлялась соборная молитва за выдающихся личностей, предполагающая их поддержку церковью [6, с. 33-34]. Диптихи возглашались дьяконом одновременно с ходатай-ственными молитвами за живых и умерших или интерцессиями анафоры. Предполагаемый «заказчик» текста, воспроизведенного на стене пе-реславского собора, Всеволод Большое Гнездо мог познакомиться с византийской практикой
возглашения диптихов во время своего изгнания вместе с матерью и братьями в 1162 г. в Константинополь.
Но в эту же эпоху на Руси существовала и собственная традиция поминовения усопших, восходящая к Чину Торжества православия патриарха Мефодия (IX в.). В русское богослужение Чин был введен преподобным Феодосием Киево-Печерским во второй половине XI века. К нему были добавлены имена почивших князей, святителей и монахов для вечного поминания. Позже при его чтении возглашали и имена еретиков для анафемствования [7, с. 18-30].
Список поминаемых к концу XI в., по видимому, оформился в синодик-помянник, имевший вид хартии или кодекса, куда вписывались также имена монастырских и церковных вкладчиков. Следы бытования помянника и его литургического использования обнаруживаются в Лаврентьевской летописи, где в статье под 1108 г. зафиксировано распоряжение великого князя Святополка Изяславича о внесении в соборные синодики и поминания на службах по всем епископиям Киевской митрополии имени преподобного Феодосия Печерского [8, стлб. 238]. В известном Любецком синодике также прослеживаются поминальные записи черниговских князей XI-XШ веков [9]. Русский паломник, дьякон Троице-Сергиева монастыря Зосима, побывавший в начале XV в. в Иерусалиме, в своем рассказе об этом путешествии описывает, как он сам изготовил что-то похожее на синодик. Зосима упоминает, что купил «две хартии велице» и, написав на них имена русских князей, бояр и других знакомых ему православных христиан, отдал рукописи и полагающуюся сумму денег патриаршему священнику Варфоломею, чтобы тот поминал всех на воскресных и праздничных службах в храме Гроба Господня [10, с. 127]. Видимо, для Зосимы составление поминальных списков, открывавшихся поминаниями князей, было привычным делом, основывавшимся на старой традиции.
Исследователи средневековой литургической практики византийского мира отмечают, что на рубеже XI-XII вв. поминальные списки усопших, независимо от их прижизненного статуса, перестали возглашаться во всеуслышание, но во многих местах за архиерейской литургией их продолжали прочитывать вполголоса [6, с. 209; 11, с. 212-213]. В хранящемся в Ватиканской библиотеке славянском чиновнике XIII в. отмечается: «Диакону ту стое с десныя страны и поминает: рекше прочитает книгы: в нихже писана имена: прежде почивших царь и архиепископ, и всех вписанных в соборную церковь, и ту убо прочтет тихо. Святитель молится тихо» [12, с. 155].
Оформление текста граффито Спасо-Преображенского собора в два столбца, обведенных рамкой и разделенных вертикальной чертой, довольно явно отсылает наше воображение к диптиху или книжному развороту. Возможно, этот текст был скопирован не с грамоты («официального извещения»), а с кодекса соборного помянника, куда была внесена запись о поминании князя и анафемствовании его убийц для чтения ее на проскомидии. Но почему тогда этот текст был скопирован в виде граффито?
Если это текст, предназначавшийся для «вечного» поминания князя Андрея Боголюб-ского во время литургических служб в соборных храмах Владимиро-Суздальской епархии на протяжении длительного времени («пока свет стоит»), то он мог быть перенесен с пергамента на камень в целях сохранности. Возможно, первоначально расположенный на внутренней стене дьяконника, на хорах собора или под ними (в притворе) он зачитывался вполголоса, как и было положено, в определенный момент богослужения. При этом размер самого текста и его шрифта вполне соответствуют функции прочтения его одним человеком, перед глазами которого он мог находиться. Внутри храмовой абсиды граффито было защищено от атмосферных осадков и прочих возможных негативных воздействий, но, оказавшись во время одного из ремонтов собора на внешней стороне храма, подверглось частичному разрушению.
В том, что именно в переславском соборе могло уделяться особое внимание поминанию князя Андрея Юрьевича, нет ничего удивительного. Вероятно, храм, заложенный при Юрии Долгоруком, был закончен при его наследнике. Об этом свидетельствуют обрез стен здания на половине их высоты, что не встречается больше ни в одном памятнике архитектуры Владимиро-Суздальской Руси, и орнаментальное убранство барабана у основания главы, совпадающее в деталях с орнаментальными украшениями других храмов эпохи Андрея Боголюбского [13, с. 120; 14, с. 89-90]. Предполагается, что и фресковая роспись Спасо-Преображенского собора была выполнена в это же время [15, с. 42]. Таким образом, князь Андрей Юрьевич выступал в роли главного ктитора храма, и его имя в соборном поминании должно было следовать сразу же за именем его отца.
Несомненно, Андрей Боголюбский и его ближайшие преемники на протяжении большей части своей жизни были вкладчиками главного переславского храма и пригородных монастырей. С Андреем или с его младшим братом Всеволодом Большое Гнездо, вероятно, связано уникальное произведение западноевропейского
ювелирного искусства - армилла (наплечник) с изображением «Распятия Христова», которая в 60-х гг. XIX в. была обнаружена известным знатоком древнерусского искусства Г.Д. Филимоновым среди старого хлама, хранившегося в подвале одного из переславских монастырей [16, с. 21; 17, с. 118]3. М.Е. Родина, подвергая критике излишне прямолинейную попытку Г.Д. Филимонова связать армиллу с Андреем Боголюбским, считает, что она могла попасть во Владимиро-Суздальскую Русь, равно как и хранящаяся ныне в Лувре армилла «Воскресение Христово», и при Всеволоде Большое Гнездо, в качестве почетного дара императора Фридриха Барбароссы [18, с. 63-66]. При этом в составленном к выставке «Святая Русь» каталожном описании наплечника из Луврского собрания Ж. Дюран (Лувр) и М.Е. Родина (Вла-димиро-Суздальский музей-заповедник) указывают, что наплечники отличаются друг от друга по стилю своей декоративной отделки, и сделанные на них отверстия для крепления к дос-пеху не совсем совпадают, поэтому они могли принадлежать к разным парам армилл, подаренных Фридрихом Барбароссой разным людям (Андрею Боголюбскому и Всеволоду Большое Гнездо (?)) в разное время [19, с. 33]. Видимо, один из наплечников был вложен в какой-то из двух древнейших переславских монастырей (Никитский или Борисоглебский) его владельцем либо наследником такового - в качестве ценного дара на помин души.
С Андреем Боголюбским и/или его преемниками, вероятнее всего, связано и произведение прикладного искусства, известное как «потир Юрия Долгорукого» (ныне в Оружейной палате Московского Кремля), принадлежавшее пере-славскому Спасо-Преображенскому собору. Юрию Долгорукому этот сосуд приписывало местное предание, неоднократно повторенное в литературе. Одним из оснований для этого служило изображение на потире Георгия Победоносца -святого покровителя князя. Но А.В. Орешников, а позднее и Г.Н. Бочаров считали потир вкладом Андрея Боголюбского «в память об отце» [20, с. 337-345, 402; 21, с. 111-116]. Исследование И.А. Стерлиговой начала 1990-х гг. показало, что еще одним весьма вероятным вкладчиком потира мог быть Юрий Всеволодович - великий князь Владимирский, сын Всеволода Большое Гнездо и старший брат переславского удельного князя Ярослава Всеволодовича [22]. Стилистический анализ формы и декора потира, осуществленный на основе подбора многочисленных аналогий, позволил связать изготовление этого ювелирного изделия с Западной Европой первых десятилетий XIII века. Наиболее
вероятной датой его вклада в собор И.А. Стерлигова считает конец 1220-х гг., что представляется вполне обоснованным. С этим временем связаны значительные политические победы великого князя, чье вокняжение в предыдущем десятилетии происходило в противостоянии со старшим братом Константином и на фоне других крупных княжеских усобиц на Руси. В 1227 г. в Северо-Восточной Руси была создана единая епископия, к которой относились Владимир, Суздаль и Переславль, поднимавшая церковный авторитет столицы великого княжества и укреплявшая политические позиции Юрия [23, с. 415]. В 1228 г. глава обновленной епархии владыка Митрофан выступил посредником в примирении великого князя с младшим братом, переславским удельным князем Ярославом, и племянниками Василько, Всеволодом и Владимиром Константиновичами, замыслившими «противиться» Юрию Всеволодовичу. После того как «нелюбье» между родственниками было «исправлено», великий князь поддержал Ярослава Всеволодовича в борьбе за новгородский стол с Михаилом Черниговским [24, с. 90]. Возможно, символом примирения между братьями, предотвратившем новую усобицу, которая могла оказаться сопоставимой по масштабам с междоусобными конфликтами, случившимися после убийства Андрея Бого-любского и после смерти Всеволода Большое Гнездо, в которых также участвовали близкие родственники, стал вклад великого князя в пе-реславский Спасо-Преображенский собор -храм, построенный дедом и дядей Юрия и Ярослава. Не исключено также, что потир вложил и сам князь Ярослав в память о своем деде и в знак примирения со старшим братом Юрием и демонстрации своего ему подчинения как старшему в роду. Кстати, уточнить происхождение и дату изготовления или вклада «потира Юрия Долгорукого», возможно, помогло бы тщательное палеографическое изучение сохранившихся на его чаше греческих и славянских надписей.
Вклад ценного литургического сосуда должен был сопровождаться совершаемым с его использованием торжественным богослужением, во время которого звучали, в том числе, и поминания ближайших предков великого и удельного князей. Возможно, в контексте этой литургии было произнесено и особое поминание князя Андрея Боголюбского, а его текст именно тогда нанесен на стену храма. Обособленное поминание князя Андрея Юрьевича могло быть к тому времени уже традицией в связи с исключительностью его смерти, которая произошла не от болезни и не на поле боя, а в результате убийства.
Это поминание в свете произошедших событий, и особенно предотвращенной усобицы, приобретало особое значение. При внимательном прочтении надписи в ее тексте можно обнаружить мотив назидания, отличающий ее от обычных поминальных текстов, читавшихся во время проскомидии. В надписи подчеркивается, что князь «убиен быс» «своими паробкы», то есть слугами, прислужниками. Но число их, как точно заметили публикаторы граффито, не совпадает ни с летописным перечнем из трех имен (Петр Кучков зять, Анбал Ясын ключник и Яким Кучкович), ни с летописной же цифрой 20. С чем это связано, мы можем только предполагать. В граффито названо 12 или 13 имен (два слова, обозначавшие одного или двоих людей, в ней не читаются), что у людей того времени могло вызывать ассоциации с Тайной Вечерей, во время которой Христос объявил о том, что будет предан (Мф 26:21). Мотив Тайной Вечери, на которой было установлено таинство Евхаристии, звучал и в молитве, составленной Иоанном Златоустом, на литургии перед причащением, в то время как поминание и анафема произносились на той же церковной службе чуть раньше, во время проскомидии.
Публикаторы граффито заметили, что день убийства совпадал с Петровым днем - именинами одного из главных заговорщиков Петра Фраловича. С этим они связывают троекратное повторение имени «Петр» в списке убийц [1, с. 32]. Но, думается, можно предположить, что здесь был и скрытый намек на троекратное, в течение одной ночи, отречение от Христа одного из самых близких к нему апостолов. Предсказание этого события было также сделано во время Тайной Вечери (Мф 26: 69-75; Мк 14: 66-72; Лк 22: 55-62; Ин 18: 15-18, 25-27), упоминание о чем тоже содержится в литургии Иоанна Златоуста, во время которой и осуществлялось синодичное поминание князей. Возможно, так же как когда-то апостол Петр, отреклись от своего князя Петр Фралович, Петр Иванко-вич и Петрко Стырята (?). Таким образом, текст надписи переславского собора переводит убийство князя Андрея Боголюбского в масштаб евангельской драмы, служащей назиданием тем, кто замышляет предательство против своего сюзерена.
Если допустить, что рассматриваемый текст был создан пятьдесят лет спустя после событий убийства Андрея Юрьевича, то появляется иная возможность объяснения титулования его «великим князем», что в случае датировки граффито последней четвертью XII в. все-таки несколько настораживает. Еще А.А. Шахматов указывал на вероятное влияние Летописца Пе-
реяславля Суздальского, создававшегося при удельном дворе Ярослава Всеволодовича, на именование «великим князем» Всеволода Большое Гнездо в Лаврентьевской летописи, начиная с 1186 года [25, с. 532-533]. Юрий и Ярослав Всеволодовичи были заинтересованы в таком титуловании отца и дяди, что оправдывало претензии их рода на первенствующую роль в Северо-Восточной Руси. Возможно, что в граффито этот титул также нес еще и назидательную нагрузку - заговорщики покушались именно на «великого князя». В таком случае это назидание было адресовано удельным князьям -брату и племянникам великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича.
Предлагаемая нами гипотеза о более позднем (отстоящем на полвека от времени гибели Андрея Боголюбского) происхождении граффито также позволяет предположить, что составитель текста надписи принадлежал к окружению владимирского епископа Митрофана, при содействии которого состоялось примирение Юрия с Ярославом и князьями Константиновичами, или к кругу книжников, принимавших участие в создании Летописца Переяславля Суздальского. Но она же ставит под сомнение «историческую достоверность» списка убийц князя Андрея Боголюбского. В него в определенных политических и назидательных целях могли быть включены лица, не имевшие непосредственного отношения к Боголюбовской трагедии 1174 г., но участвовавшие в начавшейся после нее междоусобной войне на стороне противников Всеволода Большое Гнездо, как, например, уже упоминавшийся ростовский боярин Добрыня.
Таким образом, одной из главных проблем для дальнейшего исследования и использования в качестве исторического источника граффито переславского Спасо-Преображенского собора является определение жанра текста, который оно содержит. Что это: сообщение об убийстве князя Андрея Боголюбского, составленное по «горячим следам» недавно совершенного преступления, или церковное поминание довольно давно погибшего основоположника системы сильной великокняжеской власти в СевероВосточной Руси с элементами назидания, обращенного к его внучатым племянникам, или нечто совсем иное? С этой проблемой сопряжены и вопросы времени составления надписи, ее социально-политического и культурного контекста, взаимосвязей с другими источниками эпохи (летописями, богослужебными текстами, поминальными записями). Но ее решение не снимает еще одного важного вопроса - принадлежности самого камня с граффито первона-
чальному зданию Спасо-Преображенского собора. Если этот белокаменный блок происходит из другого сооружения (например, одной из построек ныне не существующего дворцового комплекса переславских удельных князей), то предложенные исследователями, в том числе и нами, интерпретации ее содержания и смысла нуждаются в коррекции. Все вышесказанное приводит нас к довольно пессимистичному выводу, что переславское граффито, являясь уникальным памятником средневековой русской эпиграфики, при отсутствии соответствующего источникового контекста имеет весьма ограниченную информационную ценность для исторической науки.
Примечания
1. Эта информация сообщена автору статьи О.И. Мазурок.
2. До сих пор, к сожалению, неизвестно, существовали ли на территории средневекового Переславля-Залесского другие каменные постройки кроме Спасо-Преображенского собора.
3. В настоящее время эта армилла находится в коллекции Германского национального музея в Нюрнберге.
Принятые сокращения
МАО — Московское археологическое общество.
ПЛСР — Полное собрание русских летописей.
ЧОИДР — Чтения в обществе истории и древностей российских при Московском университете.
Список литературы
1. Гиппиус А.А., Михеев С.М. Надпись об убийстве Андрея Боголюбского из Спасо-Преображенского собора в Переславле-Залесском // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2017. № 3(69). С. 31-32.
2. Воронин Н.Н. Раскопки в Переславле-Залесском // Материалы и исследования по археологии СССР. М. - Л., 1949. № 11. С. 193-202.
3. Воронин Н.Н. Переславль-Залесский. М.: Изд-во Академии архитектуры СССР, 1948. 56 с.
4. Суслова А.В., Славина Т.А. Владимир Суслов. Л.: Стройиздат, 1978. 88 с.
5. Голубинский Е.Е. История канонизации святых в Русской церкви // ЧОИДР. М., 1903. Кн. I.
6. Тафт Р.Ф. Диптихи / Пер. с англ. С. Голованова. Омск, 2012. 382 с.
7. Дергачев В.В. Вселенский синодик в Древней и Средневековой России // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2001. № 1(3). С. 18-30.
8. ПСРЛ. Л., 1926. Т. 1.
9. Зотов Р.В. О черниговских князьях по Любец-кому синодику и о Черниговском княжестве в Татарское время // Летопись занятий Археографической комиссии за 1882-1884 гг. СПб., 1892. С. 1-256.
10. Книга глаголемая ксенос, сиречь странник, списанный Зосимом диаконом о русском пути до
Граффито с поминанием князя Андрея Боголюбского
55
Царя града и отъ Царя града до Иерусалима // Книга хожений. Записки путешественников XI-XV веков. М.: Советская Россия, 1984. С. 120-136.
11. Красносельцев Н.Ф. Материалы для истории чинопоследования литургии св. Иоанна Златоуста. Казань, 1889. № 1. С. 200-245.
12. Красносельцев Н.Ф. Сведения о некоторых литургических рукописях Ватиканской библиотеки, с приложением исследований и текстов. Казань, 1885. 450 с.
13. Афанасьев К.Н. Построение архитектурной формы древнерусскими зодчими. М.: АН СССР, 1961. 269 с.
14. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси. М.: АН СССР, 1961. Т. 1. 588 с.
15. Масленицын С.И. Живопись Владимиро-Суздальской Руси. 1158-1238 годы. М.: Изобразительное искусство, 1998. 264 с.
16. Филимонов Г.Д. Древнейшие западные эмали в России, приписываемые св. Антонию Римлянину и Андрею Боголюбскому // Вестник общества древнерусского искусства при Московском публичном музее. М., 1874. С. 21-26.
17. Владимирские губернские ведомости. 1867. № 14. Часть неофициальная.
18. Родина М.Е. Наплечники Боголюбского или армиллы Барбароссы // Родина. 2008. № 35. С. 63-66.
19. Святая Русь: Каталог выставки. СПб., 2011. 310 с.
20. Орешников А.В. Заметка о потире Переяс-лавль-Залесского собора // Археологические известия и заметки, издаваемые МАО. 1897. № 11. С. 337345; № 12. С. 402.
21. Бочаров Г.Н. Художественный металл Древней Руси. М.: Наука, 1984. 319 с.
22. Стерлигова И.А. «Потир Юрия Долгорукого» из Оружейной палаты Московского Кремля // Декоративно-прикладное искусство. Материалы и исследования Гос. историко-культурного музея-заповедника «Московский Кремль». М., 1993. Вып. IX. С. 5-24.
23. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М.: Государственное издательство политической литературы, 1956. 475 с.
24. Горский А.А. Георгий (Юрий) Всеволодович // Православная энциклопедия. М., 2006. Т. 11. С. 88-97.
25. Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. 687 с.
COMMEMORATIVE GRAFFITO OF PRINCE ANDREI BOGOLYUBSKY ON THE ABSE OF THE TRANSFIGURATION CATHEDRAL IN PERESLAVL-ZALESSKY: PROBLEMS OF INTERPRETATION OF ORIGIN, MEANING AND PURPOSE OF THE TEXT
L.B. Sukina
The object of research in this article is the recently discovered and published graffito at the Transfiguration Cathedral in Pereslavl-Zalessky. Its text contains the remembrance of Prince Andrei Bogolyubsky and anathema to his murderers. The origin of the inscription, its meaning and purpose are not entirely obvious and need further understanding. The aim of this article is to use the methods of epigraphy and source study to identify the most significant problems that arise when interpreting the content of the inscription and to determine the prospects for its use as a historical source. The article also raises the question of a possible protograph of the text of graffito and suggests another hypothesis of the possible dating of the inscription and its connection with certain political events of the history of the formation of the Grand Duke's power in Northeast Russia under the heirs of Andrei Bogolyubsky.
Keywords: medieval Russia, epigraphy, graffito, historical source.
References
1. Gippius A.A., Miheev S.M. Nadpis' ob ubijstve Andreya Bogolyubskogo iz Spaso-Preobrazhenskogo sobora v Pereslavle-Zalesskom // Drevnyaya Rus'. Vo-prosy medievistiki. 2017. № 3(69). S. 31-32.
2. Voronin N.N. Raskopki v Pereslavle-Zalesskom // Materialy i issledovaniya po arheologii SSSR. M. - L., 1949. № 11. S. 193-202.
3. Voronin N.N. Pereslavl'-Zalesskij. M.: Izd-vo Akademii arhitektury SSSR, 1948. 56 s.
4. Suslova A.V., Slavina T.A. Vladimir Suslov. L.: Strojizdat, 1978. 88 s.
5. Golubinskij E.E. Istoriya kanonizacii svyatyh v Russkoj cerkvi // ChOIDR. M., 1903. Kn. I.
6. Taft R.F. Diptihi / Per. s angl. S. Golovanova. Omsk, 2012. 382 s.
7. Dergachev V.V. Vselenskij sinodik v Drevnej i Srednevekovoj Rossii // Drevnyaya Rus'. Voprosy medievistiki. 2001. № 1(3). S. 18-30.
8. PSRL. L., 1926. T. 1.
9. Zotov R.V. O chemigovskih knyaz'yah po Lyu-beckomu sinodiku i o Chemigovskom knyazhestve v Tatarskoe vremya // Letopis' zanyatij Arheograficheskoj komissii za 1882-1884 gg. SPb., 1892. S. 1-256.
10. Kniga glagolemaya ksenos, sirech' strannik, spi-sannyj Zosimom diakonom o russkom puti do Carya grada i ot" Carya grada do Ierusalima // Kniga hozhenij. Zapiski puteshestvennikov XI-XV vekov. M.: Sovets-kaya Rossiya, 1984. S. 120-136.
11. Krasnosel'cev N.F. Materialy dlya istorii chino-posledovaniya liturgii sv. Ioanna Zlatousta. Kazan', 1889. № 1. S. 200-245.
12. Krasnosel'cev N.F. Svedeniya o nekotoryh litur-gicheskih rukopisyah Vatikanskoj biblioteki, s prilozhe-niem issledovanij i tekstov. Kazan', 1885. 450 s.
13. Afanas'ev K.N. Postroenie arhitekturnoj formy drevnerusskimi zodchimi. M.: AN SSSR, 1961. 269 s.
14. Voronin N.N. Zodchestvo Severo-Vostochnoj Rusi. M.: AN SSSR, 1961. T. 1. 588 s.
15. Maslenicyn S.I. Zhivopis' Vladimiro-Suzdal'skoj Rusi. 1158-1238 gody. M.: Izobrazitel'noe iskusstvo, 1998. 264 s.
16. Filimonov G.D. Drevnejshie zapadnye ehmali V Rossii, pripisyvaemye sv. Antoniyu Rimlyaninu i Ап-dreyu Bogolyubskomu // Vestnik obshchestva drevne-russkogo iskusstva pri Moskovskom риЬНскпот muzee. М., 1874. S. 21-26.
17. Vladimirskie gubernskie vedomosti. 1867. № 14. Chast' neoficial'naya.
18. Rodina М.Е. Naplechniki Bogolyubskogo Ш а^ шШУ Barbarossy // Rodma. 2008. № 35. S. 63-66.
19. Svyataya Rus': Katalog vystavkl. SPb., 2011. 310 s.
20. Oreshnikov A.V. Zametka о ройге Pereyaslavl'-Zalesskogo sobora // Arheologicheskie izvestiya 1 za-metkl, lzdavaemye МАО. 1897. № 11. S. 337-345; № 12. S. 402.
21. Bocharov G.N. Hudozhestvennyj metaП Drevnej Rusi. М.: Nauka, 1984. 319 s.
22. Sterligova !А. «Potir Yuriya Dolgorukogo» iz Oruzhejnoj palaty Moskovskogo Кгет^а // Dekorativ-no-prikladnoe iskusstvo. Materialy i issledovaniya Gos. istoriko-kul'turnogo muzeya-zapovednika «Moskovskij КгетГ». М., 1993. Vyp. IX. S. 5-24.
23. ТШотию' M.N. Drevnerusskie goroda. М.: Gosu-darstvennoe izdatel'stvo politicheskoj literatury, 1956. 475 s.
24. Gorskij А.А. Georglj (Yurlj) Vsevolodovlch // Рт-voslavnaya ehnciklopediya. М., 2006. Т. 11. S. 88-97.
25. Shahmatov А.А. Razyskaniya о drevnejshih russkih letopisnyh svodah. SPb., 1908. 687 s.
