CC BY
66
6. Камінський С. А. Історія Речі Посполитої як історія багатьох народів, 1505 - 1795. Громадяни, їхня держава, суспільство, культура. — К.: Наш час, 2011. — 263 с.
7. Сиповская Н. В. Фарфор в России XVIII века. — М.: Пинакотека, 2008. — 392 с.
8. Тищенко О. Тищенко О.Р. Історія декоративно-прикладного мистецтва України (ХШ-ХУШ ст.) : навч. посіб. для вузів мистецтва та культури. — К.: Либідь, 1992.
— 191 с.
9. Чміль Л. В. Ужиткова кераміка XVII ст. з розкопок Вознесенського жіночого монастиря у Києві // Лаврський альманах. Києво-Печерська Лавра в контексті української історії та культури: Збірник наукових праць. — К., 2007. Вип. 17. — С. 164 -170.
10. Шероцкий К. Очерки по истории декоративного искусства Украины. Художественное убранство дома в прошлом и настоящем. — К.: Тип. С. В. Кульженко, 1914. — 141 с.
11. Школьна О. В. Фарфор-фаянс України ХХ століття: інфраструктура галузі, пром. та екон. політика, орг.-творчі процеси. — К.: Інтертехнологія, 2011. — 400 с.
12. Яковенко Н. Дзеркала ідентичності. Дослідження з історії уявлень та ідей в Україні XVI - початку XVIII століття. — К.: Laurus, 2012. — 472 с.
13. Яковенко Н. Нарис історії України з найдавніших часів до кінця XVIII ст. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http: //hi story. franko. lviv.ua/PDF%20F inal/J akovenko .pdf. (дата обращения:
28.08.2013).
14. Яременко М. Насолоди освічених в Україні XVIII століття (про культуру вживання церковною елітою чаю, кави та вина) // Київська академія. 2012. Вип. 10. — С. 117 -184.
В. Н. Константинова ГОРОДСКАЯ И СЕЛЬСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТИ ПРИАЗОВЬЯ: УСТНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
Наряду с региональными идентичностями имеет смысл обратить особое внимание на другие идентичности, исторически формировавшиеся и трансформировавшиеся в контексте урбанизационных процессов. В первую очередь речь идет именно об идентичностях городской и сельской. Для их изучения немалый интерес представляет Северное Приазовье как регион Украины.
С точки зрения урбанизационных процессов Северное Приазовье было и остается регионом весьма специфическим. Достаточно вспомнить, что фактически не имея в последней четверти XVIII в. устоявшихся традиций городского образа жизни (в отличие от, скажем, центральных регионов Российской империи и СССР, давних «городских традиций»), он уже в середине XIX в. превратился в мощный урбанизированный край, причем именно на его городах были «завязаны» и торговля, и сельское хозяйство, и промышленность зна-
чительно более широкого региона, чем именно Северное Приазовье. Приазовские города стали своеобразными «воротами» в мир, имея масштабную экспортно-импортную торговлю, в первую очередь торговлю зерном и тем самым создавая благоприятные предпосылки для развития в крае буржуазных отношений еще до отмены крепостного права и других либеральных реформ 1860-70-х гг. Специфичности городам края добавлял и их чрезвычайно пестрый этнический состав, прочная основа которого была заложена еще характером действий имперского российского правительства по заселению «Дикой Степи» (симптоматично, что недавно, в конце 2008 года, город Северного Приазовья — Мелитополь — был назван Советом Европы как образцовый в плане мирного сосуществования представителей более 100 национальностей). Целый ряд специфических черт имело развитие социальной структуры, культуры городов Северного Приазовья. Причем речь идет как о временах Российской империи, так и о 20-30 -х годах ХХ века.
Для изучения городской и сельской идентичностей региона одних письменных источников явно не достаточно: назрела необходимость в расширении актуализированной источниковой базы за счет, в частности, введения в научный оборот материалов устной истории, свидетельств старожилов края. Именно этот комплекс источников может репре-зентовать восприятие населением урбанизационных процессов, помочь увидеть образы городов и горожан, сел и их жителей.
На выявление указанного нарратива, на исследования устной истории были направлены организованные мною экспедиции в рамках проектов «Феномен восприятия урбани-зационных процессов в крестьянской традиции (на материалах полевых экспедиций по селам Южной Украины)», «Свои среди чужих, чужие среди своих?»: Восприятие горожанами Северного Приазовья крестьян-переселенцев и место последних в социальной структуре городов края первой трети ХХ века (проект историко-археографических экспедиций)», «Образы городов Юга глазами украинского населения: специфика восприятия украинцами «неукраинского городского пространства»».
Изложение методологии и некоторых результатов одного из этих исследований и является целью этой статьи.
Не смотря на свою значимость и специфичность, история Северного Приазовья в целом и его городская история в частности до недавнего времени оставались на обочине научных исследований. Лишь в последнее время соответствующая проблематика стала активно изучаться. В частности, появился ряд изданий, посвященных истории города Бердянска [1; 3; 4; 8; 15; 18].
При этом наряду с документальными источниками по истории городов региона и Приазовья в целом, в научный оборот все активнее вводятся нарративные источники [2], устноисторические [7; 10; 12; 13].
Расширение источниковой базы по истории урбанизационных процессов в регионе, дальнейшее изучение городской и сельской идентичности были составляющими цели проекта ««Свои среди чужих, чужие среди своих?»: восприятие горожанами Северного Приазовья крестьян-переселенцев и место последних в социальной структуре городов края первой трети ХХ века (материалы историко-археографических экспедиций)».
При определении круга респондентов было решено, что будут опрошены две категории нынешних горожан:
1). Те, кто родились в городах Северного Приазовья;
2). Те, кто в детстве или юношестве переехали из села в один из северноприазовских городов.
Это должно было дать возможность всесторонне исследовать проблемы восприятия различными по происхождению группами городского населения места крестьян в социальных трансформациях городов Северного Приазовья.
Итак, должны были опрашиваться респонденты, которые старше 80 лет, родились или обязательно провели годы детства и юности в городах Северного Приазовья. При этом при опросе следовало сосредоточиться на событиях и воспоминаниях, относящихся к периоду до середины 1930-х годов, то есть включая период Голодомора, который существенно изменил и восприятие города крестьянами, и восприятие горожанами Северного Приазовья крестьян-переселенцев.
Акцент был сделан на мини-экспедициях, проводимых студентами и магистрантами преимущественно в тех городах, откуда они родом, а значит, где их принимают за «своих». Это должно способствовать преодолению психологического барьера между интервьюером и респондентом.
Предполагалось, что тексты-транскрипции источников устной истории будут систематизированы по географическому принципу, в зависимости от места проживания респондентов, так, чтобы читатель мог осуществить воображаемое путешествие Северным Приазовьем, постепенно продвигаясь из города в город с востока на запад.
При обработке собранных устных источников были взяты за основу рекомендации, выработаны в результате обсуждения и апробации проекта «Правил издания источников устной истории» [14]. Правда, с учетом модификаций, внесенных мной при реализации проекта «Феномен восприятия урбанизационных процессов в крестьянской традиции ...».
В ходе реализации проекта было записано устноисторическое интервью с 121 старожилом, представляющих все города Северного Приазовья.
Относительно восприятия горожанами Северного Приазовья крестьян-переселенцев и места последних в социальной структуре городов края первой трети ХХ века, нужно четко понимать, что в рамках одной статьи невозможно их ни «всеобъемлюще» проанализировать, ни тем более проиллюстрировать всеми выявленными в интервью примерами. Поэтому лучший путь — археографические издания материалов экспедиций, которые дадут возможность каждому исследователю увидеть в них то, что его больше интересует. Часть интересных в контексте заявленной проблематики интервью сейчас готовится к публикации.
Поэтому ниже приведу лишь некоторые наблюдения, касающиеся интересной нам тематики (причем это будет сделано в сопоставлении с материалами экспедиций, которые проводились в сельской местности Северного Приазовья).
Первая треть ХХ в. отмечалась коренными изменениями не во всех сферах жизни городов Северного Приазовья (как и в целом страны, в состав которой входил этот подреги-она). Потрясения времен Первой мировой войны, освободительной борьбы, голодомора 1920 - 1921 годов, новой экономической политики, индустриализации, коллективизации, Голодомора 1932 - 1933 годов напрямую влияли и на направления, и на характер, и на темпы урбанизационных процессов в крае. Они во многом оказались определяющими при формировании состава горожан, напрямую отразились на темпах пополнения городского населения за счет переселенцев из сельской местности. Все это очень четко отразилось в записанных интервью.
Нет ничего удивительного в том, что среди опрошенных старожилов большинство родились в деревне, и только потом, в годы детства или юношества, переселились в города. Коренные же, потомственные, горожане составляют весьма небольшой процент опрошенных. Здесь сказалась и динамика изменений численности городского населения в указанный период.
При этом не стоит переоценивать уровень мобильности населения Северного Приазовья первой трети ХХ в. Если большая часть старожилов, опрошенных в сельской местности, категорически заявила, что в годы детства и юношества ни разу не посетила даже ближайшего к их населенному пункту города, среди опрошенных старожилов-горожан лишь считанные единицы сообщили, что переселились в годы детства или юношества в Северное Приазовье из городов, находящихся за пределами этого подрегиона.
Что же касается опрошенных переселенцев в города, то чаще всего причиной выезда из села назывались поиск работы, материальное положение или голод. Как правило, в та-
ких случаях респонденты переселялись в города с другими членами их семей. В ряде случаев в город перебирался на заработки сначала глава семьи, а уже позже, обосновавшись, перевозил на новое место своих родных. Достаточно распространенной была практика, когда крестьяне оставляли своих детей на квартирах у своих родственников-горожан. Еще одним каналом мобильности, довольно часто упоминаемым респондентами, было переселение юношей и девушек в город с целью обучения, после чего многие не возвращался домой, найдя работу и обосновавшись в городе.
Весьма показательно, что даже, несмотря на то, что среди городского населения был весьма велик процент «вчерашних» крестьян, абсолютное большинство старожилов подре-гиона, опрошенных в сельской местности, отмечали существенную разницу между горожанами и крестьянами. Чаще всего речь идет о различиях во внешнем виде, одежде. Причем старожилы вспоминают и то, что такие различия подчеркивали и сами горожане:
«Но у нас не было такой одежды как в городе, и с нас все смеялись, мы идем, а они смеются. Говорят, что «Колхозники идут!» Вот так нас принимали в городе».
Отмечаются различия в уровне образованности, «культурности», «цивилизованности» крестьян и горожан, причем в ряде интервью «темные», «забитые» крестьяне противопоставляются образованным, культурным горожанам:
«Город более развитый, чем село; село — село, село — темнота, больше ничего, кроме собаки и коровы больше ничего не бачили. А там и трамвай, и тролейбусы, и вобще народ более интеллигентный»;
«Что я могу сказать, как дикарка я была там»;
«Там люди были какие-то — такие прогрессивные, умнее, а наши люди забитые»;
«Люди какие-то или культурны. Мы как придем в город, кричим, громко говорим, а они на нас смотрят и смеются. Смешно им от нас. А нам ничего. Немного замолчим, затем опять ржем. А так люди как люди. Ну, культурные»;
«В селе и люди не такие. Все довбуться и довбуться в земле. Руки потресканы, морды черные. А в городе все культурные. Не женщины, а дамочки »;
«Люди были сельские забитые ж, а городские... А как бы ни было, а видно издалека, даже по походке видно, что колхозник или городской»;
«Они культурнее жили, чем крестьяне. Смотрели, любовались...».
«Горожане — жители это городские. Очень, очень, очень высоко, очень недосягаемы»;
«В городе люди вроде культурны, более связанные с культурным развитием»;
«Они много более просвещеные, болеет они аккуратно ходили, то ... [...]. Они болеетразви-ты были дети, чем мы здесь»;
«Тогда относились горожане очень хорошо к сельским. На базар приеду — нас приветствовали всегда, и место уступали»;
«Никто меня ни тронул, ни пурнул, давали дорогу, провожали, видели, что приехал глупый теленок из села».
Впрочем, у крестьян был и другой опыт, а значит, высказывалось и противоположное мнение:
«Как ехали, ну и стоят, стоят говорят, а мы сами с собой говорим, а какая-то идет женщина и... отступися, мол, она пройдет здесь. «Да проходите, что Вам негде пройти?» «Фу еще, дура колхозная. Здесь мне будешь говорить, что и как мне ходить». Вот такое было в общении с крестьянами, ни за что не считали».
«Ну культура ... С какой стороны брать. Сельские люди более совестливые, более вежливые от городских. Те нахалы, бессовестные, он тебе не встанет никогда, чтобы ты села. В селе этого нет, здесь люди более внимательны друг к другу [...]. У нас люди культурные более в селе, чем там. Ранее было Боже сохрани, чтоб там заругався — это стыдно, неудобно от людей».
Вместе с тем ряд сельских респондентов говорили о трудолюбии как о отличительной черте крестьян. При этом эта добродетель жителей сел противопоставляется «уркаган-ству» горожан, непривыкших к тяжелому труду:
«Я не знаю сама, но розговор такой слышала: «О, — говорят, — приехал уже урка это Юзовский там». Кто приедет в гости к родственникам — да «урка» [...]. Это бандит. Ур-каган. Это теперь же, а тогда называли же уркагана. Вот, значит, они по карманах лазают, там где-то что-то воруют в магазине, и ... Ну так как им нечего делать, то они находят себе, конешно, работу. Ну только она отличается от нашей, как небо от земли ... От сельской работы, я имею в виду. Так, конешно, не такие как наши дети они. Мы с детства, самого детства к работе приучены, потому что нам нужно было все делать [...]. Мы с самого детства на току, уже мы подметали, уже мы там что-то делали, перебрасывали зерно там, сушили ... А горожане этого они ничего не знают. Они лето и зиму гуляют».
Едва ли не все опрошенные горожане и крестьяне обратили внимание на различия в языке городского и сельского населения времен их детства и юношества. Крестьянам бросалось в глаза то, что в городах Северного Приазовья абсолютно доминировал русский язык («они говорили по-городскому, а мы на украинском»). Причем крестьяне, перебравшись в города, впоследствии «набирались» тамошнего языкового колорита:
«Я когда приехал в город, разговаривал на украинском языке, тяжеловато было общаться, так как в городе разговаривали на русском. А когда приезжал домой, уже разговаривал на русском, то все говорили что “вот, мол, обрусел”».
Зато горожане одной из отличительных черт крестьян называли их общения на украинском языке или «суржике». Вместе с тем, следует отметить, что языковые различия горожан отмечались жителями не только украинских, но и болгарских, греческих и других сел, заселенных преимущественно представителями национальных меньшинств.
Многие из крестьян заметили большую раскованность, «смелость», и в то же время «закрытость» горожан:
«Они смелее как-то были, что ли, какие-то они вот такие были, ну не знаю, больше приспособленные к городской жизни. Мы среди людей как-то вот терялись. Нам привычнее было жить все-таки в селе. Где всех знаешь, все о всех известно. [...] Они в городе какие-то не такие: раскрепощенные, что ли, смелые люди»;
«Мы совершено отличалися от тех людей, которые жили тут, в городе. Они были более такие, как сказать, раскованные, или как сказать... А мы были такие стеснительные люди»;
«Ну то, что меня удивляло, что это так много людей и что они идут и не здороваются. Это мы в селе каждый друг друга знаем. Но даже хотя я и не знаю, я обязательно должна поздороваться с человеком. А там же все идут и никто не здоровается, нигде ничего, проходят»;
«Мы идем, с каждым здраствуемся, как в селе привыкли, а там на нас смотрят, знаете, как на глупых [смеется]»;
«И что меня поразило, все не ходят, а бегают. Все спешат, спешат. У нас в селе не так. Брат с меня долго смеялся. У нас в селе принято: знаешь ли ты человека или нет, а здравствуйте. Я в городе со всеми здоровался, а они смеются и здороваются. Брат мне говорит, что только в деревне так здороваются, а в городе не принято. Это меня поражало. Ну или трудно же поздоровкаться, что в этом плохого? Так, видишь, не принято!».
Симптоматично, что осознание таких существенных отличий от горожан обусловливало противоположные настроения крестьян к жителям городов. Часть респондентов признались, что чувствовали некий комплекс неполноценности, а потому завидовали горожанам, обижались на них или просто недолюбливали их. Другая часть опрошенных наоборот подчеркивала преимущества крестьян перед горожанами, так же как и преимущества сельского образа жизни над городским. Наконец, ряд респондентов, воспринимая село и город как два «противоположных» или «параллельных» мира, не считали возможным сформулировать свои ощущения по поводу отличий от горожан, отвечали:
«Жили да и все. Одни в городе, а другие в селе».
Симптоматично, что только несколько респондентов-крестьян ответили, что не замечали в детстве и юношестве никакой разницы между горожанами и крестьянами.
Зато значительно большее количество подобных ответов бывших крестьян, которые в детстве или юношестве перебрались в города на постоянное место жительства.
На вопрос «Чувствовали ли Вы после переезда, что чем-то отличались от городских?» Достаточно типичны следующие ответы:
«Ну, я как-то этого не чувствовала. Я хорошо училась, я не чувствовала разницы»;
«Знать я знала, но никто не говорил, что это я городская или там такая. Все там было ровно, хорашо и всех понимала».
Вместе с тем, довольно типичным был такой взгляд переселенцев:
«В городе было гораздо лучше, чем в селе. Лучше было. И жизнь была лучше, легче. А крестьяне вообще были заброшенные, вот ...».
Ряд бывших крестьян помнит, что после переселения осознавали свое отличие от горожан, так же как и горожане понимали это различие:
«И по образованию и по грамотности мы немного отставали от них. Они говорили: «Мы городские, а вы сельские». [...]. И по развитию он считал, что если он живет в городе, то он лучше всех».
При этом и некоторые бывшие крестьяне при сравнении горожан и крестьян отдавали предпочтение последним:
«Мне кажется, шораньше люди в селах были добрее, чем в городе».
Вместе с тем, большинство переселенцев в города утверждают, что понемногу стали считать себя «настоящими» горожанами, а другие горожане быстро приняли их за «своих». Для этого приходилось перенимать и городские обычаи и язык:
«В селе на украинском говорили; это я сейчас привык к городу, а тут на русском, как в селе
— так я на украинском».
«Они говорили на русском языке и поэтому это для нас было как-то непривычно, что ли. Но со временем мы выучили русский язык и научились вести себя так как городские жители. Не то чтобы мы под них подстраивались, но мы перешли на их способ жизни, и это сделало нас такими же как и они».
Тогда как для одних «новоиспеченных» горожан процесс адоптации к новым условиям прошел безболезненно, другие респонденты рассказали, что сначала очень горевали и плакали за селом, откуда они переехали в город. По оценке же крестьян, их бывшие односельчане существенно изменялись, перебравшись в города
«Как приехали до родственников, к отцу, вели себя нормально. Ну токо шо он вроде выше на такую ступень чем мы, колхозники. Ну они нас называли «колхозники» и все, рабочие».
С другой стороны, «коренные» горожане также отмечали целый ряд тех же различий между жителями городов и сел, о которых говорили крестьяне. Типичный ответ:
«Мы были более такие развитые, они немножко такие забитые. В разговоре вообще невозможно было что-то понять».
Очень важно, что крестьяне, за одинокими исключениями, не судили своих односельчан, которые перебрались на постоянное место жительства в города, а во многих случаях и поддерживали с ними отношения. Со своей стороны, те горожане, которые были выходцами из сел, вспоминают, что и сами время от времени посещали свою «малую ро-
дину», иногда принимали в гости своих односельчан, и в ряде случаев переписывались с ними. Показательно, что выходцы из одного села не теряли друг друга из виду, и перебравшись в город, они продолжали общаться, помогать друг другу. В ряде случаев те, кто перебрался в город раньше, помогали пройти этот же путь и своим односельчанам.
Еще раз должна подчеркнуть, что это — лишь некоторые из наблюдений, которые можно сделать при ознакомлении с весьма информативными материалами интервью, проведенных со старожилами Северного Приазовья. Поэтому надеюсь, что эта статья выполнит свою основную задачу — пробудит интерес к материалам устноисторических экспедиций, и, возможно, к проведению таких экспедиций в дальнейшем.
Наконец, чтобы предупредить возможные ошибочные интерпретации интервью, должна напомнить довольно банальное предостережение: спецификой устноисторических свидетельств является то, что они напрямую зависят от свойств человеческой памяти. И еще одно предостережение: не следует отождествлять прочитанное в текстах — транскрипциях с объективной истиной, «исторической правдой». Устная история по своей природе во многом индивидуальная, субъективная и часто отражает не реальную действительность, а ее восприятие (упоминания) респондентом.
Таким образом, в результате проведения экспедиций и обработки их результатов были сформулированы следующие принципиальные положения:
• Урбанизационные процессы были одной из знаковых характеристик истории Северного Приазовья начиная с последней четверти XVIII века.
• Сельский элемент играл заметную роль в процессе городской колонизации региона.
• На ход урбанизации в определенной мере влиял характер восприятия новых населенных пунктов традиционным сельским населением Приазовья.
• Формирование «городского образа жизни» претерпело значительное влияние со стороны жизни сельского населения края.
• Категории «Свой» — «Чужой» были одними из определяющих в восприятии крестьянским населением края горожан.
• Города со времен своего появления играли роль форпостов унификаторской и цен-трализаторской политики в регионе, что стало одной из причин неоднозначного отношения местного крестьянского населения к городскому образу жизни.
Материалы проведенных устноисторических экспедиций дают возможность словно увидеть глазами жителей Северного Приазовья первой половины ХХ в. урбанизационные процессы этого периода, сделать ряд наблюдений относительно того, насколько глубоко в сознании городских жителей региона укоренились мифы и стереотипы относительно кре-стьян-переселенцев и vice versa.
Практическое значение работы заключается, между прочим, в том, что ее итоги стали важной составляющей источниковой базы исследований по региональной истории; сохранен для дальнейшей обработки массив источников, носителей которого, старожилов населенных пунктов края, с каждым годом остается все меньше.
Список источников и литературы
1. Бастрыга И., Лыман И. Начала истории Бердянска. — Запорожье: б.и., 2002. — 132 с.
2. Баханов К. А., Лыман И. И. Бердянск в дневниках титулярного советника В. К. Крыжановского // Крыжановский В. К. Дневники. — Запорожье: Просвіта, 2002. — 218 с., ил.
3. Бердянська чоловіча гімназія (1901 - 1919 роки) / Упорядники: І.І. Лиман,
В.М. Константінова // Матеріали з історії Бердянського державного педагогічного університету. Том ІІ. — К.: «Освіта України», 2007. — 631 с.
4. Бердянська чоловіча гімназія (остання третина ХІХ століття) / Упорядники: В. М. Константінова, І. І. Лиман // Матеріали з історії Бердянського державного педагогічного університету. Том І. — К.: «Освіта України», 2006. — 528 с.
5. «Бердянський літописець» Василь Крижанівський // Упорядники: І.І. Лиман,
В. М. Константінова. — Бердянськ — Київ — Едмонтон: РА «Тандем - У», 2007. — 300 с.
6. Константінова В. М. «Свої - чужі?»: взаємні міфи та стереотипи в свідомості українського та польського населення Північного Приазов’я (за матеріалами історико-археографічних експедицій) // Mity i stereotypy w dziejach Polski i Ukrainy w XIX i XX wieku / red. Andrzej Czyzewski, Rafal Stobiecki, Tomasz Toborek, Leonid Zaszkilniak. — Warszawa - Lodz, 2012. — S. 171 - 180.
7. Константинова В. Н. Северное Приазовье: исследование устной истории как составляющая исторической урбанистики // Вестник Таганрогского государственного педагогического института. Гуманитарные науки. — Таганрог: Изд. центр Таганрог. гос. пед. ин-та, 2009. № 2. — С. 362 - 367.
8. «Кращий порт Азовського моря». Літопис історії Бердянська очима кореспондентів «Одеського Вісника» (1861 - 1875 рр.) // Упорядники: І. І. Лиман, В. М. Константінова. — Бердянськ - Таганрог: РА «Тандем - У», 2007. — 402 с.
9. Лиман І. І. Австралійське видання єврейських наративів Північного Приазов’я // Музейний вісник. — № 11/2. — Запоріжжя, 2011. — С. 106 - 108.
10. Лиман І. І. Усноісторичне дослідження трансформації релігійності населення Північного Приазов’я // Покликання. Збірник праць на пошану професора о. Юрія Мицика / Редкол. П. Сохань, А. Бойко, В. Брехуненко та ін. — К., 2009. — С. 514 - 524.
11. Лыман И.И. Бердянск и Таганрог в австралийском издании воспоминаний Рафаила и Елены Кабо // Вестник Таганрогского государственного педагогического института. Гуманитарные науки. — Таганрог: Изд-во Таганрог. гос. пед. ин-та, 2011. № 2. — С. 37 - 40.
12. Лыман И. И. Организация устноисторических экспедиций с целью изучения конфессиональной жизни Южной Украины // Сравнительное изучение религиозных традиций: Россия, Восточная Европа, постсоветское пространство: сб. авторских программ и материалов учебных курсов / сост. К.Г. Кацадзе, И.Н. Кодина. — Иваново: Иван. гос. ун-т, 2010. — С. 307 - 319.
13. Лыман И. И. Устноисторическое исследование духовной истории Северного Приазовья // Вестник Таганрогского государственного педагогического института. Гуманитарные науки. — Таганрог: Изд. центр Таганрог. гос. пед. ин-та, 2009. № 2. — С. 367 - 372.
14. Методичні рекомендації до видання джерел усної історії // Усна історія Степової України / Запорізький край. — Запоріжжя: АА Тандем, 2008. — Т. 1. — С. LV - LXV.
15. «Повітова столиця». Літопис історії Бердянська очима кореспондентів «Одеського Вісника» (1876 - 1893 рр.) // Упорядники: І. І. Лиман, В. М. Константінова. — Бердянськ -Невинномиськ: РА «Тандем - У», 2007. — 380 с.
16. Селяни і місто: феномен сприйняття урбанізаційних процесів у селянській традиції (матеріали історико-археографічних експедицій Північним Приазов’ям) / Упорядник В. М. Константінова. — К., 2012. — 416 с.
17. Трансформації релігійності в умовах полікультурного регіону (матеріали археографічних експедицій Північним Приазов’ям) / Упорядник І.І. Лиман. — Запоріжжя: АА Тандем, 2011. — 360 с.
18. Чоп В. М., Лиман І. І. «Вольный Бердянск»: місто в період анархістського соціального експерименту (1918 - 1921 роки). — Запоріжжя: РА «Тандем - У», 2007. — 478 с.
19. «Юне місто». Літопис історії Бердянська очима кореспондентів «Одеського Вісника» (1827 - 1860 рр.) // Упорядники: І.І. Лиман, А.М. Піменов. — Бердянськ - Ростов-на-Дону: РА «Тандем - У», 2007. — 358 с.
20. Lyman I., Konstantinova V. Organizing and conducting oral historical expeditions as an innovation in education (experience of Berdyansk state pedagogical university) // The fifth international conference “Education and innovation”. Gori state teaching university, Georgia. — GORI, 2012. — Р. 39 - 43.
И. И. Лыман АНТИ-«ГОРОД-НЕВЕСТ»?:
ОБРАЗ ЗАПОРОЖЬЯ КАК «КАЗАЧЬЕГО МУЖСКОГО СОЮЗА»,
ИЛИ «НА ЗАПОРОЖСКУЮ СЕЧЬ ЖЕНЩИН НЕ ПУСКАЛИ»
В формировании стереотипов восприятия городов, регионов, стран немаловажную роль играет историческая традиция, которая, в свою очередь, базируется отнюдь не исключительно на «реальной конкретно-исторической основе». Будучи в Иванове, мне неоднократно приходилось слышать о нём как о «городе невест» и о том, что нынешняя демографическая ситуация уже довольно давно этому образу не соответствует. Как представителю Запорожского края и исследователю, в том числе и истории запорожского казачества, мне тогда пришла мысль: а ведь образ Иваново является прямо противоположным образу Запорожья казачьих времен, который, с некоторыми корреляциями, эксплуатируется и доныне! Обращение к проблеме региональных идентичностей, дает прекрасную возможность для дальнейших размышлений о характере соотношения исторических реалий и мифов, о механизмах формирования последних, о специфике влияния на образы определенных территорий реальных фактов, событий, процессов и тенденций, имевших место в прошлом, их
