CC BY
71
В. С. Никоненко
горькая истина. философско-исторический пессимизм а. и. герцена
Герцена, как правило, рассматривают в связи с развитием философии в России. И действительно, Герцен — русский мыслитель. Но, в отличие от многих других представителей русской философии, Герцен, как философ, принадлежит и России, и Западу. Герцен в своем творчестве совершенно не замыкался на России. После эмиграции из России он очень скоро сошелся с европейскими мыслителями просветительского и гегельянского направлений, включился в европейские общественные и политические движения. По крайней мере, у Герцена мы видим широкое общение с европейскими деятелями различных направлений, его глубоко волнуют проблемы Европы, он русскую жизнь рассматривает в рамках общеисторического процесса, в центре которого находится европейская история. Примечательно, что Герцен с самого начала печатает свои сочинения в европейских журналах; в связи с этим интересен факт запрещения к продаже сорокатысячного тиража французского журнала «Уок ёи Реир1е», из-за того, что в нем была напечатана одна из статей цикла «С того берега». Содержание статей Герцена часто вызывало острую полемику среди европейской общественности.
Универсальный стиль мышления Герцена особенно ярко проявился в связи с рассмотрением им философии истории. К философии истории Герцен идет от политики. В середине XIX в. в Европе происходит ожесточенная политическая борьба, в основе которой находились социальные вопросы. После победы над господствующими сословиями буржуазия установила диктатуру, и это все воспринималось многими как историческая катастрофа. Прежде всего, в политическом сознании были поруганы традиционные идеалы европейской интеллигенции. Политический кризис сопровождался в сознании передовой интеллигенции, к которой принадлежал и Герцен, определенным упадком духовности, смятением и душевным страданием, состоянием отчаяния и пессимизма. К чести Герцена надо сказать, что состояние политического отчаяния овладело им ненадолго, а решение пришло вследствие перехода от политики к социальности. В мышлении это выразилось в переходе от политических идеалов к разработке философии истории, от слепой веры в истинность прекрасных теорий к философской и исторической критике их. Наиболее полно эта работа была проведена именно в цикле статей «С того берега», который Герцен создает в 1850-1855 гг. В тео-
114
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2012. Том 13. Выпуск 3
ретическом и методологическом отношении, с одной стороны, эти статьи продолжили взгляды Герцена, высказанные в более ранних циклах статей «Дилетантизм в науке» и «Письма об изучении природы», а с другой стороны, они послужили основанием развития Герценом совершенно нового общественного воззрения, в центре которого как раз и находилась философия истории.
Размышления о философии истории Герцен предваряет большой ссылкой на «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина. Карамзин первым из русских мыслителей, а может быть, и первым из писателей вообще, констатировал конец философии истории Просвещения. На фоне кровавых событий Французской революции он писал: «...Конец нашего века почитали мы концом главнейших бедствий человечества и думали, что в нем последует соединение теории с практикой, умозрения с деятельностью.»1. Карамзин констатировал конец надежд века Просвещения и в общем виде рассуждал о печальных колебаниях истории: за процветанием наступает разрушение, за разрушением — возрождение, процветание и опять разрушение, и так все время. «Вечное движение в одном кругу, вечное повторение, вечная смена дня с ночью и ночи с днем.»2. Эти мысли Карамзина воспроизводят философско-историческую концепцию Д. Вико, но Карамзин — русский человек, а русским, замечает Герцен, свойственна странная судьба — «видеть дальше соседей, видеть мрачнее и смело высказывать свое мнение»3. И этот «глубокий взгляд» проявляется, очевидно, в том, что Карамзин спрашивает о смысле всего этого круговорота истории: «Зачем жить мне, тебе и всем? для чего жили предки наши? на что будет жить потомство?»
Эти вопросы Карамзина полностью соответствовали духовному состоянию Герцена и его европейских единомышленников. После поражения революций середины века в Европе они воспринимали действительность именно в духе исторического пессимизма. Были разрушены надежды демократической интеллигенции, которые до сих пор господствовали в сознании не только в виде просветительских идеалов, но и гегелевских философских понятий, и романтических представлений. Казалось, гибнет цивилизация, гибнет Европа.
Пессимистические настроения относительно политических и социальных идеалов, разочарование в прошлом и настоящем и отчаяние относительно будущего — все это послужило основанием для переноса интереса Герцена на философско-историческую проблематику. Причины такого переноса были не внутри теории, а вне ее. Это может объяснить слова Герцена о необычайной глубине «русского воззрения», потому что оно было связано в первую очередь с общественным движением и личными переживаниями. Если говорить более широко, то именно этими причинами объясняется уклонение русской философии в социально-этическую и персоналистскую проблематику, которая в конечном счете имеет в своей основе философию истории.
Обсуждение вопросов философии истории Герцен представил в виде диалога между идеалистом-гегельянцем и романтиком, с одной стороны, и реалистом, с другой стороны. Интересно, что именно сочетание гегельянского идеализма, романтизма и просветительства было свойственно и русским, и европейским идеалистам 30-40-х гг. XIX в., особенно первым. В лице Герцена мы видим первое решительное размежевание философских позиций в сознании русской интеллигенции. С Герцена начинается
1 Герцен А. И. Сочинения в двух томах. — М., 1986. — С. 5.
2 Там же. С. 6.
3 Там же. С. 4.
кризис рационалистического идеализма в России. Идея, выдвинутая Белинским, была превращена Герценом в теоретическую позицию в виде реалистической философии истории.
О чем говорит «идеалист» в этом диалоге? Он говорит о неприятии действительности, о своей непримиримости с существующим порядком, о своем нежелании отказаться от мечтаний о будущем. Он не желает перестать страдать, протестовать. «Идеалист» считает, что мысль оторвана от реальности, что она забегает далеко вперед, народы не успевают за своими учителями. Если взять наше время, говорит «идеалист», то «нам больно сознаться, что мы живем в мире, выжившем из ума, дряхлом, истощенном, у которого явным образом недостает силы и поведения, чтоб подняться на высоту собственной мысли»4. Горько признавать, но философия истории идеализма оказывается несостоятельной, несоответствующей окружающему миру. И в то же время характерно, что к сознанию несостоятельности мысли у «идеалиста» примешивается печальное, романтическое чувство; «идеалисту» жаль старый мир, он боится потерять уже достигнутый уровень современного быта, он хочет покоя и констатирует, что его воля ослабла.
«Идеалист» обвиняет сомневающегося или критика его воззрений в разрушении веры, он не хочет терять выстраданные идеалы, он не принимает дух отрицания. Вы, говорит «идеалист» своему собеседнику, хотите разрушить Бастилию, но взамен не предлагаете ничего положительного. Дух отрицания, который еще можно принимать в философии Гегеля, совсем неприемлем в реальности. «Если и будущее не наше, — говорит «идеалист», — тогда вся наша цивилизация — ложь, наши труды — вздор, наши усилия смешны. Мы захвачены волнами на корабле, который тонет. Будущее не наше, в настоящем нам нет дела, спасаться некуда. остается сложа руки ждать, пока вода зальет.»5.
В ответ на признания «идеалиста» «реалист» ставит в угол своей позиции поиск истины, какой бы противоречивой и горькой она не была. Именно боязнь истины объясняет страдания «идеалиста». В разрыве с миром бездна суетности, театральности. Страдать хорошо, благородно, но «. сверх суетности тут бездна трусости». Страдание мешает углубиться в жизнь и в себя. От этой трусости наша жизнь представляет собой постоянное бегство от себя. «В этой боязни исследовать, чтоб не увидеть вздор исследуемого. мы проходим по жизни спросонья и умираем в чаду нелепости и пустяков, не пришедши путем в себя»6. Идеалисты и романтики ошибаются в своих ожиданиях от жизни и поэтому негодуют на нее. Страдание о тягостных испытаниях жизни с нравственной точки зрения благородно, это вызов на борьбу, но жить страданием нельзя. Дело в том, что страдание не показывает выход из такого состояния. Страдающее сознание не уничтожает старый мир, а пытается его вылечить, цепляется за различные лекарства для него, например, веру в согласие сословий, веру в республику, веру в право и т. п. В то же время оно не может признать, что «мир, в котором мы живем, умирает. никакие лекарства не действуют более на обветшалое тело его»7. Как это ни печально, требуется признать, что мы живем во время большой и трудной агонии. Это объясняет нашу тоску, болезни нашего сознания, впадающего в идеализм,
4 Там же. С. 18.
5 Там же. С. 20.
6 Там же. С. 14.
7 Там же. С. 15.
и боязнь всего естественного, это объясняет угрызения обманутой совести, разлад с жизнью, привычку к бедствиям и страданию, к безличности. Такое состояние нашего сознания объясняется особенностями нашей цивилизации, выросшей в нравственном междоусобии, безжизненности, рефлективности. Цивилизация нашего мира «не вошла в жизнь, а прошлась по ней, как Фауст, чтоб посмотреть, порефлектировать и потом удалиться от грубой толпы в гостиные, в академию, в книги»8. Нам хочется алхимии, магии, а жизнь идет своим путем.
И вот для того, чтобы выйти из этой болезни сознания и нравственного бессилия, из магии и мистерий, из жалкой неприлагаемости убеждений, из хаоса, в котором непонятно, кто друг или враг, Герцен, «реалист», предлагает совершенно новые принципы философии истории.
Мы — разрушители, заявляет «реалист», но разрушители старого мира. Идеалисты-романтики хотят найти знамя, а я хочу его потерять. Однако разрушение старого мира не значит разрушение цивилизации. Цивилизация, культура, просвещение это цвет современной жизни, и было бы глупо отказаться от них. Мы призваны сохранить цивилизацию, мы ее носители, «но какое же это имеет отношение к осуществлению наших идеалов, где лежит необходимость, чтобы будущее разыгрывало нами придуманную программу?»9. Герцен отделяет вопрос о сохранении цивилизации от вопроса о революции. Он выводит философию истории на решение проблемы не культурного, цивилизационного развития, а делает основным предметом ее историческое изменение социальных отношений. Оставьте мир, которому вы не принадлежите, пишет он. Если вы не видите сил, способных создать новое, уйдите от старого. Куда уйти? В крайнем случае, сейчас уйдите в себя, «спасите себя от угрожающих развалин; спасая себя, вы спасете будущее»10. Старый мир живет своей жизнью, его уже нельзя оживить, он не подозревает о ваших страданиях, он равнодушен к толкам о социализме, фаланстерах, демократиях. Уйдите, пишет Герцен, «во внутренний отход», останьтесь личностью. Герцен в понимании отношения личности и общества, в понимании личности был первым философом-персоналистом в русской мысли. Содержание его персонализма составляют не только мысли о правах и значении личности, о ее возможностях, но и мир внутренних переживаний, сомнений, самооценки, рефлексии над Я, над личностью. От себя убежать нельзя и важно в это тяжелое время не потерять себя.
Эти рассуждения Герцена о жизни и гибели старого мира, о необходимости преодоления отвлеченных рационалистических понятий, о сохранении лица и т. п. основаны на предпосылке об объективности исторического процесса. Это центральная идея философии истории Герцена.
В связи с утверждением объективности исторической жизни народов Герцен поставил и разрешал целый ряд важных философско-исторических проблем, которые, по существу, задавали основные векторы развития российской и, в определенной мере, европейской мысли.
Он обсуждает проблему личности и истории. Личность не может изменить объективное течение истории. Пример с французскими учениками Руссо показывает, что эти люди не уходили в себя, не убегали в Америку. Но у них, в отличие от идеали-
8 Там же. С. 17.
9 Там же. С. 19.
10 Там же. С. 20.
стов 40-х гг., было историческое оправдание. Они видели препятствия осуществлению своих идеалов в материальной жизни и героически разрушали эти препятствия. Но, победивши, они взошли на гильотину, и это было хорошо для них, замечает Герцен, так как они не увидели, как жизнь жестоко посмеялась над их идеями. «.. .Недостаточно разобрать по камешку Бастилью, чтоб сделать колодников свободными людьми. .Все упования теоретических умов были осмеяны, демоническое начало истории нахохоталось над их наукой, мыслию, теорией. оно из республики сделало Наполеона, из революции 1830 г. биржевой оборот»11.
Отсюда следует вопрос: кто же прав — теория или факт современного мира? Оба правы, отвечал Герцен. «Вся эта запутанность выходит из того, что жизнь имеет свою эмбриогению, не совпадающую с диалектикой чистого разума»12. В этом утверждении состоит отказ от идеалистической диалектики Гегеля, критику которой Герцен начал уже в начале сороковых годов, когда он писал о «методе» как эмбриологии истины в реальном процессе, отсюда же следовал и вывод о приоритете объективной действительности, природы над мыслью и деятельностью личности. Это была также одна из первых попыток реалистически истолковать диалектику, а именно понять ее как логику развития внешнего мира.
Гибель старого мира и отказ от него не означают ли гибель нашей цивилизации, как в свое время погибла римская цивилизация? Герцен отвечал, что мысль об этом не прекрасная и не дурная. Все в мире преходяще, но цивилизации бесследно не исчезают, они сопутствуют непрерывной жизни человечества и выходят за свои пределы, включаясь в другие цивилизации. Более того, например, римская цивилизация была шире своего времени, так как будущее Рима прозябало в катакомбах, а мы пользуемся ее плодами. В цивилизации намного больше ценностей и потенциала, чем это реализуется в настоящем.
Но как же быть с таким важным для прошлого воззрения понятием, как, например, цель истории, цивилизации? «Идеалист» говорит «реалисту», что философия отрицания и трезвости содержит в себе нечто возмущающее душу, в ней нет ответа на вопрос: зачем все эти усилия? Получается, что история человечества это некая вавилонская башня. Печальный взгляд «идеалиста» следует из того, разъяснял Герцен, что тот пытается смотреть на конец истории, а не на сам процесс, не на само дело. Природа, жизнь не скупа и не пренебрегает мимоидущим, она на каждой точке самодостаточна, достигает всего, чего может достигнуть. «Кто ограничил цивилизацию одним прилагаемым? — где у нее забор? Она бесконечна, как мысль, как искусство, она чертит идеалы жизни.но на жизни не лежит обязанность исполнять ее фантазии и мысли. Природа ненавидит фрунт. История импровизирует, редко повторяется, стучится разом в тысячу ворот.»13.
Но в таком случае история напоминает беличье колесо, как об этом писал Вико. Какая цель этого движения? Стоит ли вообще детям родиться? Стоит, отвечал Герцен, так как вопреки желанию человеком постоянства, такое стояние на месте противно духу жизни. Жизнь всякий раз вся изливается в настоящую минуту. «Оттого каждый исторический миг полон, замкнут по своему.. Оттого каждый период нов, свеж, исполнен своих надежд, сам в себе носит свое благо и свою скорбь, настоящее при-
11 Там же. С. 21.
12 Там же. С. 22.
13 Там же. С. 23-24.
надлежит ему.»14. Человек не средство для истории, а цель. Цель природы и истории — мы сами.
Проблема смысла истории связана напрямую с понятием о прогрессе. Ведь прогресс, согласно просветителям и Гегелю, это связующая нить истории. Да, отвечал Герцен-реалист, прогресс есть неотъемлемое свойство сознательного развития. Но если сам прогресс является целью, то возникает вопрос: для кого мы работаем? Кто этот Молох, который насмехается над людьми и заставляет их работать для достижения каких-то далеких целей? «.Цель, бесконечно далекая, — не цель, а, если хотите, уловка; цель должна быть ближе, по крайней мере — заработная плата или наслаждение в труде. Каждая эпоха, каждое поколение, каждая жизнь имели, имеют свою полноту, по дороге развиваются новые требования, испытания, новые средства. Цель для каждого поколения — оно само»15. Если бы человечество по предопределению шло прямо к какому-нибудь результату, тогда истории не было бы. В истории нет либретто. В истории все импровизация, писал Герцен, все воля, все без приготовления, вперед ни пределов, ни маршрутов нет, есть условия, святое беспокойство, огонь жизни и вечный вызов борцам пробовать силы, прокладывать дорогу.
Но тогда возникает вопрос о конце истории. Ведь если предположить отсутствие абсолютной цели, то история может быть или бесконечной, или завтра закончиться. Этот вопрос для «реалиста» не столь существенен, так как гибель цивилизации на земле не исключает возможности ее возникновения на других планетах. «Смерть одного человека не менее нелепа, как и гибель всего человечества». Но тогда опять возникает вопрос: зачем жить? На этот пессимистический вопрос Герцен отвечает, что жить надо, надо пользоваться настоящим, ведь главное это жизнь. «Недаром природа всеми языками своими беспрерывно манит к жизни.»16.
Из такого понимания философии истории следовало перенесение акцентов в деятельности передовых общественных сил в Европе. В объективно живущем и объективно гибнущем мире реалистическая точка зрения предполагает пренебрежение внешними и привычными формами. В данном случае такими внешними формами оказались политика и ее основные понятия и идеи: республика, право, политические свободы, парламент и т. п. — все это лекарства для старого мира. Герцен не пренебрегал этими ценностями политической жизни, как и самой политической борьбой, но считал эти средства недостаточными, а в какой-то мере, и вредными. В соответствии с реалистическим взглядом на историю Герцен делал вывод о необходимости создания нового мира, который предполагает построение принципиально новых отношений. Но как это сделать, Герцен не знал. Он только полагал, что без справедливого решения социальных вопросов история Европы будет полна не только душевных, но и реальных, материальных страданий человечества. Решение социальных вопросов требует познания объективных, реальных, а не идеальных условий жизни, и осуществления болезненных для господствующих сословий и интеллигенции преобразований в интересах угнетенного большинства. Для этих преобразований отвлеченная философия истории Гегеля и просветителей была не только недостаточной, но и несостоятельной. Поэтому, как это не горько для мечтателей, романтиков, идеалистов осознавать эту истину и отказываться от прежних идеалов, но философия истории как серьезное
14 Там же. С. 24.
15 Там же. С. 26.
16 Там же. С. 29.
дело потеряла свою ценность и актуальность, а на смену ей должно прийти реальное историческое творчество жизни.
Рассмотрение воззрений Герцена на историю позволяет сделать некоторые выводы.
Во-первых, младогегельянское движение в Европе, к которому принадлежал Герцен и в рамках которого он создал ряд важных теоретических и критических сочинений, было в определенной степени ключевым этапом развития философии и общественного сознания. На примере работ Герцена мы можем увидеть, как в воззрениях русского мыслителя на характер развития общества и цивилизации воспроизводились концепции Вико и Руссо; он был знаком с суждениями Гете о соотношении цивилизаций и культур; в понимании Герценом переживаний личностью истории и в его персона-листских идеях, в высказывании о тоске, охватывающей жителей умирающего мира, можно увидеть созвучие с соответствующими положениями С. Кьеркегора. Выводы Герцена о гибели старой Европы и особенностях развития культур и цивилизаций близки, по крайней мере, в культурологическом и философско-историческом аспектах, к более поздним концепциям В. Дильтея и О. Шпенглера; восстание личности против старого, обыденного и привычного порядка характерны для Ф. Ницше. Нельзя сказать, что Герцен непосредственно влиял на этих философов, но он был представителем идейного течения, которое в немалой степени определило их идеи. И голос Герцена был достаточно громким в этом течении.
Во-вторых, философско-исторические воззрения Герцена имели, может быть, решающее значение для русской философии. Продолжив восстание Белинского против Гегеля, Герцен стал основоположником «реалистического» взгляда на философию истории. Этот реализм был продолжен Н. Чернышевским, Н. Добролюбовым и Д. Писаревым, которые в центр своих философских воззрений принимали именно «реалистическую», т. е. объективистскую или объективную точку зрения на жизнь общества. Вопросы о цене прогресса, о социальных преобразованиях, о роли общественного познания и т. п. были в центре внимания П. Лаврова и Н. Михайловского и придавали свою специфику русскому позитивизму. В определенной степени проблематика философии истории, намеченная Герценом, разрабатывалась Н. Бердяевым. Нельзя опять же сказать, что Бердяев — последователь Герцена, но он решал те же вопросы, он работал в общем потоке русской философско-исторической мысли. В этом потоке работали даже такие совершенно непохожие на Герцена мыслители, как, например, В. Соловьев, который тоже «реалист» в понимании истории, но только основания этого «реализма» находятся не в социальных и цивилизационных процессах, а в единой религиозно-духовной жизни. С этих позиций решались те же философско-исторические проблемы, о которых впервые заговорил Герцен: о смысле истории, о целях истории, об общечеловеческих ценностях и др. Близость отдельных мыслей или идей Герцена и Достоевского тоже надо принимать во внимание. Именно Герцен первым в русской мысли стал говорить о бегстве людей от свободы, о недостаточности политики для утверждения правды и справедливости, наконец, Герцен первым говорит о полноте и красоте жизни и о том, что природа манит человека к жизни своими жизненными силами («клейкие листочки» Ивана Карамазова у Достоевского). Герцен подверг критике страдающее сознание российского интеллигента, он говорит об утешении и возвышении страданием, что, как известно, было характерно для «подпольного человека». Созвучен Достоевский Герцену в критике буржуазных жизненных идеалов. Но и, в конце концов, весь спор Достоевского о Боге был спором в первую
очередь с Белинским и Герценом. И когда Достоевский в лице Ивана Карамазова говорит о дорогих сердцу русского человека европейских могилах, то он имеет в виду совсем не Канта, Гегеля или Дидро, а, скорее всего, Герцена. А других русских могил такого рода в Европе и не было.
В-третьих, Герцен, как теоретик, подвергнув критике идеалистическую философию истории, предугадал перспективные тенденции развития будущей философии, вплоть до современности. Он указал на партийный характер политики, на ее недостаточность для решения проблемы достижения общественной гармонии и общественного прогресса. Обращение Герцена в рамках реалистической философии истории к социальным преобразованиям, к изучению взаимодействия культур и цивилизаций в исторических событиях и процессах, к вопросам о правах человека и народов, ориентация его философско-исторических воззрений и всей его деятельности — политической, теоретической и практической — на решение общечеловеческих проблем, преодоление узкой сословной и национальной позиции — все это так близко и так понятно современной жизни и, в частности, современной философии, которая в лице таких, например, различных мыслителей, как Х. Ортега-и-Гассет, Ф. Анкерсмит и даже Г. Гадамер, все более и более сосредотачивается именно на философско-исторической и культурологической проблематике.
Герцен был глубоким философом, создавшим самое главное достижение русской философии — высокую культуру мысли.
литература
1. Герцен А. И. Сочинения в двух томах. — М., 1986.
