CC BY
779INETERNUM
К.Г. Фрумкин
Глобальные изменения в мышлении и судьба текстовой культуры Global Changes in Thinking and Fate of the Textual Culture
Аннотация, abstract:
Опасность для книжной, и, говоря шире, для текстовой культуры исходит не от компьютера и теле-коммникаций, поскольку мир телекоммникаций мог бы быть эффективным каналом распространения текстовой информации. Проблема заключается в глобальных изменениях человеческого мышления, выражающихся в увеличении способности быстро переключаться между разнородными смысловыми фрагментами в ущерб способности к длительному сосредоточению на однородном информационном потоке. Клиповое мышление родилось задолго до возникновение компьютеров и интернета и его выражением являются такие явления культуры как газета или футуризм в искусстве.
The danger for the book, and, more generally, for the textual culture comes not from the computer and ant telecommunication, because the world of telecommunication could be an effective channel for the dissemination of textual information. The problem is in the global changes of human mind, expressed in the increased ability to quickly switch between disparate fragments of meaning in damage of potential for longterm focus on homogeneous flow of information. Clip thinking appeared long before the emergence of computers and the Internet. It is expressed in such cultural phenomena as a newspaper or futurism in art.
Автор, author:
Фрумкин Константин Григорьевич - Российский институт культурологии, кандидат культурологии, редактор журнала «Финанс», координатор Ассоциации футурологов, [email protected]
Frumkin K.G. - Russian Institute for Cultural Science, candidate of cultural studies, editor of “Finans”, Association of Futurologists Coordinator, [email protected]
Ключевые слова, keywords:
Текстовая культура, мышление, информация. Text culture, thinking, information.
ГРНТИ 13.07.25
Важнейшая тема современной культуры - возможное исчезновение книги под влиянием компьютерных технологий. Этой теме, например посвящена недавно вышедшая на русском языке и сразу ставшая популярной книга интервью Умберто Эко и Жана-Клода Карьера под характерным заголовком «Не надейтесь избавиться от книг». На первый взгляд, это проблема чисто техническая, связанная с гигиеничностью экранов, дешевизной переносных электронных устройств и возможностью решения проблем авторского права внутри компьютерных сетей. Однако, поставленная таким образом проблема говорит нам не о книге как таковой, а только о бумажной книге. Вопрос о материальном носителе текстовой информации в конечном итоге мог бы и не быть очень важным, если бы при этом сохранялось прежнее отношение человека к тексту. Вообще говоря, смешно предполагать, что угрозу книжной культуре представляет прогресс в области распространения информации, делающий тексты более доступными.
Если где-то и таится опасность - то это в мышлении и потребностях потенциального читателя. Главный вопрос, который ставит развитие культуры отчасти независимо от достижений компьютерной техники и телекоммуникаций заключается в том, будет ли нужна книга человеку будущего?
Паника на уроке литературы
Стоит обратить внимание на массовые жалобы педагогов, находящихся в ужасе от глобальных перемен, происходящих сегодня с учениками средней школы, и вообще учащимися. Из этих жалоб можно узнать, что дети сравнительно легко пишут сочинения и крайне трудно - изложения. Попросту, у детей разрушена функция понимания текста, и они плохо понимают чужие мысли. При этом дети меньше читают и не понимают смысл прочитанного.
Разбираться в причинах реальной или мнимой деградации российских школьников довольно трудно, поскольку школа находится под влиянием довольно разных событий, произошедших в стране и в мире. Конечно, на школе сказываются последствия развала всех социальных систем в 90-х годах. Несомненно, на мотивацию учащихся влияют факты социальной неэффективности образования, участившиеся случаи несовпадения образованности и социальной успешности, и наконец, общее отставание системы образования от требований жизни. На падение качество образования сказывается доходящее до абсурда разрастание количества учебных заведений - когда мест в ВУЗах оказывается больше, чем выпускников в школах. Но все это специфически российские факторы, между тем упадок среднего образования - процесс глобальный, он наблюдается во многих странах мира несмотря на инвестиции в эту сферу.
Один из факторов, превращающих учеников в глупцов с точки зрения учителей - глобальные изменения когнитивного стиля, поскольку мир, насыщенный электронными коммуникациями формирует иной тип восприятия, отличный от текстового. Видный филолог, профессор РГГУ и Оксфорда Андрей Зорин сказал в одной из своих лекций: «Сегодня из многих источников идут сообщения, что человечество вступает в новую эпоху, что у молодого поколения фундаментально изменяется культура восприятия: ему не нужен линейный текст. По-видимому, сегодняшняя культура в принципе создает огромные проблемы для молодого человека в области восприятия вербальной культуры. Современным молодым людям трудно работать со словесными текстами. Я опять-таки не хочу восклицать: «какой ужас!» - и рвать на себе волосы: современные молодые люди умеют массу всего такого, чего мы абсолютно не умели, и о чем даже не подозревали»
Педагогика - институт довольно консервативный, всегда подчеркивающий свое приемлемость с культурой прошлого. С давних времен, едва ли не со средневековья в школе господствует литературоцентрическая, текстоцентрической культуры. При этом во все времена были люди «нетекстового» склада личности, которые в эту систему не укладывались, но они дискриминировались как двоечники их «обрекали» на физический труд, и лишь некоторые пробивались в невербальные искусства - имея по дороге все соответствующие неприятности из-за плохих отметок по математике и языку. Общество считалось этой «культурной диктатурой»: детей готовили к текстоцентрической школе и в детских садах и в телепередаче « АБВГДейка ». Теперь, по разным причинам на формирование мышления и восприятия детей влияет большое количество внешкольных факторов, и среди них - электронные коммуникации: телевидение, компьютеры, компьютерные игры, интернет, мобильные телефоны. И теперь внетекстовой (а отчасти - и дотекстовой) стиль восприятия находит себе «Благоприятную среду» в мире электронной техники.
Вот что сказал в интервью газете «Коммерсант» известный британский специалист по информационным технологиям Джеймс Мартин: «Людей можно разделить на два типа. Первый - это «люди книги». Эти люди получают много информации от чтения, поэтому их главная отличительная черта - очень хороший объем внимания. Таковы, например, успешные топ-менеджеры. Во время переговоров они всегда помнят о том, какой вопрос является основным в обсуждении. « Люди экрана» кардинально отличаются от них. Они обладают очень быстрым откликом. Само по себе это неплохо, но мешает координации с другими. Во время разговора «люди экрана» постоянно хотят сменить тему и двигаться дальше. Сейчас очень многие обеспокоены тем, что дети с ранних лет имеют дело с машинами и при этом не читают книг. Вырастает поколение людей, которые привыкли к тому, что на экране происходит несколько вещей одновременно, и хотят, чтобы окружающая среда немедленно реагировала на их запросы. Уже сейчас у самых молодых диапазон внимания гораздо ниже, чем у тех, кто старше 20. Это может плохо отразиться на разуме человека. В будущем нам очень понадобится способность принимать взвешенные
ШЕТЕЯМиМ
INETERNuM
2 8
решения и кооперироваться друг с другом. Поэтому уже сейчас нужно поставить вопрос о том, не теряем ли мы здравого смысла и можем ли мы сделать что-то, чтобы сохранить его. Я, впрочем, уверен, что сможем».
Во все времена были люди разных способностей, и разных врожденных склонностей - но если школа прошлого старалась «людей экрана» заставить читать, то теперь сверкающий экранами мониторов побуждает и людей книги смотреть больше клипов.
Примерно в середине 1990-х годов происходящие с человеческим сознанием изменения были зафиксированы в понятии «клиповое мышление». Однако, в том как это понятие употребляется, имеется два очень сомнительных момента. Во-первых, клиповое мышление считают исключительной принадлежностью молодежи, детей и тинэйджеров. Во-вторых, его считают исключительно негативным явлением, злом, с которым надо бороться. В США рассеянное внимание школьников лечат медикаментозно. В России имя этой борьбы рекомендуют побуждать детей и подростков больше читать. Известный публицист, литературный критик и футуролог Сергей Переслегин считает, что клиповое мышление является главной причиной упадка среднего образования и рекомендует специальные тренинги, которые помогают сосредотачивать внимание на одном предмете.
Возможно, эти рекомендации очень полезны. Но сама по себе идеология борьбы с клиповым мышлением - если не порочна, то обречена на неудачу. Прежде всего - «клиповое мышление» считается свойственным подросткам, поскольку в них оно проявляется более ярко, но на самом деле оно начало внедрение в нашу цивилизацию очень давно - не одно десятилетие, а если смотреть на «истоки» и «эмбрионы» - то уже не один век. Клиповое мышление - это вектор в развитии отношений западного человека с информацией, который начался не вчера и закончится не завтра. Хотя, есть причины, почему указанный конфликт между традиционной культурой и клиповым мышлением проявился именно в школе. Прежде всего, за пределами школы многие несоответствия культурных «хабитусов» остаются сглаженными или не заметными. Если человек не считает, что библиотеки и музеи ему нужны - он просто в них не ходит, и библиотеки не присылают за ним
конвоев. И только в школе (в школе вообще, и в средней школе в особенности) культура определенного типа предстает в форме административно-принудительной силы, только в школе, людей, не склонных к чтению книг пытаются заставить их читать. И, кроме того, школа обладает высокой степенью культурного консерватизма, в то время как молодое поколение наиболее полно впитывает все новшества. Таким образом, именно в школе происходит столкновение арьергарда и авангарда эволюционирующего мышления.
Во-вторых, клиповое мышление обладает не одними недостатками - оно представляет собой просто развитие одних когнитивных навыков за счет других. Об этом в частности, сказано в книге американского психолога Лари Розен «Я, мое пространство и я: воспитание сетевого поколения». (Me, MySpace, and I: Parenting the Net Generation). В ней говорится о «Поколении i», Internet Generation, при этом автор отмечает, что сильной стороной поколения, воспитанного в эпоху бума компьютерных и коммуникационных технологий является их возросшая способность к “многозадачности” Дети интернет-поколения одновременно могут слушать mp3-музыку, общаться с друзьями в чате, бродить по сети, редактировать фотки, делая при этом уроки. Но, разумеется, платой за многозадачность является рассеянность, синдром гиперактивности и дефицита внимания, а также предпочтение визуальных символов логике и текстовым ассоциациям.
Соотношение способностей
Суть клипового мышления заключается в том, оно умеет - и любит - быстро переключаться между разрозненными смысловыми фрагментами. Главное достоинство «клипового восприятия» -рост скорости обработки информации. Другой особенностю клипового мышление является некоторое предпочтение не-текстовой, образной информации. В книге Александра Марьяновича «Эрратология», посвященной процессу защите диссертаций, рекомендуется ускорять «мелькание» различных картинок в ходе презентации -поскольку «на пороге научных учреждений уже стоит поколение, воспитанное на видеоклипах» - а в видеоклипах экспозиция одного кадра занимает всего несколько секунд.
Обратной стороной этого требующего виртуа-озности и реактивности умения является неспособность погружаться в длительную линейную последовательность однородной и одностильной информации - например, книжного текста.
Навык сосредоточения внимания на одном предмете - навык, который еще индийские йоги пытались развивать в процессе медитации - несомненно, весьма важен, но умение быстро переключаться на новую задачу, быстро входить незнакомую ситуацию - тоже весьма важно. Парадокс в том, что хотя эти навыки одинаково необходимы человеку, они во много антагонистичны - и часто реактивность можно развивать в себе только за счет сосредоточенности и наоборот. Но никто не знает, какой же должны быть идеальная пропорция между этими двумя навыками.
Стенания педагогов о необходимости борьбы с клиповым мышлением свидетельствуют, что характерное для молодежи соотношение «концентрации» и «переключаемости» не соответствует их собственным представлениям об идеале этой пропорции - но еще надо доказать, что их идеал действительно достоин сохранения. Тем более, что всегда возникает прагматический вопрос: если именно данное соотношение «умения углубляться» и «умения переключиться» является оптимальным- то оптимальным для каких целей, для чего? Очевидно, что «клиповое мышление» - то есть усиленное развитие навыка быстрого переключения за счет умений длительного сосредоточения более соответствует той информационной среде, в которой обитает подросток. Развитие цивилизации явно предполагает необратимое «сдвигание» данной пропорции - умение переключаться растет за счет умения концентрироваться.
Бороться с клиповым мышлением - значит приспосабливать учеников не реальности, а к системе образования, закрепляя разрыв обоих - то есть и учащихся и школы - от господствующего образа жизни. Школа должна готовить учащихся к реальной действительности, но когда сама школа начинает не соответствовать ей, она предпочитает не изменяться, а вооружать учеников против действительности - то есть, едва ли не калечить их. Другое дело, что может быть нам не нравится вектор развития цивилизации - но кто может его изменить? Школа, как мы видим, сделать это не мо-
жет, она может лишь слегка тормозить глобальные изменения в человеческом мышлении.
Объективный взгляд на людей нового когнитивного стиля показывает, что они вовсе не являются интеллектуально неполноценными, наоборот, они обладают многими совершенными навыками, необходимыми в грядущей эпохе. Однако, они являются выпавшими из культуры, ориентированными на длинный линейный текст. Рассказывает один известный блоггер: «Я вспомнил, как при мне играли ребята в компьютерные игры. Там между эпизодами были по два-три экрана текста, затейливо выписанные разборки какого-то героя с местными королями - что у кого отнял, как обидел, а они собрали войско, пошли в поход, по пути пересекли пустыню и... Я не успевал дочитать, как ребята вертели страницу. Они прочитывали три страницы махом, я едва первые строки успевал собрать в голове. Они искали ключ. Им не было нужды читать эту детскую сказочку - они были знакомы с этим типом игр и знали, что из всего этого текста следует извлечь указание - что должен добыть герой на следующем этапе игры. Отбить пленных на маленьком островке в центре карты. Добыть кольцо с изумрудом. Пробиться в Цитадель Зла. Всё, ясно. Поехали дальше - играть. Текст - в том числе сюжетный - стал излишним. Текст является набором спрятанных ключей, нужных для понимания ситуации. Если угодно, текст стал инструкцией: из неё вытаскивают нужное для решения конкретного вопроса, но странно читать подряд инструкцию, любуясь стилем. А пересказать инструкцию? А это вообще осмысленное дело - пересказывать то, что едва замечаешь в поисках нужного? Ты роешься в огромном сундуке рухляди, торопливо выбрасываешь на пол старые тряпки, газеты, какие-то валенки, мать их... наконец находишь то, что долго искал - и тут тебе задание: опишите то, что вы нашли в сундуке. Да и не глядел вовсе... »
У «людей будущего» нет поклонения перед текстами, и нет навыков работы с текстами - кроме конвертации текстов в практические инструкции (но не обратно). Педагогика, которая льет слезы над этим новым человеческим типом - наследница средневековой педагогики, базировавшейся на заучивании текстов. Нет сомнений, что как бы этого не хотели люди предыдущих поколений, такая педагогика в новую эпоху выжить не может.
ШЕТЕЯМиМ
ШЕТЕЯМиМ
Поэтому куда более здравым являются призывы не бороться с клиповым сознанием, приспосабливая его под уже умирающую культуру, а использование его особенностей для учебного процесса. Примером этого может служить статья, написанная учителем русского языка и литературы одной из московских гимназий под характерным заголовком «Клиповое сознание работает на литературное образование» (Учительская газета, 2003 г, №51). Автор, Татьяна Мусатова, пишет: «Каждый учитель-практик прекрасно знает, что современные школьники по преимуществу визуальщики и кинестетики. Им необходимо посмотреть и потрогать. Раскрасить и подрисовать... Сейчас модно ругать «клиповое сознании» подростка, но можно принять это явление как объективный факт и заставить работать это «клиповое сознание» на развитие ученика. Как ни парадоксально, но такой внешне несерьезный прием, как «раскрашивание» маркерами текста, весьма продуктивен для такой серьезной деятельности, как анализ поэтического произведения».
История вопроса
Жалобы педагогов на учеников свидетельствуют о фундаментальном цивилизационном сдвиге. Сегодня на наших глазах начинает постепенно исполняться пророчество канадского философа Маршалла Маклюэна о том, что развитие электронных средств коммуникации приведет к возвращению человеческого мышления к дотекстовой эпохе, и таким образом линейная последовательность знаков перестанет быть базовой структурой нашей культуры. Самое интересное, что Маклюэен писал свои книги в 60-х годах, он знал лишь телевидение, в телевидение по нынешним временам достаточно архаично - ибо все-таки предполагает линейную последовательность повествования- фильм, передача. Чтобы придать телевидению современную форму, современный человек вынужден взять пульт и начать переключать каналы - вот тогда, нарезав изображение на отдельные, не связанные между собой фрагменты он приводит телевещание в соответствие с современным менталитетом.
Для стоящего на пороге мира клипового сознания даже комикс архаичен- ибо представляет собой логичную линейную последовательность. Поэтому опасность для книги заключается не в электронном методе подачи информации, а в том, что те-
ряется понимание, зачем собственно говоря нужно длительная последовательность в изложении мыслей, когда что-то полезное можно уложить в несвязанные между собой линейно кластеры. Словарь с короткими, ссылающимися друг на друга статьями - вот бумажная книга будущего. Текст будущего - короткий и рубленный, вроде реплик в ЖЖ или Твиттере.
Однако, вопреки Маклюэну, «дотекстовое», а вернее «посттекстовое» мышление наступает вовсе не только благодаря прогрессу электронных коммуникациях. Дело в самой потребности быстрого потребления информации на разнообразные темы.
Первый шаг «мышление постиндустриальной эпохи» сделало тогда, когда появились газеты - форматы подачи информации, состоящие из большого количества коротких и несвязанных между собою текстов. Уже в 19 веке все многие выдающиеся деятели традиционной европейской культуры поняли, что газета - это страшная антикультурная сила, которая переделывает мышление, и воспитывает особый тип участника культурного процесса, поверхностного, разбросанного, способного видеть мир только через призма газетной статьи и не способный потреблять более сложную интеллектуальную продукцию. Европейские интеллектуалы начинают писать гневные обвинения в адрес газет. Критик Александр Скабичевский предостерегает Чехова от работы в газетах и говорит, что ему газетное царство грозит ему участью клоуна, шута и в итоге - выжатого лимона. Цветаева пишет ужасное стихотворение «Читатели газет»:
Глотатели пустот,
Читатели газет!
Газет - читай: клевет,
Газет - читай: растрат.
Что ни столбец - навет,
Что ни абзац - отврат.
Гессе в своем романе «Игра в бисер» обличил попытку газет заигрывать с интеллектуальными темами, и создал известное понятие «фельетонной эпохи». Фельетонам в «Игре» посвящено несколько страниц: «Похоже, что они, как особо любимая часть материалов периодической печати, производились миллионами штук, составляли главную пищу любознательных читателей, сообщали или, вернее, «болтали» о тысячах разных
предметов... Излюбленным содержанием таких сочинений были анекдоты из жизни знаменитых мужчин и женщин и их переписка, озаглавлены они бывали, например, «Фридрих Ницше и дамская мода шестидесятых-семидесятых годов XIX века», или «Любимые блюда композитора Россини», или «Роль болонки в жизни великих куртизанок» и тому подобным образом. Популярны были также исторические экскурсы на темы, злободневные для разговоров людей состоятельных, например: «Мечта об искусственном золоте в ходе веков» или «Попытки химико-физического воздействия на метеорологические условия» и сотни подобных вещей. Меняла ли знаменитая картина владельца, продавалась ли с молотка ценная рукопись, сгорал ли старинный замок, оказывался ли отпрыск древнего рода замешанным в каком-нибудь скандале -из тысяч фельетонов читатели не только узнавали об этих фактах, но в тот же или на следующий день получали и уйму анекдотического, исторического, психологического, эротического и всякого прочего материала по данному поводу; над любым происшествием разливалось море писанины, и доставка, сортировка и изложение всех этих сведений непременно носили печать наспех и безответственно изготовленного товара широкого потребления».
Фельетоны осуждаются Гессе от лица элитарной, снобистской культуры, он видит в них опошление, популяризацию и бесполезную растрату сил, но мы, ретроспективно глядя на инвективы Гессе, видим, что «фельетон», каким он был в немецкой прессе 1930-х годов, представляет собою лишь этап в измельчании (в прямом и переносном смысле слова) тех текстовых форматов, с помощью которых общество само себя информирует.
Дробление информационных сообщений, усилению их лаконизма способствовало появление электросвязи. Телеграф привел к появлению специального телеграфного языка - особенно лаконичного, на определенной стадии использовавшегося без предлогов и союзов. В истории русского языка именно распространению телеграфной связи во время первой мировой войны мы обязаны такому уродливому, но необходимому явлению как аббревиатура, без которой сегодня немыслим ни деловой, ни административный, ни газетный язык. Телеграф породил телеграфные агентства, а последние породили особый жанр сверхкраткого и начисто лишенного всяческих риторических или
интеллектуальных украшений информационного сообщения. С тех пор, как с начала ХХ века газеты начали публиковать сообщения телеграфных агентств без литературной обработки, последние стали играть в печати роль своеобразного эталона концентрации смысла, на которой ориентируется и вся пресса в целом.
Правда, долгое время пресса все же представляла собой компромисс между с одной стороны потребностью культуры в бессвязных фрагментах информации, и, с другой стороны, традициях книжности и книжной или квазикнижной формой выпуска печатных изданий. Журнал или газета хотя и состояли из отдельных статей и заметок, но объединялись в «номера», в «выпуски», каждый номер обладал свой структурой, делился на разделы, разделы были упорядочены по некой иерархии ( так, что почти во все случаях политические новости шли впереди прочих) - в этом смысле, как «Опавшие лисья» Розанова, номера газет и журналов представляли собой квази-целостные послания, внутри которых статьи выполняли роль глав - во всяком случае, могли, с некоторой натяжкой, восприниматься в этом качестве.
Интернет повлиял на прессу не столько через раздробления отдельных текстов - хотя жанр «сообщения информационного агентства», «тасовки» расцвел пышным цветом и размеры статей стали в среднем уменьшаться - сколько через «рассыпания» отдельных номеров, и превращение отдельной взятой статьи в элемент не своего номера, и даже не потока материалов данного информационного ресурса, а в элемент глобального информационного пространства. При том, что многие присутствующие в Интернете издания продолжают объединять опубликованные материалы в «номера». Для тех изданий, которые параллельно выходят в бумажном виде, такой шаг является в целом естественным, но некоторые чисто виртуальные СМИ делают это, подчиняясь традиции. Однако, намерения редакций не имеют большого значения, поскольку для читателей «Номера» изданий уже не являются значимой реальностью: доступ к отдельным материалам читатель получает через поисковые машины, через кросс-ссылки, через специальные информационные порталы и ленты новостей и т.д. Вслед за распадом книги движется распад номера как квази-книжной формы периодических изданий.
ШЕТЕЯМиМ
INETERNUM
Параллельно победоносному шествию телеграфа, телеграфного агентства и аббревиатуры в сфере высоких искусств модернизм стал экспериментировать с разложениям смысла на несвязные фрагменты. Футуристическая живопись нарезала мир на кубики и лучи, литераторы-модернисты ломали правильность линейного повествования. Розанов, когда писал свои «Опавшие листья» явно нуждался в «Живом журнале», хотя и не знал этого.
Дадаист Тристан Тцара тогда же предложил разрезать поэмы и вытаскивать слова или фразы из шляпы в произвольном порядке, создавая новое произведение. Акция Тцары не была значительной сама по себе - но ее формула оказалась чрезвычайно симптоматичной, и с тех пор историки литературы неизменно называют Тцару предтечей особой авангардистской технологии - нарезки, или cut-up, борющейся с линейностью традиционных произведений искусства. Например, в 1959 году художник и писатель Брион Гайсин разрезал газетные статьи на отрывки и наобум их реконструировал. Позже к числу создателей текстов в технологии cutup относили Уильяма Берроуза, Джеффри Нуна, а также Курта Кобейна из группы «Nirvana».
Литературный постмодернизм с его эстетикой коллажа и каталога был не только закономерным «увенчанием» развития западной культуры в ХХ веке, но и очередным всплеском авангардистской, антиклассической линии этой культуры - линии, начавшейся самое позднее вместе с ХХ веком. Но любопытно, как постмодернизм соотносится с эпохой массовых коммуникаций. Новации, которые постмодернисты вносили в структуру литературных произведений - техника коллажа, фрагментарность, системы отсылок к другим текстам, склонность к комментированию, ирония - являлись «экзотическими» для книжной литературы, но очень точно отражают информационное поведение человека в Интернете, и вообще в системе электронных коммуникаций. Сегодня мы уже не видим в этом ничего удивительного, но если присмотреться к хронологии, то можно заметить, что постмодернизм примерно на 20 лет предшествовал эпохе коммуникаций. Развитие постмодернистской литературы началось где-то в 1970-х годах (по некоторым версиям - в 1950-х), в то время как массовое распространение электронных коммуникаций началось в 1990-х годах. То есть, постмодернизм, еще ничего не зная об интерне-
те, на бумаге имитировал поведение человека в интернете. А когда возник интернет - он породил постмодернистского субъекта коммуникаций, не оглядываясь на уже существующую эстетику постмодернизма.
Куда вернее было бы сказать не то, что постмодернизм предчувствовал возможности телекоммуникаций, но то, что он чувствовал тот тип личности, которая нуждалась в электронных коммуникациях для наилучшего удовлетворения своих потребностей - также, как 100 лет назад она для этого нуждалась в газетах и телеграфе. У постмодернизма была не только своя эстетика, но и прагматика - он симптоматически фиксировал те формы, в которых нуждался нарождающийся «продвинутый» тип гражданина западной цивилизации.
Откуда возник «человек раздробленный»
Можно выделить пять ключевых факторов, породивших мышление нового типа - носителя «клипового мышления».
Во-первых - ускорение темпов жизни, и напрямую связанное с ускорением возрастание объемов информационного потока, что порождает проблематику концентрации и сокращения информации, фильтрации лишнего, «выделения главного», замена текстов их конспектами, рефератами и эрзац-изложениями, замену слов аббравиатурами. Книжная культура не предполагает концентраций, краткое изложение книги не эквивалентной, а представляет собой просто другой текст.
Во-вторых, также вытекающее из ускорения темпов жизни увеличение требований к актуальности информации, и соответственно, скорости ее поступление. Сама по себе актуальность не плоха, но она сокращает время на обобщение поступающей информации, на актуализацию в тексте причинно-следственных цепочек, в которые вписывается новость. Актуальный текст просто не успевает стать длинным и включить в себя интерпретационную часть.
В-третьих - увеличение разнообразия поступающей информации. Западная культура последовательно училась находить все больше факторов, влияющих на каждое интересующее её явление. Управление предприятием требует как технической, так и финансовой информации. Исход войны зависит от экономики, пропаганды, морального состояния
населения и достижений академической физики. Учитель математички должен разбираться не только в математике, но и в психологии учеников. Каждая новой группа факторов означает возникновение нового потока новостей относящихся к этой теме.
В-четвертых, увеличение количества занятий, которыми один человек занимается одновременно. Если 50 лет назад «занятие» предполагало полное поглощение человеческой жизни, а занятие несколькими делами свидетельствовало о поверхностности или какой-то особой «кипучей натуре». Сегодня занятия называются «проектами» и в этом слове содержится две важных коннотации: с одной стороны проект, в отличие от «дела», «занятия» имеет ограниченный срок жизни и будет сменен другим, во вторых он не претендует на то, чтобы монополизировать время и внимание человека. Сегодня в продвинутых слоях западного общества принято заниматься одновременно несколькими проектами: писатель пишет несколько романов, бизнесмен управляет несколькими бизнесами, и т д. Поскольку человек занимается одновременно разными проектами, то он вынужден иметь дело с разными информационными потоками, поступающими от каждого проекта. Разговор о проектах тем более важен, что каждый проект представляет собою именно такую реальность, какую письменная культура привыкла презентовать с помощью категории «сюжета», один проект - это один сюжет с началом, серединой и финалом, все по «Поэтике «Аристотеля. Ну а сюжет - это основа для целостного текста, для литературного произведения. Многопроектность разрушает эту основу.
В-пятых, рост демократии и диалогичности на разных уровнях социальной системы, переход риторики в диалектику, и проповеди в дискуссию. Линейный текст есть монолог автора, реплики собеседника разбивают текст на фрагменты.
Все эти обстоятельства породили особую культуру восприятия информации, которую - учитывая негативное отношение к понятию «клиповое мышление» можно было бы назвать альтернационной (от слова «альтернация»- чередование). Родовыми чертами альтернационной информации являются: высокая фрагментарность информационного потока; высокая разнообразие и разнородность поступающей информация; навык быстрого переключения между фрагментами информации.
Альтернационное мышление и альтернационная культура свидетельствуют о замене избытка времени его дефицитом, и эстетики - прагматикой. Клиповость есть образ жизни человека, который вынужден постоянно «хвататься то за одно, то за другое дело» - формула, вполне универсальная для современного человека.
Все указанные выше факторы, порождающие альтернационную культуру, появились не вчера. И потребность во фрагментарной, не упорядоченной линейно информации можно увидеть в самых недрах книжной культуры. Представим себе человека, который не читал книг какого либо классического автора - ну, скажем, Канта, но при этом в большом количестве читал более позднюю философскую литературу, в которой можно встретить множество ссылок на Канта и пересказов его идей, то в итоге он конечно узнает все важнейшие мысли Канта по тем или иным вопросам, он даже сможет сдавать экзамен по Канту в философском вузе, он будет знать, в какой книге какая идея была высказана, но ему останется совершенно неизвестен аутентичный текст Канта, и, в частности, та последовательность изложения уже известных нашему герою кантовских идей.
Разумеется, для историка философии, для того, кто относится к Канту как к явлению культуры столь поверхностное знание недопустимо, ибо именно взаимная связь разных идей старинного мыслителя характеризует его неповторимую «физиономию». Тем более такое поверхностное знание недопустимо для эстета чтение, который получает удовольствие от самой целостности кантовской мысли, от процесса перехода суждений великого философа друг в друга. Но если горе-читатель - не историк и не эстет, то он может быть и не найдет оснований чтобы обратиться к подлинниками кантовских книг - и не потому, что у него нет для этого времени, сил и усидчивости, а потому, что он видит как в реальности философия и культура обращаются с кантовским наследием. Он видит, что в своей целостности, в своей линейной последовательности идеи Канта практически не присутствуют в позднейшей литературе (за исключением специальных книг о Канте и глав в учебниках). В реальности, вся позднейшая культура поступает со старыми авторами так, как человеческий организм поступает с едой. Она «переваривает» их, расщепляет на отдельные составляющие, а затем
ШЕТЕЯМиМ
ШЕТЕЯМиМ
использует эти «отщепленные» элементы там, где считает уместным, встраивая полученные «белки» в новые «тела». Где-то оказывается ко- двору отдельная цитата из Канта, где-то ссылаются на его мысль, на его наблюдение - и все эти использованные фрагменты почти не зависят друг от друга.
Есть, правда, авторы плохо «перевариваемые» -например Гегель, философ столь темный, что в поздней литературе можно чаще встретить ссылки не столько на отдельные его высказывания, сколько на «гегелевскую философию» и «гегелевский проект» в целом. Но и подобное обобщение Гегеля оказывается лишь компактным смысловым элементом, «отщепленным» от корпуса гегелевских текстов и от целостности гегелевского наследия.
В культуре, как она реально функционирует, наследие Канта, как и любого популярного старинного автора фактически присутствует как набор несвязных фрагментов. В подобном виде до нас дошли некоторые древние мыслители, например, Эпикур и Демокрит, известные почти исключительно по фрагментам и ссылкам других, более поздних авторов - но они все равно прочно занимают свое место в истории философии, в частности потому, что идея атомизма имеет значение независимо от формы высказывания. И Демокрит занял свое место в учебниках истории философии несмотря на отсутствие целостных текстов. Мы можем констатировать, что даже в эпоху расцвета книжной культуры, ноосфера нуждалась не целостных книгах, но в наборах, точнее совокупностях выжимок из книг.
Так что «клиповое мышление” XXI века лишь обострили эту старую потребность культурной системы разбивать любую входящую информацию на прагматически употребляемые фрагменты.
Самоубийство прикладной литературы
Теперь посмотрим, что делает с книгой процесс образования. Школьник приходит в школу в начале года с кипой учебников, однако их можно лишь с некоторой натяжкой назвать книгами, ибо читают их совсем не так как книги. Если бы такой же набор книг принесут из библиотеки, то их бы читали одну за другой, более или менее подряд, ну может быть иногда по две книги одновременно. С учебниками все не так. Они специально рассчитаны на то, чтобы их читали урывками, максимум - по одной главе, затем переходя к другому учебнику, с первым
не связанным ничем, кроме расписание занятий. Школьное расписание является настоящим издевательством над культурой чтения и вообще над гу-тенбеговской идее линейной последовательности: одному предмету и одной книге здесь уделяется как правило не более одного академического часа, после чего внимание ученика должно немедленно переключиться на совершенно другой предмет и другой учебник. Школа, разумеется, вводит столь рваный режим погружения не из-за дурного вкуса, а из-за грандиозности стоящих перед нею задач: за ограниченный срок упаковать в голову ученика грандиозный набор знаний по самым разным наукам. Таким образом, там, где по прагматическим причинам увеличивается плотность и разнообразие информационного полтока, там эстетика чтения - эстетика поглощения гомогенного информационного потока - заменяется навыком быстрого переключения между разными потоками.
Вообще, учебная и справочная литература обладает многими родовыми признаками не-книжной культуры, а именно: в ней отсутствует, или, во всяком случае подавлен механизм авторства; в ней отсутствует или подавлен момент удовольствия от чтения; они предназначены для последовательного чтения, а для обращения к отдельным своим фрагментам по мере надобности; они релевантны определенным институциональным и технологическим реальностям и стареют вместе с ними; учебники и справочники связаны с определенными учебными заведениями, профессиям и отраслями производства и не имеют смысла вне их контекста. Этим они отличаются от произведений художественной литературы, сохраняющих актуальность и после исчезновения скульптурных контекстов их создания - ведь кровавые трагедии Кальдерона ставят в театрах несмотря на исчезновение дворянской чести и дуэлей.
Авторская книга, предназначенная для последовательного прочтения является элементов особого режима поставки и потребления информационных продуктов, для которого характерны:
1) Использования книги не только для удовлетворения потребностей не только читателей, но и автора (например - в самовыражении).
2) Отсутствие традиций или условий для систематического и эффективного сотрудничества литераторов по созданию текстовых продуктов.
То есть авторская книга рождается в условиях слабой институционализации интеллектуальной деятельности.
3) Отсутствие регулярности поставок информационных продуктов, в силу чего читатель вынужден принимать личность автора как уникальный и незаменимый источник нужной ему текстовой; последствием этого является придание ценности не только сообщаемым в тексте информации, но и формальные особенностям самого текста, в частности, авторское расположение материала. Культ авторов-гениев есть констатация их редкости как поставщиков особого рода продуктов.
4) Наличие у читателя досуга, или, по крайней мере, достаточного времени для чтения книг.
5) Наличие в самих текстах апрагматической, самоценно-эстетической составляющей.
Книга прикладного содержания, сделанная для практичных и занятых людей в условиях систематического, коллективного и институционализо-ванного информационного производства лишена всех этих родовых отметин: на место романов и поэм приходят справочники.
Чтение справочника уже само по себе требует постоянного переключения между разными темами, но, по сути справочник есть ступень, ведущая от мира книг к миру, где словарная статья, входит уже не в словарь, а глобальное информационное пространство - мир не словарей, а словарных статей и информационных сообщений.
Отмечаемый многими историками упадок института авторства в книжности европейского средневековья во многом объясняется тем, что церковная книжность есть книжность, во-первых, институционально производимая, и во-вторых, по большей части прикладная (хотя и прикладная в религиозном смысле). Воплощением прагматист-ских тенденций церковной книжности является сборник молитв. Эта книга, которая: абсолютно прагматична, она не является ценной сам по себе, но предназначена исключительно для помощи пользователю в определенной деятельности; она не является авторской, ибо церковь есть мощная фабрика по производству книг такого рода, и сотрудники этой фабрики взаимозаменимы; она не является уникальной, поскольку церковь способно создавать и альтернативные сборники молитв и не
хуже этого; она не является целостной, поскольку отдельная молитва, с которой верующий обращается к Богу куда важнее их связки друг с другом в молитвеннике, а обращение к отдельным молитвам происходит по мере надобности; ну и, конечно, к авторскому самовыражению составителя молитв верующий должен быть абсолютно равнодушен.
В сфере наук и профессий идея целостной книги тесно связана с идеей науки (профессии, предметной области) как системы. Система науки требует последовательного изложения и целостного понимания. Однако, гармоничное существование этого «культурного стиля» длиться до тех пор, пока имеет смысл изолированное существование данной предметной области, пока, например, существуют химики, которые считают за честь не знать ничего, кроме химии. Однако, как минимум со второй половины ХХ века изоляция наук и профессий начала разрушаться, возникают все более прихотливые междисциплинарные комбинации.
Отражением этого процесса в сфере коммуникаций должны были стать аналогичное «комбинирование» относящихся к разным дисциплинам текстов и документов. Типичный результат этого -книга, написанная в соавторстве несколькими представителями разных дисциплин. Или - междисциплинарный сборник. Но дальнейшее развитие этой тенденции должно было породить более гибкие режимы комбинации информации из разных источников- книжная форма была для слишком жесткой для мира постоянных междисциплнарных трансгрессий. Другое дело, что междицсиплнарность порождала потребность для отказа от книги - но эта потребность была недостаточно сильна, чтобы преодолеть инерцию книжной культуры, особенно в условиях когда технических альтернатив было не так много - разве что конференции с устным общением, да еще личная переписка. А вот электронные медиа и Интернет смогли куда лучше встать на сторону междисципланраных коммуникаций.
К этому надо добавить, что такое культурный феномен, как длинный монолог, посвященный одной предметной области, может существовать лишь в условиях, когда специалист по данному предмету сравнительно изолирован не только от других дисциплин, но и от реальной жизни. Книга есть продукт замкнутой касты интеллектуалов, которые именно в силу своей замкнутости - на кафедрах, в
ШЕТЕЯМиМ
ШЕТЕЯМиМ
лабораториях, в богемной жизни «свободной профессии»- могут себе позволить заниматься одной узкой специальностью. Реальная жизнь по своей сути «междисциплинарна».
Можно выстроить примерно следующую причинно-следственную цепочку. Доминирование прагматики, столкновение с реальной действительностью порождает во-первых, ускорение ритма восприятия, и во вторых разрушает однородность воспринимаемого контента, разбивая его на множество разностильных фрагментов. Такое «преобразование» информационного поля, в котором обитает человек заставляет его перестраивать свое мышление и восприятие под режим, который мы назвали алтернационным - для него характерны быстрое переключение и фрагментарность.
Интернет и другие электронные коммуникации сами по себе еще не враждебны книжной культуре - на что обращал внимание Умберто Эко, когда говорил, что, вопреки пророчеству Маклюэна, Интернет - это прежде всего мир текстов, и он возвращает нас в галактику Гутенберга. Эко имел основания для таких заявлений, поскольку Маклю-эн противопоставлял полиграфию как транслятора текста и телевидение как транслятора образов. Но сегодня настоящий конфликт происходит не между текстом и образом, а внутри мира текстов и образов - между режимом «Погружения» в один предмет и режимом постоянного переключения между разнородными информационными потоками. Книга «убивается» не отказом от текста как такового, но отказом от длинного, целостного и линейно-выстроенного текста. Книга теснится фрагментарностью - но то же самое происходит
и в мире образов, что можно сформулировать как противостояние фильма и клипа.
Электронные коммуникации столь универсальны, что они могут служить самым разным когнитивным стилям. Интернет, ридеры, и другие электронные средства вполне могли бы дать второе дыхание культуре книжности и письменности - и это они, быть может, сделали бы с куда меньшими техническими затратами. Но одновременно электронные коммуникации могут наилучшим образом удовлетворять потребности мышления нового типа, порожденного современным миром - при участии электронных коммуникаций, но отнюдь не только и не столько благодаря им. Интернет и новые коммуникации не столько порождают, сколько наилучшим образом воплощают и облегчают новое отношение человека к информации.
Причем, если вернуться к теме книги, то все сказанное выше относится к читательскому поведению, и в гораздо меньшей степени - к судьбе писателей, издательств и книжной торговли. Дело в том, если книга не будет заменена на поток фрагментарной информации на стадии производства, то ее раздробят на фрагменты режимом чтения. Глядя на книжные завалы, мы можем, посылая мысленные приветы Борхесу и Умберто Эко, тешить себя иллюзией, что каждая книга - это целостный текст. Но каждой из этих книг предстоит встретиться с читателем, который будет успевать прочесть в ней какой-то фрагмент - и после это го отвлекаться на другой. Образно говоря, мы можем покупать в магазинах цельную свеклу, но потреблять мы ее будем все равно в виде винегрета.
