«Геллеспонт бурнотечный» (пролив между Эгеидой и Пропонтидой и его роль в античной истории) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ИСТОРИЯ

EHEflEH

ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО МИРА И АРХЕОЛОГИЯ

Древняя Греция и Рим

© 2013

И. Е. Суриков

«ГЕЛЛЕСПОНТ БУРНОТЕЧНЫЙ» (Пролив между Эгеидой и Пропонтидой и его роль в античной истории)*

В данной статье речь идет прежде всего об истории Геллеспонта, о его «вписанности»в рамки исторических событий и процессов античности. Особенно интересны вопросы,связанные с контролем над проливом. Кто и когда такой контроль осуществлял, или пытался осуществить, или боролся за него; какими методами это делали, какими целями и мотивами руководствовались -такого рода проблемы будут вкратце рассмотрены ниже.

Ключевые слова: Геллеспонт, Эгеида, проливы, торговые пути, колонизация, войны, Афины

Певцу Гюльнары подражая, Сей Геллеспонт переплывал...

А. С. Пушкин

Где Геллеспонт седой, широкий, Плеская волнами, шумит.

М. Ю. Лермонтов

Ниже — дикий берег и туманный, Еле уловимый горизонт: Там простор воздушный и безгранный, Голубая бездна — Геллеспонт.

И. А. Бунин

Как видно уже из вышеприведенных эпиграфов (их число при желании легко можно было бы увеличить), Геллеспонт — нередкий «гость» даже и в русской классической литературе. Причем упоминают о проливе в том числе и те ее пред-

Суриков Игорь Евгеньевич — доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН. E-mail: isurikov@mail.ru

* Работа выполнена при поддержке РГНФ в рамках исследовательского проекта 08-01-00080а «Великие проливы древней ойкумены: историко-географический, религиозно-мифологический, политико-экономический аспекты».

ставители, которые никогда его не видели (в отличие от Бунина, Пушкин и Лермонтов не бывали в этих местах).

Подозреваем, что дело здесь прежде всего в чарующе красивом названии интересующего нас пролива — 'ЕХХ^атоуто?, «море Геллы». Миф о Гелле, Фриксе и златорунном баране относится к числу весьма архаичных. Очевидно, нет причин сомневаться в том, что данная этимология, в античности считавшаяся единственной и никем не оспаривавшаяся, соответствует действительности. Так считали, например, Я. Фриск и П. Шантрен — авторы лучших этимологических словарей древнегреческого языка1. В более старой литературе, правда, можно встретить мнение о том, что перед нами etymologia vulgaris, а на самом деле нужно искать каких-то иных объяснений происхождению топонима. Например, авторы статьи о Геллеспонте в энциклопедии Паули-Виссовы предлагают вспомнить о глаголе аХХоцаь «скакать», «прыгать», в некоторых (поздних) контекстах «течь»2; из того же исходит словарь греческих имен собственных Папе-Бензелера, где 'ЕХХ^атоуто? переводится как «струящееся, скачущее море»3. Однако подобные альтернативные гипотезы представляются чрезмерно гиперкритическими, а главное — избыточными ввиду наличия вполне правдоподобной основной этимологии, в которой нет ничего такого, что позволяло бы заподозрить ее неподлинность.

Итак, Геллеспонт. Вначале — несколько слов самого общего характера. Пролив, о котором здесь пойдет речь, является одним из интегральных элементов системы Черноморских проливов и во всём разделял историческую судьбу этой зоны. Геллеспонт (ныне Дарданеллы) в силу совокупности ряда природных и антропогенных факторов играл колоссальное геостратегическое значение на самых разных этапах человеческой истории, в том числе и в эпоху античности4. Осознаваясь как естественная граница между Европой и Азией, он неоднократно служил местом для переправы крупных воинских континентов как с востока на запад (поход Ксеркса в 480 г. до н.э.), так и с запада на восток (начало экспедиции Александра Македонского в 334 г. до н.э.). В то же время Геллеспонт всегда служил и важной контактной зоной для обитавших в его регионе этносов, а также входил в состав важнейшего торгового пути, соединявшего Средиземноморье с бассейном Понта Евксинского5. Вполне естественно, что этот пролив оказался как бы окружен ореолом мифов и преданий, занял весьма важное место в греческой легендарной традиции — от глубокой древности (упоминавшийся миф о Гелле и Фриксе) до относительно позднего времени (известная легенда о Геро и Леандре).

Уже в III-II тыс. до н.э. территории, прилегающие к Геллеспонту, стали ареалом значительной цивилизационной активности, в связи с чем прежде всего следует вспомнить о Трое и борьбе микенских греков за овладение ею (Троянская война). Регион Геллеспонта хорошо отражен уже в древнейшем античном нарра-тиве — гомеровских поэмах; это связано с тем, что даже в период «Темных веков» этот регион оставался одним из островков культурного континуитета (поздняя Троя, возможно, Скепсис). Новый и очень мощный импульс развитию зоны Гелле-

1 Frisk 1960, 500; Chantraine 1970, 341.

2 Bürchner, Oberhummer 1913, 182.

3 Pape 1911, 352.

4 Miltner 1935; Данов 1942/1943.

5 Condurachi 1960.

спонта придало колонизационное движение архаической эпохи, в ходе которого на побережье пролива возник целый ряд новых греческих полисов. Большую активность при выведении этих апойкий проявили Милет, Лесбос; но особенно важно, что именно район Геллеспонта (Сигей, Элеунт) стал первым местом проявления экспансионистских притязаний крепнущего Афинского государства (уже с конца VII в. до н.э.). Весьма своеобразным потестарным образованием стала тирания афинского рода Филаидов на Херсонесе Фракийском в VI в. до н.э. В классическую эпоху, в ходе греко-персидских войн, зона Геллеспонта была окончательно осознана как сфера интересов и влияния Афин и заняла важное место в системе Афинской архэ. Это было обусловлено прежде всего стремлением афинского полиса удерживать контроль над «хлебным путем» из Причерноморья (учреждение коллегии геллеспонтофилаков). Геллеспонт стал местом нескольких важных сражений Пелопоннесской войны, в том числе фатальной для афинян битвы при Эго-спотамах (405 г. до н.э.). В IV в. до н.э. пролив и прилегающие территории стали предметом интенсивной борьбы между несколькими «центрами силы», принадлежавшими как к греческому, так и варварскому миру. Эта тенденция продолжилась и упрочилась в эпоху эллинизма, что подчеркивает и подтверждает большое значение Геллеспонта в античной греческой истории. Вся перечисленная проблематика будет с той или иной степенью подробности освещена ниже, по ходу статьи.

* * *

Как упоминалось выше, Геллеспонт фигурирует уже в «Илиаде», причем многократно, что и не удивительно: ведь действие первой древнегреческой поэмы развертывается близ его берегов (и это само по себе показательно для оценки роли пролива в истории античного греческого мира).

Упоминания Геллеспонта в «Илиаде» часто сопровождаются набором определенных эпитетов и в совокупности с ними порождают устойчивые формулы, употреблением которых, как известно, вообще отличается эпический стиль. Одну из таких формул в переводе Гнедича мы вынесли в заголовок данной работы — «Геллеспонт бурнотечный» (греч. ауарроо?, буквально «чрезмерно сильно текущий», от ауау и рбы; см. Нот. II. II. 845; XII. 30). Среди других подобных эпитетов — тсАати? «широкий» (Нот. II. VII. 86; XVII. 432), атсьрыу «бесконечный» (Нот. II. XXIV. 545), ьхбиобь? «обильный рыбой» (Нот. II. IX. 360).

Таким образом, уже у Гомера намечаются и подчеркиваются некоторые базовые характеристики пролива, представлявшиеся, видимо, наиболее важными. И если такие характеристики, как «бурнотечный» и «обильный рыбой», вполне ясны, то определение достаточно узкого Геллеспонта как «широкого» и «бесконечного» может вызвать некоторое удивление. Но дело в том, что уже в «Илиаде» прослеживается тенденция, получающая дальнейшее развитие в нарративных памятниках последующих эпох, — параллельно пользоваться понятием «Геллеспонт» в узком и широком смысле. В первом случае понимался собственно пролив, на современных картах обозначаемый как Дарданеллы, во втором же — не только он сам, но также акватории, прилегавшие к нему как с юго-запада (северо-восточная часть Эгейского моря), так и с северо-востока (Пропонтида — полностью или частично, иногда даже Боспор Фракийский).

Ясно, что в тех случаях, когда Геллеспонт характеризуется Гомером как «бур-нотечный», имеется в виду Дарданелльский пролив, а когда речь идет о «широком » и «бесконечном» Геллеспонте — перед нами расширительное употребление топонима6. Это последнее, наряду с узко-конкретным, продолжает существовать довольно долго, во всяком случае, встречается еще в классическую эпоху. Вполне типично, например, следующее словоупотребление Геродота (VI. 33): «А на европейской стороне Геллеспонта находятся следующие местности: Херсонес с большим числом городов, затем город Перинф, укрепленные места во Фракии, потом Селимбрия и Византий». Легко заметить, что здесь в Геллеспонт оказываются включенными вся Пропонтида и по крайней мере южная часть Боспора. Аналогично в перечне «тиранов геллеспонтийцев» (Herod. IV. 138), в число которых включены Дафнис из Абидоса, Гиппокл из Лампсака, Герофант из Пария, Метродор из Проконнеса, Аристагор из Кизика, Аристон из Византия. Здесь, как видим, названы в числе прочих правители городов на Пропонтиде и Боспоре (но парадоксальным образом в списке отсутствует Мильтиад из Херсонеса, который появляется в качестве «полководца и тирана херсонесцев, что на Геллеспонте», в том же эпизоде, но в ином контексте — Herod. IV. 137). Однако у того же Геродота в другом месте (V. 122) мы парадоксальным образом встречаем и иное понимание топонима: в ходе подавления Ионийского восстания Гимей, один из персидских военачальников, «оставил Пропонтиду, повел свое войско в Геллеспонт и захватил все эолийские города в Илионской области». Здесь Геллеспонт и Пропонтида четко отделяются друг от друга.

Можно вспомнить еще и о том, что в Афинской архэ V в. до н.э. границы Гел -леспонтского податного округа были определены исходя именно из максимально широкой трактовки понятия «Геллеспонт». В округ включались не только полисы на берегах пролива как такового, но и, например, с одной стороны, остров Тенедос на северо-востоке Эгеиды, с другой — Кизик, Византий и др. В этих своих пределах Геллеспонт оказывается по сути тождественен зоне Черноморских проливов в целом.

Но особенно показательно следующее рассуждение Страбона (VII. fr. 57): «Относительно названия "Геллеспонт" нет общего согласия, но по этому поводу высказано несколько мнений. Действительно, одни называют Геллеспонтом всю Пропонтиду, другие же — только часть Пропонтиды по эту сторону Перин-фа. Третьи прибавляют еще к Геллеспонту часть Внешнего моря, обращенную к Меланскому заливу и к открытым водам Эгейского моря; при этом одни из них применяют одно деление, другие — другое: так, одни прибавляют сюда еще пространство от Сигея до Лампсака и Кизика или же Парий и Приап; а один писатель добавляет даже пространство от Сигрия на острове Лесбосе. Наконец, некоторые без колебаний считают Геллеспонтом даже всё пространство открытого моря до Миртойского моря. Таким образом, они хотят всё Эгейское море до Фермейско-го залива и Фессалийского и Македонского морей называть Геллеспонтом». Как видим, относительно разногласий здесь всё сказано исчерпывающим образом.

6 Не убеждает альтернативное объяснение, предлагаемое Афинеем (II. 41Ь), согласно которому Геллеспонт в «Илиаде» назван широким потому, что «ключевые воды Гомер отличает от широких».

Но мы в дальнейшем изложении, разумеется, будем рассматривать только Геллеспонт в узком смысле слова, то есть Дарданеллы. Прежде всего приведем некоторые важнейшие физико-географические данные.

Пролив, отделяющий Европу от Азии, ориентирован, так сказать, диагонально по отношению к сетке меридианов и параллелей. На юго-западе он выходит в Эгейское море, на северо-востоке — в Мраморное море (Пропонтиду).

Длина пролива — около 65 км. Его обычная ширина — 5-6 км, но местами встречаются теснины, в которых пролив суживается до полутора-двух километров. Античные авторы единодушно считали, что самое узкое место Геллеспонта лежит между Сестом и Абидосом, однако по современным данным это не так. Как выяснено, еще уже пролив у местечка Чанак-Келеси, несколько южнее. Там его ширина всего лишь 1220 м, в то время как у Сеста и Абидоса — 1950 м. Максимальная глубина Геллеспонта — 104 м, она находится в его юго-западной части, как раз в самом узком месте (что вполне закономерно); средняя же глубина составляет 46 м.

По геологическим данным, Геллеспонт вместе со всей системой Черноморских проливов возник в результате прорыва ранее существовавшей сухопутной перемычки водами Черного моря, уровень которого повысился из-за обилия пресной воды, приносимой питающими его великими европейскими реками7. Этот последний процесс, естественно, продолжается и по сей день, и определяемый им черноморский гидрологический режим оказывает непосредственное влияние на некоторые специфические особенности черноморских проливов, в том числе и Геллеспонта. Так, вода в нем менее соленая и более прохладная, нежели в Эгеиде (Athen. VII. 317f).

Но главным следствием разницы в уровне Черного и Средиземного морей является, естественно, наличие в Геллеспонте довольно сильного течения8, направленного с северо-востока на юго-запад (средняя скорость 2,8 км/ч, но в теснинах увеличивается до 8 км/ч и более). На протяжении античной эпохи это течение являлось серьезной помехой для плавания по направлению к Пропонтиде, да и просто для переправы через пролив. Страбон (XIII. 591) рассказывает: «... Переправиться из Сеста легче, проплыв небольшое расстояние к башне Геро, и оттуда, пустив суда свободно, переправляться, так как течение помогает переправе. Напротив, те, кто совершает переправу из Абидоса, должны сначала плыть 8 стадиев в противоположном направлении к башне против Сеста, а затем переправляться вкось, держась не совсем против течения». Прием, хорошо известный каждому, кому доводилось переправляться через быстрые реки. В целом мы бы взяли на себя смелость констатировать, что, хотя Геллеспонт, безусловно, является морским проливом, но всё же имеет и некоторые характеристики, сближающие его с реками (имеем в виду короткие полноводные реки, соединяющие крупные водные

7 Данное мнение высказывалось уже в античности, причем, что интересно, перипатетиком Стратоном Лампсакским, уроженцем геллеспонтского региона, вне сомнения, хорошо знавшим свою «малую родину»: «Стратон высказывает мнение, что Евксинский Понт прежде не имел выхода у Византия, но реки, впадающие в Понт, прорвали и открыли проход и вода устремилась в Пропонтиду и Геллеспонт» (Strab. I. 49). Точка зрения Стратона была поддержана и таким авторитетом, как Эратосфен. Из этого, разумеется, ни в коей мере не следует заключать, что прорыв произошел на памяти греков. В IV тыс. до н.э. пролив уже существовал.

8 Graham 1982, 118.

бассейны, — такие, как, например, Нева). Представляется возможным даже пользоваться при описании Геллеспонта такими категориями, как «исток» и «устье».

Заметим здесь кстати, что, по сообщению Стефана Византийского (s.v. Bopuü06vr|j), Геллеспонт в древности («до Геллы») назывался Борисфеном. Если это не какая-нибудь путаница, то данный пассаж отражает представление, согласно которому Черноморские проливы являются продолжением Днепра после того, как он проходит через Понт Евксинский.

Как можно заключить из вышеприведенного пассажа Страбона, основное течение в Геллеспонте держалось ближе к его азиатскому берегу. Наряду с этим основным течением отмечается также наличие встречного течения из Эгейского моря, которое, впрочем, гораздо слабее. Лишь весьма редко, в порядке исключения, в осеннюю пору, когда поступление речной воды в Черное море минимально, основное течение может ослабевать до такой степени, что встречное становится преобладающим.

Роза ветров в регионе следующая: в целом в течение года наиболее часты северо-восточные ветры. Зимой могут превалировать северные, что, кстати, приводит к падению уровня воды в проливе на 37 см. Напротив, в случаях, когда долго дуют ветры с юга и юго-запада, вода поднимается.

Что касается берегов Геллеспонта, то с европейской стороны на него на всем его протяжении выходит узкий и длинный полуостров Херсонес Фракийский, соединенный с материком перешейком. Разумеется, с этого берега в пролив не впадает сколько-нибудь крупных рек; даже самая значительная и известная из них — Эгоспотамы — представляет собой скорее ручей. С азиатской же стороны Геллеспонт омывает побережье Троады. Рек здесь тоже мало; в их числе выделяется прославленный еще Гомером Скамандр, впадающий в море близ устья Геллеспонта. В целом прибрежные регионы пролива описываются как довольно плодородные.

Говоря о природных условиях Геллеспонта, нельзя не отметить его рыбные богатства, которые неоднократно засвидетельствованы источниками (например: Athen. I. 9d, 27e; IV. 157b; VII. 319b). Существовала даже вполне прозрачная по смыслу поговорка «везти рыбу в Геллеспонт» (ix0w dj 'EXXIütovtov, App. prov. III. 32). В целом водная фауна пролива из-за охарактеризованной выше специфики гидрологического режима имела отличия от животного мира Эгеиды и Средиземноморья, в некоторых отношениях — в сторону большей скудости. Так, Феоф-раст (fr. 173 Wimmer, ap. Athen. VII. 317f) пишет, что «на Геллеспонте осьминоги не водятся, ибо море это холодное и малосоленое, а осьминоги не переносят ни того, ни другого». C другой стороны, тот же Афиней (III. 105a, d) указывает, что на Геллеспонте водятся омары. Отмечается также и специфика флоры в регионе, обусловленная, вне сомнения, климатическими условиями. Ср.: «Гегесандр Дельфийский пишет, что на Геллеспонте ни трюфель не водится, ни горбыль, ни даже тимьян. Потому-то Навсиклид и сказал, что не найдешь там ни весны, ни товарища» (Athen. II. 62d).

К сожалению, для Геллеспонта мы не имеем такого источника, каким для соседнего Боспора Фракийского является труд Дионисия Византийского, где местность описывается с максимальной детальностью, вплоть до микротопонимов. В античности, правда, имелось и аналогичное сочинение, специально посвящен-

ное Геллеспонту, но оно утрачено. Имеем в виду трактат «Описание Геллеспонта» (Пбрьобо? 'ЕХХ|а^оут1ак|) Менекрата Элейского (ссылка: Strab. XII. 550-551), который обозначен как ученик Ксенократа и, стало быть, жил в IV в. до н.э.

А теперь приведем некоторые наиболее важные сохранившиеся античные нарративные свидетельства о Геллеспонте, в которых даются сведения общего характера.

Herod. IV. 85: «Пропонтида же (шириной 500 стадиев, а длиной 1400) впадает в Геллеспонт; ширина его в самом узком месте 7, а длина 400 стадиев. Впадает Геллеспонт в открытое море, называемое Эгейским».

Thuc. VIII. 106. 1: «Афиняне захватили лишь небольшое количество кораблей противника, так как при узости Геллеспонта у врагов всегда была возможность найти где-нибудь поблизости убежище для своих кораблей».

Xen. Hell. IV. 8. 5: «... Сест, расположенный как раз против Абидоса и отстоящий от него не более чем на восемь стадиев».

Demosth. XIX. 180: «.Никто не мог бы указать двух более важных для нашего государства мест на свете, чем Пилы на суше и чем Геллеспонт на море».

Polyb. XVI. 29: «Долго распространяться об удобствах местоположения городов Абидоса и Сеста я нахожу излишним, так как все сколько-нибудь значительные историки писали о них; до того эти удобства и выгоды замечательны. Зато напомнить читателям главные черты местоположения этих городов и через то остановить внимание на них, по-моему, не бесполезно. Впрочем, для оценки особенностей поименованных выше городов важен не столько самый вид местностей, ими занимаемых, сколько нижеследующие сопоставления и сравнения, именно: если из того моря, которое одни называют Океаном, другие Атлантическим, нельзя проникнуть в наше море иначе, как через ворота у Геракловых Столбов, то из нашего моря нельзя пройти в Пропонтиду и в Понт иначе, как не вошед-ши в пролив между Сестом и Абидосом. При образовании двух проливов судьба как будто наблюдала известное соотношение, сделав путь у Геракловых Столбов во много раз шире Геллеспонтского, так: первый имеет ширины шестьдесят стадиев, а второй у Абидоса два стадия (очевидная и грубая ошибка! — И.С.) потому, можно подумать, что наружное море во много раз больше нашего. Однако проход у Абидоса удобнее того, что у Геракловых Столбов, ибо имеет поселения по обеим сторонам, благодаря чему образует подобие ворот для взаимных сношений между берегами; то мост перекидывают через него, если предпочитают перейти посуху с одного материка на другой, то по нему непрерывно снуют суда. Что касается города абидян, то его с двух сторон замыкают мысы Европы и он имеет гавань, в которой могут укрыться от всякого ветра стоящие на якоре корабли. Пристать же к городу где-либо в другом месте помимо гавани невозможно, ибо в проливе господствует сильное стремительное течение».

Strab. II. 124: «Вдоль Херсонеса лежит пролив шириной в 7 стадиев, около Се-ста и Абидоса; через него Эгейское море и Геллеспонт вытекают на север в другое море, которое называется Пропонтидой».

Strab. XIII. 591: «Абидос. лежит в устье Пропонтиды и Геллеспонта на одинаковом расстоянии от Лампсака и от Илиона, приблизительно в 170 стадиях. Здесь находится 7-стадиевый пролив, отделяющий Азию от Европы, через который Ксеркс построил мост. Оконечность Европы, образующая узкий пролив

около места перемычки, называется по ее форме Херсонесом. Место перемычки находится против Абидоса».

Эта довольно разнородная сводка (в ней очевидным образом выделяется своей особенно информативностью свидетельство Полибия) никоим образом не претендует на то, чтобы быть исчерпывающей, и цель ее — сколе иллюстративная, чем аргументативная. О подробностях и нюансах речь пойдет далее, а пока расставим главные акценты, обозначим наиболее принципиальные факторы, определявшие историческую роль Геллеспонта.

Выше уже отмечалось, что эта местность (как и регион Черноморских проливов в целом) являла собой важную контактную зону. При этом подчеркнем два, так сказать, измерения «феномена» Геллеспонта. С одной стороны, он путь; с другой — граница, препятствие.

Путем пролив был для тех народов и обществ, в среде которых было в достаточной мере развито мореплавание. Приходится говорить именно об определенном уровне его развития, ибо наличие довольно быстрого течения не позволяло двигаться по Геллеспонту в северо-восточном направлении совсем уж примитивным плавсредствам. Впрочем, в литературе указывается, что Геллеспонт все-таки легче было преодолевать, чем Боспор Фракийский: при том, что объем воды, поступающий, через оба пролива, одинаков, Геллеспонт примерно вдвое шире9. Поскольку у греков начиная с архаической эпохи мореходство и кораблестроение бурно развивались, геллеспонтское течение рано перестало быть для них серьезной помехой, непроходимым барьером для проникновения в Понт, а тем более — в Пропонтиду10.

Препятствием же Геллеспонт оказывался для народов и обществ, которые в большей степени являлись сухопутными. Из одного из вышеприведенных пассажей Страбона видно, что даже одиночные переправы через пролив были сопряжены с определенными трудностями. Что уж говорить о тех случаях, когда через него приходилось переводить большие массы людей! Мероприятие Ксеркса по постройке моста через Геллеспонт11 во время его похода на Элладу в 480 г. до н.э. поразило впечатление современников (ср. Herod. VII. 33-36 — рассказ одновременно информативный и эмоциональный) именно потому, что на их глазах совершалось нечто действительно невиданное. Еще несколько веков спустя Ликофрон писал о Ксерксе:

Но не уступит мать Эпиметеева12, На место всех гиганта одного пошлет, Персея поросль: он пройдет и по морю, Как по пути сухому, и по тверди он На веслах поплывет...

(Lycophr. Alex. 1412 sqq.)

Здесь в метафорической форме говорится о двух деяниях персидского царя — постройке моста через Геллеспонт и прорытии канала через Афонский перешеек.

9 Carpenter 1948, 5.

10 Graham 1982, 118.

11 См. об этой акции наиболее подробно: Hammond, Roseman 1996.

12 Азия. Речь идет об извечной борьбе Азии и Европы.

Переправляться через пролив из Европы в Азию было, согласно тому же Страбону, легче, чем из Азии в Европу. Опять же, что относится к отдельным лицам, то должно быть применимо и к массовым передвижениям. Поэтому закономерно, что в античной истории известны случаи успешного переселения целых этнических групп (фракийских племен, галатов) через Геллеспонт (или, во всяком случае, через Черноморские проливы), причем именно в азиатском направлении. Переселения же такого рода в противоположную сторону вроде бы не припоминаются.

Здесь необходимо сказать о вещи, которая, возможно, покажется банальностью, но тем не менее должна быть упомянута. Как известно, само выделение Европы и Азии в качестве двух разных частей света не имеет абсолютно никакого географического основания (они ни в каком отношении не являют собой отдельных материков), а исключительно основание культурно-историческое. Есть, в сущности, только одно место, где это представление могло зародиться, то есть такое место, из которого Европа и Азия могут восприниматься как два отделенных друг от друга массива суши. И это именно регион Балканского и Малоазийского полуостровов, которые как бы разрезает цепочка водных бассейнов разной ширины: Эгеида, Геллеспонт, Пропонтида, Боспор, Понт. В свете сказанного вполне естественно, что понятие о Европе и Азии впервые зародилось у античных эллинов; а зона Черноморских проливов в рамках данной комплексной мифологемы, живущей и поныне, воспринималась, как точка, в которой две части света, два мира ближе всего сходятся с другом, почти соединяются, но все-таки не сливаются.

В сравнении с двумя вышеуказанными факторами — Геллеспонт как путь и Геллеспонт как граница — все остальные имевшие место факторы (характер земель на побережьях пролива, рыбные богатства и т.д.) должны считаться имеющими заведомо второстепенный, дополнительный характер.

* * *

Поскольку в данной статье речь пойдет прежде всего об истории Геллеспонта, о его «вписанности» в рамки исторических событий и процессов античности, то нас в наибольшей степени будут интересовать вопросы, связанные с контролем над проливом. Кто и когда такой контроль осуществлял, или пытался осуществить, или боролся за него; какими методами это делали, какими целями и мотивами руководствовались — такого рода проблемы будут вкратце рассмотрены ниже.

Согласно археологическим данным, район Геллеспонта был населен уже в IV тыс. до н.э.13 А в следующем тысячелетии там уже возникают крупные центры ранних эгейских культур бронзового века, среди которых следует упомянуть, например, поселение на так называемом «холме Протесилая» близ Элеунта на Хер-сонесе Фракийском, но в первую очередь, конечно же, Трою.

Поразительная долговечность этого древнего города14, неоднократно в течение III-II тыс. до н.э. разрушавшегося, но вновь и вновь возрождавшегося на том же самом месте, на наш взгляд, стоит в прямой связи с его географическим по-

13 Mansel 1966, 1011.

14 В связи с местом Трои в системе эгейских культур бронзового века см. краткую, но яркую и емкую характеристику: Андреев 1995, 104-105.

ложением в преддверии Геллеспонта, у самого начала этого морского пути. Равным образом, в связи с этим географическим положением и проистекающими из него выгодами следует трактовать и крупнейший вооруженный конфликт в Эге-иде бронзового века — Троянскую войну. Если античная традиция приписывала этому столкновению чисто мифологические причины (похищение Елены, желание Зевса уменьшить количество людей и т.п.), в действительности, конечно же, необходимо учитывать прежде всего вышеназванный геостратегический фактор: контроль над входом в пролив.

Разумеется, в связи с Троей, Троянской войной и всей этой проблематикой в мировой науке неоднократно высказывались в той или иной мере скептические или даже нигилистические точки зрения. Достаточно припомнить о нашумевшем выступлении такого выдающегося антиковеда, как М. Финли, пафосом которого было отрицание историчности Троянской войны15. Однако в любом случае невозможно отрицать сам факт неоднократных разрушений на троянском городище, который со всей очевидностью указывает, что регион уже в рассматриваемую эпоху являлся предметом самого пристального интереса со стороны различных сил, иначе не было бы и конфликтов.

Если же говорить о более мягких формах скептицизма, то, например, Р. Кар-пентер утверждал, что в III—II тыс. до н.э. плавание по Геллеспонту было еще невозможно; именно потому и процветала Троя, находившаяся не непосредственно на побережье, а несколько в глубине материка, что из-за недоступности морского пути купцам приходилось пользоваться сухопутным16.

По этому поводу можно сказать следующее. Крупные поселения бронзового века вообще крайне редко возникали непосредственно на побережье. Жители стремились к большей безопасности от нападений, которые часто приходили с моря, и поэтому обосновывались, как правило, в некотором отдалении от берега, избирая в качестве места обитания какой-нибудь холм, служивший естественной цитаделью. Сама же Троя — яркий пример именно такой модели.

Вряд ли стоит отрицать возможность проникновения из Эгейского моря в Черное через проливы уже во II тыс. до н.э.17 Ведь есть же, несомненно, некое историческое ядро в древнем мифе о плавании аргонавтов в Колхиду. Разумеется, в ту далекую эпоху подобные плавания осуществлялись редко, были сопряжены со значительными трудностями и даже опасностями, тоже отразившимися в мифе. Однако препятствия преодолевались.

Обратим внимание еще и на то, что миф об аргонавтах — сложное, комплексное построение (как все наиболее важные греческие мифы), в котором каждый элемент имеет определенное структурное значение. В частности, представляется неслучайной следующая деталь: когда златорунный баран нес Фрикса и Геллу в Колхиду, девушка упала именно в пролив, получивший ее имя. Аргонавты шли за золотым руном по пути Фрикса, и место, где утонула Гелла, должно было служить для них ориентиром, подтверждением того, что они избрали верный маршрут.

Подчеркнем: собственно, о Гелле миф не сообщает вообще ничего, кроме факта ее гибели. Ее мифологический образ, таким образом, не имеет самостоятельно-

15 Finley 1964.

16 Carpenter 1948, 6. Полемику с рядом положений статьи Карпентера см.: Labaree 1957.

17 Roebuck 1959, 116.

го значения и получает смысл только в общем контексте цикла мифов о золотом руне и аргонавтах. Из этого, как нам представляется, можно сделать достаточно надежный вывод, что существование топонима Геллеспонт — «море Геллы» — с необходимостью предполагает данный цикл мифов, уже сложившийся на тот момент, а, соответственно, знакомство греков с некоторыми понтийскими областями. Топоним же, как отмечалось выше, фигурирует уже у Гомера, то есть с самого начала античной нарративной традиции. Поскольку трудно предположить, что освоение плавания по проливу произошло в «Темные века» (менее подходящий период для подобных предприятий трудно представить), то остается только относить это событие к микенской эпохе.

Можно ли сказать со всей определенностью, что на протяжении бронзового века Геллеспонт контролировался Троей и хозяева города, кем бы они ни были, тем самым становились хозяевами пролива? Пожалуй, такое суждение будет слишком категоричным, и для него в нашем распоряжении недостаточно позитивных данных (учитывая общую довольно скудную информированность ученых о рассматриваемом времени). И всё же, повторим, вряд ли есть какое-то более убедительное объяснение конфликтов вокруг Трои (в том числе той же Троянской войны), чем борьба за обладание этим путем.

Впрочем, ахейцы, разрушив Трою, все-таки и сами не смогли закрепиться в регионе. Причиной тому было, безусловно, вскоре происшедшее крушение их цивилизации (сложный вопрос о причинах этого крушения здесь, понятно, рассматриваться не будет).

В гомеровском эпосе ситуация в регионе обрисована следующим образом: Но фракиян предводил Акамас и воинственный Пирос Всех, которых страны Геллеспонт бурнотечный объемлет.

(Нот. II. II. 844-845)

В этих строках отразилась уже новая этнополитическая обстановка, характерная не для микенской эпохи, а для времени после Троянской войны. Известно, что в это время происходит массовое переселение с Северных Балкан в Малую Азию ряда народов фракийской группы — фригийцев, мисийцев, вифинов18. Переход осуществлялся, разумеется, через Черноморские проливы, следовательно, в том числе и через Геллеспонт. Точнее, говорить, конечно, нужно не о едином переходе, а о периоде миграций, в ходе которого существенно изменялась этническая карта Анатолийского полуострова. В частности, область по малоазийскому берегу интересующего нас пролива стала с тех пор называться Малой, или Геллеспонтской Фригией (чтобы отличать от Великой Фригии).

В результате фракийские племена теперь расселялись по обоим побережьям Геллеспонта19, и, следовательно, именно они держали теперь пролив под своим контролем (насколько можно вообще говорить о реальном контроле применительно к тем смутным временам).

Относительно самой Трои был недавно сделан важный вывод. Если ранее считалось, что после разрушения троянского поселения бронзового века (Троя У11Ь2) и вплоть до появления эолийской колонии (Троя VIII) в VIII в. до н.э. место

18 Немировский 1998; 1999; Габелко 2005, 55 слл.

19 Акш^а! 1956, 16.

несколько веков пустовало, то теперь, как подчеркивает Дж.Н. Колдстрим20, «от этого взгляда приходится отказаться». Какая-то жизнь, пусть и не слишком интенсивная, в Трое теплилась всё это время.

Другим поселением, продолжавшим на протяжении «Темных веков» существовать в Троаде, судя по всему, был Скепсис. Согласно античной традиции, основан он был троянцами после разрушения их города. Упоминаются в связи с этим имена Энея, его сына Аскания, а в некоторых ветвях традиции — также сына Гектора Скамандрия (Астианакта), который в этом варианте мифа, в отличие от основного, не был умерщвлен ахейцами при взятии Трои.

Не следует отвергать эти свидетельства как поздние и неаутентичные. Они прекрасно коррелируют с пассажем максимально ранним — из Гомера, у которого встречается следующее пророчество:

Будет отныне Эней над троянами царствовать мощно, Он, и сыны от сынов, имущие поздно родиться.

(Hom. II. XX. 307-308)

Перед нами типичное vaticinium post eventum, уместное лишь в том случае, если во времена складывания «Илиады» в Троаде действительно властвовала (или, по крайней мере, занимала влиятельное положение) династия, возводившая свое происхождение к Энею. Последний, согласно более распространенной легенде, осел в Лации. Но, по справедливому замечанию А. А. Немировского, «на выживании и великих дальнейших свершениях Энея настаивает вся античная традиция, независимо от локализации этих свершений и представлений о дальнейшей судьбе Трои»21.

Скепсис часто считают эолийским поселением, возникшим в VIII в. до н.э. Однако нет серьезных причин датировать его основание столь поздним временем, игнорируя данные письменных источников. Археология здесь мало чем может помочь, поскольку остатки поселения были уничтожены турками около 1800 г. Впрочем, Скепсис, строго говоря, не геллеспонтский город — он лежит несколько в глубине материка.

Как бы то ни было, всё сказанное в известной мере относится к области предположений. Более или менее ясная картина ситуации в регионе Геллеспонта начинает вырисовываться в VIII-VII вв. до н.э., то есть в период великого колонизационного движения греков.

Приведем меткое замечание Э. Грэйема22: в силу ряда факторов (близость к Балканской Греции, климатические условия) регион Черноморских проливов был, казалось бы, территорией, почти идеально подходящей для колонизации. Тем не менее реальное освоение эллинами этих земель шло достаточно медленно и далеко не столь «взрывообразно», как, например, колонизация Южной Италии и Сицилии, а позднее — побережий Боспора Киммерийского. Грэйем видит в этом подтверждение принципа, согласно которому маршруты греческого колонизационного движения определялись в большей степени политическими, а не географическими факторами.

20 Coldstream 2003, 381.

21 Немировский 1999, 62, прим. 6.

22 Graham 1982, 118.

Приведем вначале сводку обстоятельств основания важнейших городов на Геллеспонте (в алфавитном порядке)23, чтобы затем, сопоставляя эти данные, можно было сделать наблюдения о характере процесса.

■г S-

II I V/"

AlSderaу / Л,

Л - - Магопеа ■-" Stryme ' -V

Bisanthe»

Thasos

-Aerius

_ Cardia

parium ¿^

LimnaV "'./^TPSeiuT b' ^iapus_ AlopeconnesusС &/J

^ M^estus >'s

-■^Abydus S

Samothrace

Imbros r

~ "" -ilaeus.-;. ..

Г W-', Sigeum *

Г О r1 Lemnos N

^ N —.

Scapsis У

Ф у

f

Рис. 1. Геллеспонт с примыкающей частью Эгейского моря

Абидос: «был основан милетянами с разрешения лидийского царя Гигеса, ибо эта местность и вся Троада были ему подвластны» (Strab. XIII. 590). Таким образом, метрополия города указана expressis verbis, равным образом дана и достаточно точная датировка: Гигес стал царем Лидии в первой половине 660-х гг. до н.э., а погиб около 645-643 гг. до н.э.24 Причем резоннее относить рассматриваемое событие ко второй половине его правления, нежели к первой, ибо вряд ли Гигес овладел Троадой моментально после своего прихода к власти. Таким образом, датирование основания Абидоса серединой VII в. до н.э, видимо, будет наиболее взвешенным. Интересно, что Абидос тем не менее упоминается у Гомера (Il. II. 836 — вместе с Сестом; Il. XVII. 584), и данный факт — лишнее свидетельство о том, насколько всё не просто с хронологией гомеровского эпоса, насколько легко встретить в нем интерполяции, сделанные позже VIII в. до н.э. — времени, когда, как традиционно считается, поэмы в основном обрели свой облик25.

23 Сводка базируется в основном на следующих исследованиях: Roebuck 1959, 109 ff.; Berard 1960, 95 ss.; Graham 1982, 119 f., 160 ff.; Ehrhardt 1983, 32 ff.; Isaac 1986, 159 ff.; Tsvetkova 2000.

24 Грантовский 1998, 157-158.

25 Впрочем, не столь давно была высказана точка зрения, согласно которой «Илиада» написана в Афинах в эпоху Солона (Sauge 2000). Подобная идея, высказанная в столь категоричной форме, безусловно, являет собой досадную крайность. Тем не менее хорошо известно, что в Афинах и при Солоне, и при Писистрате велась работа над гомеровским эпосом, подразумевавшая в том числе и

Алопеконнес: «эолийский град» (Ps.-Scymn. 706). По выкладкам Б. Айзека26, был основан эолийцами с Лесбоса и из Кимы до середины VI в. до н.э. Город, строго говоря, нельзя считать вполне геллеспонтским, так как он лежит на западном берегу Херсонеса Фракийского. Однако ввиду большой узости этого полуострова на нем, в общем-то, не было поселений, которые находились бы вне всякой связи с проливом. Демосфен утверждает (XXIII. 166), что «Алопеконнес. был всегда нашим (афинским — И.С.) владением». Но он, говоря «всегда», имеет в виду, безусловно, период, начинающийся с тех пор, как Херсонесом овладел Мильтиад.

Кардия: основана Милетом и Клазоменами, позже имело место повторное основание афинянами, в период правления Мильтиада на Херсонесе Фракийском (Ps.-Scymn. 699-702). Что же касается первого основания (а здесь нас интересует именно оно), нигде в источниках не обозначено его время, и датировать событие более точно, чем периодом Великой греческой колонизации, не представляется возможным. В связи с географическим положением Кардии (расположенной не на самом Геллеспонте, но неподалеку от него, на узком перешейке) см. то, что было сказано выше в связи с Алопеконнесом. О важном стратегическом положении города на Херсонесе Фракийском ср. также: Demosth. XXIII. 181-182.

Колоны: колония милетян (Strab. XIII. 589). Время основания неизвестно. Колоны и соседний Пес находились между Лампсаком и Парием.

Лампсак: основан фокейцами, как авторитетно свидетельствует ряд источников, в том числе уроженец города, один из первых античных историков Харон Лампсакский (FGrHist. 262. F7). В качестве даты основания в литературе фигурирует 654 г. до н.э.27 Об обстоятельствах основания известно мало достоверного; нам представляется возможным, что они были такими же, как у Абидоса или, во всяком случае, схожими. Правда, согласно легенде об основании Лампсака28, город будто бы был назван в честь туземной правительницы Лампсаки29, которая помогла колонистам-фокейцам обосноваться на новом месте. Однако перед нами достаточно спорный с точки зрения исторической достоверности эпизод; позволительно считать эту легенду образчиком ложной народной этимологии. Возможно, впрочем, что название города — догреческое, и, следовательно, до появления эллинов здесь существовало местное поселение. Страбон (XIII. 589) приводит о Лампсаке еще некоторые данные, но они в сравнении со свидетельствами, восходящими к Харону, не создают впечатления достоверных: якобы город ранее именовался Питиуссой, а жители его — родом из Милета.

Лимны: «милетская колония» (Ps.-Scymn. 705). Время основания неизвестно. В связи с географическим положением города см. то, что сказано было выше об Алопеконнесе.

Мадит: основан лесбосцами (Ps.-Scymn. 709-710, упомянут вместе с более значительным Сестом). До появления греческой колонии, скорее всего существо-

интерполяции. Об афинском же интересе к региону Геллеспонта, зафиксированном уже с конца VII в. до н.э., см. ниже.

26 Isaac 1986, 291.

27 Berard 1986, 99; Graham 1982, 162.

28 По поводу легенд об основаниях греческих городов см. специальное исследование: Schmid 1947. См. также работу, в которой оспаривается популярный тезис, согласно которому в архаической Греции имелся такой литературный жанр, как легенды об основаниях городов: Dougherty 1994.

29 На это делается чрезмерный, на наш взгляд, акцент в работе: Malkin 1985.

вал как фракийское поселение. Во всяком случае название города явно негреческое и, скорее всего, коррелирует с названием фракийского племени мадуатенов (Liv. XXXVIII. 40. 7). Вообще многое из того, что будет ниже сказано о Сесте, относится и к Мадиту, в том числе и соображения относительно времени основания.

Парий: согласно Страбону (XIII. 588), «был основан милетянами, эриф-рейцами и паросцами». Таким образом, перед нами случай совместной колонизационной акции; можно полагать, что ведущая роль при этом принадлежала милетянам30. Название город тем не менее получил в честь другой из своих метрополий — Пароса. Парий — самый северный геллеспонтский полис (он находился на азиатском берегу пролива в том месте, где тот уже начинает расширяться в Пропонтиду), тем не менее является, согласно традиции, едва ли не наиболее ранней греческой колонией здесь: его основание относят к 709 г. до н.э.31

Пес (о положении города см. то, что было сказано в связи с Колонами): по словам Страбона (XIII. 589), город был колонией милетян. Однако, поскольку именно в этом месте у географа содержится ошибочная милетская атрибуция греческой колонии в Лампсаке, то, соответственно, неизвестно, можно ли ему доверять и относительно Песа. Во всяком случае, этот городок упоминается уже у Гомера (Il. V. 612; возможно, также Il. II. 828 — Апес), что, кстати, является единственным косвенным указанием (причем расплывчатым) на время появления поселения.

Сест: основан лесбосцами (Ps.-Scymn. 709-710). Точная датировка основания отсутствует; Б. Айзек осторожно относит его ко времени до середины VI в. до н.э.32 Думаем, что можно говорить и о несколько более ранней эпохе (VII в. до н.э.) и приурочивать возникновение греческого города здесь примерно к тому же времени, что и появление Абидоса на противоположном берегу. Вероятно, на месте Сеста ранее находилось фракийское поселение с тем же названием. Сест упоминается уже Гомером (Il. II. 836), но см. по этому поводу то, что было сказано выше в связи с Абидосом.

Сигей: основан эолийцами (лесбосцами?) не позднее VII в. до н.э. В конце этого столетия становится главным объектом афинских притязаний на Геллеспонте; туда высылается из Афин колонизационная экспедиция во главе с олимпиони-ком Фриноном. На этом хорошо известном факте, равно как и на борьбе за город, которая развернулась между митиленянами и афинянами и завершилась победой последних, мы пока не останавливаемся.

Элеунт: основан афинянами (Ps.-Scymn. 707-708). В качестве ойкиста у Псев-до-Скимна назван некий Форбоон. Такого имени не существует, и, по согласному мнению исследователей, следует говорить об искажении переписчиками имени Фринона — того самого, который основал Сигей. Таким образом, этот лидер экспедиции обосновался также и на противоположном берегу пролива. Иными словами, основание Элеунта следует относить к концу VII в. до н.э. Приведем важное свидетельство Страбона (VII. fr. 51): «Далее, в заливе, Элеунт, где находится святилище Протесилая, а против него в 40 стадиях — Сигей, мыс Троады». Таким образом, создание Фриноном своих двух баз именно в Сигее и Элеунте не случайно — эти пункты находились как раз напротив друг друга.

30 К вопросу о метрополиях Пария см.: Forrest 1957, 170.

31 Graham 1982, 162.

32 Isaac 1986, 291.

Не говорим здесь о некоторых небольших городках Херсонеса Фракийского (например, таких, как Крифота, Пактия и др.), основанных Мильтиадом в VI в. до н.э., поскольку о том этапе освоения побережий Геллеспонта и контроля над проливом, который можно назвать афинским, речь специально пойдет ниже. А пока обобщим приведенные данные.

Сразу бросается в глаза сосуществование в рассматриваемом регионе апой-кий, выведенных эолийскими и ионийскими центрами. Иногда говорят в связи с этим о двух «волнах» колонизации Геллеспонта — эолийской и ионийской, из которых первая предшествовала, а вторая следовала за ней. В целом какое-то зерно истины в этом есть, однако вряд ли стоит формулировать данный взгляд в чрезмерно категоричной форме, поскольку и ионийские колонии начинают появляться на Геллеспонте весьма рано, в VIII в. до н.э. (Парий), и эолийские поселения продолжают основываться до достаточно позднего времени, как минимум до VII в. до н.э. Иными словами, «волны», во всяком случае, накладываются друг на друга.

Можно ли уловить какую-то систему в географическом расположении эолийских и ионийских колоний в регионе? Пожалуй, можно33. На обоих берегах Гел -леспонта эолийцы обосновываются южнее, а ионийцы — севернее. На азиатском побережье выходцы из эолийских полисов осваивают Троаду (напомним, что и греческая Троя, возникшая в VIII в. до н.э., была эолийской), что вполне естественно, поскольку эта область фактически примыкала к Эолиде в собственном смысле слова. Но севернее Сигея, в Геллеспонтской Фригии, встречаем исключительно ионийские поселения (Абидос, Колоны, Пес, Парий), в основном милетские (за исключением фокейского Лампсака). Аналогичная картина и на Херсонесе Фракийском: Мадит, Сест, Алопеконнес — эолийские колонии (преимущественно лесбосские), а расположенные севернее Лимны и Кардия — ионийские (милетские). Афинский Элеунт на крайнем юге полуострова как бы вклинивается чуждым элементом в эту довольно стройную систему, становясь, по сути, предвозвестником нового этапа в истории Херсонеса, протекавшего «под знаком Афин».

Разумеется, мы можем только гадать, каким образом эолийцы и ионийцы распределяли между собой геллеспонтские территории. Можно ли говорить о каком-то рациональном факторе, о договоренностях по разделу «сфер интересов»? Или же всё происходило стихийно: милетяне и их сородичи просто приходили туда, где еще не обосновались эолийцы? Во всяком случае, система распределения ко -лоний все-таки побуждает говорить скорее о кооперации, чем о соперничестве.

При этом есть все основания с достаточной долей уверенности констатировать существенное различие в характере эолийской и ионийской колонизации Геллеспонта. Эолийцев, насколько можно судить, земли на берегах пролива интересовали сами по себе, то есть их колонизация имела вполне аграрный характер. Ионийская же колонизация здесь, как и в других местах, была феноменом более сложным, комплексным и многогранным. В ней изначально, насколько можно судить, присутствовал мотив освоения морского пути в Понт.

Разумеется, никак нельзя утверждать, что этот мотив был единственным. Иначе не появились бы милетские поселения в Кардии и Лимнах, которые выходят не на геллеспонтский, а на противоположный берег Херсонеса Фракийского.

33 См. интересные наметки: Myres 1929, 657 ff.; Graham 1982, 118 ff.

Но тем не менее всё же вряд ли можно трактовать появление ионийских колоний на Геллеспонте вне всякой связи с понтийским маршрутом. О его важности для Милета уже в начальный период Великой греческой колонизации свидетельствует тот факт, что Кизик в Пропонтиде (а в нее плыли, естественно, через Геллеспонт) впервые был основан милетянами весьма рано — в середине VIII в. до н.э. Более того, традиция, относящая к тому же столетию возникновение Синопы в Южном Понте (тоже милетской апойкии), признается ныне достоверной34.

Как бы то ни было, если Геллеспонт уже в архаическую эпоху использовался эллинами в качестве морского пути (в чем, как видим, нет оснований сомневаться), это предполагает их попытки установить более или менее эффективный контроль над проливом с целью обеспечения безопасности плавания. Некоторые факты должны быть интерпретированы именно в этом смысле. Имеем в виду прежде всего основание Сеста и Абидоса напротив друг друга, причем в одной из самых узких теснин Геллеспонта. Мы не знаем в точности, какой из двух центров появился раньше и какой хронологический промежуток разделяет их колонизацию. Отметим только, что метрополии этих колоний разные — соответственно Лесбос и Милет, — но выше мы высказали мысль о возможной согласованности, скоординированности их действий.

Следующий пассаж Страбона (XII. 565) очерчивает — впрочем, довольно схематично — историю потестарных отношений на азиатском берегу Геллеспонта: «.В разные времена эти племена находились под властью разных правителей, причем одни властители объединяли их, другие же дробили на части. Действительно, после взятия Трои над ними господствовали фригийцы и мисийцы; позднее — лидийцы, после них эолийцы и ионийцы, потом персы и македоняне и наконец римляне».

Итак, здесь говорится о первоначальном преобладании фракийских племен, о чем у нас шла речь выше, потом — об эолийско-ионийском освоении региона, которое рассматривалось только что. В промежутке Страбон помещает период лидийского контроля. В связи с этим последним необходимо сказать следующее.

Как упоминалось выше, Абидос — один из ключевых пунктов на Геллеспонте — был основан милетянами с позволения Гигеса, первого лидийского царя из династии Мермнадов35. Иными словами, регион тогда принадлежал Лидии36; однако, надо полагать, в тот раз он попал в ее состав ненадолго. Напомним о вторжении киммерийцев, под натиском которых едва устояло само Лидийское царство, сильно уменьшившись в размерах. Повторное обладание азиатским берегом Геллеспонта было обретено, вероятно, уже в царствование Алиатта. В любом случае, такое обладание еще не означало для Лидии контроля над проливом, поскольку это государство не имело флота (Herod. I. 27).

Правда, последний лидийский владыка Крез, возможно, вынашивал планы сделать подвластным себе и европейский берег Геллеспонта, сделать своим форпостом там Херсонес Фракийский: оказав покровительство тогдашнему правителю полуострова Мильтиаду Старшему, он фактически обрел в нем вассала37. Но

34 Drews 1976; Иванчик 2001.

35 О контексте события ср.: Graham 1971, 41; Суриков 2006а, 65.

36 Roebuck 1959, 51.

37 Суриков 2006а, 65-66.

это происходило уже в контексте «афинского» периода борьбы за Геллеспонт, к которому мы уже очень скоро обратимся. А пока отметим, что процитированное чуть выше место из Страбона содержит в себе, как выясняется, некоторую неточность. Нельзя говорить об отдельных лидийском и эолийско-ионийском периодах истории пригеллеспонтского региона. Присутствие там лидийцев и эллинов в действительности хронологически накладывается друг на друга. Превалирующей оказывается то одна, то другая сторона: при Гигесе и начиная с Алиатта этой превалирующей стороной являются лидийцы, в промежуточный же период, в «обстановке киммерийского хаоса», — очевидно, греки.

* * *

Повторим, что именно район Геллеспонта стал первым местом проявления экспансионистских притязаний крепнущего Афинского государства (уже с конца VII в. до н.э.). Самая ранняя в истории колонизационная экспедиция афинян38 была направлена в северо-восточный «угол» Эгейского моря, в то место, где начинаются Черноморские проливы. Афинская колония была основана в Сигее — в Троаде, у входа в Геллеспонт. И интерес Афин к этому региону, обладавшему в античности (как и позже) огромным стратегическим значением, уже сам по себе знаменателен.

Древнейший автор, пишущий о колонии афинян в Сигее, — Геродот. Он сообщает (V. 94-95): «... Митиленцы и афиняне из городов Ахиллея39 и Сигея вели постоянные войны друг с другом. Митиленцы требовали назад Сигейскую область, а афиняне оспаривали их право на нее, указывая, что на земли древнего Илиона эолийцы имеют отнюдь не больше прав, чем они, афиняне, и другие, кто помогал Менелаю отомстить за похищение Елены. Во время этих войн в битвах случилось много замечательных происшествий. Между прочим, после одной стычки, в которой победили афиняне, поэт Алкей спасся бегством, но его оружие попало в руки афинян, и они повесили его в храме Афины в Сигее. Алкей же воспел это событие в песне и послал ее на Митилену, чтобы сообщить о несчастье своему другу Меланиппу. Митиленцев же с афинянами примирил Периандр, сын Кипсе-ла, которого они выбрали посредником. А примирил он их вот на каких условиях: каждая сторона получала то, что у нее было. Так-то Сигей остался за афинянами».

Геродот на протяжении своего труда еще несколько раз упоминает о Сигее и афинском поселении в нем (IV. 38; V. 65; V. 91)40 — в различных контекстах, чаще всего в связи с повторной колонизацией этого места Писистратидами. Местами «отец истории» выражается не вполне ясно, что может вести к хронологическим затруднениям в вопросе о конкретном времени захвата Сигея афинянами. Однако не следует забывать о ссылке Геродота на Алкея. Более аутентичный источник

38 Самая ранняя, о которой нам известно, — оговаривает В. Эренберг (ЕЬгепЬе^ 1965, 222). Но по соображениям общего контекста вряд ли можно предполагать какие-то более ранние афинские колонизационные экспедиции, не отразившиеся в источниках.

39 Создается впечатление, что, говоря о «городе» (-п-оХт?) Ахиллее, Геродот не вполне точен. Речь, судя по всему, идет о святилище Ахилла, находившемся близ Сигея (БйаЪ. XIII. 596; 600); при нем существовало лишь маленькое поселение.

40 В одном месте (IV. 38) Геродот эксплицитно называет город «троянским Сигеем» (2|.уе1ои тоО ТршХкоС).

просто трудно представить: лесбосский поэт сам участвовал в афино-митилен-ских войнах за Сигей. Стало быть, к его времени афиняне уже обосновались в названном городе. А это указывает на конец VII в. до н.э. как на время колонизационной экспедиции. О том же свидетельствует и сообщение о посредничестве коринфского тирана Периандра.

Информация, предоставляемая более поздними авторами, подкрепляет этот вывод. Страбон в своей «Географии» подробно описывает Троаду, останавливаясь в том числе и на Сигее. Он говорит (XIII. 599-600): «.Передают, что митиленец Археанакт возвел из камней, взятых оттуда (с развалин древней Трои — И.С.), стену вокруг Сигея. Этот город захватили афиняне, которые послали туда Фри-нона, победителя на Олимпийских играх, хотя лесбийцы добивались обладания почти всей Троадой. Действительно, большинство поселений в Троаде основано лесбийцами (некоторые из них существуют и теперь, другие же исчезли). Питтак Митиленский, один из так называемых Семи Мудрецов, отплыл с кораблями против стратега Фринона и некоторое время воевал с ним, плохо справляясь с делом и терпя неудачи. В то время и поэт Алкей, как он сам говорит, в одной схватке попал в тяжелое положение, так что ему пришлось, бросив оружие, бежать... (далее следует цитата из Алкея — И.С.) Позднее, когда Фринон вызвал его на единоборство, Питтак, взяв рыбацкую сеть, напал на противника; он накинул на него сеть и убил, заколов трезубцем и кинжалом. Но так как война продолжалась, то обе стороны выбрали посредником Периандра, который и положил ей конец. По словам Деметрия (Скепсийского — И. С.), сообщение Тимея о том, что Периандр воздвиг укрепление Ахиллея против афинян из камней Илиона, чтобы помочь войску Питтака, неверно. В действительности это место, как он говорит, было укреплено митиленцами против Сигея, но не этими камнями и даже не Периандром. Да и как же можно было выбрать посредником лицо, принимавшее участие в войне?»

Этот интереснейший рассказ во всех деталях совпадает со свидетельством Геродота (у Страбона мы также встречаем и Алкея, и Периандра), а, кроме того, вносит ряд новых немаловажных нюансов, подтверждающих датировку афинской экспедиции в Сигей концом VII в. до н.э. Выясняется, что митиленским командующим был знаменитый Питтак — современник и «заклятый друг» Алкея. Названо и имя главы афинских колонистов. Это — Фринон, видный борец-панкратиаст, одержавший победу на Олимпийских играх 636 г. до н.э.41 Он, несомненно, принадлежал к высшей аристократии Афин.

О событиях, связанных с Питтаком и Фриноном, а также в целом с разбираемой здесь войной между Афинами и Митиленой, упоминает также Диоген Лаэртский (I. 74), повествуя о жизни митиленского мудреца: «.Когда афиняне воевали с митиленянами за область Ахиллеитиду, то Питтак начальствовал над митиленянами, а Фринон, олимпийский победитель-панкратиаст, — над афинянами; Питтак вызвался с ним на поединок и, спрятавши под щитом своим сеть, набросил ее на Фринона, убил его и тем отстоял спорную землю. Однако и после этого (говорит Аполлодор) афиняне с митиленянами тягались за ту землю, а решал тяжбу Периандр, который и отдал ее афинянам». Тот же эпизод с Питтаком и Фриноном сохранен еще в некоторых источниках (например: Ро1уаеп. I. 25), но

41 МогеШ 1957, 66; Суриков 2000а, 35.

без каких-либо новых деталей. Неожиданно информативным оказывается свидетельство такого позднего памятника, как византийский лексикон X в. «Суда» (s.v. Шттако?): в нем приводится даже довольно точная датировка: «Питтак... в 42-ю олимпиаду (612/611 — 609/608 гг. до н.э. — И.С.) убил Меланхра, тирана Мити-лены, а также сразил в поединке Фринона, полководца (атратг^оу) афинян, который вел войну из-за Сигея. Питтак набросил на него сеть». Интересно, что это единственное конкретное событие, подробно пересказанное автором словаря в биографии такого крупного исторического деятеля, как Питтак; очевидно, единоборство с Фриноном всегда считалось одним из самых славных его деяний42. Что же касается датировки, то мы, конечно, не можем быть уверены, что источник, отделенный от описываемого факта временным промежутком более чем в полтора тысячелетия, дает ее абсолютно точно. Тем не менее в свете вышеизложенного хронологического контекста афино-митиленских дел в Сигее эта датировка не вызывает абсолютно никаких возражений: мы остаемся в рамках конца VII в. до н.э.

Нам представляется несомненным, что в связи с той же экспедицией Фринона следует рассматривать одно несколько испорченное в рукописной традиции место из перипла Псевдо-Скимна (707-708), где при описании Херсонеса Фракийского говорится буквально следующее:

'EXaioöj, 'Аттику атоиаау бхоша, OOPBOQN |у awoiKiaai 8окбГ.

Указание на то, что апойкия в Элеунте была афинской (аттической), вполне однозначно. А вот вопрос об основателе этой апойкии более темен. Личное имя ФорРоыу, упомянутое здесь, не существует и явно представляет собой продукт какого-то искажения переписчиками. Небезосновательно было предложено считать, что изначально в тексте стояло Фршыу43. Тогда перевод цитируемого текста будет следующим:

Вот Элеунт; афинская колония

Здесь есть, и, говорят, Фринон — ойкист ее44.

Напомним, Элеунт по отношению к Сигею находится на противоположном, европейском берегу Геллеспонта, в южной части полуострова Херсонес Фракийский. Страбон (VII. fr. 51; XIII. 596) специально отмечает, что Элеунт (Элеусса) и Сигей расположены напротив друг друга, и расстояние между ними — всего лишь 40 стадиев45.

Основание Фриноном двух афинских поселений, как бы фланкировавших вход в Геллеспонт, со стратегической точки зрения выглядит вполне закономерным; это, кстати, заставляет задуматься о целях всего мероприятия, к чему мы скоро перейдем, но предварительно коснемся еще двух обстоятельств. Во-первых, обратим внимание на то, что интерес афинян к Херсонесу Фракийскому, как выясняется, возникает не около середины VI в. до н.э., как обычно считают46, а значи-

42 Диоген Лаэртский (I. 75) отмечает, что именно после этого события Питтак стал пользоваться в Митилене большим почетом и получил власть.

43 Graham 1964, 33; Jeffery 1978, 89; Isaac 1986, 161.

44 В переводе намеренно употребляем термин «ойкист», дабы адекватно отразить наличие в греческом тексте однокоренного глагола awoiid£w.

45 О местоположении Элеунта см.: Meritt, Wade-Gery, McGregor 1939, 484.

46 См., например: Heskel 1997, 14-15. Неточность, которую допустила Дж. Хескел, уже отмечалась нами в рецензии на ее книгу (Суриков 2000б, 223, прим. 4).

тельно раньше, уже к концу VII в. до н.э. И эта заинтересованность тесно связана с афинской активностью в Троаде.

Второй вопрос, который хотелось бы затронуть, — статус колонизационной экспедиции Фринона и, соответственно, статус основанных им поселений. Нам представляется, что неправомерно видеть здесь акцию, подготовленную и предпринятую афинским полисом. Несравненно вероятнее, что это была личная, независимая инициатива Фринона. Правда, у Страбона и в «Суде» Фринон обозначен как атратг|у0?. Но если мы будем переводить это слово как «стратег» (в смысле должностного лица полиса), то допустим грубый анахронизм47. Коллегия стратегов была учреждена в Афинах лишь в ходе клисфеновских реформ, в конце VI в. до н.э., то есть целое столетие спустя после изучаемых здесь событий. В действительности в указанных источниках слово атратг|у0? употреблено, конечно, не в терминологическом смысле, а в широком и нейтральном значении «полководец».

Фринон, отправляясь с группой колонистов в Троаду, действовал на свой страх и риск. Перед нами типичнейший случай модели колонизационного мероприятия, порожденного внутриполитическими причинами, межаристократической борьбой за власть и престиж. Фринон был олимпиоником и уже поэтому, не приходится сомневаться, человеком со значительными политическими амби-циями48. Насколько можно судить, он активно включился в борьбу за власть. Что касается этой борьбы, то следует отметить: к сожалению, источники не сохранили сведений о каких-либо конкретных событиях внутренней афинской истории на хронологическом промежутке между законодательством Драконта (621 г. до н.э.) и законодательством Солона (594 г. до н.э.), то есть как раз на интересующем нас здесь периоде. Однако общая характеристика ситуации в данный период, даваемая античными авторами (Arist. Ath. pol. 5. 1-2; Plut. Sol. 12-13), выглядит вполне однозначной: это было время острого междоусобного конфликта.

Одним из участников этого конфликта, безусловно, был и Фринон, но ему не сопутствовала удача. Он желал занять позицию, соответствовавшую его рангу олимпийского победителя, но не преуспел в этом на родине49. Вот тогда-то и возглавил колонизационную экспедицию. Являясь ее вождем, Фринон должен был стать ойкистом новоосновываемого города; после смерти (и даже, возможно, еще при жизни) ему должны были оказываться героические почести. Подобный статус

47 Что, собственно, и делает Г. А. Стратановский в переводе Страбона.

48 О политических амбициях олимпиоников см.: Зельин 1962; Bengtson 1974, 190-207. Отметим, что как раз в это время другой афинский олимпионик, согражданин и современник Фринона — знаменитый Килон, — пытался совершить в родном полисе государственный переворот и стать тираном.

49 Surikov 2004, 191-192. В другом месте (Суриков 2006б, 193-194) мы предлагаем относить именно к Фринону-олимпионику архаический остракон с именем Фринона. Публикацию этого граффито см.: Lang 1976, 20. Лэнг датирует памятник VI в. до н.э., но основания для такой датировки довольно шатки; остракон не с меньшим основанием может принадлежать к концу предшествующего столетия. В свете этой находки соблазнительно предположить, что Фринон был изгнан из Афин остракизмом (в архаическом афинской полисе этот институт уже существовал в той или иной форме, см. Суриков 2006б, 182 слл.) и именно поэтому должен был отправиться в колонизационную экспедицию — не по своей воле, а вынужденно. Но мы ни в малейшей мере не стали бы настаивать на этой гипотезе, поскольку прекрасно понимаем, что аргументов в ее пользу недостаточно. Ясно одно: появление имени Фринона на остраконе свидетельствует о том, что он был активным участником политической борьбы, влиятельным лицом в государстве.

был во всех отношениях не менее престижен, чем тираническая власть, но при этом, конечно, гораздо более безопасен для афинского полиса50.

Как бы то ни было, на новом месте Фринон нашел свою гибель. Мы видели из источников, что афинская активность в Троаде вызвала ожесточенное сопротивление лесбосцев, рассматривавших этот регион как сферу своих интересов. Остался в памяти потомков поединок двух вождей — Питтака и Фринона, с помощью которого стороны пытались решить исход войны. Кстати, обратим внимание на сам этот чрезвычайно интересный факт единоборства между командующими — прямо-таки в «гомеровском стиле». Он показывает, насколько эпическим по своему духу было еще в то время мировоззрение аристократии.

Однако убийство Питтаком Фринона не привело к завершению афино-мити-ленского конфликта из-за Сигея. В конце концов, чтобы прекратить затянувшиеся военные действия, пришлось прибегнуть к услугам авторитетного внешнего посредника — коринфского тирана Периандра51. Последний решил вопрос о Сигее в пользу афинян, и, видимо, при жизни этого могущественного правителя принятое им решение соблюдалось. Но после свержения коринфской тирании митиленя-не на каком-то этапе (точную дату установить не представляется возможным52) вновь вырвали спорный город из рук своих противников. Афинянам удалось в очередной раз овладеть Сигеем уже при Писистрате, как считается, около 530 г. до н.э.53 К своему сигейскому владению тиран относился с большим вниманием, оно, судя по всему было у него на особом положении: наместником туда Писи-страт послал одного из своих младших сыновей — Гегесистрата (Herod. V. 94). Впоследствии, когда Гиппий, преемник Писистрата у власти в Афинах, был в 510 г. до н.э. свергнут и изгнан из полиса, он нашел себе убежище именно в Сигее (Herod. V. 65; V. 91)54.

50 Исходя из того, что сигейская экспедиция была личной инициативой Фринона, Грэйэм считает, что колония в Сигее была основана как апойкия, а не клерухия, как политически независимое от Афин поселение (Graham 1964, 33), и мы склонны согласиться с ним в этом вопросе.

51 Об этом посредничестве в отечественной литературе существует работа: Ковалев 2003. Но к ней у нас немало недоуменных вопросов. Многие тезисы автора так и остались для нас загадкой. П. В. Ковалев видит проблему следующим образом: почему афиняне избрали в качестве посредника тирана Периандра, ведь в Афинах как раз незадолго до того была предотвращена попытка установления тирании Килона? Мы здесь, откровенно говоря, вообще не видим никакой проблемы. Во-первых, кандидатура посредника, несомненно, не выдвигалась в одностороннем порядке афинянами, а согласовывалась обеими сторонами. Во-вторых, в эпоху, о которой идет речь, ни в Афинах, ни в других полисах в аристократических кругах, находившихся у власти, не наблюдалось принципиального неприятия тирании как таковой (см. Суриков 2005, 165-166). Выбирая посредника, меньше всего думали о том, представляет ли он «идейно чуждую» форму правления. Очевидно, Периандр в силу своего высокого внешнеполитического авторитета в наибольшей степени устраивал как афинян, так и митиленян. Ведь главным, что требовалось от третейского судьи в межгосударственных спорах, были именно авторитет и сила, чтобы потом сторона, не в пользу которой было вынесено решение, не вздумала отказаться его выполнять. Не говорим уже о том, что в работе П. В. Ковалева, например, совершенно превратно переведен отрывок из Псевдо-Скимна об афинской колонии в Элеунте и т. п.

52 В. П. Яйленко считает, что это произошло около 590 г. до н.э. (Яйленко 1982, 136), но мы сомневаемся, что есть основания давать столь точную датировку.

53 Graham 1964, 32; ср. Berard 1960, 100 — ок. 533 г до н.э.

54 Есть версия, что Гиппий в Сигее даже чеканил монету по афинскому образцу, но со своим именем. См. Raven 1968, 52. Однако являющийся основанием для этой гипотезы уникальный обол с совой в качестве типа, колосом в качестве символа и легендой Н1П вместо традиционной А0Е

При Писистратидах удержание Сигея явно было компонентом целостной и широкой внешнеполитической линии, направленной на контроль над Северной Эгеидой и Черноморскими проливами. Что можно сказать в данной связи о первой афинской колонизации Сигея в конце VII в. до н.э.? Э. Грэйэм указывает55, что на нее нельзя экстраполировать тот же контекст. В ту эпоху, когда Фринон отправился в Троаду, афиняне еще и помышлять не могли о том, чтобы наложить свою руку на проливы. У них просто не было для этого достаточно сил: в конце VII в. до н.э. этих сил не хватало даже на то, чтобы отвоевать у Мегар Саламин, лежащий буквально по соседству. Что уж говорить о более далеко идущих замыслах!

Суждение исследователя представляется справедливым, если вести речь об афинском полисе в целом. Однако не забудем, что колонизация Сигея была частной инициативой Фринона, которого в тот момент больше волновали не общеафинские дела, а свое собственное положение. В свете того, что он обосновался у входа в Геллеспонт на обоих берегах — не только в Сигее, но и в Элеунте, — ответ на вопрос может быть только один: контроль над проливами просто не мог не входить в его планы.

Мы возвращаемся к проблеме целей первой сигейской экспедиции. Рассматривая эту проблему, необходимо помнить еще и о том, что колонисты были направлены не в какой-либо удаленный и слабо заселенный регион. Скорее напротив: Троада и в целом берега Геллеспонта к тому времени были уже густо усеяны греческими колониями, в большинстве лесбосскими, поскольку выходцы с крупнейшего эолийского острова проявляли особую активность в освоении этих тер-риторий56. В результате афинянам приходилось готовиться к тому, что, пытаясь обосноваться в Сигее, они отнюдь не будут дружески приняты, а натолкнутся на ожесточенное сопротивление, как и получилось: лесбосцы всеми силами пытались изгнать незваных гостей.

Коль скоро Фринон, несмотря на все это, все-таки избрал полем своей деятельности Троаду, значит, у него были на то весомые причины; Сигей был зачем-то нужен афинскому олимпионику и прибывшим с ним колонистам. Зачем? Поднимем прежде всего вопрос о возможности действия экономических факторов. Необходимость оттока «лишнего» населения из Аттики можно исключить сразу же: от стенохории Афины архаической эпохи, мягко говоря, не страдали. Торговые интересы? Неизбежно вырисовывается вариант с получением понтийского хлеба, для чего проливы, безусловно, были насущно нужны. Но конец VII в. до н.э. — слишком ранняя эпоха для того, чтобы относить к ней попытки афинян установить торговлю зерном с Понтом57. Не исключаем, что Афины столкнулись с проблемой недостатка собственного хлеба уже достаточно рано, ко времени Со-лона58. Но в любом случае Фринон, навсегда покинув родину, вряд ли думал о необходимости снабжения ее тем или иным продуктом.

может быть интерпретирован и иначе. Этот вопрос в целом связан с рядом сложнейших проблем ранней афинской чеканки, которые мы не можем здесь специально рассматривать.

55 Graham 1964, 32-33.

56 Cook 1962, 50.

57 В другом месте (Суриков 1999, 102 слл.) мы пытаемся показать, что понтийский рынок зерна стал играть для Афин значительную роль лишь в V в. до н.э.

58 Ельницкий 1969, 89; Суриков 2005, 129.

Выскажем идею, которая, возможно, покажется неожиданной и даже «еретической», но, как представляется автору этих строк, хорошо укладывается в общий контекст архаической эпохи. По нашему мнению, Фринон, осев на обоих берегах Геллеспонта, намеревался попросту заниматься разбоем: грабить минующие пролив корабли и таким образом обогащаться. В каком-то смысле этот мотив, пожалуй, тоже можно назвать «экономическим», но в целом под экономикой мы привыкли понимать что-то иное, а не грабеж — экспроприацию ценностей путем внеэкономического, чисто силового нажима.

Говоря о побуждениях, которые могли руководить Фриноном, стоит отметить еще один момент чисто ментального порядка. Троада для любого грека, особенно для аристократа, являлась местностью совершенно особого рода: совершенно неотъемлемыми от нее были ассоциации с Троянской войной, с мифологическими героями, с гомеровским эпосом. Достаточно перечитать большую главу Страбона, посвященную этому региону, чтобы увидеть, какой ореол легенд его окутывал, какой интенсивный и разнообразный мифополитический дискурс развертывался вокруг Троады. Так было всегда — не только во времена Страбона, но и во времена Геродота (выше цитировались почерпнутые из его труда аргументы афинян и лесбосцев в споре за Троаду, связанные с мифами о Троянской войне), и раньше. И, между прочим, Сигей занимал на «ментальной карте»59 Троады весьма значимое место. Ведь именно на его территории, согласно преданию, находилась знаменитая «Корабельная стоянка», то есть лагерь ахейцев, осаждавших Трою.

Хотя Афины, казалось бы, находились неблизко от северо-запада Малой Азии, в афинском полисе архаической эпохи, особенно в кругу аристократии сюжеты, связанные с Троянской войной, тоже были весьма актуальны. Дело в том, что эпическая традиция получила в Афинах VII-VI вв. до н.э. особенное развитие. Афины сыграли значительную роль в складывании гомеровского эпоса; некоторые специалисты считают даже, что эта роль была определяющей60. При Солоне и Писистрате осуществлялась письменная фиксация канонического текста «Илиады» и «Одиссеи»61, причем, естественно, не с чисто антикварными, а с насущно-политическими целями.

Фринон же был человеком, мыслившим вполне эпическими категориями. Достаточно вспомнить в данной связи его поединок с Питтаком, упоминавшийся выше. Допускаем поэтому, что он отправился совершать свои славные подвиги именно в Троаду, помимо прочих причин, из стремления подражать эпическим героям, да и в целом привлеченный «святостью места»62.

Мы так подробно остановились на афинской колонизации Сигея, поскольку, во-первых, это было хронологически первое проявление колонизационной активности афинян, во-вторых, данный эпизод архаической греческой истории ставил немалое количество интересных проблем, которые необходимо было попытаться

59 О понятии «ментальной карты» см. Подосинов 2006.

60 См., например: Cook 1995; Sauge 2000.

61 Лосев 1996, 84-90.

62 Можно привести параллель из истории средневековой Европы. Такое грандиозное явление, как крестовые походы, имело, безусловно, свои политические и социально-экономические причины, детально изученные в историографии. Но тот факт, что пыл крестоносцев направлялся именно на Палестину, несомненно, объяснялся особенной святостью этого региона в глазах европейских христиан, колоссальным количеством христианских легенд, которыми был овеян этот регион.

решить. Другие мероприятия Афин по выведению колоний в регионе Геллеспонта будут рассмотрены уже более кратко, но с тех же методологических позиций.

Важнейшим колонизационным мероприятием афинян середины VI в. до н.э. было основание Мильтиадом Старшим колонии на полуострове Херсонес Фра-кийский63 — вскоре после 560 г. до н.э., как мы считаем64, хотя точные датировки здесь вряд ли возможны. Выходя на проблематику Херсонеса Фракийского, мы затрагиваем целый клубок сложных и нерешенных вопросов65, подавляющее большинство которых подробно рассматривать здесь нет никакого резона. В частности, оставляем открытым вопрос о том, была ли создана на Херсонесе клеру-хия или апойкия. Нам представляется, что структура поселения (точнее, целой группы поселений) на полуострове была неоднородной; среди его жителей были и колонисты из Афин, и выходцы из иных эллинских полисов, и представители местного негреческого населения. Все они афинскими клерухами быть, безусловно, не могли. И все же несомненно, что какая-то часть поселенцев, прибывших из Афин, сохраняла афинское гражданство. В частности, последний тиран Херсоне-са — Мильтиад Младший, — в 493 г. до н.э. изгнанный оттуда персами, прибыл в Афины и тут же начал активную политическую деятельность, неоднократно занимал высшие полисные должности и т.п. Ему не потребовалось никакой специальной натурализации. Иными словами, он как был, так и оставался гражданином Афин. Одним словом, мы допускаем, что на Херсонесе проживали как афинские апойки, так и афинские клерухи, но по какому принципу проводилось разграничение между ними — тут ответ вообще вряд ли возможен.

Попытаемся решить проблему мотивов афинской колонизации Херсонеса. Здесь больше всего помогает самое раннее и аутентичное, а также и самое информативное свидетельство о событии, принадлежащее Геродоту (VI. 34-39)66. «Отец истории» излагает факты в такой последовательности. Племя долонков, обитавшее на Херсонесе Фракийском, призвало к себе правителем афинянина Мильтиада Старшего, ссылаясь на оракул, полученный в Дельфах. Столь любезное предложение вполне соответствовало и пожеланиям самого Мильтиада, который «тяготился владычеством Писистрата», незадолго до того ставшего тираном в Афинах. Мильтиад, со своей стороны, обратился с запросом к Дельфийскому оракулу, получил «добро» и, как пишет Геродот, «отправился в путь вместе со всеми афинянами, желавшими принять участие в походе».

Таким образом, перед нами вновь типичный пример колонизационной акции, порожденной внутриполитической борьбой. Мильтиад в результате этой борьбы

63 Такой достаточно поздний автор, как Диоген Лаэртский (I. 47), пишет, что еще Солон убедил афинян захватить Херсонес Фракийский. Здесь содержится явная неточность: в солоновские времена Афины еще не владели, во всяком случае, всем полуостровом. Однако выше отмечалось, что первая афинская колония на Херсонесе — Элеунт — была основана в конце VII в. до н.э., скорее всего, Фриноном. Очевидно, в указанном месте у Диогена отразилась в искаженном виде традиция именно об этом мероприятии.

64 Суриков 2005, 298.

65 Подробнее см.: Graham 1964, 32 ff., 194 ff.; Isaac 1986, 159 ff.; Касаткина 1986; 2001. Работа, в которой вопрос об этом колонизационном мероприятии рассмотрен наиболее подробно: Hammond 1956.

66 Иначе изложены факты у Корнелия Непота (Milt. 1), но в жизнеописании Мильтиада, принадлежащем перу этого римского биографа, как и в других его сочинениях, много путаницы. В частности, Непот безнадежно смешал друг с другом двух Мильтиадов — Старшего и Младшего.

оказался на родине в положении, которое его не удовлетворяло, и «рад был покинуть Афины», как эксплицитно пишет «отец истории». С ним направилась группа других недовольных ситуацией афинян, что позволило организовать полноценную колонизационную экспедицию. Что это были за люди, не сообщается, но не приходится сомневаться в том, что речь идет о членах политической группировки Мильтиада, приверженцах рода Филаидов, к которому принадлежал афинский ойкист Херсонеса. Таким образом, перед нами, как и в случае с Фриноном, не государственное мероприятие, а частная инициатива знатного аристократа, влиятельной личности67.

Сделаем, пожалуй, лишь одну необходимую оговорку. Может быть, не стоит некритично принимать на веру указание Геродота на то, что Мильтиад Старший уехал из Афин, движимый неприязнью к Писистрату. Это указание взято историком из традиции, восходящей к Филаидам, — традиции, которая вполне могла искажать факты. В V в. до н.э. афинские аристократические семьи делали всё, чтобы «откреститься» от ставших одиозными тиранов Писистратидов68, а за столетие до того они — едва ли не без исключения — были замешаны в сотрудничестве с Писистратом или его сыновьями69. Не были исключением и Филаиды. Нам представляется маловероятным, чтобы Мильтиадом Старшим двигала исключительно вражда к тирании, тем более что он отправился на Херсонес не с какой иной целью, как с той, чтобы самому стать тираном70. Скорее Мильтиад был удручен общей внутриполитической нестабильностью, характерной для афинского полиса середины VI в. до н.э., когда власть несколько раз переходила из рук в руки.

Во всяком случае, Писистрату экспедиция Мильтиада на Херсонес Фракийский была только выгодна71. Более того, поколение спустя, около 520 г. до н.э., племянник Мильтиада Старшего — Мильтиад Младший (будущий марафонский победитель) — отправился на Херсонес перенимать власть как прямой эмиссар Гиппия и Гиппарха. Геродот (VI. 39) пишет: «...Писистратиды отправили на Херсонес с триерой захватить верховную власть Мильтиада, сына Кимона (т.е. Мильтиада Младшего — И.С.)». Но в то время шел уже совершенно новый этап в истории афинской колонизации, начало которого тесно связано с деятельностью Писистрата. Выше шла речь о том, что этот тиран вновь заполучил у митиленян ранее потерянный Сигей на восточном берегу Геллеспонта. А на западном берегу пролива продолжала функционировать крупная колония на Херсонесе Фракийском; Писистратиды прилагали усилия к ее удержанию.

В целом основным регионом интересов афинского полиса в период тирании была Северная Эгеида и зона Черноморских проливов. Таким образом, в данном отношении наблюдалась преемственность с предшествующей эпохой. Наличие экономического фактора в колонизационной деятельности Афин со времен Пи-систрата нельзя не признавать. Но, на наш взгляд, конечной целью являлась все-таки политическая: Писистрат и его сыновья старались укреплять собственное

67 Graham 1964, 33.

68 Как убедительно показано в ценной работе: Lavelle 1993.

69 Суриков 2000, 152-153.

70 Предположение о том, что Мильтиад принадлежал к группировке диакриев, возглавляемой Писистратом, см.: Суриков 2005, 298-299.

71 Ср. Касаткина 2001, 57-58.

могущество и престиж в греческом мире, а это в тот момент означало укрепление могущества и престижа Афин.

Последним в афинской истории колонизационным мероприятием «архаического» типа (и также имеющим отношение к Геллеспонту и зоне Черноморских проливов в целом) стал захват Мильтиадом Младшим острова Лемноса. Об этом событии повествует ряд античных авторов (Herod. VI. 140; Nep. Milt. 2; Diod. X. 19. 6; Zenob. III. 85), и между их рассказами наблюдается расхождение, причем наиболее близкая к истине версия, судя по всему, содержится у Геродота. Сообщается, что Мильтиад изгнал с Лемноса ранее населявших его пеласгов72 и основал на острове поселение афинян. При этом специально подчеркивается та деталь, что он прибыл к Лемносу с Херсонеса Фракийского. Данная деталь играет важную структурообразующую роль во всем эпизоде и, соответственно, должна быть аутентичной. Из сказанного следует, что Мильтиад овладел Лемносом в тот период, когда он жил на Херсонесе. В другом месте73 мы высказали предположение, что это могло произойти в период вынужденного бегства Мильтиада с полуострова: после неудачного похода Дария I на Скифию (около 513 г. до н.э.) перешедшие в наступление скифы вторглись на Херсонес, а Мильтиад ушел в изгнание. Вот тогда-то, как нам представляется, он и перебрался на Лемнос: недалеко расположенный остров мог послужить хорошим плацдармом для возвращения, а если вернуться так и не удалось бы, можно было там и остаться. Опять типичный пример «аристократической колонизации»: в сущности, неважно, где править, лишь бы править!74

Не исключаем, впрочем, что Мильтиад захватил Лемнос еще раньше инцидента со скифами, то есть в самые первые годы своей тирании на Херсонесе Фракийском. Во всяком случае, нам представляется маловероятным высказанное Б. Айзеком75 мнение, что это произошло в период Ионийского восстания.

Очевидно, примерно тогда же, когда и Лемнос, Мильтиадом Младшим был подчинен близлежащий остров Имброс. Он уже находился в его руках к тому моменту, когда тиран Херсонеса в 493 г. до н.э. под персидским натиском вынужден был бежать в Афины. Геродот (VI. 41) сообщает, что вначале Мильтиад укрылся именно на Имбросе, а уже оттуда прибыл в Аттику.

Впоследствии и Лемнос, и Имброс всегда находились в числе важнейших, ключевых внешних владений афинян. Их колонизация хорошо вписывается в программу афинского закрепления в Северной Эгеиде и на подступах к Черноморским проливам. Помимо всего прочего, эти острова могли служить удобными промежуточными стоянками при плавании от Аттики к Геллеспонту. В связи со сказанным уместен вопрос: не действовал ли и в данном случае Мильтиад как эмиссар Писистратидов? Дать однозначный и категоричный ответ на вопрос не

72 Непот, видимо, ошибочно называет жителей Лемноса карийцами, а Диодор — тирренами. В любом случае ясно, что речь идет о какой-то реликтовой группе догреческого населения Эгеиды, как видим, сохранявшегося на некоторых отдаленных островах вплоть до рубежа архаической и классической эпох.

73 Суриков 2005, 305-306.

74 В связи со сказанным имеет смысл напомнить, что еще в 489 г до н.э., на закате своей жизни, Мильтиад, лишившийся Херсонеса уже навсегда, пытался захватить еще один остров — Парос (Herod. VI. 133-135; Nep. Milt. 7). Вне сомнения, теперь он хотел обосноваться там. См. Vanotti 1991, 22.

75 Isaac 1986, 175.

представляется возможным — хотя бы уже потому, что мы не знаем точно, были ли Лемнос и Имброс захвачены до свержения Гиппия в 510 г. до н.э. или позже. Однако в принципе, как нам представляется, такая возможность есть, и она не столь уж незначительна. В источниках, правда, ничего не сообщается о причастности Писистратидов к покорению Лемноса и Имброса, но это вполне объяснимо: впоследствии Филаиды, как уже отмечалось выше, тщательно «затушевывали» большинство таких моментов истории своего рода, которые демонстрировали его связь с тиранами.

* * *

Уже несколько раз по ходу изложения у нас появлялись персы, и действительно, теперь самое время перейти к периоду «персидской интерлюдии» в истории Геллеспонта, начавшейся с тех пор, когда Кир, покорив Лидию около 546 г. до н.э., овладел вначале азиатским берегом пролива. Дарий I около 514 г. до н.э., в ходе скифской экспедиции закрепившись во Фракии76, поставил, таким образом, под свой контроль и европейское, херсонесское побережье Геллеспонта. Полисы региона вошли в состав Ахеменидской державы, а их тираны оказались вассалами «Великого царя».

Относительно этих вассальных тиранов почти всегда остается нерешенным серьезный вопрос: были ли они приведены к власти персами или же стали правителями своих полисов ранее, самостоятельно, а персы просто их поддерживали? Вопрос этот достаточно принципиален, а между тем он лишь в редких случаях может быть решен. Так, в Сигее тирания Писистратидов утвердилась, очевидно, вне какой-либо связи с персидским завоеванием Малой Азии; но впоследствии, естественно, сигейские представители династии (в том числе Гиппий, прибывший в город после своего изгнания из Афин в 510 г. до н.э.) подчинялись ахеменидским властям. То же самое следует сказать и о Мильтиаде Младшем, правившем на Херсонесе Фракийском как до вхождения полуострова в состав Персии (Мильти-ад тогда опирался на дружественные отношения с фракийским царем Олором и с лидийским Крезом), так и после оного вхождения.

Геродот в пассаже, цитированном в начале нашей работы, называет в числе участников скифского похода Дария следующих геллеспонтских тиранов: Дафниса из Абидоса, Гиппокла из Лампсака, Герофанта из Пария. Из них о Дафнисе и Герофанте мы практически ничего не знаем, кроме имен. О Гиппокле известно несколько больше77. Он находился в чрезвычайно близких отношениях с афинскими Писистратидами. Гиппий, сын Писистрата, даже выдал свою дочь Археди-ку замуж за сына Гиппокла — Эантида (ТЬис^. 59. 3). После изгнания из Афин Гиппий даже некоторое время жил в Лампсаке (ТЬис^. 59. 4), где снискал себе безупречную репутацию, если судить по приводимой здесь же у Фукидида эпиграмме. Как бы то ни было, даже о Гиппокле мы не можем судить, пришел ли он к власти волей персов или сам ее захватил78.

76 Castritius 1972; Hammond 1980.

77 Ср.: Молчанов, Суриков 1999, 122-123.

78 Берве 1997, 112.

Пользовались ли персы как-либо своим контролем над Геллеспонтом? Не похоже, что в норме это было так. Сразу припоминается известный эпизод, пересказанный Геродотом (VII. 147) и имевший место в то время, когда Ксеркс в 480 г. до н.э. начал свой поход на Элладу и переправлял войско из Азии в Европу через Геллеспонт у Абидоса79.

«В Абидосе царь увидел, как проходили через Геллеспонт корабли с грузом зерна из Понта на Эгину и в Пелопоннес. Приближенные царя, заметив, что это вражеские корабли, хотели их захватить и смотрели на царя, ожидая его повеления. На вопрос Ксеркса, куда плывут эти корабли, приближенные отвечали: "К твоим врагам, владыка, с грузом хлеба". Тогда Ксеркс сказал им: "Разве и мы не плывем туда же, куда и они, и не везем с собой хлеб и остальное продовольствие? Какой же вред от того, что эти люди доставляют нам хлеб?"»

Итак, царь запретил своим подчиненным заниматься грабежом и мародерством по отношению к греческим купцам. Причем этим царем, обратим внимание, был Ксеркс, который вообще-то у Геродота отнюдь не предстает образцом справедливости и милосердия. Напротив, он изображен как один из самых сумасбродных и деспотичных персидских монархов. И тем не менее этот владыка пощадил эллинских морских торговцев. По всей вероятности, он следовал норме, неписаному закону: даже во время вооруженного конфликта мирных чужеземцев обижать не следовало.

Не менее характерно, кстати, и само поведение этих купцов. Идет война «не на жизнь, а на смерть», через Геллеспонт переправляется огромное персидское войско, а они в это самое время плывут по тому же Геллеспонту у всех на виду, как ни в чем не бывало. А ведь могли бы выждать время, перестоять опасность в какой-нибудь укромной гавани. Но нет, видимо, именно опасности-то для себя они и не видели и ничего не боялись.

Но, может быть, они просто еще не знали о начале похода Ксеркса и, что называется, случайно попали «на рожон»? Не похоже. Среди купцов все новости распространяются быстро, а персидский царь собирал свою армию и готовился к вторжению так долго, что только глухой мог бы об этом не услышать. А кроме того, известно, что даже в заведомой ситуации военных действий — не только что начавшихся, а давно уже идущих — греческие хлебные торговцы всё равно продолжали плавать в Черное море и обратно на своих кораблях.

Известно в том числе и из Геродота. Вот очередной эпизод: идет Ионийское восстание. Милетский авантюрист Гистией, желая «половить рыбу в мутной воде», отправляется на Лесбос и снаряжает там восемь триер. Они «отплыли с Гистиеем в Византий. Потом они заняли крепкую позицию и стали захватывать все идущие из Понта грузовые корабли, кроме кораблей тех городов, которые изъявили готовность подчиняться Гистиею» (Herod. VI. 5)80.

Византий, правда, расположен на Боспоре, но сейчас дело не в этом; обратим внимание на главное. Ионийцы восстали против персов, те уже начали против них карательную операцию. В Эгейском море действует мощный ахеменидский флот, а на побережьях — крупная армия. Купцы же, несмотря ни на что, плавают себе

79 К характеристике эпизода см.: Суриков 2009, 255 слл.

80 Roebuck 1959, 134.

и плавают, чувствуя себя в безопасности. И в конце концов опасность приходит к ним отнюдь не от «восточных варваров», а от своего же собрата, грека.

Итак, в период ахеменидского владычества транзитная морская торговля через Геллеспонт продолжала осуществляться по большей части без особых помех (за исключением описанного выше случая). Персидские власти, судя по всему, и не думали препятствовать этой деятельности, не вели в интересующем нас регионе какой-либо экономической политики. Необходимо еще учитывать следующее: из-за того, что значительная часть источников, имеющихся по истории державы Ахеменидов, греческого происхождения, мы сталкиваемся в них с некоторой аберрацией, преувеличением роли «греческого вектора» в персидских делах. В сущности, чем был тот же Геллеспонт для персов? Неким проливом в отдаленных сатрапиях, представляющим мало какой интерес...

Совсем другое дело — сами эллины и особенно афиняне. Последними именно в период греко-персидских войн зона Геллеспонта была окончательно осознана как важная сфера интересов. Весьма показателен тот факт, что сразу после битвы при Микале, завершившей первый, оборонительный период войн (500-479 гг. до н.э.) и знаменовавшей переход стратегической инициативы к грекам, следующим местом, куда отправился союзный греческий флот во главе с Леотихидом и Ксан-типпом, стал именно Геллеспонт (Herod. IX. 106). Их интересовал прежде всего мост Ксеркса (Herod. IX. 114), но по прибытии было обнаружено, что он уже разобран. Тогда между Леотихидом и Ксантиппом возникло разногласие, и дело кончилось тем, что «пелопоннесцы отплыли домой, афиняне же переправились из Абидоса на Херсонес и приступили к осаде Сеста» (ibid).

Осада была довольно длительной, но в конце концов завершилась успехом, — скорее всего, уже весной 478 г. до н.э. (Herod. IX. 117 sqq.; Thuc. I. 89. 2). Таким образом, Сест стал первым пунктом на Геллеспонте, где афинянам удалось закрепиться в ходе изгнания персов из Эгеиды. Правда, есть мнение, что ненадолго, — якобы первое освобождение города оказалось кратковременным и персы вскоре вновь овладели им, так что в 471 г. до н.э. его пришлось вторично брать Кимону81. Но в традиции о таком развитии событий нет ни слова; почему же мы должны домысливать факты?

Здесь явно вкралось какое-то недоразумение, и идет оно от свидетельства Иона Хиосского (FGrHist. 392. F13)82, приводимого со ссылкой на рассказ самого Кимона: «Союзники, захватив в Сесте и Византии множество варваров, поручили Кимону произвести дележ добычи, и тот распорядился так, что по одну сторону поставили самих пленных, а по другую сложили украшения, которые они носили; союзники стали порочить такой дележ, называя его несправедливым, и тогда он предложил им взять любую из частей: какую бы они не оставили, афиняне-де будут довольны. По совету самосца Герофита, считавшего, что лучше приобрести вещи персов, чем самих персов, союзники взяли себе наряды и украшения, оставив на долю афинян пленных. Все сочли тогда, что этим дележом Кимон просто выставил себя на посмеяние: союзники уносили золотые запястья, ожерелья, шейные цепочки, персидские кафтаны, пурпурную одежду, афинянам же пришлось взять себе нагие тела мало привычных к труду людей. Вскоре, однако, съехавши-

81 Например: Badian 1993, 100, 211. Менее категорично: Isaac 1986, 176-177.

82 Оно отразилось впоследствии у Плутарха (Cim. 9) и Полиена (I. 34. 2).

еся из Фригии и Ликии друзья и родственники пленных стали выкупать их, платя за каждого большие деньги, так что у Кимона собрались средства, которых хватило на содержание флота в течение четырех месяцев, а кроме того, немало золота и выкупных сумм осталось и для казны».

Сам по себе этот колоритный, запоминающийся эпизод, скорее всего, действительно имел место: он вряд ли мог быть выдуман (выдумать такое просто невозможно), тем более что источником сведений о нем является воспоминание автора-современника, а в конечном счете — сообщение самого главного участника событий, Кимона83. Но правильно ли во временном и территориальном отношении он приурочен традицией? Некоторые детали заставляют в этом усомниться. Обратим внимание на то, что в рассказе речь идет о Сесте и Византии, где были захвачены персы, которых делил Кимон. Не говорим уже о том, что эти два пункта находятся довольно далеко друг от друга, так что они не могли стать объектом одной операции, после которой, как было принято, происходил раздел добычи. Важнее другое: откуда в Византии в 471 г. до н.э. вообще взялись персы? Город на тот момент был уже под властью греков, управлял им опальный спартанский регент Павсаний. У Персии Византий был отвоеван в 478 г. до н.э., и Кимон даже участвовал в этой кампании (в качестве одного из афинских стратегов), однако верховное командование тогда осуществлял и, следовательно, добычей распоряжался отнюдь не он, а тот же Павсаний.

Остается допустить некий lapsus memoriae у Иона: хиосский рапсод сам факт со слов Кимона передал верно, а вот в отношении того, где и когда этот факт имел место, допустил путаницу. Мы предполагаем, что в действительности речь должна идти о ситуации после битвы при Евримедонте; подробно же аргументируем этот тезис в другой работе, которая на момент написания этих строк еще не опу-бликована84.

Итак, Сест стал афинским форпостом на Херсонесе Таврическом; целиком же этот полуостров был отвоеван у персов только несколько лет спустя. Сделал это Кимон (Plut. Cim. 14), а датируется событие, вероятно, 466 г. до н.э.85 Новый поход на полуостров связан с именем Перикла и датируется, по мнению Б. Айзека, 447 г. до н.э.86 В ходе этой экспедиции «Перикл не только привез с собою тысячу афинских колонистов (¿tolkouj)87, но также провел поперек перешейка укрепления и заграждения от моря до моря и тем поставил препятствие набегам фракийцев, живших во множестве около Херсонеса...» (Plut. Pericl. 19). Справедливости ради следует отметить, что первым возвел стену на Херсонесском перешейке еще Мильтиад Старший в VI в. до н.э. (Herod. VI. 36-37), а Перикл, видимо, лишь обновил это оборонительное сооружение (если оно вообще не приписано ему по ошибке или из апологетических мотивов).

Во всяком случае, необходимо учитывать: утверждаясь на Геллеспонте, афиняне постоянно вынуждены были считаться с тем, что зона их контроля ограни-

83 Эта стратагема Кимона, описанная Ионом, судя по всему, получила широкий резонанс в греческом мире. Так, под ее впечатлением спартанский царь Агесилай, воюя в начале IV в. до н.э. в Малой Азии, продавал пленных персов обнаженными (Xen. Ages. I. 28; Plut. Ages. 9).

84 Суриков (в печати).

85 Isaac 1986, 177.

86 Isaac 1986, 178.

87 В другом месте (Pericl. 11) Плутарх уточняет статус этих колонистов, называя их клерухами.

чивается узкой полоской земли по берегам самого пролива, а уже совсем рядом начинаются территории, подконтрольные «варварам»: на европейской стороне — фракийцам, на азиатской — персам (поблизости лежала их сатрапия Геллеспонт-ская Фригия).

Далеко не во всех случаях известно, в каком именно году тот или иной греческий полис освобождался от власти персов. Ясно только, что это происходило темпами не очень быстрыми и, во всяком случае, неравномерными. Так если Абидос был освобожден, судя по всему, сразу же после Сеста (уже с 477 г. до н.э. он является членом Делосского союза), то с находившимся неподалеку Лампсаком ситуация была принципиально иной. Этот город еще в 460-е гг. до н.э. был подконтролен Ахеменидам; как известно, он входил в число тех, которые Артаксеркс I дал на «кормление» перешедшему на его сторону Фемистоклу.

Когда Лампсак перестал быть персидским — судить трудно. Вероятно, данный вопрос (применительно к этому полису, а также к ряду других) и можно было бы попытаться решить, но для этого пришлось бы углубляться в сложную и дискуссионную проблему датировки Каллиева мира, а этого мы здесь не можем себе позволить. Ясно одно: не позднее 449 г. до н.э. все города по берегам Геллеспонта входили в состав Афинской архэ и платили форос. Как упоминалось выше, был создан податной округ88, который так и назывался — Гелле спонтским, но включал в себя всю зону Черноморских проливов89.

В период Пентеконтаэтии и Пелопоннесской войны регион Геллеспонта занимал важное место в системе Афинской архэ. Это, несомненно, было связано со стремлением Афин удерживать контроль над «хлебным путем» из Причерноморья. Значение понтийского зерна для афинского полиса возрастало в течение V в. до н.э.90; как нам представляется, своего рода переломным моментом стала экспедиция Перикла в Понт Евксинский, которую принято датировать временем около 437-435 гг. до н.э.91

Уже в первый период Пелопоннесской войны афиняне по понятным причинам ужесточают свой контроль над Геллеспонтом92. К этому времени относится известие о коллегии геллеспонтофилаков. Оно сохранилось в эпиграфическом памятнике из Афин, содержащем ряд постановлений народного собрания, относящихся к Мефоне — одному из небольших полисов, входивших в Афинскую архэ. Псефисмы были приняты в 430-423 гг. до н.э. и затем записаны на одной общей стеле.

Насколько известно, геллеспонтофилаки упоминаются только в этой над-писи93. Поскольку с данной магистратурой связано немало загадок, то в интересах приведения наиболее полного исторического контекста нам представляется уместным процитировать этот памятник IG. I3. 61 (= IG. I2. 57. = Syll.3 75. = Tod 61 = ML. 65) целиком, выделив курсивом наиболее принципиальное для нас место.

«О мефонянах из Пиерии.

Фенипп, сын Фриниха, был секретарем.

88 В 443 г. до н.э.: Макарова 2009, 13.

89 Meritt, Wade-Gery, McGregor 1939, 484.

90 Garnsey 1989, 105, 273.

91 Об экспедиции Перикла в контексте «хлебной проблемы» для Афин см.: Суриков 1999.

92 Garnsey 1989, 132.

93 Rubel 2001, 39.

Совет и народ постановили, в пританию Эрехтеиды. Скопас был секретарем, Тимонид был эпистатом, Диопиф внес предложение. Народ должен немедленно решить посредством голосования относительно мефонян: угодно ли народу тотчас установить для них форос, или же им достаточно платить то, что они платили богине из фороса, установленного на прошлых Панафинеях, а в остальном быть свободными от подати94. Что же касается долгов, которые, как записано, есть у мефонян перед государственной казной афинян: если мефоняне будут верны афинянам так, как сейчас, и еще более, афиняне позволяют отложить этот платеж, и если будет издано какое-нибудь общее постановление относительно задолженностей, значащихся на таблицах, оно не будет касаться мефонян, если только о них не будет издано отдельное постановление. Отправить к Пердикке трех послов в возрасте старше пятидесяти лет, и заявить Пердикке, что признано справедливым разрешить мефонянам пользоваться морем и не позволять их в этом ограничивать; разрешить им прибывать в страну с торговыми целями, как и прежде, не совершая несправедливостей и не подвергаясь таковым; не проводить войско через страну мефонян против их желания; если же обе стороны придут к согласию, пусть об этом договорятся послы, если же не придут — пусть обе стороны отправят на Дионисии посольство, имеющее полномочия, к Совету и народу по вопросам, в которых у них разногласие. Также заявить Пердикке, что, если воины, что в Потидее, его одобрят, афиняне будут иметь о нем хорошее мнение. Народ проголосовал за то, чтобы мефонянам платить то, что они платили богине из фороса, установленного на прошлых Панафинеях, а в остальном быть свободными от подати.

Совет и народ постановили, в пританию Гиппофонтиды. Мегаклид был секретарем, Нико[...] был эпистатом, Клеоним внес предложение. Разрешить ме-фонянам вывозить из Византия хлеба до [...] тысяч медимнов ежегодно. Пусть геллеспонтофилаки и сами не препятствуют им вывозить хлеб, и другим не позволяют препятствовать, иначе будут оштрафованы на десять тысяч драхм каждый. Записавшись у геллеспонтофилаков, мефоняне могут вывозить до указанного количества; и корабль, на котором они вывозят, пусть будет свободен от пошлин. Какое бы общее постановление о союзниках ни издали афиняне, о военной ли помощи, или предписывая городам что-либо иное, касающееся или их самих, или городов, — то, что они постановят конкретно о городе мефонян, к ним относится, остальное же — нет, но пусть они блюдут то, что им предписано. Относительно же несправедливостей со стороны Пердикки, о которых они говорят, пусть решат афиняне, что считать благом для мефонян, после того, как предстанут перед народом послы, вернувшиеся от Пердикки, — те, которые отправились с Плистием, и те, которые с Леогором. Об остальных же городах принять решение после того, как наступит вторая притания после заседания на верфях, сразу созвав народное собрание. И постоянно проводить там заседания, пока дело не будет окончено, а ничего другого не выносить на обсуждение, кроме того, о чем попросят стратеги.

Совет и народ постановили, в пританию Кекропиды. [...] был секретарем, Гиероклид был эпистатом, [...] внес предложение. Так как оценщики предписали городам, которые платят афинянам форос...

94 Устанавливается крупная податная льгота для мефонян: вместо всей причитающейся с них суммы фороса они могут платить лишь атарха!, составлявшие одну шестидесятую долю фороса.

Лакуна

Совет и народ постановили, в пританию Акамантиды. Фенипп был секретарем».

Как видим, надпись сохранилась далеко не полностью. К тому же она все-таки посвящена мефонянам, а не геллеспонтофилакам, последние же упоминаются в ней лишь мимоходом: составителями постановления явно предполагается, что всем без каких-либо разъяснений понятно, о чем идет речь. Поскольку мы ныне — ввиду скудного и отрывочного характера источниковой базы — такого знания уже не имеем, то о многих нюансах, связанных с этой коллегией, можно только гадать. Так, по мнению Й. Элера, функцией геллеспонтофилаков было наблюдение за вывозом зерна из Византия; ни число членов коллегии, ни способ их назначения неизвестны95. Аналогично пишет П. Гарнси: мы не знаем, когда была введена магистратура геллеспонтофилаков (во всяком случае, они не упоминаются в документах ранее Пелопоннесской войны, и это может что-то означать, но может быть и чистой случайностью), не знаем также, в чем заключались их функции в мирное время (надпись относится к периоду Пелопоннесской войны, что могло вести к изменению, например, расширению полномочий коллегии). Гарн-си считает, что, возможно, регулярной прерогативой геллеспонтофилаков было взимание таможенных пошлин с зерна и всех других товаров, двигавшихся через Геллеспонт96.

Во всяком случае, функции геллеспонтофилаков в военное время, как они вырисовываются из приведенной выше надписи, выглядят следующим образом: магистраты следят за тем, чтобы союзные с Афинами полисы не вывозили из Византия зерна свыше разрешенного им количества. В данном случае такое количество указывается для Мефоны; к сожалению, число сохранилось не полностью, ясно только, что речь идет о тысячах медимнов. При вывозе, как видим, нужно было зарегистрироваться у геллеспонтофилаков, — а они, несомненно, при этом проводили проверку, не превышен ли вывозящими лимит.

Судя по всему, коллегия располагала значительными полномочиями и реальными механизмами для их осуществления; в псефисме специально оговаривается (и запрещается) возможность, что геллеспонтофилаки будут препятствовать вывозу хлеба даже в пределах дозволенного. Очевидно, члены коллегии (сидевшей воистину на «хлебном местечке»!) позволяли себе злоупотребления, — скорее всего, ссылаясь на разные формальности и проволочки, не пропускали транспорты с хлебом, вымогая таким образом взятки; отсюда — предписанный в постановлении достаточно высокий штраф за подобные нарушения.

Не очень ясно, кто имеется в виду под «другими», которые, по версии надписи, тоже могут препятствовать вывозу сотрудниками хлеба и которым геллеспон-тофилаки не должны позволять это делать. Какие-то иные афинские магистраты из числа работавших за пределами Афин? Власти полисов на Геллеспонте, которые могли испытывать желание вмешиваться в процесс и тем самым получать для себя какие-то выгоды? Или, наконец, командиры афинских военных континген-тов в регионе? Ведь шла война. Пожалуй, последний вариант представляется нам

95 ОеЫег 1913, 181.

96 Оагмеу 1989, 122-133.

наиболее вероятным. Такие командиры, опираясь на подчиненную им вооруженную силу, вполне могли поддаваться соблазну каким-либо образом поживиться.

Мы вообще считаем довольно значительной возможность того, что коллегия геллеспонтофилаков была создана только с началом Пелопоннесской войны. Обратим, кстати, внимание на само ее характерное название, буквально означающее «стражи Геллеспонта». На наш взгляд, уже этот факт говорит о многом, а именно о том, что основной функцией данных магистратов именно и была охрана Геллеспонта — в самом широком смысле, обеспечение его безопасности как зоны афинских интересов. Имеется в виду прежде всего, конечно, охрана от возможного проникновения вражеских судов. О чем-либо подобном, правда, не упоминается в вышеприведенной надписи, но это и вполне естественно, поскольку надпись посвящена совсем другим сюжетам и никто не стал бы в нее включать материал, иррелевантный для ее целей.

А контроль над вывозом хлеба, очевидно, являлся побочным элементом этой основной функции. Ведь понятие безопасности включает в себя, помимо прочего, также и экономическую безопасность. Вне сомнения, афиняне озабочивались тем, чтобы понтийское зерно по возможности не попадало в руки государств, входивших во вражеский блок (например, косвенным путем, через полисы, являвшиеся членами Афинской архэ). Отсюда — пресловутый «учет и контроль».

Заметим, наконец, что местом пребывания геллеспонтофилаков, судя по надписи, похоже, был Византий. Иными словами, мы опять имеем дело с Геллеспонтом в широком смысле слова (включая Пропонтиду и Боспор). Нас же все-таки

интересует Геллеспонт-Дарданеллы. К нему мы и возвращаемся.

* * *

Геллеспонт сыграл особо большую роль в древнегреческой истории на последнем этапе Пелопоннесской войны. По сути дела, именно в этом регионе решалась судьба затянувшегося вооруженного конфликта между Афинской архэ и Пелопоннесском союзом. Причем решалась непросто, «чаши весов» постоянно колебались.

Если после поражения сицилийской армады, отпадения многих союзников Афин, создания спартанского флота казалось, что дни «города Паллады» сочтены, то именно на Геллеспонте, паче чаяния, пришло спасение. Именно туда направил свой основной удар вновь перешедший на сторону родного полиса Алкивиад; в дополнение к нему в геллеспонтский регион афинянами были направлены и другие лучшие полководческие силы — Фрасибул, Ферамен, Фрасилл97. В результате уже в 410 г. до н.э. афинский флот одержал долгожданную, первую после длительной полосы неудач победу над спартанским при Абидосе. И затем весь период до 407 г. до н.э. был для Афин сплошной чередой успехов.

Того же никак нельзя сказать о другой кампании на Геллеспонте, относящейся к 405 г. до н.э. и завершившейся злополучным для афинян делом при Эгоспотамах. Это сражение неоднократно анализировалось в исследовательской литературе98; поэтому не будем подробно говорить о нем, напомним лишь некоторые детали.

97 Andrewes 1953.

98 Например: Ehrhart 1970; Strauss 1983; 1987.

Стоянка спартанского флота располагалась на азиатском берегу Геллеспонта, в только что взятом им Лампсаке, стоянка афинского — на европейском (т.е. на Херсонесе Фракийском), буквально напротив; «Геллеспонт имеет в этом месте около пятнадцати стадиев ширины» (Xen. Hell. II. 1. 22). Афиняне неоднократно пытались выманить противника на сражение, совершая у него на глазах маневры в водах пролива. Однако спартанский наварх Лисандр не поддавался на провокации и сохранял демонстративное бездействие, но при этом зорко наблюдал за действиями врагов: видимостью пассивности он хотел добиться, чтобы те «расслабились», утратили бдительность.

В этой обстановке к командовавшим афинским войском стратегам (Тидею, Менандру и др.) прибыл Алкивиад, который, после того, как его подвергли опале, проживал в этом регионе. Он предложил им свою помощь и дал несколько в высшей степени полезных советов, указав, в частности, на то, что место, выбранное ими для дислокации флота, исключительно неудачно и уязвимо: «афинская стоянка находится на пустынном морском берегу, вдали от городского поселения, и. за припасами им приходится отправляться за пятнадцать стадиев от кораблей в Сест, тогда как вражеский флот стоит в гавани, у самого города, и снабжен всем необходимым» (Xen. Hell. II. 1. 25). Именно в Сест он и предлагал афинянам перебазироваться; однако стратеги, опасаясь нового возрастания влияния Алкивиада (а, может быть, и подозревая подвох с его стороны), попросту прогнали его и не приняли во внимание ни один из его советов99.

Несколько дней спустя спартанский наварх Лисандр, хитростью застигнув афинян врасплох, наголову разгромил их. Из двухсот афинских кораблей удалось спастись лишь восьми. Спартанцы захватили около 3000 пленных (в том числе почти полную коллегию стратегов); все они были казнены по приказанию Лисан-дра. Теперь у Спарты, всецело господствовавшей в Эгеиде, впервые появилась возможность осадить Афины не только с суши, но и с моря, полностью блокировать их и отрезать доступ продовольствия. П. Гарнси справедливо замечает: после овладения Лисандра Геллеспонтом Афины обречены100, исход Пелопоннесской войны окончательно предрешен.

* * *

После этого конфликта, разумеется, пролив контролировался именно Спартой. В 388 г. до н.э., в ходе Коринфской войны, она сделала этот свой контроль

99 Рассказ об этом событии Ксенофонта, его современника, наиболее краток и нейтрален; очевидно, именно это сообщение следует признать достоверно и точно отражающим события. Более поздние авторы добавляют следующую деталь: по словам Плутарха (Alc. 37), Алкивиад говорил, что «он в ближайшие дни заставил бы лакедемонян принять бой вопреки собственному желанию, в противном же случае они лишились бы своих судов... Стоит ему только собрать побольше фракийских копейщиков и всадников и, ударив с суши, посеять смятение в лагере спартанцев». Похоже — у Непота (Alc. 8): «он (Алкивиад — И.С.) ручается, что если они захотят, то он принудит Лисандра или вступить в сражение, или просить мира. Он же, Алкивиад, легко может уговорить фракийского князя Севта прогнать Лисандра с берега, после чего тому придется либо сразиться на море, либо кончить войну». В цитированных свидетельствах явно отразились преувеличенные представления о возможностях Алкивиада. Каким образом его фракийцы могли бы напасть на силы Лисандра, стоявшие на противоположном берегу Геллеспонта?

100 Garnsey 1989, 133.

особенно прочным, укрепившись в Абидосе и Сесте и закрыв движение судов по Геллеспонту (Xen. Hell. V. 1. 28)101.

Однако надолго спартанцам не удалось удержать свое владение регионом. В целом на протяжении большей части IV в. до н.э. пролив и прилегающие территории стали предметом интенсивной борьбы между несколькими «центрами силы», принадлежавшими как к греческому, так и «варварскому» миру. Жаждущие реванша Афины; набирающие силу македонские Аргеады; фракийский царь Котис I и его непокорный вассал Мильтокит; Фивы, достигшие своего наибольшего могущества; персидские сатрапы западных областей Малой Азии (как сохранявшие лояльность царю, так и сепаратистски настроенные и, как следствие, постоянно воевавшие друг с другом), а также подвластные им греческие правители, зачастую выходившие из-под контроля своих сюзеренов... Интересы всех этих участников военно-политической игры переплелись в северо-восточном углу Эгеиды.

Один из эпизодов борьбы, о которой здесь идет речь, а именно пришедшийся на 460-е гг. до н.э., подробно рассмотрен в монографии Дж. Хескел102, прежде всего в связи с историей Херсонеса Фракийского в этот период. Там клубок противоречий был особенно сложен; запутанность ситуации в регионе усугублялась ее тесной связью с «Великим восстанием сатрапов», хронология которого сама по себе не является достаточно выясненной.

По условиям Анталкидова мира города Херсонеса считались автономными. Но в 368 г. до н.э. Филиск, посланник сатрапа Геллеспонтской Фригии Ариобар-зана, передал афинянам обещание Артаксеркса II признать их права на Херсонес. В 367 г. до н.э. в Сузы было направлено афинское посольство; одновременно туда прибыли посольства из Спарты и Фив (последнее — во главе с самим Пелопидом). Фиванцам удалось добиться в ходе переговоров выгодных для них условий мира. Но уже в следующем году на новом конгрессе в Сузах договор был пересмотрен и все не удовлетворявшие афинян статьи устранены; персидский царь официально соглашался на возвращение Афинам Херсонеса (а также Амфиполя). Командующим в войне за Херсонес был назначен Тимофей, но в пункт своего назначения он прибыл не скоро. Поддерживавший его Ариобарзан вскоре открыто восстал против царя. Тимофею пришлось отвлечься вначале на осаду Самоса, занявшую почти год, а затем на амфипольскую кампанию, длившуюся еще несколько лет.

В 363 г. до н.э. свои претензии на Херсонес заявил Котис I. Посланный им полководец Мильтокит, несмотря на сопротивление афинян, осадил и взял ряд важных городов полуострова (Сест, Крифоту), но вскоре поднял мятеж против Котиса. Оба фракийца просили Афины о поддержке; афиняне, находясь в некотором замешательстве, помогали то тому, то другому. В одном из морских сражений Ификрат, являвшийся в то время советником Котиса, сражался против афинских же стратегов, поддерживавших Мильтокита (Demosth. XXIII. 130). После поражения Мильтокита херсонесские города оказались в руках его союзника Ариобарза-на. Котис в альянсе с лояльным Артаксерксу лидийским сатрапом Автофрадатом повел наступление на них. Прибывший наконец к Геллеспонту Тимофей поддержал Ариобарзана, завладел Сестом, Крифотой, Элеунтом. Однако в 360 г. до н.э.

101 Gamsey 1989, 134. О спартанских операциях в Геллеспонте в период Коринфской войны см. также: Graefe 1935.

102 Heskel 1997.

почти весь Херсонес вновь оказался под контролем Котиса. На его службе в это время находился скандально знаменитый «кондотьер» Харидем, в предшествующие годы активно участвовавший в междоусобных войнах малоазийских сатрапов. После гибели Котиса (сентябрь 360 г. до н.э.) этому предводителю наемников удалось отстоять Херсонес от афинян.

Дж. Хескел приходит к выводу, что важнейшей причиной конечной неудачи афинян как на херсонесском фронте стало появление у них конкурентов в этом регионе, вмешательство в события целого ряда других «игроков». Роль некоторых участников конфликта (например, отдельных персидских сатрапов) и по сей день не может быть адекватно оценена. Войны в Северной Эгеиде в рассматриваемый период вообще отличались именно этой многосторонностью, что заставило афинян выработать ряд новых политических приемов: лавирование между соперниками, использование противоречий в их среде, стремление реализовать любую возможность для достижения желаемой цели, заключить союз с каждым, кто хотя бы пообещает помощь в этом деле, независимо от истинных мотивов и степени надежности такого потенциального союзника.

В 357 г. до н.э. Керсоблепт, сын Котиса, уступил-таки Херсонес Афинам (за исключением Кардии, оставшейся независимой). Вскоре туда были посланы афинские клерухи. Но уже грозно поднимался тот противник, которому и предстояло в конечном счете одержать здесь верх. Имеем в виду, разумеется, Филиппа II Македонского.

Правда, по условиям Филократова мира 346 г. до н.э. за афинянами сохранялось владение Херсонесом, кроме Кардии. Но с этой последней Филипп заключил союз и с вожделением поглядывал на весь полуостров. Афиняне ощущая опасность, в 343 г. до н.э. укрепили свою клерухию на Херсонесе, выслав новый отряд поселенцев во главе с Диопифом. Последний повел себя весьма энергично, не боясь вступать в конфликты с македонянами из-за пограничных территорий. Филипп письмом пожаловался в Афины на Диопифа, обвиняя того в самоуправстве и нарушении мирного договора. Сторонники так называемой «промакедонской группировки» выступали за отозвание лидера херсонесских клерухов, Демосфен же, естественно, поддерживал его и в 341 г. до н.э. произнес по этому вопросу в экклесии дошедшую до нас речь «О делах в Херсонесе» (Бешо8Ш. VIII). Ему удалось отстоять свою точку зрения.

Однако события развивались с возрастающей скоростью и вели к полному изменению геополитической ситуации в регионе. В 340 г. до н.э. Филипп II захватил-таки Херсонес, а два года спустя его владение полуостровом стало официально признанным: мир, заключенный македонским царем с Афинами после битвы при Херонее, был, как известно, в целом весьма щадящим, и афиняне удержали за собой почти все подвластные им территории за пределами Аттики, но вот от Херсонеса им пришлось отказаться навсегда.

Контроль Македонии над Геллеспонтом был прочным. Именно здесь начинался Великий Восточный поход Александра: основное греко-македонское войско переправлялось через пролив в районе Сеста и Абидоса, а сам молодой царь плыл в более широком месте — от Элеунта к Илиону. «Он сам правил при переезде адмиральским кораблем и, доплыв до середины Геллеспонта, заколол быка

в жертву Посейдону и нереидам и совершил возлияние в море из золотой чаши» (Arr. Anab. I. 11. 6).

На судьбе Геллеспонта в эллинистическое время мы остановимся лишь пунктирно — как из-за ограничений, связанных с объемом работы, так и из-за нашей меньшей компетентности в истории этой эпохи. В целом несомненно, что пролив в период эллинизма несколько утратил значение по сравнению с предшествующими столетиями, однако он по-прежнему оставался «яблоком раздора». Морской битвой именно в Геллеспонте завершилась Ламийская война 323-322 гг. до н.э.103

После смерти Александра по разделу областей его державы между диадохами регион Геллеспонта достался Лисимаху; в 309 г. до н.э. он основал на Херсонесе Фракийском город, назвав его в свою честь Лисимахией104. В 278 г. до н.э. полуостров захватили галаты, и отсюда переправлялись через Геллеспонт в Малую Азию. В дальнейшем регион занимал определенное место в борьбе крупнейших эллинистических государств и неоднократно переходил из рук в руки. С 262 г. до н.э. он принадлежал Селевкидам, с 247 г. до н.э. — египетским Птолемеям, с 202 г. до н.э. — македонским Антигонидам. Последние, впрочем, владели им недолго, и после поражения во Второй Македонской войне с римлянами Филипп V вынужден был отказаться от контроля над этим регионом105.

Через Геллеспонт переправился из Малой Азии в Грецию Антиох III, начиная войну против римлян106, а затем через Геллеспонт же перешли в противоположном направлении римские войска. В 190 г. до н.э. побережья пролива достались Пергамскому царству и так и оставались в его составе вплоть до вхождения этого государства в состав Римской республики в 133 г. до н.э.

Геллеспонт сыграл определенную роль в Первой Митридатовой войне. Ми-тридат VI в период своих высших успехов, в 88 г. до н.э., отчасти контролировал пролив. В геллеспонтском регионе, в Дардане, был подписан и мирный договор Суллы с Митридатом, завершивший этот вооруженный конфликт. Впоследствии неоднократно через Геллеспонт переправлялись римские контингенты, с той или иной целью, во время различных внешних и гражданских войн.

С 12 г. до н.э. Херсонес Фракийский юридически являлся собственностью Августа; Веспасиан включил его в состав провинции Европа. В целом в период Империи Геллеспонт играл роль пути из Европы в Азию уже в меньшей степени, чем Боспор с лежащим на нем Византием107. На этом мы и завершаем свое изложение, — хотя, разумеется, Геллеспонт и Черноморские проливы в целом занимали важное место в мировой истории и в последующие эпохи, вплоть до относительно недавнего времени (в том числе и в связи с нашей страной)108.

103 Gamsey 1989, 151.

104 См. Robert 1955, 268; Jordanov 2000.

105 См. о событиях этих лет: Журавлев 1988.

106 Sayar 1998, 74.

107 Mabsel 1966, 1012.

108 См., например, фундаментальную коллективную монографию: Россия и Черноморские проливы 1999.

ЛИТЕРАТУРА

Андреев Ю. В. 1995: Эгейский мир в преддверии цивилизации // ВДИ. 1, 100-115.

Берве Г. 1997: Тираны Греции. Ростов-на-Дону.

Габелко О. Л. 2005: История Вифинского царства. СПб.

Грантовский Э. А. 1998: Иран и иранцы до Ахеменидов. Основные проблемы. Вопросы хронологии. М.

Данов Х. М. 1942/1943: Борбите на старите гърци за Черно море и протоците // Годиш-ник на университета Св. Климент Охридски (София). 39, 3-17.

Ельницкий Л. А. 1969: Из истории древнегреческой виноторговли и керамического производства // ВДИ. 3, 88-105.

Журавлев Ю. Е. 1988: Борьба за торговый путь в Черное море на рубеже III-II вв. до н.э. // Торговля и мореплавание в бассейне Черного моря в древности и Средние века / В. Н. Королев (ред.). Ростов-на-Дону, 39-43.

Зельин К. К. 1962: Олимпионики и тираны // ВДИ. 4, 21-29.

ИванчикА. И. 2001: Основание Синопы. Легенды и история в античной традиции // ВДИ. 1, 139-153.

Касаткина Н. А. 1986: Афинское поселение в Херсонесе Фракийском (VI в. до н.э.) // Из истории античного общества / В. М. Строгецкий (ред.). Горький, 39-50.

Касаткина Н. А. 2001: Афинские владения на северном берегу Геллеспонта // XII чтения памяти профессора С. И. Архангельского: Материалы международной конференции / Е. А. Молев (ред.). Ч. 1. Нижний Новгород, 56-65.

Ковалев П. В. 2003: Позиция Периандра Коринфского в территориальном споре за Сигей // Исседон. 2, 54-64.

Лосев А. Ф. 1996: Гомер. М.

Макарова О. М. 2009: Культ богини Афины в Первом Афинском морском союзе. Самара.

Молчанов А. А., Суриков И. Е. 1999: Писистратиды — потомки отказавших в гостеприимстве // Закон и обычай гостеприимства в античном мире / Е. С. Голубцова (ред.). М., 122-130.

Нежинский Л. Н., Игнатьев А. В. (ред.) 1999: Россия и Черноморские проливы (XVIII-XX столетия). М.

Немировский А. А. 1998: Античная традиция о переселении балканских фригийцев в Азию и данные археологии // Античность: политика и культура / О. Л. Габелко (ред.). Казань, 3-12.

Немировский А. А. 1999: Троя после Троянской войны // Вестник Московского университета. Серия 8: История. 5, 60-74.

Подосинов А. В. 2006: Карта и текст: два способа репрезентации географического пространства в античности и средневековье // Восточная Европа в древности и средневековье: Восприятие, моделирование и описание пространства в античной и средневековой литературе / Е. А. Мельникова (ред.). М., 153-159.

Суриков И. Е. 1999: Историко-географические проблемы понтийской экспедиции Пе-рикла // ВДИ. 2, 98-114.

Суриков И. Е. 2000а: Из истории греческой аристократии позднеархаической и ранне-классической эпох. М.

Суриков И. Е. 2000б: [Рецензия]: Heskel J. The North Aegean Wars, 371-360 B. C. Stuttgart, 1997 // ВДИ. 1, 222-226.

Суриков И. Е. 2005: Античная Греция: Политики в контексте эпохи. Архаика и ранняя классика. М.

Суриков И. Е. 2006а: Черноморское эхо катастрофы в Сардах (Персидское завоевание державы Мермнадов и колонизационная политика Гераклеи Понтийской) // Античная цивилизация и варвары / Л. П. Маринович (ред.). М., 47-72.

Суриков И. Е. 20066: Остракизм в Афинах. М.

Суриков И. Е. 2009: Геродот. М.

Суриков И. Е. (в печати): О возможном историко-географическом контексте сюжета обсценного изображения на «вазе Евримедонта» (Малоизвестный эпизод Греко-персидских войн) // Аристей (в печати).

Яйленко В. П. 1982: Греческая колонизация VII-III вв. до н.э.: По данным эпиграфических источников. М.

Akurgal E. 1956: Recherches faites à Cyzique et à Ergili (au sujet de la date de l'expansion ionienne) // Anatolia. 1, 15-24.

Andrewes A. 1953: The Generals in the Hellespont, 410-407 B.C. // JHS. 73, 2-9.

Badian E. 1993: From Plataea to Potidaea: Studies in the History and Historiography of the Pentecontaetia. Baltimore.

Bengtson H. 1974: Kleine Schriften zur alten Geschichte. München.

Bérard J. 1960: L'expansion et la colonisation grecques jusq'aux guerres médiques. P.

Bürchner L., Oberhummer E. 1913: Hellespontos // RE. 8, 182-193.

Carpenter R. 1948: The Greek Penetration of the Black Sea // AJA. 52, 1, 1-10.

Castritius H. 1972: Die Okkupation Thrakiens durch die Perser und der Sturz des athenischen Tyrannen Hippias // Chiron. 2, 1-15.

Chantraine P. 1970: Dictionnaire étymologique de la langue grecque. Histoire des mots. T. 2. P.

Coldstream J. N. 2003: Geometric Greece: 900-700 BC. 2 ed. L. ; New York.

Condurachi E. 1960: Les statères de Cyzique et les routes commerciales du Hellespont au Danube // Eirene. 1, 61-67.

Cook E. F. 1995: The Odyssey in Athens: Myths of Cultural Origins. Ithaca.

Cook J. M. 1962: The Greeks in Ionia and the East. L.

Dougherty C. 1994: Archaic Greek Foundation Poetry: Questions of Genre and Occasion // JHS. 114, 35-46.

Drews R. 1976: The Earliest Greek Settlements on the Black Sea // JHS. 96, 18-31.

Ehrenberg V. 1965: Polis und Imperium: Beiträge zur alten Geschichte. Zürich; Stuttgart.

Ehrhardt N. 1983: Milet und seine Kolonien: Vergleichende Untersuchung der kultischen und politischen Einrichtungen. Frankfurt a/M.

Ehrhart C. 1970: Xenophon and Diodorus on Aegospotami // Phoenix. 24, 225-228.

Finley M. I. 1964: The Trojan War // JHS. 84, 1-9.

Forrest W. G. 1957: Colonisation and the Rise of Delphi // Historia. 6, 2, 160-175.

Frisk Hj. 1960: Griechisches etymologisches Wörterbuch. Bd. 1. Heidelberg.

Garnsey P. 1989: Famine and Food Supply in the Graeco-Roman World: Responses to Risk and Crisis. Cambridge.

Graefe F. 1935: Die Operationen des Antialkidas im Hellespont // Klio. 28, 262-270.

Graham A. J. 1964: Colony and Mother City in Ancient Greece. Manchester.

Graham A.J. 1971: Patterns in Early Greek Colonisation // JHS. 91, 35-47.

Graham A. J. 1982: The Colonial Expansion of Greece // CAH2. Vol. 3, Pt. 3, 83-162.

Hammond N. G.L. 1956: The Philaids and the Chersonese // Classical Quarterly. 6, 3/4, 113-129.

Hammond N. G.L. 1980: The Extent of Persian Occupation in Thrace // Chiron. 10, 53-69.

Hammond N. G.L., Roseman L.J. 1996: The Construction of Xerxes' Bridge over the Hellespont // JHS. 116, 88-107.

Heskel J. 1997: The North Aegean Wars, 371-360 B. C. Stuttgart.

Isaac B. 1986: The Greek Settlements in Thrace until the Macedonian Conquest. Leiden.

Jeffery L. H. 1978: Archaic Greece: The City-States c. 700-500 B. C. L.

Jordanov K. 2000: La politique de Lysimaque en Thrace, en Asie Mineure occidentale et en Macédoine (294-281 av. J.-C.) // Thracia. 13, 187-217.

Labaree B. W. 1957: How the Greeks Sailed into the Black Sea // AJA. 61, 1, 29-33.

Lang M. 1976: Graffiti and Dipinti (The Athenian Agora. Vol. 21). Princeton.

Lavelle B. M. 1993: The Sorrow and the Pity: A Prolegomenon to a History of Athens under the Peisistratids, c. 560-510 B. C. Stuttgart.

Malkin I. 1985: What's in a Name? The Eponymous Founders of Greek Colonies // Athenaeum. 63, 117-119.

Mansel A.M. 1966: Hellespontos // Der Kleine Pauly. Lief. 12, 1010-1012.

Meritt B.D., Wade-Gery H. T., McGregor M. F. 1939: The Athenian Tribute Lists. Vol. 1. Cambridge.

Miltner F. 1935: Die Meerengefrage in der griechischen Geschichte // Klio. 28, 1/2, 1-15.

Moretti L. 1957: Olympionikai, i vincitori negli antichi agoni Olimpici. R.

Myres J. L. 1929: The Colonial Expansion of Greece // CAH. Vol. 3, 631-686.

Oehler J. 1913: 'EXX^CT^ovTo^üXaKe? // RE. 8, 181.

Pape W. 1911: Wörterbuch der griechischen Eigennamen. 3 Aufl., neu bearbeitet von G. E. Benseler. Ht. 1. Braunschweig.

Raven E. J.P. 1968: Problems of the Earliest Owls of Athens // Essays in Greek Coinage Presented to S. Robinson / C. M. Kraay, G. K. Jenkins (eds). Oxford, 40-58.

Robert L. 1955: Hellenica. Vol. 10. P.

Roebuck C. 1959: Ionian Trade and Colonization. New York.

Rubel A. 1939: Hellespontophylakes — Zöllner am Bosporos? Überlegungen zur Fiskalpolitik des attischen Seebundes (IG I3 61) // Klio. 83, 1, 39-51.

Sauge A. 2000: "L'Iliade", poème athénien de l'époque de Solon. Bern.

Sayar M. H. 1998: Perinthos-Herakleia (Marmara Ereglisi) und Umgebung: Geschichte, Testimonien, griechische und Lateinische Inschriften. Wien.

Schmid P.B. 1947: Studien zu griechischen Ktisissagen. Diss. Freiburg.

Strauss B. S. 1983: Aegospotami Reexamined // AJPh. 104, 24-35.

Strauss B. S. 1987. A Note on the Topography and Tactics of the Battle of Aegospotami // AJPh. 108, 741-745.

Surikov I. E. 2004: Athenian Nobles and the Olympic Games // Mésogeios. 24, 185-208.

Tsvetkova J. 2000: Siedlungen und Siedlungssystem auf der Thrakischen Chersonesos in der vorrömischen Zeit // Thracia. 13, 431-462.

Vanotti G. 1991: L'immagine di Milziade nell'elaborazione propagandistica del V e del IV secolo A.C. // Contributi dell'Istituto di storia antica (Milano). 17, 15-31.

HELLESPONT PELAGUS (THE STRAIT BETWEEN THE AEGEAN AND PROPONTIS AND ITS ROLE IN ANCIENT HISTORY)

I. Ye. Surikov (Moscow)

The paper deals with the history of Hellespont and its role in ancient historical events and processes. Of special interest are the questions of control over the strait, which are considered from the viewpoint of who and when exercised or tried to exercise or to seek after such control. Of interest are also methods, goals, and motives of the control, which are tacked in the paper.

Key words: Hellespont, the Aegean, straits, trade routes, colonization, wars, Athens