CC BY
103
ИСТОРИЯ
Вестник Омского университета, 2000. N.1. С.74-77. © Омский государственный университет, 2000
УДК 940.2
ФРАНСУА РЕНЕ де ШАТОВРИАН О ЧЕЛОВЕКЕ
Г.А. Мухина
Омский государственный университет, кафедра всеобщей истории 644077, Омск, пр. Мира, 55--А
Получена 30 ноября 1999 г.
The article deals to genesis of romantic, antropologe ideas of Franch wraiter. His intellectual evolution reflects to tradition of Enlightenment und rupture to it.
Подлинная история как наука - это наука о человеке. В отличие от теоцентричного средневековья, человек которого был унитарен и обращен в прошлое, новое время считалось антропоцен-тричным и устремленным в грядущее, а человек его жил по вере и разуму, сознавая их несовместимость и страдая от двойственности. Когда была потеряна вера в Бога, западный человек оказался в глубоком кризисе, но его спасла вера в разум как ""коллективная вера" [6. С. 385-413].
Во французском Просвещении поворот к человеку был связан с применением к нему двойного стандарта: речь шла о человеке естественном и общественном. Но более всего интерес был обращен к человеку гражданскому, в пользу которого извлекались аргументы из теории естественных прав. Возникло представление об индивиде, атоме общества - в противовес стандартам Старого порядка, где человек сливался с корпорацией, сословием, общиной. Индивид, равный другому, мыслился как субъект права. Человек мог претендовать на счастье. Это были земные измерения его статуса, обоснованные теоретически.
Гарантии для безопасности человека и свободного выбора просветители находили в позитивных законах, правовом обеспечении, конституционной системе. Свобода человека зависела от политического устройства на основе разделения властей, чтобы предотвратить произвол и злоупотребления. В середине XVIII в. основоположник философии права во Франции Шарль-Луи Монтескье, будучи сторонником "обновленной монархии", соединявшей в себе новое и старое, настаивал на том, чтобы социальная жизнь, гражданин, человек были осмыслены по новым
схемам. Мыслитель гармонического склада, он выразил идею "духа свободы" в триаде равновесий: юридического, социального, морального. Триада включала свободу граждан (склонность к ней проявляла просвещенная монархия), социальное равновесие, основанное на превосходствах и рангах (т. е. неравенстве) и моральный баланс разных людей более или менее добродетельных . Он провозгласил, что освобождение человека началось [14. Р. 74].
Революция во Франции поколебала вс.ру в могущество человеческого разума, права, закона, подорвала надежды на создание разумной политической системы и правового общества, но идея свободы, свободного человека сохранила свою привлекательность и сделалась неистребимой. Возник культ свободной личности, культ Я, что нашло свое воплощение в образе романтического человека.Свобода, а не счастье становилась целью развития у французских романтиков (хотя именно завершитель Просвещения И. Кант объявил о том, что цель культуры заключена в осуществлении свободы) [13. С. 113]. Со становлением романтизма связано творчество литератора и историка, публициста и эстетика, лирика в прозе Франсуа Рене де Шатобриана (1768-1848). Он получил теологическое образование в колледжах Бретани, и его мировоззрение сложилось под влиянием Просвещения. Но, пройдя через революцию и эмиграцию, он перешел на позиции анти-Просвещения, вступил в борьбу с вольтерьянством, однако не мог порвать с наследием просвещенного века.
Он сам стал примером романтического героя и создал художественное обобщение "потерянного поколения" в образе литературного Рене и
Франсуа Репс, де Шатобриан о человеке
75
мемуарного Я (в "Замогильных записках"). На его мирочувствование повлиял руссоизм, сентиментализм. Известно, что Просвещение отличалось амбивалентностью, утверждаясь на разуме и чувствительности, что помогало человеку познать самого себя [14. Р.316]. Он особо выделял творения Руссо ("Эмиль", "Исповедь", "Прогулки одинокого мечтателя"), считая его "выразителем страстей, до него неизвестных", хотя с неодобрением замечал, что его дар "больше шел от земли, а не от неба". В молодости он почитал Руссо как гения и выписал из "Эмиля" ключевую фразу: "Все хорошее, выходя из рук творца, портится в руках человека" . Эмиль был для него "человеком природы" одиноким в мире. К писателю-разночинцу он относился с аристократическим превосходством и предубеждением, находя, что "муж Терезы" фамильярен, дурно воспитан, вульгарен и честолюбив (эти оценки относятся к 1826 г., когда вышло в свет второе издание "Исторического опыта о революциях древних и современных" [1. Т.2. Р. 260, 265]. Однако именно Руссо воодушевил его на романтические искания, на открытие экзальтированного чувства. Как и Руссо, он относил к достоинствам человека "душевную возвышенность", когда она считалась слабостью, блажыо, даже слабоумием [2.Т. 1.Р.609]. Шатобриан превзошел мечтателя в описаниях экстаза, видений, смутных страстей. В "Замогильных записках" он исследовал собственные юношеские чувства с призраком сильфиды - в алмазах и цветах, с горячкой и грезами, что около двух лет он жил словно в бреду.
Шатобриановский герой - человек самодостаточный. И здесь не обошлось без воздействия новой антропологии Жан-Жака. По его мнению, история естественного человека завершается с появлением идеи собственности ("Это - мое!"). Руссо ставил под сомнение смысл истории и вручал человеку все его шансы: отныне добро и зло, возможность улучшения или деградации оказывались в его руках, он становился творцом своей судьбы, был свободен по воле Бога и способен быть лучше. Его человек - неисторический, а существо моральное, с возможностью моральных превращений. Руссо был сторонником морального детерминизма [9. Р. 263-289], но не оптимистического прогресса, ибо выявлял разрыв между развитием человеческого разума и состоянием нравственности. По его мнению, с успехами разума человек не становится лучше и с каждой фазой разрыв увеличивается: все идет от худшего к наихудшему. Отсюда - все надежды на преодоление отчуждения человека, на синтез человека естественного и разумного (в чем заключался смысл его известного призыва: "Назад к природе!"). Если для Руссо естественный человек
являлся не физическим, а символическим понятием [13. С. 512], то для Шатобриана он - объект наблюдения как натуралиста. В центре внимания Шатобриана во время поездки в Америку (1791) оказались не цивилизованные американцы, которые не понравились французу из-за их эгоизма и корысти, а примитивный мир, индейцы и девственная природа, т. е. не общественный человек, не отвлеченная проблема естественного человека, а конкретные аборигены. Восторженно и наивно живописал он о счастье естественного человека в храме природы, о "религии леса", чтобы заключить: естественная независимость "благодетельного Дикаря" "намного превосходит все удовольствия гражданского человека".
Он так проникся этими впечатлениями, что вывел формулу, необходимую писателю дли творчества "ощутить себя дитем природы" [1 .Т.2. Р. 413, 427, 417, 418]. В итоге появились романтические повести "Реле" и "Атала", которые продолжали традицию Просвещения (достаточно вспомнить "Простодушного" Вольтера. < известным образом доброго дикаря). Затем во время изгнания в Лондоне (1792-1800) пришел вопрос: "Кто я?" и захотелось понять свои страсти, предрассудки, интересы [1. Т. Р. 9-10 ]. История религии открыла ему историю человеческих чувств. В "Гении христианства" он писал, что самыми прекрасными чувствами: милосердию, добро дельной любви, высокой дружбе - человек обязан христианству, которые были неведомы древним [5. С. 138, 141, 143]. Исследователь его творчества Сен-Бев замечал поэтому, что он хотел объединить сердца "очарованием самих эмоций", ибо умы, разделенные "бесконечными контроверзами", были не в состоянии прийти к согласию [7. Т.1. Р. 285].
Как и Руссо, его больше интересовал не разум человека, а его чувства, которые он искал и находил в феномене нации, ибо понял,что эмоции более действенны в формировании общественных чувств, чем разумные доводы. Так, он выяви,) новые черты нации, сформированные революцией: отношение к свободе оказалось "не столько принципом, сколько чувством", поэтому француз становился гражданином по зову души. А поклонение молодежи Франции Бонапарту после крушения Империи он объяснял оскорбленным чувством униженной страны. В военных победах Наполеона, как и в его невероятном восхождении, он видел причины, так повлиявшие на воображение молодых французов, что в каждом честолюбце появилось желание добиться нечто подобного. Выявленная им группа страстей: глупая доверчивость, безвольное подчинение диктатору, привычка к ярму, развращенность, цозво-
76
Г.Л. Мухина
лили говорить о "веке Бонапарта", "имперском духе" [2. Т.1. Р.533, 644; Т. 2. Р. 118, 408-409, 411]. Его поражало нивелирование нации, "обезумевшей от равенства" . Шатобриан считал равенство большой страстью своей нации и порицал ее за это, ибо более всего ценил свободу, которая вела свое происхождение от Бога и потому являлась универсальным принципом. Ввиду "жалкой участи" человека и его слабых возможностей он искал опору стабильности вне человека [3. Т. 2. Р. 258.П,7,20; 7. Т.1 Р. 149,150].
Это были пессимистические мотивы, что указывало на разрыв с уверенностью просвещенного века в торжество разума. Эмоциональные переживания автора запечатлелись даже в названии мемуаров. "Замогильные записки"! Что может быть печальнее, чем взывание к читателю из-за смертной черты? Сам выбор жанра говорит' о самочувствии автора. Если рассматривать жанр как стихию, тип ландшафта, имея в виду, что жанр связан с локусом, а это необходимо для понимания амплуа и поведения автора, его отношения к жизни, то данный случай порывает с локусом жизни: автор - скиталец, у него нет постоянного места обитания, нет уверенности в жизни, а есть только кладбищенский приют и преклонение перед смертью как стабильностью. Все привычные установления поколеблены, все доводится до последней черты.
Под его пером руины превращаются в главный пейзаж революционной эпохи: разрушенные храмы, разобранная по камешкам Бастилия, силуэт гильотины на городской площади: Не время осуществило эти разрушения, то был результат человеческих усилий. Рукотворные руины стали символом революционного времени. Прежде всего - Бастилия. Ее взятие описано в "Записках" с большой энергетической силой: "Дикий гнев разрушал, но под ним прятался разум, который закладывал посреди этих развалин основания нового здания" [2.Т. 1. Р. 217]. Смерть и жизнь сошлись в этой схватке, в ней слились две страсти: гнев и надежда, которые выражали существо ощущения жизни, характерное для эпохи Просвещения. Но то было в начале революции.
А позднее у Шатобриана появилось другое настроение: "мы идем от просвещения к мраку, от счастья человеческого рода к его несчастью", в итоге история народов представала перед ним лестницей несчастий, ступени которой возводились революциями [1. Т.2. Р. 60; Т.1. Р. 26]. Однако и в несчастье он сумел найти удовольствие: несчастье "питало душу любовью и обращало к природе" [1. Т.2. Р.168-169]. Страдание переживалось дольше, чем радость, и перерастало в устойчивое ностальгическое состояние. Поэтика его "Записок" - настоящая лирика, в них есть
фрагмент под названием " Мои осенние радости" . Это стихи в прозе, полные философского смысла: "...эти листья падают, словно наши годы, эти цветы увядают, как наши чувства, эти облака тают, как наши мечты, этот свет, что убывает, как наш ум, это солнце, которое остывает, как наша любовь, эти реки, которые холодеют, как наша жизнь, имеют тайные отношения с нашими судьбами" [2. Т.1. Р. 138-139]. Он выражал привязанность к осенней природе, наиболее созвучной с меланхолией и светлой печалью. Его влекли и ночные часы свидания с природой, это не было бегством от людей к тоскливому одиночеству, а счастье ощутить вздохи ночи, ее молчание и наслаждение остаться наедине с самим собой [2.Т.З. Р. 720]. Шатобриан создал величественные пейзажные картины. Путешествие через Атлантику позволило ощутить бесконечность океана, неба, бескрайних саванн Америки и ее диких лесов, которые несли на себе печать божественного: "Бог даровал природе безграничность" [5. С. 157]. Открывая огромность мира, он обнаруживал безмерность человеческой души, что казалось ему более значительным: "Кто не имеет такой мелодии в себе, тому напрасно взывать ко вселенной. Сядьте на ствол поваленного дерева в глубине леса и если в вашей душе, в вашей неподвижности, в вашем молчании вы не найдете бесконечности, вам бесполезно устремляться к берегам Ганга" [2.Т.З. Р. 720].
Так же, как Руссо, который благоговел перед собственной личностью, он высоко себя оценивал, сам для себя был загадкой и чувствовал, что человек "несет в себе безмерность" [2. Т. 3. Р. 720]. Однако в отличие от него он был равнодушен к проблеме воспитания гражданина, но не отрекся от идеи просветительского индивидуализма, правда, сменил его ракурс: важнее для него была индивидуальная независимость, а не политическая свобода. В противовес просветительскому рационализму он обращался к интуитивному познанию человека, к собственному самоопределению. Как человековеда его интересовали эмоциональные глубины отдельной личности, отдельной нации, словом, конкретной исторической субъективности. Он сделал наблюдение, что сухие понятия правовой науки могли превратиться в общественные страсти, и говорил о любви французов к равенству, об их равнодушии к свободе. А свой аристократический монархизм он измерял чувствительностью души: "Наша судьба - плакать на могиле Бурбонов". Он сформулировал девиз: "Умереть как Бурбоны", преисполненный гордостью за монарха, который достойно встретил смерть на эшафоте в 1790 г.[1. Т.З. Р. 296].
Углубляя проблему личности, он усомнился в
Франсуа Pene de Шатобриан о человеке
просветительском детерминизме, согласно которому человек считался сыном истории, истории человеческого разума, автономной реальностью (чуждой всякой сверхчувственности), объектом рационального познания. Просветители утверждали, что человеческий разум есть совершенствующийся разум, которому угрожали силы инстинкта, страсти, гения. То была история, обращенная к человеческому опыту [9. Р. 11-16]. Шатобриан же почувствовал, что человек способен подняться над историей, над временем, потому что 'заключает в себе особый мир, неподвластный законам и генеральным судьбам веков", а главное - "из всех индивидуальных существований составляется человеческая вселенная на глазах у Бога".
Человеческая автономность отмечена у него знаком аристократизма, потому что только в аристократе он видел эталон свободного человека. Недаром Наполеона он однажды назвал "мнимым великим человеком" , ибо тому "не хватало благородства, которое создает героев и настоящих королей", порицая его за презрение к людям, смешение порока и добродетели, игнорирование индивидуальности и личных свобод" [4. Р. 48, 50, 51; 2. Т. 1. Р. 533]. Субъективное он предпочитал родовому и убеждал, что только "иногда безумие приводит народ к единству и заставляет отдельного человека почувствовать целостность рода", и подчеркивал, что эта общность враждебна подобной общности индивидуальным переживаниям [2. Т.З. Р.719]. Его не могла удовлетворить просветительская идея о дуализме человека: как тогда полагали, человек имеет голову и сердце, то есть голова представляла науку, а сердце беспокоилось вопросами добра и зла. У Шатобриана с годами все более стало перевешивать сердце - это вместилище индивидуальных чувств, а вся судьба человека стала представляться ему воплощением сердца, измученного неясным желанием, которое подобно болезни" [1.Т. 2Р. 403, 76]. Он открыл в человеке смутное беспокойство (и в себе самом), которое голкало его на безрассудные поступки, могло даже стать причиной революции. Среди всеобщей горячки оставалось единственное, что согревало душу - это религиозное чувство [1. Т.2 Р. 80]. Его решимость сразиться с мыслителями Просвещения, особенно с Вольтером, затрагивала проблему религиозности человека. В христианской вере он находил не общественную пользу, как считал Вольтер, а глубокую потребность человеческой души, которая нуждалась в религиозных мистериях [10. Р. 21-22]. В то время, когда совершался поворот человека от счастья (а это было мечтой и целью Просвещения) к несчастью, его душа обращалась к Христу - модели всех
добродетелей, терпимости, жалости, детолюбия, целомудрия, чистосердечия, стойкости, последнего предсмертного вздоха [1. Т.2. Р. 300].
Христианство, по его мнению, "сближает тайны Бога и человека", потому что и нем религии и нравственность находятся в единстве. Шатобриан не принимал человека без религии, потому что без нее он жесток [5. С. 111, 124]. Одним словом, его человек - это человек религиозный, христианин, католик. Ф.Фюре писал о Шатобри-ане: "Он любит христианство, в котором видит источник современной свободы и идею универсального человека" [8. С. 288].
Певец одиночества, созерцатель природы, исследователь страстей революционного времени, он утверждал признаки Романтизма: энергию и ностальгию, первый из которых связывал XIX век и с Просвещением, и с Революцией. Романтик уживался в нем с реалистом: хотелось быть человеком своего времени, соответствовать ему, не претендовать на невозможное и быть патриотом своей страны [12. Р. 539-540. L1. Р. 17, 40]. Чувствуя неумолимое движение Европы к демократии, он страшился одного: нивелирования общества, тирании массы и рабства человека.
[1] Chateaubriand.îuvres complétés. T.1-28. P., 1826-1831.
[2] Chateaubriand. Mémoires d'outre-tombe. T. 1-3. P., 1973.
[3] Chateaubriand. Essai sur littérature anglaise... T. 1-2 . P., 1836.
[4] Chateaubriand. De Buonaparte, des Bourbons. P., 1814.
[5] Шатобриан Ф.-Р. Гений христианства// Эстетика раннего французского романтизма. М., 1982.
[6] Ортега-и-Гассет X. Избранные труды. М., 1997.
[7] Sain-Beuve С.-A. Chateaubriand et son groupe litterairaire sous L'Empire. T. 1-2. P., 1878.
[8] Furet E. La Révolution, de Turgot, a Jules Ferry. P.,1988.
[9] Dagen J. L'Histoire de l'esprit, humain dans la pensee française de Fontenelle a Condorcet. P., 1977.
[10] Moreau P. Chateaubriand. Bruges., 1965.
[11] Clarac P. A la recherche de Chateaubriand. P., 1925.
[12] Le Guillou L. Chateaubriand et Lamennais: un christianisme nouveau // Annales de Bretagne. T. LXXY. Rennes, 1968.
[13] Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке. M., 1998.
[14] Goyard-Fabre S. La philosophie du droit de Montesquieu. P., 1973.
