CC BY
136
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
УДК 82:801.6; 398:801.6
«ФОРМУЛА НЕВОЗМОЖНОГО» В ПОЭМЕ В. МАЯКОВСКОГО «ЧЕЛОВЕК»: ТРАНСФОРМАЦИЯ ФОЛЬКЛОРНОЙ ТРАДИЦИИ
М.А. Галиева
Поднимается вопрос о функционировании фольклорной традиции в поэтике В. Маяковского. Проблема фольклоризма Маяковского является почти неисследованной. Объектом исследования выступает поэма «Человек». Проводятся параллели с заговорной поэтикой. Поэма помещается в контекст грузинской магической поэзии.
Ключевые слова: миф, фольклор, литература, Маяковский, заговор, грузинская литература, ритуал.
Вопрос о фольклоризме Маяковского не поднимался, по существу, с 50-60-х гг. XX века, с момента написания и защиты диссертации И.С. Правдиной [1]. Однако эта проблема актуальна для маяковсковедения и остается, по сей день, неразработанной. Сложность проблемы заключается не только в неисследованности, но, в первую очередь, в теоретическом характере взаимодействия фольклорной и литературной систем. Сама формулировка проблемы трансформации фольклорной традиции в поэтике, вынесенная в заглавие, содержит уже некую точку зрения, состоявшуюся в литературоведении, что ее последователям, видимо, трудно представить возможность дискуссии. Однако проблема существует и требует разрешения в теоретическом ключе. О связях творчества Маяковского с устно-поэтической традицией писали еще в 30-40-е гг. XX века А. Дымшиц [2, 3], И. Дукор [4]. Более полно эта тема раскрылась впоследствии в работах П. Выходцева, И. Правдиной, Д. Молдавского, А. Мордвинцева. Но стоит обратить внимание на то, что исследователи выделяли в поэтике Маяковского лишь внешние связи с фольклором. Вопрос о фольклоризме как таковой не ставился, в диссертации Правдиной этот термин даже не употребляется, в то время как в науке в трудах Д.Н. Медриша и А.А. Горелова разрабатывалась сложная теоретическая проблема о двух типах фолькло-ризма [5, с. 35 - 40].
Литература начала XX века являлась открытой системой по отношению к мифу и фольклору. Мифотворчество символистов, мифопоэтиче-ские построения акмеистов (в последнее время исследователи все чаще обращаются в этом контексте к творчеству А. Ахматовой [6, с. 330 -337]), поэзия избяного космоса Руси новокрестьян, заметки о сказке В. Хлебникова и заговорные формулы, лежащие в основе заумного языка грузинских футуристов, - всё это свидетельствует о прямом обращении к мифу, о потребности в архаическом мышлении, «провидении сказки», по словам Хлебникова. Однако вопрос о фольклоризме Маяковского осложняется ещё и вопросом, который часто возникает в сознании исследователей: «знал или не знал» поэт фольклор и каковы источники такого знания. Встреча с фольклором у Маяковского осуществлялась опосредованно, через грузинскую литературу. Так, связь с заговорами нашла отображение в поэме Ш. Руставели «Витязь в тигровой шкуре» [7, с. 31], конечно же, хорошо известном произведении не только грузинским поэтам, но и любому образованному человеку. Кроме того, архитектоника заговора построена на абрекадабре, предшествующей основному тексту. Абракадабра включена в эпический зачин. Заумь футуристов отчасти восходит именно к такому языку, на что, по крайней мере, указывал в своей статье Асатиани [8, с. 154].
Итак, поэт был знаком с фольклорным наследием, но более важно как это отразились в его поэтике. Учитывая в целом игровой код культуры начала прошлого века, авангардистской эстетики, на что часто обращают внимание литературоведы [9, с. 140], можно прочитать и многие ранние поэмы Маяковского таким образом. Однако существенно и другое положение относительно ранних поэм и трагедии «Владимир Маяковский», выдвинутое А.М. Панченко и И.П. Смирновым: «<...> момент перерождения, регенерации - смерти старого и обновления - одна из центральных значимостей в художественном мире ранних поэм и трагедии Маяковского. Преображение символизируется у него особыми знаками, среди которых выделяется травестийный мотив - мотив смены одежд» [10, с. 37]. За травестийным мотивом скрыт не просто игровой комплекс, а глубинная фольклорная традиция, идущая, вероятно, от заговорной поэтики, в которой особым образом выделяются две формулы. Наше внимание должны привлечь формулы «небесного ограждения / переодевания» и «невозможного». Первая связана с ограждением себя небесными светилами / телами. В поэме «Облако в штанах» герой травестирует себя облаком, представляет солнце моноклем в глазу, выходит в мир, невероятно себя нарядив. В поэме «Человек» и вовсе происходит отказ от тела. Однако за этой сложной образностью стоит ещё одна формула, связанная не только с травестий-ным космическим сюжетом, но и с иномирной действительностью фольклора. С одной стороны, в 10-е годы, во время Гражданской войны читает лекции Е.Н. Трубецкой о поэтике русской сказки и ее связях с мифом, сол-
нечным царством, об идеале русской сказки, заключенном в поисках иного царства, то есть иномирной действительности - то, чего нет, то, что лежит за пределами данного: «Одни удовлетворяют потребности в «новой земле» естественными житейскими способами. Другие, напротив, преисполняются отвращением ко всему обыденному, житейскому и испытывают непреодолимое влечение к чудесному» [11, с. 17]. С другой стороны, в грузинском фольклоре, особенно в магической поэзии, выделяются архаические «формулы невозможного». Исследователи грузинского фольклора связывают эти формулы, во-первых, с самой архаической природой текста: «Заклинатель не ощущает ирреальности событий и с эпической убедительностью подчеркивает достижение цели <...>» [7, с. 106], во-вторых, со словесными формулами неопределенного состояния.
Итак, выстроенные типологии демонстрируют иномирную природу фольклора, которая проявляется в разных жанрах. Как всё это соотносится с поэтикой Маяковского? Возвращаясь к поэме «Человек», обратим внимание на следующие строчки:
Как же
себя мне не петь,
если весь я —
сплошная невидаль [12, с. 247].
Герой представляется «невидалью», «облаком в штанах», «флейтой-позвоночником», каждое движение которого «огромное необъяснимое чудо». Эти образы, поражающие, на первый взгляд, кодируют в себе информацию «невозможного», однако за этим невозможным стоит вполне определенная поэтическая логика, восходящая к ритуальной действительности. Сознание лирического героя ориентировано изначально на «мир навыворот»:
Есть ли,
чего б не мог я!
Хотите,
овое выдумать могу
животное? [12, с. 248].
Трансформированная модель тела, животного характерна, в первую очередь, для фольклорного мировосприятия. Формула невозможного отразилась не только в магической поэзии, но и в сказках, а особенно в детском фольклоре [7, с. 109]. Маяковский хорошо знал с детских лет и грузинский язык, и грузинский фольклор, но дело, думается, не только в этом. Для поэта всегда были актуальны идеи будетлянства о новом человеке, о сознании, выходящем за пределы данного, как писал Хлебников в манифе-
сте «Труба марсиан». Отсюда и формулы рук, пальцев-лучей, формы трансформированного тела в космическом масштабе, экстатические состояния героя:
Под хохотливое «Ага!»
бреду по бреду жара [12, с. 251].
Кроме того, герой мыслит не только себя небывалым чудом, невидалью, но и сердце его выделяется отдельно в этой космической антропологии:
Это я
сердце флагом поднял.
Небывалое чудо двадцатого века! [12, с. 249].
Сердце в фольклоре также отвечает за иномирную действительность, является ритуально маркированным:
у меня
под шерстью жилета бьется
необычайнейший комок.
Ударит вправо — направо свадьбы.
г
Налево грохнет — дрожат миражи. [12, с. 248].
И в этом сказывается поэтика сказки, ее иномирная природа. Стоит обратить внимание на мнимую «временную» слепоту героя:
Замкнуло золото ключом глаза.
Кому слепого весть? [12, с. 251].
Герой, путешествующий по подземному царству, погружается во тьму, слепнет, но обязательно возвращается в новом качестве. Неслучайно одна из частей называется «Вознесение Маяковского». В этой части герой предстает бестелым, перед ним открывается инвертированная реальность:
Воздвигся перед носом дом.
Разверзлась за оконным льдом пузатая заря [12, с. 256].
Действие происходит на заре, а после посещения аптекаря уже «церковь в закате» - наблюдаются нарушения во времени, состояниях, герой то бестелый, по облакам летит, то «повис на палки ног» - все это вписывается в фольклорную формулу «неопределенного состояния».
Итак, «формула невозможного», особо выделяющаяся в грузинской магической поэзии, связана с неопределенным состоянием и картинами невозможного, характерными для разных жанров фольклора, и формула «небесного ограждения / переодевания», особо выделяющаяся в русских заговорах, также, думается, заключает в себе подобную семантику - все это заставляет исследователя смотреть иначе на явления фольклора, не с вульгарно-материалистических позиций. Наконец, можно возвратиться к актуальному для литературоведения вопросу: знал или не знал, сознательно или бессознательно обращался к многовековому наследию поэт? Очевидно, что он знал фольклор, как мы уже указывали, через грузинскую литературу, а также постигал глубинную фольклорную традицию через взаимодействие с коллегами по цеху. Однако второй вопрос более сложен и требует уже не историко-литературного комментария.
Литература во все периоды своего развития обращалась к фольклору и мифу в разных его проявлениях [13, с. 549], художник вел спор даже «не с вчерашним, а позавчерашним днем», то есть приобщался к энтелехии культуры. О религиозных интенциях, игровом коде, даже о символистской традиции достаточно много написано в поэтике Маяковского, так как у исследователя не возникает сомнений в подобной кодировке русской литературы, а вопрос о фольклоризме всегда почему-то остается спорным, требующим максимальной аргументации. Однако если говорить хотя бы об авангарде, то, думается, звездный язык Хлебникова, заумь футуристов, лучистая живопись Ларионова с ее «четвертым измерением», которое нашло отражение и в теории П. Успенского, и в манифесте Хлебникова «Труба марсиан» - все это дает весьма серьезные основания исследователю как для возможности сопоставлений поэтики Маяковского в свете фольклорной традиции и ее трансформаций с «окрестностями авангарда», так и снимает вопрос о «вторичном фольклоризме» и поэтической вольности, укореняя творчество Маяковского в формулах, простирающихся в глубь времен [14, с. 35].
Список литературы
1. Правдина И.С. Маяковский и русское народно-поэтическое творчество: дис. ... канд. филол. наук. М., 1953.
2. Дымшиц А. Маяковский и народное творчество // Красная новь. 1936. № 4. С. 201-214.
3. Дымшиц А. Маяковский и фольклор // Литературный современник. 1940. № 3. С. 125-131.
4. Дукор И. Маяковский — крестьянам // Литературный критик. 1940. № 5-6. С. 122-143.
5. Горелов А.А. К истолкованию понятия «фольклоризм литературы» // Русский фольклор. Т. XIX. Л., 1979. С. 35 - 40.
6. Ерохина И.В. Поэма А. Ахматовой «У самого моря» как «начало» мифа о поэте // Известия ТулГУ. Гуманитарные науки. Вып. 2. Тула: Изд-во ТулГУ, 2010. С. 330 - 337.
7. Гагулашвили И.Ш. К вопросу заговоров в грузинской художественной литературе // Гагулашвили И.Ш. Грузинская магическая поэзия. Тбилиси: Изд-во Тбилисского университета, 1983. 261 с.
8. Никольская Т.Л. Рецепция идей ОПОЯЗа в Грузии // Никольская Т.Л. Авангард и окрестности. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2002. 320 с.
9. Есаулов И.А. Игровое самоопределение в художественном мире Владимира Набокова как финал русского «Серебряного века» // Studia Lit-teraria Polono-Slavica 3 SOW. Warszawa, 1999. С. 131 - 142.
10. Панченко А.М., Смирнов И.П. Метафорические архетипы в русской средневековой словесности и в поэзии начала XX в. // ТОДРЛ XXVI. Древнерусская литература и русская культура XVIII - XX вв. М.: Наука, 1971. С. 33 - 49.
11. Трубецкой Е.Н. «Иное царство» и его искатели в русской народной сказке. М.: Тип. Боровинско-Волдайского Кустарного и Сельско-Хозяйств. Союзного Т-ва., 1922. 48 с.
12. Маяковский В.В. Полн. собр. соч.: в 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького. М.: Гос. изд-во худож. лит., 1955—1961. Т.1.
13. Лаврова Н.Л. Мотивный комплекс нарцисса: от мифа к сюжету // Известия ТулГУ. Гуманитарные науки. Вып. 1. Тула: Изд-во ТулГУ, 2011. С. 541 - 550.
14. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Л.: худож. лит., 1940.
649 с.
Галиева Марианна Андреевна, аспирант, marianna.galieva@yandex.ru, Россия, Москва, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова.
"FORMULA OF IMPOSSIBLE" IN THE POEM "MAN" BY V. MAYAKOVSKY: TRANSFORMATION OF FOLKLORE TRADITIONS
M.A. Galieva
The article raises the question of the functioning of a folk tradition in the poetics of Vladimir Mayakovsky. The problem of folklorism in Mayakovsky's poetry is understudied. The object of research is the poem "Man" by V. Mayakovsky. Parallels with hoodoo (zago-vornaya) poetics are drawn. The poem is placed in the context of the Georgian magicalpoet-ry.
Key words: myth, folklore, literature, Mayakovsky, conspiracy, Georgian literature,
ritual.
Galieva Marianna Andreevna, post-graduate student, marianna.galieva@yandex.ru, Russia, Moscow, Moscow State University named after M.V. Lomonosov.
УДК 802.0
СТРУКТУРЫ С ДВОЙНЫМ ОТРИЦАНИЕМ, РЕАЛИЗУЮЩИЕ
ИМПЛИКАТИВНЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ КАУЗАЛЬНОЙ
СЕМАНТИКИ
М.В. Евсина
На примере конструкций с двойным отрицанием рассматривается роль отрицательных структур в реализации категории импликативности (каузальности), а также описываются условия, при которых отрицательные конструкции могут реализовать высказывания каузальной семантики.
Ключевые слова: грамматическая категория, отрицание, импликация, условное высказывание, двойное отрицание, грамматическое отрицание, лексическое отрицание.
Предложение с двойным отрицанием может формировать структуру каузальной семантики, выражаемой в форме условного высказывания «Если А, то В». В логике условное высказывание представляется, как правило, посредством импликативного высказывания или импликации [3, с. 64-66].
В настоящей статье термины «условный», «каузальный» или «им-пликативный» используются как синонимы.
Основание импликации, называемое антецедентом, и следствие импликации, называемое консеквентом, могут быть представлены в последовательности от основания к следствию и от следствия к основанию. В первом случае мы имеем дело с правосторонней импликацией (А з В), во втором - с левосторонней (А с В). Здесь и далее буквами обозначаются части импликации: А - антецедент импликации, В - консеквент импликации; знаками з или с обозначаются правосторонняя или левосторонняя импликация соответственно. Маркером правосторонней импликации является союз so, левосторонней - союз because.
Необходимым условием реализации каузального высказывания предложением с двойным отрицанием является наличие словосочетания с предлогом without в качестве одного из негаторов. Негативность предлога without подтверждается дефиницией предлога, содержащей маркер негативности not: without - not having (LDCE: 1265).
Примером каузального высказывания с предлогом without может служить следующее предложение:
(1) You cannot make an omelet without breaking eggs (EDQP, 524).
