CC BY
245
УДК: 82.09 ББК: 83.3
Жданова А.В.
ФОРМИРОВАНИЕ И ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ КАТЕГОРИИ «ЛИТЕРАТУРНАЯ ЛИЧНОСТЬ» В ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОМ ТЕКСТЕ (НА МАТЕРИАЛЕ ОЧЕРКА А. АГРАНОВСКОГО «КАК Я БЫЛ ПЕРВЫМ»)
Zhdanova A.V.
THE FORMATION AND FUNCTIONING OF THE CATEGORY "LITERARY PERSONALITY" IN PUBLICISTIC TEXT (ON THE MATERIAL OF THE ESSAY OF A. AGRANOVSKY "WHEN I WAS THE
FIRST")
Ключевые слова: «литературная личность», русские формалисты, Юрий Тынянов, Борис Томашевский, теория автора, читатель, очерк, Анатолий Аграновский.
Keywords: literary personality, Russian formalists, Yuri Tynyanov, Boris Tomaszewski, theory author, reader, essay, Anatoly Agranovskii.
Аннотация: понятие «литературная личность», введенное русскими формалистами Ю. Тыняновым и Б. Томашевским, активно возвращается в современные работы по теории автора. В данном исследовании дается краткий экскурс в историю понятия и анализируются механизмы его формирования и функционирования в публицистическом произведении на материале очерка Анатолия Аграновского. Сделанные выводы позволяют выявить специфику категории «литературная личность» в нефикциональном произведении и наметить дальнейшие перспективы ее изучения.
Abstract: the concept of "literary personality", introduced by the Russian formalists Y. Tynyanov and B. Tomashevsky, returns to the modern works. In this study we give a brief excursus into the history of the concept and analyze the parts of its foundation and functioning in publicistic work on the material of the essay of Anatoly Agranovsky. The findings allow to identify the specifics of the category "literary personality" and to outline the prospects for the further study.
В современных штудиях по теории автора нередко используется понятие «литературная личность» как определенная социокультурная ипостась писательской личности, мифологизированный авторский образ, возникающий в читательском сознании и созданный произведениями конкретного писателя, в том числе его нефикциональными, нехудожественными текстами. Можно предположить, что возникновение термина связано как с кризисом традиционного в отечественном литературоведении понятия «образ автора», введенного В. Виноградовым и принципиально отвергаемого М. Бахтиным, так и с потребностью обратиться к более раннему и продуктивному термину, предложенному русскими формалистами.
Впервые термин «литературная личность» прозвучал в работе Ю. Тынянова
«Литературный факт» (1924), где он противопоставлялся понятиям
«индивидуальности литератора» и «личности творца». Тынянов описывает некое характерное явление, в котором «можно различить, как конструктивный принцип, которому тесно на чисто литературном материале, переходит на бытовые явления»1. Теоретик-формалист называет это явление «литературной личностью» и поясняет в присущей ему конспективной, но в то же время густой, метафорической манере: «Существуют явления стиля, которые приводят к лицу автора; в зачатке это можно наблюсти в обычном рассказе: особенности лексики, синтаксиса, а главное, интонационный
1 Тынянов, Ю.Н. Литературный факт // Ю.Н. Тынянов. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. - М.: Наука, 1977. - С. 268.
фразовый рисунок - все это более или менее подсказывает какие-то неуловимые и вместе конкретные черты рассказчика...»1. При этом важным аспектом функционирования «литературной личности» становится рецептивный уровень, работа не только писателя, но и читателя по созданию данного феномена: «.читатель отбирал из понятий только характерное, только так или иначе подсказывавшее черты автора, и применял эти черты к тем чертам, некоторые вырастали для него из стиля, или особенностей сказа, или из ассортимента уже готовых, подобных имен» 2.
Позже Тынянов обращается к данному термину в статье «О литературной эволюции» (1927), в которой поднимает вопрос о соотнесенности быта и литературы, их взаимном проникновении и влиянии. Разбив свой текст на пятнадцать конспективных положений, в одиннадцатом из них Тынянов заостряет внимание на «вопросе об обратной экспансии литературы в быт» и пишет: «Литературная личность», «авторская личность», «герой» в разное время является речевой установкой литературы и оттуда идет в быт. Таковы лирические герои Байрона, соотносившиеся с его «литературной личностью», которая оживала у читателей из стихов, и переходившие в быт. Такова «литературная личность» Гейне, далекая от биографического подлинного Гейне. Биография в известные периоды оказывается устной, апокрифической литературой. Это совершается закономерно, в соответствии с речевой установкой данной системы: Пушкин, Толстой, Блок, Маяковский, Есенин - ср. с отсутствием литературной личности Лескова, Тургенева, Фета, Майкова, Гумилева и др., связанным с отсутствием речевой установки на «литературную личность». Для экспансии литературы в быт требуются, само собой, -особые бытовые условия»3.
1 Тынянов, Ю.Н. Литературный факт // Ю.Н. Тынянов. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. - М.: Наука, 1977. - С. 268.
2 Там же.
3 Тынянов, Ю.Н. О литературной эволюции //
Ю.Н. Тынянов. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. - М.: Наука, 1977. - С. 279.
Конечно, можно классифицировать приведенные списки как спорные и субъективные, однако это не должно заслонять продуктивного компонента мысли - подчеркивание речевой установки автора на создание своей литературной личности. Таким образом, можно заметить, что категория «литературная личность» формируется взаимными усилиями творящего автора и воспринимающего читателя, создается как определенный комплекс представлений о присущем автору внутреннем облике, не обязательно связанном с его биографической личностью.
По сравнению с лапидарной и несколько размытой мыслью Тынянова высказывание Б. Томашевского гораздо более конкретизировано и претендует на терминологичность. В статье «Литература и биография» (1924) он делит литераторов на «писателей с биографией» и «писателей без биографии»: «.для писателя с биографией учет фактов его жизни необходим, поскольку в его произведениях конструктивную роль играло сопоставление текстов с биографией автора и игра на потенциальной реальности его
субъективных излияний и признаний. Но эта нужная историку литературы биография - не послужной список и не следственное дело, а та творимая автором легенда его жизни, которая единственно и является литературным фактом» (Б. Томашевский, «Литература и биография»4).
Таким образом, «литературная личность» в понимании обоих исследователей - это некая условная биография автора, создающаяся читателем, но именно в том случае, когда имеется речевая, по Тынянову, то есть выраженная в тексте, авторская установка на создание этой личности. При этом подобная авторская установка может быть и непреднамеренной. Как поясняют авторы комментариев к сборнику работ Ю. Тынянова: «Отсюда среди прочего следует, что старая традиция жизнеописаний вдохновенных поэтов должна быть рассмотрена в одних случаях как
4 Цит. по: Тамми, П. Поэтика даты у Набокова / П. Тамми // Литературное обозрение. - 1999. - № 2. -С. 24.
конструирование биографии «литературной личности», а не реального лица, в других же - как искусственное построение легенды о писателе там, где установки на нее нет в его творчестве. Совпадение этой биографии с реальной может быть рассматриваемо как частный случай. В отличие от «лирического героя», который мог, по-видимому, связываться и с представлениями об одном каком-нибудь тексте, «литературная личность» - категория более широкая, преимущественно межтекстовая -относящаяся ко многим или ко всем текстам писателя»1.
Категория «литературная личность» не получила дальнейшей разработки в отечественном литературоведении 1920-30-х годов, оставшись продуктивным наброском теоретической мысли, которая двинулась в дальнейшем по «виноградовскому» пути разработки понятия «образ автора».
«Новую жизнь» термин получил в работах зарубежных исследователей, чей интерес к русской теоретической мысли привел в 1950-60-е годы к популяризации и интерпретации многих ее положений - так, например, предложенное Ю. Кристевой понятие «интертекст» базировалось на учении М. Бахтина о «диалоге».
Так как происходило не только осмысление терминов, но и их перевод, понятие «литературная личность» стало звучать в зарубежных англоязычных штудиях как «литературная персона» (literary personality). С данным термином активно работает финский теоретик литературы и русист Пекка Тамми, понимающий под «литературной персоной» создаваемый автором публичный миф о самом себе, реализуемый не только посредством его художественного творчества, но и через нефикциональные произведения: автокомментарии
собственных текстов, предисловия, интервью и т.п.2.
1 Чудаков, А.П., Чудакова, М.О., Тодес, Е.А. От составителей: Комментарии // Ю.Н. Тынянов. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. - М.: Наука, 1977. - 576 с. - С. 512.
2 Тамми, П. Поэтика даты у Набокова / П. Тамми // Литературное обозрение. - 1999. - № 2. - М., 112 с.
Зарубежные литературоведы говорят о «литературной персоне» при анализе творчества харизматичных, оказавших влияние на целые литературные и общественные эпохи деятелей. Так, представитель американской Йельской школы деконструктивизма Поль де Манн в связи с творчеством Ж.-Ж. Руссо пишет о разноликости и непостоянстве его личности в «Исповеди»: «Поразительно
несоответствие персоны Руссо -подозрительно риторического критичного моралиста и персоны Руссо - практического мудреца»3. То есть ученый констатирует, что для Руссо ареной формирования и демонстрации своей литературной личности оказалась именно «Исповедь»,
автобиографическое нефикциональное произведение.
Американский литературовед
С. Стрингер-Хай замечает по поводу существования писательских «икон»: «Иконографии бывают противоречивыми и непоследовательными и зачастую не дают никакого истинного представления о писателе. Джон Апдайк и Сол Беллоу, возможно, очень хорошие писатели, но они не вызывают в воображении определенный образ, в отличие, скажем, от Марка Твена или Эдгара Аллана По»4.
В наше время термин «литературная персона» возвращается и в отечественное литературоведение - именно в таком варианте он звучит, например, в диссертационном исследовании И.Г. Гончаренко: «Литературная персона - это образ, существующий на границах текста и не-текста, это как бы «средний термин» между биографическим автором, который является ее прототипом, и полностью вымышленным повествователем»5.
3 Ман, П. де. Аллегории чтения: Фигуральный язык Руссо, Ницше, Рильке и Пруста / П. де Ман / пер., примеч., послесл. С.А. Никитина. - Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 1999. - С. 245.
4 Стрингер-Хай, С. Владимир Набоков и американская массовая культура / С. Стрингер-Хай // Империя N. Набоков и наследники: сборник статей / редакторы-составители Юрий Левинг, Евгений Сошкин. - М.: Новое литературное обозрение, 2006. - С. 148.
5 Гончаренко, И.Г. «Литературная персона» Владимира Набокова и способы ее художественного
Несмотря на многие тонкие замечания Гончаренко о природе «литературной персоны» как одной из ипостасей категории автора, на наш взгляд, нельзя полностью согласиться с некоторыми определениями исследователя. Например, высказывание: «Находясь на границе между художественным вымыслом и реальностью, «литературная персона» обладает способностью к розыгрышу и мистификации»1 - демонстрирует недостаточную степень разграничения между субъектами художественного высказывания. Подобное замечание, скорее, следует отнести к автору-конструктору, нежели к «персоне», результату его сознательных усилий. В то же время Гончаренко весьма тонко характеризует проблему взаимоотношения автора и его «литературной персоны» как сложные игровые отношения, требующие
читательской бдительности: «Если, например, вымышленный повествователь осуществляет референцию, то
«литературная персона» «притворяется», что осуществляет референцию, на самом деле производя эффект остранения»2. Подобные наблюдения доказывают необходимость тщательного исследования заявленной категории и, в том числе, актуализирует проблему терминологии данного явления.
Итак, с легкой руки П. Тамми понятие «литературная персона» стало частотным термином современных исследований в области теории повествования и теории автора, однако данный термин является, на наш взгляд, несколько некорректным в контексте русскоязычного
литературоведения, так как фактически представляет собой обратную английскую кальку понятия «литературная личность», сложившегося в работах русских формалистов.
конструирования.): дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01 : защищена 04.11.04 / И.Г. Гончаренко. -Екатеринбург, 2004. - С.62-63.
1 Гончаренко, И.Г. «Литературная персона» Владимира Набокова и способы ее художественного конструирования.): дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01 : защищена 04.11.04 / И.Г. Гончаренко. -Екатеринбург, 2004. - С. 63.
2 Там же.
Этот небольшой теоретико-исторический экскурс призван пояснить и обосновать употребление в данной статье «изначального» термина для
характеристики интересующего нас явления - «литературной личности» писателя. В силу идущего процесса обкатки данной категории в отечественной теории автора считаем нужным брать понятие в кавычки.
К такой словоформе прибегает и авторитетный набоковед Н. Мельников. Характерно, что большинство современных отечественных исследований данной теоретической категории производится на материале творчества В. Набокова, имя этого писателя стабильно ассоциируется с наличием «биографии» и «персоны» и предполагает исследовательскую работу по выявлению подобных категорий. Так, Ю. Левинг и
Ю. Сошкин отмечают: «В восприятии современной российской аудитории положение Набокова - подчеркнуто статусное: образ писателя автономен от корпуса его произведений»3.
Н. Мельников использует близкие по значению и отчасти синонимичные понятия «литературная личность», «литературный имидж», «публичная персона» и «писательская репутация» и отмечает, что «созданная Набоковым «публичная персона» может восприниматься не только как средство для реализации стратегии и защиты от произвола чужих интерпретаций, но и как способ самоидентификации, оформления и воссоздания писателем своего многоликого и текучего «я»4. При этом в позднем творчестве писателя, по Мельникову, происходит процесс экспансии этой созданной личности в
художественную ткань произведений.
Исследователь делает вывод о том, что создание Набоковым «литературной
Левинг, Ю., Сошкин, Е. Набоков на рынке ценных бумаг // Империя N. Набоков и наследники: сборник статей / редакторы-составители Юрий Левинг, Евгений Сошкин. - М.: Новое литературное обозрение, 2006. - С. 12.
4 Мельников, Н.Г. Сеанс с разоблачением, или Портрет художника в старости // Н.Г. Мельников. О Набокове и прочем: статьи, рецензии, публикации / Николай Мельников. - М.: Новое литературное обозрение, 2014. - С. 155.
личности» было обусловлено выходом на англоязычную, прежде всего американскую, читательскую аудиторию, не имевшую представления о творчестве русского писателя-эмигранта Сирина. Поэтому в собственных статьях, комментариях и многочисленных интервью Набоков постоянно возвращался к важным для создания своей «литературной личности» узловым моментам, среди которых присутствовали: факты его жизненной и творческой биографии, моральные и художественные принципы, неприятие психоанализа, соцреализма и всякой ангажированности в искусстве - все это должно было направить читательскую интерпретацию его творчества в желательное для самого автора русло.
Как можно заметить, категория «литературная личность» зачастую выводится из анализа нефикциональных произведений ярких, харизматичных авторов. Так, Мельниковым и другими исследователями1 для анализа
«литературной личности» Набокова привлекаются именно его
нехудожественные тексты. Думается, что данную категорию можно проанализировать и на материале иного уровня нефикциональности, а именно
публицистики - особенно в том случае, когда речь идет о жанре очерка и автором этого очерка является журналист-писатель с отчетливой профессиональной репутацией.
Именно таким являлся знаменитый советский журналист, многолетний корреспондент газеты «Известия» Анатолий Абрамович Аграновский (1922 - 1984), автор нескольких книг очерков, а также
1 См. 3. Тамми, П. Поэтика даты у Набокова / П. Тамми // Литературное обозрение. - 1999. - №2; Гончаренко, И.Г. «Литературная персона» Владимира Набокова и способы ее художественного конструирования.): дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01: защищена 04.11.04 / И.Г. Гончаренко. -Екатеринбург, 2004; Мельников, Н.Г. Сеанс с разоблачением, или Портрет художника в старости // Н.Г. Мельников. О Набокове и прочем: статьи, рецензии, публикации / Николай Мельников. - М.: Новое литературное обозрение, 2014; Жданова, А.В. Нарративный лабиринт «Лолиты»: Структура повествования в условиях ненадежного нарратора: монография / А.В. Жданова. - Тольятти: Изд-во Волжского ун-та им. В.Н. Татищева, 2008.
художественных произведений,
преимущественно повестей для детей и подростков («Иду искать», «Большой старт», «Открытые глаза», «Повесть о чудесном одуванчике» и др.). Аграновский во многом определял лицо отечественной журналистики 1960-70-х годов, был рупором ее аналитической, вдумчивой разновидности, в своих материалах, над созданием которых иногда работал месяцами, воплощал собственный творческий принцип: «Мысль - корень публицистики. Хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает».
Можно с уверенностью сказать, что ему, как и отмечавшимся выше писателям, была присуща «литературная личность», которую ощущали и помогали создавать и читатели, и коллеги по цеху. Так, один из них вспоминает: «Когда в «Известия» пришел новый главный редактор Михаил Михайлович Кожокин, он был очень изумлен, что здесь существует несколько человек, работа которых заключается в том, что они думают. Он считал, что это не работа. А работа - держать в зубах дискету или листочек и сломя голову бежать и сдать пять текстов в номер. Никто не запомнит ни единого слова из тех текстов, но считается, что человек напряженно работал. И с огромным трудом старой известинской гвардии удалось, по-моему, убедить молодого редактора, что думать - тоже работа, это и есть то, что называется «известинской школой». Конечно, его не убедили, мне кажется, что Аграновский мог раз в полгода выдать материал, но о нем потом говорили еще три года. <...> Но в любом случае он понял, что старая школа имеет право на существование и более того - необходима, если мы хотим сохранить эту
газету, а не кидаться куда-то в другую
2
нишу.» .
Рассмотрим, какими способами создается и каким целям служит создаваемая Аграновским «литературная личность», на материале очерка «Как я был
2 Петровская, И.Е. Думать - тоже работа // Волков А.И., Пугачева М.Г., Ярмолюк С.Ф. Пресса в обществе (1959-2000). Оценки журналистов и социологов. Документы. - М.: Московская школа политических исследований, 2000. - С.411.
первым», написанного в 1962 году и посвященного полету в космос Германа Титова. Зачин очерка связан с заглавием и поясняет его: «Хорошо быть первым. Первым узнать, первым поспеть, первым написать. Я приехал в село Полковниково на Алтае ранним августовским утром»1. Однако уже во втором абзаце эйфория сменяется самоиронией: «.я был первым. Если не считать корреспондента «Красной звезды», который, как выяснилось, жил в селе уже пятый день. Чтобы как-то легализовать свое положение, он объявил, что приехал порыбачить. Удочки даже купил. Так они и остались в саду Титовых памятником долготерпенью журналиста»2.
Легкая ирония и самоирония будут сопровождать все повествование, имеющее своеобразную композицию: в основную, казалось бы, тему - изображение семьи космонавта и реакции сельчан на полученное по радио сообщение о полете в космос их земляка - вторгаются описания журналисткой работы, ее
профессиональных секретов и методов. Использование литературных
реминисценций и приема иронии придают таким описаниям если не гоголевский, то как минимум «ильфо-петровский» колорит: «Все смешалось в доме Титовых, все заговорили разом, мать заплакала, отец утешал ее, прибежал рыбак из «Красной звезды», в двери стучал собкор «Советской России», запахло валерьянкой, откуда-то с улицы в окна лезли фоторепортеры, вытаптывая цветничок.. ,»3; «В доме строчили уже в двадцати блокнотах. Зажатый в углу старик сосед рассказывал: «Я Германа Степановича, можно сказать, знаю с трехлетнего возраста.» Дружественные редакции кончали разграбление семейных альбомов. Корреспондент журнала «Огонек» пытался взять интервью у меня. В темных сенях
1 Аграновский, А.А. Как я был первым // Аграновский А.А. Избранное в двух томах: Том I. Очерки / Вступ. статья Л. Толкунова. - М.: Известия, 1987. - С.16.
2 Там же. - С. 16.
3 Аграновский, А.А. Как я был первым // Аграновский А.А. Избранное в двух томах: Том I. Очерки / Вступ. статья Л. Толкунова. - М.: Известия, 1987. - С. 16 - 17.
делили школьные тетради космонавта» .
Так выстраивается «литературная личность» журналиста-профессионала, знающего свое дело и несколько снисходительно описывающего действия коллег, их шаблонные ходы и банальности, лукаво подмечающего, «что степень информированности была прямо
пропорциональна расстоянию органов печати от данного села»5, а именно: первыми явились и овладели ситуацией москвичи, затем прибыли представители других региональных и иностранных СМИ. «И только на следующий день, когда родителей космонавта повезли на аэродром, чтобы отправить в столицу, тогда только примчались двое из районной газеты. Титовых они все-таки догнали, из машины извлекли. - Ну что же ты! Снимай скорее! -Пленка кончилась.»6. Некоторый снобизм рассказчика («Я, должен сознаться, поглядывал на братьев соперников с некоторым чувством превосходства») объясняется спецификой его работы, особыми журналистскими практиками, возможно, неизвестными широкому кругу, в которые он теперь посвящает своего читателя, делясь секретом редакционной политики: «Почему не бежал на телеграф, не рвал тетрадки из рук у коллег? На то были свои причины. Во-первых, учитывая вечерний выпуск моей газеты, я мог с сообщениями не спешить. Во-вторых, я знал, что в редакции уже имеется, написан, набран большой материал о Германе Титове; приоритете «Известий» таким образом обеспечен»7. Это очень важная и неоднозначная фраза. Здесь автор не просто дает читателю заглянуть на журналистскую «кухню», но и использует прием умолчания и эзопов язык, опирается на умного, понимающего слушателя: понятно, что на заре космической эры полеты были чрезвычайно опасны (Титов совершил свой полет 6-7 августа 1961 года) - и наверняка в редакции был припасен не только бравурный материал.. Так при создании «литературной личности» задействуются
4 Там же. - С. 17.
5 Там же. - С. 19.
6 Там же. - С. 19.
7 Там же. - С. 21.
механизмы не только авторской работы, но и рецепции, что уже было отмечено ранее.
Вслед за словами о приоритете газеты «Известия» следует фраза, резко меняющая тему и вектор развития мысли в очерке и уже напрямую работающая на создание «литературной личности» его автора: «.приоритет «Известий» был таким образом обеспечен. Он был обеспечен еще раньше, треть века назад, но об этом рассказ особый»1.
При выявлении особенностей создания и функционирования
«литературной личности» в
публицистическом тексте нужно учитывать специфику перволичного повествования в нем: если в художественном тексте первое лицо означает работу автора по создания «маски» рассказчика с возможным обращением к сказовой манере, то здесь речь идет о выходе с уровня имплицитного на уровень биографического автора. Аграновский переходит к эпизоду, увязывающему историю Титовых и своей собственной семьи. Таким связущим звеном становится личность Адриана
Митрофановича Топорова.
Это школьный учитель, который в конце 1920-х годов занимался в коммуне «Майское утро» просветительской работой: создал прекрасную библиотеку, проводил читательские конференции, знакомил крестьян с классической музыкой, поднимал культуру быта. И взрослые, и дети активно подключались к новой традиции, занимались чтением и художественной самодеятельностью. Отец будущего космонавта Степан Павлович был одним из учеников Топорова, всю жизнь он с глубоким уважением говорил об этом человеке, своих детей назвал Германом и Земфирой в честь героев произведений Пушкина (этой информации нет в очерке, ее можно узнать в биографических материалах о космонавте).
Однако инициатива учителя вызвала неприятие органов власти, как и его позиция в деле раскулачивания, когда он стремился к объективности и милосердию в этом непростом вопросе. Учитель подвергся
1 Аграновский, А.А. Как я был первым. - М., 1987. - С. 21.
гонениям, главным инициатором которых стал его земляк, которого сейчас и навещает корреспондент. Фамилия «Аграновский» оказывается известной собеседнику: « -Позвольте, - сказал он. - Это вы писали о Топорове? В «Известиях». да, в тысяча девятьсот тридцатом году. - В двадцать восьмом, - сказал я. - Плохая была статья, -сказал он. - Вредная»2.
На протяжении всей второй части очерка (которая будет подчеркнута композиционными и графическими средствами - отбивкой между абзацами) собеседник Аграновского не удостаивается личного имени, его номинациями в тексте будут «он», «этот человек», «мой собеседник», «старик». Это тоже работает на создание «литературной личности» автора, возникающей на контрасте: в то время как оппонент предстает человеком без корней («мне предложили быть внештатным инспектором»; «и я поехал, хотя зарплата там ниже», «ну, приехал в «Майское утро»), завистником («Гордый! Знал ведь, что я приехал неспроста, и я знал, что он знает, а ничем, видишь, не показал этого. Сквозь смотрел! Ну ничего, материал мы все ж таки собрали. А уж когда перед КК и РКИ поставили его, тут я сидел в центре, а он перед нами стоял») - писатель выступает как наследник интеллигентской традиции, продолжающий дело отца и гордящийся возможностью приобщиться к начатому им делу. Оказывается, что отец журналиста, тоже журналист Абрам Давидович Аграновский (1896 - 1951), работавший в газетах «Коммунист», «Правда», «Известия», реабилитированный после репрессий, также имел отношение к этой истории.
Он выступил в прессе с защитой учителя Топорова, это его «вредную» статью имел в виду собеседник Аграновского. «В 1928 году мне было шесть лет. Но статья была, это точно. Вернее, это был фельетон, тот старого типа фельетон «подвалом», каких нынче почти не знаем мы, фельетон несмешливый, строгий. И подпись под ним стояла: «А. Аграновский», - я уже привык, меня и раньше путали с
2 Аграновский, А.А. Как я был первым. - М., 1987. - С. 21.
отцом. В 1928 году отец поехал в глухую алтайскую деревушку.»1; «... специальный корреспондент «Известий» поехал в далекую деревню не случайно. За пять тысяч километров от Москвы он приехал, чтобы защитить учителя. Его травили там. Почему?»2.
И далее Аграновский цитирует фельетон своего отца и пишет о собственной реакции на него, о том, что имя Топорова с детства запомнилось ему. В этом вновь видна работа по созданию своей «литературной личности»: преемственность с отцом, его стиль (в том числе яркое, запоминающееся заглавие фельетона) в сравнении с косноязычием сегодняшнего собеседника, противопоставление их жизненных позиций. «Потому, - писал А. Аграновский в фельетоне «Генрих Гейне и Глафира», - что творить революцию в окружении головотяпов чертовски трудно, потому что героев окружают завистники, потому что невежество и бюрократизм не терпят ничего смелого, революционного, живого. Вот и все. Разве этого не достаточно?» Фельетон был опубликован в годовщину революции - 7 ноября 1928 года. Кончался он так: «Давайте же запомним имя учителя: Адриан Митрофанович ТОПОРОВ». И я запомнил это имя с детских лет. О нем, о Топорове, и шел у меня треть века спустя разговор с человеком, о котором я знал, что он-то и есть главный гонитель Топорова, антипод Топорова, кровный враг Топорова.»3.
Как можно понять, в данном пассаже с помощью приема противопоставления и градации выстраивается не только оппозиция «учитель - его гонитель», но также и «отец -гонитель учителя» и далее - «сын - гонитель учителя». Не случайно цитируется текст отца, несколько раз упоминается его фамилия вместе с инициалом, соответствующим имени и фамилии автора, создается эффект солидарности их позиций и мировоззрения, стиля и профессии (читателя вновь погружают в профессиональную «кухню»,
1 Там же.
2 Аграновский, А.А. Как я был первым. - М., 1987. - С. 22.
3 Аграновский, А.А. Как я был первым - М.,
1987. - С. 22 - 23.
давая краткий анализ жанра фельетона). А в контексте былых репрессий не высказанная прямо, но подразумеваемая известная сентенция «Сын за отца отвечает» приобретала особый смысл. Формулирование этой мысли, ее выведение из подтекста является задачей реципиента: создаваемая «литературная личность» подразумевает читательскую работу, активизацию знаний о личности автора очерка и его семейных обстоятельствах.
Эту открытость А.А. Аграновского, пускающего читателя в свой внутренний мир, отмечает его многолетний руководитель Л.Н. Толкунов, редактор «Известий» и Председатель Совета Союза Верховного Совета СССР: «.Аграновский открывает нам не только события своей жизни, он смело открывает нам самые сильные движения своей души, свои гражданские убеждения, свой
журналистский выбор, которому остается верен всю жизнь. . Анатолий Аграновский - журналист, сын журналиста. От отца, от традиций ленинской журналистики унаследовал он остроту, смелость постановки проблем, глубину их разработки»4.
Свое творческое кредо
Аграновскийформулирует так, наблюдая за естественным поведением семьи Титовых в необычной для них ситуации: «Все время оставались самими собой, а ведь это всего трудней. Я подумал: показать бы их такими, какие они есть, ничего не присочиняя, со всеми их разговорами, подробностями быта. Подумал: всегда надо доверять жизни, описывать ее достоверно и просто»5.
В конце очерка его автор выводит из конкретного случая гонений на сельского учителя выводы о ситуации в стране в целом, когда в 1930-е годы было множество подобных резонансных, освещавшихся в печати дел, когда преследованиям подвергались новаторы в различных сферах
4 Толкунов, Л.Н. Мысль публициста // Аграновский А.А. Избранное в двух томах: Том I. Очерки / вступ. статья Л. Толкунова. - М.: Известия, 1987. - С. 6.
5 Аграновский, А.А. Как я был первым. - М., 1987. - С. 20.
жизни - он называет имена Макаренко и Циолковского. Инициаторами этих преследований становились люди, подобные сегодняшнему собеседнику писателя: «Худший враг любого, даже самого хорошего дела - тупой исполнитель. Давно уже сказано: заставь его богу молиться, он и лоб расшибет. И ведь что характерно: не себе - настолько-то он не дурак! Все другим норовит расшибить. И оправдание наготове: он не сам придумал, его «заставили». Заставь дурака. А кто победитель? - думал я дальше. Макаренко -победитель. Циолковский - победитель. Потому и забыты гонители их, что повержены. И Топоров - победитель. Так было, так будет. Так должно быть»1.
В этом пассаже объясняются причины анонимности собеседника - «Потому и забыты гонители их, что повержены». В финале портрет «гонителя» обретает несколько сочувственные черты, и его безымянность осмысляется и
проговаривается как сознательный авторский прием, выражающий не только презрение, но и милосердие: «Мудро ли это - забывать гонителей? Я не суда требую, не наказания - боже упаси, - но помнить, знать имена.. Так думал я, а глянул на старика, сидящего передо мной, и понял вдруг, как непросто было бы для меня назвать здесь его подлинное имя. Ведь он стар и болен, и у него семья, и вот сейчас смотрит на меня и дрожит за стеклами страх. Не знаю, не знаю»2.
Это нежелание выносить
однозначные оценки, стремление разобраться в непростой ситуации, «доверять жизни» присуще и другим очеркам Аграновского. Способный на человеческом уровне посочувствовать своему оппоненту, на уровне мировоззренческом автор дает ему отпор и отвечает этому человеку, что в интервью Титовы говорили о своем бывшем учителе, «что всем лучшим, что есть в них, они обязаны своему учителю - Топорову. Так что ничем не могу вам помочь: будут теперь
1 Там же. - С. 27.
2 Аграновский, А.А. Как я был первым. - М.,
1987. - С. 27.
о Топорове писать»3.
Так, «литературная личность» выстраивается еще и по линии оппонирования «толерантность -нетерпимость и косность». Финальным аккордом становится выход на профессиональный и стилевой уровень - то поле, где на лишенной идеологии почве автор может дать окончательный бой своему противнику и солидаризоваться с отцом. Собеседник Аграновского вспоминает, как в далеком прошлом он написал письмо в редакцию «Известий»: «Идейно написал, а ответ был несерьезный, я помню. Дескать, вы беретесь судить о Топорове, который на десять голов выше вас, а в вашем письме, письме учителя, шесть грамматических ошибок. И все. И подпись: А. Аграновский»4.
В последнем абзаце очерка сказано: «.Много раз меня путали с отцом: у нас ведь имена начинаются с одной буквы. <.> Меня часто путали с отцом, который был мне учителем и самым большим другом, но никогда еще, пожалуй, я не ощущал с такой ясностью, что стал продолжателем дела отца. - Вы знаете, статью о Топорове написал не я, - сказал я этому человеку. -Статью писал мой отец. И письмо вам писал мой отец. Но я написал бы то же самое. Слово в слово»5.
Эти слова «меня часто путали с отцом», уже звучавшие в начале второй части очерка, при переходе к теме Топорова и отца, завершают весь очерк, создавая его кольцевую композицию и контаминируя с заглавием, придавая ему глубину и парадоксальность. Действительно - почему «Как я был первым»? Ведь речь идет о некой вторичности, становящейся своего рода лейтмотивом всего очерка: преемственность автора с отцом в журналистской работе, тождество их фамилий и инициала; прибытие Аграновского на место событий не первым, а после уже обосновавшегося в селе «рыбака» из «Красной звезды»; полет в космос дублера Ю. Гагарина Германа Титова, вошедшего в историю как «второй в
3 Там же. - С. 27.
4 Там же. - С. 28.
5 Там же. - С. 28.
мире космонавт». Однако мнимая «неполноценность» и «вторичность» снимаются тем, что «вторые» выступают не эпигонами, а продолжателями и коллегами - и это придает тексту пафос солидарности, коллективности, совместного действия и -употреблю непопулярный в те времена термин - соборности.
Таким образом, «литературная личность» Аграновского в данном очерке демонстрирует черты глубокой
наследственной интеллигентности,
профессиональной и идейной
преемственности с отцом, ироничность, способности оппонировать идейному противнику, но не оскорблять его личности, умению подметить и отразить в конкретном житейском материале глубинную (хочется сказать в духе той эпохи «диалектическую») противоречивость и человеческую неоднозначность.
Нужно отметить, что названные качества не декларируются в очерке, а обнаруживаются читателем-сотворцом и имеют в тексте выраженную «речевую установку» (по Тынянову), они реализуются через приемы иронии и самоиронии, умолчания и эзопова языка, контраста и сопоставления («Две жизни стояли у меня перед глазами.»), использование реминисценций («Все смешалось в доме Титовых»), цитирование (фельетона и письма отца), использование проблемного заглавия. Данный факт свидетельствует о том, что мы имеем дело не просто с выражением журналистской позиции или «образом автора», а именно с «литературной личностью», которая, как можно убедиться, способна создаваться автором и восприниматься читателем и в публицистическом тексте.
В этом положении заключен новаторский литературоведческий аспект данной работы, предложенный ею новый подход в изучении теории автора. Дальнейшей перспективой исследования может стать расширение поля для изучения категории «литературная личность» в публицистическом творчестве А. Аграновского, привлечения всего пласта его работ, а также обращение к публицистике других авторов.
Баженова Т.Е.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Аграновский, А.А. Как я был первым // Аграновский А.А. Избранное в двух томах: Том I. Очерки / вступ. статья Л. Толкунова. - М.: Известия, 1987. - 544 с. - С. 16 -
28.
2. Гончаренко, И.Г. «Литературная персона» Владимира Набокова и способы ее художественного конструирования.): дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01: защищена 04.11.04 / И.Г. Гончаренко. - Екатеринбург, 2004. - 219 с.
3. Жданова, А.В. Нарративный лабиринт «Лолиты»: Структура повествования в условиях ненадежного нарратора: монография / А.В. Жданова. - Тольятти: Изд-во Волжского ун-та им. В.Н. Татищева, 2008. - 165 с.
4. Левинг, Ю., Сошкин, Е. Набоков на рынке ценных бумаг // Империя N. Набоков и наследники: сборник статей / редакторы-составители Юрий Левинг, Евгений Сошкин. -М.: Новое литературное обозрение, 2006. - 544 с. - С. 7 -20.
5. Ман, П. де. Аллегории чтения: Фигуральный язык Руссо, Ницше, Рильке и Пруста / П. де Ман / пер., примеч., послесл. С.А. Никитина. - Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 1999. - 368 с.
6. Мельников, Н.Г. Сеанс с разоблачением, или Портрет художника в старости // Н.Г. Мельников. О Набокове и прочем: статьи, рецензии, публикации / Николай Мельников. - М.: Новое литературное обозрение, 2014. - 424 с. - С. 142 - 171.
7. Петровская, И.Е. Думать - тоже работа // Волков А.И., Пугачева М.Г., Ярмолюк С.Ф. Пресса в обществе (1959-2000). Оценки журналистов и социологов. Документы. -М.: Московская школа политических исследований, 2000. - 616 с.
8. Стрингер-Хай, С. Владимир Набоков и американская массовая культура / С. Стрингер-Хай // Империя N. Набоков и наследники: сборник статей / редакторы-составители Юрий Левинг, Евгений Сошкин. - М.: Новое литературное обозрение, 2006. -544 с. - С. 148-161.
9. Тамми, П. Поэтика даты у Набокова / П. Тамми // Литературное обозрение. -1999. -№ 2. - М., 112 с. - С. 21-29.
10. Толкунов, Л.Н. Мысль публициста // Аграновский А.А. Избранное в двух томах: Том I. Очерки / вступ. статья Л. Толкунова. - М.: Известия, 1987. - 544 с. - С. 5 - 14.
11. Тынянов, Ю.Н. Литературный факт // Ю.Н. Тынянов. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. - М.: Наука, 1977. - 576 с. - С. 255 - 269.
12. Тынянов, Ю.Н. О литературной эволюции // Ю.Н. Тынянов. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. - М.: Наука, 1977. - 576 с. - С. 270 - 281.
13. Чудаков, А.П., Чудакова, М.О., Тодес, Е.А. От составителей: Комментарии // Ю.Н. Тынянов. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. - М.: Наука, 1977. -576 с. - С. 397 - 572.
