CC BY
45
ющую роль в процессе построения картины мира, поскольку является и источником, и основой, и установкой, и ориентиром, и целью, и смыслом человеческого бытия, не представляющегося возможным без стремления человека познать или постичь сущность мира (и всего того, что его составляет) в его целостности и совершенстве. Эстетическое -
это то, от чего непосредственным образом зависит как направление развития, так и «качество» картины мира, ее насыщенность, глубина и полнота, а также объективность. Эстетическое - это то, что определяет жизненный стимул и жизненную мотивацию человечества, а потому требующее всестороннего и особо тщательного изучения.
Примечания
1. Бычков В. В. Эстетика / В. В. Бычков. - М.: Гардарики, 2006.
2. Кнабе Г. С. Понятие архетипа и архетип внутреннего пространства / Г. С. Кнабе // Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима // Культурология: классические труды. - М.: Директмедиа Паблишинг, 2007. - С. 18-303.
3. Лосев А. Ф. Две необходимые предпосылки для построения истории эстетики до возникновения эстетики в качестве самостоятельной дисциплины / А. Ф. Лосев // Эстетика и жизнь. - М., 1979. - Вып. 6.
4. Маркузе Г. Эстетическое измерение / Г. Маркузе // Эрос и цивилизация // Культурология: классические труды. - М.: Директмедиа Паблишинг, 2007. - С. 20-902.
5. Маслоу А. Психология личности: [тексты] / А. Маслоу. - М.: МГУ, 1982.
6. Никитина И. П. Философия искусства / И. П. Никитина. - М.: Омега-Л, 2008.
7. ОсокинЮ. В. Современная культурология в энциклопедических статьях / Ю. В. Осо-кин. - М.: Комкнига, 2007.
8. Платон. Пир [Электронный ресурс] / Платон. - Режим доступа: www.gumer.info/ bogoslov_Buks/Philos/Platon/pir.php
9. Платон. Сочинения: в 3 т. / Платон. - М.: Мысль, 1970. - Т. 2.
10. Плотин. Эннеады / Плотин. - К.: «УЦИММ-ПРЕСС», 1995-1996. - V: 8, 9.
11. Соловьев В. С. Общий смысл искусства [Электронный ресурс] / В. С. Соловьев // Сочинения: в 2 т. - Т. 2. - Режим доступа: www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/Solov/ ObSm.php
12. Фромм Э. Иметь или быть / Э. Фромм. - М.: Прогресс, 1990.
13. Чернышевский Н. Г. Эстетика / Н. Г. Чернышевский. - М.: Госполитиздат, 1958.
14. Шпенглер О. Закат Европы / О. Шпенглер. - Новосибирск: Наука, 1993. - Том 1. Образ и действительность.
15. Coleridge S. T. Selected Poetry and Prose / S. T. Coleridge; ed. Stephen Potter. - New York: Random House, 1933.
Г. М. Джагарова
ФЕНОМЕН ИНДИВИДУАЛИЗМА В ТВОРЧЕСТВЕ ПЕРВЫХ РУССКИХ СИМВОЛИСТОВ
В статье раскрывается связь между эгоцентрацией субъекта художественного творчества и индивидуализмом. Творчество первых русских символистов представлено как поле проблематизации соотношения личностного и индивидуального в жизнедеятельности человека, взаимосвязи холизма и индивидуализма. Ключевые слова: теория культуры, русский символизм, индивидуальность субъекта художественного творчества, эгоцентрация, индивидуализм.
The creative activity of first Russian symbolists is characterized as a triumph and a defeat of individualism. The connection between absolute egocentrism and individualism is revealed in the article. Keywords: theory of culture, Russian symbolists, egocentrism, individualism.
Алфавит, который вябирают исследователи ХХ века для описания первого этапа истории русского символизма, начинается, как правило, с буквы «Б», первой буквы фамилии «Брюсов». Сам факт издания Брюсовым (1873-1924) трех сборников под названием «Русские Символисты» в 1894-1895 годах, а в дальнейшем количественное преобладание его стихов и претензия самолично представлять процесс творчества поэта-символиста служат основанием для определения Валерия Яковлевича Брюсова родоначальником символистского движения (8).
Возвышение до основателя новой поэтической школы созвучно самомнению Брюсова, которому, судя по записям в его дневнике 1889 года, было мало медленного, хоть и честного, талантом обусловленного успеха. Свое будущее юный Брюсов связывает с декадентством, а его будущее — с ... самим собой. И в устремлении быть вождем декадентов - не все от юношеского максимализма и горячности сердца. Волеустремленность Брю-сова Флоренский в эпистолярных заметках о поэзии называет чертой, поглощающей всё «я» поэта. Назначив себе написать лучшее в лирике, драме и т.д., «Брюсов не расплескивался и, как умный купец, умел использовать всё. Всю жизнь, не покладая рук,. упорно и ожесточенно он проводил в жизнь свое решение. Он учитывал каждый свой вздох, все делал по линейке, как инженер, рассчитывая и планируя» (10, с. 277). В итоге, мастерство формальной отделки, причем огромное, у Брюсова заняло место подлинного творчества. Поэтому большинство его произведений («вещей», как пишет Флоренский) напоминают «великолепно сделанные железные венки, что вешают на кладбище, да фарфоровые цветы на них» (10, с. 277—278).
Эта характеристика творчества Брю-сова перекликается с размышлениями Марины Цветаевой (1892—1941), для которой Брюсов — и творец стихов, «и, что гораздо важнее, творец творца в себе» (11, с. 30). По её наблюдениям, Брюсов «льстился. на всякие деления, разграничения, разъятия, на всё, что подлежа-
ло цифре и графе» (11, с. 62). В итоге -созданная усилиями собственной воли пропасть между «Я» и всем живым; он — один, но не над, а один вне. Эту трагедию одиночества Цветаева называет трагедией гордеца (11, с. 32).
При этом претенциозность Брюсова (чего стоят одни названия сборников стихов: «Шедевры» (1895), «Me eum esse» («Это — я») (1897)), явная эгоцент-рированность его творчества не совпадают с настроем тех, кто стали первыми символистами в мировой поэзии. Прибегая в самонаименовании к слову «символист», Жан Мореас (1856—1910), автор первого манифеста французских символистов, видел в символизме сочетание собственно поэтических исканий, в частности в области поэтического языка, с философским самоопределением поэта.
Основанием для последнего выступили следующие максимы:
— мир феноменальный и мир ноуменальный — два разных, но не параллельных мира, более того: феномены жизни значимы для символизма «лишь как осязаемые отражения перво-Идей, указующие на тайное сходство с ними» (7, с. 430);
— напряжение подобного сопряжения требует от поэта мужества: ни научное описание, ориентированное на «объект», ни сентиментальное переживание, замыкающее субъекта в самом себе, не в состоянии прочно установить и держать искомое соответствие;
— искомое соответствие, не редуцируемое ни к одному из взятых по отдельности сочетаемых начал, требует для своего выражения поэтического языка, максимально приближенного к архети-пическому — первообразному, первозданному, где слово — почти Слово; условием его достижения выступает самоопределение поэта и обретение им центра самого себя.
Дойдя в обретении центра самого себя до возведения самого себя в центр, Брюсов очарован возможностью воздействия на читателя гипнотически: овладеть им, выбивая из состояния привычного переживания привычных образов.
Улавливая связь привычного с укладом жизни, с самой жизнью, «вождь символистов» заявляет о желании создать поэзию, чуждую жизни, воплотить настроения, которые жизнь дать не может. Стремление преодолеть поэтическим творчеством обыденное, устоявшееся обращает Брюсова к «Я» поэта, его потенциалу преобразователя и устроителя иного мира, нежели мир жизни: творчество предстает средством самоутверждения поэта, свидетельством его самодостаточности.
Предельная эгоцентрация задает ирреальность поэзии: отныне она - не сопряжение посю- и потустороннего в некоем «единственном среднем» (И. Ан-ненский), а касание миров иных. Для Брюсова и тот, и другой мир не обладает самостоятельным статусом, и поэтому онтологическое видение Брюсова заключено в рамки психологического. Мир идеальной природы поэт создает сам, в тайных мечтах: не случайно в его стихах слова «я» и «создал» предшествуют словосочетанию «мир идеальной природы». Это предшествование определено не столько порядком стихосложения, сколько «порядком» метафизического разумения автора.
В программной статье «Истины» (1901) Брюсов в качестве теоретика символизма отстаивает независимость творческого поиска от установок на его утилитарную или моральную значимость, утверждает право художника на плюральное понимание истины, отдавая предпочтение «Я» художника в качестве критерия истины: истинно то, что признаю истинным я, признаю теперь, сегодня, в это мгновение.
В статье «Ключи тайн» (1904) Брюсов называет искусство величайшей силой, освобождающей человечество через познание мира вне рассудочных форм, вне мышления по причинности; поэтому создания современных художников могут стать мистическими ключами тайн, ключами, что растворяют человечеству двери к вечной свободе (6, с. 60, 61).
Брюсову вторит Ф. Сологуб, настоящее имя — Федор Кузьмич Тетерников,
(1863-1927), которого исследователи тоже относят к поколению старших символистов, хотя Федор Кузьмич оказался «твердым орешком» для классификации, построенной по принципу: либо символист, либо декадент. В его поэзии -вызов всем и всему: её главные слова — «я», «моё», «мне». А ведущий мотив — мотив дерзкого самоутверждения, симптоматично сочетающийся с крайним пессимизмом, глубинным недоверием к другому, который всегда и во всем — только другой, но никогда — друг.
Начало романа трилогии Сологуба «Навьи чары», опубликованного в 1907— 1909 годах, выступает манифестацией главного мотива мировосприятия и самоопределения старших символистов: беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я — поэт. Косней во тьме, тусклая и бытовая, или бушуй яростным пожаром — над тобой, жизнь, я, поэт, воздвигну творимую мною легенду об очаровательном и прекрасном.
Реальный мир для этих символистов к источнику искусства не имеет никакого отношения: творчество начинается с прояснения художником самому себе своих темных, тайных чувствований. Поэтому символ выступает средством передачи переживаемого в его потусторонности по отношению ко всему привычному, устоявшемуся, житейскому и в конечном счете по отношению к самой жизни. Уже в первых сборниках стихов Ф. Сологуба (9) жизнь человека, её смысл оказываются в центре его поэтического творчества. Безжалостно обнажая свой внутренний мир, поэт погружает читателя в хаос своих переживаний, приобщает к мучительному поиску своего истинного «Я» и подлинного в своей собственной жизни, переполненной поддельным и подлым.
В постижении человека Сологуб идет через разграничение лика, лица и личины. Последняя — не просто маска, к которой иногда прибегает человек в сложном процессе самообретения и самозащиты, личина — это «человечья харя», соединяющая в самом человеке осмыс-
ленное с уродливо скотским. Такой «симбиоз» возникает тогда, когда человека одолевает тяга к самоутверждению через приобретение власти над «другим», который для самодовольного и самовозвеличенного «начальника» — объект злобствования, устрашения и унижения.
Освобождение от личины в качестве акта осознанного воления личности, по Сологубу, невозможно, поскольку само стремление и связанные с ним усилия поднять чело над веком есть следование определенным принципам, но именно это следование превращает человека в марионетку. Проводя принципы в жизнь, человек делает марионеткой не только самого себя, но и других, поскольку «болячка принципов» заражает и чужую жизнь иллюзией свободы и самодостаточности, умножая несвободу человека, присущую ему по природе.
В начале 1906 года журнал «Золотое руно» публикует произведение Ф. Сологуба «Я. Книга совершенного самоутверждения», где и Бог-Отец, и Троица предстают «денотатом» «Я» поэта. Отвергая безблагодатный мир, отрицая при этом и благодать Божию, и самого Бога, автор выбирает позицию крайнего солипсизма: во всех просторах бытия, в каждом духе и в каждом теле для него «все Я и всё лишь только Я». Богоборчество и предельная Я-центрация оказываются источником крайнего индивидуализма, который оборачивается для поэта полнов-ластьем зла и обмана, дикой безлепицей жизни, неприкаянностью и одиночеством.
Поэтому как диагноз прочитывается название статьи А. Бенуа (1870—1960) — «Художественная ересь», опубликованной в том же номере журнала и пронизанной неприятием индивидуализма как проповеди духовного порабощения. Свою, на первый взгляд, парадоксальную трактовку индивидуализма как отрицания подлинной свободы Бенуа обосновывает принципом свободного самоопределения человека. Именно этот принцип нарушается в случае принуждения к свободе и утверждения максимы:
не делать, как другие. Следуя принципу крайней свободы, «художники разбрелись по своим углам, тешатся самовосхищением, пугаются обоюдных влияний» (2, с. 80), но результат подобной самоизоляции — хаос и утрата лица теми, кто изо всех сил стараются быть только самими собой и самими по себе. Ересь индивидуализма, согласно Бенуа, начинается с противления необходимости быть причастным к Другому: Богу, традициям и канонам религии, искусства, самой жизни.
И если Андрей Белый связывает преодоление индивидуалистического настроя декадентов с творчеством «младо-символистов» (1), то для Н. А. Бердяева связь индивидуализма, декадентства и поисков представителей генерации «старших символистов» не столь однозначна. Мысль о том, что индивидуализм губителен для личности, пронизывает работу Бердяева «Преодоление декадентства. О Зинаиде Гиппиус» (1909), посвященную анализу творчества представительницы «старших символистов». К проблеме индивидуализма автор обращается, во-первых, в связи с особенностью поэтического творчества Гиппиус, которой присуще острое чувство личности и напряженное искание Бога. Во-вторых, при идентификации декадентства Бердяев сталкивается с широко распространенным отождествлением последнего с индивидуализмом. Логика в такой редукции есть, поскольку декадентами человеческое «Я» непомерно гипертрофируется. При этом «личность расплывается, индивидуальность гибнет, распадается на разорванные и мимолетные переживания и миги» (4, с. 338). Поэтому, подчеркивает Бердяев, декадентство по сути своей антииндивидуалис-тично, поскольку оно, центрируя инди-видность человека, не способно защитить его индивидуальность, с которой связан подлинный индивидуализм.
Основанием разграничения истинного индивидуализма и псевдоиндивидуализма у Бердяева выступает прежде всего отношение к человеческому «Я»: болезненное «ячество» разрушает индиви-
дуальность человека, поскольку при непомерно раздутом «Я» у него исчезает сознание различия «Я» и «не-Я», а потому деформируются его самосознание и самосознание, то есть базовые характеристики личностного начала человека.
Согласно Бердяеву, «сознание личности и её утверждение предполагает норму, осуществление индивидуальности предполагает собирание её и сосредоточение вокруг некоторого центра» (4, с. 338). Отсутствие такого центра в декадентской психологии лишает человека средоточия: сосредоточенный лишь на своем «Я», он теряет возможность быть личностью.
Уже в более позднем тексте, относящемся к концу 1920-х годов, термин «индивидуализм» используется Бердяевым с однозначно негативной коннотацией. Им четко разводятся понятия индивида и личности, индивидности и индивидуальности, безоговорочно утверждается приоритет личности, а проблема личности определяется как религиозная проблема. Философ творчества и свободы констатирует: «Индивидуум есть категория натуралистически-биологическая. Личность же есть категория религиозно-духовная», личность человека «есть замысел Божий о человеке, есть Божья идея, которую человек может осуществить, но может и загубить» (3, с. 214).
Вопрос об индивидуализме, как писал В. Брюсов в статье «Торжество победителей» (1907), был той точкой, с которой началось размежевание внутри прежде единой школы. Однако в итоге творчество старших символистов стало сочетанием праздника индивидуализма и его обреченности, поскольку они:
— стремились к эмансипации индивидуального начала в человеке, но при этом разрывали индивидуальное и социальное, позиционируя последнее как репрессивную силу;
— акцентировали амбивалентность человеческого «я», неповторимость которого является источником добра и зла, силы и бессилия, жизни и смерти;
— воспринимали общение с другим и другими как таящее в себе угрозу неизбежности «быть-вынужденным-соответ-ствовать» внешним требованиям и тем самым перестать быть самим собой;
— трансформировали стремление человека «быть самим собой» в предпочтение «быть самому по себе», подменяя в логике эгоизма самолюбие себялюбием;
— призывали к сохранению индивидуальности через самоизоляцию с использованием масок, скрывающих живое лицо в его искренности и неповторимости, не осознавая того, что «личность гибнет на почве крайнего, ничем не ограниченного индивидуализма» (4, с. 338).
Примечания
1. Белый А. Символизм как миропонимание / Андрей Белый // Мир искусства. — 1904. — № 5.
2. Бенуа А. Художественная ересь / А. Бенуа // Золотое руно. — 1906. — № 2.
3. Бердяев Н. А. Генрих Ибсен / Н. А. Бердяев // Философия творчества, культуры и искусства. — М., 1994. — Т. 2.
4. Бердяев Н. А. Преодоление декадентства / Н.А.Бердяев // Философия творчества, культуры и искусства. — М., 1994. — Т. 2.
5. Бердяев Н. А. Трагедия и обыденность / Н. А. Бердяев // Философия творчества, культуры и искусства. — М., 1994. — Т. 2.
6. Брюсов В. Я. Ключи тайн / В. Я. Брюсов // Литературные манифесты от символизма до наших дней. — М., 2000.
7. Мореас Ж. Литературный манифест символистов (1886) / Ж. Мореас // Поэзия французских символистов. — М., 1993.
8. См., например: Жирмунский В. М. Преодолевшие «символизм» / В. М. Жирмунский // Теория литературы: Поэтика: Стилистика. — Л., 1977. — С. 106—133. — [Впервые: Русская мысль. — 1916. — № 12]. Эта же атрибуция повторена в исследованиях конца ХХ века: см., например: КлингО. А. Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910-х годов: автореф. дис. ... доктора фил. наук / О. А. Клинг. — М., 1996.
9. Сологуб Ф. Стихи / Ф. Сологуб. — Книга первая. (1895); Тени. Рассказы и стихи. (1896).
10. Флоренский П. А. Письма с Дальнего Востока и Соловков / Павел Флоренский // Соч.: в 4 т. — Т. 4.
11. Цветаева М. Герой труда / М. Цветаева // Пленный дух: Воспоминания о современниках. Эссе. — СПб., 2000.
Р. З. Назариев
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ МОРАЛЬНО-ЭТИЧЕСКИХ НОРМ И ПРИНЦИПОВ В ВОЗЗРЕНИЯХ НАСИРА ХУСРАВА
В статье анализируются некоторые аспекты морально-этических норм и принципов Насира Хусрава — мыслителя, поэта и философа средневекового мусульманского Востока. Рассматриваются этические вопросы связанные с добром и злом, счастьем, терпением и другими нормами морали человека, регулирующие поведения человека в обществе, с одной стороны, и самого человека для достижения его совершенства. В статье сопоставляются идеи Насира Хусрава с идеями некотрых философских и религиозных школ Запада и Востока. Ключевые слова: теория культуры, Насир Хусрав, исмаилизм, мораль, этика, тв'вил, звхир и бвтин, совершенство души, Бог, Всеобщий Разум, Всеобщая Душа, тождество микро- и макромира, двойственность явлений, справедливость, вознаграждение и наказание, счастье, теория чисел, добродетель, наслаждение, добро и зло, терпимость.
There are some aspects of morally-ethical rights and principles of Nasir Khusraw as the thinker, the poet and the philosopher of the medieval Muslim East are analyzed in this article. Ethical issues is developed with goods and a harm, happiness, patience and other norms of morals of the person, adjusting behavior of the man in the society, on the one hand, and the man for achievement of his perfection. Also, there are compared Nasir Khusraw ideas to ideas of the philosophical and the religious schools of the West and the East. Keywords: theory of culture, Nasir Khusraw, Ismailism, morality, ethic, ta'wil, zahir and batin, perfection of the soul, the God, the General Reason and the General Soul, micro and a macrocosm identity, the duality of the phenomena, justice, compensation and punishment, fortune, theory on numbers, virtue, delight, good and evil, tolerance.
Насир Хусрав — таджикский философ, ученый, поэт и исмаилитский теолог, родился в 1003/4 году в районе нынешнего Кубадийана, который расположен приблизительно в 150 километрах на юго-запад от Душанбе. Он умер в 1089 году и был похоронен в афганской деревне Йумгане. Его жизнь оказалась связанной с драматическими событиями того времени — такими, как падение первого таджикского государства самани-дов и захват территории Хорасана — родины мыслителя — сельджуками, кочевыми племенами с севера. Некоторое время проработав в правительстве сельджуков, он вскоре отказывается от дальнейшего сотрудничества с ними и отправляется в семилетнее путешествие по странам Ближнего Востока, во время которого он изучал политику имамов-
фатимидов в Египте, их организации для развития моральных ценностей мусульман, заботу о других сектах и убеждениях, любовь к искусству, культуре, науке и так далее. В результате знакомства с культурой исмаилитов в целом и философией и теологией в частности, Насир Хусрав впоследствии примкнул к этому течению. Через некоторое время, получив духовное звание исмаилитского миссионера — худжат, он возвратился в Хорасан.
Свое семилетнее путешествие Насир Хусрав зафиксировал в более чем 30 философских и теологических работах. К сожалению, только немногие из них дошли до нас, но и они свидетельствуют о высоком интеллекте этого легендарного человека. Его наиболее важные работы:
