CC BY
172
ИЗВЕСТИЯ
ПЕНЗЕНСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО УНИВЕРСИТЕТА имени В. Г. БЕЛИНСКОГО ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ № 27 2012
IZVESTIA
PENZENSKOGO GOSUDARSTVENNOGO PEDAGOGICHESKOGO UNIVERSITETA imeni V. G. BELINSKOGO HUMANITIES
№ 27 2012
УДК 82.09
Эволюция ОБРАЗА МОСКВЫ В ТВОРЧЕСТВЕ А. Б. МАРИЕНГОФА
© В. А. СУХОВ
Пензенский государственный педагогический университет им. В.Г. Белинского, кафедра литературы и методики преподавания литературы e-mail: rendom55@yandex.ru
Сухов В. А. - Эволюция образа Москвы в творчестве А. Б. Мариенгофа // Известия ПГПУ им. В.Г. Белинского. 2012. № 27. С. 402-406. - В статье рассматривается эволюция образа Москвы в творчестве Анатолия Мариенгофа, начиная с имажинистских стихов и поэм 1918-1920-х годов и заканчивая его прозой второй половины 20х годов. В ранней поэзии Мариенгофа отмечаются её урбанизм, ироническое освещение библейских аналогий с революционными событиями в Москве 1917-1918 годов. В «московском тексте» прозы Мариенгофа выявляется есенинский подтекст.
Ключевые слова: А. Мариенгоф, С. Есенин, урбанизм, аналогии, монтаж, интертекстуальность, подтекст, эволюция.
Sukhov V. A. - The evolution of Moscow’s image in A. B. Mariengofs creative work // Izv. Pens. ras. Pedagog. Uniw. Im. V.C. Belinskogo. 2012. № 27. P. 402-406. - The article considers the evolution of Moscow’s image in Anatoly Mariengof’s creative work beginning with his imaginistic verses and poems of the 1918-1920-s and including his prose of the second half of the 1920-s. Mariengof’s early poetry is marked by urbanism, ironic coverage of biblical analogues with the revolutionary events of 1917-1918 in Moscow. The “Moscow text” of A. Mariengoff’s prose reveals the features of Yesenin’s undercurrent.
Keywords: A. Mariengof, S. Yesenin, urbanism, analogues, montage, inter-textuality, hidden meaning, evolution.
Творческое наследие поэта, теоретика русского имажинизма, прозаика, драматурга и мемуариста А. Б. Мариенгофа (1897-1962) в настоящее время привлекает внимание отечественных и зарубежных исследователей в связи с наметившимся процессом его переоценки. Не случайно, предваряя обзор монографий, посвященных его жизни и творчеству, известный английский славист Гордон Маквей с полным на то правом утверждает: «пробил час для открытия Мариенгофа заново» [3. С. 11]. В произведениях А. Б. Мариенгофа образ Москвы занимал особо значимое место. Именно этим определяется актуальность темы нашего исследования. Основные его задачи заключаются в том, чтобы рассмотреть эволюцию образа Москвы в творчестве Мариенгофа, начиная с имажинистких стихов и поэм 1918-1920 годов и заканчивая его прозой второй половины 20-х годов.
Московская тема стала для Анатолий Мариенгофа одной из главных после того, как он переехал из Пензы в Москву в августе 1918 года и вскоре оказался в центре литературной жизни столицы. Вначале он поселился в одном из номеров гостиницы «Метрополь», переименованной во 2-й Дом Советов. На ее фасаде были видны следы осколков, оставшиеся после недавних уличных боев. В стихотворении Мариенгофа «Толпы, толпы, как неуемные рощи» (1918) запечатле-
на эта характерная деталь революционной эпохи: «Артиллерия била по «Метрополю», / Выкусывая клочья из Врубеля» [5. С.214]. Такой выразительной метафорой Мариенгоф напоминал о вооруженном противостоянии юнкеров и большевиков, которое продлилось с 7 по 17 ноября 1917 года. Тогда гостиница «Метрополь», где был пункт обороны юнкеров, была обстреляна артиллерией большевиков. Керамическое панно «Принцесса Греза», выполненное по эскизу М. Врубеля, было повреждено осколками снарядов.
для русской литературы первых послереволюционных лет была характерна тенденция, связанная со стремлением придать происходящим событиям особый мессианский смысл. Вслед за А. Блоком и В. Маяковским А. Мариенгоф проводил аналогию между революционным террором, которым ответили большевики на выступления юнкеров, и библейскими сюжетами: « Хлюпали коня подковы / В жиже мочи и крови.../ В эти самые дни в Московии / Родился Саваоф новый» [5. С. 214-215].
«Второго Христа пришествие», явление «Антихриста окаянного», конец света, грядущий Апокалипсис, как утверждал Мариенгоф, - все это произошло в Москве в 1917-1918 годах. Создавая образ Москвы, охваченной революционной стихией, Мариенгоф в стихотворении с красноречивым названием «Октябрь»
(1918) обращался к евангельским аналогиям, в чем-то предваряя коллизии романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Так упоминание Тверского бульвара включается им в евангельский контекст: «Опять Иисус на кресте, а Варавву / Под руки и по Тверскому.» [5. С. 208]. Москва изображается Мариенгофом как современный аналог Иерусалима, где вновь повторяется евангельский сюжет с распятием Христа.
Известность начинающему поэту приносит его первая «московская» поэма «Магдалина» (1919), глава из которой была опубликована в газете «Советская страна» 10 февраля 1919 года. В этом же номере была напечатана и декларация имажинистов, где заявлено было о возникновении нового модернистского течения. Тем самым подчеркивалось, что в поэме Мариенгофа воплотились на практике программные заявления имажинизма, связанные со стремлением отобразить жизнь «современной ритмикой образов». Лирический герой поэмы «Магдалина» давал себе подчёркнуто урбанизированную эпатажную самохарактеристику: «Поэт. Разве?.. Как все, как эти - / Асфальтовых змей выкидыш» [5. С. 39]; «Магдалина, я тоже ведь, тоже / Недоносок / Проклятьями утрамбованных площадей» [5. С. 40]. Для урбанистических мотивов поэмы Мариенгофа «Магдалина» характерны были саркастически-гротескные интонации, резкая контрастность образов, скачкообразность ритма. Ее подчеркнутый цинизм выразился в эпатирующем соединении разнородных явлений возвышенного и низменного порядка. Образ революционной Москвы ассоциировался у Мариенгофа с образом евангельской грешницы Магдалины, в которую был влюблен лирический герой поэмы. Так революционная тематика причудливо сочеталась с любовной линией сюжета.
Образ Москвы получил яркое отражение в целом ряде мариенгофских стихов и поэм, созданных с 1920 по 1924 годы: «Кувшины памяти» (1920), «Встреча» (1920), «Слепые ноги» (1919), «Фонтаны седины»
(1920), «Анатолеград» (1919), «Развратничаю с вдохновеньем» (1919), «Застольная беседа» (1921), «Друзья»
(1921), «Разочарование» (1921), «Ночное кафе» (1924), в которых воплотились основные принципы поэтики русского имажинизма. В поэме «Встреча» Мариенгоф создал одну из самых ярких своих урбанистических метафор, в которой содержался библейский подтекст. Москва автором поэмы сравнивалась с Вавилоном: «Город, мира каменная корона, / От зубца к зубцу, с окраины и до окраины / Себя радугой над тобой гну /В уши собираю, как в урны, / В Вавилоне чаемый / Гуд» [5. С.68]. лирический герой поэмы предстал в образе поэта-клоуна, который относился к своему творчеству, как к игре: «(Поэт или клоун?) иду на руках./ У меня тоски нет/ Только звенеть, только хлопать/ Тарелками лун: дзин - бах!» [5. С. 67]. Эти строки можно считать программным выражением авторской позиции Анатолия Мариенгофа как поэта-имажиниста. В поэме «Встреча» урбанист Мариенгоф, воспевший Москву в эпоху революционных бурь и вьюг, обращался к поэту деревенской Руси Сергею Есенину с призывом «сегодня вместе тесто стиха месить» [5. С. 69].
Так оказались неразрывно связаны с образом Москвы стихи и поэмы Мариенгофа, посвященные Есенину, в которых отразилась история его взаимоотношений с гениальным другом. В период увлечения имажинизмом, с 1919 по 1922 годы, С. Есенин и А. Мариенгоф были неразлучны. Не случайно поэт-футурист В. Хлебников написал шутливый экспромт, в котором соединил двух поэтов и их любимый город: «Москвы колымага./ В ней два имаго./ Голгофа/ Мариенгофа./ Город/ Распорот./Воскресение/ Есенина/ Господи, отелись/В шубе из лис» [8].
Вспоминая о совместной жизни с Есениным в московской квартире в Богословском переулке, Мариенгоф воссоздавал в стихотворении «Воспоминания» (1925) бытовые детали, придающие тексту особую достоверность: « Ах, жизнь воспоминаньями мила/ Подумайте:/ При градусе тепла/ Нам было как в печи/ Под ветхим одеялом./ Тогда мне был Есенин верным другом/ Молва сплетала наши имена» [5. С. 132].
Отметим, что с годами стиль поэзии Мариенгофа менялся. От усложненных метафор он постепенно переходит к «пушкинской» «формальной простоте», повторяя путь есенинских творческих исканий. Его описание московских улиц и переулков отличает живописная образность и конкретность выразительных деталей: «лохматая пурга крутила девять дней. / Ни улиц,/ Ни дорог,/ Ни площадей./ Была:/ Пустынный снежный холм Москва./ Но солнце выплеснуло розовую крынку,/ И в древнем граде не найти/ Одной затерянной снежинки» [5. С. 132].
Сборник стихов и поэм «Новый Мариенгоф», вышедший в 1926 году, отразил итог творческой эволюции поэта. В «Поэме четырех глав» (1925) Мариенгоф создает запоминающийся образ русского эмигранта, который характеризовал столицу Советской России с помощью многозначительных исторических аналогий: «Москва! Москва! Картузный город./ Ревет под песню,/ Плачет в плач./ А у Кремля на Лобном месте / Четвертый век стоит палач»[5. С. 147]. В ответ на призыв друга-эмигранта остаться за границей лирический герой поэмы, в котором мы узнаем самого автора, заявляет о том, что не может принять его предложение и готов умереть на родине: «И снова:/ Месяц, / Степь, / Столица деревень - Москва./ Вразвалку жизнь./ И смерть придет вразвалку.» [5. С. 156-157]. В сборнике «Новый Мариенгоф» определялись мотивы, получившие дальнейшее развитие в прозе, к которой постепенно переходил поэт-имажинист.
Яркая метафоричность языка, фрагментарность и отказ от строгой хронологической последовательности стали характерными особенностями стиля и композиции самого известного произведения А. Б. Мариенгофа «Романа без вранья» (1927). Многие из «московских картин», написанных его автором с натуры, отражали революционную эпоху с ее жестокой классовой борьбой «... По улице ровными каменными рядами шли латыши. Казалось, что шинели их сшиты не из серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли стяг, на котором было написано: «Мы требуем массового террора» [4. С. 120]. Упоминание московских улиц
становится характерным приемом, с помощью которого Мариенгоф подчеркивал, что русский имажинизм зародился именно в Москве. С иронией в «Романе без вранья» автор изобразил, как имажинисты добивались своей скандальной известности, переименовывая московские улицы: «Отдирали дощечки «Кузнецкий мост» и приколачивали «Улица имажиниста Есенина», отдирали «Петровка» и приколачивали «Улица имажиниста Мариенгофа»...А в предмайские мы разорились на большие собственные портреты, обрамленные красным коленкором. Они были выставлены в витринах по Тверской - от Охотного ряда до Страстного монастыря» [4. С. 336-337] . Не случайно в «Романе без вранья» Мариенгоф нарисовал свой автопортрет на фоне главной улицы Москвы: «Тротуары Тверской
- черные, лоснящиеся. Совсем как мой цилиндр. Собираюсь свернуть в Козицкий переулок. Вдруг с противоположной стороны слышу: « Иностранец, стой!». Смутил простаков цилиндр и деллосовское широкое пальто» [4. С. 144]. Далее Мариенгоф рассказывал удивительную историю о том, как главарь бандитов узнал в прохожем автора скандально известной поэмы «Магдалина» и оказался почитателем его таланта. «Ночные незнакомцы» не тронули пальто поэта - имажиниста, а он в ответ на комплименты пригласил налетчиков на свое выступление в имажинистское кафе «Стойло Пегаса».
Для исследователей жизни и творчества гениального поэта большой интерес в «Романе без вранья» представляют эпизоды, в которых Мариенгоф раскрывал тайны творческой лаборатории Есенина. Из пятнадцатой главки, например, можно узнать о том, что толчком для создания поэмы «Кобыльи корабли» стала картина, которую поэты увидели на улице голодающей Москвы в сентябре 1919 года: «В те дни человек оказался крепче лошади... Против почтамта лежали две раздувшиеся туши. Черная туша без хвоста и белая с оскаленными зубами. На белой сидели две вороны и доклевывали глазной студень в пустых орбитах... Вороны отмахнулись черным крылом и от-ругнулись карканьем»[4. С. 41-42]. У Есенина этот страшный эпизод обрел особый трагический смысл в поэме «Кобыльи корабли»: «Рваные животы кобыл, / Черные паруса воронов»[1. Т. 2. С. 77].
Необходимо отметить, что свой образ Москвы создал и Сергей Есенин. Признаваясь в любви к столице в стихотворении «Да! Теперь решено. Без возврата...» (1922), он писал:
я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах [1].
В «Романе без вранья» ярко проявился прием интертекстуальности, характерный для прозы Мариенгофа. Чтобы правильно понять финальные его строки, необходимо воспринимать их в контексте есенинского стихотворения «Пушкину» (1924). В нем поэт, стоя на Тверском бульваре Москвы у памятника гению русской поэзии, исповедально признавался: «я умер бы сейчас от счастья, / Сподобленный такой
судьбе» [1. Т. 1. С. 203]. В финале «Романа без вранья» Мариенгоф вспомнил эпизод, в котором, по его убеждению, раскрывалась истинная причина есенинской гибели: «Есенин заводит с извозчиком литературный разговор:
«- А скажи, дяденька, кого ты знаешь из поэтов? Пушкина.
- Это, дяденька, мертвый. А вот кого из живых знаешь?
- Из живых нема, барин. Из живых не знаем. Мы только чугунных» [4. С. 157].
Можно предположить, что Мариенгоф тем самым объяснял есенинское самоубийство маниакальным стремлением поэта к славе, которая была бы вполне соизмерима с пушкинской.
Вслед за «Романом без вранья» А. Мариенгоф создал роман «Циники» (1928), который стал самым «московским текстом» писателя. История человеческой души в эпоху революционного перелома - главная его тема. Прообразом событий, которые легли в основу его сюжета, стала трагическая история несчастной любви поэта-имажиниста Вадима Шершеневича и актрисы Юлии Дижур, покончившей с собой. Своеобразным ключом, который помогал понять смысл названия и содержания романа, связанного с мотивом самоубийства, могли бы стать строки С. Есенина из его московской «маленькой поэмы» «Исповедь хулигана» (1921): «Синий свет, свет такой синий! / В эту синь даже умереть не жаль./ Ну так что ж, что кажусь я циником, / Прицепившим к заднице фонарь!» [1. Т. 1. С. 88].
Повествование в «Циниках» ведется от лица главного персонажа - Владимира, ученого-историка по образованию и типичного русского интеллигента по складу характера. Дневниковое повествование о взаимоотношениях Владимира и его возлюбленной Ольги чередуется с документальными свидетельствами революционной эпохи: отрывками из декретов и постановлений советской власти, цитатами из газет. Мариенгоф и в прозе проявил себя художник, который стремился писать по-новому. Его художественный метод можно сравнить с техникой «монтажного аттракциона» С. Эйзенштейна, «фотомонтажа» А. Родченко, киномонтажа режиссера В. Пудовкина. В монографии финского ученого Т. Хуттунена верно отмечается, что одной из характерных особенностей поэтики «Циников» становится «кинематографический монтаж», доминирующим принципом которого является монтаж разнородных фрагментов»[9. С.160].
«Московский текст» романа «Циники» насыщен реалиями своего времени. В фокусе авторского «объектива» постоянно находится многоликий образ Москвы, которая живет своей уличной жизнью. Не случайно уже в первом монологе главной героини -Ольги, обращенном к Владимиру, упоминается улица Сухаревка, на которой в годы военного коммунизма была «толкучка»: «Очень хорошо, что вы являетесь ко мне с цветами. Все мужчины высуня язык бегают по Сухаревке и закупают муку и пшено...Под кроватями из карельской березы, как трупы, лежат мешки» [4. С.
7]. С сарказмом Владимир констатирует: «Большевики, как умеют, успокаивают двухмиллионное население Белокаменной. В газетах даже появились новые отделы: «Борьба с голодом». На нынешний день два радостных сообщения. Первое: «Из Рязани отправлено в Москву 48 вагонов жмыхов...»[4. С. 15]. Владимир как ученый-историк часто прибегал к характерным сравнениям, отмечая: «Москва черна и безлюдна, как пять веков тому назад...»[4. С. 21]. В романе «Циники» Москва выступала в роли своеобразного фона, на котором ярко раскрывается чувство Владимира, которое он испытывал к Ольге. Не случайно герой обращался к историческим аналогиям: «Я смотрю на воздвигнутый Годуновым Ивановский столп и невольно сравниваю с ним мое чувство. я готов ударить в всполошные колокола, чтобы каждая собака, проживающая в этом сумасшедшем городе, разлегшемся, подобно Риму и Византии, на семи холмах, знала о таком величайшем событии, как моя любовь»[4. С. 22].
В «Циниках» Мариенгоф рисует характерные для Москвы эпохи военного коммунизма картины классовой борьбы, которая обрекает главных героев на неизбежную гибель: «По скрипучей дощатой эстраде расхаживает тонконогий оратор: « Наш террор будет не личный, а массовый и классовый террор. Каждый буржуа должен быть зарегистрирован. Зарегистрированные должны распределяться на три группы. Активных и опасных мы истребим» [4. С. 22]. Дневник Владимира становится своеобразной летописью, в которой отразилась и его личная драма, и период социальных потрясений. Первая запись датируется 1918 годом, последняя - 1924 годом. Этот исторический промежуток вместил в себя множество событий, ставших поворотными для судьбы России. В романе «Циники» Москва, как в зеркале, отразила эпоху жестокой гражданской войны и красного террора, разруху и переход от политики военного коммунизма к НЭПу. Но для Владимира главным во все эти времена оставалась его любовь к Ольге. Узнав о том, что его решила покончить с собой, Владимир спешит к ней на извозчике по московским улицам. Описание ночной Москвы становится пророческим, предвещая смерть Ольги: «Уличные часы шевелят черными усами. На кремлевской башне поют невидимые памятники. Дряхлый звонарь безлюдного прихода ударил в колокол»[4. С. 112]. Описание ночной Москвы становится пророческим, предвещая смерть Ольги. Добровольный уход из жизни главной героини, причиной которого стала сломанная безжалостной революционной эпохой судьба, придавал повествованию особый трагический смысл.
В романе «Циники» ярко проявились характерные для творчества Анатолия Мариенгофа автобиографические мотивы. Любовь к Пензе главный герой, как и сам автор романа, сохранил и в столице. О многом говорит смысловая антитеза, к которой прибегает Владимир, замученный московской суетой: «Битый третий час бегаю по городу. Обливаясь потом и злостью, вспоминаю, что в 16 веке Москва была «немного поболе Лондона». Милая моя Пенза. Она никогда не была и, надеюсь, не будет «немного поболе лондона».
Мечтаю печальный остаток своих дней дожить в Пензе» [4. С. 17].
На автобиографической основе выстраивается и сюжет романа А. Б. Мариенгофа «Бритый человек» (1930), герои которого Михаил Титечкин и Лео Шпре-егарт перебираются в Москву из Пензы, которая в отличие от бурлящей столицы была «тиха и пустыннолюдна» [6. С. 8]. Мариенгоф, используя кинематографический принцип монтажа, чередует «пензенские» и «московские» главы. Характерное для него изображение Москвы можно рассмотреть на примере укрупнения плана, который применяет писатель: «Человек, одуревший от голода, стал доверчивым и наивным. На углу Газетного и Тверской он вдруг остановился. Его слипшиеся веки впились в панель. я взглянул по тому же направлению - на панели что-то сверкнуло серебром. Несчастный прыгнул, взвизгнул и схватил дрожащими счастливыми руками...плевок» [6. С. 16]. Символический смысл этого эпизода помогает понять душевное состояние главного героя, тяжело пережившего жизненную драму разочарования: «Дорогой приятель, не похоже ли и найденное тобой спокойствие на серебряный рубль того голодного человека?» [6. С.16].
В «Бритом человеке» определенным образом отразилась сложная история взаимоотношений Мариенгофа с Есениным. О многом говорит эпатажное заявление главного героя Михаила Титичкина: «.я на шнуре от портьеры повесил моего друга» [3. С. 64]. Это отголосок тех огульных обвинений, с которыми выступил в адрес Мариенгофа в статье «Казненный дегенератами» (1925) Борис Лавренев, заявлявший: «Есенин был захвачен в прочную мертвую петлю. Никогда не бывший имажинистом, чуждый дегенеративным из-вертам, он был объявлен вождем школы...Не щадя своих репутаций, ради лишнего часа, они не пощадили репутации Есенина и не пощадили и его жизни» [2. С. 457].
Есенинский подтекст в «Бритом человеке» прослеживается в сцене похорон, в которой с изрядной долей сарказма Мариенгоф изобразил московских обывателей: «Гроб с моим другом стоял в общественном здании. Мраморные колонны были одеты в пурпур и креп. Знаменитые актеры читали моему другу Державина, Пушкина и Александра Блока..Примерно с пятого года революции москвичи заобожали покойников. Как только умирал поэт, стихов которого они никогда не читали,. сломя голову, бежали «смотреть»[6. С. 42].
Так изображение Москвы и москвичей в творчестве А. Б. Мариенгофа сочеталось с особым «есенинским подтекстом», что во многом предопределило постепенное обращение писателя к мемуарному жанру [7. С. 146-153]. Условно период создания многоликого образа Москвы в стихах и в прозе Мариенгофа можно разделить на три этапа. Первый этап (1918-1921 гг.) был связан с началом творческого пути поэта-имажиниста. В это время Мариенгоф часто прибегал к библейским аналогиям, его урбанистическое изображение Москвы отличал усложненный метафоризм. Второй этап (1922- 1925 гг.) - стал временем художе-
ственных поисков Мариенгофа. Постепенный переход поэта к классической простоте поэтической формы нашел выражение в выразительных описаниях московских улиц. Третий этап (1926-1930гг.) был связан с обращением Мариенгофа к прозе. Образ Москвы и москвичей в ней создан с помощью кинематографического приеме монтажа. По той эволюции, которую претерпел образ Москвы в мариенгофском творчестве, можно проследить за тем, как менялись в целом стиль и образная система поэта-имажиниста и прозаика А. Б. Мариенгофа.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Есенин С. А. Полн. собр. соч.: В 7 т. М., 1995-2001. Т.
1. С. 167. В дальнейшем цитаты приводятся по этому изданию с указанием в скобках тома и страницы.
2. Лавренев Б. Казненный дегенератами // О Есенине. Стихи и проза писателей-современников поэта. М., 1990. 670 с.
3. Маквей Гордон. Поэт-имажинист Анатолий Мариенгоф: личность и творчество в зеркале современных исследований // Современное есениноведение. Научнометодический журнал. Рязань. 2011. № 16. С. 11.
4. Мариенгоф А. Роман без вранья. М., 2009. С. 236.
5. Мариенгоф А. Б. Стихотворения и поэмы. СПб. 2002. В дальнейшем цитаты приводятся по этому изданию с указанием страницы.
6. Мариенгоф А. Б. Бритый человек. М., 1991.
7. Сухов В. А. Очерки о жизни и творчестве Анатолия Мариенгофа. Пенза: Редакционно-издательский отдел ПГПУ им. В. Г. Белинского, 2007. 192 с.
8. Хлебников В. Москвы колымага // Харчевня зорь. М., 1920. Страницы не обозначены.
9. Хуттунен Т. Имажинист Мариенгоф. М. 2007. 272 с.
