Этноопределяющие маркеры в археологии и проблемы славяно-финского этнокультурного синтеза Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ИСТОРИЯ 2005. №> 7

СООБЩЕНИЯ

УДК 001(47)(09)

С.Н. Блащук

РАБОТА НАД ИЗДАНИЕМ «РУССКОЙ ПРАВДЫ» В ПЕРИОД СТАНОВЛЕНИЯ СОВЕТСКОЙ НАУКИ (КОНЕЦ 20 - ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА 30-Х ГГ. ХХ В.)

На основе анализа документальных материалов ведущих украинских и российских архивов раскрывается процесс подготовки и опубликования первых советских изданий историко-юридического памятника эпохи Киевской Руси. Показана взаимозависимость между научными и вненаучными факторами, влиявшими на процессы в Академии наук и научных кругах советского государства.

Ключевые слова: Русская Правда, древнерусское право, советская наука, Академия наук, Постоянная историко-археографическая комиссия.

Русская Правда принадлежит к числу классических памятников отечественной истории, привлекавших к себе пристальное внимание многих поколений ученых1. Она является уникальным памятником древнерусского права и первым писаным сводом законов, который достаточно полно охватывает весьма обширную сферу отношений того времени, представляя собой свод развитого феодального права, где нашли отражение нормы уголовного и гражданского права. Поэтому уже с 1737 г., когда В.Н. Татищевым этот памятник был обнаружен, он стал предметом изучения. Нужно отметить, что именно

В. Н. Татищев был первым, кто взглянул на издание Русской Правды как на научную задачу2. Первые издания этого документа появились еще в ХУШ в.3. В Х1Х в. свой вклад в изучение Русской Правды внесли такие известные ученые как Н.В. Калачов 4, В. И. Сергеевич 5, П.Н. Мрочек-Дроздовский 6, Н.Л. Дювер-

7

нуа и др.

В конце 20 - начале 30-х гг. ХХ в. встал вопрос о новом издании Русской Правды, поскольку дореволюционные издания на тот момент уже устарели, так как исследователи не могли использовать все списки, что стали известны в первой половине ХХ в., а, кроме того, что немаловажно, существующие издания в то время уже стали библиотечными раритетами.

1 июня 1928 г. на заседании Постоянной историко-археографической комиссии Академии наук СССР был рассмотрен вопрос о новом издании Русской Правды8. Было постановлено создать специальную подкомиссию во главе с академиком Е.Ф. Карским. Секретарем подкомиссии стал Б.Д. Греков, а в ее состав вошли крупнейшие специалисты по средневековому русскому и западноевропейскому источниковедению: М.М. Богословский, П.Г. Васенко,

В.Г. Гейман, А.Е. Пресняков, М.Д. Приселков, И.И. Яковкин. Позднее были

ИСТОРИЯ 2005. № 7

привлечены и другие исследователи. В частности, на заседании 17 октября 1928 г. С.Ф. Платонов внес предложение привлечь к работе подкомиссии С.В. Юшкова9, который на протяжении осени-зимы 1928/29 гг. был ее членом10. В состав подкомиссии также вошли: М.Н. Сперанский, В.П. Любимов,

Д.Н. Егоров, Ю.В. Готье, М.К. Любавский, Д.М. Петрушевский11. Как видим, в подкомиссию привлекли для работы над изданием Русской Правды лучших исследователей этого памятника.

Вскоре работа членов Подкомиссии пошла по двум направлениям. И уже в мае 1930 г. Е.Ф. Карский, издав Синодальный список Пространной редакции Русской Правды, отмечал: «Настоящая работа по изучению Русской Правды не преследует юридических и исторических целей: их только мимоходом приходится привлекать к делу; она направлена главным образом на изучение языка памятника и отчасти на историю его литературной стороны, чему до сих пор специалисты мало уделяли внимания, а между тем язык его дает возможность довольно точно определить время возникновения памятника, место его написания и даже народность лица, закрепившего письмом этот сборник»12. Можно только приветствовать предполагавшийся системный - литературноисторический подход к изучению Русской Правды. То, что именно в таком русле прозвучало высказывание ученого, совсем неудивительно, поскольку Е. Ф. Карский был филологом и главной своей целью считал лингвистическое исследование данного памятника.

Можно сказать, что все бывшие члены подкомиссии по подготовке к изданию Русской Правды продолжили свои исследования в этой области. Но рубеж 20-30-х гг. отрицательно повлиял на академическую науку. Репрессии в связи с известным «Академическим делом» 1929-1931 гг. прервали изучение и археографическую подготовку текстов Русской Правды13. Но уже после незначительной «оттепели» со стороны властей работа по подготовке издания началась с новой силой. Основными центрами стали Киев и Ленинград, а ведущими исследователями — С.В. Юшков и Б. Д. Греков.

С.В. Юшков уже в 20-е гг. принимал участие в подготовке к печати академического издания Русской Правды. Он готовил к печати этот источник на основе уже известных материалов. В конце 20 - начале 30-х гг. работа велась совместно с Археографической комиссией Всеукраинской академии наук (ВУАН). Среди архивных материалов, которые были переданы дочерью ученого (Е.С. Юшковой) в Центральный государственный архив-музей литературы и искусств Украины (ЦГАМЛИ) и среди обширных и разнообразных материалов Археографической комиссии, хранящихся в Институте рукописи национальной библиотеки Украины им. В.И. Вернадского (ИР НБУВ), есть несколько писем, направленных С. В. Юшкову по поручению М. С. Грушевского, и ответов уче-ного-русиста. Благодаря им с уверенностью можно сказать, что на конец 20-х гг. С.В. Юшков подготовил все материалы для печати Русской Правды, которая вышла в свет только в 1935 г.14

Большую часть своей жизни ученый посвятил исследованию Русской Правды. Он прекрасно понимал значение этого памятника киево-русской исто-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

рии. Так, в письме от 4 декабря 1927 г. он писал М.С. Грушевскому: «Думаю, что Русская Правда, как памятник украинского права, заслуживает внимания большего, чем ему уделяется в настоящее время»15.

Согласно докладной записке в Археографическую комиссию ВУАН С. В. Юшкова «план издания был согласован с академиком М. С. Грушевским в 1929 году»16. 14 сентября 1930 г. Археографическая комиссия направила письмо академику М.С. Грушевскому, в котором сообщалось, «что она (Археографическая комиссия - С. Б.) может принять участие в издании Русской Правды»17, и далее оговаривались условия.

В 1927 г. С.В. Юшков переезжает в Ленинград. Здесь он начинает плодотворно сотрудничать с академической Археографической комиссией, которая занималась изданием источников. «Археографическая комиссия имеет в плане на 1929-30 гг. издание «Русской Правды», которое вошло в план ВУАН на 1929-30 гг. Редактирование и подготовку к печати списков Русской Правды по поручению Археографической комиссии проводит проф. С.В. Юшков, который проживает в г. Ленинграде»18.

Предшественники С. В. Юшкова привлекали только 50 списков Русской Правды, а он поставил цель глубоко и досконально изучить, проанализировать и обобщить материал в два раза больший — почти по 100 спискам. Но в 1935 г. вышло издание на основе 7 списков и 5 редакций, а полное издание - только в

1950 г.19

Работа по подготовке к изданию Русской Правды была официально начата в 1928 г., но это издание «задержалось в связи с отсутствием на месте проф. С. В. Юшкова, который проживает сейчас в Самарканде»20. В конце 1928 - начале 1929 г. исследователь собрал и дополнил уже существовавшие материалы. Он закончил собирать списки Русской Правды в Ленинграде: «Всю работу в Ленинграде я закончил. Буквально всякий уголок исследован; все рукописи, которые могли бы содержать Р.[усскую] Пр.[авду], изучены» и «Вместе с тем я обратил внимание и на перенесение работы в Москву» 21.

Работа в Ленинграде протекала в нескольких направлениях: «Прежде всего был составлен исчерпывающий Каталог всех рукописей, содержащих Р.[усскую] Пр.[авду] на всем пространстве СССР и Польши на основании описаний рукописей, отчетов, библиографических указаний и различного рода исследований. Считая, что этот каталог не будет точным, т.[ак] к.[ак] рукописные собрания значительным образом пополнились за последние время новыми поступлениями, мной была проведена проверка каталога рукописей в Ленинграде»; вместе с тем «преступлено (сохранена авторская орфография. - С.Б.) к окончательному выяснению Каталога рукописей и в других городах, в частности было послано обращение в Кострому, Ярославль, Вологду»22. Далее С.В. Юшков указывает: «По ходу работы можно надеяться, что данное мне поручение мной будет выполнено значительно ранее срока»23 (наверное, С.В. Юшков имеет в виду 1929-30 гг., поскольку именно такую дату находим в письме-обращении к Президиуму ВУАН от Археографической комиссии24).

ИСТОРИЯ 2005. № 7

В это время С.В. Юшков не решался окончательно самостоятельно решить такой научный вопрос, как вопрос транскрипции издания Русской Правды. Он неоднократно обращался к М. С. Грушевскому и Археографической комиссии с просьбой указать транскрипцию для издания, потому, что «отсутствие указаний мешает ему проводить варианты к текстам»25. Сам С. В. Юшков считал, что «будет правильным издание по транскрипции Лаврентьевской летописи. И если не получу ответа в ближайшие два месяца, то буду готовить текст по этой транскрипции»26. Непонятно почему Археографическая комиссия ВУАН, которая сама была заинтересована в наиболее быстром и качественном издании этого памятника, открыто игнорировала решение этого важного вопроса. Отметим, что со временем С. В. Юшков получил соответствующие указания, но случилось это с некоторым опозданием. И ученому пришлось переделывать тексты согласно той транскрипции, которою избрала ВУАН27. Нужно подчеркнуть, что С. В. Юшков обращал внимание членов Археографической комиссии также на то, чтобы достать списки Русской Правды, которые находились на территории Польши — во Львове и Владимире-Волынском. Но соответственной долгожданной реакции так и не последовало.

Нужно отметить, что С.В. Юшков выделял две проблемы, которые возникли в связи с подготовкой этого издания, — деньги и печать, но уже в начале

1929 г. появилась новая проблема: «дело по подготовке к новому изданию Р.[усской] Пр.[авды] принимает критический оборот.

Дело в том, что комиссия по изданию Р.[усской] Пр.[авды] нашей Академии, потоптавшись на месте месяцев восемь, наконец, раскачалась и пригласила работать некого Любимова, который, подобно мне, давно работает над Русской Правдой. Он прекрасно знает тексты и, несомненно, выведет из тупика нашу Академию.

Далее, Комиссия почему-то только сейчас узнала, что уже давно веду работу для Украинской Академии Наук, хотя я не скрывал, что мне дано поручение от нея. Деятельность Украинской Академии Наук по изданию Русской Правды и по изданию других памятников была названа параллелизмом и вам будет послан особый запрос.

Меня же стали травить на всех углах. Я опасаюсь, что будут приняты меры к тому, чтобы и мои сотрудники в Москве перестали работать»28.

Ради объективности уточним, что 20 марта 1929 г. Археографическая комиссия ВУАН, только что (на заседании 16 марта 1929 г.) узнав из доклада

А.М. Андрияшева о подготовке аналогичного издания Археографической комиссией Всесоюзной академии наук и о существовании специальной подкомиссии по подготовке к изданию Русской Правды, направила туда обращение с просьбой: «высказать свое мнение о согласовании этих двух изданий»29. На это Археографическая комиссия АН СССР ответила, что она «из Вашего отношения от 20 марта 1929 г. за № 229/1457 ... официально узнала о том, что

С.В. Юшков предлагал, очевидно, вести одновременно одну и ту же работу для двух аналогических учреждений. Комиссия затрудняется объяснить мотивы поведения С.В. Юшкова, но полагает, что С.В. Юшков свой план издания,

2005. № 7 ИСТОРИЯ

одобренный Археографической Комиссией Академии Наук СССР, вероятно, представил и Археографической Комиссии Всеукраинской Академии Наук»30. Кроме того, говорилось о том, что С. В. Юшков сотрудничал с указанной подкомиссией, но на данный момент связь с ним оборвана, поскольку он не ответил на письмо Ученого секретаря комиссии31, которое было направлено еще 23 декабря 1927 г.32. Далее указывалось, что «Археографическая Комиссия Академии Наук СССР считает необходимым поставить Вас в известность, что начатые работы по подготовке издания Русской Правды Комиссия постановила продолжить и довести до конца»33. А С. В. Юшков был на этом же заседании Археографической комиссии АН СССР от 20 марта 1928 г. «освобожден от поручения, данного ему Комиссией о подготовке издания Русской Правды»34.

В начале 1934 г. работа С.В. Юшкова была полностью закончена. 7 марта 1934 г. Археографической комиссией ВУАН было направлено обращение в Историко-археографический институт АН СССР, в котором сообщалось, что «печатанье текста Русской Правды по спискам, собранным С. В. Юшковым, близится к концу»35. В следующем обращении Археографическая комиссия ВУАН просит помочь с подготовкой вступительной статьи к этому изданию, поскольку на Украине нет специалистов, которые дали бы полную характеристику эпохи и оценку по существу Русской Правде36. Также указывалось, что статьи

С. В. Юшкова не достаточно, поскольку «она написана не так как нужно, и поместить ее можно только одновременно с другой статьей»37. На это Историкоархеографический институт АН СССР ответил, что он «заинтересован в скорейшем выходе из печати труда С.В. Юшкова по Русской Правде»38, также просит сообщить, в каком положении находится печатанье этого труда и по возможности ускорить выпуск его в свет, так как «ИсторикоАрхеографический Институт АН СССР считает необходимым использовать этот труд в связи с подготовляемой АН СССР работой по случаю приближающегося 200-летнего юбилея этого памятника»39. Указаний на счет вступительной статьи к изданию С. В. Юшкова так и не последовало40.

На самом деле первая книга по Русской Правде вышла в Ленинграде в 1934 г., но не под редакцией В.П. Любимова, а Б.Д. Грекова41. И тут нужно отметить, что Б.Д. Греков все больше выделяется как лидер советских историков, который в своих научных исследованиях вынужден идти на компромиссы с идеологией официального курса руководства страны. В Государственной академии истории материальной культуры (ГАИМК, г. Ленинград), которая стала ведущей официальной научной институцией по изучению проблем феодализма, уже в 1931 - 32 гг. проходили дискуссии по этому вопросу42. Из документального материала четко прослеживается, что все более доминирующим становится взгляд Б. Д. Грекова, для этого было много объективных причин с научной точки зрения. Одновременно с другими вопросами в многократных тематических срезах истории феодализма ученый уже долгое время исследовал и вопросы, которые непосредственно связаны с историко-юридическим памятником Киевской Руси — Русской Правдой. Так, В.В. Мавродин в монографии о своем учителе вспоминал, как тот мастерски проводил в 1926 г. семинар по «Русской

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Правде»43. Этот факт вспоминает также и современный петербургский исследователь А. Ю. Дворниченко44. Поэтому апробированное на практике во время семинарских занятий со студентами Ленинградского ИНО исследование списков Русской Правды и легло в основу грековского издания этого источника древнерусского права.

Еще на заседании подкомиссии по подготовке к изданию Русской Правды при Археографической комиссии АН СССР Б. Д. Греков подчеркивал: «Необходимо подвергнуть изучению не только текст Русской Правды, но и те памятники, которые одновременно с ней в рукописях встречаются»45, поскольку «ни для кого не секрет, что Русская Правда это один из самых ценнейших памятников для истории нашего Союза и истории народов СССР»46.

Главной причиной появления этого издания Б.Д. Греков называет «отсутствие на книжном рынке старых изданий Русской Правды»47, таким образом, данное издание изначально ставило перед собой исключительно учебные цели.

В издании 1934 г. текст Русской Правды помещен в трех списках: Академическом, Карамзинском и Троицком. Первые два взяты из издания Владимирского-Буданова, почти без изменений, если не считать некоторых знаков пре-пинания48. Совершенно другая ситуация сложилась с Троицким списком. Этот список был подготовлен В.П. Любимовым (который тоже был членом Археографической комиссии АН СССР49) специально для данного издания. Причем был сохранен внешний вид памятника, то есть без обычного Калачовского деления на статьи, со строгим соблюдением строк, красных букв и абзацев50. Работу над изучением Троицкого списка Русской Правды В.П. Любимов проводил еще с 20-х годов51. Г.Е. Кочин составил указатель52.

Итак, в конце 20-х гг. в условиях становления советской исторической науки, в частности источниковедения, была осознана необходимость в фундаментальном научном издании Русской Правды. За работу взялись две Археографические комиссии - ВУАН и Всесоюзной АН. Связующим звеном между ними стал С. В. Юшков. Со стороны ВУАН была проведена большая подготовительная работа по осуществлению намеченного издательского проекта. Однако в то время в силу комплексного взаимопереплетения различных научных, социокультурных, а также политико-идеологических факторов попытка осуществить этот проект не увенчалась успехом. Реально была издана «Русская Правда» в 1934 г. под редакцией Б. Д. Грекова, которую скорее можно считать учебным, а вовсе не академическим изданием. Анализ архивных материалов показал, что необходимость отдельного скрупулезного исследования процесса издания Русской Правды 1934 г. осталась.

Что же касается проекта, готовившегося со стороны ВУАН, можно считать, что он был реализован в 1935 г., но не полностью. Реально издание вышло по семи спискам в пяти редакциях. Если проводить сопоставление между изданием под редакцией Б.Д. Грекова 1934 г., безусловно, в более выигрышном свете в научном плане будет выглядеть украинское. На страницах его читатель увидит не только сам текст источника; там представлены разъяснения и частичные комментарии, разработанные С. В. Юшковым. Но следует констатиро-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

вать, что и последнее издание в авторском исполнении С.В. Юшкова нельзя считать в строгом смысле полноценным академическим изданием такого важнейшего комплексного источника, касающегося истории Киевской Руси, как «Русская Правда».

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Зимин А. А. Правда Русская. М., 1999. С. 7.

2 Валк С.Н. Избранные труды по историографии и источниковедению / Сост.

В.Г. Гинев, В.М. Панеях, М.Б. Свердлов. СПб., 2000. С. 189.

3 Правда Русская, данная в одиннадцатом в. от великих князей Ярослава Владимировича и сына его Изяслава Ярославича / Изд. Августа Шлецера. СПб., 1767; Продолжение Древней Российской Вивлиофики. СПб., 1786. Ч. 1: Русская Правда (по рукописи

В.Н. Татищева). СПб., 1787; Ч. 2: Русская Правда (по тексту Новгородской летописи). СПб., 1788; Ч. 3: Русская Правда (по списку Крестинина); Правда Русская, или Законы великих князей Ярослава Владимировича и Владимира Всеволодовича Мономаха. С приложением древняго оных наречия и слога на употребительные ныне и с объяснением слов и названий, из употребления вышедших. СПб., 1792; 2-е изд. М., 1799 и др.

4 Калачов Н.В. Исследованья о Русской Правде. СПб., 1846; Он же. Предварительные юридические сведения для полного объяснения Русской Правды. СПб., 1880.

5 Сергеевич В.И. Русская Правда и ее списки // Журн. Министерства народного просвещения. 1899. № 1. С. 1 - 41; Он же. Русская Правда в четырех редакциях. СПб.,1904; 2-е изд. СПб., 1911.

6 Мрочек-Дроздовский П.Н. Исследования по Русской Правде // Учен. зап. Моск. унта. Отд. юрид. наук. М., 1885. Вып. 1.

7 Дювернуа Н.Л. Источники права и суд в древней России. М., 1869.

8 Протоколы заседаний Постоянной историко-археографической комиссии АН СССР. 14 января 1927 - 16 декабря 1929 // СПбФА РАН. Ф. 133. Оп. 1-а. Д. 33. Л. 68.

9 Там же. Л. 72.

10 Материалы по подготовке к изданию «Русской Правды». Отчеты С.В. Юшкова о работе по изданию «Русской Правды», его письма М. С. Грушевскому и в Археографическую комиссию; переписка Археографической комиссии ВУАН с Археографической комиссией Всесоюзной АН. 12. II - 15. V. 1929. Ленинград, Львов. Оригинал.

37 л. // ИР НБУВ. Ф. Х. № 10055 - 10075. Л. 17 (об).

11 СПбФА РАН. Ф. 133. Оп. 1-а. Д. 33. Л. 68; Валк С.Н. Избранные труды по историографии и источниковедению. СПб., 2000. С. 240.

12 Карский Е. Ф. Русская Правда по древнейшему списку: Введение, текст, снимки, объяснения, указатели авторов и словарного состава. Л., 1930. С. III.

13 Академическое дело, 1929-1931 гг. СПб.,1993. Вып. 1-2; Брачев В.С. “Дело” академика С.Ф. Платонова // Вопр. истории. М., 1989. № 5; Валк С.Н. Избранные труды ... СПб., 2000. С. 240.

14 Руська Правда. Тексти на основі 7 списків та 5 редакцій: Склав та підготував до друку проф. С. Юшков. Киев, 1935.

15 ЦГИАКУ. Ф. 1235. Оп. 1. Д. 303. Л. 220.

ИСТОРИЯ 2QQ5. № 7

16 Юшков С.В. Листи та телеграми професора Юшкова С. В. Археографічній комісії та видавництву ВУАН про хід друкування та коректури “Руської Правди”. 1932 - 1933 рр. Ориг. 18 арк. // ИР НБУВ. Ф. Х. № 8489 - 8503. Л. 7.

17 Юшков С.В. Листування з проф. Юшковим про видання “Руської Правди”, доповідна записка М. Ткаченко про необхідність видання Румянцевської ревізії та листування з членами комісії з питань друкування їх наукової продукції. 11 січня - 29 грудня

1930 р. Ориг. та копії. Маш. рук. 39 арк. // ИР НБУВ. Ф. Х. № 9151 - 9182.

18 ИР НБУВ. Ф. Х. № 10055 - 10075. Л. 28.

19 Юшков С.В. Русская Правда. Происхождение, источники, ее значение. М., 1950.

20 Юшков С.В. Листування археографічної комісії з президією ІІ відділу, видавництвом та проф. Юшковим в справі видання “Руської Правди”. 23. 01. 32 - 20. 03. 33 р. Копії, чернетки. 26 арк.// ИР НБУВ. Ф. Х. № 8585 - 8610. Арк. 2.

21 ИР НБУВ. Ф. Х. № 10055 - 10075. Л. 3 (об.).

22 Там же. Л. 6.

23 Там же. Л. 7.

24 Там же. Л. 28.

25 Там же. Л. 9.

26 Там же. Л. 4 (об.).

27 Там же. Л. 10.

28 Там же. Л. 8 (об.).

29 Там же. Л. 17 (об).

30 Там же.

31 Там же. Л. 17.

32 СПбФА РАН. Ф. 133. Оп. 1-а. Д. 33. Л. 58.

33 Там же. Л. 17 (об).

34 Там же. Л. 58.

35 СПбФА РАН. Ф. 133. Оп. 1. Д. 1390. Украина (разная переписка). 4 января - 23 декабря 1934. Л. 10.

36 Там же. Л. 3.

37 Там же.

38 Там же. Л. 12.

39 Там же.

40 Там же. Л. 5.

41 Русская Правда по спискам Академическому, Карамзинскому и Троицкому / Под ред. Б. Д. Грекова. М.;Л.,1934.

42 НА ИИМК РАН. Ф. 2. Оп. 1, 1927 - 1931. Д. 33, 1930. Дело сектора феодальной формации за ударный квартал. 63 л. Л. 19.

43 Мавродин В.В. Борис Дмитриевич Греков (1882-1953 гг.). Л.,1968. С. 3.

44 Дворниченко А.Ю. Владимир Васильевич Мавродин: Страницы жизни и творчества. СПб., 2001. С. 8.

45 СПбФА РАН. Ф. 133. Оп. 1-а. Д. 33. Л. 65.

46 Там же. Ф. 133. Оп. 1. Д. 1466. Стенограммы совещаний по изданию «Русской Правды». Л. 2.

47 Русская Правда / Под ред. Б. Д. Грекова. С. 3.

48 Там же. С. 3.

49 СПбФА РАН. Ф. 133. Оп. 1-а. Д. 33. Л. 99.

50 Русская Правда / Под ред. Б. Д. Грекова. С. 3.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

51 Любимов В.П. Палеографические наблюдения над Троицким списком Русской Правды. // Докл. АН СССР. 1929. № 6. С. 109 - 114.

52 Указатель // Русская Правда / Под ред. Б. Д. Грекова. С. 49 - 63.

Поступила в редакцию 13.05.05

S.N. Blashyuk

The Work of the Edition of “Russkaya Pravda” in the Period of Soviet science formation ( the end of 20s - 30s of the XX century)

The article is devoted to the study of Russian and Ukrainian archives documents connected with the process of preparation to the first Soviet editions of the historical and legal monuments of Kievan Rus’. The author pays much attention to the scientific and other factors, which influenced on the development of Soviet science in general and on the Academy of Science in spesial case.

Блащук Светлана Николаевна Институт истории Украины НАН Украины 01001. Украина, г. Киев, ул. Грушевского, 4. blashchuk [email protected]

УДК 8(47)82-3

С.Б. Чернин

ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНАЯ СТРУКТУРА СЛОВА О ЧЕРНОРИЗЦЕ ИСАКИИ В СОСТАВЕ ПВЛ

Предпринята попытка анализа повествовательной структуры Слова о черноризце Иса-кии с позиций целостности, единства структуры данного произведения с помощью определенных процедур интерпретации текста.

Ключевые слова: древнерусская агиография, интерпретация повествовательного текста, повествовательная структура, монашеский дискурс средневековой Руси.

А.А. Шахматов, анализируя содержащиеся в Повести временных лет (далее - ПВЛ) под 1074 г. рассказ о кончине Феодосия и жизни четырех киевопечерских монахов, разделил его на два слоя: первый он отнес к так называемому первому Киево-Печерскому своду, завершенному в 1073 г. и создававшемуся под руководством иеромонаха Никона (в этом своде этот рассказ, по мнению ученого, читался под 6570 г.), а второй - к Начальному, или второму, Киево-Печерскому своду1. В результате рассказ непосредственно об Исакии, вхо-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

дящий в состав этого рассказа о монахах, согласно наблюдениям исследователя, оказался разорванным на две части. Первая заканчивалась словами «и тако избави и Феодосии отъ къзни дияволя. Исакии же въсприятъ въздержание пакы жестоко»2. А.А. Шахматов отнес ее к первому Киево-Печерскому своду. Вторая начиналась известием о кончине Феодосия и начале игуменства Стефана3. Она, по мнению ученого, была добавлена при составлении Начального свода4.

В недавнее время к анализу этого рассказа в связи с проблемой реконструкции предполагаемого Жития Антония Печерского обратился Ю.А. Артамонов5. Он поддержал мнение А. А. Шахматова о разновременности составляющих рассказ об Исакии частей. При этом он существенно усложнил предложенную А.А. Шахматовым картину процесса составления данного рассказа: отнес к редакторской правке не только вторую часть рассказа, как это сделал и А.А. Шахматов, но и, не понятно на каких основаниях, введение к этому рассказу. Автором редакторской правки он считает Нестора, на что, по его мнению, указывают некоторые черты стиля (правда, приводимые автором параллели из принадлежащих Нестору текстов весьма сомнительны и малодоказательны). Он полагает, что основу рассказа об Исакии, включенного в летопись, составил рассказ об этом подвижнике, будто бы содержавшийся в предполагаемом Житии Антония Печерского. Затем этот рассказ подвергся нескольким переработкам, в которых в том числе принял участие и Нестор. При этом, по мнению исследователя, Нестор спутал Исакия времен Антония с каким-то Исаки-ем, жившим в монастыре в 70-80-е гг.; таким образом, получается, что в рассказе речь идет вообще о разных людях.

Следует отметить, что анализ рассказов о «первых черноризцах Печерских» обычно сводится к поискам их реального автора или к стремлению доказать, что они входили в состав того или иного свода. Содержание же их остается совершенно вне внимания исследователей. Не ставится вопрос о том, зачем вообще они были написаны. К тому же, даже если они претерпели редакторскую правку, даже если их содержание является составным, восходящим к нескольким разным источникам, в любом случае после включения в ПВЛ они читались и воспринимались современниками именно в таком виде, в каком они

6

дошли до нас в ее составе, то есть как связное цельное повествование .

Мы попытаемся показать, что выделяемые исследователями две части Слова о черноризце Исакии тесно взаимосвязаны и представляют собой целостный рассказ, единство которого обеспечивается общей темой и одними и теми же приемами повествования.

Итак, о теме. Четыре рассказа о киево-печерских подвижниках (Дамиане, Еремии, Матфее и Исакии) объединены общей темой, обозначенной во введении к ним, - повествователь, продолжая начатый ранее рассказ о жизни монастыря, говорит о добродетелях тогдашней монастырской братии: «таци бо беша любовници и сдерьжци и постници», о некоторых из которых, «о чудных мужах», он намеревается рассказать подробнее. Итак, общей темой четырех рассказов можно считать их «чудность», необычность жизни этих подвижников. Следует ожидать, что в этих рассказах будет объяснено, что «чудного» было в

2005. № 7 ИСТОРИЯ

жизни этих монахов; также сам выбор в качестве примеров именно этих подвижников, а не каких-то иных уже настраивает читателя на ожидание чего-то замечательного в повествовании о них. Любопытно, что повествователь отталкивается именно от понятия «чудного», а не от каких-то чисто монашеских добродетелей, которые можно было бы прославить в агиографическом ключе. Более того, по сути, он выделяет «чудность» как характеристику их жизни именно на фоне традиционных добродетелей других представителей монастырской братии: сдержанности, постничества и т.д. (этот фон составляет предшествующая характеристика добродетелей киево-печерской братии). То есть в цели автора не входит назидание и поучение; скорее он стремится привлечь внимание рассказом о «чудных» монахах. Для чего ему это нужно? На этот вопрос можно ответить только после полного анализа самих рассказов.

Стоит отметить, что такое начало повествования отсылает к принципам устного рассказа - устному рассказчику сначала необходимо привлечь внимание слушателя, доказать свое право занимать его время, то есть многое в устном рассказе и в его построении обусловлено самой коммуникативной ситуацией рассказывания. Многое определяется и статусом рассказчика: если это священник, а его слушатели - обычные миряне, то, будучи представителем влиятельного общественного института, обладающего собственным развитым дискурсом, рассказчик в этом случае может обосновывать свой рассказ целью назидания и поучения, а не занимательностью и необычностью рассказываемого. Часто возраст также может служить обосновывающим право отвлекать внимание слушателей фактором устного повествования (например, в ситуации, когда старший, что приравнивается в этом случае к более опытному и лучше знающему жизнь, что-то рассказывает младшему) и т.д. В письменном тексте ситуация еще сложнее: закрепленный в культуре набор жанров определяет для каждого из них свою мотивацию привлечения внимания читателей. Например, агиограф вообще может об этом не заботиться, поскольку он изначально зависит от влиятельности в обществе, то есть в среде потенциальных читателей, института церкви, в свою очередь обосновывающего социальную значимость почитания и прославления святых; поэтому агиографы не стремятся обнаруживать в своих текстах намерение привлечь внимание читателей - оно и так им обеспечено. Куда большее значение для них имеет обоснование именно их права повествовать о святом в принципе. При такой позиции как бы подразумевается, что предмет житийного повествования - святость - существует помимо текста, о нем рассказывающего, что он самодостаточен и самостоятелен по отношению к любому повествованию о нем; и в сущности не так уж важно, кто именно удостоится чести рассказать о нем на страницах жития. Поэтому главная характеристика повествователя, весьма ярко проступающая в любом агиографическом тексте, - это его информированность, обладание полной информацией о святом. Все другие характеристики отпадают, что еще более подчеркивается тем фактом, что довольно часто агиографы занимаются самобичеванием, обвиняют самих себя в греховности и т.п. Этим они подчеркивают неза-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

висимость святости как онтологической сущности от степени умения агиографа рассказывать о ней.

Летописное повествование также не эксплицирует непосредственно в тексте собственную мотивацию - летописцы не объясняют читателям, зачем им нужно читать летописи. Необходимость читать летописи, а значит, и писать их, обусловливается не интенциями конкретного летописца, а функцией, закрепленной в культуре за этим жанром. Само существование отдельного жанра в письменной культуре является следствием того, что он выполняет некую культурную функцию. Для носителей культуры это соотношение жанра и функции является самоочевидным и поэтому неэксплицируемым; обнаружить его - дело исследователя. Как уже было отмечено, рассказы о четырех подвижниках в ПВЛ обычно возводят к так называемой первой Киево-Печерской летописи; однако все-таки это трудно назвать летописью - они существенно ближе к жанру патерика, который рождался на основе записи устных рассказов о замечательных, то есть необычных, подвижниках. Эту запись осуществляли обычно внешние наблюдатели, как, например, епископ Палладий, стремившиеся донести до определенной аудитории необычные подвиги египетских или палестинских монахов. Поэтому сам жанр патерика по сути тождествен устному рассказыванию; жанр определяет только предмет рассказа - жизнь и подвиги выдающихся монахов, все же остальные характеристики берутся из устного повествования о чем-то занимательном и замечательном. Именно поэтому нельзя полностью отождествлять агиографию и патерики, как это делает, например, В.П. Адрианова-Перетц7. В культурную функцию патериков входило не столько прославление конкретных подвижников, хотя этот элемент также присутствует в них, сколько рассказ о монашеской жизни, ее трудностях, опасностях и т.п. Это вроде монашеского фольклора, обретшего письменную форму.

Все это позволяет говорить о том, что уже само начало рассказов о четырех печерских подвижниках заставляет читателя воспринимать их как записанный устный рассказ. Никакого иного, внешнего по отношению к ситуации рассказывания, обоснования автор не ищет - он не прибегает, скажем, к самому удобному в подобных случаях агиографическому способу повествования, скорее он отталкивается от него, как от фона, значимого как раз тем, что его рассказ отличается от этого фона, и некоторую часть своего содержания черпает в этом различии.

Итак, предпосылкой рассказа о четырех печерских подвижниках в составе ПВЛ является стремление автора привлечь внимание читателя через понятие «чудного», то есть необычного, выдающегося, определяющее их общую тему.

Начинается рассказ с описания прихода Исакия к Антонию: «Яко се бъ1сть другыи черноризець . именемь Исакии . Яко ж и еще сущю ему в мире . в житьи мирьстемь богату сущю ему . бе бо купець родом Торопечанинь. и по-мъ1сли бъ1ти мнихъ . и раздае именьє свое требующим . и манастыремъ . и иде к великому Антонью в печеру . моляся ему да бъ1 и створилъ черноризцемъ . и приятъ и Антонии . [и] взложи на нь порты чернецьскъш . нарекъ имя ему Исакии . бе бо имя ему Чернь»8.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Во-первых, отметим позицию, занимаемую повествователем: он осведомлен о жизни Исакия до принятия монашества, также он знает, что именно Антоний его постригал, и т.п. Откуда он об этом знает, рассказчик не сообщает; однако читатель усваивает его позицию и принимает его осведомленность как объективную данность, как факт, который необходимо принять без лишних вопросов.

Во-вторых, обратим внимание на краткость описания таких важных событий, как принятие решения об уходе в монастырь, о пришествии к старцу-отшельнику и о пострижении. Все это достаточно привычные с точки зрения агиографического дискурса этапы биографии подвижника. Однако в житиях они обильно комментируются, героям приписываются целые монологи, раскрывающие их мотивацию (начало традиции положило Житие Антония Великого, где решение святого идти в монахи мотивируется тем, что Антоний, услышав определенные слова из Евангелия в церкви, решает последовать им); старец наставляет новопришедшего (ср. «искушение» Антонием пришедшего к нему Феодосия «скорбностью» пещеры и трудностями монашеского подвига); пострижение описывается в торжественных тонах, с использованием соответствующей лексики. Ничего этого нет в рассказе об Исакии. Повествователь отказывается от придания своему рассказу черт агиографичности, тем самым еще раз убеждая читателей, что в его задачу не входить прославление Исакия. Его рассказ как будто намеренно фактичен. Особенно это характерно проявляется в описании самого процесса пострижения: «[и] взложи на нь порты

чернецьскыя». Намеренное употребление приниженной, бытовой лексики является проявлением стремления повествователя убедить читателей, что при восприятии его слов они могут свободно задействовать свой повседневный опыт; то есть повествователь рассчитывает, что его рассказ будет интерпретироваться читателями с точки зрения их повседневного опыта. В этом смысле его позиция отличается от позиции агиографа, который, напротив, стремится актуализировать в сознании читателя принципиально иной пласт опыта - опыт знакомства с текстами Священного Писания, другими агиографическими сочинениями, то есть текстами, отсылающими к сфере сакрального или проявляющими сакральное в повседневном.

Таким образом, процитированный фрагмент создает почву для дальнейшего повествования, кратко посвящает читателя в обстоятельства, на фоне которых будет разворачиваться основной рассказ. Одновременно он, через отбор средств повествования, предлагает читателю и определенную модель восприятия читаемого.

Далее начинается развитие основной темы - «чудности» Исакия. Автор особенно подчеркивает необычность тех форм аскезы, которым подвергает себя Исакий. Во-первых, он дает общую характеристику поведения Исакия -«всприятъ житье крепко». Дальше следует объяснение того, в чем заключалась эта «крепкость»: «и повеле купити собе козелъ . и одра мехомъ козелъ . и обле-че на власяницю . и осше около его кожа сыра . и затворися в печере . въ еди-нои оулици въ кельици мале . яко четырь лакотъ и ту моляше Бога со слезами .

ИСТОРИЯ 2005. № 7

бе же ядь его проскура едина . и та же чересъ день . водъ1 в меру пьяше . при-носяшеть же ему великъш Антонии . и подаваше ему оконцемъ . яко се вме-стеше рука . тако приимаше пищю . и того створи . лет . з . на светъ не въшазе . ни на ребрехъ не легавъ . но седе мало приимаше сна»9. Этот фрагмент изобилует конкретными деталями. Особенно ярко детализированность рассказа проявляется в уточнениях, которыми сопровождается каждое упоминание связанных с аскезой Исакия объектов: келья - маленькая, в четыре локтя; просфора -всего одна в день; оконце в кельи - такое маленькое, что в него можно протянуть только руку. Нагнетание такого рода подробностей призвано продемонстрировать особую суровость подвига Исакия. Кроме того, оно контрастирует с почти полным отсутствием подробностей в предшествующем отрывке, в котором сообщаются только самые необходимые детали (что Исакий до монашества был купцом, что постриг его Антоний и что мирское имя его было Чернь). Этот контраст указывает читателю, что здесь необходимо задержать внимание, поскольку в этих деталях заключается определенный смысл. Пока читатель еще не понимает, какой именно. Однако он уже может соотнести эти детали с общей темой - «необычностью» Исакия. Но пока эта необычность в сущности «нормальна», с точки зрения монашеской жизни, она заключается в степени следования принципам аскезы. Впрочем, упоминание о свежей шкуре козла, высохшей на теле Исакия и, вероятно, причинявшей ему невероятные страдания, уже может служить в пользу того, что Исакий и вправду был чудаком. Таким образом, становится понятно, что Исакий предал свое тело крайним истязаниям. При этом никакой мотивации именно такого поведения в предшествующем повествовании нет. Значит, дело вовсе не в причинах подобного поведения Исакия. Они не интересуют повествователя, он их просто опускает как не имеющие значения. В чем же тогда дело?

Дальнейший рассказ дает ответ: «И единою по объиаю наставшю вечеру . поча кланятися поя псалмъ1 оли и до полунощья . яко трудяшется. седеше на седале своем. единою же ему седещю по объ1чаю . и свещю оугасившю . внеза-пу свет восья . яко от солнца . восья в печере . яко зракъ въшимая человку . и поидоста . в . Оуноши к нему красна и блистаста лице ею акъ1 солнце и глаго-люща к нему Исакиє вы єсвьі ангела. а се идеть к тобе Христос падъ поклонися ему . Он же не разуме бесовьскаго деиства . ни памяти перекреститися . въюту-пе и поклонися . якъ1 Христу бесовьску деиству»10.

Итак, Исакия посещает видение. Начало фрагмента выдержано в традиционных для описания подобных видений в житиях словах: подвижника поражает яркий свет явившихся, нетерпимый для глаз; в соответствии с этим он воспринимает явившихся как ангелов. Они же в свою очередь подтверждают его предположения, называя себя ангелами и предупреждая его о скором явлении Христа. Подвижник кланяется, как этого и следовало ожидать в подобном случае. Можно подумать, что подробное описание крайнего аскетизма в предшествующей части рассказа было призвано объяснить это видение - ведь такого рода видений удостаиваются далеко не все, а только избранные, самые достойные: читатель может решить, что как раз таким избранным благодаря своей

2005. № 7 ИСТОРИЯ

суровой аскезе и стал Исакий; это же восприятие происходящего он может приписать и самому подвижнику - пока все происходит верно. Однако фраза «Он же не разуме бесовьскаго деиства» разрушает все эти ожидания. Во-первых, эта фраза указывает читателю, что повествователь раскрыл перед ним далеко не все карты, что многое существенное он еще не рассказал. Читатель уже было почувствовал, что его компетенция по отношению к истории Исакия сравнялась с компетенцией рассказчика, как последний тут же полностью выбивает почву из под его ног, демонстрируя собственное превосходство и показывая, что он обладает новым, еще недоступным читателю знанием об истории монаха. Вполне логично читатель может задаться вопросом, а откуда повествователю известно, что явившиеся были именно бесами, а не ангелами? Однако само возникновение этого сомнения по отношению к компетенции повествователя скорее служит средством «разогрева» читательского внимания, нежели реально угрожает процессу чтения и восприятия повествования. Все-таки рассказчик всесилен в рамках своего повествования, и он находится в позиции обладания уникальной информацией об Исакии. Во всяком случае как раз такую позицию он реализует в тексте. Но что это за информация? Дальнейшее повествование отвечает на этот вопрос. Повествователь рассказывает с точки зрения объективного наблюдателя о том, как бесы заполонили пещеру и келью Исакия, завладели им и заставили его плясать до упаду под звуки бубнов, гуслей, сопелей и т.п. Но откуда рассказчик может знать о таких вещах? Ведь не был же он сам свидетелем? Да и других свидетелей у всего этого не было и быть не могло, судя по самому рассказу. Обычно даже в житиях рассказчик стремится удостоверить правдивость описания видений святому, то есть стремится указать на источники получения информации о нем. Как правило, сам святой кому-нибудь рассказывает о видении и обязывает своего собеседника молчать об услышанном до своей смерти. Может быть, нечто подобное произойдет и здесь?

Последующее повествование все проясняет: Антоний, подойдя к оконцу келии Исакия для того, чтобы передать тому пищу, не получает ответа и, думая, что Исакий умер, вызывает Феодосия и братьев из монастыря. Монахи откапывают келью и видят, что Исакий жив, хотя, вероятно, и потерял сознание. И тут Феодосий произносит ключевую для всего рассказа фразу: «и рече игуменъ Феодосии яко се имать бъгги от бесовьскаго деиства». И все особенности предшествующего рассказа становятся объяснимыми (хотя тема «чудного» все еще остается не совсем раскрытой).

В первую очередь следует обратить внимание на то, что в ключевом моменте рассказа о видении Исакию и его последствиях, давая оценку и открытое толкование происшедшему, повествователь ссылается на слова Феодосия. Тем самым он утверждает превосходство Феодосия, его преимущественную компетенцию по сравнению со всеми остальными и прежде всего по сравнению с Антонием. Обращение к словам Феодосия или, выражаясь более осторожно, приписывание этих слов именно Феодосию, несет в себе имплицитное утверждение непререкаемого его авторитета для рассказчика; эта убежденность повествователя должна передаться и читателям. Теперь им понятно, почему рассказ-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

чик так смело говорил о том, чего сам не мог видеть, - он делал так потому, что именно такую интерпретацию происшедшего с Исакием предложил Феодосий. Теперь, зная о сказанном Феодосием, мы можем, с точки зрения наивного реализма, дедуцировать референтную ситуацию всего этого рассказа: мы можем предположить, что Исакию стало плохо оттого, что он, не имея должной привычки, обрек себя на крайне тяжелые условия существования; наверное, он потерял сознание. Когда его откопали и потребовалось объяснить происходящее, то в соответствии с монашеским аскетическим дискурсом, охватывающим все сферы повседневной жизни монаха и дающим языковые и мыслительные инструменты для толкования практически любых возможных ситуаций и случаев, имеющих место в монашеском быту, Феодосий объяснил всем присутствующим, что Исакий подвергся нападению бесов. Примеров подобных интерпретаций физического недомогания подвижников в агиографии и патериках достаточно много (как раз они и образуют упомянутый самостоятельный дискурс). Далее, любой на основании знакомства с теми же самыми примерами из патериков и житий мог попытаться реконструировать всю картину произошедшего с Исакием.

Таким образом, читатели обнаруживают возможный источник информации повествователя о жизни Исакия: возможно, он был среди тех, кто раскапывал келью подвижника и слышал слова Феодосия, или же слышавшие их передали ему сказанное игуменом, или же слова Феодосия стали широко известны среди монахов и прочно закрепились в их актуальном, передаваемом от одного к другому знании об Исакии. Можно, конечно, предположить, что повествователь только приписал эти слова Феодосию. Однако вряд ли это возможно в рамках повествования, не посвященного прославлению Феодосия, в рамках такого повествования, которое не столько способствует укреплению или формированию авторитета Феодосия, сколько эксплуатирует в собственных целях уже имеющийся, априорный для рассказчика авторитет игумена.

Исходя из всего этого, читатель, а вслед за ним и мы, может связать компетенцию повествователя с его принадлежностью к братии монастыря, во всяком случае с его близким знакомством с бытом Киево-Печерской обители.

Следует отметить ту роль, какую в повествовании играет Антоний. Он исключительно пассивен и, судя по всему, кажется рассказчику менее значимой фигурой, нежели Феодосий. Повествователь ничем не обнаруживает негативного отношения к Антонию; оно проявляется скорее по контрасту с описанием действий Феодосия. Особенно ярко эта особенность проявляется в следующем за рассказом об откапывании Исакия из кельи повествовании.

Итак, Исакия откопали. Но он оказался парализован или же пребывал в коме. Сначала за ним ухаживал Антоний, но после возвращения князя Изяслава из «ляхов» он был вынужден бежать в Чернигов. Тогда вместо него за Исакием стал ухаживать Феодосий. И именно Феодосий, сначала определивший причину недуга Исакия, добился избавления Исакия от «бесовского наваждения». Резюмирует этот фрагмент, содержащий подробную характеристику действий Феодосия по уходу за Исакием, фраза: «и тако избави [и] Феодосии от козни

2005. № 7 ИСТОРИЯ

дьяволе». Рассказ о выздоровлении Исакия изобилует деталями и подробностями, подчеркивающими решающую роль в этом процессе именно Феодосия: Феодосий «сам своима рукама омъшаше» не могущего двигаться монаха; он «моляше Бога за нь . и молитву творяше над нимь день и нощь»”; именно Феодосий показывает, как нужно приучать к еде выздоравливающего Исакия, -«Феодосии же рече положите хлебъ пред нимъ . а не вкладаите в рукъ1 ему . атъ самъ есть»”11. Таким образом, манифестация авторитета Феодосия продолжает пронизывать текст.

Важно отметить, что рассказ о выздоровлении Исакия, сопровождающийся весьма живыми подробностями в описании его недуга, имеет большое значение с точки зрения организации всего повествования в целом и развития его главной темы - «чудности» Исакия. Теперь уже читатель с уверенностью может судить, в чем заключалась эта «чудность», необычность и к чему именно она имеет отношение, и рассказчик в этом ему помогает, связывая характер недуга Исакия с общей темой повествования лексически: «се же бысть дивно чюдно яко за все лета лежа си . ни хлеба не вкоуси . ни воды . ни овоща ни от какаго брашна . ни языком проглагола . но нем и глоухъ лежа за вся лета»12. Судя по всему, рассказчик не только стремится удивить своих читателей, но и сам удивляется тому, что происходило с Исакием. Этот факт вновь нарушает всеобъемлемость его компетенции как повествователя - он все более обнаруживает себя как свидетель, как реальный автор, человек, имевший возможность видеть происходившее с Исакием или слышавший подробные рассказы об этом от других (правда, второй вариант не подтверждается никакими указаниями в самом тексте, то есть ссылками на чей-то рассказ). И как раз через это самооб-наружение происходит соединение читательского удивления с удивлением рассказчика; читатель и повествователь оказываются равными с точки зрения наблюдения происходивших на самом деле (с предлагаемой рассказчиком и принимаемой читателями точки зрения повествования, его фабулы, «истории») событий.

Дальнейшее повествование развивается после момента «выздоровления» Исакия, совпавшего со смертью Феодосия и приходом на его место Стефана. Этот завершающий весь рассказ фрагмент пронизан одним мотивом - стремлением Исакия посредством юродствования отомстить бесам за их издевательства над ним, посрамить их. Этот мотив служит повествователю основой для описания и истолкования поведения Исакия после выздоровления.

Необходимо обратить внимание на то, что в этой последней части рассказа повествователь часто обращается к передаче прямой речи Исакия, объясняющего свои действия. Причем чаще всего это внутренняя речь или речь, обращенная к бесам. Обращение к такого рода внутренним монологам вновь устанавливает четкую границу между планом повествования и актуальным для читателей планом действительности, планом реальных событий. Рассказчик снова перемещается в позицию единственного источника информации об Иса-кии, его внутренних переживаниях и борьбе с бесами, исключая тем самым какую бы то ни было возможность размыкания автороференции повествования и

ИСТОРИЯ 2005. № 7

установления его связи с миром вне текста. Например, если бы при цитировании монологов Исакия повествователь сослался на каких-то других лиц, например, на случайно слышавших Исакия монахов, то тогда в сознании читателей мог бы включиться механизм соотнесения повествуемого с их повседневным опытом, определяющим их суждения о правдоподобии / неправдоподобии.

Однако в случае с рассказом об Исакии мы сталкиваемся с той ситуацией, когда само повествование предлагает свои принципы правдоподобия, принимая которые, читатель воспринимает и идеологическую интенцию автора, то есть читатель принимает правила мышления о действительности, предлагаемые автором, выступающим в лице повествователя. В примере с Исакием такой идеологической интенцией можно считать интерпретацию поведения Исакия как сознательной, намеренной борьбы с бесами. Такая борьба органично вписывается во все предшествующее повествование и очень хорошо согласуется с толкованием самого недуга Исакия как следствия действий со стороны дьявола и бесов.

Между тем в последней части рассказа об Исакии есть и другой пласт, касающийся описания с точки зрения внешнего наблюдателя конкретных действий Исакия, объединяемых общим понятием юродства. В этом описании повествователь постоянно ссылается на свидетельства других монахов, тем самым переходя на уровень компетенции читателей и задействуя их наличный повседневный опыт для восприятия таких фактов.

Итак, в последнем фрагменте рассказа об Исакии обнаруживаются два повествовательных пласта, первый из которых характеризуется передачей внутренних монологов от лица Исакия и призван навязать читателям предлагаемую повествователем интерпретацию поведения монаха, а второй посвящен передаче наблюдений над поведением Исакия с внешней точки зрения, с точки зрения наблюдателя, которым может быть не только сам рассказчик, но и другой монах, а если бы это было возможно, и читатель, в результате чего действия Исакия воспринимаются читателями как реальные, имеющие отношение к их повседневным представлениям о правдоподобном.

Проследим, как происходит взаимодействие этих двух пластов.

Сначала рассказчик обращается к передаче внутреннего монолога Иса-кия: «Исакии же рече . се оуже прелстил мя еси бъшъ дьяволе . седяща на едином месте . а оуже не имам се затворити в печере . но имам ту победити ходи в манастыре»13. По существу, здесь рассказчик, сконструировавший речь Исакия, предлагает определенную систему ценностей, обнаруживающую его задачи, лежащие в основе процесса организации всего повествования. Исакий четко противопоставляет жизнь в затворе, как грозящую подчинением бесам, и жизнь в общежительном монастыре, как способную исцелить человека от такого подчинения. С точки зрения этого суждения, можно было бы и всю историю с Исакием проинтерпретировать как «памфлет» против жизни в затворничестве и апологию общежительного монастыря. Однако это скорее неосознаваемая, подспудно проникающая в повествование через априорную систему ценностей автора тема, нежели выступающий в качестве организующего весь рассказ мотив.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Все-таки темой рассказа об Исакии является «чудное», необычное, произошедшее с ним (тем более что в конечном итоге Исакий снова возвращается в пещеру и там наедине с собой борется с «бесовскими наваждениями»). Однако реализация этой темы в форме повествования приводит к обнаружению особенностей мышления и ценностей его автора, отсылающих к определенному дискурсу - дискурсу киево-печерских монахов, сторонников общежительного устава, считающих главным авторитетом для себя игумена Феодосия. Некоторая же непоследовательность в ее реализации может служить свидетельством в пользу того, что этот дискурс вовсе не предполагал полного исключения отшельничества и затворничества как форм аскетической практики из монастырской жизни, тем более что сам Феодосий по примеру Саввы Освященного в Великий пост уходил в затвор.

Далее в рассказе доминирует второй смысловой пласт: «и облечеся въ власяницю . и на власяницю свиту вотоляну . и нача оуродство творити . и помагати поча поваром варя на братию . и на заоутреню входя преже всехъ . сто-яе крепко и неподвижимо . Егда же приспеяше зима . и мрази лютии . станяше в прабошнях в черевьях в протоптаных . яко примерзняшета нозе его к камени . и не движаше ногама . дондеже отпояху заоутреню. и по заоутрени идяше в по-варьницю . и приготоваша огнь . воду . дрова»14. Здесь мы видим совершенно иную позицию, позицию «объективного» внешнего наблюдателя. Однако не так уж он и объективен; он объективен по сравнению с повествователем, передающим монологи Исакия. В этом описании, несмотря на всю его нейтральность, уже содержится интерпретация: действия Исакия трактуются как юродство. С точки зрения современной рациональности мы бы описывали те же действия Исакия как проявления безумия, сумасшествия, тем более что основания для этого имеются: с точки зрения рационального принципа причинности (в свою очередь определяемого современным медико-психиатрическим дискурсом), тяжелая болезнь могла сказаться на психике монаха и привести к сумасшествию. Однако монахи обладали другим инструментом интерпретации девиантного поведения - понятием юродства. Образцом в этом случае могли послужить жития Симеона Юродивого, Андрея Юродивого, или же такой принцип интерпретации поведения мог быть перенесен на русскую почву посредством личного опыта пребывания на Афоне, в Византии вообще. Сейчас невозможно определить источник, из которого был заимствован этот принцип. Но то, что он был актуален для сознания монахов Киево-Печерского монастыря и вполне работал на русской почве, подтверждается рассказом об Исакии.

Далее повествователь знакомит читателя с несколькими анекдотами, связанными с юродствованием Исакия. По-видимому, они были частью устной культуры монахов Киево-Печерского монастыря и были хорошо знакомы насельникам обители. В пользу этого свидетельствует ремарка рассказчика: «и ина многа поведаху о немь . а другоє и самовидець бысть»15. После такого заявления внутритекстовый повествователь окончательно превращается для читателя во вполне реальное лицо, реального автора, скорее всего монаха КиевоПечерского монастыря.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Затем в рассказе следует череда внутренних монологов Исакия, в которых он обращается к бесам, пытаясь избавиться от их влияния: «И тако взя победу на бесъ1 . яко [и] мухъ1 ни во чтоже имяше страшенья ихъ . и мечтанья ихъ. глаголящеть бо к нимъ . аще мя бесте прелстили в печере первоє. понеже не ведяхъ кознии ваши и лукавьства . ноне же имамъ . Господа Ісус Христа и Бога моего. и молитву отца моего Феодосья . Надеюся [на Христа]. имам побе-дити [вас”. Словами “и тако взя победу на бесы . яко [и] мухы ни во чтоже имяше страшенья ихъ . и мечтанья ихъ»16 рассказчик подчиняет «объективное» описание юродства другому плану повествования, посвященному интерпретации поведения Исакия не просто как юродствования, но как борьбы с бесами. Опять же отметим упоминание в молитве Феодосия. Тем самым с его именем вновь связывается способность противостоять бесам, распознавать и сводить на нет их козни и т. д.

Окончательная победа Исакия над бесами демонстрируется посредством описания его стойкости к нападкам бесов в типичных пограничных ситуациях человеческого бытия, считавшихся в средневековье особенно опасными с точки зрения взаимодействия с дьявольскими силами. Например, во сне: «Овогда же пакъ1 в нощи прихожаху к нему . страхъ ему творяче в мечте . яко се многъ на-родъ с мотыками [и] лыскаре глаголюще . раскопаемъ печеру сию . и сего загребем зде . ини же глаголаху бежи Исакиє хотять [тя] загрести . Он же глаго-лаще к нимъ аще бысте человеци [были] то въ дние бы есте пришли . а вы єсте тма и во тме ходите . и тма вы есть . и знамена я крестомъ . [и] ищезнуша . дру-гоици бо [с]трашахуть и въ образе медвежи. овогда же лютым зверемь ово въломъ . ово змии полозяху к нему . ово ли жабы [и] мыши . и всякъ гадъ . [и] не могоша ему ничтоже створити . и реша ему . Исакиє победил еси нас . он же рече якоже бысте мене вы [первоє] победили . въ образе Ісус Христове и въ ангельстемь недостоини [су]ще того виденья . но се поистине являетеся топер-во въ образе звериномь . и скотьємь . и змеями и гадом . аци же и сами есте [скверни . и зли в видении . и абиє погибоша беси от него]»17. Если исходить из того факта, что этот диалог был сконструирован автором и что сам он принадлежал к монастырской братии, то можно сделать следующий вывод. В данном фрагменте автор через диалог Исакия с бесами показывает, что борьба с «бесовскими наваждениями» есть процесс распознавания в видениях, снах и тому подобных состояниях человеческого сознания действий дьявола. Далее, борьба с бесами через распознавание их козней, раз она так приковывает внимание автора, и раз он является монахом, должна, по его мнению, быть важнейшей частью монашеской жизни. В этом смысле автор следует взгляду на так называемые пограничные состояния человеческого сознания переводных аскетических сочинений. Поэтому с точки зрения самого автора всю историю Исакия можно было бы охарактеризовать как постепенное обретение монахом через ряд суровых испытаний и при помощи Феодосия способности распознавать козни бесов и тем самым им противостоять.

Завершает рассказ о победе Исакия следующая фраза: «и оттоле не быс ему пакости от бесовъ . яко самъ поведаше се . яко се бы ми за . г . лета брань

2005. № 7 ИСТОРИЯ

си»18. Не совсем ясно, кому именно «поведал» об этом Исакий - автору рассказа? Или это опять приписывание Исакию слов автором? Затем кратко сообщается о вполне обычных обстоятельствах смерти Исакия.

Из проделанного анализа становится ясно, что рассказы, подобные повествованию об Исакии, могут служить материалом для изучения древнерусской культуры, так сказать, в действии. Если рассматривать такого рода тексты как акты коммуникации между носителями более или менее общей культуры, то в них можно обнаружить, как разнообразные дискурсы, имеющие источником определенные социальные институты и черпающие материал, например, в переводной аскетической, житийной, патериковой литературе, воссоздают в пространстве текста целый культурный мир, утверждают системы ценностей, предлагают способы интерпретации поведения человека, состояний психики и т.п. Таким образом, процесс чтения, если он сопровождается доверием со стороны читателя по отношению к читаемому тексту и его автору, превращается в процесс усвоения всего этого инструментария, руководящего мышлением и чувствами. А процесс создания текста тогда можно трактовать как процесс реализации в его смысловой целостности и структурной связности определенных культурных, дискурсивных практик. В этом случае текст воспринимается исследователем с точки зрения его культурной функции, а не, скажем, с точки зрения его эстетической ценности, совершенно нерелевантной по отношению к большей части русских средневековых текстов. Тогда можно говорить о его прочтении как исторического источника, источника по истории древнерусской культуры.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах // Разыскания

о русских летописях. М., 2001. С. 318-321, 379.

2 См. текст реконструкции первого Киево-Печерского свода, осуществленной А. А. Шахматовым: Шахматов А. А. Разыскания... С. 443.

3 См.: ПСРЛ. Т.1: Лаврентьевская летопись. 2-е изд. М., 2001. Стб. 195.

4 См. развитие идей А. А. Шахматова в работе: Мюллер Л. Рассказ об Исакии и сказание «что ради зовется Печерский монастырь» // ТОДРЛ. Т. 54. СПб., 2003. С. 66-69.

5 Артамонов Ю.А. Проблема реконструкции древнейшего Жития Антония Печерского // Средневековая Русь. М., 2001. Вып. 3. С. 5-81.

6 См. замечания по поводу такого способа восприятия ПВЛ в работе: Еремин И.П. «Повесть временных лет»: Проблемы ее историко-литературного изучения. Л., 1947.

7 См.: Адрианова-Перетц В.П. Задачи изучения «агиографического стиля» Древней Руси // ТОДРЛ. Л., 1964. Т. 20. С. 40-71.

8 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 191.

9 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 192.

10 Там же.

11 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 194.

12 Там же.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

13 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 195.

14 Там же.

15 Там же. Стб. 197.

16 Там же.

17 Там же.

18 Там же.

Поступила в редакцию 18.02.05

S.B. Chernin

Narrative structure of “Slovo o chernorizce Isakii”, read in ”Povest’ Vremennyh Let”

The paper deals with narrative analysis of the story about Isaacy, the monk, read in ”Povest’ Vremennyh Let”. It is based on the idea that the story has a consistent narrative structure and it should be studied as being a single hole.

Чернин Сергей Борисович

С.-Петербургский государственный университет Россия, г. С.-Петербург,

Менделеевская линия, д. 5 E-mail: Sergey. Chernin@billing. ru

УДК 947.084(093.32)

Н.Л. Юсова

ПИСЬМА В. В. МАВРОДИНА И Н. Л. РУБИНШТЕЙНА: РЕКОНСТРУКЦИЯ ФАКТОВ ПО ПОВОДУ РЕЦЕНЗИИ 1946 ГОДА

Рассматриваются личные и научные контакты крупных советских историков: В. В. Мавродина и Н. Л. Рубинштейна. На основании переписки ученых, а также воспоминаний родственников и друзей разбираются причины, повлиявшие на написание Н. Л. Рубинштейном критической рецензии на монографию В.В. Мавродина «Образование Древнерусского государства».

Ключевые слова: историография, советские историки, интеллектуальная среда

В историографической науке изучение интеллектуальной среды, в которой жил и работал какой-либо ученый, имеет большое значение для полноценной реконструкции его жизни и творчества; одновременно такое изучение добавляет нюансы и штрихи для воссоздания многомерной картины целостного историографического процесса. Данные положения применимы и к взаимоот-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

ношениям таких крупных советских историков, как В.В. Мавродин и Н.Л. Рубинштейн. Оба сочетали в своих исследованиях по русской истории фундаментальность с оригинальностью взглядов. Ввиду того что историки жили и работали в разных городах (в Ленинграде и Москве), их научные и личные контакты не могли быть особенно тесными и регулярными. Судя по всему, ученые сблизились и подружились во время «саратовского сиденья», как назвал позднее В.В. Мавродин их совместное пребывание в г. Саратове1, где находились во время эвакуации 1932 - 1933 гг. некоторые вузовские коллективы. Правда, это их совместное «сиденье» было не столь продолжительным: с февраля2 (марта) по сентябрь 1932 г.3 Вернувшись из эвакуации (Н.Л. Рубинштейн

- осенью 1932 г., В.В. Мавродин - только через два года) историки по-прежнему поддерживали между собой контакты. Они сохраняли теплые отно-

3

шения и питали друг к другу взаимное уважение до конца жизни Н.Л. Рубинштейна5. Между учеными сложились весьма доверительные отношения. И в переписке они пытались, хотя бы теоретически, разрешить острые и животрепещущие вопросы современности. Например, в канун реэвакуации В. В. Мавродин писал: «Что касается затронутых Вами вопросов о состоянии исторической науки, то, несмотря на то, что в своей Саратовской жизни мы провели, как медведи в берлоге, тем не менее, мне кажется, что уже наблюдается, я бы прямо сказал, измельчание. Некоторые проблемы ставятся как-то шиворот-навыворот, все слишком конъюнктурно, преходяще. “Исторический журнал” страдает дистрофией III степени и скучен, как ожидание поезда. ... Мне кажется, что пора приниматься за серьезные проблемы и создавать моно-графии»5. В. В. Мавродин даже настойчиво приглашал своего коллегу принять непосредственное участие в послевоенном воссоздании полноценного научнопедагогического процесса на истфаке ЛГУ.

Поэтому крайне странным выглядит инцидент, который произошел осенью 1935 г. Имеется в виду критическая статья7 под авторством Н.Л. Рубинштейна, помещенная в ведущем историческом журнале страны -«Вопросы истории», в которой резкой и тенденциозной критике подвергается монография В. В. Мавродина «Образование Древнерусского государства»8 (1935). Уже само название статьи Н.Л. Рубинштейна - «Путанная книга по истории Киевской Руси» - носит уничижающий по отношению к известному историку характер9. В.В. Мавродин образно именовал это «„шапкой” смерто-убийственности»10. Следует сказать, что названная монография, по словам И.П. Шаскольского, «остается единственным в советской историографии крупным фундаментальным трудом, посвященным этой проблеме»11, писалась ученым во время эвакуации в Саратове в не совсем благоприятных условиях для создания такого грандиозного труда. Сам В.В. Мавродин признает, что «многое в книге недодумано, сыро, может быть и ошибочно»12. Впрочем, как он же пишет в другом письме к Н.Л. Рубинштейну, «мысли, положенные в ней, не результат одного только “саратовского сиденья”, а многих предыдущих лет»13. Подтверждение этому находим в личном деле В. В. Мавродина, как сотрудника ЛОИИ АН СССР, где в списке научных работ указывается, что в рукописи на

ИСТОРИЯ 2005. № 7

март месяц 1938 г. находится исследование «Из истории образования Киевского государства» (2,5 п. л.)14. В непосредственной связи с «Образованием...» находятся две предвоенные монографии В. В. Мавродина15 - «Образование русского национального государства» (1939, 1941) и «Очерки истории Левобережной Украины...» (1940), а также другие менее масштабные работы. В монографии 1945 г. В.В. Мавродин комплексно использовал данные истории, археологии и лингвистики для реконструкции древнейшей славянской и, в частности, восточнославянской истории. Важнейшее место в работе занимают вопросы этно- и политогенеза восточных славян. Свое развитие в этом исследовании получила концепция В.В. Мавродина о дофеодальном периоде16.

Очевидно, что такая масштабная работа не могла не вызвать к себе повышенного внимания. В основном преобладали критические рецензии17. Но даже на этом фоне статья Н.Л. Рубинштейна выделялась своей безапелляционностью критических оценок и выводов негативного характера. Тон и стилистика рецензии носили крайне неуважительный и даже пренебрежительный характер по отношению к авторитетному ученому. Необходимо отметить, что подобный метод критики, сродни шельмованию, был вовсе несвойственен Н.Л. Рубинштейну, известному в научных кругах корректностью и интеллигентностью высказываний. Тем более невероятной представляется такая огульная критика по отношению к человеку, с которым Н.Л. Рубинштейна связывала если не дружба, то достаточно теплые и искренние взаимоотношения. Напомним, что с Н.Л. Рубинштейном очень близко дружили (причем, семьями!) такие, не просто сходившиеся с людьми выдающиеся историки, как М. Н. Тихомиров18 и Б.А. Романов19. В частности, М.Н. Тихомиров в одном из писем к Н.Л. Рубинштейну пишет: «Я не виделся с Вами только несколько месяцев, а уже очень соскучился. За последние годы я очень привык к Вам и Ваши советы для меня всегда были дорогими, как хотелось бы повидаться и поговорить о многих делах»20. В чуткости и искренности Н.Л. Рубинштейна не сомневается и лично В.В. Мавродин - и это уже после опубликования рецензии. Очевидно, что Н.Л. Рубинштейн просто не мог написать подобную «разгромную» критику. Что касается возможного внешнего давления на Н.Л. Рубинштейна, то он не поддавался ему и в худшие для себя времена в конце 40-х - начале 50-х гг., когда его подвергли «остракизму» в ходе пресловутой кампании борьбы с космополитизмом. Сразу после выхода рецензии Н.Л. Рубинштейн позвонил В.В. Мавродину. Об этом звонке упоминает А.Ю. Дворниченко, указывая, что московский историк сообщал своему ленинградскому коллеге, что «многое в рецензии принадлежит не ему» 21. Более подробно об этом звонке удалось узнать из бесед с И.Я. Фрояновым и сыном В. В. Мавродина в мае 2003 г.

Документальным свидетельством в пользу того, что рецензия была кем-то «основательно подправлена», является письмо В. В. Мавродина к Н.Л. Рубинштейну, где об этом факте прямо говорится. Здесь же ленинградский историк дает понять, что подправленная рецензия носила заказной харак-тер22. В более раннем письме, написанном еще до опубликования статьи-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

рецензии, В.В. Мавродин выражает искреннюю радость по поводу того, что его книга попала на рецензию к Н.Л. Рубинштейну, так как уверен в его «строгой объективности, которая послужит на пользу науке и мне»23. Приблизительно в ноябре 1946 г. В. В. Мавродин в очередном письме к Н.Л. Рубинштейну сообщает тому о негативной рецензии руководимой им кафедры истории СССР на часть раздела «Истории» юбилейного тома БСЭ «СССР», написанную последним. Сам же В. В. Мавродин был высокого мнения об этой работе и предлагал издать ее отдельной книгой24. Учитывая, что макет юбилейного тома БСЭ (само издание вышло в 1947 г.25) был послан на рецензию26 на кафедру, которой руководил В.В. Мавродин, приблизительно тогда, когда появилась критическая статья (8-9 номер «Вопросов истории» за 1946 г. был подписан к печати 19 ок-тября27, то есть вышел в свет, по-видимому, в конце того же месяца) Н.Л. Рубинштейна на книгу В.В. Мавродина, можно предположить, что кто-то (кто?!) решил поссорить двух ученых-историков. К сожалению, писем Н.Л. Рубинштейна к В. В. Мавродину, которые могли бы в некоторой степени прояснить ситуацию, не сохранилось. Как свидетельствует сын В. В. Мавродина

- Валентин Владимирович Мавродин, «отец обычно не сохранял письма, время от времени сжигал письма и другие бумаги, казавшиеся лишними», не заботясь

об увековечивании для потомков летописи своей жизни.

Таким образом, публикация рецензии Н.Л. Рубинштейна на книгу В. В. Мавродина не привела к разрыву их отношений. Этот неприятный инцидент, скорее, стал испытанием их дружбы и веры друг в друга. Но все же следует признать: многое в этой истории остается неясным.

Отметим также, что к разрыву отношений между историками не привел еще один факт. Во время кампании борьбы с космополитизмом были подвергнуты критике взгляды Н.Л. Рубинштейна, и он был даже уволен с истфака МГУ28. Именно в это время «норманнская проблема» становится неотъемлемой составной частью идеологической кампании по поиску «безродных космополи-тов»29. Именно в послевоенное время критика норманистской школы доводилась до абсурда. Это явление было сугубо политическим и затрагивало советскую историческую науку в контексте борьбы с космополитизмом. «Маховик» раскрученной идеологической кампании коснулся и В.В. Мавродина. Так, он во время обсуждения книги о древнерусском государстве был обвинен в норма-низме30. Ввиду нависшей угрозы дальнейших репрессий со стороны властных структур В. В. Мавродин вынужден был пойти на компромисс с самим собой. В публичной лекции, прочитанной в 1949 г., В.В. Мавродин высказал по отношению к Н.Л. Рубинштейну следующее: «Тем более опасной и вредной является та беспристрастность, тот профессорский объективизм, с которым Н.Л. Рубинштейн характеризует родоначальника русского норманизма ...»31. На этот факт обратил еще внимание А.Ю. Дворниченко32.

Из приведенного ниже письма 1 (см. приложение) позиция ленинградского ученого относительно норманнской проблемы звучит совершенно четко и недвусмысленно. Учитывая огромную порядочность и благородство мавродин-ского характера, можем предположить, что пошел он на такой компромисс не

ИСТОРИЯ 2005. № 7

ради себя, и не только с целью обезопасить собственную семью. Цель преследовалась, действительно, великая, спасти, по возможности, свое любимое детище - спасенный во время войны и обновленный после нее исторический факультет ЛГУ, который он возглавлял в столь тяжелые времена. Видимо, В.В. Мавродин пытался, если не отвести, то хотя бы смягчить удар. Не думаем, что ученый поступал так только ввиду своего официального положения, мотивация его действий должна была носить благородный характер. И поэтому немного упрощенно звучит объяснение этому со стороны А.Ю. Дворниченко: «... понимаешь, что ничего он поделать тут не мог ... Таково было время»33.

Н.Л. Рубинштейн как интеллигентный человек с тонко развитой интуицией прекрасно понимал мотивацию действий В.В. Мавродина. История их взаимоотношений и дружбы - яркий образец того, что на сильные чувства не могут повлиять непредсказуемые превратности судьбы, насколько тяжелы бы они не были. От искренних и глубоко прочувствованных строчек писем веет согревающей душу теплотой и неиссякаемым оптимизмом.

Ниже приводим фрагменты писем, иллюстрирующие данную статью. Письма пронумерованы в соответствии с вероятной (насколько это можно восстановить по ходу событий тех лет) хронологией. Письма приводятся почти целиком, опущены незначительные фрагменты, не относящиеся к исследуемой теме. Ввиду ограничения объема публикации эпистолярий публикуется без комментариев. Необходимо уточнить: весь комплекс эпистолярия

В.В. Мавродина, хранящийся в фонде Н.Л. Рубинштейна, является рукописным. Ни на одном из писем нет четкой конкретной даты.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 НИОР РГБ. Ф. 521. К. 26. Д. 23. Мавродин В.В. Письма к Рубинштейну Н.Л. 1946 -

1951 гг. Присоединен: печатный оттиск с дарственной надписью В.В. Мавродина -Н.Л. Рубинштейну На 17 Лл. Л. 13. - Следует уточнить дату данной единицы хранения. На л. 6. который является конвертом, на штемпеле указано число - 1 января 1961 г.; также в одном из писем В.В. Мавродин пишет: «Желаю Вам здоровья, бодрости и успехов в Новом 1961 году» (л. 7-7(об.), 8). Кроме того, на печатном оттиске 90 т. Известий Всесоюзного Географического Общества имеется дата - 1958 г., то есть -это никак не 1951 г. Очевидно, архивными работниками допущена ошибка при составлении описи.

2 Дворниченко А.Ю. Владимир Васильевич Мавродин. Страницы жизни и творчества. Спб., 2001. С. 20.

3 Дмитриев С.С. К истории советской исторической науки. Историк Н.Л. Рубинштейн (1897 - 1963) // Учен. зап. Горьк. ун-та. Сер. историко-филологическая. Вып. 79. Т. 1. Горький, 1964. С. 457.

4 Со слов сына В.В. Мавродина - Валентина Владимировича Мавродина становится известным, что его отец всегда хорошо отзывался о московском коллеге.

5 Н.Л. Рубинштейн умер 26. 01. 1963 г. Имеется сохранившееся письмо датированное началом 1961 г., то есть как минимум до 1961 г. между учеными поддерживалась переписка.

2QQ5. № 7 ИСТОРИЯ

6 НИОР РГБ. Ф. 521. К. 26. Д. 23. Л. 12 (об.).

7 Рубинштейн Н.Л. Путанная книга по истории Киевской Руси (Мавродин В.В., проф. «Образование древнерусского государства». Издательство Ленинградского Государственного ордена Ленина университета. 1945.431 стр.) // Вопросы истории. 1946. № 8-9. С. 109-114.

8 Мавродин В.В. Образование древнерусского государства. Л., 1945.

9 Анализа этой рецензии касаемся также в статье: Юсова Н.М. Генеза концепту «давньоруська народність» у радянській історичній науці // Український історичний журнал. 2001. № 6. С. 72.

10 НИОР РГБ. Ф. 521. К. 26. Д. 23. Л. 10.

11 Советская историография Киевской Руси. Л., 1978. С. 137.

12 НИОР РГБ. Ф. 521. К. 26. Д. 23. Л. 10.

13 Там же. Л. 13.

14 СПбФА РАН. Ф. 133. Оп. 3. Д. 5. Личное дело. Мавродин В.В. 21 / ІІ. 1938. - 31 / ІІІ. 1938. На 7 л. Л.5(об).

15 Мавродин В.В. Образование русского национального государства. М.; Л., 1939; Он же. Образование русского национального государства М., 1941. 207 с.; Он же. Очерки истории Левобережной Украины. (С древнейших времен до второй половины XIV века). Л., 1940; Он же. Очерки истории Левобережной Украины. (С древнейших времен до второй половины XIV века). Науч. изд. Спб, 2002.

16 Более подробно об аспекте постановки проблемы «древнерусской народности»

В.В. Мавродиным в монографии 1945 г. См.: Юсова Н.Ю. «Проблема давньоруської народності» в праці В.В. Мавродіна «Образование Древнерусского государства» 11945 р.) // ЯиШешса. Т. І. Киев, 2002. С. 152-163.

17 Покровский С.А. Новый труд об образовании Древнерусского государства // Сов. гос-во и право. 1946. № 5-6. С. 89-93; Он же. О начале Руського государства // Вестн. древней истории. 1946. № 4. С. 101-109; Базидевич К.В. Из истории образования древнерусского государства // Большевик. 1947. № 5. С. 51-56.

18 НИОР РГБ. Ф. 521. К. 27. Д. 9. Тихомиров М.Н. Письма к Рубинштейну Н.Л. 1942. На 11 л.

19 Там же. К. 26. Д. 39. Романов Б.А. письма к Рубинштейну Н.Л. 1941 - 1951 гг. На

37 л.

20 Там же. К. 27. Д. 9. Л. 1.

21 Дворниченко А.Ю. Указ. соч. С. 22.

22 НИОР РГБ. Ф. 521. К. 26. Д. 23. Л. 10 (об.). Более подробно см.: приложение. Письмо 1.

23 Более подробно см.: приложение. Письмо 2.

24 НИОР РГБ. Ф. 521. К. 26. Д. 23. Л.17-17 (об.).

25 Рубинштейн Н.Л. История СССР до конца XVIII. // БСЭ. Том СССР. М., 1947. Стб.287-470.

26 Можем косвенно датировать письмо на основании фразы В.В. Мавродина, высказанной им в конце изложения: «У меня сентябрь, октябрь и начало ноября очень тяжелые. Еле успеваю следить за литературой. О творческой работе нечего и думать. Надо ждать лучших дней». Более подробно см. приложение. Письмо 3.

27 Вопросы истории. 1946. № 8-9. С. 160 (форзац).

28 НИОР РГБ. Ф.521. К.1. Ед. хр.11. Рубинштейн Н.Л. Документы, связанные с осово-бождением от работы в МГУ и переводом в Московский Государственный Библио-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

течный институт. 1949 г. 9 л.; Там же. Ед. хр.12. Рубинштейн Н.Л. Материалы, связанные с обвинением в «низкопоклонстве»перед Западом. 1948-1949 гг. 38 л.;

Дмитриев С.С. К истории советской исторической науки. Историк Н.Л. Рубинштейн (1897-1963) // Ученые записки Горьковского госуниверситета. Серия историкофилологическая. Вып. 79. Т. 1. Горький, 1964. С. 467-468.

29 Авдусин Д. А. Современный антинорманизм // Вопросы истории. 1988. № 7. С. 2334.

30 Дворниченко А.Ю. Владимир Васильевич Мавродин ... С. 27.

31 Мавродин В.В. Борьба с норманизмом в русской исторической науке. Стенограмма публичной лекции. Л., 1949. С. 7.

32 Дворниченко А. Ю. Владимир Васильевич Мавродин . С. 27.

33 Там же.

Приложение

Письмо 1

Дорогой Николай Леонидович!

Я очень благодарен Вам за дружеское хорошее письмо и очень рад этому, что моя книга попала к Вам на рецензию, ибо уверен в Вашей строгой объективности, которая послужит на пользу науке и мне.

Вопросов спорных, конечно, много. Но я полагаю, что вряд ли книга выиграла, если бы еще постояла, как хорошее вино. Мысли, положенные в ней не результат одного только «саратовского сиденья», а многих предыдущих лет. Пройдет еще год, два, три и я, конечно, буду, надо полагать, эволюционировать. Будет эволюционировать и моя книжка, мои взгляды.

Когда же остановиться?

Вот почему я решил ее опубликовать.

Я бы только очень хотел, чтобы мои московские товарищи различали точку зрения от ошибки.

Очень давно, когда еще печаталось мое «Образование русского национального государства» (1938 год) блаженной памяти (убит на фронте) редактор Соцэкгиза Захар Гауфштейн говорил мне: «Ты, пожалуйста, не умничай. Если что-нибудь (это произносилось весьма многозначительно. - В. М.) скажет Греков - это будет точка зрения, а если ты, это будет ошибка».

В своей книге я не хотел бы пойти по стопам тех, кто вместе с водой выплескивает из купели ребенка. Не хотел бы повторять Грекова и Юшкова и, как мне кажется, это мне удалось.

Борьбу с норманизмом я усматриваю не в том, чтобы отрицать наличие норманнов на Руси и объявлять все сказкой, а в том, чтобы показать их истинную роль. А то уподобишься тому американскому доктору, который первый раз попав в зоопарк и увидев верблюда, даже на него не смотрел - и изрек «нет такого животного».

В отношении протославян, палеоевропейцев и т. п. я должен заметить следующее.

Я полагаю, что могу назвать палеоевропейцами древнейшие племена неолита Европы. Из современного европейского населения в их состав, например, не войдут татары, венгры, калмыки и т. п.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Они (палеоевропейцы) адекватны палеоазиатам Сибири. Процесс их эволюции идет в разном направлении. Прежде всего идет выделение финно-угорских языков, а с индоевропейских языков складываются языки греческий, кельтские и т. п. Где-то в срединном районе начинается формирование славянских языков. Это уже протославяне. В состав их включаются одни этнические компоненты, выключаются другие. В книге своей поэтому я позволяю себе говорить о разных этапах, стадиях формирования славянства.

Но довольно о ней. .

НИОР РГБ. Ф. 521. К. 26. Ед. хр. 23. Мавродин В.В. Письма к Рубинштейну Н. Л. 1946 -1951 гг. Присоединен: печатный оттиск с дарственной надписью В. В. Мавродина -Рубинштейну Н.Н. На 17 л. Л. 13-14 (об.).

Письмо 2

Дорогой Николай Леонидович!

Очень рад был Вашему письму и очень благодарен за томик «Ученых записок».

С удовольствием прочел Вашу статью .

Давно пора поставить вопрос о генезисе капитализма и ближайшем издании «ПВЛ И. П. Еремина» .

Я сейчас готовлю доклад, вынесенный на научную сессию. Тема «Основные этапы истории русского государства до XVI в.» На очереди история морских народов в Др.[евней] Руси, о чем Вы, быть может, прочли в заметке В. И. Самойловича в «В. [опросах] ист. [ории]».

И в дальнейшей перспективе - окончание Левобережной Украины (до XVI в.).

Дорогой Николай Леонидович!

Я очень благодарен Вам за чуткость и искренность. Грешным делом я сам подумал, что рецензию здорово «подправили». Вы не могли написать так. слабо при такой «шапке» смертоубийственности. И даже если бы мне было написано Вашей рукой, я бы не обиделся, а только пожалел бы, что не мог поговорить с Вами, т. к. в результате беседы все выглядело бы иначе и обо многом мы бы договорились. Я слишком высоко ценю Вас для того, что бы ошибаться.

Поежился, покрутил головой, поогорчался, удивился бы несколько стилю и некоторой гиперболичности и тенденциозности. Но не стал бы обижаться. Узнав же, что Вас основательно исказили я тем более рад. Я знаю, что многое в книге недодумано, сыро, может быть и ошибочно. И над многим следует поработать. Все это я учту и за всякую помощь Вам благодарен. А кто же этот услужливый редактор? Ежели он выполняет определенное задание, то пусть все же будет столяром, а не плотником.

Простите, Николай Леонидович, дорогой, за внешний вид письма. Лежу в постели, т. к. повредил себе ребро. Вы не собираетесь в Ленинград ?

Еще раз благодарю Вас за доброе пожелание.

Желаю всего наилучшего. [подпись В. Мавродина].

НИОР РГБ. Ф. 521. К. 26. Ед. хр .23. Мавродин В.В. Письма к Рубинштейну Н. Л. 1946 -1951 гг. Присоединен: печатный оттиск с дарственной надписью В. В. Мавродина -Рубинштейну Н. Н. На 17 л. Л. 10-10 (об.).

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Письмо 3

Дорогой Николай Леонидович !

Очень благодарен Вам за сборник. Он заслуживает внимания и несомненно представляет большой интерес.

Работу над рецензией на БСЭ наша кафедра закончила и через П[...] мы направили ее Ивану Андреевичу Кудрявцеву.

Дорогой Николай Леонидович! Искренне сожалею, но она получилась неблагоприятной для Вас. Вашу часть раздела «Истории» рецензировали Ив. Ив. Смирнов,

С. Н. Валк, Д. И. Патрикеев, Н. А. Павлицкая, С. Л. Пештич, М. И. Артамонов и др. Отметив ряд недостатков в Вашем разделе, кафедра в результативной части пришла к выводу о необходимости коренной перестройки и переработки раздела и разошлась с Вами в определении ряда моментов отечественной истории.

Избавив рецензию от крайностей и резкости. я не мог, конечно, изменить дух ее и вот в таком виде, к великому для меня сожалению (мне хотелось бы, чтобы она Вас порадовала, а не огорчила), она и была направлена в редакцию журнала «Вопросы истории».

Мое мнение по поводу издания этой части БСЭ в качестве отдельной книги положительное. Надо убрать все неполадки, неточности, вообще все, что может вызвать нарекания и издать отдельной книгой.

У нас идет подготовка очередной научной сессии. Трудимся. У меня сентябрь, октябрь и начало ноября очень тяжелые, напряженные. Еле успеваю следить за литературой. О творческой работе нечего и думать. Надо ждать лучших дней.

Быть может завтра вылечу в Москву. Вызывает Топчиев (зам мин.[истра]. У меня нет Вашего домашнего телефона.

НИОР РГБ. Ф. 521. К. 26. Ед. хр. 23. Мавродин В.В. Письма к Рубинштейну Н. Л. 1946 -1951 гг. Присоединен: печатный оттиск с дарственной надписью В. В. Мавродина -Рубинштейну Н. Н. На 17 л. Л. 17-17 (об.).

Поступила в редакцию 08.08.04

N.L. Usova

The Letters of V.V. Mavrodin and N.L. Rubinstein: the Reconstruction of Facts on the Occasion of the Review of 1946

The article deals with the problem of friendly and scientific relations between two historians V.V. Mavrodin and N.L. Rubinstein. The author pays much attention to the reasons of the negative review written by N.L. Rubinstein on the book of V.V. Mavrodin “The Formation of the Old Russian State”.

Юсова Наталья Николаевна

Институт истории Украины НАН Украины

01001, Украина, г. Киев, ул. Грушевского, 4.

E-mail:[email protected]

2005. № 7 ИСТОРИЯ

УДК 947.05

К.М. Камалов

МЕСТО И РОЛЬ ВЕЧА В ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ ДРЕВНЕЙ РУСИ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ XVIII - НАЧАЛА Х1Х ВЕКА

Рассматривается изучение отечественными историками XVIII - начала XIX в. проблемы роли и места веча в политической системе Древней Руси.

Ключевые слова: отечественная историография, XVIII - начало XIX в., вече, Древняя Русь, князья, власть, самодержавие, монархическое правление, демократическое правление, наследственная власть, избрание князя, князь и вече

Историография этого вопроса своими истоками восходит к XVIII в., когда доминировала самодержавная концепция истории России, представляющая княжескую власть основной побудительной силой исторических событий. Так,

В. Н. Татищев считал власть князей в Древней Руси неограниченной и самовластной1 . По его мнению, «наследие престола шло порядком первородства или по определению государя», а в удельное время и при помощи силы2. В.Н. Татищев отбрасывал всякую возможность участия народа в выборе князя, делая исключение разве что для случаев пресечения правящей династии3.

Противоречивую позицию в этом вопросе занял И. Н. Болтин. С его точки зрения, «все государства началися правлением монархическим или самодержавным, которое есть естественнейшее и удобнейшее из всех других правлений ...»4 Однако и «прежде Рюрика, при Рюрике и после Рюрика, до нашествия татарского, народ русской был вольной. Власть великих князей была умеренна или растворена властью вельмож и народа»5. Он доказывает свою точку зрения на примере киевских событий, связанных с борьбой между Изяславом Мстиславичем и Юрием Долгоруким. Когда киевляне в ответ на просьбу Изя-слава о помощи в войне с Ольговичами собрали вече, один «муж простой» предложил, прежде чем выступить по просьбе князя в поход, расправиться с Игорем. Народ согласился с этим гражданином, «хотя то и противно было воле великокняжеской». Увещевания князя Владимира, митрополита и тысяцкого «не сильны были удержати народ от исполнения предложенного тем единым гражданином. Таких мест в летописях много находится, которые неоспоримо доказывают, что великие князья власть имели не деспотическую; что народ имел соучастие с вельможами в правлении, и мог на сеймах своих определять многое; что определения народа были важны и сильны, и что в общенародных собраниях всякой гражданин имел подавать свой голос и проч.»6.

По мнению К.А. Соловьева, «Болтин выступил с оригинальной концепцией происхождения власти, согласно которой: «все государства начались правлением монархическим или самодержавным, которое есть удобнейшее из

ИСТОРИЯ 2005. № 7

всех других правлений.». Вектор развития государственной власти, таким образом, направлен на деградацию - последовательное ухудшение идеального правления и выработку, через «потрясения», новых государственных схем. Общая схема такова: ограниченная («вельможами и народом») власть князей до Рюрика; утверждение Рюриком самодержавия.; ограниченное «боярами и народом» монархическое правление от Игоря до начала разделения русских земель между потомками Ярослава Мудрого» и т.д.7

Построения И.Н. Болтина подвергнул критике М.М. Щербатов, в частности, за то, что он «предполагал народу вредное право» избирать князей. Такой вариант событий, по мнению М.М. Щербатова, был возможен лишь в случае пресечения правящей династии8. Власть древнерусских князей была неограниченной, все преимущества шли не от народа, а от государя9.

Сторонниками точки зрения о неограниченной власти древнерусских князей являлись и другие историки рассматриваемого времени. Например, А.Л. Шлецер вслед за Г.З. Байером и Г.Ф. Миллером10 не только находил в Древней Руси правление самодержавное, но и писал о пучине «монархического деспотизма», поглотившей (окончательно - со времени Ярослава Мудрого) поместную систему, введенную Рюриком11.

Ф.А. Эмин рисовал Кия и его потомков, вплоть до Аскольда, самовластными государями12, «основателя русского государства» Рюрика, Олега, Игоря и ряд других древнерусских князей изображал самодержавными государями13. Впоследствии, когда Русская земля разделилась на многие княжества, князья враждовали друг с другом, поскольку «каждый из них желал самодержавст-ва»14 Князья занимали престол по завещанию15, наследству16, добровольно уступали17, захватывали силою18. Вместе с тем Ф.А. Эмин полагал, что «престольные права, в оныя времена в России едва были сходны с нынешними: ибо в то время обыкновенно тот имел власть владеть государством, кто мог силою оным завладеть; а трон всегда тому принадлежал князю, кто мог силою взойти на оный. Наследство в оныя времена было презренно; а славен был тот, кто мог

19 тт и

то сделать, чего ему хотелось» . Не случайно, например, те же киевляне, по словам историка, «того за государя признавать» привыкли, «кто с великим войском для овладения их городом к ним прибывал.»20.

Естественно, что, с точки зрения Ф.А. Эмина, все преимущества в управлении в Древней Руси исходили от князя: «. Ничего в древние времена без воли государей ни зделать, ни написать было не можно»21. Иной ситуация была в Новгороде. Новгородцы не привыкли «к самодержавному правлению»22, и «в то время, когда ими повелевали князья русские, всегда большую часть древней своей воли сохраняли»23. И хотя «их республиканское правление многими князьями бывало опровержено, однако они умели утраченную вольность из-под самых вырывать развалин, и на прежнюю возстанавливать степень»24.

Линию И.Н. Болтина на характер государственного строя Древней Руси развивали И.П. Елагин и А. Щекатов. Как и И.Н. Болтин, И.П. Елагин находил на Руси ту же феодальную иерархию, что и в Германии. Так, ведя речь об Игоре, на основе анализа договора с Византией, писал, что «Великий князь Игорь

2005. № 7 ИСТОРИЯ

был не самодержцем, но главный из князей русских, без которых, как и без бояр, ни войны начать, ни мира заключить не мог»25.

А. Щекатов почти дословно повторял основные выводы И.Н. Болтина. Вслед за своим предшественником он заявлял, что «издревле Российский народ был под правлением единодержавным», и вел речь о славянских князьях еще до Гостомысла26. Вместе с тем «правление и власть Российских государей» не были деспотическими и тиранскими27. «Сие доказывают российские летописи, а тем и является, что народ имел соучастие с вельможами в правлении и мог на сеймах своих определять многое, что определения народа были важны и силь-ны»28. В другом месте он писал: «Прежде Рурика, при нем и после его, до нашествия татарского народ славено-русский был вольный. Власть великих и удельных князей была умерена, или срастворена властию вельмож и народа». Несмотря на это, «дворянство и народ российской всегда предпочитали иметь над собою монарха», так как на опыте узнали, «что единоначалие в обширном государстве предпочтительнее всякого другого правительства», особенно ари-стократии29. Видя преимущества монархии, «россияне» «потому вручая власть над собою единому, давали ему и право управлять собой по благоизобретению своему, лишь бы то было по законам и в правду, и не нарушало благосостояния внутреннего, в чем он и обещается торжественно.»30.

Линию М.М. Щербатова на взаимоотношения князя и веча в Древней Руси развивал Г.П. Успенский. Возводя вечевые собрания к глубокой древности, он считал, что переломный момент в их истории наступил с утверждением самодержавия Рюрика и Олега. И хотя «вечей. не уничтожили совершенно, но и собираться на оныя дозволяли только в самых чрезвычайных обстоятельствах». Со временем «мало по малу бывшия вечи пришли в забвение, кроме только Новгородской и Псковской»31. Под сильным влиянием работ М. М. Щербатова писался и труд И. Нехачина32.

Точку зрения о демократическом правлении в Древней Руси в рассматриваемое время наиболее последовательно развивал и отстаивал А.Н.Радищев. Исторический процесс представлялся ему в виде круговорота борьбы народной вольности с деспотизмом и самовластием монархов. Следуя такой исходной посылке, А.Н. Радищев утверждал, что в древности существовало «народное правление», подавленное впоследствии самодержавием. Он отмечал большое значение вечевых собраний, на которых «основывалась наипаче власть народа»33. Знакомство с летописями убеждало его в том, что в Новгороде было народное правление, где «народ в собрании своем на вече был истинный госу-дарь»34. Но вечевые собрания, по мнению А.Н.Радищева, не являлись сугубо новгородской спецификой. В самом Киеве великий князь избирался и его власть не являлась наследственной35. Выступая против положения о наследственной княжеской власти в Древней Руси, А.Н. Радищев утверждал, что князь выбирался вельможами, митрополитом и народом36.

Близок к И. Н. Болтину по своим воззрениям был Н.М. Карамзин, который в «Истории государства Российского» подвел итог всему предшествующему развитию отечественной историографии и одновременно открыл новый

ИСТОРИЯ 2005. № 7

этап изучения истории России. Проводя традиционную для историографии

XVIII в. мысль о самодержавии как определяющем факторе русской истории, Н.М. Карамзин писал: «...отечество наше, слабое, разделенное на малые области до 862 года... обязано величием своим счастливому введению монархической власти»37. Первые Рюриковичи «силою единодержавия в целой России повелевали народу»38. Такое положение дел сохранялось до XI в., до разделения государства и ослабления князей. Правление стало соединять «в себе выгоды и злоупотребления двух, один другому противных государственных уставов: самовластия и вольности»39. Народ, увидев княжескую слабость, «захотел быть сильным, стеснял пределы княжеской власти или противился ее действию». «Пользуясь свободою веча», граждане столицы «нередко останавливали государя в делах важнейших: предлагали ему советы, требования; иногда решали собственную судьбу его как вышние законодатели»40. По мнению историографа, веча «были древним обыкновением в городах Российских». Они «доказывали участие граждан в правлении и могли давать им смелость, неизвестную в державах строгого, неограниченного единовластия». Впрочем, это ему не помешало утверждать, что «вся земля Русская была, так сказать, законною соб-ственностию великих князей: они могли, кому хотели, раздавать города и во-лости»41. Наибольшей вольностью, по мнению ученого, пользовалось в Древней Руси вече Новгородское, «ибо присвоило себе не только законодательную, но и высшую исполнительную власть. »42.

Противоречивость, неустойчивость взглядов по вопросу о характере княжеской власти и ее взаимоотношениях с вечем, характерные для историков XVIII-начала XIX в. свойственны и построениям Н.М. Карамзина43. Например, в 1-м томе своей истории, участие народа в правлении он выводил фактически со времен Рюрика, а впоследствии связал ослабление княжеской власти с процессом раздробленности государства44. Таким образом, по Н.М. Карамзину «самовластие государя утверждается только могуществом государства, а в малых областях редко находим монархов неограниченных»45. Несмотря на это, он отмечал, что в условиях отсутствия в те времена твердых законов «князья и подданные. часто действовали по внушению страстей; сила казалась справедливостью; иногда государь, могущественный усердием и мечами дружины, угнетал народ; иногда народ презирал волю государя слабого». Тем самым фактически действие механизма властных отношений на Руси сводилось к личности конкретного князя46.

Таким образом, в историографии XVШ-начала XIX в. доминировал «монархический взгляд на проблему, согласно которому все преимущества в Древней Руси исходили от князя, и только в Новгороде сложилось республиканское вечевое устройство (В.Н. Татищев, М.М. Щербатов, Г.З. Байер, Г.Ф. Миллер, А.Л. Шлецер, Ф.А. Эмин, Г.П. Успенский, И. Нехачин). Но уже в то время появляется и иной подход к проблеме, представленный в работах И.Н. Болтина, который писал о соучастии народа в управлении. Последней точки зрения придерживались И.П. Елагин и А. Щекатов. Эту же традицию развивал в своих работах Н.М. Карамзин. Точку зрения о демократическом правлении в Древней Руси в рассматриваемое время наиболее последовательно проводил и отстаивал А.Н.Радищев.

2QQ5. № 7 ИСТОРИЯ

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Татищев В. Н. История Российская. М.; Л., 1963. Т.1. С.363, 366.

2 Там же. С. 366.

3 Там же. С. 260.

4 Болтин И.Н. Критические примечания на первый и второй тома «Истории» князя Щербатова: В 2 т. СПб., 1793. Т. 1. С. 3.

5 Болтин И.Н. Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка: В 2 т. СПб., 1788. Т. 2. С. 472.

6 Там же. С. 474.

7 Соловьев К. А. Потестарные отношения в древней и средневековой Руси IX- первой половины XV в. Историографические очерки. М., 1998. С. 13-14.

8 Щербатов М.М. Примечания на ответ господина генерал-майора Болтина, на письмо князя Щербатова. М., 1792. С. 154-155.

9 Там же. С. 377.

10 Байер Г.З. Сочинение о варягах / Пер. с лат. К. Кондратовича. СПб., 1767. С. 10; Он же. Г еография Российская и соседственных с Россиею областей около 947 г.: Пер. с лат. К. Кондратовича. СПб., 1767. С. 41-69; Миллер Г.Ф. Происхождение народа и имени российского. СПб., 1749. С. 20 и др. - Подр. см.: Пузанов В.В. Княжеская власть и государственное устройство в Древней Руси в русской историографии XVIII-

XIX вв. // Актуальные проблемы истории дореволюционной России / Отв. ред. И.Я. Фроянов, С.Г. Кащенко. СПб., 1992. С. 34-38; Он же. К вопросу о княжеской власти и государственном устройстве в Древней Руси в отечественной историографии // Древняя Русь: новые исследования / Под ред. И.В. Дубова, И.Я. Фроянова. СПб., 1995.

1В1ып. 2. С. 204-208.

11 Шлецер А. Л. Нестор: Русские летописи на древлесловенском языке, сличенные, переведенные и объясненные Августом Лудовиком Шлецером: Пер. с нем. Дм. Языкова. СПб., 1809. Ч. 2. С. 7-8.

12 Эмин Ф.А. Российская история жизни всех от самого начала России государей: В 3 т. - СПб., 1767. Т. 1. С. 42-45, 86 и др.

13Там же. Т. 1. С. 71, 80, 95, 136, 261, 407; 1768. Т. 2. С. 15, 49-50, 265 и др.

14 Там же. Т. 2. С. 44, 364; ср.: Т. 3. С. 453.

15 Там же.

16 Там же. Т. 1. С. 95; Т. 2. С. 265, 362-363, 380, 502; Т.3. С. 32.

17 Там же. Т. 2. С. 102-103, 311.

18 Там же. Т. 1. С. 105, 257-261;Т. 2. С. 421 и др.

19 Там же. Т. 3. С. 31-32.

20 Там же. Т. 3. С. 38.

21 Там же. Т. 1. С. XXXVI.

22 Там же. Т. 2. С. 12-13.

23 Там же. Т. 2. С. 11.

24 Там же. Т.3. С. 219-220.

25 Елагин И.П. Опыт повествования о России. М., 1803. Кн. 1-3. С. 230.

26 Щекатов А. Картина России, изображающая историю и географию, хронологически, генеалогически и статистически с включением обозрения по духовной, военной и гра-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

жданской ее частям как в первобытном ее состоянии, так и в царствование государя императора Александра I: В 2 ч. М., 1807. Ч. 1. С. 258

27 Там же. С. 264.

28 Там же. С. 266.

29 Там же. С. 266.

30 Там же. С. 268.

31 Успенский Г.П. Опыт повествования о древностях русских: В 2 ч. Харьков,

1812. Ч. 2. С. 179-180. См. также: Он же. О состоянии военных сил в России до времен Г осударя императора Петра Великаго // Речи, произнесенные в торжественном собрании императорского харьковского университета, бывшем 30 июня 1809 года. Харьков, 1809. С. 16-17.

32 Нехачин И. Новое ядро Российской истории от самой древности россиян и до дней благополучно ныне царствующего императора Александра I, на пять периодов разделенное: В 3 ч. 2-е изд., испр. и доп. М., 1809. Ч. 1. С. 183, 268-269 и др.

33 Радищев А.Н. Полн. собр. соч.: В 3 т. М.; Л., 1952. Т.3. С.34.

34 Радищев А.Н. Избранное. М., 1959. С.99.

35 Радищев А.Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1941. Т.2. С.145.

36 Радищев А. Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1938. Т.1. С. 262.

37 Карамзин Н.М. История государства Российского: В 12 т. М., 1989. Т.1. С. 93.

38 Карамзин Н. М. История государства Российского. В 12 т. М., 1991. Т.2-3. С. 465.

39 Там же. С. 465 - 466.

40 Там же. С. 466.

41 Там же. Т. 1. С. 164.

42 Там же. Т.5-6. С. 284.

43 См.: Пузанов В.В. К вопросу о княжеской власти. С. 207-208.

44 См.: Там же. С. 207, примеч. 25.

45 Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 2-3. С. 465-466.

46 См.: Пузанов В.В. К вопросу о княжеской власти. С. 207.

Поступила в редакцию 12.11.04

K. M. Camalov

The Role of Veche in Ancient Rus’ Political System in Russian Historiography since the 18th century to the beginning of the 20th century

The article is devoted to the study of the problem connected with the role of veche in Ancient Rus’ political system by Russian historians (18 - the beginning of the 20).

Камалов Камаллутдин Магамедович Удмуртский государственный университет 426034, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 4)

E-mail: [email protected]

2005. № 7 ИСТОРИЯ

УДК 902(091)(470.5)(045)

Т. И. Оконникова

ЭВОЛЮЦИЯ ТИПОВ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В ПРИКАМСКОЙ АРХЕОЛОГИИ В 1920-е ГОДЫ

Анализируются публикации по археологии Прикамья 1920-х гг. Выявляются методологические установки и методические предпочтения авторов в реализации археологических исследований.

Ключевые слова: исследовательские традиции в археологии, «вещеведение», этнологическая парадигма, «культурархеология», стадиальная концепция.

Археологические изыскания в Прикамье в 1920-е гг. осуществлялись как местными, так и столичными исследователями. В первой половине 1920-х гг. они проводились, главным образом, членами региональных научных обществ1. Центрами археологических исследований также являлись Пермский (А.В. Шмидт)2 и Казанский университеты (В. Ф. Смолин).

С середины 1920-х гг. археологическое прошлое Прикамья вовлекается в сферу исследовательского интереса столичных научных учреждений. В регионе работали экспедиция Антропологического института при Московском университете под руководством Б.С. Жукова (в бассейнах рр. Вятки и Ветлуги), экспедиция Музея антропологии и этнографии АН под руководством А.В. Шмидта (на Верхней Каме и бассейне р. Белой), экспедиция во главе с ученым секретарем археологического подотдела Главнауки С. Г. Матвеевым и аспирантом отделения археологии и искусствознания Российской ассоциации научноисследовательских институтов общественных наук (РАНИОН) А.П. Смирновым (в бассейне р. Чепцы)3.

Настоящая статья посвящена анализу публикаций по прикамской археологии 1920-х гг. в целях выявления методологических установок и методических предпочтений их авторов в реализации археологических исследований, определявших их принадлежность к определенной исследовательской традиции.

Изучение характера публикаций местных археологов позволяет выявить три основных направления их деятельности.

Одно из них, свойственное для краеведов - членов научных обществ, связано с выявлением, описанием и систематизацией памятников в рамках административно-территориальных границ республик и областей4. Полевые исследования краеведов ограничивались разведочной деятельностью и представляли собой осмотр местностей, о которых существовали какие-либо предания или сведения о найденных там древних вещах, сбор с поверхности, изучение разрезов, сбор легенд и преданий. Проведение самостоятельных раскопок было невозможным: для осуществления стационарных исследований нужно было

ИСТОРИЯ 2005. № 7

иметь «открытый лист», выдаваемый Отделом по делам музеев Главного управления Академического центра Наркомпроса СССР лишь квалифицированным специалистам5.

Второе направление, для которого характерна «вещеведческая» направленность, проявляет себя в работах казанских археологов В.Ф. Смолина, Али Рахима6. Оно выражалось в посвящении публикаций тщательному описанию отдельных категорий древностей или единичных вещей.

Третье направление состояло в реализации основных задач этнологической парадигмы в археологии, предполагающей изучение памятника, его датировку, соотнесение с каким-либо народом, и выявлении связи с более ранними или, напротив, поздними культурами7. Этому посвящены работы членов КИСКа при Пермском университете П. С. Богословского, П. Попова8. В более существенных по объему работах ставились задачи выявить локальнохронологические группы памятников, идентифицировать их с древними народами и проследить связь последних с современными этносами9. Основными методами в решении этих проблем являлись привлечение археологических аналогий и этнографических параллелей.

Более пристального внимания в рамках рассмотрения прикамской археологии в начале 1920-х гг. заслуживает деятельность А.В. Шмидта. Основной круг вопросов, занимавший исследователя в период научной деятельности в Пермском университете, вращался вокруг связей древнего населения Прикамья с отдаленными регионами - Египтом, Средней Азией, Индией, античным миром, арабскими культурами. Широкая эрудиция ученого, прекрасное владение фактическим материалом, как археологическим, так и данными письменных источников и этнографии, позволили А.В. Шмидту установить факт наличия устойчивых контактов прикамского населения с древними культурами Востока и предложить гипотезы о путях их осуществления10.

Характерной чертой работ А.В. Шмидта является тщательное изучение отдельных находок («Туйский всадник»)11 и категорий вещественного материала (изделия с изображениями в «зверином стиле»)12, что впоследствии было оценено как формализм13. Однако именно скрупулезное отношение к изучению источника позволило ученому вычленить культурно-хронологические комплексы вещей, за которыми прослеживаются реальные исторические этапы жизни древнего населения края.

А.В. Шмидт выделил важнейшие эпохи древней истории Верхнего и Среднего Прикамья и, основываясь на аналогиях украшений и монет, определил их абсолютную хронологию. Не пересматривавшийся позднее автором вариант периодизации камских древностей выглядит следующим образом: эпоха Левшинской стоянки - около 2000 г. до н.э.; культура Пижемского городища -700-200 гг. до н.э.; гляденовская культура (одновременная с пьяноборской в Нижнем Прикамье) - около 0-300 гг. н.э., харинская - около 300-500 гг. н.э. ломоватовская культура - около 500-800 гг. н.э. 14 В целом работы А.В. Шмидта выходят за пределы «вещеведческих» и тяготеют к этнологическим. Но будет более точным определить их как реализующие программу «культурархео-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

логии», предполагающей, по В.Ф. Генингу, выявление и описание локальных культурно-исторических комплексов, формирование представлений о культу-рогенезе, изучение культурных достижений древних обществ, направлений и характера их взаимодействия между собой 15

Новые для отечественной археологии социологические установки начинают проникать в прикамскую науку уже во второй половине 1920-х гг., еще до начала методологических дискуссий в центральных археологических учреждениях и призывов к внедрению в археологию стадиальной концепции16. Впервые в местной археологии марксистская терминология начинает звучать в публикациях С. Г. Матвеева, посвященных раскопкам северных удмуртских памятников - городища Сабанчикар17 и могильника Чемшай18. Автором используются такие понятия, как «экономический строй», «родовой строй», «формы

социальных отношений»19, «выводы социологического и экономического по-

20

рядка» .

Однако анализ работ С. Г. Матвеева показывает, что фактически изменения проявили себя лишь на уровне терминологии. В концептуальном плане, а также в отношении методов реконструкции отдельных сторон древней истории населения края, сдвигов не наблюдается. Так, понятие «экономический строй» в интерпретации С. Г. Матвеева в данной публикации не теряет своего смысла при замене его понятием «виды хозяйственной деятельности». Методы реконструкции видов хозяйственной деятельности, применяемые автором, те же, что и в исследованиях дореволюционных археологов. Это, в первую очередь, прямые реконструкции по орудиям труда, зернам злаковых, видам костей21. Недостаток источниковой базы автор компенсировал логическими соображениями: «Скотоводство и коневодство при наличии оседлого быта предполагают существование земледелия»22. Попытки реконструкции «политического и социального положения населения» и «форм социальных отношений» основывались на летописных сведениях и этнографических данных. Существование укрепленных поселений интерпретировалось как слабость государственной власти и необходимость для каждого городища защищаться самостоятельно23.

В целом обе работы С. Г. Матвеева представляют собой добротную источниковедческую публикацию материалов раскопок Сабанчикарского городища и могильника Чемшай. В первой работе представлены описание расположения памятника, схема осуществления раскопок, подробное описание вещевого материала, типология костяных наконечников стрел и классификация орнамента керамической посуды. Функциональное назначение вещей зачастую определялось с помощью этнографических данных, датировка - с привлечени-

24

ем аналогий .

Структура статьи, посвященной публикации материалов могильника Чемшай, в целом повторяет структуру первой. Специфика памятника определяет постановку вопросов несколько иного характера. В частности, автором на основе анализа инвентаря погребений были выделены женские и мужские комплексы вещей25.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Публикации С.Г. Матвеева носят ярко выраженный этнологический характер. Так, в качестве этнической интерпретации городища Сабанчикар автором предложен вывод о принадлежности его к «одному из финских племен, с древнейших времен обитавших на территории северо-востока европейской России»26. На основании полученных данных С. Г. Матвеев говорил о возможности выделять особую восточно-финскую культуру и выделил типичные ее характеристики в области хозяйства, религиозных верований и вещевого материала. Кроме того, на основании близости материала он пытался решить вопрос о связи памятников с более древними «костеносными» культурами и культурой Дьякова типа. Ученый также говорил о культурном влиянии на местные племена славянских, восточных и южных народов, что прослеживает-

27

ся в вещевом материале .

Статья А.П. Смирнова, представленная в том же сборнике и отражающая материалы раскопок Дондыкарского городища, практически полностью повторяет проблематику и структуру работ С. Г. Матвеева 28.

В полевой практике С.Г. Матвеева и А.П. Смирнова использовался траншейный метод. Новым явлением в методике раскопок поселений для прикамской археологии стала послойная фиксация остатков жилых соору-

29

жений .

С точки зрения совершенствования методов полевых исследований, примечательны работы экспедиции Антропологического института при Московском университете под руководством Б.С. Жукова (1925-1930 гг.). Московскими археологами Б.С. Жуковым, О.Н. Бадером, А.В. Збруевой, М.В. Талицким были предприняты разведочные лодочные обследования по рр. Ветлуге и Вятке, представлявшие собой сплошное порайонное изучение территорий в целях выявления всех типов памятников и систематизации их в культурно-хронологические группы. Археологические работы экспедиции носили комплексный характер - они сочетались с географическими, этнографическими, антропологическими30. Результаты исследований экспедиции в основном были опубликованы лишь во второй половине 1930-х - начале 1940-х гг.31 Тем не менее, учитывая, что работы проводились в 1920-е гг., отметим методические нововведения экспедиции. При стационарном изучении памятников наряду с траншейным методом применялся метод раскопки площадями32. Производилась тщательная фиксация содержания

33

культурного слоя по горизонтам .

Примечательным явлением в прикамской археологии конца 1920-х гг. стала статья аспиранта Государственной академии истории материальной культуры (ГАИМК) М.Г. Худякова34. Публикация посвящена изучению эволюции эполетообразных застежек камских финнов !-У вв. н.э., и в целом выполнена в формально-типологическом духе. В развитии эполетообразных застежек автор выделил 7 стадий, при этом, например, четвертую стадию он определил как кульминационный момент развития, пятую - как начало дегенерации, а седьмую - окончание дегенерации35.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Терминология, использованная автором при определении стадий, отражает типично эволюционистские понятия. В то же время исследователь подчеркивал, что анализ древних форм материальной культуры важен для постановки и решения палеоэтнологических задач36. И, действительно, в конце статьи изложил собственные соображения о генезисе камской культуры 1-У вв. н.э., о соотношении инокультурных влияний и местных традиций в ее форми-

37

ровании .

Таким образом, работа М. Г. Худякова всецело основана на методологических установках, господствовавших в дореволюционной археологии, и только одна фраза свидетельствует о новых тенденциях, появившихся в конце 1920-х гг. Во вводной части работы ученый указал: «...автор менее всего

склонен рассматривать свою работу, как вещеведческую, представляющую интерес сама по себе, а смотрит на нее лишь как на материал для изучения культуры камских могильников, т.е. для работы палеоэтнологов»38. По всей видимости, здесь уже проявляет себя тенденция официальной оценки публикаций описательного и типологического плана как недостаточно научных, и автор не хотел быть заподозренным в приверженности к «буржуазной» «вещеведче-ской» археологии.

В полной мере эта тенденция проявила себя уже в первой половине 1930х гг. Попытки реконструкции древней и средневековой истории региона на основе стадиальной концепции были осуществлены в обобщающих трудах А.П. Смирнова, А.В. Шмидта и М.Г. Худякова39. Анализ этих работ выходит за хронологические рамки настоящей статьи.

Подводя итог, отметим, что на протяжении 1920-х гг. в исследовательской деятельности археологов Прикамья (как местных, так и столичных) ведущие позиции сохраняли традиции, сложившиеся в дореволюционной науке («вещеведение», этнологические исследования). Изменения в основном произошли на уровне методики проведения полевых работ - ее совершенствование обеспечивалось участием в исследованиях археологов-профессионалов столичных научных учреждений. В конце 1920-х гг. в работах по археологии Прикамья становится заметной тенденция внедрения стадиальной концепции, основанной на марксистских социологических построениях.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 В их числе возникшие еще до революции «Общество археологии, истории и этнографии» (ОАИЭ) при Казанском университете (с 1878 г.), «Кружок по изучению Северного края» (КИСК) при Пермском университете (с 1916 г.), а также созданные в 1920-х гг. «Научное общество изучения Вотского края» (НОИВК) в Ижевске, «Научное общество татароведения» в Казани.

2 В период с 1918 по 1924 г. А.В.Шмидт работал в Пермском университете, с 1924 г. -в Музее антропологии и этнографии АН.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

3 Последняя работала в Удмуртии по приглашению общества «Боляк» и при участии его членов. Подробнее об этом см.: Куликов К.И. Первое научное общество «Боляк» («Соседство») и археологические исследования в Удмуртии в период его деятельности // Исследования по средневековой археологии лесной полосы Восточной Европы. Ижевск, 1991. С. 4-13.

4 Ившин И.Ф. Находки археологической экспедиции в 1926 г. в Глазовском уезде // Труды НОИВК. Ижевск, 1927. Вып. 3. С. 77-80; Остроумов И.Г. Сводка сведений о находке доисторических предметов в Приуралье и несколько выводов из нее // Пермский краеведческий сборник (ПКС) Пермь, 1926. С.12-16; Он же. Список географических пунктов, в которых найдены доисторические памятники и предметы // ПКС. Пермь. 1927. Вып. 2. С. 5-11; Стрельцов Ф.В. Археологические памятники и палеонтологические находки Вотской автономной области // Труды НОИВК. Ижевск, 1927. Вып. 3. С. 929-935; Он же. Археологические памятники и палеонтологические находки Вотской автономной области // Труды НОИВК. Ижевск, 1928. Вып. 5. С.73-79; Шабердин Д.В. Памятники старины Среднего Прикамья // Труды НОИВК. Ижевск, 1928. Вып. 5. С. 64-72.

5 См: Уголовный кодекс РСФСР. 1925. С.186.

6 Смолин В.Ф. Чаша с оленем из Болгар // Казанский музейный вестник. Казань, 1921. № 1-2; Рахим А. Татарские эпиграфические памятники XVI в. // Труды Общества Изучения Татарстана. Казань, 1930. Т. I. СЛ45-175.

7 См.: Лебедев Г.С. История отечественной археологии. 1700-1971. СПб., 1992.

8 Богословский П.С. Археологические заметки // ПКС. Пермь, 1924. Вып. 1. С. 89-90; Попов П. О городищах Осинского уезда // Там же. С. 91-92.

9 Башкиров А.С. Памятники булгаро-татарской культуры на Волге. Казань, 1928; Вараксина Л.И. Костеносные городища Камско-Вятского края: (по коллекциям Археологического музея Общества археологии, истории и этнографии) // Известия ОАИЭ при Казанском университете. Казань, 1929. Т.ХХХ1У. Вып.3-4. С.83-112; Калинин Н.Ф. Памятник пьяноборской культуры близ села Мордовские Каратаи // Известия ОАИЭ при Казанском университете. Казань. 1929.Т.ХХХ1У. Вып. 1-2. ^13-116; Остроумов И.Г. Сводка сведений.; Смолин В.Ф. Археологический очерк Татреспублики // Материалы по изучению Татарстана. Казань, 1925. Вып.2. С.5-70.

10 Шмидт А.В. Туйский всадник // Записки коллегии востоковедов АН СССР. 1925. Т.1. С. 410-435; Он же. Древний Восток и русский Север // Новый Восток. М., 1926. № 13-14. С. 343-350; Он же. К вопросу о происхождении пермского звериного стиля // Сборник Музея антропологии и этнографии (МАЭ). Л., 1927. Т.1У. С. 125-164.

11 Шмидт А.В. Туйский всадник. С. 410-435.

12 Шмидт А.В. К вопросу о происхождении. С. 125-164.

13 Богословский Е.С. Материалы к изучению научной деятельности А.В. Шмидта в Пермском университете (1917-1924) // Ученые записки Пермского государственного университета. N 191. Труды Камской археологической экспедиции. Пермь, 1968.Вып. 144. С.153.

14 Шмидт А.В. Отчет о командировке в 1925 г. в Уральскую область // Сборник МАЭ. Л., 1928.Т. VII. С.287.

15 См.: Генинг В.Ф. Проблемные ситуации и научные революции в археологии // Проблемная ситуация в современной археологии. Киев. 1988. С.26-79; Генинг В.Ф., Левченко В.Н. Археология древностей - период зарождения науки (конец ХУШ - 70-е гг.Х!Х в.). Киев, 1992.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

16 См.: Генинг В.Ф. Очерки истории советской археологии (У истоков формирования марксистских теоретических основ советской археологии. 20-е - первая половина 30-х гг.). Киев, 1982; Лебедев Г.С. Указ. соч.; Формозов А.А. Археология и идеология (2030-е гг.) // Вопросы философии. 1993. № 2. С.70-82; Он же. О периодизации истории отечественной археологии // Рос. археология. 1994. № 4. С. 219-225; Он же. Русские археологи в период тоталитаризма: Историографические очерки. М., 2004 и др.

17 Матвеев С.Г. Городище Сабанчикар // Труды НОИВК. Ижевск, 1928. Вып. IV.

С. 5-17.

18 Матвеев С.Г. Могильник Чемшай // Труды НОИВК. 1928. Вып. VI. С.18-25.

19 Матвеев С.Г. Городище Сабанчикар. С.12-14.

20 Матвеев С.Г. Могильник Чемшай. С.25.

21 Матвеев С.Г. Городище Сабанчикар. С.12-13.

22 Там же.

23 Там же.

24 Матвеев С.Г. Городище Сабанчикар. С.8 и др.

25 Матвеев С.Г. Могильник Чемшай. С.9.

26 Матвеев С.Г. Городище Сабанчикар. С.14.

27 Там же. С.14.

28 Смирнов А.П. Дондыкарское городище // Труды НОИВК. Ижевск, 1928. Вып. IV.

С.26-61.

29 Матвеев С.Г. Указ. соч. С.6; Смирнов А.П. Указ. соч. С.26-27.

30 Бадер О.Н. К истории археологического изучения Прикамья // Археологические памятники Прикамья и их научное выявление. Пособие для начинающих археологов и краеведов. Молотов, 1950. С.29.

31 Добротные источниковедческие публикации стали приветствоваться после появления постановления Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школе» 1934 г., когда работы стадиального характера были объявлены «вульгарно-социологизаторскими».

32 Збруева А.В. Свиногорское городище // Материалы и исследования по археологии СССР (МИА). 1940. № 1.С.102; Талицкий М.В. Кочергинский могильник // МИА. 1940. № 1. С.159-160.

33 Збруева А.В. Указ. соч. С.102-103.

34Худяков М.Г. «Эполетообразные» застежки Прикамья // Сборник аспирантов ГА-ИМК. Л., 1929. № 1. С.41-50.

35 Там же. С.44.

36 Там же. С.41.

37 Там же. С.48.

38 Там же. С.41.

39 Смирнов А.П. Финские феодальные города // На удмуртские темы. Ижевск, 1931.Вып. II. С.36-75; Он же. Прикамье в первом тысячелетии нашей эры // Труды Государственного исторического музея (ГИМ). М., 1938. Вып. УШ. С.129-168; Он же. Производство и общественный строй у народов Прикамья в I тысячелетии нашей эры: по данным археологии // Записки УдНИИ. Ижевск, 1938.Вып. 8. С.202-250; Худяков М.Г. Очерк истории первобытного общества на территории Марийской области (Введение в историю народа мари) // Известия Государственной академии истории материальной культуры (ИГАИМК). 1935. Вып. 141. 132 с.; Шмидт А.В.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Очерки истории северо-востока Европы в эпоху родового общества // ИГАИМК. 1934. Вып. 106. С.13-96.

Поступила в редакцию 27.04.05

T.I. Okonnikova

Evolution of the types of researching in archaeology of the region of Pricamye in 1920s.

The article is devoted to the analysis the publications on the river Kama region archaeology in the 1920s. The author higlights the main methodological concepts and methodical approaches of the investigators.

Оконникова Татьяна Ивановна Удмуртский государственный университет 426034, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 4)

E-mail: okonn-ti@udmnet. ru

УДК 947.021:623.444

В.В. Долгов

«ВОЛШЕБНЫЕ МЕЧИ» В КОНТЕКСТЕ РЕЛИГИОЗНЫХ ВОЗЗРЕНИЙ ЧЕЛОВЕКА ДРЕВНЕЙ РУСИ

Рассматриваются представления о магическом оружии в контексте религиозных воззрений человека Древней Руси. Автор исследует факты упоминаний о волшебных свойствах известных клинков в древнерусских источниках и весь комплекс верований, связанных с «волшебными мечами».

Ключевые слова: волшебные мечи, средневековая религиозность, магия.

Важной и характерной чертой средневековой религиозности было широкое распространение веры в магические свойства материальных предметов. Как и вера в колдовство, это явление досталось в наследство средневековью от эпохи, более ранней. Истоки его лежат в первобытном фетишизме, который получил распространение во всех религиозных системах по всему миру1. Не были исключением и древние славяне. Они «поклонялись камням необычной формы, рекам, озерам, колодцам, рощам и отдельным деревьям»2.

Археологическим подтверждением фетишизма у восточных славян является знаменитая находка дуба, который в древности стоял на берегу Днепра, но где-то в середине VIII в. в результате подмыва упал в реку, погрузился в ил и

2005. № 7 ИСТОРИЯ

был найден в ходе строительства Днепрогэса. В ствол дуба оказались вбитыми кабаньи клыки. Дуб с клыками, несомненно, - объект культа. Таким образом, дерево было священным предметом, служившим, быть может, атрибутом бога-громовержца Перуна, связь которого с дубовыми рощами прослеживается по разным источникам.

С принятием христианства древние формы почитания предметов ушли в прошлое, оставив, однако, немало следов в религиозной сфере культуры населения средневековой Руси. Проявлялось это и в некоторых формах православного культа (где элементы фетишизма существовали изначально), и в особенностях религиозной психологии. Если современный человек понимает святость и священную силу прежде всего как абстрактное моральнорелигиозное состояние, то сознанию человека эпохи раннего средневековья необходимо было облечь сакральную энергию в зримые формы, которые бы дали возможность оперировать ею в повседневной жизни как любой другой ценностью.

Поэтому мир человека Древней Руси был наполнен «волшебными» предметами разного назначения и разной «мощности». Эти вещи служили своего рода аккумуляторами магической силы. Очевидно, что представление

о магических орудиях было продолжением представлений об орудиях и оружии обыкновенном. Разница была лишь в том, что «обыкновенные» орудия давали дополнительные средства для достижения целей в мире профанном, а «волшебные» - в тех сверхъестественных сферах, которые, пронизывая жизненное пространство, незримо влияют на жизнь человека. Часто «волшебная» составляющая дополняла прагматическую. Таковым, например, было «волшебное» оружие. Магия в древности, в том числе и у славян, была орудием ведения боевых действий ничуть не менее важным, чем «настоящее» оружие3.

Наиболее известным на Руси мечем в христианскую эпоху стал меч св. Бориса. Владельцем его был князь Андрей Боголюбский. Летописное описание сцены убийства князя в 1175 г. показывает, что он держал его всегда при себе не просто как реликвию, но как настоящее оружие. Ключник Анбал позаботился, чтобы в решающий момент меча под рукой Андрея не оказалось, вытащил его, и князю нечем было обороняться. «То бо мечь бяше святаго Бориса», - специально уточняет летописец4.

Магическая сила оружия «включалась» в трудные моменты битвы. В летописи под 1149 г. содержится рассказ, о том, как тот же Андрей в ходе сражения под Лучском оказался «обиступлен» врагами и вынужден был уходить от погони на раненном коне. Когда казалось, что гибель неминуема, князь Андрей производит следующие действия: он «помолися к Богу и, выня мечь свои, призва на помочь собе святаго мученика Феодора»5. В результате все закончилось благополучно. Обращение к Богу за защитой в описанной ситуации понятно. Призвание св. Феодора далее объяснено летописцем: «бысь бо и память святаго мученика Феодора во тъ день». Но зачем князь вынул меч? Из текста следует, что возможности фехтовать в описываемый момент Андрей был лишен - речь шла о том, чтобы как можно быстрее достичь

ИСТОРИЯ 2005. № 7

«своих». Конструкция фразы наталкивает на мысль, что обнажение меча было не только жестом устрашения и демонстрации боевого духа, но и магическим актом, поскольку оно было поставлено летописцем между обращением к Богу и к св. Феодору. Возможно, уже тогда Андрей был владельцем меча св. Бориса. После смерти Андрея меч хранился в одной из церквей г. Владимира6. В Древней Руси сложился культ княжеских мечей. Причем совсем не обязательно первый прославленный владелец должен был быть святым. В Троицком соборе Пскова хранились и дошли до наших дней мечи псковских князей Всеволода Мстиславича и Довмонта. По мнению А.Н. Кирпичникова, «меч Всеволода» скорее всего более поздний. Он заменил собой меч ХП в., который был установлен 1137 г. над могилой Всеволода: «поставиша над ним его меч, иже и доныне стоит, видим всеми»7. «Меч Довмонта» гораздо более похож на настоящее оружие ХШ в. Об этом свидетельствуют элементы оформления и наличие подтверждающего иконографического материала. Возможно, что именно этим мечом священнослужители Пскова опоясывали князя перед походом на немцев, а позднее горожане символически вручали князьям при посажении на псковский престол8.

Понятно, что оружие православного святого сменило в качестве «магического» мечи древних языческих вождей, почитание которых не могло сохраниться в христианскую эпоху. Да и в христианской оболочке идея «волшебного» оружия не могла не казаться несколько подозрительной православному мо-наху-летописцу. Меч как образ и христианский символ используется летописцем довольно часто. Стереотипны фразы о том, что князь «не туне мечь но-

9 10 тт

сить» , «мечь прещенье и опасенье ... пасти люди своя от противныхъ» . Но вот о культе конкретных клинков в аутентичных древнерусских источниках домонгольской поры говориться немного.

В то же время фольклорные источники дают богатый материал по волшебному оружию: «меч-кладенец» служит постоянным помощником герою в сражении со злыми силами. Вероятно, почитание мечей после крещения Руси продолжало существовать преимущественно в неофициальной культуре, проникая на страницы летописи лишь изредка (подобно другим пережиткам языческого наследия, таким как «постриги», обряд посажения на коня).

Наиболее яркое описание «волшебного» меча в древнерусских письменных источниках относится к XV в. Оно содержится в «Житии Петра и Февронии Муромских». Однако не вызывает сомнения, что змееборческий сюжет, помещенный книжником в начало произведения, является записью древней муромской легенды, восходящей ко временам гораздо более ранним.

Об этом свидетельствуют и общая фольклорная стилистика фрагмента о победе князя Петра над Змием, и некоторые детали, позволяющие исследователям отнести исторический пласт этого необычного для агиографической литературы XV в. произведения к концу ХП - началу ХШ в.11. Только тесное переплетение народных языческих и христианских мотивов в «Житии» сделало возможным проникновение интересующего нас сказания в книжную культуру.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

К жене муромского князя Павла стал летать Змей «на блуд». Однако жена, которую Змей взял силой, все рассказала мужу и вызнала, что смерь Змею предначертана «от Петрова плеча, от Агрикова меча»12. Петра нашли довольно быстро - так звали младшего брата муромского князя, и тот «нача мыслити не сумняся мужествене, како бы убити змиа». Но неизвестно было, что это за Агриков меч и откуда его взять. Было у Петра в обычае ходить в одиночестве по церквям. И вот зашел как-то Петр в Воздвиженскую церковь, стоявшую в женском монастыре за городом для того, чтобы помолиться в одиночестве. И тут явился ему отрок и произнес: «Княже! Хощеши ли, да покажу ти Агриков мечь?», князь, конечно, выразил согласие. «Иди вслед мене», - сказал отрок и показал князю щель между плитами, а в ней - меч.

Когда настал момент битвы, от удара волшебным мечем Змей потерял ложный облик, принял свой настоящий вид, «и нача трепетатися, и бысть мертвъ». Волшебное оружие было употреблено против волшебного же врага. Оно было дано князю в нужный момент для борьбы с воплощением мирового зла, стало орудием справедливости. Такое же отношение к оружию как к хранителю правды и справедливости встречаем мы и в дохристианскую эпоху.

Причем следует иметь в виду, что часто меч выступал не просто инструментом в справедливых руках, а сам был мерилом и защитником справедливости. В «Житии» ничего не говорится о боевых навыках Петра. Меч без усилий со стороны Петра оказывается у него, и сам, по сути, с одного удара разит Змея. В языческой картине мира оружие воспринималось как самостоятельная личность, обладающая в какой-то мере сознанием и волей. Заключая договор с греками, русы при Олеге клянутся оружием13. В договоре Игоря клятва расшифровывается и дается в пространном варианте: «да не оущитятся щиты своими, и да посечени будуть мечи своими, от стрел и от иного оружья своего»14. Таким образом, оружие мыслилось способным самостоятельно отслеживать честность своего владельца и наказывать его в случае нарушения данного слова.

Сходный мотив видим мы и в «Повести о Вавилоне-граде». Произведении, в котором византийская основа подверглась существенной переработке на Руси. Аналогом Агрикова меча там выступает меч-оборотень Аспид-змей, оружие, которое само бьет врагов, главное - удержать его в руках. Сын вавилонского царя Навуходоносора Василий нарушает отцовский запрет и берет в руки заповедное оружие. Вырвавшись из нетвердой руки, меч бьет не только врагов, но и самих вавилонян. Аспид-змей, как и Агриков меч, хранится замурованным в стене храма.

Магические свойства оружию приписывали и скандинавы, с которыми Русь была связана многочисленными контактами, особенно частыми в военно-дружинной среде. Так, например, «Сага о Хальвдане Эйстейнссоне» повествует как главный герой, уходя от вылечившей его старухи Аргхюрны, получает от нее в подарок меч: «Старуха сказала ему много добрых слов, а затем достала из-под изголовья завернутый в тряпку сверток. Она вынула оттуда меч, сияющий как зеркало; показалось ему, что яд капал с его лезвия. Она

ИСТОРИЯ 2005. № 7

сказала ему, что тот, кто этот меч носит, всегда побеждает, если только правильно нанести удар»15. Приведенный отрывок очень важен для того, чтобы понять, как в сознании средневекового европейца (в данном случае скандинава) могли уживаться повседневный жизненный практицизм и вера в магию. Оказывается, победоносные свойства оружия срабатывают только в том случае, если «правильно нанести удар». В такой формулировке магическому реноме оружия ничего не грозит при любом исходе битвы - неудачу всегда можно списать на «неправильный удар». Материальной основой для того, чтобы развилось представление о сверхъестественных свойствах оружия становилось наличие у него вполне естественных, но превышающих обычные свойств. «Сияющий как зеркало» меч мог быть изготовлен из высококачественной стали, и по этой причине его владелец имел, конечно, значительное преимущество перед обладателем среднестатистического клинка. В саге мы видим начальную стадию развития веры в особенные магические качества меча.

В русских сказках герой находит магическое оружие, как правило, в глубоких подвалах или пещерах, вход в которые бывает завален валуном16. В «Сказании о Еруслане Лазаревиче», произведении XУII в., в котором восточное сказание о персидском богатыре Рустеме было переработано в духе русского былинного эпоса, главный герой находит волшебный клинок под головой богатыря. Богатырь мертв, лежит среди побитой рати, на поле боя: «а тело его, что силная гора, и глава его, что силная бугра»17, но голова его, к удивлению Еруслана, разговаривает. Он узнает, что под ней сокрыт меч и просит: «О государыни богатырская голова! Надеючись на твое великое жалованье и милосердие: хотела ты изъ подъ себя мечь свободить мне, и язъ пе-редъ царемъ похвалился, и царь мне такъ сказалъ: толко де Еруслонъ не добудешь того меча, и ты де у меня не можешь нигде укрыться и утьти, ни водою, ни землею <...> О государыни богатырская голова! Не дай напрасной смерти, дай животъ!». Голова сдвигается - Еруслан получает меч18.

Вряд ли можно считать слишком произвольным напрашивающееся предположение, что исторической основой данных сказочных пассажей стали случаи извлечения оружия из могильных курганов в эпоху раннего средневековья. Возможна также трактовка часто встречающихся сюжетов об извлечении меча из камня (Пелей, Тесей, король Артур) или из дерева (Один бросает меч в дуб, откуда его может извлечь только Зигфрид), из под воды как выражение медиативной мифологической функции меча - связующего звена между разными мирами19. Во всяком случае, «возвращение» меча из «загробного мира» способствовало установлению сакрального ореола, который подкреплялся еще и тем, что в захоронениях могли встречаться высококачественные клинки древних вождей, превосходящие качеством выделки обычное вооружение позднего времени.

Если считать, что сказки и былины хотя бы частично доносят до нас остатки мифологического сознания первых веков существования восточнославянских этно-политических общностей (племен, а затем городов-государств),

2005. № 7 ИСТОРИЯ

то, значит, в качестве наделенного магическими свойствами боевого инвентаря могли восприниматься и шлемы (былинный «колпак земли греческой»), и копья («копье бурзамецкое» - наиболее часто встречающееся оружие богатыря), и конская сбруя. Следует, однако, отметить, что несмотря на существование в системе древнерусской литературы и восточнославянского фольклора и других символов воинской доблести, войны и сражений (не менее часто упоминаются в этом контексте копья и сабли), шлейф отчетливо сохранившихся представлений о сверхъестественных свойствах тянется именно за мечом. Так, например, в уже упомянутой «Повести о Еруслане Лазаревиче» в обычный набор богатырского вооружения входит копье, сабля и лук. С обыкновенным человеком «князем Иваном, русским богатырем» Еруслан бьется при помощи копья или сабли (именно «саблей булатной» Еруслан хотел зарубить Ивана, когда нашел его спящим в шатре). Меч появляется только тогда, когда возникла необходимость убить «вольного царя Огненного щита, Пламенное копье». В образе «царя» видятся черты солярного бога, убить его обыкновенным оружием нельзя - он «в огне не горит, в воде не тонет» и боится только меча, хранящегося под богатырской головой. Причем, даже и обладая мечем, достичь цели не просто: «Не всемъ ты завладеешь, что мечъ взялъ: можешь и съ мечемъ бытии мертвъ», - говорит богатырская голова Еруслану20. Мечем можно ударить только один раз, если ударить повторно, поверженный противник снова оживет.

Меч-самосек фигурирует в древнерусских заговорах против оружия. Одна из древнейших рукописей, в которой сохранились записи заговоров -Великоустюжский сборник начала XVII в.21 В заговорах, вошедших в сборник, меч-самосек - принадлежность «святаго царя небеснаго». Особый магический характер меча ярко проявляется в том, что человек, произносящий заговор и заклинающий «против всяких ратных людей, и против их ратнево воинского ратнего (так в рукописи) оружия», напротив, призывает на себя смерть от меча-самосека. «У святаго царя небеснаго есть меч-самосек. Когда те злы люди супостаты тот мечь достанут, тогда меня, раба Божия имярек, убеть. Тому мечю от царя небесна не отхаживати, а меня, раба Божия имярек, не убивывати»22. То есть меч этот мыслится как оружие, которое в принципе никогда не покидает своего хозяина (небесного царя) и не может служить злому умыслу. И значит, человек, которому уготована смерть от предварительно выкраденного волшебного меча, ничем не рискует.

В контексте заговора «небесный царь» отождествляется с христианским Богом, однако сопоставление со «Сказанием о Еруслане Лазаревиче» дает основание думать, что на месте «небесного царя» в древности могло помещаться какое-либо солнечное божество из языческого пантеона. Это кажется тем более возможным, что, согласно официальной православной иконографии, меч является атрибутом не Бога, а архангела Михаила. Божественное оружие в системе религиозного мировоззрения являлось камертоном и защитой добра и справедливости. И всякий меч нес на себе «отсвет» этой функции.

Помимо происхождения «из потустороннего мира» или принадлежности

ИСТОРИЯ 2005. № 7

знаменитому (и также удалившемуся в «мир иной») владельцу, «волшебности» мечу могли добавлять также надписи, которые делались на клинках при изготовлении. Надпись во многих культурах, и в том числе в восточнославянской, издревле воспринималась как магический объект23. Среди мечей, найденных на территории Руси, часто встречаются надписи, представляющие собой клейма ремесленников-изготовителей (например, «ТЛйегЫ;», или «Людота коваль») и аббревиатуры благопожелательных надписей на латыни («8КЕХ. КЕХ. КЕХ. К8»)24. Скорее всего, большинство надписей было непонятно русским владельцам. И в силу этого проступающие на металле буквы могли восприниматься как волшебные «черты и резы», которыми, по сведениям болгарского автора X в. Черноризца Храбра, древние славяне «чтяху и гадаху».

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Токарев С. А. Ранние формы религии. М., 1990. С. 34.

2 Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси / Отв. ред. В.В. Пузанов. Ижевск, 2003.

3С. 35.

3 Пузанов В.В. О боевой магии древних славян // Этнос. Культура. Человек: Сб. ст., посвящ. 60-летию проф. В.Е. Владыкина. Ижевск, 2003. С. 288 - 300.

4 ПСРЛ. Лаврентьевская летопись. М., 1997. Т. 1. Стб. 369.

5 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 325.

6 Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Мечи и сабли IX - XIII вв. М.; Л., 1966.

Вып. 1. С. 52.

7 Там же. С. 57.

8 Там же. С. 56.

9 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 370.

10 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 422.

11 Ужанков А. Н. Повесть о Петре и Февронии Муромских. Комментарии // Русская бытовая повесть XV - XVII вв. М., 9999. С. 400 - 401.

12 Повесть о Петре и Февронии Муромских // Русская бытовая повесть XV - XVII вв.

М., 9999. С. 110 - Ш.

13 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 32.

14 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 48.

15Сага о Хальвдане Эйстейнссоне // Глазырина Г.В. Исландские викингские саги о северной Руси. Тексты. Перевод. Комментарии. М., 1996. С. 75.

16 Народные русские сказки. Из сборника А.Н. Афанасьева /Сост. и вст. ст. В.П. Аникина. М., 1983. С. 86.

17 Сказание о Еруслане Лазаревиче // Русская бытовая повесть XV - XVII вв. М., 9999.

С. 270.

18 Там же. С. 272.

19 Мейлах М.Б. Меч // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. / Гл. ред. С. А. Тока-2р0ев. М., 1987. С. 149.

20 Сказание о Еруслане Лазаревиче. С. 272.

21 Великоустюжский сборник XVII в. // Отреченное чтение в России XVII - XVIII веков /Отв. ред. А.Л. Топорков, А.А. Турилов. М., 2002. С. 177 - 225.

22 Там же. С. 183.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

23 Толстой Н.И. Алфавит // Славянские древности. Этнолингвистический словарь / Под ред. Н.И. Толстого. М., 1995. Т. 1. С. 102 - 103.

24 Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Мечи и сабли IX - XIII вв. С. 38 - 41, 53.

Поступила в редакцию 02.12.04

V. V. Dolgov

“Magic Swords” in the Context of Religious View in Ancient Rus’

The article deals with the problem of the idea about magic arm in the context of religious view in Ancient Rus’. The author research mentions about magic characteristics of the famous blades in the Ancient Rus’ sources and all complex of religious beliefs connected with the “magic swords”.

Долгов Вадим Викторович Удмуртский государственный университет 426034, Россия, г. Ижевск ул. Университетская, 1 (корп. 2)

E-mail: [email protected]

УДК 902/904 (470): 39 (045)

Л.Д. Макаров

ЭТНООПРЕДЕЛЯЮЩИЕ МАРКЕРЫ В АРХЕОЛОГИИ И ПРОБЛЕМЫ СЛАВЯНО-ФИНСКОГО ЭТНОКУЛЬТУРНОГО СИНТЕЗА

Рассматриваются проблема этнических определителей в археологии, а также варианты синтеза феодальной структуры Древней Руси с иноязычной периферией, в частности, с территориями Вычегодского края, Верхнего Прикамья и Средней Вятки. Автор отнес данные регионы к районам уравновешенного типа общественно-политического синтеза.

Ключевые слова: этнические определители в археологии, общественно-политический синтез, Пермь Вычегодская, Пермь Великая, Вятская Земля.

Проблемы выделения этнических определителей всегда были злободневными, особенно для археологов-медиевистов. И это вполне закономерно в условиях острой нехватки письменных источников. И если археологические материалы по коренной территории Древней Руси весомых разночтений как будто не вызывают (их массивность позволяет коррелировать выводы с достаточно представительными сведениями письменных источников, антропологическими, лингвистическими, топографическими и даже фольклорными данными), то по

ИСТОРИЯ 2005. № 7

окраинным территориям (Русский Север, Европейский Северо-Восток, Прикамье, Среднее Поволжье, Урал) эти материалы неизменно вызывают дискуссии.

Прежде чем приступить к рассмотрению археологических показателей, необходимо обратиться к некоторым теоретическим разработкам, которые призваны помочь разобраться в существе темы. В свое время известные советские медиевисты Е.В. Гутнова и З.В. Удальцова предложили типологию генезиса феодализма в Европе. Они выделили три типа генезиса, каждый из которых был связан со степенью «взаимодействия элементов феодализма, вызревавших в недрах рабовладельческой формации и общинно-родового строя»1 или, иначе говоря, с уровнем межформационного синтеза. При этом северные, центральные и восточные области Европы были отнесены к третьему - «бессинтезно-му» типу как не испытавшие римского господства2.

Таким образом, отечественные историки-слависты обречены на исследование «бессинтезного» типа генезиса феодализма. Между тем давно замечено, что в пределах Восточной Европы Русь явно выделяется как ее этнополитиче-ское ядро, к которому тянулись свыше двух десятков народов Севера, Прибалтики, Волго-Камья и Причерноморья3.

Понимание синтеза как фактора, влиявшего на особенности процесса феодализации, позволило Ю.А.Кизилову распространить межформационную модель медиевистов-западников на внутриформационную, то есть «на варианты синтеза феодальной структуры Великороссии с раннефеодальными элементами общинной иноязычной периферии, в той или иной мере тянувшей к ней как к экономически и политически преобладающему средоточию»4. При этом была подчеркнута важность археологических изысканий, позволивших выявить «многовариантность синтеза общественных структур феодальной Руси с подвластными и вассальными народами иноязычной периферии, находившимися на дофеодальной стадии развития». Все многообразие типов синтеза Ю.А.Кизилов свел к трем вариантам: активному, уравновешенному и замедленному, каждый из которых зависел «от уровня развития производительных сил, структуры собственности местного населения, хозяйственной возможности различных регионов, интенсивности их освоения русским населением и времени включения в вассальную и политическую систему Руси»5.

Активный тип синтеза охватывал Волго-Окское междуречье и северную периферию основного ядра Руси. Для него были характерны «быстрый переход к развитому земледелию, ускорению ритма общественного развития, торжество феодальных отношений и сравнительно глубокая славянизация местных этнических групп»6. Данные территории активно исследует петербургский археолог Е.А.Рябинин. В соавторстве с А.Е.Леонтьевым он впервые детально разработал этапы и формы взаимодействия славян и мери. На примере Костромского Поволжья Е.А.Рябинин пришел к выводу, что «мощная древнерусская "вуаль", осложненная наличием значительного "чудского" компонента, включенного в колонизационный процесс, (...) скрывает и сглаживает культурные особенности местных финно-угров»7. В последующих работах исследователь углубляет

2005. № 7 ИСТОРИЯ

изучение этой проблемы на материалах других регионов Руси с имеющимся там финно-угорским компонентом.

В одной из книг, посвященных славяно-финским этнокультурным связям8, ученый вводит понятие синтеза в социально-политической, экономической и культурной сферах, а также рассматривает физическую метисацию. Социально-политический синтез вел, на его взгляд, к утрате чудскими группировками племенной автономии и социальной интеграции разноэтничного населения. Экономический синтез начинался с установления даннических отношений и втягивания окраин в систему внешних связей. Затем следовало усвоение местными мастерами более передовых технологий городских ремесленников, разрушению хозяйственной замкнутости и вовлечению чудских умельцев в межрегиональный обмен. В то же время славяно-русская крестьянская колонизация стала мощным фактором экономического подъема осваиваемых земель.

Наиболее зримо отражается в археологическом материале синтез, проявляющийся, в первую очередь, в аккультурации - избирательном усвоении финно-угорским населением новых элементов материальной и духовной культуры. В самом начале культурного сближения отмечается сосуществование привнесенных извне и местных элементов при сохранении ведущих племенных признаков. Земледельческая колонизация и сложение чресполосного славянофинского расселения в значительной степени усиливает смешение культурных традиций. И, как отмечает Е.А.Рябинин, «с XI в. на широкий рынок начинает поступать массовая продукция древнерусских ремесленников (украшения, оружие, орудия труда, бытовой инвентарь, гончарная керамика). Славянские изделия входят в повседневный обиход иноязычных народов, органично включаются в местный этнографический убор. Лесная зона Восточной Европы покрывается "вуалью" древнерусской культуры, сковывающей прежние региональные и племенные различия»9. Локальные особенности славяно-русских находок позволяют в ряде случаев выявить истоки заселения финно-угорских земель - новгородское или ростово-суздальское направления.

Еще одна культурная «вуаль», на сей раз связанная по происхождению с финно-угорским миром, также наблюдается в XI-XIII вв.: в некоторых северных регионах, например в Белозерье и Костромском Поволжье, возникают центры по производству финских украшений, находящих спрос у разноэтничного населения, а в конце XII в. новгородские ремесленники сами освоили производство и сбыт чудских зооморфных подвесок, в массе распространившихся вплоть до Прикамья и Фенноскандии. «В результате синтеза славяно-русских и общефинских, обезличенных в племенном отношении, древностей на рассматриваемой территории формируется своеобразная местная культура, лишь в пережиточной форме сохраняющая черты местного субстратного наследия»10. Е.А.Рябинин выделяет две модели культурного синтеза: одна связана с внешним культурным влиянием, не приведшим к радикальной смене этнической ситуации, вторая характеризуется непосредственными межэтническими контактами, сопровождавшимися славянизацией аборигенов. «В целом процесс куль-турогенеза на славяно-финском пограничье может быть охарактеризован как

ИСТОРИЯ 2005. № 7

синтез трех основных компонентов: древнерусского, общефинского, связанного с местными родоплеменными традициями. При хронологическом сопоставлении этих слагаемых <...> выявляется явное ослабление последнего компонента при доминировании в ХП-ХШ вв. славяно-русских (с примесью общефинских) элементов культуры. <...> Взаимосвязь аккультурации с ассимиляцией аборигенных коллективов не вызывает сомнений, хотя вопрос о их соотношении в каждом конкретном случае требует специального изучения»11.

Антропологические данные подтверждают заключение о физической метисации славян и финно-угров, что объясняется чересполосным их расселением, способствовавшим брачным связям между ними. Следствием межэтнических контактов «была полная или частичная ассимиляция финно-угорских группировок Северной Руси. Деэтнологизация (очевидно, "деэтнизация". -Л. М.) большинства племен развернулась в древнерусскую эпоху, однако на многих территориях этот процесс продолжался значительно позднее»12.

По мнению Ю.А.Кизилова, «некоторую разновидность активного синтеза, обусловленную хозяйственными и экономическими особенностями края, представляют поморские районы» - земли Русского Севера13. Весьма основательно этот регион исследован Н.А.Макаровым, который попытался максимально использовать археологический материал при ограниченном учете данных других наук. При этом термин «древнерусский» он использует не в качестве синонима слова «славянский», «поскольку древнерусская народность сложилась при участии различных этнических групп. а древнерусская культура уже к концу Х-Х! вв. впитала различные в этническом отношении элементы. (...) Поэтому "древнерусская колонизация" - не расселение этнических славян, а движение колонистов, связанных с древнерусской метрополией, будь то славяне, финны или скандинавы»14. Памятники, рассмотренные ученым, ярко демонстрируют картину этнокультурного славяно-финского симбиоза, закончившегося ассимиляцией местных финно-угров к середине XIII в.15

Районы уравновешенного типа общественно-политического синтеза (Карельская земля, Европейский Северо-Восток (кроме Крайнего Севера), Верхнее Прикамье) характеризуются равноправным участием аборигенного населения этих регионов в процессах феодализации наряду со славянами, причем древнерусская колонизация не привела к ассимиляции аборигенного населения этих регионов. Более того, там формируется слой местной знати, так или иначе связанной с русской администрацией: «корельские дети», «сотенники» или «княжата» («оксы») Перми Великой, «дети вымскова» князя или «лучших перми-чей» Перми Вычегодской16. Особенно далеко эти процессы зашли в Карелии, которая на правах самостоятельной волости входит в XIII в. в состав Новгородской земли. С этого времени в ней идет формирование феодальных институтов на фоне активного процесса имущественной и общественной дифференциации вплоть до выделения слоя землевладельцев, в том числе высшего, известного в источниках как «корельские дети»17. Социальное размежевание карельской общины наглядно демонстрируют и археологические материалы18.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Похожие формы общественного синтеза наблюдались и у пермских народов Вычегодского края и Верхнего Прикамья, в которых весьма деятельное участие принимало русское население. Выделяются два этапа русско-пермских отношений. Начальный этап связан «с установлением вассальных и даннических контактов, которым предшествовали активные торговые связи. <.> На этом этапе развития политические контакты русской и пермской знати не подкреплялись прочными этническими связями. Возрастание славянского влияния отчетливо замечается с XIII в. и хронологически совпадает с появлением на территории Перми (Вычегодской. -Л.М.) городищ» с находками новгородского происхождения19. Последнее предположение аргументировано ссылками на археологические данные, обобщенные Э. А. Савельевой20. Исследования последних трех десятилетий позволили археологам скорректировать прежние заключения как по материалам могильников21, так и поселений. Вначале был сделан вывод, что в XII в. «начинается проникновение на Европейский Северо-Восток русских крестьян . экономические отношения с Новгородом являлись превалирующими на протяжении ХП-ХШ вв.»22. После исследования поселений23 был сделан вывод, что «продвижение славян по средней Вычегде и Вы-ми в ХП-Х^ вв. не сопровождалось крестьянской колонизацией, сюда просачивались лишь незначительные группы купцов, ремесленников в составе военных дружин, оседавших среди местного населения»24. По заключению Э.А.Савельевой, часть прилузских памятников (Лоемские поселение и могильник) оставлены смешанным финским или финно-славянским крестьянским населением из СевероЗападной Руси25. Надо отметить, что верховья Сев. Двины, включая Юг, низовья Вычегды, Виледь и Лузу, находились с XIII в. (вероятно, уже с 1212 г.) под управлением Ростова и его устюжского удела. Очевидно, уже к XV в. инородческое население этих земель в значительной степени обрусело. Местная племенная знать участвовала в административной системе Устюжской земли, служа верой и правдой интересам Московского великого князя, как это показали события феодальной войны второй четверти XV в.: «Казнил Шемяка пермских сотников Емельку Лузькова да Ефимия Эжвина да десятников их»26.

Подсчеты показали, что древнерусские находки в погребальном инвентаре вымских могильников составляют 50-56% всех изделий, причем 76-95,6% этих вещей имеет новгородское происхождение27. Столь высокий процент древнерусских изделий на могильниках Перми Вычегодской свидетельствует не только о тесных связях с Русью, но и об инфильтрации сюда русских, начиная с XII в.28 И существование нескольких синхронных древнерусских поселений только подтверждает этот вывод.

Таким образом, наблюдается постепенное сближение пришлого древнерусского населения с местным, которое начинает избирательно усваивать элементы материальной и духовной культуры пришельцев. Благотворное хозяйственное влияние русских сказалось на многих сторонах жизни аборигенов, в том числе на общественной их организации, в которой происходят значительные сдвиги в сторону усилившейся имущественной дифференциации. Общепризнанным является мнение об отсутствии какой-либо государственности у вычегодских пермян в ХЬХ^ вв.29, отмечается лишь наличие представителей местной родовой верхушки. По данным

ИСТОРИЯ 2005. № 7

«Жития Стефана Пермского», это - Пам - «сотник», «нарочитый кудесник», «волхвам начальник», а также «старцы». Предполагается, что «старцы» - это родовые старейшины, а Пам - вождь племени или союза племен; заметную роль играли у пермян и «туны» - местные жрецы. Лишь в конце XIУ-XУ вв. у коми начинается переход к становлению классового общества. Этот период совпал по времени с оттеснением новгородцев, когда Пермь Вычегодская была захвачена в 1367 г. московским великим князем Дмитрием Ивановичем (Донским), а в 1379 г. начал свою миссионерскую деятельность среди пермян Стефан Пермский, его владычный городок Усть-Вымь стал центром и духовной, и светской власти этого края.

События феодальной войны вынудили Москву усилить свою власть в Перми Вычегодской направлением сюда в 1451 г. светских наместников из числа представителей верейской удельной княжеской династии. Вычегодско-Вымская летопись описывает это так: «Лета 6959 прислал князь великий Василей Васильевич на Пермскую землю наместника от роду вереиских князей Ермолая да за ним Ермолаем да за сыном ево Василием правити пермской землей Вычегоцкою, а старшево сына тово Ермолая, Михаила Ермолича, отпустил на Великая Пермь на Чердыню А ведати им волости вычегоцкие по грамоте наказной по уставной»30. После смерти князя Василия Вымского (1480 г.) правили его сыновья Петр и Федор, после смерти первого (1499 г.) второй был направлен в только что выстроенный в низовьях Печоры Пус-тозерск наместником, «а на Выме не быти ему, потому место Вымское не порубеж-ное»31. Упомянутые в источниках «дети вымскова» князя являлись, вероятно, представителями аборигенной верхушки, входившими в окружение князей-наместников.

Проникновение выходцев из Древней Руси в Верхнее Прикамье начинается несколько позднее, чем на Вычегду. Очевидно, уже в XI в. эта территория поставляла дань в казну Великого Новгорода. С этого же времени сюда попадает и древнерусский импорт, представленный славяно-финскими, скандинавскими и западноевропейскими находками, выявленными на более чем 55 памятниках региона32. К сожалению, могильники родановской культуры исследовались не так полно, как в бассейне Вычегды, а большая часть находок была собрана еще в дореволюционных сборах на месте разрушенных могильников и поселений. Поэтому какая-либо статистика здесь просто невозможна. К тому же из раскопанных некрополей опубликованы единицы, зачастую не в полном объеме и с подачей разрозненных материалов33. Можно лишь отметить, что в целом попадание в Верхнекамье предметов славянского и финского происхождения, если судить по их картографированию и хронологии, представляло собой единый поток древностей, направлявшийся сюда из Древней Руси.

Карательный поход ростовского князя Юрия Всеволодовича на Волжскую Болгарию 1220 г., один из маршрутов которого осуществился из «Юстюга на верх Камы»34, показал стремление ростовцев поставить этот регион под свой контроль и предотвратить тем самым болгарскую экспансию35. Утверждения о болгарских торговых факториях и о фактическом включении региона в состав Волжской Болгарии уже в XI в.36 остаются по-прежнему слабо аргументиро-

37

ванными .

2005. № 7 ИСТОРИЯ

С конца домонгольского - начала ордынского периодов начинается процесс инфильтрации в верхнекамский регион выходцев с территории Древней Руси, о чем свидетельствуют, в первую очередь, находки славянской керамики с линейно-волнистой орнаментацией и примесями песка и дресвы в тесте, а также предметы языческого и христианского культов и украшения, реже быто-

38

вые вещи и вооружение . В этот период инициатива по освоению северовосточных территорий из рук ростовских князей переходит к неуклонно усиливающейся Москве. Под 1323 г. летописи сообщают о походе Юрия Даниловича, брата Ивана Калиты, следующее: «. поиде изъ Заволочи а в Орду, а шелъ на Пермъ Великую и поиде по Каме ръкъ»39. Это первое упоминание Перми Великой как особой территории Верхнего Прикамья, явно имеющей какой-то статус. Очень интересно, что в источниках (летописи, акты, географические карты) под названием «Пермь Великая» скрывается не только территория, но и ее столичный центр - г.Чердынь: на картах город отмечен как «Пермь Великая», а в летописях и актовых материалах зачастую как «Пермь Великая - Чер-дынь»40. Таким образом, думается, что 1451 г. - это лишь год первого упоминания города. Не исключено, что в 1323 г. Чердынь уже существовала. Напомню, что в Древней Руси главный город нередко обозначал не только собственно столицу, но и сельскую округу (волость), пригороды и даже всю землю в целом, то есть город-государство41, в данном случае под этим термином обозначена «Пермь Великая - Чердынь». Археологические данные ранней дате воз-

42

никновения города не противоречат .

О массовой русской колонизации Верхнего Прикамья можно уверенно говорить лишь с XIV - начала XV в., когда регион попадает в сферу влияния Москвы43. Судя по археологическим данным (а всего известно порядка 25 памятников, оставленных древнерусскими поселенцами), на поселениях этого

44

времени проживало смешанное русско-пермяцко-зырянское население . Ядром складывающегося единого полиэтничного государства стала небольшая территория в междуречье Колвы, Вишеры и Камы, где особенно компактно расселились русские. Возникают городские поселения (Анфаловский, Чердынь, Искор, Соликамск) с коми-русскими жителями, ставшие волостными центрами, аналогичными таковым на Вятке. Но наряду с ними по-прежнему существовали пермяцкие родовые общины - «гнезда», возглавлявшиеся сотниками из числа местной знати. Последние известны в связи с более поздними событиями 1472 г.

Судя по всему, упомянутые выше сотники были из местных племенных князьков (по летописям - «княжат»)45. Специальное их исследование провел Г.А.Бординских, он считает, что «к середине XV в. в Перми Великой правящее сословие уже оформилось»46. Имена сотников выдают их нерусское происхождение: коми-пермяцкое (Коча, Мичкин, Бурмот), коми-зырянское (Зырн), угорское или тюркское (Исур)47. Знать из русских преобладала в таких городах, как Чердынь и Анфаловский, но в событиях 1472 г. вместе с князем Михаилом придерживалась нейтралитета или же попросту выжидала.

В Перми Великой, надо полагать, также как и на Вятке, существовал вечевой строй. Однако процесс сложения народоправства был прерван в 1451 г.,

ИСТОРИЯ 2005. № 7

когда великий князь «Михаила Ермолича отпустил на Великая Пермь на Чер-дыню»48. Данный текст был воспринят историками по-разному. В. А. Оборин и его последователи (В.Н.Давыдов, Г.Н.Чагин, Л.Д.Макаров и др.) однозначно связали происхождение великопермских князей с русским удельным Вереин-ским княжеством. И все же по-прежнему живо господствовавшее в историографии до открытия ВВЛ представление о них как о местных пермских князьках. Однако власть великопермских (как и вымских) князей была наследственной, что было естественным для статуса русских удельных князей и нельзя данный факт рассматривать, как это делает Е. В. Вершинин49, в качестве исключения. Относительно отсутствия имен пермских князей в документах, связывающих их с верейской династией (исключение - ВВЛ), можно предполагать, что они (имена) могли попросту вообще не попасть на страницы летописей в силу отсутствия прямого родства их носителей с правителями Вереи (см.: «от роду вереиских князей ...»). Поэтому «замалчивание» их письменными источниками не должно вызывать удивления.

Итак, московский великий князь направил в Пермь Великую своего наместника. Однако местная знать сохранила не только свои родовые владения50, но, очевидно, и политическое влияние. В этой связи карательный поход Ф.Д.Пестрого на Пермь Великую в 1472 г. можно расценить не столько как попытку Москвы ликвидировать «автономистскую» политику великопермских князей51, сколько подавить их внутреннюю оппозицию в лице местных "княжат". Следствием этой акции стало превращение Перми Великой из государства с известными вечевыми устоями в действительно удельное княжество, хотя и с ограниченной самостоятельностью, в котором политическая роль местной пермской знати была сведена на нет. А с претензиями великопермских князей на политическую автономию было покончено в 1505 г., когда был установлен статус периодически сменяемых наместников.

Регионы Прикамья и Среднего Поволжья, наряду с районами приполярного Севера, лесного Приобья, лесостепей и «дикого поля», Ю.А.Кизилов отнес к районам замедленного типа общественно-политического синтеза. В целом соглашаясь с этим, я все же решительно против отнесения Средней Вятки к этому типу синтеза52, поскольку исследователь явно ошибается: приведенные им сведения расходятся с данными хорошо известных и давно опубликованных источников53. Практически по всем показателям Вятка вполне укладывается в число районов уравновешенного синтеза.

Среднее течение р.Вятки начинает заселяться славянами и ославяненными финнами во второй половине XII - начале XIII в. Здесь пришельцы встречаются с местным финно-пермским населением («чудь, отяки»). Стихийная крестьянская колонизация, коснувшаяся слабозаселенных земель (например, бассейна р.Пижмы), не могла вызвать какой-то заметной конфронтации и поэтому не попала в письменные источники. Целенаправленное закрепление региона, сопровождавшееся строительством городов и крепостей (обычно на месте аборигенных городищ) приводило к вооруженным конфликтам, о чем прямо говорится в «Повести о стране Вятской», удмуртских и русских преданиях. Однако преувеличивать враждебные взаимоотно-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

шения между местными жителями и пришельцами нельзя. Бесспорно лишь то, что эти инциденты были присущи в основном раннему этапу колонизации.

Позднее наступает период взаимной адаптации этносов. По разработкам

А.Е.Леонтьева и Е.А.Рябинина раздельное соседство славян и мери продолжалось

54

около полувека, а затем начались процессы взаимной интеграции и ассимиляции . Имеются основания считать Костромское Поволжье одним из исходных регионов заселения бассейна р. Вятки - об этом говорят отдельные находки славяно-финских вещей и косвенно «черни ростовской», бежавшей от крещения не только в пределы Волжской Болгарии, но и, вероятно, на Вятку. Присутствие среди мигрантов представителей родственного финского компонента могло, очевидно, облегчить сближение пришельцев с местным населением. Совместное проживание удмуртов с русскими на Средней Вятке зафиксировано письменными источниками XУ-XУII вв. (митрополичьи грамоты, актовый материал, сведения иностранцев, переписи). Анализ разнообразных источников (в т.ч. археологических) показал высокую степень вовлеченности местного древнеудмуртского компонента в сложение и функционирование Вятской земли. Надежным индикатором полиэтничности средневятского населения являются керамические материалы. В настоящее время известно около 20 поселений Вятской земли с находками глиняной посуды, имеющей славянские формы и орнаментацию, и прикамские рецептуры теста с преобладающими примесями органики (толченая раковина, растительность, навоз), причем на многих из этих памятников «славяноидная» керамика преобладает55. Данный факт свидетельствет о глубоко зашедших процессах смешения. Об этом говорят и некоторые элементы погребального обряда, а также антропологические данные. Следы присутствия среди высланной в Подмосковье после взятия Вятки в 1489 г. верхушки Вятской республики представителей нерусского населения (удмуртов и каринских татар) позволяют считать участие элиты вятских удмуртов в управлении Вяткой вполне вероят-ным56. По сообщениям летописей, арские (каринские) князья были возвращены в Карино на условиях служилого сословия57, но какая-то часть татар все же оказалась на новом месте.

Заметный древнерусский комплекс выявлен на памятниках чепецкой культуры, при этом отмечено, что от эпизодического посещения городища Иднакар в X-XI вв. выходцы из Древней Руси переходят к постоянному проживанию здесь в последующее время. Об этом свидетельствуют находки керамики, языческих и христианских подвесок, славянских племенных женских украшений, властные атрибуты и некоторые бытовые изделия58. Что касается других регионов Прикамья (бассейн Сылвы, Среднее Прикамье, бассейн Белой), то малочисленность источников, в том числе археологических, не позволяет пока охарактеризовать особенности контактов пришлого древнерусского населения с местными племенами59.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Удальцова З.В. Генезис и типология феодализма // Средние века. М.: Наука, 9979. Вып.34. С. 13.

ИСТОРИЯ 2QQ5. № 7

2 Там же. С. 14.

3 Пашуто В. Т. Особенности структуры Древнерусского государства // Древнерусское государство и его международное значение. М., 1966. С. 8-82.

4 Кизилов Ю.А. Земли и народы России в ХШ-ХУ вв. М., 9984. С. 24.

5 Там же. С. 24-25.

6 Там же. С. 25.

7 Рябинин Е.А. Костромское Поволжье в эпоху средневековья. Л., 1986. С. 108.

8 Рябинин Е.А. Финно-угорские племена в составе Древней Руси: К истории славянофинских этнокультурных связей: Историко-археологические очерки. СПб., 1997.

9 Там же. С. 242.

10 Там же.

11 Там же.

12 Там же. С. 243.

13 Кизилов Ю.А. Земли и народы России. С. 38.

14 Макаров Н.А. Колонизация северных окраин Древней Руси в Х^ХШ вв.: По материалам археологических памятников на волоках Белозерья и Поонежья. М., 1997. С. 7.

15 Там же. С. 39-47, 946-950, 960-969.

16 Кизилов Ю.А. Земли и народы России. С. 49-59.

17 Гадзяцкий С. С. Карелы и Карелия в новгородское время. Петрозаводск, 9949; Жере-бин А.С., Шаскольский И.П. Особенности развития феодализма в Карелии (Х^ХУ века) // История СССР. 1982. № 4. С. 932-940; Кочкуркина С.И. Древняя корела. Л., 1982. С. 969-979.

18 Кочкуркина С.И. Археологические памятники корелы. Л., 9989. С. 87—010.

19 Кизилов Ю.А. Земли и народы России. С. 52.

20 Савельева Э.А. Пермь Вычегодская: К вопросу о происхождении народа коми. М., 9979. С. 75-100.

21 Савельева Э.А. Вымские могильники Х^ХГУ в. Л., 1987. С. 068—080.

22 Там же. С. 079—080.

23 Савельева Э.А., Кленов М.В. Пожегское городище // Научные доклады. Сыктывкар,

1992. Вып.278; Археология Республики Коми. М., 1997. С. 669-668.

24 Савельева Э.А. Европейский Северо-Восток в эпоху средневековья: Науч. докл. М., 1995. С. 8.

25 Там же. С. 31-34; Археология. С. 668-670.

26 Вычегодско-Вымская (Мисаило-Евтихиевская) летопись (далее - ВВЛ) // Историкофилологический сборник. Сыктывкар. Вып. 4. С. 261.

27 Археология. С. 657.

28 Савельева Э.А. Вымские могильники.С.173; Археология.С. 661.

29 Савельева Э.А. Пермь Вычегодская... С. 123; Давыдов В.Н. Присоединение Коми края к Московскому государству // Научные доклады. Сыктывкар, 1977. Вып.33. С. 13; Археология. С. 613.

30 ВВЛ. С. 261.

31 Там же. С. 264.

32 Макаров Л. Д. Связи населения Прикамья с древнерусскими землями в конце I - начале II тыс. н.э. (по материалам импорта) // Шведы и Русский Север: историкокультурные связи: (К 210-летию А.Л.Витберга): Материалы Междунар. науч. симпозиума. Киров, 1997. С. 43-45. Рис. 5, 6; Он же. Древнерусское население Прикамья в Х-ХУ вв. Ижевск, 2001. Рис. 1, 66, 69, 80.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

33 Оборин В.А. Этнические особенности средневековых памятников Верхнего Прикамья // ВАУ. Свердловск, 1970. Вып.9. С.3-29. Табл.!-!!; Крыласова Н.Б., Бочаров И. В., Бочарова Е. О. Некрополь Рождественского археологического комплекса // Охранные археологические исследования на Среднем Урале. Екатеринбург, 1997. Вып.1. С. 902-906; Крыласова Н.Б. Древнерусские изделия в материалах Рождественского могильника в Пермской области // Новгородская Русь: Историческое пространство и культурное наследие. Екатеринбург, 2000. С. 232-240.

34 Полное собрание русских летописей (далее ПСРЛ), М.; Л., 1949. Т. 25. С. 006—017.

35 Оборин В. А. О присоединении Перми Великой к Русскому государству в XV веке // Исследования по истории Урала. Пермь, 1976. Вып. 4. С. 6 (Уч. зап. ПГУ. № 348); Он же. Заселение и освоение Урала в конце XI - начале XVII века. Иркутск, 1990. С. 64; Давыдов В.Н. Присоединение Коми края. С. 24.

36 Белавин А.М. Камский торговый путь: Средневековое Предуралье в его экономических и этнокультурных связях. Пермь, 2000. С. 932-937, 084—087.

37 Оборин В.А. Заселение и освоение.С. 69.; Макаров Л. Д. Несколько слов относительно некоторых концепций исторического прошлого Верхнего Прикамья // Пермское Прикамье в истории Урала и России: Материалы Всерос. науч.-практ. конф. Березники, 2000. С. 1718; Мельничук А.Ф. Этнические процессы и освоение Северного Прикамья в эпоху раннего железного века - позднего средневековья // Исторические истоки, опыт взаимодействия и толерантности народов Приуралья: Материалы междунар. конф.: К 30-летию Камско-Вятской археологической экспедиции. Ижевск, 2002. С. 107-108.

38 Макаров Л. Д. Древнерусское население. Рис. 67, 68, 76.

39 ПСРЛ. М.; Л., 1965. Т. 9-10. С. 189; СПб., 0900-1914. Т. 20. С. 997.

40 Дмитриев А.А. Пермская старина. Пермь, 1889. Вып.1. С. 51, 74-75.

41 Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 979-996, 223-252 и сл.

42 Оборин В. А. Археологическое изучение г. Чердыни // Исследования по археологии и истории Урала. Пермь, 1998. С. 39-45; Макаров Л.Д. Древнерусский керамический комплекс Троицкого городища в г.Чердыни (по материалам раскопок В.А.Оборина) // Чердынь и Урал в историческом и культурном наследии России. Пермь, 1999. С. 8189.

43 Оборин В. А. Заселение и освоение. С. 70-74.

44 Оборин В. А., Балашенко Л. А. Итоги изучения памятников позднего железного века и русской колонизации Верхнего Прикамья // Уч. зап. ПГУ. Пермь, 1968. № 191. С. 43-48; Оборин В.А. К вопросу об этническом составе русских поселений Верхнего Прикамья в ХУТ-ХУЛ вв. // Проблемы археологии Евразии и Северной Америки. М., 1977. С. 962-968; Он же. Использование русским населением в ХУ-ХУП вв. поселений нерусского населения на Урале // Древности Волго-Камья. Казань, 1977а. С. 119— 126; Он же. Археологическое изучение г.Чердыни.; Бординских Г. А. Работы Соликамского музея // АОУП. Ижевск, 9999. С. 28-30; Макаров Л.Д. Древнерусский керамический комплекс.; Он же. Древнерусское население.С. 23-30, 38. Рис. 2, 67, 69, 70-79.

45 Оборин В.А. О присоединении Перми Великой.С. 13; Он же. Пермские князья: кто они? // Страницы истории Урала. Пермь, 1995. С. 06—17.

46 Бординских Г.А.Тайны истории Перми Великой. Соликамск, 1994. С. 27.

47 Оборин В.А. О присоединении Перми Великой.С. 13.

48 ВВЛ. С. 261.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

49 Вершинин Е. В. И еще раз о князьях вымских и великопермских // Новгородская Русь: Историческое пространство и культурное наследие. Екатеринбург, 2000. С. 299.

50 Бординских Г. А. Тайны истории. С. 22-27.

51 Давыдов В.Н. Присоединение Коми края.С.04-05; Оборин В.А. Пермские князья. С. 17.

52 Кизилов Ю.А. Земли и народы России. С. 67-69.

53 См. подробнее об этом: Макаров Л.Д. О сословной структуре населения Вятской земли до ХУ в.: (К постановке проблемы) // Сословная и государственная власть в России. ХУ - середина XIX вв.: Междунар. конф. - Чтения памяти акад. Л.В.Черепнина. М., 1994. Ч. I. С. 306-318.

54 Леонтьев А.Е., Рябинин Е. А. Этапы и формы ассимиляции.

55 Макаров Л. Д., Салангин Д. А. Об этнической принадлежности «славяноидной» керамики // Науч. и информ. бюллетень. Ижевск, 1997. № 2. Ч. 2 С. 205-206.

56 Макаров Л.Д. Удмурты в истории Вятской земли ХП-ХУ веков // Историческое познание: традиции и новации: Тезисы Международной теоретической конференции. Ижевск, 1996. Ч. I. С. 86-88.

57 Гришкина М.В. Служилое землевладение арских князей в Удмуртии XVI - первой половины XVIII в. // Проблемы аграрной истории Удмуртии. Ижевск, 1988. С. 5-25.

58 Макаров Л.Д. Древнерусское население.С. 21-22. Рис. 64, 65.

59 Там же. С. 31—31, 38-39. Рис. 1-3, 81—83.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

АОУП - Археологические открытия Урала и Поволжья ВАУ - Вопросы археологии Урала ПСРЛ - Полное собрание русских летописей СА - Советская археология

Поступила в редакцию 26.05.05

L.D. Makarov

The Manners of the Ethnic Determinants in Archeology and the Problems of Slav-Finnish Ethno Cultural Synthesis

The article deals with the problems of the ethnic determinants in archeology and the variants of synthesis between Ancient Rus' feudal structure and foreign periphery, including the territories of Vychegodskiy region, the Upper Prikamie and the Middle Vyatka. The author supposed these regions to be the ones of balanced type in social and political synthesis.

Макаров Леонид Дмитриевич Удмуртский государственный университет 426034, Россия, г.Ижевск,

Университетская, 1 (корп. 2)

E-mail: [email protected]

2005. № 7 ИСТОРИЯ

УДК 947.045

М.Л. Шмыкова

ИЗБИРАТЕЛЬНАЯ КАМПАНИЯ 1598 ГОДА И ОБОСНОВАНИЕ ПРАВ БОРИСА ГОДУНОВА НА ПРЕСТОЛ

Рассматриваются вопросы обоснования прав Бориса Годунова на престол и методы ведения им избирательной кампании. На основании анализа избирательной документации делается попытка выявления комплекса идей, явившихся основой для концепции власти Годунова.

Ключевые слова: царь, земский собор, власть, избирательная кампания.

В январе 1598 г. умер царь Федор Иванович. С его смертью закончилось многовековое правление династии Рюриковичей. Русскому государству предстояло избрать нового царя.

События 1598 г., связанные с избранием на царство Бориса Годунова, неоднократно становились предметом пристального внимания исследователей. Как показал анализ, проведенный Л.В. Черепниным, в трудах дореволюционных историков наметились два подхода к земскому собору 1598 г. Сторонники первого подхода (И.Д. Беляев, Н.Г. Загоскин, В.Н. Латкин) придерживались точки зрения, по которой собор представлял собой лишь видимость общесословного представительства. Представители другого направления (С.М. Соловьев, В.О. Ключевский, С.Ф. Платонов) считали, что земский собор проходил в соответствии с правовыми основами своего времени, и его результаты не были подтасованы сторонниками Бориса Г одунова1.

В советской исторической науке также уделялось первостепенное внимание земскому собору 1598 г. и в особенности Утвержденной грамоте, зафиксировавшей решения собора и являющейся основным источником по его деятельности. В зависимости от датировки подписания редакций Утвержденной грамоты и состава подписей участников собора решался вопрос о характере его представительства и степени накала политической борьбы. Основополагающей работой в этой области стала статья С.П. Мордовиной, в которой она выделила три списка Утвержденной грамоты - Строгановский, Плещеевский и список Малиновского. Список Малиновского практически совпадал со списком Навроцкого, опубликованным в XVIII в. в Древней Российской вивлиофике, однако оригинал этого списка не сохранился. В результате исследования списков С.П. Мордовина пришла к выводу, что Утвержденная грамота была составлена в двух экземплярах. Их источником было Соборное определение об избрании Бориса Годунова на царство, датируемое весной 1598 г., когда проводилась присяга новому царю. Первый экземпляр Утвержденной грамоты, представляющий собой список Малиновского, был подписан участниками собора по заранее подготовленным перечням вскоре после возвращения войск из Серпу-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

ховского похода в июле 1598 г. Второй экземпляр (Строгановский и Плещеевский списки) подвергся идеологической и литературной обработке, в нем была усилена апологетика Бориса Годунова. Утверждение чистового экземпляра состоялось 1 августа 1598 г., однако подписание затянулось вплоть до начала 1599 г. В целом, по мнению С.П. Мордовиной, под Утвержденной грамотой подписались около 600 человек, но при этом реальный состав собора был значительно шире. Так, например, участие выборных дворян в нем приравнивалось к их обязательному присутствию в большом царском походе. Кроме того, по ряду причин состав земского собора не был постоянным и мог обновляться2.

Вся сложность Утвержденной грамоты заключается в том, что в ней не совпадают перечни лиц и их подписи как в одном списке, так и в нескольких. Именно это дало основание Р.Г. Скрынникову считать, что «правильный» земский собор, подписавший окончательный вариант Утвержденной грамоты, состоялся не в 1598 г., а в феврале 1599 г., когда у Бориса Годунова практически не осталось политических противников как в Боярской думе, так и во всем Государевом дворе. Р.Г. Скрынников исходил из того, что после смерти Федора Ивановича сформировалась мощная оппозиция Борису Годунову. Значительная часть знати, в том числе члены Боярской думы, не участвовали в земском соборе, созванном по инициативе патриарха Иова в феврале 1598 г. В это время в стране сложилась ситуация двоевластия, и лишь благодаря активным действиям сторонников Борису Годунову удалось выиграть в политическом противостоянии. Точку зрения Р.Г. Скрынникова поддержал А.А. Зимин3.

Концепция противоборства Боярской думы и Бориса Годунова была пересмотрена А.П. Павловым. По его мнению, Утвержденная грамота была подписана в мае — июле 1598 г., а к 1 августа была сделана ее редакция, скрепленная государевой печатью. Подписание второго варианта следует отнести к январю — февралю 1599 г. Это делалось не в целях фальсификации событий, как считал Р.Г. Скрынников, а для того, чтобы придать документу большую авторитетность и исправить недостатки прежней грамоты. А.П. Павлов также опроверг необходимость созыва очередного земского собора в 1599 г. Плодотворной представляется его мысль о том, что организаторам собора важно было не столько зафиксировать присутствие каждого участника собора, сколько показать представительство «всей земли» при избрании Годунова на царство4. В более поздней работе А.П. Павлов пришел к выводу, что у Бориса Годунова было большое число сторонников в Боярской думе, среди духовенства, в дьяче-ской среде, его поддерживали столичные стрелецкие полки и посад, то есть силы, составившие костяк собора 1598 г.5 Все это дало возможность утверждать, что «накануне Смуты неспокойно было прежде всего не на верху социальной лестницы (в боярской среде), а в нижних слоях русского общества»6.

Таким образом, в отечественной науке значительное место отводилось исследованию процесса становления сословно-представительной монархии в России и роли земского собора в избрании Бориса Годунова на царство. Обоснование прав Бориса Годунова на престол и методы ведения избирательной кампании рассматривались лишь в контексте изучения Утвержденной грамоты и близких к

2005. № 7 ИСТОРИЯ

ней источников. Оставался нерешенным вопрос трансформации идей, прозвучавших в ранний период агитации, и их отражения в правовых документах, закрепляющих власть за новым монархом. Вместе с тем можно предположить, что создание благоприятного имиджа претендента в связи с угасанием старой династии и соответственно традиционных представлений о наследовании власти должно было занимать не последнее место в ряду правительственных мероприятий. Кроме того, изучение данного вопроса является первым и необходимым звеном на пути выявления форм и методов идеологического обоснования царской власти и их эволюции в ходе событий Смутного времени в России.

Следует отметить, что еще в период царствования Федора Ивановича Борис Годунов сосредоточил в своих руках значительную власть, которая выразилась в его личном участии во внешнеполитических делах и контроле над ними. Получив от Боярской думы разрешение на прием послов, Годунов установил на своем дворе порядки, аналогичные порядкам царского двора. Более того, во время царских приемов Борис Годунов стоял выше рынд, в то время как остальные бояре находились поодаль. На пирах за него пили заздравную чашу вместе с заздравной чашей государевой7. Теоретическое осмысление положения Бориса Годунова нашло отражение в пышном и почетном титуле «слуги и конюшего боярина, и содержателя великих царьств Казани и Азстрохани, и правителя непоколебимаго, праведнаго и милостиваго...», которым он пользовался вплоть до избрания на царство8. Чин конюшего боярина значительно возвышал Бориса Годунова в боярской среде. Так, в середине XVII в., отмечал Г. К. Котошихин, «кто бывает конюшим, и тот первый боярин чином и честию»9. В сочинении Г.К. Котошихина зафиксировано также предание о том, что в случае смерти бездетного царя корона должна отойти к конюшему боярину. Вероятнее всего, предание появилось в московской среде позднее, уже после восшествия на престол Бориса Годунова. Как сообщает тот же источник, Годунов был последним могущественным конюшим, после него и В.И. Шуйский, и первые Романовы опасались жаловать этот чин. В конце XV — XVI в. титул «слуга» был равнозначен титулу «служилый князь», которым обладали перешедшие на службу к московскому государю князья юго-западной Руси, а затем царевичи-иноземцы10. Годунов был пожалован этим титулом после удачного отражения набега крымцев на Москву летом 1591 г.11 Афанасию Резанову, посланнику в Речь Посполитую, дали указание говорить, что титул «слуга» «.честнее всех бояр. А дается то имя от государя за многие службы. А ныне царское величество пожаловал тем именем почтить. Бориса Федоровича Годунова, так же за многие его службы и землестроенья, и за летошний царев приход»12. Таким образом, титул Бориса Годунова фиксировал его особое положение в системе чинов Русского государства в конце XVI в. и явился своеобразной стартовой площадкой для ведения избирательной борьбы.

После кончины Федора Ивановича официальной наследницей становилась вдовая царица Ирина, родная сестра Бориса Годунова. Именно ее в соответствии с Утвержденной грамотой почивший царь оставил на престоле13. В стране в это время наблюдались волнения, границы были закрыты. В столице

ИСТОРИЯ 2005. № 7

народ собирался возле Кремля и требовал вступления на престол Ирины Году-новой14. Однако на девятый день после смерти царя Ирина решила уйти в монастырь, где вскоре приняла постриг под именем инокини Александры. Вслед за Ириной в Новодевичий монастырь последовал и Борис Годунов. Опираясь на рассказ И. Массы, Р.Г. Скрынников сделал вывод, что отречение Ирины Годуновой носило вынужденный характер15. Однако для обоснования своей точки зрения Р.Г. Скрынников приводит рассказ И. Массы выборочно, не упоминая о том, что народ вызвал Ирину для того, чтобы «вручить ей управление государством». Что касается отъезда Бориса Годунова, то вряд ли он хотел укрыться за монастырскими стенами от своих политических противников. Можно предположить, что это был ловкий политический ход, который выдает ориентацию Бориса на привлечение широких масс населения. Современник событий 1598 г. Иван Тимофеев среди причин, побудивших Бориса Годунова переехать в монастырь, выделил его стремление увидеть «колицем усердием народ весь в державу себе его взыщет и еликою теплотою вослед по нем тещити имут»16.

Видимо, еще находясь в Москве, Годунов высказался за созыв земского собора, призванного решить судьбу престола. По данным, приводимым Ж. Марже-ретом, предполагалось участие всех сословий по 8—10 человек от каждого города17. Перед созывом земского собора наблюдалась активизация сторонников кандидата. Ирина вела агитацию за брата среди духовенства, бояр, купечества, простого люда. Есть свидетельства о том, что Годуновы нередко прибегали к подкупу. Так, по данным П. Петрея, Ирина «хорошо помнила, что куда подается большинство, туда потянутся и остальные... Большими подарками она тайно склонила полковников и капитанов, чтобы они уговорили подчиненных себе воинов подавать голоса в пользу брата»18. В этих условиях появилась необходимость создания такого сочинения, которое бы, с одной стороны, явилось знаком почести умершему царю, а с другой, убедило слушателей и читателей в том, что именно Борис Годунов является единственным достойным претендентом на замещение царского престола. Таким произведением стала Повесть о честном житии царя Федора Ивановича, написанная патриархом Иовом. Наиболее обстоятельно Повесть была изучена Л.Е. Морозовой, которая пришла к выводу, что Повесть, появившаяся в промежуток между смертью Федора Ивановича и избранием на престол Бориса Годунова, стала «родоначальницей нового жанра агитационно-массовых сочинений, активно создаваемых и распространяемых потом в период политической борьбы»19.

Итак, основная цель Повести состояла в том, чтобы показать Бориса Годунова с выгодной для него стороны. Годунов не обладал древней родословной, однако, что немаловажно, у него был накоплен значительный опыт управления государством. Именно это и стремились обозначить в Повести. Следует отметить, что патриарх Иов не был далек от истины. Даже такие недоброжелатели Бориса, как, например, Иван Тимофеев, подчеркивали, что Годунов был «изрядным правителем». Характеристика, впервые использованная в Повести, стала неотъемлемой частью более поздних прогодуновских сочинений. К заслугам правителя относились покорение восставших казанцев, широкое городское и храмовое строительство. При Годунове Русское государство было уст-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

роено «в мире и тишине велелепней цветуще», расширены дипломатические контакты с восточными странами. Большое внимание в Повести также уделялось войне со шведами и обороне Москвы от крымского хана Казы-Гирея. Следует отметить, что о походе крымцев 1591 г. в Повести говорилось значительно больше, чем о многолетней русско-шведской войне. По мнению А.П. Богданова, патриарх Иов подробно рассказал об удачном отражении набега, так как по Москве ходили слухи о том, что Годунов сам навел крымцев20. Однако в данном случае необходимо учитывать и то, что в общественном сознании восточные соседи традиционно воспринимались как более опасные враги, чем западные. Соответственно победа над татарами для людей средневековой Руси была более значимым событием.

Необходимо обратить внимание на один из эпизодов Повести, рассказывающий о награждении участников обороны Москвы от крымского набега 1591 г. По этому отрывку Федор Иванович возложил на Бориса Годунова золотую цепь «еяже ношаше в почесть великого своего самодержавного царьствия. и сим паки на нем прообразуя царского своего достояния по себе восприятия и всего превеликого царьствия Русийскаго скифетродержателства правление, еже последи Божиим смотрением не по мнозех летех царьское его на сем пророчество совершися»21. Очевидно, речь идет об одной из царских регалий, «чепи от злата аравьска исковану», подаренной, судя по легенде, сохранившейся в Сказании о князьях владимирских и близких к нему памятниках, византийским императором Константином Мономахом своему внуку, русскому князю Владимиру наряду с животворящим крестом, царским венцом, бармами и другими символами власти римских и византийских императоров22. Таким образом, уже в раннем агитационном произведении, каким являлась Повесть, патриарх Иов пытался доказать, что через передачу цепи совершилось символическое наследование царства. Однако в сложившейся политической обстановке патриарх должен был действовать весьма осторожно. Поэтому в отличие от прямых заявлений в поздних документах, что Иван IV вручил царство заботам Г одунова, глава русской церкви использовал более гибкий, но традиционный для идеологии прием, который должен был быть понятен и знаком реципиентам сочинения. Интересно отметить, что в иностранных источниках возложение цепи на Бориса Годунова не рассматривалось ни в связи с передачей царства, ни с крымским походом 1591 г. По мнению иностранцев, Федор Иванович после совещания с Боярской думой возложил на Годунова бремя ведения всех дел в государстве и взял его «правителем царства». При этом оговаривалось, что все незначительные дела он будет решать сам, а крупные внутренние и внешние вместе с царем23. Таким образом, в отличие от сочинений иностранцев акт передачи цепи в агитационном произведении приобретал символический смысл, связанный с проблемой наследования царства.

Помимо литературных талантов, продемонстрированных патриархом, он обладал еще и хорошими организаторскими способностями. В течение 40 дней во время траура по Федору Ивановичу, когда шла подготовка к земскому собору, патриарх возглавлял многочисленные депутации в Новодевичий монастырь,

ИСТОРИЯ 2005. № 7

где вел переговоры с Годуновым, убеждая его принять царский титул. 17 февраля по инициативе патриарха был созван земский собор, цель которого состояла в избрании нового царя. Ход заседания собора можно реконструировать по Утвержденной грамоте, начальный этап составления которой относится к апрелю 1598 г. Однако в таком случае встает вопрос: не являются ли слова, приписанные участникам собора, более поздним измышлением составителей Утвержденной грамоты, подводившим итог политическим и идеологическим баталиям 1598 г. Скорее всего, на соборе первоначально выступил патриарх, который в основных чертах обрисовал картину, сложившуюся после смерти царя, и выдвинул кандидатуру Бориса Годунова на замещение престола. Сложнее дело обстоит с так называемым «боярским свидетельством», где давалась детальная характеристика Годунову и излагались его права на царский титул. Необходимо отметить, что приведенное в начальной редакции Утвержденной грамоты «боярское свидетельство» в следующей редакции уже выступает в качестве «свидетельства всех чинов»24. Как отмечал И. Тимофеев, «собрашася необленно вкупе сильнословесныя рачителя его вся и молебну человекуугодия хартию писанми тщанию соплетше»25. Можно предположить, что 17 февраля действительно был зачитан документ, но написанный не от лица всего собора, а от группы сторонников Годунова.

Петиция, адресованная собору, начиналась с того, что Иван Грозный определил в жены Федору Ивановичу Ирину Годунову, которой было в ту пору 7 лет. До совершеннолетия Ирина воспитывалась в царских покоях вместе со своим братом Борисом, находившимся «при его царьских пресветлых очах всегда безотступно по тому же не в совершенном возрасте, и от премудрого его царьского разума царственным чином и достоянию навык»26. Итак, согласно боярскому свидетельству, Годунов получил царское воспитание. Умирая, Иван IV приказал Федора и Ирину заботам Годунова, который с усердием выполнял обещание, данное царю. Далее в панегирическом духе Повести о честном житии царя Федора Ивановича рассказывалось о славе правителя в других странах, о внутреннем строении и о победе над крымским ханом. При этом церемония возложения цепи на Бориса Годунова ассоциировалась скорее не с наследованием царства, а с образом Годунова как победителя татар и последователя деяний Дмитрия Донского. Смещение акцентов в данном случае наблюдалось из-за того, что у составителей свидетельства нашлись более серьезные аргументы в пользу Бориса.

Однако необходимо отметить, что обстоятельства выдвижения Годунова в связи с завещанием Ивана Грозного несколько по-иному вырисовались в Соборном определении об избрании царем Бориса Годунова, на основании которого составлялась Утвержденная грамота. По версии, предложенной в Соборном определении, Иван IV вручил заботы о своем сыне боярину Борису Федоровичу Годунову. При этом царь оговорил, что в случае смерти Федора престол должен перейти к конюшему боярину. Федор Иванович, в свою очередь, «по приказу отца своего и по своему приятельству» оставил трон Годунову. Таким образом, если руководствоваться логикой Соборного определения, на Борисе

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Годунове лежало благословление двух последних царей из династии Рюрико-вичей27. В целом можно предположить, что в боярском свидетельстве, реально произнесенном на земском соборе, наряду с описанием заслуг Годунова содержалась версия о завещании Ивана Грозного, отраженная позже в Соборном определении. В окончательном варианте Утвержденной грамоты, представлявшем собой правовой документ об утверждении династии, где была необходима документальная точность, версия о завещаниях последних царей мало отвечала реальным событиям и трансформировалась в идею о том, что Иван IV благословил Годунова на заботу о своем сыне.

В итоге после совещания соборных чинов Борис Годунов был избран на царство. Нерешенным оставался вопрос согласия самого претендента. 20 февраля состоялось многолюдное шествие в Новодевичий монастырь. Однако несмотря на уговоры, Борис продолжал отказываться от царства, мотивируя тем, что не смеет посягать на «царьскую степень на высоту царьствия его». Источники, повествующие о событиях 1598 г., единодушно отмечают, что на следующий день 21 февраля в монастырь направилась самая многолюдная делегация из всех предыдущих. Безусловно, это была хорошо спланированная акция сторонников Годунова, в которой приняли участие представители земского собора и московский посад. Организация крестного хода во главе с главной русской святыней - иконой Владимирской Богоматери - была призвана показать единение «всей земли» и сплочение народа в его стремлении поставить на царство Бориса Годунова. Особая роль отводилась детям и подросткам, которые должны были пением и плачем разжалобить собравшихся в монастыре лю-дей28. Годунов в этой ситуации повел себя как хороший актер и мастер тонкой психологической игры. Он вновь отказывался от царства, но из-за шума его слова не были слышны тем, кто стоял сзади. Тогда Борис жестами с помощью платка показал, что скорее задушит себя, чем вступит на престол. Однако после вмешательства царицы Ирины Годунов все-таки дал согласие царствовать.

События 21 февраля наиболее показательны с точки зрения всей избирательной кампании 1598 г. В них выявилась ориентация Годунова на широкие массы населения, тогда же сформировалось представление, скорее особый лозунг, рефреном прозвучавший позднее в избирательной документации и иностранной публицистике: «глас народа, глас Божий». Не случайно уже в начале марта патриарх объявил, что на 21 февраля устанавливается новый праздник, отмечавшийся до конца правления Годунова. Официально этот праздник посвящался Богоматери, благодаря заступничеству которой Российское государство обрело нового царя. В этот день сам царь и все его подданные участвовали в крестном ходе в Новодевичий монастырь, цель которого была в том, чтобы служить напоминанием о событиях 1598 г.

26 февраля Борис Годунов вернулся в Москву, где состоялась торжественная встреча царя. В Успенском соборе был отслужен благодарственный молебен. Затем в Архангельском соборе, династическом некрополе московских государей, Годунов, поклонившись последним царям из династии Рюриковичей, обратился к ним с просьбой о помощи и заступничестве29. Дело состояло

ИСТОРИЯ 2005. № 7

не только в том, что такого рода молитва воспринималась как взаимная помощь живых и умерших. Почтив память Федора Ивановича и Ивана Грозного, Годунов, таким образом, объявил о преемственности старой и новой династии, о незыблемости традиции. Церемония обхода Борисом Годуновым кремлевских соборов имела отдаленное сходство с церемонией венчания на царство. Вероятно, в данном случае она была призвана упрочить позиции царя.

Избрание Годунова на царство еще не ставило точку в избирательной борьбе. Во-первых, царь скоро вновь покинул столицу. Причину отъезда некоторые историки видят в проявлении оппозиции со стороны Боярской думы по отношению к новой власти30. Во-вторых, чтобы до конца соблюсти легитимность в поставлении царя, необходимо было решить вопрос о присяге и о венчании на царство. На организованном 9 марта совещании соборных чинов обсуждался вопрос о крестоцеловании на верность царю. В связи с этим 15 марта вышла окружная грамота патриарха Иова, в которой он изложил обстоятельства прихода Бориса Годунова к власти, но без упоминания об избрании на земском соборе31. Почему патриарх, который сам созвал собор, ни слова не сказал

о нем? С одной стороны, окружная грамота была составлена примерно одновременно с Соборным определением, и они дополняли друг друга: в окружной грамоте объявлялось о смерти Федора Ивановича и о возведении на престол Годунова, а в Соборном определении обосновывались его права. Кроме того, по справедливому замечанию А.А. Зимина, оба документа являлись «первоначальными набросками официальной версии об избрании Бориса»32, поэтому не все детали могли быть в них учтены. С другой стороны, в окружной грамоте содержится определение, по которому Борис Годунов — «Государь Богом избранный, и Богом возлюбленный, и Богом почтенный». Таким образом, Борис воспринимался скорее как избранник Бога, а не земского собора33. В Соборном определении представлена развернутая концепция того, почему Годунов считался Божественным избранником. Дело в том, что соборные чины единогласно выступили за Г одунова, так как «на нем же бо (рекоша) обоих царей благослов-ление бысть, и царево бо сердце в руце Божии, еже цари рекоша, сие Бог бла-гоизволили». Патриарх, в свою очередь, согласился с мнением собора, потому что «Глас бо народа, глас Божий»34. Народ явился лишь выразителем божественной воли и желания почивших царей видеть Б.Ф. Годунова на престоле.

Соборное определение отразило качественно новый этап в развитии идей, посвященных обоснованию прав Годунова на царский титул. В отличие от рассмотренных нами выше агитационных сочинений оно представляет собой уже не только политический трактат, но и законодательный акт. Именно поэтому в нем фиксировались все наиболее удовлетворяющие новую власть положения, такие, например, как деятельность Бориса в качестве правителя, завещания прежних царей, поставление «всей землей». Кроме того, в Соборном определении немаловажное место отводилось самой возможности избрания царя. Его избрание являлось аналогией избрания духовных лиц на церковном соборе. Если избиралась духовная власть, то и светская власть в определенных случаях тоже могла быть избранной. При этом многочисленные примеры из мировой

2005. № 7 ИСТОРИЯ

истории были призваны свидетельствовать, что претендент не обязательно должен был принадлежать к царскому роду.

Сложившаяся к середине весны 1598 г. концепция власти Бориса Годунова нашла свое наиболее полное отражение в редакциях Утвержденной грамоты, которая хранилась в царской казне и патриаршей канцелярии. Таким образом, в ходе избирательной кампании 1598 г. ясно вырисовываются две доминанты, использовавшиеся для обоснования прав Бориса Годунова на престол. Во-первых, это благословление царей прежней династии, при этом можно наблюдать эволюцию от применения символов, доставшихся в наследие от старой эпохи (акт передачи цепи), до формирования мысли о том, что Иван Грозный оставлял трон после смерти Федора Борису Годунову. Во-вторых, претензии Годунова на царство обосновывались его благоприятной внутриполитической и дипломатической деятельностью. В документах, появившихся уже после избрания Бориса Годунова на престол, большое внимание уделялось присутствию «всей земли» на земском соборе и, главное, божественному предопределению в деле избрания царя.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 См. подробнее: Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства в XVI - XVII вв. М., 1978. С. 133 - 134.

2 Мордовина С.П. К истории утвержденной грамоты 1598 г. // Археографический ежегодник за 1968 г. М., 1970. С. 127 - 949; Она же. Характер дворянского представительства на земском соборе 1598 г. // Вопросы истории. 9979. № 2. С. 55 - 63.

3 Скрынников Р.Г. Земский собор 1598 г. и избрание Бориса Годунова на престол // Вопросы истории. 1977. № 3. С. 143 - 157; Зимин А.А. В канун грозных потрясений.

М., 1986. С. 212 - 233.

4 Павлов А.П. Соборная утвержденная грамота об избрании Бориса Годунова на престол // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1978. Т. 10. С. 206 - 226.

5 Он же. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове (1584 - 1605 гг.). СПб., 1992. С. 56 - 59, 221 - 226.

6 Там же. С. 79.

7 Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI - XVII вв. (Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время).

СПб., 9990. С. 197 - 199.

8 Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею императорской Академии наук (далее - ААЭ). СПб., 1836. Т. 2. № 6. С.

15

9 Котошихин Г.К. О Московском государстве в середине XVII столетия // Русское историческое повествование XVI - XVII в. М., 1984. С. 236.

10 Зимин А.А. Указ. соч. С.180 - 989.

11 Полное собрание русских летописей (далее - ПСРЛ). М., 1965. Т. 14. С. 43.

12 Анпилогов Г.Н. Новые документы о России конца XVI - XVII вв. М., 1967.

С. 77 - 78.

13 ААЭ. Т. 2. № 7. С. 19.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

14 Буганов В.И. Сказание о смерти царя Федора Ивановича и воцарении Бориса Годунова // Записки отдела рукописей. М., 1957. Вып. 19. С. 175; Буссов К. Московская хроника // Хроники Смутного времени. М., 1998. С. 14; Масса И. Краткое известие о Московии // О начале войн и смут в Московии. М., 1997. С. 42.

15 Скрынников Р.Г. Борис Годунов. М., 1978. С. 108 - 109.

16 Тимофеев И. Временник // Памятники литературы Древней Руси (конец XVI - начало XVII в.). М., 1987. С. 282.

17 Маржерет Ж. Состояние Российской империи и великого княжества Московии // Россия XVI - XVII вв. глазами иностранцев. Л., 1986. С. 234 - 235.

18 Петрей П. История о великом княжестве Московском // О начале войн и смут в Московии. С. 274.

19 Морозова Л.Е. Смута в России начала XVII в. в сочинениях ее современников // Культура средневековой Москвы XVII в. М., 1999. С. 252.

20 Богданов А.П. Русские патриархи (1589 - 1700). М., 1999. Т. 1. С. 53.

21 ПСРЛ. Т. 14. С. 15.

22 Дмитриева Р.П. Сказание о князьях владимирских. М., 1955. С. 177.

23 Буссов К. Указ. соч. С. 11; Петрей П. Указ. соч. С. 271.

24 Павлов А.П. Соборная утвержденная грамота об избрании Бориса Годунова на престол. С. 109.

25 Тимофеев И. Указ соч. С. 284.

26 ААЭ. Т. 2. № 7. С. 25.

27 Там же. № 6. С. 13 - 14.

28 Буссов К. Указ. соч. С. 15; Тимофеев И. Указ. соч. С. 286.

29 ААЭ. Т. 2. № 7. С. 36 - 37.

30 Скрынников Р.Г. Указ соч. С. 117.

31 ААЭ. Т. 2. № 1. С. 1 - 4.

32 Зимин А.А. Указ. соч. С. 223.

33 См. также: Павлов. А.П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове. С. 221.

34 ААЭ. Т. 2. № 6. С. 14.

Поступила в редакцию 25.03.05

M.L. Shmykova

Election Campaign of 1598 and the Base of Boris Godunov Rights to the Throne

The article deals with the problem of Boris Godunov rights to the throne and his methods of participation in the election campaign. Analyzing election documents, the author makes an attempt to found the main ideas of Godunov power conception.

Шмыкова Мария Леонидовна Удмуртский государственный университет 426034, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 2)

E-mail: [email protected]

2005. № 7 ИСТОРИЯ

УДК 321.96

Е.В. Тронина

К ВОПРОСУ ОБ ОПРЕДЕЛЕНИИ ТЕРМИНА «ИНЖЕНЕРНОТЕХНИЧЕСКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ»

Рассматривается применение термина «инженерно-техническая интеллигенция» в отечественной историографии, выявляются критерии принадлежности к социальнопрофессиональной группе, обозначаемой данным термином, и дается его определение.

Ключевые слова: интеллигенция, инженерно-техническая интеллигенция, промышленно-техническая интеллигенция, социально-профессиональная структура интеллигенции.

Изучение инженерно-технической интеллигенции как особой социальнопрофессиональной группы российской интеллигенции в свете внимания современных отечественных исследователей к так называемым малым социальным группам имеет несомненный научный интерес. Однако здесь исследователи неизбежно сталкиваются с методологической проблемой, связанной с недостаточной разработанностью социально-профессиональной структуры интеллигенции. В отечественной историографии не только не выработаны в достаточной степени критерии принадлежности к инженерно-технической интеллигенции, но и нет единого устоявшегося термина, обозначающего эту социальнопрофессиональную группу. Наиболее часто исследователи используют термины «производственно-техническая интеллигенция», «инженерно-технические работники», «инженерно-технический персонал», «техническая интеллигенция» и т.д. Нам представляется, что это не совсем верно, хотя нельзя не согласиться с мнением одного из исследователей советской технической интеллигенции, отмечавшего стилистическое удобство употребления всех этих терми-нов1.

В данной статье на базе историографического и социологического материала мы попытаемся выработать некоторые критерии принадлежности к группе инженерно-технической интеллигенции и дадим определение термину, обозначающему эту социально-профессиональную группу. Для этого, прежде всего, необходимо определить что мы будем подразумевать под термином «интеллигенция» и рассмотреть как в историографии решался вопрос ее социальнопрофессиональной градации.

Несмотря на множество точек зрения в определении понятия «интеллигенция», большинство из них сводится к двум наиболее крупным: этической и социологической.

Согласно первой, сформировавшейся еще до революции, под интеллигенцией подразумевается так называемая духовная элита нации, «хранительница» общечеловеческих и национальных ценностей отличная от широких масс

ИСТОРИЯ 2005. № 7

специалистов и от правящей бюрократии. Согласно второй -интеллигенция рассматривается как массовый социально-профессиональный слой, основным критерием принадлежности к которому является занятие профессиональным умственным трудом. Большинство исследователей рассматривают интеллигенцию именно с социологических позиций. Это обусловлено в первую очередь тем, что данная концепция существенно снижает уровень субъективизма при определении критериев принадлежности к категории интеллигенции.

В основе большинства определений термина «интеллигенция» лежит категория «умственный труд», характерный для этой социальной группы общества. Именно характер труда, по мнению многих исследователей (как историков, так и социологов), является основным критерием принадлежности к интеллигенции. Однако занятие умственным трудом свойственно не только интеллигенции, но и служащим. Решая проблему разграничения этих социальных групп общества, исследователи предприняли попытки найти профессиональные особенности в самом характере умственного труда, вследствие чего встал вопрос о его критериях. Авторы социологических работ по отношению к социалистическому обществу рассматривают понятие «служащие» как более широкое, чем «интеллигенция», подразумевая под ним людей, занятых нефизическим, то есть умственным трудом, и находящихся на службе в государственных организациях и учреждениях, а также в аппарате общественных организаций2. При совпадении социальных границ этих двух слоев общества интеллигенция выступает в качестве своеобразного «высшего звена» служащих. Таким образом, «служащие», в узком смысле этого слова, это слой людей, занятых умственным трудом, который остается за вычетом интеллигенции. Именно в этом смысле чаще всего и употребляется этот термин. Различия между интеллигенцией и служащими определяются по уровню квалификации. Служащие, в отличие от интеллигенции, заняты менее квалифицированным умственным трудом, которому в меньшей степени присущ творческий характер. Этот вид труда, по мнению некоторых исследователей, не требует длительной специальной подготовки и специального среднего образования3. Таким образом, определяющими становятся образовательный ценз и уровень квалификации, что находит свое отражение в определениях понятия «интеллигенция», которые появляются в научной литературе. В работах историков интеллигенции такой подход нередко критиковался, так как он не позволяет четко разграничить интеллигенцию со служащими4.

Опыт социологического изучения социальной структуры общества привел большинство исследователей к выводу, что интеллигенция является социально-профессиональной группой, к которой относятся люди, занятые квалифицированным умственным трудом в различных сферах общественной жизни, требующим высшего или среднего специального образования5. В своей работе мы будем использовать именно это определение. Однако следует заметить, что в последнее десятилетие в интеллигентоведении наметилась тенденция по признанию двуединой (дуалистичной) природы интеллигенции, включающей в себя неразрывно связанные социально-функциональные и культурно-личностные

2005. № 7 ИСТОРИЯ

критерии6. Хотя эта точка зрения несомненно имеет право на существование, однако, на наш взгляд, в целом подобный подход ведет к размыванию границ интеллигенции как социального слоя и дает исследователям почву для субъективных оценок.

Если в определении термина «интеллигенция» в рамках социологической концепции исследователи пришли к формальному единству, то трактовки ее профессиональной структуры различны.

В отечественной исторической и социологической литературе наиболее распространенным является членение интеллигенции как единого социального слоя по выполняемым ей общественным функциям. Например, среди историков такого принципа придерживались Л.К. Ерман, В.Р. Лейкина-Свирская, а среди социологов — М.Н. Руткевич, Р.О. Карапетян, В.Е. Вигдорчик и др.

Л.К. Ерман в своей монографии, посвященной интеллигенции в период первой русской революции, при обработке данных Первой всеобщей переписи населения 1796 г. группировал интеллигенцию в три профессиональных слоя:

1) интеллигенция, занятая в сфере материального производства;

2) интеллигенция, работающая в области культуры;

3) интеллигенция, служащая в государственном аппарате, в аппарате управления промышленностью и помещичьим хозяйством7.

В слой интеллигенции, занятой в материальном производстве, автор включает инженеров и техников, железнодорожных и почтово-телеграфных служащих, специалистов сельского хозяйства. В состав третьей категории Л.Е. Ерман относит и офицерский корпус. Здесь следует обратить особое внимание на то, что автор не проводит границ между служащими и интеллигенцией и включает в последнюю служащих низшего звена.

В.Р. Лейкина-Свирская для дореволюционной интеллигенции выделяет следующие функции: 1) профессионально-квалифицированное обслуживание материального производства; 2) медицинское обслуживание; 3) обучение молодежи; 4) идеологическое обслуживание общества.

Функцию обслуживания нужд государственной политической надстройки автор не считает в полной мере принадлежащей интеллигенции, а склонна относить ее к функции государственных служащих, которых «никак нельзя зачислять в состав интеллигенции»8. Кроме всего прочего В. Р. Лейкина-Свирская выделяет еще такую группу интеллигенции, как деятели революционного движения, и отмечает, что деятельность этой группы стоит вне рамок профессиональной деятельности интеллигенции9. Выделение последней вносит в классификацию В. Р. Лейкиной-Свирской некий дисбаланс, так как здесь происходит смешение профессиональной и социальной градаций интеллигенции.

Р.О. Карапетян подразделяет интеллигенцию практически на те же группы, что и Л.К. Ерман. Однако к интеллигенции, занятой в сфере материального производства, автор относит и научно-техническую интеллигенцию, которую, в свою очередь, исходя из характера участия и роли в производстве, он подразделяет на 2 группы: 1) научную; 2) производственно-техническую. Дело в том, что при градации по функциональному принципу научную интеллигенцию ав-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

тор относит к группе, связанной со сферой духовного производства. Таким образом, научная интеллигенция у Р.О. Карапетяна не выступает в качестве единой профессиональной общности10.

М.Н. Руткевич, в отличие от приведенных выше градаций, выделяет только две достаточно большие группы интеллигенции: 1) занятую в сфере материального производства (производственную); 2) не связанную с материальным производством. В последнюю автор включает медицинскую, педагогическую, культурно-просветительскую, художественную, научную, а также военную и административную интеллигенцию11. Нам представляется, что включение таких разных по своим функциям отрядов интеллигенции в одну группу не совсем правомерно. По крайней мере, как нам кажется, административную и военную интеллигенцию более целесообразно рассматривать как самостоятельные профессиональные общности.

В большинстве приведенных нами схем инженерно-техническая интеллигенция входит в состав большой группы специалистов, связанных с материальным производством, а управленческая - рассматривается в качестве отельной группы интеллигенции. Однако при рассмотрении конкретных исторических работ, которые так или иначе связаны с инженерно-технической интеллигенцией, приходится сталкиваться с тем, что исследователи часто объединяют эти отряды интеллигенции.

Итак, настало время рассмотреть, в каком контексте рассматривается в историографии техническая интеллигенция и каких специалистов «на практике» включают исследователи в эту категорию.

В отечественном интеллигентоведении инженерно-технической интеллигенции уделялось не так много внимания, как другим профессиональным группам интеллигенции, например художественной. Трудно сказать, с чем это связано, тем более если учитывать то обстоятельство, что именно эту группу интеллигенции некоторые исследователи называли одной из самых многочисленных (по крайней мере, в социалистическом обществе)12.

Работы, в которых так или иначе затрагивались некоторые вопросы, связанные с инженерно-технической интеллигенцией, появились еще в 30-е г. XX века. Объектом исследования в них выступала интеллигенция в целом, без ее членения по профессиональным группам. Авторами этих работ были в основном не историки, а партийные и хозяйственные работники. Несмотря на то что большинство этих работ не носило научного характера, некоторые из них, такие, как, например, работа А. Бейлина «Кадры специалистов в СССР» до сегодняшнего дня не потеряли своей значимости и широко используются исследователями. Однако следует отметить, что в современных условиях названная работа является не столько историографическим источником, сколько статистическим, так как содержит большой массив статистической информации13.

В 1940-е гг. ситуация в историографии практически не изменилась.

Рост интереса исследователей к проблемам интеллигенции в целом и к изучению различных профессиональных групп этого общественного слоя характерен для 50-х гг. Именно в этот период инженерно-техническая интелли-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

генция впервые становится самостоятельным объектом исследования. Ее изучение в 1950-е гг. проходило в основном на уровне диссертационных работ, хронологические рамки большинства из которых относились к периоду первых пятилеток14. Приоритетной темой здесь становится изучение роли КПСС в формировании новой социалистической инженерно-технической интеллигенции. В связи с этим авторы затрагивали вопросы, связанные с реконструкцией системы высшего и среднего технического образования, с социальным и профессиональным составом инженерно-технической интеллигенции, рассматривали пути пополнения этого социально-профессионального слоя из других профессиональных групп советского общества. Большое внимание авторами уделялось проблемам саботажа и вредительства на производстве и борьбе советского правительства с этими явлениями. Несмотря на то что отдельные исследования о роли Коммунистической партии в становлении и формировании социалистической интеллигенции имели место еще в 1980-е гг. примерно с 70-х гг. XX в. этот вопрос в работах исследователей постепенно начинал отходить на второй план. В этот период начинают расширяться хронологические рамки исследований, рассматриваются различные аспекты становления советской технической интеллигенции (такие, как подготовка женских инженернотехнических кадров) и региональные особенности этого процесса15. Исследования, посвященные формированию этого профессионального слоя советской интеллигенции, продолжают появляться и сейчас, но в основном на уровне диссертационных исследований16.

В 1960-е гг. советские историки обратились к проблеме привлечения буржуазных специалистов к социалистическому строительству. Важную роль здесь играли работы С.А. Федюкина17. В своих работах под буржуазными специалистами он подразумевал старую дореволюционную техническую интеллигенцию, и в первую очередь инженеров и техников, занятых на производстве. Кроме того, в качестве буржуазных специалистов С.А. Федюкин называет и выдающихся представителей науки, перешедших на сторону советской власти. Автор рассматривает путь, который прошла дореволюционная интеллигенция «от саботажа и непризнания Советской власти к активному участию в социалистическом строительстве»18.

Помимо уже перечисленных вопросов в отечественной историографии некоторое освещение получил вопрос взаимоотношений производственнотехнической интеллигенции и рабочего класса19.

В 90-е г. XX в. наряду с уже рассмотренными нами проблемами исследователи обратили внимание на судьбы интеллигенции, в том числе и инженернотехнической, в свете политических репрессий 30-х гг.20.

В это же время И.А. Гараевской предпринимается попытка освещения истории инженерно-технической интеллигенции с конца XIX в. до конца 30-х гг. XX в.21 Выбор автором именно этих хронологических рамок исследования, на наш взгляд, не случаен. Именно с конца XIX в. об инженерно-технической интеллигенции можно говорить как о массовой профессиональной группе, а к

ИСТОРИЯ 2005. № 7

концу 30-х гг. XX в., по мнению многих исследователей, завершается процесс формирования социалистической интеллигенции.

Инженерно-техническая интеллигенция XIX — начала XX вв. в качестве самостоятельного объекта исследования практически не рассматривалась. На наш взгляд, это связанно с общим состоянием историографии интеллигенции. Среди немногочисленных работ по интилегенции рассматриваемого периода можно выделить работы В.Р. Лейкиной-Свирской, Л.Е. Ермана и О.Н. Знаменского22. Л.Е. Ерман и О.Н. Знаменский рассматривали российскую интеллигенцию в период первой русской революции и накануне Октябрьской революции соответственно. В задачи исследователей не входил подробный анализ отдельных профессиональных групп интеллигенции, и вопросы, связанные с социально-профессиональной градацией этого общественного слоя, затрагивались ими лишь с точки зрения его численности.

В.Р. Лейкина-Свирская, рассматривая интеллигенцию по профессиональным группам, уделила большое внимание технической интеллигенции. Автор, рассматривая технических специалистов как профессиональные кадры, обслуживающие материальное производство, акцентирует внимание в первую очередь на становлении и развитии системы технического образования в дореволюционной России. Наряду с учебными заведениями, готовившими инженеров для различных отраслей промышленности, включая предприятия транспорта и связи, автор рассматривает и специализированные военные учебные заведения, такие, как Михайловская артиллерийская и Николаевская инженерная академии, высшее Морское училище при Морском корпусе и высшее Морское инженерное училище в Кронштадте, приравнивая их выпускников к технической интеллигенции23. Более того, наряду с уже перечисленными специалистами В.Р. Лейкина-Свирская к категории технической интеллигенции относит специалистов в области сельского и лесного хозяйства24. Таким образом, В.Р. Лейкина-Свирская одна из немногих признает, что понятие «инженернотехническая интеллигенция» включает в себя не только гражданских специалистов, занятых в промышленном производстве, но и военных инженеров, и специалистов в области сельского хозяйства, то есть специалистов, занятых в материальном производстве в широком смысле этого слова.

В работах, посвященных технической интеллигенции, в большинстве своем авторы не дают определение термину, который используют для обозначения этой профессиональной группы. Нами выявлено только две достаточно четких формулировки, одна из которых относится к производственно-технической интеллигенции и дана социологами С. А. Кугелем и В. А. Устиновой, а другая — к инженернотехнической, автором которой является историк М.В. Зелев. Так, С.А. Кугель и

В.А. Устинова, определяя место и роль производственно-технической интеллигенции в социальной структуре советского общества, отмечают, что эта группа интеллигенции отличается от других функциональным содержанием труда, его связью с решением практических задач по обеспечению практического хода производства, сферой приложения этого труда, ролью, которую играет эта группа в цикле «наука

- техника - производство». На основании этого авторы определяют производст-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

венно-техническую интеллигенцию «как одну из категорий работников умственного труда, представленную специалистами, профессионально занятыми в материальном производстве высококвалифицированным умственным трудом по управлению, технико-экономическому обслуживанию и научно-технической подготовке производства непосредственно в сфере материального производства»25. Определение инженерно-технической интеллигенции, которое дает в своем диссертационном исследовании М.В. Зелев, в целом несет в себе ту же смысловую нагрузку, что и определение производственно-технической интеллигенции. Эту категорию интеллигенции автор рассматривает как социальную группу, профессионально занятую квалифицированным умственным трудом по организации и эксплуатации производства, требующим высшего и среднего технического образования26. Отличием является лишь то, что М.В. Зелев вводит образовательный ценз в качестве дополнительного критерия принадлежности к инженерно-технической интеллигенции. Таким образом, если исходить из приведенных нами определений, то можно констатировать, что понятия «производственно-техническая интеллигенция» и «инженерно-техническая интеллигенция» являются идентичными. Именно так их и рассматривало большинство авторов. В эти категории традиционно включаются собственно инженеры и техники, а также практики - лица, выполняющие работу дипломированных специалистов на основе практического опыта и не имеющие высшего или среднего образования. Несмотря на то что вопрос о включении или не включении практиков в состав интеллигенции в целом достаточно дискуссионен, включение их в инженерно-техническую интеллигенцию обусловлено исторически. Это связанно с тем, что вплоть до конца 30-х гг. народное хозяйство страны испытывало острую нехватку дипломированных специалистов в этой области, что неизбежно вело к их замещению на должностях, требующих специального образования, лицами, такового не имеющими, но обладающими достаточным уровнем практических знаний. Исключение же практиков из числа инженерно-технической интеллигенции в данном случае приведет к резкому снижению численности инженерно-технической интеллигенции в целом и отразится на качестве исследований в этой области.

Нередко в состав практиков, а соответственно и в состав инженернотехнической интеллигенции, включаются руководители предприятий и их производственных объединений27. На наш взгляд, это не совсем обоснованно. Сходство инженерно-технической интеллигенции и руководителей предприятий, или, другими словами, управленческой или административнохозяйственной интеллигенции в том, что обе эти профессиональные группы заняты в сфере управления материальным производством. Для управленческой интеллигенции эта функция является главной, если не единственной, а функции инженерно-технической интеллигенции на этом не исчерпываются. Помимо функции по управлению производством инженерно-техническая интеллигенция выполняет функцию по его эксплуатации. Многие исследователи при изучении инженерно-технической интеллигенции останавливаются только на этих сферах деятельности данной профессиональной группы, не принимая во внимание главную и исключительную функцию инженерной деятельности - ин-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

теллектуальное обеспечение процесса создания техники, то есть ее разработку. НТР приводит к специализации инженерно-технической интеллигенции по выполняемым ею функциям и возрастанию доли исследовательского и конструкторского труда, что ведет к увеличению численности разработчиков техники, конструкторов и проектировщиков в общей массе представителей инженернотехнической интеллигенции28.

При изучении инженерно-технической интеллигенции как социальнопрофессиональной группы исследователи в основном рассматривают лишь гражданских специалистов и не включают в ее состав военных инженеров и техников. Во многом такое положение обусловлено уже упоминавшейся ранее проблемой разграничения служащих и интеллигенции. Военнослужащие либо выделяются исследователями в отдельную группу интеллигенции, либо вводятся в категорию управленческой интеллигенции, либо вообще исключаются из состава интеллигенции. Последней точки зрения придерживались В. Р. Лейкина-Свирская и О.Н. Знаменский, полагавшие, что офицерство, как, впрочем, и чиновничество с духовенством, не должно причисляться к интеллигенции, так как оно является лишь «винтиком» государственной машины29. Не касаясь всего офицерского корпуса, в качестве возражения отметим лишь, что, по крайней мере, военные инженеры и техники не только имеют высокий образовательный ценз, позволяющий им войти в категорию интеллигенции, но и по сути своей деятельности выполняют те же функции, что и их гражданские коллеги. Таким образом, представляется, что мы имеем полное основание включить эту категорию специалистов в состав инженерно-технической интеллигенции.

Что касается промышленно-технической интеллигенции, то несмотря на то, что в основном к этой категории исследователи относят лишь инженеров, техников и научно-технических работников, некоторые из них, например Г.Г. Халиулин, рассматривают данную профессиональную группу более широко, включая в нее специалистов, занятых в планировании, организации и охране труда, работников экономических, финансовых, учетно-статистических и других служб, обеспечивающих производственную деятельность. Мы склонны считать, что именно такое широкое понимание категории производственно технической интеллигенции является наиболее приемлемым.

Итак, в качестве определения инженерно-технической интеллигенции мы предлагаем следующее: инженерно-техническая интеллигенция - социальнопрофессиональная группа, занятая квалифицированным умственным трудом по техническому управлению, эксплуатации и научно-технической подготовке производства в сфере материального производства, требующего высшего или среднего технического образования.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Халиулин Г.Г. Производственно-техническая интеллигенция и рабочие: проблема социально-классовых отношений // Интеллигенция в советском обществе. Кемерово,

1993. С. 130.

2QQ5. № 7 ИСТОРИЯ

2 Классы, социальные слои и группы в СССР. М., 1968. С. 163.

3 См., напр.: Классы, социальные слои и группы в СССР. М., 1968. С. 164.; Карапетян Р.О. Интеллигенция в социальной структуре общества. М., 1974. С. 10.

4 Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX века. М., 1971. С. 14-15; Она же. Русская интеллигенция в 1900-1917 годах. М., 1981. С.35; Ушаков А. В. Вопросы состава дореволюционной российской интеллигенции в отечественной историографии // Российская интеллигенция в отечественной и зарубежной историографии. Иваново, 1995. С. 122-124.

5 Олейник О.Ю. Советская интеллигенция в 30-е годы (теоретико-методологический и историографический аспекты). Иваново, 1997. С. 30.

6 Бессонов Б.Н. Интеллигенция и власть//Интеллигенция и власть. М., 1992; Наумова Т.Н. Интеллигенция и пути развития российского общества//Социс. 1995. №3; Олейник О.Ю. Указ. соч. С. 53.

7 Ерман Л.Е. Интеллигенция в первой русской революции. М., 1966. С. 8.

8 Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России. С. 18 - 19.

9 Там же. С. 20.

10 Карапетян О.Р. Указ. соч. С. 10, 42.

11 Руткевич М.Н. Интеллигенция в развитом социалистическом обществе. М., 1977.

С. 20-21.

12 Карапетян Р.О. Указ. соч. С. 45.

13 Бейлин А.Е. Кадры специалистов в СССР. М., 1935.

14 Вот только некоторые из них: Бармин И.П. Борьба партии Ленина-Сталина за подготовку инженерно-технических кадров для промышленности в первой сталинской пятилетке: Дис. ... канд. ист. наук. М., 1950; Лутченко А.И. Борьба партии и Советского государства за подготовку своей производственно-технической интеллигенции в первой пятилетке: Дис. .канд. ист. наук. Л., 1950; Сандин Г. А. Ленинградские большевики в борьбе за создание советской производственно-технической интеллигенции в годы первой сталинской пятилетки: Дис. .канд. ист. наук. Л., 1952; Федулов С.М. Борьба коммунистической партии Советского Союза за подготовку кадров советской технической интеллигенции и значение этой борьбы для выполнения первого пятилетнего плана и укрепления обороны страны: Дис. .канд. ист. наук. М., 1954 и др.

15 Литвинов Н.Н., Сандин Б.И. Организационная работа партии по подготовке женских кадров советской технической интеллигенции // Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им.

A.И. Герцена. Общественные науки. Великие Луки, 1969. Т. 327. С. 40-59; Волков

B.С. Из опыта идейно-политической работы партии среди технической интеллигенции (1928-1937 гг.) // Там же. С. 60-81; Заузолков Ф.Н. Коммунистическая партия - организатор создания научной и производственно-технической интеллигенции СССР. М, 1973; Федюкин С.А. Деятельность КПСС по формированию советской интеллигенции. М., 1984; Лутченко А.И. Создание инженерно-технических кадров в годы построения социализма в СССР 1926-1958 гг. Минск, 1973; Халиулин Г.Г. Формирование социалистической производственно-технической интеллигенции в Западной Сибири (1921 -1937 гг.). Томск, 1983; Василевская Н.В. Формирование производственно-технической интеллигенции БССР. 1921-1941. Минск, 1986 и др.

16 См., напр.: Радченко А.Н. Формирование и развитие технической интеллигенции Чувашской АССР в 1920-1991 гг.: Автореф. дис..канд. ист. наук. Чебоксары, 2000; Зелев М.В. Инженерно-техническая интеллигенция Среднего Поволжья в 1928 - 1941 гг.: Автореф. дис. .канд. ист. наук. Пенза, 2001.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

17 Федюкин С.А. Привлечение буржуазной технической интеллигенции к социалистическому строительству в СССР. М., 1960; Он же. Советская власть и буржуазные специалисты М., 1965; Он же. Великий Октябрь и интеллигенция. М., 1972 и др.

18 Федюкин С.А. Советская власть и буржуазные специалисты. М., 1965. С. 12.

19 Гербач В.В. КПСС - организатор сотрудничества рабочего класса со старой технической интеллигенцией. М., 1980; Халиулин Г.Г. Указ. соч. С. 130-137.

20 Куманев В.А. 30-е годы в судьбах отечественной интеллигенции. М., 1991; Кисли-цин С.А. «Шахтинское дело». Начало сталинских репрессий против научнотехнической интеллигенции в СССР. Ростов-н/Д, 1993.

21 Гараевская И. А. Российская инженерно-техническая интеллигенция (конец XIX -30-е годы XX века). Краткий исторический очерк. М., 1992.

22 Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX века. М., 1971; Она же. Русская интеллигенция в 1900-1917 годах. М., 1981; Ерман Л.Е. Интеллигенция в первой русской революции. М., 1966; Знаменский О.Н. Интеллигенция накануне Великого октября. Л., 1988.

23 Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция. С. 17.

24 Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России. С. 123-127.

25 Кугель С. А., Устинова В. А. Место и роль производственно-технической интеллигенции в социальной структуре советского общества//Профессиональные отряды интеллигенции М., 1985. С. 14-21.

26 Зелев М.В. Инженерно-техническая интеллигенция Среднего Поволжья в 1928 -1941 годах: Автореф. дис. .канд. ист. наук. Пенза, 2001. С. 2.

27 Василевская Н.В. Формирование производственно-технической интеллигенции БСССР. 1921 - 1941 годов. Минск, 1986. С. 4; Абрамов В.Н. Техническая интеллигенция России (1921 - конец 30-х годов). СПб., 1997. С. 3, 52.

28 Кугель С. А. Техническая интеллигенция и тенденции ее развития//Классы, социальные слои и группы в СССР. М., 1968. С. 172-173.

29 Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция. С.34-35; Знаменский О.Н. Интеллигенция накануне. С. 7.

E. V. Tronina

The Question about the Determination of the Term “the Engineering and Technical Intelligentsia”

The article deals with the use of term “the engineering and technical intelligensia” in historiography, and apportionment of the criterions of the belonging to the social and professional group, which is designated by this term.

Тронина Елена Владимировна 119899, Россия, ГСП-2, г. Москва,

Ленинские горы,1-й учебный корпус,

Исторический факультет E-mail:tronina@udm. ru

2005. № 7 ИСТОРИЯ

УДК 337.4(461)(03)

М. Ф. Махлай

КАЗЕННАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ КОНЦА

XIX - НАЧАЛА XX ВЕКА В ОБЩЕРОССИЙСКИХ СПРАВОЧНО-ИНФОРМАЦИОННЫХ ИЗДАНИЯХ

Рассматривается специфика подачи информации о государственных предприятиях в различных справочно-информационных и статистических изданиях, а также возможности её использования для решения конкретно-исторических исследовательских задач. Проанализированы отраслевой состав казенной обрабатывающей промышленности, общий уровень концентрации производства в отдельных отраслевых группах, особенности территориального размещения предприятий государственного сектора Российской империи. Прослежена динамика изменения удельного веса различных отраслевых групп в государственном промышленном секторе.

Ключевые слова: государственная промышленность, казенные предприятия, концентрация производства, промышленные переписи, отраслевая структура, справочноинформационные издания.

Общероссийские справочно-информационные издания уже прочно вошли в состав источниковой базы различных исследований по истории промышленности России. В последнее время появился целый ряд работ, в которых мы можем отметить их обстоятельный анализ1. Однако источниковедческого исследования данных изданий с точки зрения их использования для восстановления истории российской казенной промышленности еще не проводилось. При этом следует отметить, что материалы справочно-информационных изданий существенно дополняют сведения промышленных переписей. Они позволяют рассмотреть целый ряд проблем развития государственной промышленности России, которые не отражены в статистических материалах.

Справочно-информационные издания, возникшие до проведения первых промышленных переписей, заключают в себе систематизированную информацию за тот период, когда статистике промышленного производства России были присущи только формы текущего учета. Первым таким справочником был «Указатель фабрик и заводов Европейской России с Царством Польским и великим княжеством Финляндским», вышедший в 1771 г. «Указатель» содержал сведения всего о 14 государственных предприятиях (6 - морского ведомства, 3-военного ведомства, 2 - горного ведомства, 3 - типографии), хотя в действительности таких предприятий было намного больше. Несмотря на недостатки в информации, данный «Указатель» с небольшими временными перерывами был переиздан еще дважды — в 1777 и в 1794 г. Однако промышленный подъем середины 1890-х гг. быстро изменял экономическую картину в стране, и профессионалам в сфере бизнеса требовалась новая, более полная информация. В конце XIX в. публикуется еще один справочник с обновленными данными — «Пе-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

речень фабрик и заводов» (1797 г.). Однако в нем были представлены сведения лишь о трех государственных предприятиях.

В начале ХХ в. количество различных справочно-информационных изданий

о промышленности России резко возрастает. В качестве издателей выступали и государственные учреждения, и самые различные предпринимательские организации. Ряд справочников о промышленности был издан частными лицами. Качество этих изданий было очень различным.

В этот период были опубликованы два «Списка фабрик и заводов», подготовленные Отделом промышленности, который до 1905 г. входил в Министерство финансов, а затем - в Министерство торговли и промышленности. «Список», изданный в 1903 г., содержал сведения о состоянии русской промышленности за 1900 г., а вышедший в свет в 1912 г. — за 1907 г. Составленные на основе материалов промышленных переписей, а также сведений, сообщенных редакциям «Списков» непосредственно предпринимателями, эти справочники обладали систематичностью и представительностью данных в отраслевом и территориальном аспектах, выгодно отличавших их в ряду аналогичных изданий.

Хотя при проведении промышленной переписи в 1900 г. предприятия казенной промышленности не учитывались, в «Списке» тем не менее приводились сведения о 17 государственных предприятиях. Казенные предприятия были представлены в четырех группах отраслей: производстве бумажно-полиграфическом; механической обработке дерева; обработке металлов, производстве машин, аппаратов и орудий ремесел; обработке питательных продуктов. Приведенные в «Списке» сведения по государственным предприятиям были далеко не полными. Прежде всего, большинство предприятий казны попросту не упомянуты в данном справочнике. Так, из числа крупнейших предприятий казны был указан только один Балтийский механический завод.

«Список», содержавший сведения о предприятиях за 1907 г., по качеству и количеству информации о государственной промышленности резко отличался от своего предшественника. Основную роль здесь сыграло то обстоятельство, что промышленная перепись 1907 г., на материалах которой базировался «Список», в отличие от переписи 1900 г. охватывала кроме прочих и государственные предприятия.

Кроме того, в ряду признаков предприятий, зафиксированных в «Списке»

1907 г., по сравнению со «Списком» 1900 г. также произошли некоторые изменения. В частности, был введен новый признак — данные о наличии на предприятии двигателя, его характера и мощности. В то же время не были включены данные о времени возникновения предприятия.

«Список фабрик и заводов» 1908 г. к тому же был единственным справочноинформационным изданием, зафиксировавшим сведения о железнодорожных мастерских ведомства министерства путей сообщения и о казенных очистных винных складах. В то же время, несмотря на то, что в материалах промышленной переписи

1908 г. содержались сведения о предприятиях морского ведомства, в соответствующей группе предприятий «Списка» данные о них отсутствовали. Хотя после перечисления производств отрасли указывалось, что к числу предприятий отрасли были отнесены «и заводы, принадлежащие морскому ведомству». Так же обстоит

2005. № 7 ИСТОРИЯ

дело в «Списке» и со сведениями о предприятиях, принадлежавших военному ведомству. Видимо, первоначально планировалось включить эти данные, но затем они не были пропущены в печать цензурой.

Еще одна особенность «Списка» издания 1907 г. по сравнению со «Списком» 1900 г. состоит в том, что первый учитывал предприятия, размещенные не только в европейской части России, но и в Сибири, в Средней Азии, на Кавказе и в Закавказье, в польских губерниях и в великом княжестве Финляндском.

Систематичность и представительность сведений в отраслевом и территориальном аспектах отличали также справочно-информационные издания, подготовленные статистическим бюро Совета съездов представителей промышленности и торговли. Эти справочники были подготовлены на основе проведенного статистическим бюро специального анкетирования предпринимателей. Справочники вышли в свет под наименованием «Фабрично-заводские предприятия Российской империи». Издавались они дважды: первый раз в 1909 г., второй — в 1914 г. Составитель и издатели поставили для себя целью «получить сведения о фабричнозаводской промышленности непосредственно у первоисточника, то есть от самих хозяев заводов и фабрик», поэтому для сбора сведений был разработан специальный опросный бланк 2.

В отличие от «Списков» при составлении справочника «Фабричнозаводские предприятия» в группу предприятий по обработке металлов не были внесены вспомогательные предприятия: железнодорожные мастерские, ремонтные и механические мастерские пароходных обществ, нефтепромышленных предприятий, сахарных заводов и т.д.

В качестве основных признаков, характеризующих промышленное предприятие, внесенное в данные справочники, выступали: время возникновения предприятия, его местонахождение, наличие двигателя и его мощность, число занятых рабочих, годовое производство, вид продукции, форма владения.

В справочнике «Фабрично-заводские предприятия», вышедшем в 1909 г., достаточно широко представлены сведения о государственных предприятиях: солеваренных заводах, заводах военного и морского ведомств, казенных типографиях и винокуренных предприятиях.

Среди сведений о заводах военного и морского ведомств нет только информации об объеме их годового производства. В большей степени неполными оказались сведения по казенным типографиям. В справочник были включены сведения

о 57 типографиях. Однако в карточных данных о 65,5 % этих предприятий из всех признаков был указан только один - местонахождение предприятия.

Состав казенных винокуренных заводов абсолютно не совпадает с составом подобных предприятий, указанных в «Списке» 1908 г. Причина этого в том, что в разных справочниках оказались собраны данные о предприятиях, подконтрольных разным ведомствам. В «Списке» 1907 г. все казенные винные очистные склады относились к ведению Главного управления неокладных сборов и казенной продажи питей Министерства финансов. Существование большинства этих предприятий было связано с введением казенной винной монополии. Среди владельцев винокуренных заводов, зафиксированных в справочнике «Фаб-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

рично-заводские предприятия», встречаются и Крестьянский поземельный банк, и Главное управление землеустройства и землевладения, и Императорский Московский университет. Большинство подведомственных им предприятий было основано задолго до введения казенной винной монополии.

Второе издание справочника «Фабрично-заводские предприятия Российской империи» немногим отличалось от первого. Так же, как и в первом издании, в нем были помещены сведения только о тех предприятиях, выпускавших продукцию непосредственно для российского рынка. Не были включены сведения о железнодорожных мастерских и вспомогательных предприятиях, а именно: о ремонтных мастерских пароходных обществ, кирпичных, механических и сахарных заводах, обслуживавших только свое основное производство.

В обоих изданиях справочника «Фабрично-заводские предприятия Российской империи» наблюдается менее строгое соблюдение ценза промышленного предприятия и худшее качество заполнения анкет, чем в ведомственных справочно-информационных изданиях. И в «Списке фабрик и заводов» 1908 г. и в первом издании справочника «Фабрично-заводские предприятия» зафиксированы карточные сведения за 1908 г. Для сравнения рассмотрим помещенные в обоих справочниках данные о казенных предприятиях Гороблагодатского горного округа по тем признакам, которые присутствуют в обоих справочноинформационных изданиях: числу рабочих, сумме годового производства, мощности двигателя. Для удобства данные сведены в таблицу (табл. 1).

Таблица 1

Основные признаки предприятий, содержащиеся в карточных сведениях «Списка фабрик и заводов» (1908 г.) и справочника «Фабрично-заводские

предприятия» (1909 г.)

Предприятия Фабрично-заводские предприятия Российской империи Список фабрик и заводов Российской империи

Число рабочих Стоимость производства, руб. Мощность двигателя, л. с. Число рабочих Стоимость производ- ства, руб. Мощность двигателя, л. с.

Кушвинский 1715 8QQ.QQQ 715 371 (1399 -вспом.) 713957 839

Баранчинский 1428 369.999 429 386 (427 -вспом.) 374579 415

Верхнетуринский 754 - 525 716 (1959 -вспом.) 449739 439

Нижнетуринский 359 - 515 412 (229 -вспом.) 445479 459

Серебрянский 448 - 699 551 (447 -вспом.) 432746 587

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Первое, что обращает на себя внимание, это отсутствие в справочнике «Фабрично-заводские предприятия» сведений о стоимости производства на трех из пяти Гороблагодатских заводов. В то же время в «Списке» 1908 г. помещены данные о стоимости производства на всех казенных предприятиях Гороблагодатского округа. Причем общая стоимость производства на каждом предприятии в сведениях «Списка» расшифровывается. Так, общая стоимость производства на Баранчинском чугуноделательном заводе составила 374.574 руб. В свою очередь, она образовалась в результате суммирования следующих чисел: выплавка ковкого чугуна дала 182 тыс. руб., выработка артиллерийских снарядов - 192 тыс. руб., мелкое чугунное литье - 570 тыс. руб. Данные о числе рабочих, представленные в «Списке», также детализированы. В нем приводятся число рабочих, занятых на основном производстве, и число рабочих вспомогательных, с указанием на производство, в котором они были заняты (куренное производство, рудничные и гужевые работы).

В справочнике «Фабрично-заводские предприятия» в карточных сведениях заводов Верхнетуринского, Нижнетуринского и Серебрянского помещены данные только о числе рабочих, занятых на основном производстве, а в сведениях о Кушвинском и Баранчинском заводах - данные о рабочих, занятых на основном производстве и вспомогательных, представлены одним числом. В результате Кушвинский завод, относившийся по своим действительным параметрам к разряду средних предприятий, превращался в крупное предприятие, выпускавшее продукции на 800 тыс. руб. в год, с отрядом рабочих в 1715 чел. 3

Таким образом, при исследовании промышленности, находившейся в ведении Горного департамента, предпочтительнее пользоваться более точными сведениями ведомственного справочника, чем данными в издании ССППТ.

В то же время в целом сведения справочно-информационных изданий дополняют друг друга. В «Списке» нет данных о предприятиях морского и военного ведомств, которые есть в справочнике «Фабрично-заводские предприятия», и, наоборот, в «Списке» 1908 г. есть данные о казенных спиртоочистительных складах, которые не были помещены в справочнике ССППТ.

Как упоминалось, обращение исследователя к материалам справочноинформационных изданий позволяет выявить отраслевую структуру государственной обрабатывающей промышленности и уточнить количество предприятий. При рассмотрении материалов «Списков» и справочников «Фабричнозаводские предприятия России» выясняется, что предприятия государственной обрабатывающей промышленности входили в шесть отраслевых групп: обработку металла, обработку питательных веществ, обработку минеральных веществ, химическое производство, обработку дерева, бумажно-полиграфическое производство. Данные о количестве предприятий по отраслям, представленные в справочниках, разнятся. Так, среди предприятий по обработке металла в «Списке» 1908 г. зафиксировано 19 государственных предприятий, в справочнике «Фабрично-заводские предприятия» 1909 г. издания - 43 предприятия, 1914 г. - 33 предприятия. Действительное же число казенных заводов по обработке металла, зафиксированных в справочниках, составляет 46 предприятий.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Дело в том, что сведения о 16 заводах помещены во все справочники. В «Фабрично-заводских предприятиях» содержатся данные еще о 27 заводах. В «Списке» же есть данные о трех золотосплавочных лабораториях Министерства финансов, которые больше ни в каких справочно-информационных изданиях не упоминаются.

Для установления максимально точного числа казенных предприятий были составлены отдельные их списки по материалам «Списка» 1908 г., справочников «Фабрично-заводские предприятия» изданий 1909 г. и 1914 г., а также по материалам промышленной переписи 1908 г. В итоге проведенной сверки списков было установлено, что в начале ХХ в. в официальных и предпринимательских публикациях были помещены разного рода сведения о 492 государственных предприятиях обрабатывающей промышленности. По отраслям казенные заводы и фабрики распределились следующим образом: металлообработка и производство машин - 46 предприятий, обработка питательных веществ - 334 предприятия, бумажно-полиграфическое производство - 64 предприятия, химическое производство - 20 предприятий, обработка минеральных веществ -

20 предприятий, механическая обработка дерева - 8 предприятий.

Сведения о большинстве государственных предприятий военного и морского ведомств содержались только в материалах справочника «Фабричнозаводские предприятия Российской империи». Кроме того, большая часть их была представлена данными по второстепенным с экономической точки зрения признакам: местонахождению предприятий, времени их возникновения, поименному составу их администрации. В сведениях об этой группе предприятий чаще всего отсутствовали данные по такому важному показателю, как стоимость производства. Из сведений о 21 предприятии государственной военной промышленности данные по стоимости производства есть только в карточках 6 предприятий. В некоторых случаях приводились сведения об определенной доле стоимости производства. Так, в сведениях о Тульском оружейном заводе содержались данные только о стоимости продукции, выполненной по частным заказам 4. В отношении государственных винокуренных и спиртоочистительных предприятий наблюдается определение стоимости производства не в рублях, а в «градусах» приготовленного на предприятиях спирта, что делает данные о годовом производстве винокуренных заводов трудносопоставимыми с данными других предприятий.

В результате неудовлетворительного качества заполнения анкет государственных заводов и фабрик количество предприятий, о которых были собраны сведения по основным показателям промышленного производства (стоимости производства, численности рабочих, энергетической вооруженности), отличается от общего количества предприятий, сведения о которых были зафиксированы в материалах справочно-информационных изданий. Так, из государственных предприятий по обработке металла и машиностроению данные по всем трем основным характеризующим признакам имеются только в отношении 63 %, из предприятий по обработке питательных веществ - 97 %, из предприятий по обработке минеральных веществ - 60 %, из химических производств -

2005. № 7 ИСТОРИЯ

60 %, из заводов по механической обработке дерева - 75 %, из бумажнополиграфических производств - 26,6 %.

Таблица 2

Основные показатели государственного промышленного производства

в начале ХХ века

Отрасли производства Число предпри- ятий Стоимость производства, тыс. руб. Число рабочих, тыс. Мощность двигателей, л. с.

Обработка питательных веществ 324 298.582,4 26,3 10.659

Обработка металла, машиностроение 29 41.057,0 61,6 51.326

Химическое производство 12 1229,3 0,6 267

Обработка минеральных веществ 12 573,4 0,8 175

Механическая обработка дере ва 6 2193,0 1,0 753

Анализ основных показателей государственного промышленного производства позволяет следующим образом охарактеризовать его отраслевую структуру. Ведущую роль в государственном промышленном производстве страны играли предприятия, относившиеся к двум отраслям: к пищевой промышленности и металлообрабатывающей (табл. 2).

Роль государственных предприятий металлообрабатывающей промышленности оставалась ведущей на протяжении двух веков. Именно в этой отрасли государство учредило свои первые крупные предприятия и именно в этой отрасли намеревалось расширять государственный сектор в дальнейшем, в основном за счет развития государственной военной промышленности. Значительное место в общей отраслевой структуре государственного промышленного производства, занятое предприятиями пищевой промышленности, было обусловлено тем обстоятельством, что большинство их составляли казенные спиртоочистительные предприятия и винокуренные заводы. Высокий показатель стоимости производства в данной отрасли отражает специфику казенной винной монополии. Она определила также и тот факт, что, ощутимо опережая государственные металлообрабатывающие и машиностроительные предприятия по стоимости производства, государственные предприятия пищевой промышленности, в свою очередь, значительно уступали им по таким показателям, как численность рабочих и энерговооруженность предприятий отрасли.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Характеризуя роль отдельных отраслей в развитии государственной промышленности, нельзя не отметить то место, которое занимали в системе государственных предприятий химические производства. Часть их составляли предприятия военного ведомства: различного рода пороховые, толуоловые заводы, заводы взрывчатых веществ и т.д. Они вошли в систему государственного хозяйства еще в начале XIX в. Но в справочниках приведены сведения не о них, а только о предприятиях ведомства МПС. Предприятия ведомства МПС, представленные шпалопропиточными заводами, уступали по всем показателям химическим производствам военного ведомства. В связи с этим следует отметить, что если учитывать данные по химическим производствам, связанным с военным ведомством, роль предприятий данной отрасли в системе государственной промышленности значительно возрастет.

В условиях всеобщего роста степени концентрации промышленного производства России в начале ХХ в. исследование уровня концентрации производства отдельных отраслевых групп имеет немаловажное значение. Изучение данного вопроса позволяет скорректировать представление о месте и роли отдельных групп казенных предприятий в системе государственной промышленности России и установить степень их влияния на общее состояние той или иной отрасли промышленного производства страны в целом.

Для определения интенсивности проявления концентрации государственного промышленного производства был осуществлен перевод абсолютных показателей в относительные (табл. 3.).

Таблица 3

Удельный вес разрядов государственных предприятий в начале ХХ века

Отрасли предприятий Мелкие Средние Крупные

Абс. % Абс. % Абс. %

Обработка питательных веществ 29 8,9 243 75,1 52 16,0

Обработка металла, машиностроение 4 13 14 49,1 11 37,9

Обработка минеральных веществ 10 82,3 2 16,7 - -

Механическая обработка дерев - - 5 83,3 1 16,7

В основу группировки предприятий был положен комбинированный признак величины промышленного заведения, составляющими которого являются два главных показателя производства, отраженных в материалах промышленной переписи 1908 г. и справочно-информационных изданий: стоимость производства и численность рабочих. По данным на 1908 г. государственные предприятия были распределены по трем экономическим типам (разрядам) промышленных заведений:

2005. № 7 ИСТОРИЯ

мелкие - со стоимостью производства менее 100 тыс. руб.; с числом рабочих менее 50 человек;

средние - со стоимостью производства от 101 тыс. руб. до 1 млн. руб.; с числом рабочих от 51 до 500;

крупные - со стоимостью производства свыше 1 млн. руб.; с числом рабочих от 501 до 2.000 человек и свыше.

При группировке предприятий государственной промышленности были использованы традиционные пределы разрядов, которые не всегда позволяют выделить характерные для некоторых производств группы мелких, средних и крупных заведений. По-видимому, все же необходима корректировка границ групп применительно к каждому производству, основанная на его особенностях.

Так, казенное винокурение и спиртоочистительное производство, составлявшие 98,8 % от общего количества государственных предприятий пищевой промышленности, характеризуется рассеянностью производства среди предприятий с небольшим числом рабочих, выпускавших продукцию в условиях казенной винной монополии на значительные суммы. Отсюда возникла необходимость изменить пределы разрядов при группировке государственных винокуренных и спиртоочистительных предприятий. Границы для разрядов были изменены следующим образом: стоимость производства менее 300 тыс. руб., число рабочих менее 30 человек - для мелких предприятий; стоимость производства от 300 тыс. руб. до 1,5 млн. руб., число рабочих от 31 до 100 человек -для средних; стоимость производства выше 1,5 млн. руб., число рабочих выше 100 - для крупных.

Следует отметить, что при определении разряда предприятия в качестве основного показателя выступала стоимость производства, а число рабочих являлось корректирующим признаком.

В итоге сложилась следующая картина: основную массу государственных предприятий пищевой промышленности составляли средние предприятия. Вместе с тем 16 % предприятий относились к разряду крупных. Среди государственных предприятий по обработке металла и машиностроению также превалируют предприятия со стоимостью производства от 101 тыс. до 1 млн. руб., но их доля значительно ниже (на 26 %), чем доля предприятий данного разряда в пищевой промышленности. И соответственно доля крупных металлообрабатывающих и металлургических предприятий была выше доли предприятий аналогичного типа пищевой промышленности на 21,9 %. Высокий процент предприятий среднего типа и отсутствие мелких следует из данных по государственным предприятиям, занимавшимся механической обработкой дерева. В совокупности казенных предприятий по обработке минеральных веществ, представленных в основном кирпичными заводами, наоборот, преобладали мелкие предприятия.

Подводя итоги анализа, мы можем говорить о самом высоком уровне концентрации среди отраслевых групп государственных металлообрабатывающих и машиностроительных предприятий. Второе место по уровню концентра-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

ции производства занимали государственные предприятия по механической обработке дерева. Косвенно это подтверждается расчетом средних показателей для одного предприятия (табл. 4).

Таблица 4

Средние показатели по основным признакам, характеризующим предприятия в начале ХХ века

Отрасли производства Средние показатели

Число рабочих на одно предприятие Стоимость производства на одно предприятие, тыс. руб. Мощность двигателей на одно предприятие, л.с.

Обработка металлов, маши ностроение 2124,3 1415,7 1769,8

Механическая обработка дерева 174,2 365,5 125,5

Обработка питательных веществ 81,1 921,6 32,8

Химические производства 49, 1 102,4 22,3

Обработка минеральных веществ 63,4 47,8 14,6

Размеры среднего предприятия существенно колебались в различных отраслях, отражая соотношение внутри них мелких, средних и крупных предприятий. Большой удельный вес средних предприятий среди казенных предприятий пищевой промышленности сказался на резком понижении основных показателей их промышленного производства при исчислении средних. Тем не менее в начале ХХ в. объемами производства выделялись винокуренные и металлообрабатывающие предприятия. При этом для металлообрабатывающей промышленности были характерны высокая концентрация пролетариата и высокий уровень энерговооруженности предприятий. Для предприятий по механической обработке дерева также характерны высокие по сравнению с предприятиями других отраслей средние показатели по численности рабочих и энерговооруженности предприятий.

Справочно-информационные издания содержали сведения и о местонахождении предприятий казны. Это позволило рассмотреть вопрос их территориального размещения. Анализ данных показывает, что казенная металлообрабатывающая промышленность и машиностроение имели два центра - Петербургский и Уральский районы. Предприятия пищевой промышленности были сконцентрированы в Юго-западном районе (61 предприятие), Южном районе (48 предприятий), Западном районе (42 предприятия). В целом предприятия пищевой промышленности в отличие от казенных предприятий тяжелой промышленности были распределены более равномерно по всей европейской территории России и не имели ярко выраженных центров. Государственное бумажно-полиграфическое производство было развито в Петербургском, Запад-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

ном и Центрально-промышленном районах. Среди губерний по общему количеству размещенных в них казенных предприятий выделялись Петербургская (38), Пермская (24) и Киевская (21).

По общему количеству государственных предприятий на первом месте находился Юго-западный промышленный район. Центры государственной военной промышленности - Урал и Петербург - занимали соответственно 4-е и 5е места. Меньше всего государственных предприятий было расположено в Северо-Кавказском и Прибалтийском промышленных районах.

Если государственная военная промышленность имела два ярко выраженных центра, то казенная промышленность в целом была расположена относительно равномерно по всей территории Европейской России. Этот факт объясняется сравнительно равномерным распространением предприятий пищевой промышленности и бумажно-полиграфических производств, составлявших в совокупности около 67 % от всех государственных предприятий обрабатывающей промышленности России.

Итак, несмотря на определенные недостатки в отношении данных по государственным предприятиям обрабатывающей промышленности, особенно находившимся в ведении военного ведомства, материалы промышленной переписи 1908 г. и ряда справочно-информационных изданий могут быть использованы для изучения системы государственных предприятий. На основании извлеченной из них информации, нами была предпринята попытка дать характеристику отраслевой структуры государственной обрабатывающей промышленности, определить общий уровень концентрации производства в отдельных отраслевых группах государственных предприятий, а также рассмотреть специфику территориального размещения государственной промышленности в начале ХХ в.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Лобанова Е.В. Источники и методы исследования структуры промышленности Петербургского и Центрального промышленных районов в 1909-1914 гг. // Проблемы историографии и источниковедения истории пролетариата Центрального промышленного района России. Тезисы. Вып. 2. С. 251-256; Мурашев А. А. Структура и динамика развития металлообрабатывающей промышленности России в конце XIX - начале XX в. (Опыт количественного анализа): Дис. ... канд. ист. наук. М., 1988. 183 с.; Он же. К вопросу об использовании метода группировок при изучении промышленного производства капиталистической России. (Опыт количественного анализа) // Источниковедение массовых источников. М.,1988. С. 87-99; Он же. Динамика концентрации в отдельных отраслях и производствах // Промышленность России на рубеже XIX-XX вв. М., 1992. С. 82-111.

2 Фабрично-заводские предприятия Российской империи (исключая Финляндию) / Под ред. Л.К. Езеоранского. СПб., 1909. С. 3.

3 Список фабрик и заводов Российской империи, с включением Сибири, Средней Азии и Кавказа / Под ред. В.Е. Варзара. СПб., 1912. С. 295; Фабрично-заводские предпри-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

ятия Российской империи (исключая Финляндию) / Под ред. Л.К. Езеоранского. СПб., 1909. № 43.

4 Фабрично-заводские предприятия Российской империи (исключая Финляндию) / Под ред. Л.К. Езеоранского. Пг., 1914. Разд. Б, № 588.

Поступила в редакцию 16.05.04

M.F. Machlay

The State Industry of European Russia since the end of 19th century to the beginning of the 20th century in All-Russia’s Reterence Books

The article is dedicatid to the spesific character of presentation of the information about state enterprises in different reference and statistical editions and also possibility of it use in order to solve spesific historical research aims. The article gives analysis on the sructure of state manifacturing industry groups, the common level of consentration of production there and pecularities of territorial distribution of the state-owned industry sector in Russian empier. In the article the author pays attention to the dynamics of specfic gravity of different groups of the state-owned industry sector.

Махлай Марина Федоровна Удмуртский государственный университет 426034, Россия, г. Ижевск ул. Университетская, 1 (корп. 2)

E-mail: [email protected]

УДК 354.32(470.51):371.125

В. С. Микрюкова

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МИНИСТЕРСТВА НАРОДНОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ В ОТНОШЕНИИ УЧИТЕЛЬНИЦ СРЕДНИХ ШКОЛ В НАЧАЛЕ

XX ВЕКА (НА ПРИМЕРЕ ИЖЕВСКОЙ ЖЕНСКОЙ ГИМНАЗИИ)

На примере ижевской женской гимназии рассматривается социально-правовое положение учительниц средних школ в начале XX века, а также влияние на него приоритетного направления политики Министерства народного просвещения в отношении постановки женского среднего образовани

Ключевые слова: образование, женские гимназии, учительницы, социально-правовое положение, Министерство народного просвещения.

Социальное положение, права и преимущества по службе для всех преподавателей в России как во второй половине XIX, так и в начале XX в. определялись, прежде всего, образовательным цензом, званием и как следствие за-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

нимаемой должностью в том или ином учебном заведении средней или начальной школы. Современная историография учителей средней школы относит к буржуазной интеллигенции, которая по своему материальному положению приблизилась к среднему чиновничеству1. Утверждение это, однако, корректнее будет отнести только к учителям. Что же касается положения женской части преподавателей средней школы, то она существенно проигрывала положению мужчин-учителей. Можно это объяснить различием в политике, которую вело правительство по отношению к той и другой группе учительства, и взять для примера ижевскую женскую гимназию.

По своему социальному составу учителя средней школы были в основном разночинцами. По данным 1880 г. из 7530 учителей европейской России потомственных дворян было 11,7%, личных дворян и чиновников - 25%, духовенства - 32,4%, почетных граждан и купцов - 6%, мещан и цеховых - 8,4%, крестьян - 3,4%, нижние чины и другие сословия - 12%2. Такая же тенденция сохранилась и в начале XX в.

Социальный состав учительниц ижевской женской гимназии был достаточно разнообразным, но о безусловном доминировании какой-либо одной сословной группы говорить не приходится. Среди учительниц гимназии незначительно преобладали дочери чиновников. Помимо них в гимназии служили дочери священников, офицеров, крестьян, врачей. Не было только дочерей мещан и цеховых3.

В основном все это были девицы. Процент замужних учительниц на протяжении существования прогимназии и гимназии оставался минимальным. Связано это могло быть с небольшим возрастным цензом преподавательниц, большинство из них не перешагнуло рубеж 30 лет, а также с тем, что все они принадлежали к «недостаточным состояниям». Образование составляло единственный капитал, который мог спасти их от нищеты, и капитал этот в большинстве случаев обращался на педагогическую деятельность.

По своему образованию учителя средней школы всегда сильно отличались от учителей начальной школы. По подсчетам Д.И. Менделеева, в 1901 г. половина из 10 тыс. преподавателей средних школ имела высшее образование. В основном это были выпускники университетов. Учительницы гимназий и прогимназий преимущественно имели среднее образование4.

В ижевской женской гимназии на 1907, первый год ее существования, преподавательниц с высшим образованием не было совсем.5 Окончив женские гимназии, епархиальные училища и институты, они получили среднее специальное образование и звания домашних учительниц, дававшее им право, согласно ст.22 Положения о женских гимназиях и прогимназиях 1870 г., преподавания в женских средних учебных заведениях6. Звание это можно было приобрести и путем специальных испытаний7.

В дальнейшем, правда, образовательный уровень женской части преподавательского состава гимназии заметно повысился. Во-первых, появились учительницы, окончившие Высшие женские курсы, во-вторых, имеющие звание домашних наставниц. Это звание уже могли получить бывшие ученицы, окон-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

чившие общий курс гимназии с золотой или серебряной медалью и прослушавшие курс специального дополнительного класса8. Более того, по мере расширения гимназии и с введением курса дополнительного класса при подборе педагогических кадров на освободившиеся вакансии отдавали предпочтение преподавательницам, имеющим высшее образование9.

Повышению уровня образования и педагогической квалификации часто способствовали педагогические курсы. 3 июля 1911 г. был утвержден законопроект, касающийся устроения педагогических курсов для средней школы. Правительство выделило сумму в 200 тыс. руб. на содержание 10 одногодичных курсов и устройство летних курсов. Проходили они преимущественно под руководством профессоров и имели целью углубить научные познания в истории педагогики, психологии и в предметах гимназического курса. После окончания одногодичных курсов и прохождения практики в течение одного года преподавательницы приобретали звание учительницы гимназии10.

Для ижевской гимназии, относившейся к Казанскому учебному округу, курсы для преподавательниц проводились в Казани. Помимо льгот на проезд11, Управление учебного округа могло предоставить учащимся для проживания на время длительности куров бесплатное или льготное помещение. Лица, состоявшие на службе в средних учебных заведениях, командировались за счет того заведения, другим курсисткам могли быть назначены стипендии до 100 рублей. Преподавательницам ижевской гимназии достаточно часто приходилось посещать такие летние курсы, вследствие чего в Управление Казанского учебного округа сообщались их летние адреса12.

Еще одним средством повышения уровня образования учителей стали образовательные экскурсии внутри империи и за границей. Подобные экскурсии, правда, имели особые требования. Выбор кандидатов для таких командировок производился с особой осмотрительностью. Среди условий, предъявляемых командируемым, были знание иностранного и соблюдение всех целей командировки, коими могли быть: ознакомление с общей постановкой преподавания предмета, учебным планом, программами и учебниками; ознакомление с методами преподавания; присутствие на съездах преподавателей, если те посвящались дидактическим вопросам; посещение музеев, мастерских, заводов, библиотек.

Для получения разрешения на экскурсию, например, в Финляндию необходимо было заблаговременно представить сведения о том, когда именно намечается экскурсия, о тех личностях края, которых предполагается посетить, а также полный список участников, с указанием их вероисповедания. При надлежащем исполнении этих условий генерал-губернатором Финляндии могли быть предоставлены даровые помещения, дешевое продовольствие, удешевленный проезд по железным дорогам и городским трамваям13.

Помимо образовательных экскурсий у учителей была возможность участия в качестве сопровождающих в ученических экскурсиях, как, например, летом 1912 г., когда состоялась образовательная экскурсия для учениц VII

2005. № 7 ИСТОРИЯ

класса ижевской женской гимназии в Москву, по случаю юбилея Отечественной войны14.

О популярности таких ученических экскурсий внутри империи у преподавателей прекрасно говорит обращение тов. министра в 1912 г. к директорам и начальницам учебных заведений о принятии мер к устранению злоупотреблений в организации экскурсий, когда количество сопровождающих в ученических экскурсиях чрезмерно превышало количество экскурсантов15.

Об отношении правительства к учительницам средней школы говорят условия службы последних в сравнении с условиями службы преподавателей гимназий. А были они несравненно хуже. Женские гимназии содержались за счет пожертвований и взносов местных сословий, обществ и частных лиц. По закону из средств казны женским гимназиям могли выдаваться только пособия, размер которых не должен был превышать 2000 руб. на гимназию и 1000 руб. на прогимназию.16 Вследствие этого никаких штатов для этих учебных заведений не было установлено, и размеры содержания служащих зависели от состояния средств, которыми гимназия и прогимназия располагали.

В 1908 г. оклад начальницы ижевской женской прогимназии составил 500 руб. в год и 250 квартирных, надзирательниц - 240 руб. в год, учительниц наук от 480 до 660 руб.17. К 1912 г. оклад классной надзирательницы вырос до 360 руб. В 1910 г. плата за уроки в младших классах составляла 50 руб. за годовой урок, а в старших классах - в основном по 60 руб. Уроки русского языка и математики оценивались в 60 руб., уроки географии в 50, а уроки рукоделия в 30 руб. На одну преподавательницу приходилось от 20 до 30 уроков. Таким образом, за 24 урока математики и 6 уроков физики учительница получала оклад 1390 руб. в год, за 16 уроков истории в старших классах, 4 урока географии и 9 уроков педагогики - 1305 руб.18. Естественно, это была максимальная оплата. Дополнительный доход давало репетиторство отстающих учениц.

Для примера можно сравнить оклад учителя мужской гимназии. Преподаватели в зависимости от того, имели ли они высшее образование, получали оклад за 12 уроков (учителям графических искусств за 15 уроков) в 900 руб. или 750 руб. К окладам этим устанавливались четыре пятилетние прибавки по 400 или 200 руб. каждая (также в зависимости от образования). Дополнительные уроки оплачивались по 60 и по 75 руб. за годовой час19.

Существовали и другие виды выплат, так учителя и учительницы, определившиеся на учительские места в учебные заведения, получали при первоначальном определении на службу «третное», не в зачет жалования из государственного казначейства. Например, классная надзирательница ижевской гимназии при жаловании из годового оклада по занимаемой должности в 300 руб. на основании ст.231 Устава о службе могла получить 100 руб. «третного» не в зачет жалования. Однако право на его получение приобреталось только со времени утверждения в должности, и процесс его выдачи мог затянуться на довольно длительный срок.20

Но в чем более всего состояло отличие службы учительниц и учителей, так это в пенсионных правах. Пенсионные права учительниц женской гимназии

ИСТОРИЯ 2005. № 7

утвердились с изданием закона «О пенсионных правах служащих женских гимназий и прогимназий» в 1900 г. Например, начальница прогимназии и гимназии, имевшая звание домашней учительницы, В.М. Добринская имела пенсию из оклада в 400 руб., после преобразования в гимназию - из оклада в 500 руб. Преподавательницы научных предметов и классные надзирательницы, имевшие звания домашних наставниц или учительниц, равно как и учительницы рукоделия и чистописания - из оклада в 300 руб. Учительницы приготовительного класса в пенсионном отношении уравнивались с учительницами основных классов. Все они получали права и преимущества учебной службы ведомства Министерства народного просвещения, за исключением права получения пенсий на службе и пенсионных прибавок за пятилетия. При вступлении в брак и при использовании пенсии мужа пенсии для учительниц сохранялись. Детям учительниц предоставлено было право на пенсии и пособия за службу матерей, если не следовало того за службу отцов21. Если до принятия этого закона учительницы гимназий и прогимназий получали пенсии из капитала домашних учительниц, то после принятия - из казначейства.

Как видно, пенсионное обеспечение учительниц состояло из крайне скудного содержания и едва ли могло обеспечить самое жалкое существование, если учесть, что в 1910 г. минимальный бюджет одинокого народного учителя при школьном квартирном помещении был определен финансовой комиссией в 508 руб. 87 коп.22 Из этой суммы необходимо вычесть расходы на пенсионную кассу в размере 22 руб. 60коп., которых учителя средних школ не делали. В этой связи можно догадаться, что момент выхода на пенсию был весьма бесперспективным.

Пенсия учителей средней школы исчислялась из полного пенсионного оклада, который назначался 20 годами службы. Для учителей имевших высшее образование этот оклад составлял 1800 руб., а для не имевших его - 1100 руб.23

Проблема столь разного подхода к обеспечению учителей и учительниц заключалась в разном понимании правительством вообще предназначения мужского и женского образования.

Еще в 1878 г. комиссия при Министерстве народного просвещения высказала мысль о том, что правильное женское образование должно ограничиваться такими пределами, которые, не отклоняя учениц от главного назначения, не стремились бы к излишнему напряжению одних умственных сил, в ущерб более важному для общественного благоденствия сохранения тех женственных качеств, которые должны украшать скромный очаг24. Именно поэтому положение о женских гимназиях и прогимназиях 1870 г. стремилось дать курсу более практичный характер, в отличие от курса мужских гимназий.

В 1885 г. была образована комиссия из представителей Министерства народного просвещения, Духовного ведомства и ведомства учреждений Императрицы Марии. Задача, которую они преследовали - изыскать основания для лучшей постановки женского образования. Мнение комиссии было указано в докладе министра народного просвещения графа Делянова. В докладе говорилось об отрицательной роли, которую сыграло среднее образование для девиц.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Девушки, окончившие средние учебные заведения стремились в различные ВЖК, ведомые, по мнению министра, не столько увлечением науками, сколько «ложным стремлением и желанием выйти из своей семьи и из своей среды, оставить обыденные обязанности и добиться прав, едва ли соответствующих призванию женщины». По мнению комиссии, нельзя было считать правильным, что женские учебные заведения «назначены давать воспитание и образование учащимся в них девицам ... и права на звание домашних и начальных учительниц, чем они, особенно же гимназии привлекают к себе и таких лиц, которым свойственно было бы искать элементарного образования и чему не соответствует более обширный курс гимназии и институтов»25.

Таким образом, существование учительниц в средних учебных заведениях, тем более мужских, долгое время не рассматривалось всерьез, что, конечно, отразилось на их социально-правовом положении. И хотя в начале XX в. министерство высказывалось за желательность допущения женщин в мужские гимназии, в то же время оно считало возможным оставить их в прежнем бесправном положении. Вопрос о пенсионных и других правах учительниц Министерство народного просвещения предполагало рассмотреть при пересмотре уставов средних учебных заведений26.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция в 1900-1917 годах. М., 1981. С. 62

2 Лейкина-Свирская В.Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX века. М., 1971. С. 154.

3 ЦГА УР. Ф. 8. Оп. 2. Д. 6. Л. 2, 4, 6 об.; Д. 7. Л. 12; д. 9. Л. 4, 9, 14, 22, 25.

4 Очерки по истории школы и педагогической мысли народов СССР (конец XIX - начало XX вв.). М., 1991. С. 145.

5 ЦГА УР. Ф.8. Оп. 1. Д. 62. Л. 1.

6 ПСЗ РИ. Собр. 2. Т. 45. Отделение I. 1870 г.

7 ПСЗ РИ. Собр. 2. Т. 43. Отделение I. 1868 г. Ст.12.

8 ПСЗ РИ. Собр. 2. Т. 45. Отделение I. 1870 г. Ст.43.

9 ЦГА УР. Ф.8. Оп.1. Д.64. Л.45.

10 ПСЗ РИ. Собр. 3. Т. 31. Отделение I. 1911г.

11 Существовал специальный льготный тариф для учащихся временных курсов, дававший право льготного проезда по железной дороге при следовании на курсы и возвращении с них - § 6 правил льготного тарифа № 198-1912 г.

12 ЦГА УР. Ф. 8. Оп. 1. Д. 43. Л. 34.

13 ЦГА УР. Ф. 8. Оп. 1. Д. 40. Л. 23.

14 ЦГА УР. Ф.8. Оп. 1. Д. 49. Л. 15.

15 ЦГА УР. Ф.8. Оп. 1. Д. 44. Л .45.

16 Свод Законов. Т. XI. Ч. I. Уст. уч. завед. Изд.1893 г. Ст. 2714, 2717.

17 ЦГА УР. Ф. 8. Оп. 2. Д. 1. Л. 87.

18 ЦГА УР. Ф. 8. Оп. 1. Д. 64. Л. 45; Оп. 1. Д. 43. Л. 28.

19 Ропп А. Н. Что сделала третья Государственная Дума для народного образования. СПб., 1912. С. 153.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

20 С. З. Т. III. Устав о службе. Изд. 1896 г.

21 С. З. Т. III. Кн. 2. Устав о пенс. и един. пособиях. Ст. 392, 1896 г. по прод. 1902г.

22 Сучков И.В. Социальный и духовный облик учительства России на рубеже XIX-ХХвв. // Отечественная история. 1995г. № 1. С. 67.

23 Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция в 1900-1917 годах. С. 62.

24 Рождественский С.В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802-1902 гг. СПб, 1902. С. 570.

25 Рождественский С.В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802-1902 гг. С.660.

26 Ропп А.Н. Что сделала третья Г осударственная Дума для народного образования.

С. 154.

Поступила в редакцию 23.05.05

V. S. Mikrukova

The Work of Ministry of Education with Respect to the Teachers of Middle Schools at the Beginning of the 20th century (on the example of Izhevskaya gymnasia)

The article is devoted to studying of social and legal status of the middle school teachers at the beginning of the 20th century as well as the influence of Ministry of Education policy on the organization of woman’s education.

Микрюкова Вероника Сергеевна Удмуртский государственный университет 426034, Россия, г. Ижевск ул. Университетская, 1 (корп. 2)

E-mail: [email protected]

2005. № 7 ИСТОРИЯ

УДК 371.212(470.51):39

В. С. Воронцов

ЭТНИЧЕСКИЕ АВТОСТЕРЕОТИПЫ В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ СТАРШЕКЛАССНИКОВ УДМУРТИИ

Источниками для исследования этнических стереотипов старшеклассников Удмуртии послужили материалы социологического опроса учащейся молодежи Удмуртии, проведенного сотрудниками Института истории и культуры народов Приуралья. Русская, удмуртская и татарская молодежь достаточно точно сумела выразить некоторые достоинства и недостатки своих народов. Вместе с тем, контент-анализ характерных положительных и отрицательных качеств (этнических автостереотипов), отмеченных учащимися у своих народов, подтверждает наличие у части молодежи специфического комплекса национальной неполноценности.

Ключевые слова: этнос, этническое самосознание, этнические автостереотипы, идентификация, ассимиляция.

Этническое самосознание является одним из основных признаков этноса, оно формируется под влиянием разнообразных социальных и культурных факторов и имеет сложную многоуровневую структуру. Изменения в структуре этнического самосознания, перемены в значимости его отдельных компонентов и их смысловой наполненности и отражают главнейшие перемены в судьбе этноса.

Элементом когнитивно-эмоциональных компонентов в структуре этнического самосознания является и система этнических стереотипов. Система эта означает, что в связке и взаимообусловленности в самосознании представлены автостереотипы - «этноинтегрирующие атрибуции-представления о действительных или воображаемых чертах группы» и гетеростереотипы - «этнодиффе-ренцирующие атрибуции-представления о других группах»1. Количество характеристик в автостереотипе и гетеростереотипе зависит от этнической среды (моно- или полинациональной), характера взаимоотношений в этой среде (толерантность или интолерантность), от познавательных способностей и личного опыта людей.

В статье рассматриваются этнические стереотипы в представлениях молодежи Удмуртии. Источником послужили материалы социологического опроса учащейся молодежи Удмуртии, проведенного в 1997 г. сотрудниками Института истории и культуры народов Приуралья2.

Учитывая эмоциональную окрашенность этнических стереотипов и возрастные особенности опрашиваемых, мы изучали только этнические автостереотипы, то есть упрощенные и схематизированные представления респондентов о своей этнической общности. Этнические автостереотипы выявлялись посредством изучения системы свободных характеристик, полученных в форме

ИСТОРИЯ 2005. № 7

ответов на вопрос: «Назовите, пожалуйста, характерные достоинства и недостатки Вашего народа».

Таким образом, респондентам была предоставлена возможность самостоятельно составить «образ» своего народа. Обработка ответов производилась методом контент-анализа, единицей которого стали, во-первых, качество, выраженное в форме отдельного понятия («добрый» или «сильный») или оценочного суждения («широта души» или «расчет на "авось"»); во-вторых, гнезда качеств-синонимов, то есть группы понятий, близких по смыслу («смелость, храбрость, мужество, бесстрашие» и др.)3. Показательно, что респонденты весьма активно отвечали на данный открытый вопрос (73,8% русских, 69,7% удмуртов и 72,5% татар), что косвенно подтверждает заинтересованность молодых людей в изучении этнопсихологических особенностей своих народов. Всего респондентами было названо 322 качества-автостереотипа, в том числе 250 понятий и 72 оценочных суждения, которые содержались в 1107 ответах.

В ходе исследования нас интересовало не только смысловое наполнение ответов опрашиваемых, но и общее количество положительных и отрицательных качеств-автостереотипов, названных молодыми людьми русской, удмуртской и татарской национальностей. Зарубежные и отечественные ученые отмечают, что в представлениях о своей этнической группе, как правило, преобладают положительные автостереотипы. Это подтверждает наличие у респондентов ингруппового фаворитизма, то есть стремления приукрасить собственную этническую общность по сравнению с иноэтничной (аутгруппой).

В нашем исследовании у всех изучаемых этнических групп количество названных положительных качеств преобладает над отрицательными, однако следует отметить, что их соотношение весьма разнится. Так, например, среди русской группы 63% респондентов назвали достоинства и 50% недостатки своего народа, соответственно среди удмуртов - 60% и 53% и среди татар 64% и 25%. Разница между положительными и отрицательными характеристиками составила у русских - 13%, у удмуртов - 7% и у татар - 39%!

А теперь более подробно рассмотрим «портреты» русского, удмуртского и татарского народов, «написанные» молодым поколением.

«Портрет» русских. Самым главным качеством русского народа являются доброта (15%) и ее проявление по отношению к людям -доброжелательность, добросердечность, душевность, радушие, отзывчивость, милосердие, приветливость, бескорыстие (9%), таково мнение 160 опрошенных. Данные представительного социологического опроса русского населения Петербурга также выявили в числе самой значимой характеристики русского народа именно доброту4.

Русская молодежь считает, что их народ обладает творческими способностями, пытливым умом, развитым интеллектом, об этом качестве заявили 97 респондентов (14,7%). Действительно, многие великие открытия и выдающиеся изобретения были созданы гением русского народа.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Не менее важным качеством этнической общности, по мнению опрошенных, является знаменитое русское гостеприимство, щедрость, хлебосольство, широта души - в совокупности эти характеристики назвали 96 человек (14,6%). К сожалению, от чрезмерного гостеприимства зачастую страдают сами хозяева, отдавая гостю все самое лучшее и дорогое, они вправе ожидать такого же отношения и к себе. Однако в ментальности, этнических стереотипах других этносов, в первую очередь речь идет о народах Западной Европы и США, заложены иные предрасположенности и приоритеты: прагматизм, жесткая экономия, индивидуализм.

Далее по степени значимости следует трудолюбие, работоспособность, выносливость, эти качества у своего народа отмечают 74 респондента (11,2%). Исследователи отмечают, что ценность трудолюбия в массовом сознании русских снижается, начиная уже с начала 1970-х гг., когда прогульщика и бездельника бичевала только официальная пропаганда, в то время как общественное мнение относилось к нему значительно лояльнее. На наш взгляд, корни этого явления следует искать в нашем историческом прошлом, когда в течение многих столетий основная часть населения страны (крестьянство) находилась в крепостной зависимости и не могла распоряжаться не только результатами своего труда, но и своей жизнью.

История России знает немало героических страниц. В ходе многочисленных войн и сражений русский народ показал чудеса храбрости и стойкости, это нашло отражение в мифах, легендах, литературе, а значит, и в представлениях этнофоров. Поэтому неудивительно, что ребята выделяют у своего народа такие волевые качества, как смелость, мужество, храбрость - 49 ответов (7,4%), гордость, достоинство - 48 ответов (7,3%), силу - 45 ответов (6,8%), стойкость, выдержку, настойчивость - 32 ответа (4,9%). Справиться с врагами и выжить в суровых природно-климатических и социальных условиях помогали такие социальные характеристики и качества, как патриотизм - 25 ответов (3,8%), коллективизм, взаимопомощь, сплоченность - 33 ответа (5%), терпение - 28 ответов (4,3%) и духовная сила - 14 ответов (2,1%). Несмотря на суровые испытания и беды, выпавшие на долю русского народа, он, по мнению респондентов, сумел сохранить веру в лучшее будущее, жизнерадостность и оптимизм - 19 ответов (2,9%).

Особое место среди достоинств русского этноса, по мнению ребят, занимают «великая русская культура» - 96 упоминаний (14,6%), самобытность, традиции, обряды и обычаи - 48 упоминаний (7,3%), русский язык - 55 упоминаний (8,4%), история - 35 упоминаний (5,3%), духовная сила - 14 упоминаний (2,1%). Действительно, русская культура, созданная усилиями выдающихся представителей русского народа, известна и почитаема во всем мире. В совокупности достоинства, связанные с национальной культурой и историей, занимают одно из первых мест среди ответов русской молодежи.

А теперь о недостатках, которые, по мнению опрошенных, присутствуют у представителей русского этноса.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

На первом месте, опережая все достоинства, находится пьянство, об этом заявили 125 человек (19%) из числа ответивших на вопрос о достоинствах и недостатках русского народа. Пьянство было бичом населения России во многие периоды исторического развития страны, но особенно во времена смут, когда люди теряли смысл жизни и веру в будущее, что мы наблюдаем и сегодня. К сожалению, общество смирилось с этим социальным злом, практически заброшена профилактическая работа по предупреждению алкоголизма, а его лечение стало личным делом самого пьющего. Как результат, в России в 2000 г. только официально зарегистрировано 2 млн. 800 тыс. алкоголиков, из них 56 тыс. - несовершеннолетние5.

На второе место среди недостатков респонденты поставили такие качества, как лень и нежелание работать - 61 ответ (9,3%), к ним примыкают бесхозяйственность, безответственность, «пофигизм», халатность, разгильдяйство и пр. - 33 ответа (5%). О корнях этого явления мы уже говорили выше, однако хотелось бы добавить, что если мы не осознаем всей пагубности такого отношения к труду и к себе, то вряд ли стоит надеяться на прорыв в экономическом развитии и на достойный уровень жизни всех граждан страны.

Далее с небольшим отрывом идут низкие моральные качества, которые отмечают респонденты у своего народа, - это низкая культура поведения, невоспитанность, злословие и мат в семьях и общественных местах - 58 упоминаний (8,8%). Видимо, проникновение ненормативной лексики, жаргонизмов и лагерной субкультуры во все слои населения является следствием все того же «смутного времени», а точнее, равнодушия со стороны общества к негативным проявлениям в быту, на работе, общественных местах. Поэтому уже никого не удивляют нецензурные слова в стенах школ и вузов, на рабочих местах, в транспорте, на улицах.

Россия - многонациональная страна, в ней проживают 177 этносов, и конечно, она вряд ли сумела бы сохраниться в течение многих столетий, если бы не было дружбы и добрососедских отношений между ее многочисленными народами. Русский народ, который является своеобразной скрепой Российского государства, всегда отличала терпимость и доброжелательность к другим этносам. Однако после распада СССР и целой серии межнациональных конфликтов и столкновений, в которые были втянуты и русские, в массовом сознании россиян стали формироваться негативные образы людей другой национальной и конфессиональной принадлежности. Это отмечают и наши респонденты, по их мнению, в числе негативных качеств русского народа выделяются неуважение, неприязнь, нетерпимость и другие националистические проявления к нерусским народам - 51 ответ (7,8%).

Молодое поколение отмечает у представителей своего народа и неуважение к истории и культуре своего (русского) народа - 29 ответов (4,4%), недостойное отношение к самим себе, безразличие и равнодушие к своему здоровью и образу жизни - 25 ответов (3,4%). Сюда же можно отнести и низкие волевые качества, которые видят респонденты у своего народа, - это пассивность, сла-

2005. № 7 ИСТОРИЯ

боволие, бесхарактерность, нерешительность, внушаемость, стадность, подражательность и др. - 23 ответа (3,5%).

Особое место среди недостатков занимают достоинства, которые при их гиперболизации, по мнению опрошенных, превращаются в свою противоположность. Это - чрезмерная доверчивость, щедрость, доброта, открытость, наивность, простота и терпимость - 34 упоминания (5,2%). Наверное, многие согласятся с этим очень точным и верным замечанием русской молодежи.

«Портрет» удмуртов. Главной чертой своего народа респонденты удмурты считают трудолюбие, это качество со значительным отрывом от других занимает первое место - 97 упоминаний (27,4%). Трудолюбие удмуртов неоднократно отмечалось в трудах исследователей, например, русский историк и экономист XVIII в. П.И. Рычков писал следующее: «Если имя трудолюбивого земледельца приписуется в честь народам, то Вотяки поистине могут быть достойны имени сего: ибо я могу смело сказать, что нет в Российском государстве ни одного народа, могущего с ними сравниться в трудолюбии. Границы их трудам есть смерть и младенчество.»6. Этносоциолог Г. К. Шкляев отмечал, что удмурты (взрослое население), оценивая собственные национальные черты, на первое место поставили также трудолюбие7.

На второе место удмуртская молодежь расположила блок достоинств, непосредственно связанный с национальной культурой удмуртов: самобытная культура - 56 ответов (15,8%), традиции, обряды, обычаи - 39 ответов (11%), удмуртский язык - 24 ответа (6,8%), песни и музыкальность -17 ответов (4,8%), фольклор - 11 ответов (3,1%).

Далее участники опроса отмечают доброту удмуртов - 50 упоминаний (14,1%) и ее проявление в отношении к людям - доброжелательность, радушие, душевность, сердечность, отзывчивость - 25 упоминаний (7,1%). Доброта и радушие, как правило, соседствуют с гостеприимством, об этом качестве удмуртского этноса заявило 34 респондента (9,6%).

Такие качества, как трудолюбие, доброта, гостеприимство присутствуют, по мнению опрошенных, и у русских, и у удмуртов, и у татар, правда, по степени значимости они занимают разные позиции среди этих народов. А такая черта характера, как скромность, названа в числе основных достоинств народа только удмуртской молодежью - 28 ответов (8%), причем одновременно респонденты относят скромность и к числу недостатков удмуртов - 35 ответов (9,9%).

Следующие качества удмуртского этноса, названные учащимися удмуртами в числе достоинств, не превышают 5%-го барьера: ум - 13 упоминаний (3,7%), сила, смелость, храбрость, мужество - 10 упоминаний (2,8%), национальная гордость - 10 упоминаний (2,8%), честность и спокойствие - по 9 упоминаний (2,5%), терпение - 7 упоминаний (2%) и т.д.

Следует отметить, что из трех изучаемых этнических групп молодежи удмурты наиболее критично и жестко отнеслись к недостаткам своего народа. Прежде всего, к негативным чертам своего этноса они отнесли неуважение к

ИСТОРИЯ 2005. № 7

своему языку и культуре, к своей национальности, к себе как представителям удмуртского этноса, отсутствие у представителей удмуртов национальной гордости, их самоуничижение - 85 ответов (24%).

Далее, по мнению респондентов, следуют низкие волевые и моральные качества: стеснительность, застенчивость, стыдливость, скованность - 59 упоминаний (16,7%), излишняя скромность - 35 упоминаний (9,9%), неуверенность, нерешительность, безволие, бесхарактерность, мягкотелость, покорность

- 28 упоминаний (8%), забитость, робость, страх - 26 упоминаний (7,3%), неумение защищать себя и свои права - 18 упоминаний (5,1%), утрата своего языка и культуры - 15 упоминаний (4,2%), разобщенность, отсутствие взаимопомощи и единства - 14 упоминаний (4%) и т.д.

«Портрет» удмуртского народа, написанный его молодым поколением изобилует черными красками. Несомненно, юности свойствен максимализм, однако не следует забывать и народную мудрость о том, что «устами младенца глаголет истина». В этой связи очень уместно привести вопрос-высказывание известного историка М.В. Гришкиной. «И не есть ли черты, которые так мешают нам всем в современной жизни: робость, безынициативность, боязнь конфликтов, стремление уйти от жизненных коллизий в себя, замкнутость, своеобразный комплекс национальной неполноценности, когда "я - удмурт" произносится не с гордостью, а с немалой долей извинения, когда мы стесняемся своего языка, и многое-многое другое - порождение нашей истории? Обстоятельств, в которых никто не виноват, избежать которые было невозможно, ибо это был чугунный каток исторической необходимости. Возможно, те черты, за которые мы так не любим себя, были не просто порождением этих обстоятельств, а способом выживания, который и позволил сохраниться народу как отдельной этнической единице» ?

Мы можем только добавить, что настала пора удмуртскому народу напрячь все возможные (и невозможные) силы, чтобы не выживать, а жить и жить достойно, в противном случае удмуртская молодежь все больше и больше будет дистанцироваться и «уходить в другой народ».

«Портрет» татар. Главным качеством татар, по мнению опрошенных, является национальная гордость, национальное достоинство и самоуважение -

27 ответов (28,4%), черты характера широко распространенные среди южных и восточных народов.

На второе место респонденты-татары (как и удмурты) поставили достоинства, связанные с национальной культурой и религией своего народа: высокоразвитая этнокультура - 12 упоминаний (12,6%), традиции, обряды, обычаи -

10 упоминаний (10,5%), красивый язык - 7 упоминаний (7,4%), мусульманская вера - 6 упоминаний (6,3%).

На третье место в этом своеобразном рейтинге достоинств респонденты поставили трудолюбие татар, умение рационально и с любовью вести хозяйство, их высокую работоспособность и желание трудиться -12 ответов (12,6%).

2005. № 7 ИСТОРИЯ

На четвертое место татарская молодежь поставила такие качества своего народа, как доброта - 11 упоминаний (11,6%) и доброжелательность, добросердечность, отзывчивость, радушие - 9 упоминаний (9,5%).

Далее респонденты среди достоинств своего этноса отмечают уважение к старшим, культуре, традициям, языку (11 ответов или 11,6%), сплоченность, взаимопомощь, дружность, единство (7 ответов или 7,4%) представителей татарского народа, качества, которые весьма редко упоминались русскими и удмуртами по отношению к своим этническим группам.

Еще два качества, которые достаточно часто отмечаются респондентами-татарами, - это чистоплотность (опрятность, чистота, аккуратность) и общительность (дружелюбие, разговорчивость) татар - по 8 упоминаний (8,4%).

История татар знает также многочисленные войны и сражения, это отразилось, по мнению молодежи, и в чертах характера народа, таких как смелость, храбрость, мужество - 6 ответов (6,3%).

Следующие черты характера «набрали» 5 и менее процентов ответивших на данный вопрос: гостеприимство и ум - по 5 упоминаний (5,3%), хитрость - 4 упоминания (4,2%), красота - 3 упоминания (3,2%).

Как уже отмечалось, только каждый четвертый опрошенный из числа татарской молодежи назвал недостатки у своего народа, наиболее распространенные среди них - жадность (6 ответов или 6,3%), неуважение к другим народам (4 ответа или 4,2%), чрезмерная болтливость (4 ответа или 4,2%), неравенство между мужчиной и женщиной (3 ответа или 3,2%), несоблюдение обрядов и обычаев (3 ответа или 3,2%) и др.

Выводы

На наш взгляд, русская, удмуртская и татарская молодежь достаточно точно сумела отразить некоторые достоинства и недостатки своих народов, но в целом их все-таки неправомерно оценивать как всеобъемлющие характеристики изучаемых этнических групп. Поэтому в своем исследовании мы не абсолютизируем полученные результаты, в первую очередь, это все-таки субъективные представления молодежи о своем народе. Важно понять, почему сформировались именно такие представления и как эти представления могут сегодня и в перспективе повлиять на их судьбы.

Как уже отмечалось, этнические стереотипы - это приписывание или са-моприписывание каких-то черт этнической общности. Они формируются в процессе включенности молодого человека в сферы внутринационального и межнационального общения и взаимодействия, на основе внутренних (ближайшее этническое окружение) и внешних (иноэтничные группы) оценок качеств и характеристик этнической общности.

К сожалению, негативные этнические стереотипы (предубеждения) могут использоваться как для дискредитации того или иного народа, так и для насаждения открытой враждебности между этническими группами. В качестве примеров типичных негативных приписываний можно привести «русское пьянство и лень», «кавказскую воинственность и наглость», «цыганское воровство и обман», «удмуртскую стеснительность и неспособность к руководящей работе» и т.д.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

В том, что представители молодого поколения отмечают у своего народа некоторые негативные черты, ничего плохого нет, важна стратегия, которую принимает критикующий. Можно приложить максимум усилий для решения выявленных проблем и поднятия социального статуса своей этнической общности, а можно только обвинять свою национальность в тех или иных недостатках, не предпринимая никаких шагов по их устранению и при первой возможности попытаться сменить свою этническую принадлежность. Однако изменение строки в графе «национальность» не означает автоматического разрешения социальных, национальных, психологических и иных проблем ни для индивида, ни для общества.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М., 1998. С. 70.

2 Руководитель исследования канд. ист. наук доцент Г.П. Белорукова. Всего было опрошено 1585 учащихся средней школы, профессионально-технических училищ и техникумов, в качестве эмпирической базы выделены три этнических массива: русские -893 чел., удмурты - 508 чел. и татары - 133 чел.

3 Данная методика разработана социологом З.В. Сикевич (См. Национальное самосознание русских. М., 1996. С. 106-112).

4 Сикевич З.В. Указ. работа. С. 107.

5 Печальные цифры статистики // Известия Удмуртской Республики, 2001. 12 окт.

6 Цит. по: Гришкина М.В. Удмурты. Этюды из истории IX-XIX вв. Ижевск, 1994.

7С. 136.

7 Шкляев Г.К. Межэтнические отношения в Удмуртии. Опыт историкопсихологического анализа. Ижевск, 1998. С. 166.

8 Гришкина М.В. Указ.соч. С.25.

Поступила в редакцию 23.12.04

V.S. Vorontsov

The Ethnic Auto Stereotypes in the Idea of Udmurt Senior Pupils

In the article the author analyses the ethnic stereotypes of Udmurt senior pupils. The author uses the data of the sociological poll, which was carried out among senior pupils of Udmurt republic by the Institution of history and culture of nationalities in the Ural region. Russian, Udmurt and Tatar senior pupils could defined exactly some positive and negative qualities of their nationalities. At the same time a content-analysis of the ethnic auto stereotypes noted by senior pupils confirms specific inferiority complex which part of them have.

Воронцов Владимир Степанович Удмуртский государственный университет 426034, Россия, г. Ижевск ул. Университетская, 1 (корп. 2)

E-mail: [email protected]

2005. № 7 ИСТОРИЯ

УДК 930.85(470)(045)+008(103)(045)

Н.В. Белошапка

КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА В СССР ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ 80-Х ГОДОВ

Рассматриваются основные элементы культурной политики в СССР во второй половине 80-х гг., особое внимание уделено изменениям, происходившим в системе управления, а также роли творческих союзов и различных инстанций, курировавших сферу культуры в указанный период.

Ключевые слова: механизм контроля, функции и структура органов управления.

Большинством исследователей, занимающихся вопросами культурной политики в СССР, признается, что сфера культуры не имела самостоятельного значения, а была составной частью идеологической деятельности КПСС. Существовала единая политика партии и государства, которая определяла развитие всего общества. Считалось неправильным выделять политику государства в отношении отдельных сфер народного хозяйства или общественной жизни. Решения съездов и постановления ЦК КПСС, напрямую не связанные со сферой культуры, например, по идеологии, внешней политике и т.д., тем не менее оказывали существенное влияние на управление культурными процессами.

Изменения общей политики во второй половине 80-х гг., прежде всего ослабление партийно-государственного контроля, демократизация и постепенная деидеологизация общества, не могли не сказаться на развитии культурных процессов в СССР.

С 1985 г. термин «культурная политика» получил легализацию в документах партии и государства. Многие историки полагают, что сфера культуры не случайно стала одной из первых в процессе реформирования, поскольку здесь «достаточно безболезненно для себя новое руководство могло демонстрировать курс на демократические преобразования»1, кроме того, оно нуждалось в поддержке своих инициатив со стороны научной и творческой интеллигенции.

Во второй половине 80-х гг. происходит коренное изменение в культурной политике, связанное с активизацией творческих союзов, которые от требования приоритета финансирования постепенно (к концу 80-х) переходят к требованию совсем отказаться от руководства и управления культурными процессами.

В СССР творческие союзы являлись, по сути, частью системы партийногосударственного руководства сферой культуры. Узаконенные по форме как добровольные, самостоятельные объединения они формально не были подчинены ни министерствам, ни государственным комитетам при Совете Министров СССР. Весьма показательно в этом отношении то, что разрешение на проведение съездов, конференций, а также пленумов союзов, начиная с 30-х гг., выдавались общесоюзными и региональными партийными инстанциями, хотя

ИСТОРИЯ 2005. № 7

по закону должны были даваться СНК СССР и союзных республик. Тем не менее работали союзы в соответствии с утвержденными для них уставами и по планам, входившим в единый народохозяйственный план, в соответствии с которым могли распоряжаться имеющимися у них денежными и иными средствами. Возглавляли творческие союзы выборное Правление и Секретариат, которые осуществляли оперативное управление деятельностью союза в период между съездами. Председатель союза часто был номинальной фигурой, как правило, видный представитель художественной интеллигенции, имевший авторитет среди собратьев по творчеству. Секретарь же союза обладал реальной властью, поскольку занимался финансовыми вопросами. Численность Секретариата не зависела от численности союза. Ответственные секретари поддерживали связь с партийными инстанциями, правительством и профсоюзами, а также контролировали ротацию в нижестоящих организациях.

Внутреннее устройство общественных организаций в СССР, том числе и творческих союзов было сходно с внутрипартийным устройством. На основе жанровой специфики выделялись секции и сектора, возглавляемые членами Правления. Сами руководители основных творческих организаций одновременно являлись членами коллегий Министерства культуры СССР, а должности секретарей Правления союза входили в учетно-контрольную номенклатуру ЦК КПСС. В январе 1985 г. Первый секретарь правления Союза писателей СССР Г.М. Марков сообщал в ЦК о том, что в союзе образовалось 6 вакантных должностей секретарей правления, входящих в учетно-контрольную номенклатуру ЦК КПСС. Поскольку секретарями Правления могли стать только члены Правления, Марков заранее извещал ЦК о тех кандидатах, которые были намечены руководством союза в состав секретариата и которых должен был избрать Седьмой съезд Союза писателей СССР2. Все вопросы, начиная от выборов руководящих органов союзов и заканчивая творческими и социальными, решались только при непосредственном участии Центрального Комитета.

Общественные организации в советской политической системе редко выступали с позиции внешнего контроля за деятельностью отдельных чиновников, чаще, не взирая на формальные признаки некоторой отстраненности от государственных органов, творческие союзы действовали вполне скоординированно с министерствами и проводили государственную политику в полном соответствии с решениями партии и правительства. Свидетельством тому могут служить «разгромные» кампании в отношении тех или иных представителей творческой интеллигенции. Инспирированная властью и поддержанная союзами борьба с инакомыслием имела место не только в 30-40-е, но и в 5070 -е гг. Этому способствовало и то обстоятельство, что достаточно большой процент представителей творческой интеллигенции в составе союзов являлись членами КПСС, и в этом качестве они становились более «управляемы»3.

Первые изменения в политике по отношению к творческим союзам и в самих союзах начали происходить после XXVII съезда КПСС. Хотя роль творческих союзов оценивалась традиционно, а именно: «вносить все больший вклад в осуществление политики партии.»4, тем не менее на съезде впервые

2005. № 7 ИСТОРИЯ

за долгие годы говорилось не только о достижениях советской культуры, но и

о проблемах развития.

Самым значительным событием явился V съезд кинематографистов СССР в мае 1986 г., вызвавший огромный общественный резонанс. На съезде впервые за долгие годы прозвучали претензии не только к руководству союза, но и к руководству страны, выразившиеся в критике идеологической цензуры, когда из соображений политической конъюнктуры из фильмов изымались целые эпизоды, в связи с антиалкогольной кампанией. Кроме того, прозвучала мысль о необходимости, не оглядываясь на различные инстанции, срочно обсудить не выпущенные по тем или иным причинам фильмы.

Помимо этого, обсуждался вопрос о равноправии членов творческих союзов, и много нареканий было высказано в адрес устава Союза. Заслугой съезда кинематографистов СССР можно считать и первый опыт проведения свободных выборов руководства союза. Ни в правление, ни в секретариат не прошли бывшие руководители союза, которым еще раньше при выборе делегатов на съезд было отказано в мандатах. Подобные мини-перевороты произошли позже и в других творческих организациях.

С 1985 г. возобновляются встречи руководителей партии и правительства с представителями творческой интеллигенции, особенно часто встречались с ними М.С. Горбачев и А.Н. Яковлев. На подобных встречах звучало много критики со стороны нового руководства союзов в отношении «остаточного» принципа финансирования сферы культуры. В частности, указывалось на то обстоятельство, что зарплата работников в культурно-просветительных учреждениях в 2 раза ниже, чем средняя зарплата рабочих и служащих в народном хозяйстве и на 80 % ниже, чем зарплата работников народного образования, несмотря на то, что они также относятся к непроизводственной сфере. В результате в августе 1986 г. выходит постановление ЦК «О мерах по улучшению условий деятельности творческих союзов страны»5.

Далее последовала критика системы идеологического контроля. На январском 1987 г. Пленуме ЦК КПСС «О кадровой политике» прозвучало обвинение в адрес партийных инстанций по поводу «необоснованного вмешательства в сугубо творческие процессы», в частности, указывалось на то, что идейное руководство часто подменялось ведомственным администрировани-ем6. Вслед за этим в октябре был подготовлен проект Указа Президиума ВС СССР «О расширении круга вопросов, которые могут решаться органами государственного управления только при участии или с предварительного согласия общественных организаций, а также о предоставлении этим организациям права в ряде случаев приостанавливать управленческие решения»7. В соответствии с этим документом творческие союзы получили бы право вместе с чиновниками министерства решать важнейшие вопросы материального, социального и пенсионного обеспечения своих членов, а также творческие вопросы, такие как: подготовка специалистов, проведение конкурсов и проблема авторского права. При том механизме решения подобных вопросов, который был заложен в указе, союзы могли приостановить любое решение мини-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

стерств, с которым они были не согласны, что естественно не могло не вызывать беспокойство чиновников. Первый заместитель министра культуры СССР М. А. Грибанов в своем письме заместителю председателя Бюро Совета министров СССР высказывал серьезные сомнения по поводу целесообразности данного указа. «Отдельные статьи проекта, - отмечал чиновник министерства,

- содержат положения, которые серьезно затруднят деятельность органов государственного управления, приведут к необходимости согласования принимаемых решений, в том числе по текущим вопросам, с большим числом общественных организаций и творческих союзов»8 .

В документах архива Министерства культуры существует также проект Указа Президиума ВС СССР, который предусматривал введение новой процедуры присвоения почетных званий «Народный артист СССР» и «Народный художник СССР». Положения о почетных званиях не менялись с тех пор, как были введены, а именно со второй половины 30-х гг. Сама процедура присвоения званий, выработанная десятилетиями, к 80-м гг. представляла собой сложную систему обязательных согласований. Прежде чем Президиум ВС СССР утверждал того или иного представителя творческой интеллигенции в почетном звании, свое согласие должны были дать Министерство культуры СССР и отдел культуры ЦК КПСС, за которым и оставалось окончательное решение. Теперь же при выдвижении предполагалось, что основным будет мнение трудового коллектива. Чтобы звание «народного» сделать действительно народным, авторы проекта предложили публиковать фамилии кандидатов для ознакомления общественности9. Этот проект также вызвал серьезные нарекания работников Министерства культуры СССР, которые предложили следующую корректировку данного проекта: «Учитывая специфику учреждений искусства, полагаем целесообразным установить такой порядок, при котором ходатайства о присвоении почетных званий возбуждаются не трудовым коллективом, а его художественным советом, правлением творческого союза. Печатать же в прессе сообщения о лицах, представляемых к почетным званиям, с описанием их творческих заслуг для широкого ознакомления общественности едва ли целесообразно. Это повлечет за собой активное включение организаций, причастных к рассмотрению таких вопросов и многочисленных зрителей, поклонников и противников и артистов в бесплодные дискуссии, будет мешать проведению в этом деле строго определенной линии.»10. Общий смысл этой корректировки сводился к тому, чтобы сохранить прежнюю структуру согласования.

Таким образом, до 1988 г. об изменении методов руководства и управления говорить затруднительно. Практика согласования всех принципиальных вопросов с ЦК сохранялась, так, например, вопросы, связанные с выездом и возвращением деятелей литературы и искусства в 1986-1987 гг., продолжали решаться в традиционном ключе, под непосредственным контролем ЦК КПСС и КГБ.

В октябре 1988 г. писатели и кинематографисты обратились в Президиум ВС СССР с предложением отменить дискриминационные меры в отношении А. И. Солженицына и восстановить его в Союзе писателей СССР. И хотя в

2005. № 7 ИСТОРИЯ

партийных верхах предложение о реабилитации писателя-антисоветчика вызвало активное неприятие, тем не менее под давлением интеллигенции в ноябре 1988 г. Политбюро ЦК было принято решение об отмене постановления, лишающего Солженицына гражданства, а с начала 1989 г. произведения писателя начинают издавать в СССР.

20 октября 1988 г. постановлением ЦК КПСС было отменено постановление ЦК ВКП (б) от 14 августа 1946 г. «О журналах "Звезда" и "Ленинград"», через некоторое время были ликвидированы и другие партийные акты второй половины 40-х гг. по вопросам литературы и искусства.

По предложению Главлита и по согласованию с Союзом писателей СССР в фонды библиотек были возвращены все, изданные в Советском Союзе, произведения авторов-эмигрантов: В. Аксенова, Ю. Любимова, А. Зиновьева, А. Синявского и др. Кроме того, был осуществлен перевод из спецфондов библиотек зарубежных изданий на русском языке произведений авторов, выехавших за рубеж в период с 1918 по 1988 г. Этот фонд насчитывал около 600 авторов, в числе которых были И. Бунин, В. Набоков, Н. Гумилев, Е. Замятин, И. Бродский и др.11

Становилось совершенно очевидным, что система политического руководства и идеологического контроля начала сдавать свои позиции, и сопровождался этот процесс разрушением системы изнутри. Следует отметить, что первые изменения в системе управления сферой культуры начались еще до «перестроечных» решений и были связаны, по всей видимости, с общими тенденциями политики борьбы с бюрократизмом, начатой в 1983 г.

В октябре 1983 г. ЦК КПСС поручил всем подразделениям государственного аппарата, а также всем государственным учреждениям провести работу «по улучшению организации производства и высокоэффективному использованию рабочего времени». Основным мероприятием должно было стать «устранение параллелизма в работе управленческих звеньев», а проще говоря,

- сокращение штатов12.

26 апреля 1984 г. было принято постановление ЦК КПСС «О сокращении количества заместителей министров и заместителей руководителей ве-домств»13. Исходя из отчетных документов Министерства культуры СССР и Госкино СССР, сокращения были проведены за счет членов коллегий, которые в основном состояли из представителей творческих союзов и художественной интеллигенции, а не за счет самих чиновников.

С 1985 г. происходят существенные кадровые перестановки в государственных и партийных инстанциях, курирующих сферу культуры и идеологии. Интересно проследить, как в новой ситуации осуществлялся номенклатурный принцип назначений в ЦК и в министерствах.

Переходя к рассмотрению подобных вопросов, прежде всего, следует отметить, что хотя на учреждения культуры возлагалась важная функция идеологического воспитания, сфера эта всегда рассматривалась политическим руководством как второстепенная, не требующая значительных капиталовложений. Для партийных функционеров, да и для государственных чиновников

ИСТОРИЯ 2005. № 7

перевод на «руководство культурой» рассматривался как своего рода «ссылка». Например, Е.А. Фурцева, для которой подобное назначение в 1960 г. было сильнейшим ударом, поскольку лишило ее поста члена Президиума ЦК, вершины в партийной номенклатуре. Безусловно, это было наказание за определенные ошибки, и это не могло не сыграть определенной роли в последующей деятельности Е.А. Фурцевой в качестве министра культуры СССР. После ее смерти в октябре 1974 г. министром культуры был назначен П.Н. Де-мичев, бывший до этого Секретарем ЦК по идеологии. Опять-таки переход с поста влиятельного партийного секретаря ЦК на правительственную должность был равнозначен понижению. Боязнь вновь «ошибиться» приводила к тому, что они были особенно консервативны и, перестраховываясь, лишний раз запрашивали санкции ЦК.

Назначение в конце 80-х гг. в качестве министров культуры союзного и республиканского уровня двух знаменитых актеров Н. Губенко и Ю. Соломина, безусловно, указывало если не на отказ от номенклатурного принципа, то, во всяком случае, на изменение подхода к самому назначению.

Однако самым значительным процессом стал процесс реорганизации аппарата ЦК КПСС, вследствие которого постепенно ослабевал идеологический контроль.

До 1988 г. из 20 отделов ЦК 16 непосредственно руководили структурами госаппарата и различными подразделениями народного хозяйства, а также контролировали учреждения науки и культуры. От технического органа, каким являлся аппарат ЦК по своему формальному статусу, зависели решения

14

важнейших вопросов .

После Пленума ЦК «по кадровым вопросам», состоявшегося в январе 1987 г., М. С. Горбачев поручил второму секретарю Е.К. Лигачеву и Секретариату подготовить предложения по резкому сокращению аппарата ЦК. По свидетельству помощника Горбачева В.И. Болдина, генсек лично вычеркивал некоторые отделы15.

Реорганизация аппарата планировалась масштабно, и должна была затронуть все уровни (и высший, и низовой), а также Секретариат и сам ЦК. Окончательное решение было принято на заседании Политбюро ЦК КПСС 8 сентября 1988 г.16 В итоге реорганизации из 20 отделов осталось лишь 9, причем отраслевые отделы остались лишь на уровне Центра. Отдел культуры был ликвидирован, а функции контроля за сферой культуры были преданы идеологическому отделу17. В декабре 1988 г. на очередном заседании Политбюро были утверждены структура и штаты идеологического отдела, в рамках которого был выделен подотдел культуры и искусства. Подотдел в свою очередь состоял теперь из четырех секторов: комплексных проблем развития культуры, художественной литературы, искусств и массовой работы и связей с общественностью. Заведующим отделом был назначен А. Капто18. В самом Центральном Комитете сферу идеологии курировали секретари ЦК, сначала А. Яковлев, а затем В. Медведев.

2005. № 7 ИСТОРИЯ

Очевидно, что подобное «упрощение» внутренней структуры партийного аппарата явилось одним из мероприятий общей политики ликвидации так называемой командно-административной системы. Партийные органы должны были перестать подменять либо дублировать функции органов государственного управления. Однако задача общего политического и идеологического контроля должна была сохраниться за КПСС и за ее руководством. Об этом свидетельствует и записка генерального секретаря в августе 1988 г. по поводу реорганизации, в которой он определил место и роль нового Идеологического отдела таким образом: «Полагаю, что аппарат ЦК должен иметь мощный в политическом и теоретическом отношении идеологический отдел, который бы занимался всеми вопросами, связанными с этой сферой, включая. научную и культурную области»19.

Однако идеологический контроль удерживать на прежнем уровне становилось все труднее, разрушался его прежний механизм. Наиболее показателен в этом отношении случай с нашумевшим в свое время фильмом С. Говорухина «Так жить нельзя». В мае 1990 г. состоялся закрытый просмотр этого фильма сотрудниками идеологического отдела и коллегией Государственного комитета по кинематографии СССР. Несмотря на то, что Идеологическим отделом фильм был запрещен к показу, Госкино принял решение о возможности его ограниченного показа в некоторых кинотеатрах Москвы в июне 1990 г. Опасаясь, что запрещение картины вызовет «нежелательную реакцию», поскольку «вокруг фильма создалось определенное общественное мнение»20, идеологический отдел предложил организовать серию критических статей в прессе, выступлений на телевидении с тем, чтобы подготовить зрителей к негативному восприятию картины. Однако подобная тактика сотрудников отдела ЦК успеха не имела, фильм С. Говорухина вышел на широкий экран и имел серьезный общественный резонанс.

С 1987 г. в порядке эксперимента в 82 государственных театрах из 8 союзных республик была отменена практика утверждения органами, курирующими сферу культуры, репертуара театров, приемки новых театральных постановок, то есть практика контроля за содержанием сценических произведе-ний21. Театральные коллективы, включившиеся в эту реформу, пытались выстраивать свою деятельность на основе самофинансирования и самоокупаемости. Считалось, что для улучшения дел в исполнительском искусстве необходима отмена государственного регулирования, превращения учреждений культуры в самостоятельных хозяйственных субъектов, заинтересованных в экономических результатах своей деятельности. Несмотря на то, что результаты реформы были не те, на которые рассчитывали, попытка уйти от модели «управляемой культуры» была продемонстрирована уже в конце 80-х гг.

Апогеем разрушения старой системы руководства и контроля стал начавшийся в 1990 г. процесс распада творческих союзов и постепенная коммерциализация культурной сферы.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Культурная политика России: история и современность. М., 1998 С. 37.

2 РГАНИ. Ф. 89. Перечень 11. Д. 114. Л. 1.

3 Состав членов КПСС в творческих союзах на 1985: Союз журналистов - 70%, Союз писателей - 58%, Союз кинематографистов - 40%, Союз композиторов - 30%, Союз художников - 20% // Брежнева Л.Б. Художественная интеллигенция в общественнополитической жизни советского общества 1985-1991 гг. Дис. на соискание уч. ст. канд. ист. наук. М., 1996 . С. 162.

4 Задачи деятелей культуры // Сов. культура. 1986. 15 апреля.

5 РГАЛИ. Ф. 2329. Оп. 2. Д. 2682. Л. 1.

6 Материалы Пленума ЦК КПСС. 27-28 января 1987 г. М., 1987. С. 13.

7 РГАЛИ. Ф. 2329. Оп. 2. Д. 2681. Лл. 67-71.

8 Там же. Л. 35.

9 Там же. Л. 102.

10 Там же. Л. 94.

11 Горяева Т.М. Политическая цензура в СССР (1917-1991). М., 2002. С. 361.

12 РГАНИ Ф. 5. Оп. 90. Д. 213. Л. 1.

13 Там же. Л. 35.

14 Там же. Л. 9. Л. 13.

15 Болдин В.И. Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева. М., 1995. С. 310.

16 Известия ЦК КПСС 1989. № 1. С. 81.

17 Следует отметить, что подобная реорганизация уже имела место, когда с октября 1962 г. по май 1965 г. отдел культуры функционировал в качестве подотдела идеологического отдела ЦК.

18 РГАНИ. Ф.89. Перечень 4. Д. 9. Л. 4.

19 Известия ЦК КПСС 1989. № 6. С. 120.

20 РГАНИ. Ф. 89. Перечень 8. Д. 32. Л. 4.

21 РГАЛИ. Ф. 2329. Оп. 2. Д. 2670. Л. 2

Поступила в редакцию 12.09.04

N. V. Beloshapka

Cultural Policy and Administration in USSR from the Second Part of 1980s

The main subject of the article is the basic elements of cultural policy in USSR from the second part of 1980s . The article is devoted to problem of administration and role of different instances which protected this sphere in the time.

Белошапка Наталья Владимировна Удмуртский государственный университет 426034, Россия, г. Ижевск ул. Университетская, 1 (корп. 2)

E-mail: [email protected]