CC BY
225
УДК 329.18 ББК 66.0
ЕСТЬ ЛИ У ФАШИЗМА БУДУЩЕЕ: РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ ИСТОРИИ ПЕЧАЛЬНО ИЗВЕСТНОГО ПОНЯТИЯ
Аристотель Каллис,
профессор Килского университета
(Великобритания)
a.kallis@keele.ac.uk
Перевод с английского Л.А. Кац
Аннотация. После почти трех десятилетий впечатляющего прогресса по поиску определения фашизма в его собственных интеллектуальных и идеологических терминах, я считаю, что мы достигли той точки, от которой этот процесс стал развиваться по убывающей. Настоящая статья, по существу, - призыв к исследованию фашизма в рамках всеохватывающей концептуальной сложности вместо таксономической точности. Я утверждаю, что будущее исследований фашизма лежит далеко за пределами уже имеющихся удобных концептуальных, дефиниционных и таксономических достижений. Вместо этого уяснение сути феномена фашизма возможно путем поиска в различных «скоплениях пересекающихся и взаимодополняющих эвристических находок», которые могут помочь идентифицировать «фашизм» в рамках «более широкой (интеллектуальной, политической, культурной) картины», в которой он был сформирован.
Ключевые слова: фашизм, таксономия, пересечения, фашизация, новые правые, неофашизм, популизм, гибридные конструкции.
DOES 'FASCISM' HAVE A FUTURE? REFLECTIONS ON THE EXCITING AND PERILOUS LIFE OF A NOTORIOUS CONCEPT
Aristotle Kallis, Professor of Modern History, Keele University, United Kingdom
Abstract. After nearly three decades of impressive progress in terms of defining fascism on its own intellectual and ideological terms, I argue that we have reached the point of diminishing returns. This article is essentially a plea for embracing conceptual impurity instead of taxonomical precision. I maintain that the future offascism studies lies well outside the comfort zone of its earlier conceptual, definitional, and taxonomical advances; instead it should be sought in the various "constellations of overlapping and complementary heuristic devices" that may help identify "fascism" as part of the "bigger (intellectual, political, cultural) picture" that shaped and nurtured it in the first place.
Key words: fascism, taxonomy, intersection, fascistisation, Nouvelle Droite, neofascism, populism, hybridity.
В поисках определения фашизма
Слово «фашизм» появилось в историческом лексиконе сразу после окончания Первой мировой войны. 23 марта 1919 г. на небольшой площади Сан-Сеполькро в центре Милана Бенито Муссолини объявил небольшой группе своих сторонников об
8
основании фашистской организации «Союз борьбы» (Fasci di СотЬаШтеМо) - предшественницы Национальной фашистской партии (1921). С первых дней своего существования движение представляло собой беспрецедентное смешение радикальной националистической риторики, фанатической веры в
историческую миссию по установлению «нового порядка» в результате фундаментального разрыва с декадентским прошлым, агрессивной враждебности к потенциальным врагам и активной, зачастую насильственной деятельности, доминирующей над доктринами и идеями. Менее чем через четыре года со дня учредительного собрания в Милане фашистское движение под руководством своего основателя и лидера, ставшего премьер-министром, добилось неоспоримого успеха. «Фашистская революция», которую Муссолини провозгласил в 1922 г., стала первым важным шагом к тому, что один из видных историков фашизма Эрнст Нольте охарактеризовал как «эпоху фашизма» [1].
При этом фашизм надолго остался загадкой. На протяжении более десяти лет с момента своего зарождения у фашистов не было никакой программы или официально изложенной идеологии. Даже в «Доктрине фашизма» - самом авторитетном идеологическом трактате, написанном философом Джованни Джентиле совместно с Муссолини и опубликованном спустя десять лет после того, как диктатор пришел к власти в 1932 г., - утверждалось лишь то, что «фашизм - это действие и мысль; действие, в котором доктрина имманентна и вытекает из данной системы исторических сил, в которую она помещена и работает на них изнутри. У нее, следовательно, есть форма, коррелированная с непредвиденными обстоятельствами времени и пространства. Но она также имеет и идеальное содержание, которое делает ее выражением истины в высшей сфере истории мысли» [2].
Именно этот «имманентный» характер фашистской идеологии, ее зависимость от «непредвиденных обстоятельств времени и пространства», акцент на действии как составном элементе учения, а не наоборот - все это и придало фашизму непомерно высокую идейно-политическую гибкость.
Историк Джордж Л. Мосс, которому приписывают первенство в систематике фашизма как специфического идеологического явления, сравнил его с «прожорливой амебой», которая поглощает самые разнородные идеи доминирующей политической мысли лишь затем, чтобы снова синтезировать их в инструменты революционной программы [3].
Некоторые послевоенные историки не соглашались с такой трактовкой. Так, например, Дж. П. Тэйлор считал, что итальянский фашизм был «мошенничеством» [4]. Британский историк Денис Мак Смит определял итальянский фашизм как упражнение в политическом обмане без какой-либо идеологической субстанции или когерентности и называл Муссолини «шутом» [5]. Недавно один выдающийся ученый - специалист по сравни-
тельному анализу итальянской и немецкой истории Мак-Грегор Нокс - описал «родовой фашизм» как «пустынное поле битвы, заваленное сгоревшими ржавеющими грудами неудачных теорий» [6].
Тем не менее, начиная с 1980 г., начал выкристаллизовываться научный консенсус, согласно которому фашизм все же был идеологией с ядром общих ценностей и транснациональным охватом [7]. Новаторская книга Роджера Гриффина «Природа фашизма» содержала наиболее убедительные доводы в пользу того, что фашизм являлся специфической политической идеологией [8]. Возрождение интереса к «родовому фашизму», вызванное публикациями Гриффина, Стэнли Пейна, Роджера Итвел-ла и других, породило внушительное количество новых сложных концептуальных интерпретаций.
Вместе с тем акцент на определении фашизма и признаков, отличающих его от других родственных идеологий, породил целый ряд новых вопросов, в том числе о том, к каким из предложенных определений и классификационных категорий можно отнести отдельные движения и режимы. Различные таксономии сдвинули границы включения и исключения, так что менее радикальные на первый взгляд правые диктатуры и националистические движения перестали вписываться в новые концептуальные ориентиры. Листая страницы все возрастающей в объеме литературы о фашизме, слишком часто сталкиваешься с уродливыми и эвристически бессмысленными утверждениями, что движение «х» или режим «2» является/не является «фашистским» или «недостаточно фашистским». Более того, некоторые теоретики даже ставят под сомнение слывшую ранее ортодоксальной позицию, согласно которой итальянский фашизм и немецкий национал-социализм были «парадигматическими» примерами фашизма.
Идея о том, что у фашизма есть будущее в качестве общей концепции, была впервые сформулирована Гильбертом Эллардайсом еще в 1970-е гг. [9]. Она получила дальнейшее хождение в историографии фашизма благодаря тезису Зеева Стернхелла о том, что интеллектуальные истоки фашизма нужно искать во Франции и Италии и «ни в коей мере... не отождествлять с национал-социализмом» [10].
Таким образом, предметное поле фашизма оказалось в парадоксальном положении: повышенная концептуальная изощренность повлекла за собой все более сложные, спорные и запутанные таксономии. В целом исследователи фашизма попытались провести классификационные линии, которые бы разграничили фашизм и другие, менее радикальные и/или агрессивные современные политические явления так называемых «старых» правых, которых, как правило, называли «авто-
ритарными» или «диктаторскими». Действительно, предыдущие двойственные классификации: демократические/диктаторские, революционные/ реакционные, модерн/антимодерн, тоталитарные/ авторитарные или плюралистические - фашистские/тоталитарные/авторитарные - при ближайшей эмпирической проверке начали разрушаться. Возникла потребность в создании множества новых промежуточных таксономических категорий для «не совсем фашистских»: «полуфашистских», «парафашистских», «квазифашистских», «псевдофашистских», «как бы фашистских», «фашизоид-ных» явлений. Это уже, очевидно, похоже на классификационный кошмар.
Создатели названных новых категорий, судя по всему, испытывали удовлетворение от концептуальной усложненности новых парадигм «родового фашизма». Я же считаю, что настало время прекратить, наконец, наши историографические игры, которые стимулируют дефиниционные и так-сономическе упражнения и подгоняют запутанную эмпирическую реальность под наши предвзятые категории. Это необходимо сделать отчасти потому, что концептуальные и аналитические инструменты, уже имеющиеся в нашем распоряжении, чрезвычайно сложны для концептуального и исторического анализа фашизма - как национального, так и «родового», а также, не в последнюю очередь, потому, что стремление к всеобъемлющему «консенсусу» уже давно достигло того предела, за которым он может породить обратный эффект [11].
Наиболее актуален не столько вопрос «что такое фашизм» или «является ли конкретное движение или режим фашистским», сколько то, в каком историческом, концептуальном и методологическом контексте может быть наиболее плодотворно проанализировано это понятие. При утвердившемся уровне концептуальной сложности и дефини-ционной точности понятие фашизм рискует стать эвристическим монстром - либо слишком узким, либо слишком широким для эмпирического подхода к различным историческим событиям. Поэтому, на мой взгляд, применение концептуальной неточности вместо таксономической точности, использование непредсказуемых пересечений вместо четких разделительных линий, динамических транснациональных взаимодействий вместо аккуратных национальных, политических или хронологических границ может дать гораздо более адекватное понимание фашизма как части широкого поля радикальных идей и политики, которое сохраняет актуальность в современном мире способами, далеко выходящими за рамки того, что мы именуем фашизмом.
Фашизм: виды, компромиссы, пересечения и гибриды
Даже самая сложная и теоретически тщательно проработанная модель «родового фашизма», созданная в лабораторных условиях, не работает в области познания конкретных политических режимов. Тем не менее, Стэнли Дж. Пейн в своем детальном обзоре межвоенного фашизма [12] предложил «семиуровневую таксономию национальных авторитарных режимов в тогдашней Европе» с такими обозначениями, как «синкретический», «полуавторитарный», «полуплюралистический», «преторианский», «бюрократический», «ограниченный» и т.д. Аналогичную тенденцию можно наблюдать и в таксономии режимов Майкла Манна с отдельной категорией «фашистских режимов», отделяемых от других, которые определяются как «корпоративистские», «полуреакционные» и «полуавторитарные» [13]. Истоки этих усилий очевидны. Пересечения фашизма и традиционных авто-ритаризмов были нормой в межвоенной политике. Более того, казалось, что они работают в сходном направлении. Различия в сложившихся сочетаниях привели к историографическим членениям и градациям, которые иногда свидетельствуют об изменении степени успеха, а в некоторых случаях отражают качественные отличия.
Следует однако учитывать, что особенности фашизма как политической идеологии во многом определялись тем, что сразу после своего появления в качестве идеологического феномена он стал ассоциироваться с режимом и политическим движением фашистской Италии. За сравнительно краткое время своего доминирования он не предъявил ключевых идеологических установок, отдавая приоритет действию над доктриной. Поэтому все наши знания о фашизме мы на протяжении многих лет черпаем, главным образом, из опыта политического режима в Италии, а затем и Германии. Только в этих двух странах движение, которое определяется большинством как фашистское, не только пришло к власти, но и осуществляло ее на протяжении значительного времени. Оно оставило позади себя своеобразные институты и следы экспериментов в области массовой политики. Непродолжительное существование режимов во главе с фашистскими движениями было также отмечено в ряде других европейских стран во время войны, но в большинстве случаев эти режимы были «марионетками» национал-социалистической Германии. В результате они, с одной стороны, не просуществовали достаточно долго, чтобы выработать свое собственное политическое лицо, а с другой - не обладали высокой степенью политической независимости от
10
стран Оси, чтобы определить свою собственную форму правления на основе автохтонной фашистской идеологии.
Многие эксперты предостерегают от преждевременных выводов об идеологических особенностях фашизма на примере этих двух да и любых других режимов. Причины такого предостережения многообразны. Фашистские режимы в Италии и Германии возникли в результате политического компромисса с представителями существовавшего порядка. Муссолини и Гитлер первоначально возглавили коалиционные правительства, опираясь на поддержку части консервативного и либерального истеблишмента, и так никогда полностью и не избавились от существовавших институтов (или не хотели этого). Муссолини, как известно, все время пребывания у власти работал вместе с Савойской династией и с Ватиканом. На своем пути к политической победе и Муссолини, и Гитлер шли на политические компромиссы и отказывались от своего раннего радикализма в таких ключевых вопросах, как религия, экономическая политика и конституционное правление.
Например, ранний итальянский фашизм времен митинга на площади Сан-Сеполькро демонстрировал свой антикапиталистический и антиклерикальный характер. Муссолини на пути к власти постоянно смягчал оба эти аспекта, стремясь успокоить напуганные элиты. Именно его роль в обеспечении резолюции по «римскому вопросу» -спор о суверенитете Папы над Римом и другими территориями центральной Италии - привела к самому резкому идеологическому развороту в истории итальянского фашизма. Подписание Латеран-ских договоров в 1929 г. не только положило конец давнему спору и повысило престиж Муссолини как государственного деятеля, но и зафиксировало значительные уступки католической церкви.
Точно так же ранняя идеология национал-социализма содержала ряд радикальных положений, которые полностью исчезли из последующих партийных документов и политики режима. Программа НСДАП 1920 г., состоявшая из 25 пунктов, содержала требования полной конфискации всех военных прибылей (п. 12), национализации всех смежных отраслей (п. 13), разделения прибылей всех отраслей тяжелой промышленности (п. 14), бесплатной экспроприации земли для общественных нужд и отмены налогов на землю (п. 17). Несколько лет спустя, после поражения нацистов на выборах 1928 г., Гитлер решил переделать политическое послание партии, чтобы, обращаясь к среднему классу - как городскому, так и сельскому, - в то же время развеять опасения политических и
экономических элит Веймарской Германии относительно намерений национал-социалистов [14].
Кроме того, оба лидера столкнулись с неудовлетворенностью внутри своих движений теми компромиссами, на которые они пошли на пути к власти. Отсюда распространившиеся в соответствующих партиях расчеты на «вторую волну» революции. Находясь под растущим давлением консервативных военных и политических элит, а также внутренних сил в собственной партии, Гитлер решительно отмежевался от своего давнего соратника Эрнста Рема и жестоко расправился с ним и его военизированными структурами «СА» в ходе так называемой «Ночи длинных ножей» 30 июня 1934 г.
В Италии многие фашистские «тяжеловесы» возмущались подписанием Латеранских договоров. Также они резко критиковали Муссолини в частном порядке и на встречах за закрытыми дверями за его растущее политическое сотрудничество с нацистской Германией [15, 16].
Как Муссолини, так и Гитлер возглавляли движения со значительным разнообразием мнений по целому ряду вопросов. Поэтому им и приходилось идти на компромиссы для обеспечения стабильности своих режимов. Не случайно современные наблюдатели, как правило, признают наличие в обоих режимах как общих исторических целей, так и существенных идеологических и политических разногласий. Как отмечал Дэвид Робертс, фашистская Италия имела больше общего с «неудачливым» квазифашистским режимом Франко, чем с гитлеровской Германией [17].
Квазифашистский? Неудачливый фашистский? Что означают эти термины и по какой шкале успеха о них судят? Действительно, существует еще одна сложность в истории фашизма как формы политического правления. Успех, одержанный в то время итальянским и немецким режимами, привлек к себе внимание не только радикальных националистов и фашистов других стран. Крупные политические деятели из консервативных и авторитарных кругов высоко оценивали стремление фашистских режимов к порядку, их эффективность, иерархию, а также их хладнокровный подход к решению сложных проблем. Эти люди, которых вряд ли можно отнести к сочувствующим фашизму, восприняли его как набор решений, которые, при условии их избирательного и гибкого применения, могли бы проложить путь к ликвидации левого движения и демонтажу либерально-парламентской системы, не ставя при этом под угрозу статус-кво. В 1920-е и особенно 1930-е гг. в большинстве стран Южной, Центральной и Восточной Европы парламентские системы были заменены новыми вариантами авто-
ритарных диктатур, которые, несмотря на то, что, их, как правило, возглавляли традиционные деятели консервативного или военного истэблишмента, заимствовали (и адаптировали) идеологические, политические и организационные идеи фашистской Италии либо национал-социалистической Гер -мании.
Эти диктаторские режимы, как известно, трудно классифицировать. Несмотря на то, что они не ставили перед собой таких радикальных целей, как итальянские и особенно немецкие фашисты, они были существенно радикальнее, чем ранние формы авторитарного правления, наглядно демонстрируя, таким образом, влияние фашистского опыта. Первую гибридную диктатуру возглавил в Испании генерал Примо де Ривера (1923-1930). Он открыто восхищался Муссолини и видел в итальянском фашистском режиме новый политический и конституционный механизм, свободный от ограничений либерально-демократического правления и жестко контролируемый сверху одним лицом [18, 19]. После назначения Гитлера канцлером Германии в январе 1933 г. домино авторитаризма смело большинство оставшихся демократий в Южной, Центральной и Восточной Европе. Как правило, во главе новых диктаторских режимов встали представители консервативных кругов, которые, тем не менее, переняли опыт фашистских режимов и проводили у себя ряд соответствующих радикальных экспериментов [20].
«Авторитарная половина Европы»: эффект домино фашизации?
Накануне нацистского нападения на Польшу в сентябре 1939 г. предложенное Майклом Манном теоретическое понятие «Европа, разделенная на "авторитарную "/диктаторскую и "демократическую" половины», стало ощутимой реальностью. При этом оба блока оказались на грани катастрофического военного столкновения. Ось Рим-Берлин (формально единая с момента подписания пакта в мае 1939 г.) представляла собой единственный полюс квазистабильности в сильно поляризованной идейно-политической обстановке. К 1941 г. к антикоминтерновскому пакту, сколоченному нацистским режимом в середине 1930-х гг., присоединилось (в дополнение к Японии) большинство европейских диктатур, в том числе ряд коллаборационистских режимов, установленных в оккупированных европейских странах (Дания, Финляндия).
«Успехи» фашистской Италии и национал-социалистической Германии в деле политической консолидации и радикализации своего блока, воспринимаемые как «решение» зачастую табуирован-
ных «проблем, создали критическую политическую массу, которая начала оказывать непропорционально сильное влияние на «антидемократическое пространство». Радикальные пути, избранные фашистской Италией и национал-социалистической Германией, были во многих отношениях различны - даже тогда, когда они начали сближаться во второй половине десятилетия. Тем не менее, более важным было то, что множество политических деятелей межвоенной Европы признали их опыт единственной успешной и все более желательной политической альтернативой как либерализму, так и социализму. Тем самым оба режима были признаны симпатизирующими им наблюдателями и сторонниками правых сил легитимным прецедентом, наметившим новые (ранее недоступные) пути радикального политического действия и предлагающим инструментарий для радикальных политических перемен - в целом или, по меньшей мере, частично.
Естественно, что разные политические силы реагировали на этот «успех» и «желательность» далеко не однозначно. Значительная их часть находилась под сильным впечатлением обещания фундаментальной, исторической трансформации цивилизации, общества и положения человека. Роджер Гриффин недавно приравнял их состояние к «ли-миноидному», родившемуся под тяжелым прессом недавнего опыта и осознания предстоявших многочисленных опасностей. Эти люди, ощущавшие себя «солдатами» интернационального «фашистского» фронта, были по преимуществу членами многочисленных «фашистских» движений, появившихся на европейском континенте в 1920-е и особенно 1930-е гг.
Среди них было немало таких фигур, как Леон Дегрель и Эзра Паунд, лидер голландской «Национал-социалистской партии» Антон Мюссерт и деятели так называемой «делегации Зигмаринген» - французские коллаборационисты Марсель Деа, Пьер Лаваль и Луи-Фердинанд Селин и некоторые другие.
Немало было и тех, кто позволил втянуть себя в «магнитное поле фашизма» в результате своеобразного рационального и рефлексивного процесса, попавших под воздействие «наглядной демонстрации» «успеха» фашистских режимов. Сопротивляться искушению смоделировать «авторитарную линию поведения» по образу и подобию фашистской Италии и/или нацистской Германии становилось все труднее, т.к. политико-идеологическая поляризация оставляла мало «нейтрального» политического пространства. Даже консервативные партии с сильной привязанностью к традиционным
12
институтам, таким, как монархия или церковь, почувствовали притяжение, исходившее в том числе и от наиболее радикальных кругов в их собственных рядах. Именно это и произошло во время войны в Словакии, где радикальные, националистические фракции, такие, как «Наступ», возглавляемая премьер-министром Войтехом Тукой, и военизированная «Родобрана», контролируемая министром внутренних дел Александром Махом, оказывали сильное давление на руководство клерикальной Словацкой народной партии во главе с монсеньо-ром Иосифом Тисо [21].
В подобный процесс, который казался тогда сверхуспешным, включились и многие из тех, кто участвовал в работе марионеточных режимов, навязанных странами «Оси» во время Второй мировой войны, - кто из «благоговения перед новой властью», а кто, скорее всего, по расчету. «Эффект присоединения к большинству» особенно остро ощущался в конце 1930-х гг. и во время первых победных для стран «Оси» лет Второй мировой войны. И наоборот: в 1944 и 1945 гг., когда стало очевидным, что война проиграна и что развязавшие ее режимы теряют свой статус, многие из прежних участников фашистского блока (например, режим Хорти в Венгрии, Антонеску в Румынии и даже Видкуна Квислинга в Норвегии) начали дистанцироваться от альянса - не только в военном и дипломатическом, но и в политическом и идеологическом отношении. К этому процессу присоединились и две диктатуры - в Испании и Португалии, форсировавшие «водораздел» в 1945 г. [22].
Таким образом, транснациональная сила, которую мы теперь определяем как фашизм и которая стояла в 1930-е - начале 1940-х гг. на пороге, как тогда казалось, исторической победы, приобрела немало сторонников в лице «активистов» и «верующих», а также новообращенных - бывших скептиков и прагматиков, боявшихся оказаться на проигравшей стороне событий.
Все эти разнообразные и крайне неустойчивые идейно-политические взаимовлияния, доминировавшие в межвоенной и военной Европе, наглядно демонстрировали признаки становления гибридного политического пространства. Я бы назвал этот процесс фашизацией. Этот термин признает главный политический и, в некоторой степени, идеологический вклад фашистской Италии и нацистской Германии в экстраординарную «авторитарную линию поведения» и отражает ее незавершенность и неустойчивую динамику. Термин «фашизация» также подразумевает, что «конечное назначение» или «главное намерение» в каждом случае не были или не могли быть одинаковыми. Термин признает
важные политические различия (по степени и видам) всего зарождавшегося блока правых (постлиберальных и антисоциалистических) диктатур, не сбрасывая со счетов их общий источник вдохновения и трансгрессивного расширения. Он подходит к гибридным политическим результатам всех этих экспериментов с их селективным заимствованием и реконтекстуализацией не только как к «неудачам» определенного радикального политического проекта, но и как к новым явлениям, возникшим из-за беспрецедентной политической/идеологической размытости значений «фашистский», «радикальный» и «правоконсервативный». Прежде всего этот термин свидетельствует о том, что сегодняшнее концептуально сложное понимание «родового фашизма» довольно часто расходится с восприятием и взглядами политических деятелей того времени, когда история межвоенного фашизма только разворачивалась как вихрь «исторического времени» и превращалась в катастрофу для многих ее современников [23, 24, 25].
1945: «Год Зеро» фашизма?
1945 год стал концом эпохи «исторического фашизма». Он был морально заклеймен за спровоцированный его идеологами глобальный военный конфликт с миллионами жертв и огромными материальными утратами. Международный суд над политическими и военными лидерами нацистского режима и ряд последующих трибуналов, проходивших в Нюрнберге с 1945 по 1949 гг., пролили свет на ужасающие подробности беспрецедентно беспощадных деяний режима и его союзников и их кровавой расправы с еврейским населением Европы. Эта оценка может быть в значительной степени распространена и на правые профашистские диктатуры, которые срочно пересекли «водораздел» в 1945 г.: на Португалию (где режим во главе с Антонио Салазаром существовал до 1974 г.) и на Испанию (где генерал Франсиско Франко правил вплоть до своей смерти в 1975 г.), хотя их устойчивость была в значительной степени основана и на способности вовремя дистанцироваться от фашизма Гитлера и Муссолини [26].
После 1945 г. слова «фашистский» или «национал-социалистический» были, за немногими исключениями, удалены из названий соответствующих партий и их программных документов и заменены на менее одиозные. В качестве примера можно сослаться на Юнионистскую партию, ставшую преемницей Британского союза фашистов в Великобритании.
Означало ли это конец фашизма как радикальной идеологии [27]? Нет. Пример Итальянского социального движения (ИСД) показал, как силы,
бывшие ранее неотъемлемой составной частью фашистского движения, не без успеха переделывают свою повестку дня и приспосабливаются к преобразованной политической системе. Движение было основано в декабре 1946 г. группой фашистских ветеранов, которые последовали вслед за Муссолини и его недолгой Итальянской социальной республике (ИСР), созданной под немецким щитом на севере Италии (1943-1945). Среди учредителей ИСД были Джорджио Альмиранте, в прошлом министр пропаганды ИСР, и Артуро Микелини, бывший секретарь Национальной фашистской партии и ветеран гражданской войны в Испании, сражавшийся там на стороне Франко.
ИСД стала основной движущей силой в ходе попыток организовать транснациональную сеть радикальных правых партий, перекрасившихся в «европейских националистов» - сторонников независимого мощного европейского сообщества. В 1951 г. было создано Европейское социальное движение (ЕСД), включившее в свой состав также Юнионистскую партию Освальда Мосли, Фалан-гистскую партию Испании и Социалистическую партию рейха Германии. Несмотря на стремление членов ЕСД избежать ассоциации с фашизмом, они, по сути, подтвердили свою приверженность основополагающим ценностям «исторического фашизма», провозгласив жесткую оппозицию либерализму и парламентской демократии, ярый антикоммунизм, приверженность корпоративизму и расизму в качестве составной части миссии по защите Европы [28].
Возникли и другие более радикальные движения, идеологически связанные с межвоенным фашизмом и полагавшие, что ЕСД не удалось в должной мере поднять такие ключевые идеологические темы, как биологический расизм и белый супрематизм, а также доказать свой непримиримый антикоммунизм и антидемократизм. В 1950-е гг. появилось также множество аналогичных групп (например, «Новый европейский порядок»), пытавшихся проложить идеологические и политические пути, расположенные где-то между ностальгией и самообновлением.
Те, кто слишком явно демонстрировал стремление к фашистскому возрождению (например, неонацистские и неофашистские группы, зачастую работавшие подпольно), как правило, объявлялись вне закона, подвергались судебному преследованию. Обычно они оказывались не в состоянии завоевать сколько-нибудь заметную популярность. Интернет, возможно, мог бы способствовать появлению дополнительной среды, открытой для идеологической радикализации. Тем не менее, социаль-
ный и культурный вес таких организаций оставался малозначительным.
От «Новых правых» к новым праворадикальным движениям
Шли годы, и, если не считать узкого круга ностальгирующих неофашистов, связь послевоенных праворадикальных движений с «историческим фашизмом» становилась все менее очевидной. Оглядываясь назад, время с 1945 г. до начала 1970-х гг. можно охарактеризовать как период «междуцарствия». Радикальные интеллектуалы были вынуждены смириться с сокрушительным поражением 1945 г. Вместе с тем они продолжали искать способы актуализации отдельных элементов радикального проекта фашизма и сделать это в изменившемся мире, в котором «экстремизм» утратил политическую и социальную значимость. Отсюда идеологическое экспериментирование в рамках широкого диапазона относительно небольших праворадикальных образований, действовавших во многих европейских странах, как правило, на периферии политической системы и не имевших целостной идеологической повестки дня, с помощью которой можно было бы бросить вызов сложившемуся на Западе послевоенному либерально-демократическому консенсусу.
Одним из таких новых идеологических течений, появившихся во Франции в конце 1960-х гг., стало движение «Новых правых» (НП). Оно сложилось в турбулентном политическом контексте в связи поразившим страну алжирским кризисом и студенческими волнениями 1968 г., но оказало существенное влияние на правых радикалов во всей Европе и за ее пределами. Самый влиятельный идеолог НП Ален де Бенуа был убежден, что «радикально-революционные правые силы» могут стать успешными в послевоенной Европе только в том случае, если они будут стремиться к политической респектабельности и вернутся в идеологический мейнстрим» [29].
Несмотря на то, что многие взгляды де Бенуа были характерны и для первого поколения праворадикальных идеологий, возникших сразу после 1945 г. (акцент на европейское единство как средство противостояния и коммунизму, и американскому капитализму, идея «третьего пути», отражавшая стремление быть одновременно «справа и слева», ожесточенная критика либерализма и эгалитаризма), они сопровождались сдвигом в подходе к некоторым ключевым вопросам. В частности, критика им расизма и антисемитизма, а также идеи «столкновения цивилизаций» привели к выработке доктрины «культурного дифференци-
ализма», или «этноплюрализма». Согласно этой идее глобальные культуры следует понимать не как высшие или низшие, но как разные. Каждая из них представляет собой набор ценностей, разделяемых сообществом, которое занимает конкретное географическое положение. Таким образом, культурное разнообразие является положительным явлением, только если разнообразные культуры остаются разграниченными. Отсюда яростное отвержение массовой миграции и либерального мультикультурализма.
Несмотря на то, что НП оказались в конечном счете политически несостоятельными, они сформировали идеологический профиль нового поколения праворадикальных движений и партий. Так называемые новые правые радикалы (НПР), появившиеся в 1980-е гг., предложили на этот раз более успешную идеологическую платформу. Они смогли перезапустить некоторые фундаментальные темы, которые всегда были частью идеологических установок правых радикалов, обрядив их в новые, менее спорные и достаточно привлекательные политические одежды. Идейно-политическими пионерами новой волны праворадикальной политики стали «Фламандский блок» Филиппа Девинтера во фламандском регионе Бельгии, Национальный фронт Жан-Мари Ле Пена во Франции, а также Партия свободы Йорга Хайдера в Австрии. Они использовали популистские аргументы и методы как средство прорыва в мейнстрим общественного мнения, убедительно сформулировав идеологический разрыв с фашистским прошлым [30, 31]. Успех эксперимента стал впервые очевидным в конце 1980-х и в 1990-е гг., когда иммиграция превратилась в центральный аспект политического дискурса и наметился устойчивый рост электоральной поддержки этих и других появившихся впоследствии похожих партий (например, Северная лига в Италии).
Вследствие нестабильности, возникшей после окончания холодной войны, в ряде европейских стран появилось новое поколение популистских движений и праворадикальных партий. В их числе голландская «Список Пима Фортейна» (на базе которой в 2005 г. сложилась ныне действующая Партия свободы, руководимая Гертом Вилдерсом), Датская народная партия, партия «Истинные финны», а также Партия независимости Великобритании и Лига английской обороны, «Платформа за Каталонию», «Йоббик» в Венгрии и «Золотая Заря» в Гре -ции.
Вопрос о том, можно ли использовать термин «фашизм» применительно к современным праворадикальным объединениям, все еще остается открытым. Да, новые правые радикалы затратили
немало усилий, чтобы дистанцироваться от ряда аспектов идеологического радикализма «исторического фашизма» и собственного наследия. Подавляющее большинство современных сторонников праворадикальных идей не носят военизированной формы, не рыщут по улицам в поисках предполагаемых врагов, не одобряют насилия и не призывают к установлению авторитарной власти. Они громогласно отрицают какой-либо намек на склонность к фашизму.
Новое поколение праворадикальных/популистских партий с их хорошо организованными презентациями, технически подкованными стратегами и современными харизматичными лидерами вроде бы нашли свое место в новом мире. Их наиболее успешные политики поставили правильный диагноз: спрос на старомодную экстремистскую политику давно прошел. Поэтому они соответствующим образом адаптировали свою современную политику. Язык их выступлений продолжает нарушать многие табу, но не ставит под сомнение фундаментальные ценности либерального общества. Они приняли, пусть лишь «стратегически», демократию и принцип равенства людей и ведут агитацию против иммиграции, исходя лишь из предполагаемой «культурной несовместимости». Большинство из них формально отвергли расизм и веру в неравенство в пользу аргументов, утверждающих значимость «абсорбционной способности» и «культурной несовместимости». Они сменили национализм в его старом виде на призывы к самобытности и суверенитету. Они научились использовать язык свободы и прав человека, чтобы начать агрессивную защиту нативизма, направленного против всякого рода «других». Неудивительно, что многие из них были вознаграждены таким уровнем электоральной поддержки, которая была невообразима всего лишь несколько лет назад. И эта поддержка все еще демонстрирует значительный потенциал дальнейшего роста.
Но достаточна ли такая дистанция, чтобы совсем избавиться от использования термина «фашистский»? Означает ли она подлинный идеологический отход от «исторического фашизма» или всего лишь косметический, оппортунистический или даже фиктивный презентационный сдвиг? Иными словами, отличается ли идеология новой волны праворадикальных партий по виду, степени или форме от основных идеологических установок «исторического фашизма»? Мнения ученых по этому вопросу разделились. Некоторые из них утверждают, что, несмотря на смещение фокуса взглядов от антисемитизма, биологического расизма, насилия и неприятия парламентаризма, новые
праворадикальные партии остаются сторонниками идеологической парадигмы межвоенного фашизма. Их трансформация, утверждают они, носит в основном косметический и оппортунистический характер. Появляется своего рода «дизайнерский фашизм», когда старые идеи одеваются в современные, более тонкие одеяния [32].
Другие ученые, однако, утверждают, что новая волна правого радикализма в идеологическом плане значительно отдалилась от «исторического фашизма». А это требует иных рамок толкования, а также отказа от эмоциональных оценок. Они признают некоторую степень преемственности между межвоенным фашизмом и «неофашистским» возрождением, но ссылаются на фундаментальный разрыв, в результате которого складывается генеалогия нового праворадикального движения, включающего появившиеся в Европе современные популистские антииммиграционные партии [33].
Преемственность фашизма и нового правого радикализма
На вопрос о преемственности или разрыве «исторического фашизма» и современного правого радикализма нельзя ответить однозначно. Спустя почти столетие после появления фашизма в Италии можно было бы ожидать, что с течением времени в самих идеях, в их общем обрамлении и практическом воплощении, а также в методах их презентации произойдут глубокие изменения. Например, Пьеро Игнаци назвал «постиндустриальное общество» основным фактором дифференциации между традиционными и новыми праворадикальными движениями [34]. В то же время Пьер-Андре Та-гиеф сомневается в том, можно ли считать послевоенных новых правых частью традиции прежних правых, учитывая их антитрадиционные позиции и «идеологический долг» перед левыми [35].
При ближайшем рассмотрении можно, однако, выделить ряд ключевых идеологических тем, общих для большинства партий, которые формируют семейство современных правых радикалов. Эти темы продолжают быть связанными с определяющими идеями межвоенного фашизма.
В их числе:
Ультранационализм и нативизм. Праворадикальные партии строят свою идеологию на ультранационалистических установках, исходя из которых атакуют такие современные явления, как либеральный мультикультурализм, космополитизм и международное сотрудничество. Их радикальный национализм и эмоциональный нативизм могут содержать и маскировать сильные этноцентристские и даже расистские полутона, опирающиеся на не-
реформированные предрассудки в отношении конкретных групп «других», отличающихся цветом кожи, религией, этническим происхождением и/ или культурой [36].
Популизм. Дискурс праворадикальных партий ведется простым, эмоциональным языком, который перекликается с манихейским взглядом на мир («или-или») и демонстрирует, что представляет интересы «простых людей», выступая против равнодушия и коррупции элит [37].
Ограниченный «круг эмпатии»/демонизация «других». Хотя все большее число праворадикальных партий, похоже, готовы заявить о своей вере в основные права человека, они утверждают эту веру, прибегая к нативизму и гипернационализму. В результате они либо ограничивают «круг эмпа-тии» своей малой группой, либо отдают приоритет правам коренных групп за счет всех других. Такая исключительность способствует проявлению сильных ксенофобских, а иногда и расистских тенденций.
Лидерство и харизма. От Муссолини и Гитлера к Йоргу Хайдеру, Пиму Фортуину и Жан-Мари Ле Пену. Праворадикальные движения всегда отличались ориентацией на харизматических лидеров [38]. Как и в межвоенной Европе, эти движения, как правило, сильно иерархизированы и безоговорочно подчинены своим руководителям.
Атаки на «декаданс». Современным праворадикальным партиям свойственно гротескное видение нынешнего упадка культурной и социальной жизни, который-де угрожает выживанию нации. В поисках причин декаданса они ссылаются на политические и экономические элиты, городские ценности, космополитизм, либерализм, а иногда и на саму демократию.
Этноплюрализм/культурная дифференциация. Даже когда праворадикальные партии вроде бы признают (пусть «стратегически» или вообще цинично) понятие человеческого равенства - в отличие от ставки «исторического фашизма» на неравенство - они, как уже отмечалось, пропускают это равенство через «этноплюралистическую» призму, в результате чего различные культурные и религиозные группы рассматриваются как неразрывно связанные с географией и историей. Поэтому, демонстрируя в очень узком смысле веру в национальную или даже «европейскую» идентичность, они отвергают сосуществование различных культурных и религиозных групп и утверждают, что «коренные европейские культуры» находятся под экзистенциальной угрозой из-за увеличения уровня иммиграции и «либерального» мультикультурализ-ма [39].
16
Фашизм и праворадикальные движения в новом тысячелетии
Как и любой другой термин с существенным моральным багажом, понятие «фашизм» прикладывается в современном дискурсе к различным объектам. Пожалуй, наиболее тревожным является употребление термина «исламофашизм», который пребывает в обращении уже в течение более двух десятилетий и используется по отношению к Хез-болле, Аль-Каиде, а теперь и к ИГИЛ* [40]. С некоторых пор слово «фашизм» широко используется как украинцами, так и русскими, чтобы дискредитировать друг друга в ходе гражданского конфликта на Украине [41]. В свою очередь, бывший греческий министр финансов Янис Варуфакис как-то назвал партию «Золотая Заря» чистейшим продуктом возрождения исторического фашизма [42].
Если мы апеллируем к термину «фашистский» или «нацистский» с тем, чтобы указать на опасность возрождения «исторического фашизма» как идеологии или политического движения, то такое использование глубоко проблематично и может вводить в заблуждение. Учитывая это, Умберто Эко в свое время описал диахроническую форму фашизма, которую он назвал «ур-фашизмом» и которая не привязана к какому-либо конкретному историческому или культурному контексту и лежит в основе идеологической преемственности «исторического фашизма» и новых форм правого радикализма. Он предупреждал, что «ур-фашизм» до сих пор витает вокруг нас, иногда в гражданских одеждах. «Для нас было бы намного проще, если бы кто-то вышел на мировую сцену и сказал: «Я хочу новый Освенцим, я хочу, чтобы снова чернорубашечники маршировали по итальянским площадям». Но жизнь не так проста. «Ур-фашизм» может вернуться в самом невинном образе. Наша обязанность заключается в его разоблачении и в разоблачении любого из его новых видов - ежедневно и в любой части света» [43].
Если же мы используем этот термин для обозначения идеологического и политического пула идей, подгоняемых к совсем иному, современному политическому контексту, то «фашизм» становится полезным маркером, облегчающим обнаружение преемственности и высвечивающим различия. Один из выдающихся историков фашизма Вальтер Лакер предварил недавнюю международную дискуссию о понятии «фашизм» фразой «у фашизма было свое время». Таким образом, Лакер выразил свой скептицизм по поводу полезности употребления этого термина после 1945 г. и применения его к современным явлениям радикализма и экстремизма [44].
'Запрещенная в РФ организация. - Прим. редколлегии.
Возможно, Лакер прав, не только в том смысле, что современные и будущие проявления правого радикализма не могут быть до конца поняты в том же эвристическом контексте, который используется для анализа «межвоенного фашизма».
Поиски четко выраженного, не поддающегося упрощению определения сущности фашизма и выработка пригодного для использования его универсального определения существенно продвинулись вперед и объединили всех тех, кто готов воспользоваться преимуществами сравнительного/универсального подхода. Возможно, будущее исследований, посвященных фашизму, лежит далеко за пределами уже имеющихся удобных концептуальных, дефиниционных и таксономических достижений. Будущее следует искать в различных «скоплениях пересекающихся и взаимодополняющих эвристических находок», которые смогут помочь идентифицировать фашизм в рамках сформировавшей его «более широкой картины». Мы слышим все больше призывов к новой волне исследований, посвященных фашизму, а также новому правому радикализму, авторитаризму, диктатуре, популизму и экстремизму, исследований, которые отразили бы расплывчатость таксономий, противостояли бы искушению вешать ярлыки постфактум, плодотворно выявили бы многосложность идеологий и динамические процессы, лежащие в их основе, а также разные итоги, к которым эти процессы приводят.
Примечания:
1. Nolte, E. Three Faces of Fascism: Action Française. Italian fascism, National Socialism. - London, 1965. -P. 20-22.
2. Mussolini, B. (with Gentile, G.) The Political and Social Doctrine of Fascism // Enciclopedia Italiana. - 1932 (оригинал); переведено и переиздано в журнале: The Political Quarterly. - 1933. - Vol. 3. -No. 3. - P. 341-356.
3. Mosse, G.L. Towards a general theory of fascism // Masses and Man: Nationalist and Fascist Perceptions of Reality / Ed. by G.L. Mosse. - Detroit, 1987. - P. 28.
4. Taylor, A. J. P. The Course of German History: A Survey of the Development of German History since 1815. - London/New York, 2001. - 2nd ed. (first ed. New York, 1946/1961).
5. Smith, D.M. Mussolini. - New York, 1982.
6. Knox, M. Common Destiny: Dictatorship, Foreign Policy, and War in Fascist Italy and Nazi Germany. -Cambridge, 2000. - P. 56.
7. Griffin, R. The Primacy of Culture: The Current Growth (or Manufacture) of Consensus within Fascist Studies // Journal of Contemporary History. - 2002. - Vol. 37, No. 1. - P. 21-43.
8. Griffin, R. The Nature of Fascism. - New York/London, 1991.
9. Allardyce, G. What Fascism is Not: Thoughts on the Deflation of a Concept // American Historical Review.
- 1979. - Vol. 84. - P. 367-388.
10. Sternhell, Z. The Birth of Fascist Ideology. - Princeton, 1994. - P. 6.
11. Kallis, A. El concepto de fascismo en la historia anglófona comparada // El fascismo clásico (19191945) y sus epígonos / Ed. by J.A. Mellon. - Madrid, 2012. - P. 50-70.
12. Payne, S. G. A History of Fascism, 1914-1945. -London, 1997.
13. Mann, M. Fascists. - Cambridge, 2004. - P. 44-46.
14. Childers, T. The Nazi Voter: The Social Foundations of Fascism in Germany, 1919-1933. - Chapel Hill, 2010.
- P. 128-132.
15. Pollard, J. F. The Vatican and Italian Fascism, 19291932. A Study in Conflict. - Cambridge, 2005. - P. 62.
16. Kallis, A. «A question of loyalty»: mussolinismo and the collapse of the Italian Fascist regime in 1943 // Journal of Modern Italian Studies. - 2001. - Vol. 6, No. 1. - P. 68-93.
17. Roberts, D.D. Fascism and the Framework for Interactive Political Innovation during the Era of the Two World Wars // Rethinking Fascism and Dictatorship / Eds. by A. C. Pinto, A. Kallis. - Basingstoke, 2014. -P. 57.
18. Tusell Gómez, J.; Saz Campos, I. Mussolini y Primo de Rivera: Las relaciones políticas y diplomáticas de dos dictaduras mediterráneas // Boletin de la Real Academia de la Historia. - 1982. - No. 179. - P. 413483.
19. Ben-Ami, S. Fascism from Above: Dictatorship of Primo De Rivera in Spain, 1923-1930. - Oxford, 1983.
20. Mann, M. Op. cit. - P. 43.
21. Niznansky, E. Expropriation and Deportation of Jews in Slovakia // Facing the NS Genocide: Non-Jews and Jews in Europe / Eds. by B. Kosmala, F. Tych. - Berlin, 2004. - P. 205-230.
22. Europa unterm Hakenkreuz. Okkupation und Kollaboration (1938-1945): Beiträge zu Konzepten und Praxis der Kollaboration in der deutschen Okkupationspolitik / Hrsg. von W. Röhr. - Berlin/ Heidelberg, 1994.
23. Saz Campos, I. Fascism, Fascistization and Developmentalism in Franco's Dictatorship // Social History. - 2004. - Vol. 29, No. 3. - P. 342-357.
24. Vincent, M. Spain // The Oxford Handbook of Fascism / Ed. by R.J.B. Bosworth. - Oxford, 2009. - P. 362337.
25. Kallis, A. «Fascism», «Para-fascism» and «Fascistization»: on the Similarities of Three Conceptual Categories // European History Quarterly.
- 2003. - Vol. 33, No. 2. - P. 219-250.
26. Payne, S. G. Op. cit. - P. 380-382.
27. Griffin, R. Interregnum or endgame? Radical Right Thought in the «Post-fascist» Era // The Journal of
Political Ideologies. - 2000. - Vol. 5, No. 2. - P. 163178.
28. Mammone, A. Transnational Neofascism in France and Italy. - Cambridge, 2015.
29. Bar-On, T. Where Have All the Fascists Gone? -Aldershot, 2007.
30. Minkenberg, M. The Renewal of the Radical Right: Between Modernity and Anti-modernity // Government and Opposition. - 2000. - Vol. 35, No. 2. - P. 170-188.
31. Prowe, D. «Classic» Fascism and the New Radical Right in Western Europe: Comparisons and Contrasts // Contemporary European History. - 1994. - Vol. 3, No. 3. - P. 289-314.
32. Wolin, R. The Seduction of Unreason. The Intellectual Romance with Fascism from Nietzsche to Postmodernism. - Princeton, 2006. - P. 256-277.
33. Ignazi, P. Extreme Right Parties in Western Europe. -Oxford, 2003.
34. Ignazi, P. New Challenges: Postmaterialism and the Extreme Right // Developments in West European Politics / Eds. by M. Rhodes, P. Heywood and V. Wright. Basingstoke. - Macmillan, 1997. - P. 300.
35. Taguieff, P.A. From Race to Culture: The New Right's View of European Identity // Telos. - 1994. - No. 9899. - P. 99-125.
36. Rydgren, J. The Populist Challenge. Political Protest and Ethno-National Mobilization in France. - New York & Oxford, 2004.
37. Wodak, R. The Politics of Fear: What Right-Wing Populist Discourses Mean. - London, 2015. - P. 5-8.
38. Eatwell, R. Charisma and the Revival of the European Extreme Right // Movements of Exclusion: Radical Right-wing Populism in the Western World / Ed. by J. Rydgren. - New York, 2005. - P. 101-120.
39. Fennema, M. Populist Parties of the Right // Movements of Exclusion ... - New York, 2005. - P. 4-5.
40. Hitchens, C. Defending Islamofascism // Slate. -2007. - Oct., 22. - URL: http://www.slate.com/ articles/news_and_politics/fighting_words/2007/10/ defending_islamofascism.html
41. Cohen, J. Putin says Ukraine being overrun by fascists - and he may be right // Jerusalem Post. - 2015. - May, 16. - URL: http://www.jpost.com/International/Putin-says-Ukraine-being-overrun-by-fascists-and-he-may-be-right-403205
42. Lower, M. Why did Greece's Varoufakis bring up Nazis in Berlin? - BBC News. - 2015 , Feb.6. - URL: http:// www.bbc.co.uk/news/world-europe-31170591
43. Eco, U. Ur-Fascism // New York Review of Books. -1995. - June, 22. - P. 9. - URL: http://www.nybooks. com/articles/1995/06/22/ur-fascism/
44. Laqueur, W. Introduction // Fascism: Past and present, west and east. An International Debate on Concepts and Cases in the Comparative Study of the Extreme Right / Eds. by R. Griffin, W. Loh, A. Umland. - Stuttgart, 2006.
18
