CC BY
82
УДК 821.161.1
ЭОНОТОПОС В РАССКАЗЕ И.С.ШМЕЛЕВА «КУЛИКОВО ПОЛЕ»
Н.П.Видмарович EONOTOPOS IN I.S.SHMELEV'S "THE KULIKOVO FIELD"
N.P.Vidmarovich
Загребскийуниверситет (Хорватия), natalija.vidmarovic@ffzg.hr
В статье рассматриваются различные формы проявления эонотопичности в рассказе И.С.Шмелева «Куликово поле»: от трансформация пространства до духовного преображения персонажей через восприятие преподобного Сергия Радонежского как «сокрытого в себе лика».
Ключевые слова: эонотопос, вечность, преподобный, историческое время, агиография, икона, синергия
The article deals with different manifestations of eonothopos in I.S.Shmelev's "Kulikovo field" from transformation of space to spiritual transfiguration of characters through perception of Venerable Sergius of Radonezh as "an image hidden inside himself'. Keywords: eonotopos, eternity, saint, historical time, hagiography, icon, synergy
Останавливаясь в своей статье «Литургийность иконообраза» на четырех видах времени, В.В.Лепахин особо выделяет иконичное время, определяя его как «"воплотившуюся" вечность <...> ико-нообраз вечности» [1]. Единство же «иконотопоса и времевечности, такое единство, в котором одно освящается другим и одно без другого не существует» [1], обозначается им как эонотопос, в наиболее чистом виде присутствующий в Литургии [1], и так или иначе проявляющийся в человеческом творчестве в контексте православной духовности. Именно эоното-пичность в ее многообразных проявлениях, на наш взгляд, придает рассказу И.С.Шмелева «Куликово поле» неповторимую уникальность.
Все части повествования связаны главным действующим лицом-ликом — преподобного Сергия Радонежского. Его (по)явление в рассказе, когда он единовременно совершает последовательные по времени действия, причем сразу в двух пространствах, находящихся друг от друга на значительном расстоянии, выводит повествование из временного плана во вневременной, сообщая ему, несмотря на трагичность происходящего, радостную тональность чаемого грядущего преображения мира.
Рассказчик начинает с обозначения исторического времени, поскольку, по его словам, революционный переворот, «случившееся с нами — исторического порядка» [2]. Однако, поскольку он сам описывает события из временной перспективы в семь лет, причем прошедших не после описанного чудесного явления, но уже после отъезда за границу, то и оценка его изначально ориентирует читателя на историко-эсхатологическое время, т.е. на сцепление событий, происходящих по Промыслу Божьему [1]; в них сам рассказчик был вовлечен, ибо так было ему «указано» (144), а позднее он скажет — «я привлечен к раскрытию необычайного... привлечен Высшей Волей» (153), с тройной целью — исследовать, оповестить и самому перемениться.
Стоит обратить внимание и на то, что рассказчик обозначает время грядущих благодатных перемен
наречием «невдолге» — слишком неопределенным, если ориентироваться на его словарные значения, но соотносимым с временными пределами, положенными Божьим Промыслом, приближаемыми синергией Божественной и человеческой воль. Интересно, что такая же ориентация на «неопределенную» определенность, позднее прозвучит и в словах старого профессора в Сергиевом Посаде, который о своем знакомом Георгии Андреевиче Средневе скажет рассказчику, что тот в послереволюционном хаосе «благополучно п е р е ж и в а е т» (163).
Вместе с тем рассказчик замечает, что люди искали «знаков», и они им давались, ибо агрессивно навязываемый постулат о поступи истории в материалистическом мире с его бесконечной повторяемостью событий преодолевается принципиально иным представлением о существовании не только горизонтальной, но и вертикальной линии бытия, знаменующей «торжество всеединого смысла над бессмыслицей» [3]. Однако в мистической области откровений и от самого человека ожидается готовность к восприятию таинственного, ощущаемого или как вмешательство темной силы, или торжества просветления, поскольку знамение с его духовной красотой, как аргументом в пользу подлинности чуда, дается верующему сердцу, открытому, по словам Евгения Трубецкого, «для благодати, нисходившей на землю» [3]. Другими словами, для упразднения грани между горизонталью и вертикалью бытия происходит «полный переворот в человеческой душе» [3].
Подобное нисхождение, прорыв вечности в конечное бытие с его мощным преобразующим воздействием на человека и на землю раскрывается в двух эпизодах рассказа — на Куликовом поле и в Сергиевом Посаде.
Первое явление преподобного Сергия происходит на Куликовом поле, на месте, где в 14 веке решалась судьба Руси — она сбрасывала с себя тьму татарского рабства, в которое была ввергнута, по словам летописцев, за многие грехи. Это историческое время святого Сергия Радонежского, с которым свя-
заны истоки домостроительства Руси, ее духовного преображения: преподобный личным примером подвижничества возжигает лампаду, огонь которой будет духовно питать многие последующие поколения русских. То есть явление св. Сергия, отсылая ко времени жизни преподобного, указует и путь исхода Руси из ее нынешней (современной рассказчику) греховной тьмы. Это происходит через обретение креста на Куликовом поле Василием Суховым — он воспринимает это как «добрый знак» (146), а святой Сергий Радонежский называет это «Милостью Господней» (150), «Светлым Благовестием <...> знамением Спасения» (150). И схождение св. Сергия Радонежского из вечности на Куликово поле — место, о котором слышали все, но по-настоящему знают очень немногие, освящает Куликово поле, преобразуя его физическое пространство из факта исторической памяти в эонотопос: в рассказе об этом буквально говорится, что Сергий явился «светом из священных недр, коснувшимся нашей тьмы» (141). Одновременно это и отблеск света Троического, возжженного Богом в Троице-Сергиевой Лавре, которой промыслительно положил начало преподобный.
Троице-Сергиева Лавра, куда необъяснимым образом, в одно мгновение переносится крест, эоно-топична, рассказчик называет ее «"Святым градом" — Троицы-Сергия...» (158); она неуничтожима, ибо и ее останках — нетленное: «Поруганная, плененная, светилась она — нетленная» (159). Примечательно, что в самой цветовой гамме, используемой рассказчиком для описания Лавры, — «солнечно-розовая лавра» (159), Лавра светилась, она «светила русским людям» (159), «сияющие стены» (159), «Высокая розовая колокольня, "свеча пасхальная", с золотой чашей, крестом увенчанной. синие и золотые купола» (159), преобладает не цветность — слишком материальная, телесная [4], а именно свет. Эонотопос Лавры заявляет о себе синергийным устремлением пасхальной свечой к запредельному миру (свету) и освящен-ностью таинственным Троическим светом. И острее всего эту эонотопичность рассказчик ощутил в «надрывающем разломе» (158), мерзости запустения: это и рычащая из лопухов кудлатая голова, три разнузданных подростка, обряженных в кумачовую ризу, бумажную митру и монашеские рясы, с подвязанной бутылкой водки — «святой водой» и горшками вместо кадила. Эта иронически названная расскачиком «троица» визжит о докладе «товарища Змея из Москвы» (159), который состоится в клубе безбожников, называет предстоящее мероприятие «обедней», причем даже время доклада соответствует началу всенощного бдения в храме. Позднее будет еще упоминание об обязательном участии в октябрьских торжествах, где будет выдана как поощрение пшенная крупа и подсолнечное масло (своего рода «антидор» для «причастившихся» революционных «таинств») — на Дмитриевскую субботу и вместо Дмитриевской субботы. Эта жалкая картина попыток противопоставить вечному — преходящее, попрать нетленное, что поругаемо быть не может по своей сути, сильнее высвечивает величие и несокрушимость Лавры — Божьей церкви, которую «и врата ада не одолеют» (Мф. 16: 18).
Поскольку ворота в Лавру закрыты, а земля осквернена, св. Сергий из времевечности сходя во временное бытие, идет в народ (о чем упорно ходят слухи), туда, где насильственно погашенная лампада у раки Сергия продолжает гореть или даже едва теплиться в человеческой душе — и свет троический освящает каждый дом, каждого, кто жаждет к нему прикоснуться и услышать спасительное слово. И потому отрывисто-бессвязные слова юродствующего приват-доцента (а именно таким считают профессора окружающие) об абсолютном, об абсурде, в сознании угрюмых, чего-то ждущих мужиков, звучат почти мистически: «Да, мужички по-своему понимают... и, знаете, очень остроумно выуживают из его темных словес — свое. Сергей Иваныч путается в своих потемках, шепчет или выкрикивает: "Наша традиция. наши традиции." — а мужики свое слышат: "Наше отродится"! Недурно? (169). Я дополнил, рассказав, как из "ад-адверзус" они вывели "ад отверзу", а из "абсолютно" — "обсолю"» (169).
Интересно, что явную несообразность такого толкования дочь Среднева Ольга оправдывает тем, что мужики «правдой своей живут, слушают внутреннее в себе, и им открывается», так что и «"ад отворится", и все освободятся. и будет не гниение и грязь, а чистая и крепкая жизнь, — "обсолится"!.. Только нужно истинную "соль", а не ту, которая величала себя — "солью земли"» (169). Необходимо указать, что в толковании слов Христа Иоанн Златоуст отмечал следующее: «Учение, которое вам поручается, говорит Христос, должно относиться не к одной только вашей жизни, но и ко всей вселенной. <...> Словами: "вы есть соль" земли, Христос показал, что все человечество помрачилось и повредилось от грехов» [5]. Таким образом, в горестных возгласах новоявленного «юродивого», воспринимаемых мужиками как «пророчество» об обсолении, есть отблеск надмирного — несчастный приват-доцент как бы становился проводником слов Христа из вечности, которыми свящается земля, так что и его выкрики в определенном смысле иконичны, эонотопичны.
Мысль Ольги о «внутреннем в себе», в которой заключено представление об иконичности человеческой души, пронизывающая всю ткань повествования, наиболее ярко отражена в эпизоде чудесной встречи на Куликовом поле.
Василию Сухову, объездчику, которому был явлен крест, принесенный св. Сергием Радонежским в Сергиев Посад, «не показалось странным, почему старец знает, что он нашел крест: было это в дождливой мути, один на один с конем, старца и виду не было» (149). И его «не удивило, что старец и мысли его провидит, — как бы переслать крест барину» (149), «и опять не удивило его, что старец идет туда, — "будто бы так и надо"» (150), и все ему было понятно в речи св. Сергия, хотя «старец говорил "священными словами, церковными, как Писание писано"» (149), и назвал Сухов его старцем, словом, которое применяют к подвижникам, духовным учителям, аскетам. Поразительны и слова Сухова, обращенные к св. Сергию: «Сам Господь вас, батюшка, послал» (159), «Как хорошо-то, батюшка. Господь дал!..» (151). Васи-
лий Сухов с момента встречи как бы уже находится в эонотопосе, в незримом литургийном пространстве. В своей статье, посвященной «невыразимому» в рассказе «Куликово поле», Г.В.Мосалева, кстати, обращает внимание на то, что при встрече с Суховым старец начинает с возгласа, которым начинается литургия [6].
Василий Сухов дает и описание встретившегося ему старца: «По виду из духовных: в сермяжной ряске, лыковый кузовок у локтя, прикрыт дерюжкой, шлычок суконный, седая бородка, окладиком, ликом суховат, росту хорошего, не согбен, походка легкая, посошком меряет привычно, смотрит с приятностью» (148). Сравним это с описанием святого в иконописном подлиннике: «Святый преподобный Сергий Радонежский. Старец 78 лет, из боярского русского рода, среднего роста, худой, с седой жидковатой бородой средней величины и жидковатыми волосами на голове; лоб у него — открытый, брови — поднятые, нос — средний. Одежда на нем — подрясник, перепоясанный парамантом, присланным Константинопольским патриархом, мантия, схима на плечах и епитрахиль, как у пресвитера» [7]. Можно сказать, что Василий Сухов увидел его почти таким, каким он описан в иконописном подлиннике (что, собственно, мы видим на первом изображении святого Сергия, надгробном покров 1422 г., сохранившем его портретные черты).
Но главное, конечно же, заключено не в описании внешнего облика, а во впечатлении, оставленном святым: «Такой лик, священный. как на иконе пишется, в себе сокрытый» (149). В немногословии Сухова, в его умолчании, ощутима не утраченная способность прозревать в человеке нечто большее, дающееся только при искренней вере, смирении и сознании своего недостоинства. Примечательны и слова Василия Сухова о том, что старец его словно пожалел.
О лике преподобного Сергия Радонежского на надгробном покрове Евгений Трубецкой писал: «Первое, что поражает в этом изображении, — захватывающая глубина и сила скорби: это — не личная или индивидуальная скорбь, а печаль обо всей земле русской, обездоленной, униженной и истерзанной татарами. <... > Трудно найти другой памятник нашей старины, где бы так ясно обнаружилась та духовная сила, которая создала русскую иконопись» [3, с. 407-408].
Эту духовную силу, идущую из вечности и прикасающуюся к настоящему, освящая и преображая его, ощутил Василий Сухов: по сути он видит как бы воплотившуюся икону. Икона эонотопична — вспомним, что о. Павел Флоренский в работе «Иконостас» указывал, что иконы — это святые сами и если бы человек обладал подлинным духовным зрением, то бы видел бы их в молитвенном предстоянии Богу [8]. В то же самое время, но в ином пространстве, Ольга, осветив лампадой лицо пришедшего с Куликова поля старца, увидела лик, слившийся в ее сознании с ликом иконным, в котором земное заслонялось и поглощалось вневременным и вечным.
И Ольга, и Сухов, при всем различии их внешней реакции на произошедшее, немногословны, ибо
увиденное ими невыразимо в слове: «Жалок земной язык. Можно приблизительно находить слова для выражения этого, но опалившего душу озарения. — передать это невозможно» (153-154), — невольно признается рассказчик. Но невыразимое в обычном слове изобразимо словом, полученным по Благодати, звучащим в агиографии:
«Тихый кроткый нравъ имея, и смиреный, доб-ронравый, приветливый и благоуветливый, утеши-телный, сладкогласный и благоподатливый, милостивый и добросръдый, смиреномудрый и целомоудре-ный, благоговеиный и нищелюбивый, страннолюб-ный и миролюбный, и боголюбный <... > и възсиа въ земли Рустей, акы звезда пресветлаа» [9] — Ольга видит, как «Небо пылало звездами, такой блеск» (173) в момент явления Сергия Радонежского, и от него исходит сияние; «иже премногую его добродетель людем на плъзу бысть многым, многым на спасение, многым на успех душевный, многым на потребу <...> печалным утешение, скръбящим и сетующим радостотворець» [9, с. 410] — Сухов признается, что у него «Возликовало сердце, "будто самого родного встретил"» (148), «стало ему приятно-радостно» (149), а «Старец сказал — "ласково-вразумительно, будто хотел утешить"» (150) и «От этих священных слов стало в груди Сухова просторно — "всякую тягость сняло"» (150); «Радостью осияло Сухова — "как светом-теплом согрело"» (151), он плакал, рассказывая о встрече со старцем (ср. «радостотворный плач» в агиографиях). Такую же радость, покой и умиление ощущает и Ольга, сердце которой открыто вере.
Получается, что описание и более всего впечатление от старца в рассказе соотносится и с иконографическим, и с агиографическим образом святого, так что эонотопичность привносится в повествование через икону с ее эонотопосом и через вневременную и внепространственную вербальную икону — житие.
Эонотопичны и слова, произносимые Сергием Радонежским: это всего несколько предложений на церковнославянском языке, которые, отвечая ситуации повествования, одноверенно выходят за пределы конкретного временного диалога. Являясь большей частью выражениями из церковной службы и текстов, они как таковые также звучат из вечности — как поучение, напутствие, утешение, благословение; исполненные неизреченной простотой, любовью и мудростью, они оказывают мощное преобразующее действие на окружающих, поскольку в каждом слове св. Сергия Радонежского отражается божественная истина, открываюшаяся святому в личном духовном опыте по Благодати.
Таким образом, через произведение И.С.Шмелева одновременно вновь раскрывается и вся глубина жития святого преподобного Сергия: через веру, посрамляющую рассудочно-трезвый взгляд с его пафосной претензией на «познание», который Ольга очень точно определит всего лишь как «маленькое земное знание» (170), человеку открывается духовная способность видеть в житиях глубину душеспасительного смысла.
И в заключение необходимо отметить, что преображается и сам рассказчик. В самом начале рассказа, в размышлениях о Куликовом поле, он сетует, 3 что подобно многим Иванам Непомнящим, он сам пребывал, живя в России, в состоянии духовного не- 4. брежения о своих корнях (т.е. в физическом контакте 5. с родным пространством и в духовном отдалении от него). Но когда корни оказались по-настоящему иссушены, а людей, по выражению самого рассказчика, качнули, то пространство обретает прежде всего зна- 6. чимость в духовном смысле, на первый план выходит духовное единство. Из следователя по особо важным делам рассказчик становится исследователем, кото- 7 рому дается возможность, подобно Фоме, вложить свои персты и ощупать. Перемена его связана с преодолением маловерия и началом понимания, что «смысл времени в том, чтобы переплавиться в Вечность» [10] — об этом свидетельствует его состояние ликованья, просветленности, радости и упования, уверенности в победу смерти над жизнью, а, значит, 8. вечности над временным. Ибо «Человек, который живет духом нашего времени, смотрит лишь на то, 9. что видимо, что временно; человек, который живет Христом, смотрит на то, что невидимо, т.е. вечно. Посему для первого нынешние заботы тяжелы, а для 10 другого легки (ср. 2 Кор. 4:17-18)» [10].
Следует обратить внимание на то, что пространство России он обозначает словом «оттуда» и «там», давая его с разрядкой, поскольку освящен-ность родного пространства — Святой Руси из временной и пространственной удаленности для него становится неоспоримой. Эонотопосом является Троице-Сергиева Лавра, эонотопосом становится Куликово поле и дом Среднева после явления препо- 2. добного Сергия; эонотопосом становится и вся Рос- 3. сия, Святая Русь, сопричастная вечности и страданиями обновляющая «нравственный запас, завещан- 4. ный нам великими строителями нашего нравственного порядка» (164). Об этой сопричастности говорит и 5. слово «народ», которое в начале повествования рассказчик дважды делит на составлющие: «на-род», православный, русский, тем самым не только указав 6. на этимологическую связь со словом род (наш род), но и подчеркнув неразрывную связь этого, нашего рода с православием, которое и делает этот род русским, поднимает его над племенной принадлежно- 7. стью. «Есть там нашего рода», — так скажет и преподобный Сергий, принимая от Сухова крест, чтобы передать его Средневу в Сергиевом Посаде; а Сухов в преподобном увидит «самого родного» (148), потому и само явление Сергия рассказчик назовет «духовно- 8. историческим звеном из великой цепи родных событий» (141).
1. Лепахин В.В. Литургийность иконообраза. [Электронный ресурс] // Образовательный портал Слово. URL: http://www.portal-slovo.ru/art/35888.php7ELEMENT_ID =35888&SHOWALL_1=1 (дата обращения: 10.09.2014).
2. Шмелев И.С. Собр. соч. в 12 т. М.: Сибирская Благозвон-
ница, 2008. Т. XI. С. 139. В дальнейшем в тексте ссылки на это издание приведены в круглых скобках с указанием страницы.
Трубецкой Е. Избранные произведения. Ростов-на/Д: Феникс, 1998. С. 98.
См. Лосев А.Ф. Миф. Число. Сущность. М.: Мысль, 1994. С. 253-254.
Иоанн Златоуст, свт. Толкования на Мф. 5: 13. [Электр. ресурс] // Толкование Священного Писания. Монастырь Оптина Пустынь. URL: http://bible.optina.ru/new:mf:05:13 (дата обращения: 10.09.2014).
Мосалева Г.В. Проблема невыразимого и категория иконичности в рассказе И.С.Шмелева «Куликово поле» // Вестник Удмуртского университета. История и филология. 2012. Вып. 4. С. 33-37.
Гусакова В. Иконография святого преподобного Сергия Радонежского в контексте духовно-нравственной культуры России [Электронный ресурс] // Русская народная линия информационно-аналитическая служба. Православие. Самодержавие. Народность. URL: http://ruskline.ru/analitika/2014/02/25/ikonografiya_svyatogo _prepodobnogo_sergiya_radonezhskogo_v_kontekste_duhov nonravstvennoj_kultury_rossii/ (дата обращения: 10.09.2014).
Флоренский Павел, свящ. У водоразделов мысли. Собрание сочинений. I. Статьи по искусству. Под общ. ред.
H.А.Струве. Paris: YMCA-PRESS, 1985. С. 220.
Житие Сергия Радонежского // Памятники литературы Древней Руси XIV — середина XV века. М.: Художественная литература, 1981. С. 408-410.
Иустин Попович, преп. О духе времени. [Электр. ресурс] // [Иустин (Попович), преп. Прогресс в мельнице смерти. О духе времени / Пер. с сербск. И.А.Чароты. Мн.: Православное Братство во имя Архистратига Михаила, 2001. С. 41-49. URL: http://pagez.ru/olb/260.php (дата обращения: 10.09.2014).
References
Lepakhin V.V. Liturgiynost' ikonoobraza. Available at:
http://www.portal-slovo.ru/art/35888.php7ELEMENT_ID
=35888&SHOWALL_1=1 (accessed:10.09.2014).
Shmelev I.S. Coll. works in 12 vols. Moscow, Sibirskaya
Blagozvonnitsa Publ., 2008, vol. XI, p. 139.
Trubetskoy E. Sel. works. Rostov-on-Don, Feniks Publ.,
1998, p. 98.
Losev A.F. Mif. Chislo. Sushchnost' [Myth. Number. Essence]. Moscow, Mysl' Publ., 1994, pp. 253-254. Ioann Zlatoust, svt. Tolkovaniya na Mf. 5: 13 [St. John Chrysostom: Homilies on the Gospel of St. Matthew]. Available at: http://bible.optina.ru/new:mf:05:13 (accessed 10.09.2014).
Mosaleva G.V. Problema nevyrazimogo i kategoriya ikonichnosti v rasskaze I.S. Shmeleva „Kulikovo pole" [Issue of the ineffable and the category of iconicity in the story by
I.S. Shmelev "Kulikovo Field"]. Vestnik Udmurtskogo universiteta. Istoriya i filologiya, 2012, iss. 4, p. 36. Gusakova V. Ikonografiya svyatogo prepodobnogo Sergiya Radonezhskogo v kontekste dukhovno-nravstvennoy kul'tury Rossii [Iconography of St. Sergius of Radonezh in the context of Russian spiritual and moral culture]. Available at: http://ruskline.ru/analitika/2014/02/25/ikonografiya_svyatogo _prepodobnogo_sergiya_radonezhskogo_v_kontekste_duhov nonravstvennoj_kultury_rossii/ (accessed 10.09.2014). Florenskiy Pavel, svyashch. U vodorazdelov mysli [At the watersheds of thought]. Coll. of works. I. Articles about art. Paris, YMCA-PRESS Publ., 1985, p. 220.
Zhitie Sergiya Radonezhskogo [The Life of St. Sergius of Radonezh]. Pamyatniki literatury Drevney Rusi XIV — seredina XV veka [Literary Monuments of Ancient Russia XIV — middle of the XV century]. Moscow, Khudozhestvennaya literatura Publ., 1981, pp. 408-410. Iustin Popovich, prep. O dukhe vremeni [The spirit of time]. Available at: http://pagez.ru/olb/260.php (accessed: 10.09.2014).
