CC BY
115
торый сделался во Франции страшнейшим деспотом, требовал, чтобы ему выдали виновного, и кричал: “А 1а 1аМете!” Пономарь кричал: “А 1а 1аМете! А 1а 1аМете!” Бабы-торговки кричали: “А 1а 1а^ете! А 1а 1аМете!” Те, которые наиболее шумели и возбуждали других к мятежу, были нищие и праздно-любцы, не хотящие работать с эпохи так называемой Французской свободы» [9, с. 256].
Пушкинский диалог разворачивается в несколько ином ракурсе, это попытка отрефлексировать ситуацию, в том числе -и причины народного ожесточения. Вместе с тем карамзинское изображение исступленной черни, ее множественные выкрики «К фонарю», и сама по себе несущественность ситуации, приведшей к беспорядкам и призывам к казни, сближают пушкинский диалог с фрагментом путевых записок Карамзина.
В «Заметках» «бешенство народа» определяется Пушкиным как жалкий эпизод французской революции - «гадкая фарса в огромной драме». То есть для русского мыслителя роль черни в трагедии революции оказывается, с одной стороны, совершенно ничтожной, с другой - непозволительно весомой. В продолжение разговора Пушкин определяет истоки озлобленности народа на дворян:
А.... а отчего чернь остервенилась именно на дворянство?
Б. Потому что с некоторых пор дворянство было <ей> представлено сословием презренным и ненавистным [3, XI, с. 171].
В этой ситуации народ оказывается бездумной, ведомой массой. В творчестве Пушкина в целом одной из самых распространенных характеристик черни (народа) является определение «бессмысленная(ый)» («Поэт и толпа», «Герой»). В «Борисе Годунове» размышления князя Шуйского о народе сводятся к идее зависимой роли черни:
<...> бессмысленная чернь Изменчива, мятежна, суеверна,
Легко пустой надежде предана,
Мгновенному внушению послушна,
Для истины глуха и равнодушна,
А баснями питается она [3, VII, с. 46].
Андрей Шенье в статье «Уведомление французам об их истинных врагах», говоря о народной одержимости в период революции, объясняет ее также излишней доверчивостью народа, его неспособностью трезво оценивать ситуацию: «Поскольку большинство людей наделено сильными страстями и слабой способностью суждения, постольку в наше беспокойное время, когда все эти страсти пробудились, они, эти люди, все хотят действовать, и совершенно не ведают, что надо делать, а потому вскоре оказываются преданы на волю ловких негодяев» [10, с. 192 - 193].
О ведо мом характере народа пишет и М.П. Алексеев в работе «Ремарка Пушкина “Народ безмолвствует”», приводя мнение неизвестного исследователя, утверждавшего, что «при всяком великом общественном перевороте народ служит ступенью для властолюбцев-аристократов; он сам по себе ни добр, ни зол, или, лучше сказать, он и добр и зол, смотря по тому, как заправляют им высшие; нравственность его может быть и самою чистою и самою испорченною, — все зависит от примера: он слепо доверяется тем, которые выше его и в умственном и в политическом отношении; <...>» [4, с. 210].
Подтверждением этой мысли являются все «народные» сцены «Бориса Годунова», а также последние строки «Андрея Шенье», в которых уже сама мысль о возможности свободного общества, свободного гражданина приводит к созданию совершенно иного, чем в начале элегии, образа народа:
<...> Постой, постой; день только, день один:
И казней нет, и всем свобода,
И жив великий гражданин
Среди великого народа [3, II, с. 355].
Безусловно, в данном пассаже поэт говорит не о городской черни, но о нации в целом. Тем не менее, в контексте одного произведения такая резкая смена тональности в изображении народа оказывается крайне показательной, тем более что она снова возвращает к мысли о том, что «народная тирания» - лишь один жалкий эпизод французской революции, «гадкая фарса в огромной драме».
Библиографический список
1. Словарь языка Пушкина: в 4 т. - М., 2000. - Т. 2, 4.
2. Вольперт, Л.И. Пушкинская Франция. - СПб., 2007.
3. Пушкин, А.С. Полное собрание сочинений: в 17 т. - М., 1994 - 1996. - Т. 2, 7, 11, 14.
4. Алексеев, М.П. Ремарка Пушкина «Народ безмолвствует» // Пушкин. Сравнительно-исторические исследования. - Л., 1972.
5. Минье, Ф. История французской революции с 1789 по 1814 гг. - М., 2006.
6. Федотов, Г. Певец империи и свободы // Пушкин в русской философской критике. - М., 1990.
7. Франк, С. Пушкин как политический мыслитель // Пушкин в русской философской критике. - М., 1990.
8. Staлl, G. Considerations sur les principaux йvйnemens de la Rйvolution Fran3aise. - Paris, 1843.
9. Карамзин, Н.М. Письма русского путешественника // Собр. соч.: в 18 т. - М., 2005. - Т. 13.
10. Шенье, А. Сочинения 1819 года. - М., 1995.
Bibliography
1. Slovarj yazihka Pushkina: v 4 t. - M., 2000. - T. 2, 4.
2. Voljpert, L.I. Pushkinskaya Franciya. - SPb., 2007.
3. Pushkin, A.S. Polnoe sobranie sochineniyj: v 17 t. - M., 1994 - 1996. - T. 2, 7, 11, 14.
4. Alekseev, M.P. Remarka Pushkina «Narod bezmolvstvuet» // Pushkin. Sravniteljno-istoricheskie issledovaniya. - L., 1972.
5. Minje, F. Istoriya francuzskoyj revolyucii s 1789 po 1814 gg. - M., 2006.
6. Fedotov, G. Pevec imperii i svobodih // Pushkin v russkoyj filosofskoyj kritike. - M., 1990.
7. Frank, S. Pushkin kak politicheskiyj mihslitelj // Pushkin v russkoyj filosofskoyj kritike. - M., 1990.
8. Stael, G. Considerations sur les principaux evenemens de la Revolution Francaise. - Paris, 1843.
9. Karamzin, N.M. Pisjma russkogo puteshestvennika // Sobr. soch.: v 18 t. - M., 2005. - T. 13.
10. Shenje, A. Sochineniya 1819 goda. - M., 1995.
Статья поступила в редакцию: 28.08.12
УДК 8.07
Kravtsova E.I. EGOCENTRIC ELEMENTS OF LANGUAGE AND ITS MEANING FOR COMMUNICATION STRUCTURE OF A TEXT. The article gives an analytical overview of current research of egocentric elements of language. Deictic elements include references to a speaker, time and location and have an important meaning for structure of different genres texts.
Key words: text, deixis, anaphora, reference, narration, mode of communication and interpretation.
Е.И. Кравцова, канд. филол. наук, ст. преподаватель каф. литературы, социальной психологии и педагогики, АГАКИ, E-mail: kravcovat@mail.ru
ЭГОЦЕНТРИЧЕСКИЕ ЕДИНИЦЫ ЯЗЫКА И ИХ РОЛЬ В КОММУНИКАТИВНОЙ СТРУКТУРЕ ТЕКСТА
В статье дается аналитический обзор современных исследований эгонцентрических элементов языка, к которым относят указание на говорящего, время и пространство речи. Также рассматриваются особенности функционирования указательных единиц в текстах разных жанров и типов.
Ключевые слова: текст, дейксис, анафора, референция, наррация, режим коммуникации и интерпретации.
Исследование дейксиса в лингвистике, начиная со второй половины ХХ в., находилось в рамках более широкого направления - исследования эгоцентрических элементов языка (эгоцентриков). Основными эгоцентриками признаются такие дейк-тические слова, как я, это, здесь, сейчас. Специфика этих слов заключается в референтной неустойчивости, их «значение изменяется с переменой говорящего и его положения во времени и пространстве» [1, с. 97].
Э. Бенвенист осмысливает эгоцентрические элементы языка как проявление особой языковой категории субъективности. Он полагает, что язык немыслим без выражения лица, полярность лиц (то есть указание на говорящего и адресата) является основополагающей в его структуре. «В мире существует только человек с языком, человек, говорящий с другим человеком... Именно благодаря языку человек конституируется как субъект, ибо только язык придает реальность, свою реальность, которая есть свойство быть, - понятию “эго” - мое я» [2, с. 293]. Ядром категории субъективности, таким образом, признается противопоставление дейктических слов я-ты, а их специфическим свойством - «референтная соотнесенность с актом индивидуальной речи», в которой они произносятся и в которой они обозначают говорящего и адресата.
РО. Якобсон акцентирует внимание на таких элементах высказывания, значение которых не может быть определено без ссылки на само это сообщение, которые связывают воедино «сообщаемый факт» и «факт сообщения». Эти элементы он называет шифтерами и относит к ним категории лица, наклонения, времени, засвидетельствованности (то есть - источник информации) [3].
В сферу указания включается, таким образом, довольно широкий круг объектов и явлений, связанных с коммуникативной ситуацией, с областью прагматики: указание на говорящего субъекта, указание на адресата, на время и пространство ситуации речи. Дж. Лайонз определяет дейксис как «локацию и идентификацию (выделено нами - Е.К.) лиц, событий, процессов и действий, о которых говорят или к которым отсылают относительно пространственно-временного контекста, создаваемого и поддерживаемого актом высказывания» [4, с. 50].
Существует широкое понимание дейксиса как «некоторого указательного поля языка» [5] и узкое, ограничивающее сферу дейксиса лишь указанием на внеязыковую действительность [6].
Широкое понимание дейксиса предполагает возможность абстрагирования от реального поля зрения коммуникантов. К. Бюлер выделяет три типа указания по разной степени абстракции: наглядный дейксис (первичный), мысленный (дейксис представления) и анафору. Наглядный тип дейксиса назван первичным, так как, прежде всего, оценивается ориентационное поле текущей перцептивной ситуации. Поэтому в центре указательного поля (определенной системы координат) находятся слова здесь, сейчас, я, абсолютная функция которых - указание на время, место, индивида. Бюлер замечает, что «следует просто примириться с некоторой системой координат субъективной ориентации, во власти которой находятся и будут находиться все участники общения» [5, с. 95]. Таким образом, имея в качестве исходной точку здесь, можно осуществить языковое указание на все другие позиции, если исходной точкой будет сейчас -на все другие моменты времени, но все эти позиции могут быть обозначены и с помощью номинативных единиц (пространственной и временной лексики).
Последний тип дейксиса - анафору, некоторые исследователи выводят из числа дейктических средств, относя ее к внутриязыковому указанию. Мы будем придерживаться мнения большинства и в частности Е.М. Вольф, которая считает, что между анафорой и дейксисом не существует непроходимой границы: «Те сведения, которые в анафорических структурах выражены в контексте, при дейктическом указании содержатся в ситуации акта речи, это как бы невыраженный или подразумеваемый контекст, который соответствует эксплицитному контексту при анафоре» [цит. по: 6, с. 43]. Указание, таким образом, может быть одновременно и дейктическим, и анафорическим.
Указание анафорическое осуществляется при помощи того же аппарата указательных слов, что и дейктическое. Различаются же они областью референции: при анафоре «речь обращена сама на себя, вперед или назад» [5, с. 108], а при дейкси-се указание направлено на внеязыковую действительность.
Л. Теньер определяет анафору как дополнительную семантическую связь (средство, обеспечивающее связанность). «Анафорическая связь выражает тождество и передает собой настоящую семантическую отсылку» [7, с. 99]. Средства выражения анафорических отношений, а это различные типы местоимений, притяжательные и относительные прилагательные, на-
речия, эллипсис, характеризуются тем, что «вне всякой анафорической связи они предстают как неполнозначные. Но в предложении, вступив в анафорическую связь с другим словом (семантическим источником), они заимствуют его значение» [7, с. 101]. Такие дейктические показатели, как наречия здесь - сейчас также характеризуются семантической растяжимостью, они могут пониматься и как сферы разной протяженности, для определения их наполненности необходимо обращение к внеязы-ковой ситуации, либо к речевому контексту.
Дейксис считается одним из способов осуществления референции, указания на внеязыковую действительность, то есть выполняет идентифицирующую функцию, функцию первичного вычленения объекта из ряда других или из «фона». Основным же содержанием анафорической связи или отсылки оказывается установление кореферентности (тождества референтов, не выраженного с помощью специального предиката) в коммуникации, в речи или тексте. Это тождество может быть либо субстанциональным (денотативным), либо концептуальным (сигнификативным). Таким образом, все названные явления - ситуативный дейксис, анафора и, так называемый, мысленный дейк-сис (не ситуативный) - оказываются составляющими единого референционного процесса. Кроме того, референция осуществляется и за счет номинативных единиц: имен собственных или нарицательных [8, с. 411].
Помимо названной типологии дейктических единиц (наглядный, мысленный дейксис, анафора), существует еще одна, связанная с первой, - первичный/вторичный дейксис. Основанием для нее служит сфера функционирования дейктических единиц
- каноническая или модифицированная коммуникативная ситуация. Е.В. Падучева в своем исследовании нарративных структур говорит о принципиальном различии семантики дейктичес-ких единиц в зависимости от сферы их использования - в режиме речи (диалога) или повествования (нарратива) [9]. Для анализа дейктических (или шире - эгоцентрических) элементов вводится понятие режима интерперетации, который должен соответствовать типу коммуникативной ситуации. (Но позиция интерпретатора - вторична, для позиции говорящего в качестве определяющего фактора в выборе дейктических элементов Г.А. Золотова использует понятие коммуникативного регистра. В зависимости от типа коммуникативного регистра, в котором говорящий производит высказывание, интерпретатор (адресат) избирает тот или иной режим интерпретации эгоцентрических (дейктических в том числе) элементов, содержащихся в нем. Так, репродуктивному, информативному регистрам, для которых характерны такие речевые действия как повествование, описание, обобщение, соответствует нарративный режим интерпретации дейктических единиц. Волютивному, реактивному регистрам, то есть собственно речевым действиям - речевой режим интерпретации [10, с. 124 и сл.]).
Несмотря на все отличия, связанные с речевым и нарративным режимом интерпретации дейктических единиц, соотношение этих режимов с драматическим, эпическим или лирическим текстом не имеет раз и навсегда закрепленного соответствия, переключение этих режимов происходит постоянно в любом литературном жанре или реальной ситуации общения, поэтому для говорящих не представляется проблематичным в ситуации речи, диалога перейти к повествованию и наоборот.
Противопоставление этих двух сфер можно провести по следующим трем критериям, которые вводит Ц. Тодоров: по категории времени, по категории аспекта, или способа восприятия истории повествователем, говорящим, то есть по категории точки зрения, и по категории модальности [Ц. Тодоров, цит. по: 11, с. 67].
При речевом режиме мы наблюдаем совпадение времени говорения и событийного времени, в нарративном режиме - время говорящего дистантно по отношению ко времени описываемых событий, ко времени истории. «Повествование есть вдвойне временная последовательность...: существует время излагаемого (означаемое) и время повествования (означающее), поэтому одна из функций повествования состоит в конвертировании одного времени в другое» [Ch. Metz, цит. по: 11, с. 69].
«Грамматическое время в речевом режиме, то есть время, отсчитываемое от настоящего времени говорящего, ориентируется на ось времени с точки настоящего, которая задается моментом речи, и неумолимо делит все события на прошедшие и будущие. Нарративное время основано на объективном отсчете времени: настоящее время наблюдателя (текущий момент текстового времени), в отличие от настоящего времени говорящего, не вносит разрыва во временную ось, то есть не оказывает влияния на «плавное» течение времени. Поэтому нарративный режим удобнее для изложения последовательности собы-
тий, чем речевой» [9, с. 290]. Но последовательная наррация -это только один из типов повествования. Нарративный режим позволяет излагать не только последовательность событий, но допускает анахроническое (или даже ахроническое) изложение событий предшествующих, последующих или синхронных с моментом наррации.
Категория аспекта, или точки зрения, определяется тем, что для канонической коммуникативной ситуации характерно непосредственное участие адресата и адресанта, что свойственно драме. Нарративный (повествовательный) режим характеризуется тем, что роль говорящего выполняет повествователь - всеведущий автор, или рассказчик - герой, участник событий или их наблюдатель. Возможны также модификации нарратива и по категории аспекта, одна из них - свободный косвенный дискурс (или в другой терминологии - несобственно-прямая речь), при этом роль говорящего остается за персонажем, но становится возможным повествование от первого лица в третьем, то есть совмещаются позиции повествователя и персонажа. Подобное явление можно отметить и в свободном косвенном дискурсе, и в драме. Если в обычном нарративе фигура наблюдателя закреплена за повествователем или рассказчиком, то участники речевого акта играют двойную роль: «они ответственны за наблюдение (то есть концептуализацию) описываемой сцены, и функционируют как элементы данной сцены, совмещая роли наблюдателя и объекта наблюдения» [Лангаккер, цит. по: 12, с. 69] и добавим - роль говорящего или рассказчика. Но это простейший случай, когда в качестве точки отсчета выбирается известная триада я - здесь - сейчас. В том случае, когда говорящий и наблюдатель не совпадают, точкой отсчета может выступать лицо или объект, присутствующие в речевой ситуации, либо заданные предтекстом (анафорическим отношением). Поэтому релевантным для анализа дейктической организации текста являются не только понятие говорящего, наблюдателя и их «точка зрения», но и понятия «центра ориентации», «фокуса внимания», «точки отсчета». Л. Талми вводит также понятие направления наблюдения, которое позволяет связать понятие точки зрения пространственной и временной, наблюдение может быть непосредственным, может быть направлено проспективно, либо ретроспективно [13, с. 94].
Ю.Д. Апресян отмечает, что дейктические единицы мы можем считать эгоцентрическими элементами языка, так как они указывают не просто на пространство и время говорящего, а на пространство и время, в которых говорящий мыслит себя. Поэтому важно не столько описание фактического (физического)
Библиографический список
1. Рассел, Б. Язык // Человеческое познание. - Киев, 1997.
2. Бенвенист, Э. Общая лингвистика. - М., 1974.
3. Якобсон, РО. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. -
М., 1972.
4. Лайонз, Дж. Дейктические категории // Лайонз, Дж. Введение в теоретическую лингвистику. - М., 1978.
5. Бюлер, К. Указательное поле языка и указательные слова // Бюлер, К. Теория языка. Репрезентативная функция языка. - М., 1993.
6. Падучева, Е.В. Дейксис: общетеоретические и прагматические аспекты / Е.В. Падучева, С.А. Крылов // Языковая деятельность в аспекте лингвистической прагматики. - М., 1994.
7. Теньер, Л. Анафора. Анафорические слова // Основы структурного синтаксиса. - М., 1988.
8. Лингвистический энциклопедический словарь. - М., 1993.
9. Падучева, Е.В. Семантика нарратива // Семантические исследования. - М., 1995.
10. Золотова, Г.А. Говорящее лицо и структура текста // Язык - система. Язык - текст. Язык - способность. - М., 1995.
11. Женетт, Ж. Повествовательный дискурс // Женетт Ж. Фигуры: работы по поэтике. - М., 1998. - Т. 2.
12. Человеческий фактор в языке. Коммуникация. Модальность. Дейксис. - М., 1992.
13. Талми, Л. Отношение грамматики к познанию // Вестник МГУ. - 1999. - № 1, 4, 6. - Серия «Филология».
14. Апресян, Ю.Д. Перформативы в грамматике и словаре // Избранные труды. Интегральное описание языка и системная лексикография. - М., 1995. - Т. 2.
15. Булыгина, Т.В. К построению типологии предикатов в русском языке // Семантические типы предикатов. - М., 1982.
16. Кубрякова, Е.С. Язык пространства и пространство языка // Известия Академии наук. - 1996. - № 3. - Т. 56. - Серия «Литература
и язык».
Bibliography
1. Rassel, B. Yazihk // Chelovecheskoe poznanie. - Kiev, 1997.
2. Benvenist, Eh. Obthaya lingvistika. - M., 1974.
3. Yakobson, R.O. Shifterih, glagoljnihe kategorii i russkiyj glagol // Principih tipologicheskogo analiza yazihkov razlichnogo stroya. - M., 1972.
4. Layjonz, Dzh. Deyjkticheskie kategorii // Layjonz, Dzh. Vvedenie v teoreticheskuyu lingvistiku. - M., 1978.
5. Byuler, K. Ukazateljnoe pole yazihka i ukazateljnihe slova // Byuler, K. Teoriya yazihka. Reprezentativnaya funkciya yazihka. - M., 1993.
6. Paducheva, E.V. Deyjksis: obtheteoreticheskie i pragmaticheskie aspektih / E.V. Paducheva, S.A. Krihlov // Yazihkovaya deyateljnostj v aspekte lingvisticheskoyj pragmatiki. - M., 1994.
7. Tenjer, L. Anafora. Anaforicheskie slova // Osnovih strukturnogo sintaksisa. - M., 1988.
8. Lingvisticheskiyj ehnciklopedicheskiyj slovarj. - M., 1993.
9. Paducheva, E.V. Semantika narrativa // Semanticheskie issledovaniya. - M., 1995.
10. Zolotova, G.A. Govoryathee lico i struktura teksta // Yazihk - sistema. Yazihk - tekst. Yazihk - sposobnostj. - M., 1995.
11. Zhenett, Zh. Povestvovateljnihyj diskurs // Zhenett Zh. Figurih: rabotih po poehtike. - M., 1998. - T. 2.
12. Chelovecheskiyj faktor v yazihke. Kommunikaciya. Modaljnostj. Deyjksis. - M., 1992.
пространства и времени, сколько способа их восприятия и категоризации говорящим, совпадение или несовпадение пространственно-временных координат описываемого факта и пространства-времени, в которых говорящий мыслит себя [14].
Таким образом, при анализе высказывания или текста должны учитываться все типы дейксиса: как внутриязыковой (анафору), так и внеязыковой в его различных вариациях (наглядный, мысленный), а также коммуникативный режим того или иного речевого акта, то есть сфера функционирования дейкти-ческих единиц (в условиях речи или в условиях повествования).
Для выявления и описания дейктической и субдейктичес-кой структуры текстов мы рассматриваем такие составляющие дейксиса, как указание на время, пространство и собственно субъекта этого указания, его адресата или их номинацию. Что касается средств выражения указания, то учитываются специальные лексические средства (местоимения, местоименные прилагательные, наречия). Помимо этого, учитываются единицы, основной функцией которых является не указание на лицо, время или пространство, а их номинация (временная, пространственная лексика, глаголы движения), а также - предложные конструкции, разные типы предикативных единиц. Типы предикативных единиц характеризуются по структурному признаку, так как «основное различие между глагольными и именными предикатами сводится к различному характеру их отношения ко времени. Существенной характеристикой адъективных и субстантивных предикатов является их относительная независимость от времени, отсутствие четких временных границ существования связи между субъектом и приписываемым ему признаком, ограниченная возможность актуализации признака. Существенной характеристикой подавляющего большинства глаголов является способность к «актуальному» употреблению, указывающему на эпизодический, преходящий характер соответствующего положения вещей, его прикрепленность к конкретному временному отрезку [15, с. 51; 16]. Кроме всех перечисленных средств учитываются и грамматические единицы (категории лица, залога, вида, времени, наклонения, модальности), потому что эти средства, как и некоторые лексические, соотносятся с дейктическими позициями времени, пространства, субъекта и адресата. Итак, эгоцентрические и дейктические единицы языка определяют основные семантические структуры высказывания и текста в целом, которые соотносятся с понятиями -субъективности, темпоральности и пространственности и реализуются за счет различных разноуровневых семантических и грамматических категорий.
13. Talmi, L. Otnoshenie grammatiki k poznaniyu // Vestnik MGU. - 1999. - № 1, 4, 6. - Seriya «Filologiya».
14. Apresyan, Yu.D. Performativih v grammatike i slovare // Izbrannihe trudih. Integraljnoe opisanie yazihka i sistemnaya leksikografiya. - M.,
1995. - T. 2.
15. Bulihgina, T.V. K postroeniyu tipologii predikatov v russkom yazihke // Semanticheskie tipih predikatov. - M., 1982.
16. Kubryakova, E.S. Yazihk prostranstva i prostranstvo yazihka // Izvestiya Akademii nauk. - 1996. - № 3. - T. 56. - Seriya «Literatura i yazihk».
Статья поступила в редакцию 09.09.12
УДК 494.3.
Khertek A.B. THE USE OF DIALECTAL FORMS OF LOCAL CASES IN THE TUVA LANGUAGE. In this article describes how to use forms of local cases Tuva language, manifesting in the form of expressions and values. The reasons for the use of dialectal forms of local cases for the expression of a certain value and the appearance of the dialectal forms.
Key words: literary Tuvan language dialects, the language of ethnic Tuvans of Mongolia, local cases, literary and dialect forms the index option.
А.Б. Хертек, канд. филол. наук, ст. научный сотрудник НОЦ «Тюркология» Тувинского гос. университета,
г. Кызыл, E-mail: arzhaanakhertek@yandex.ru
УПОТРЕБЛЕНИЕ ДИАЛЕКТНЫХ ФОРМ ЛОКАЛЬНЫХ ПАДЕЖЕЙ В ТУВИНСКОМ ЯЗЫКЕ
В статье описываются особенности употребления форм локальных падежей тувинского языка, проявляющиеся как в форме выражения, так и в значениях. В работе объясняются причины употребления диалектных форм локальных падежей для выражения определенного значения и появления самих диалектных форм.
Ключевые слова: литературный тувинский язык, диалекты, язык этнических тувинцев Монголии, локальные падежи, литературные и диалектные формы, грамматический показатель, вариант.
Статья посвящена особенностям употребления диалектных форм локальных падежей в тувинском языке.
Диалекты тувинского языка классифицированы по территориальному принципу и поэтому они имеют соответствующие названия с указанием их расположения на территории республики Тыва. Ш.Ч. Сат выделил в своей работе «Тыва диалектология», которая является единственной обобщающей работой по диалектологии тувинского языка, выделил центральный, западный, северо-восточный, юго-восточный диалекты и каа-хем-ский, тере-хольский говоры, а также он включает в качестве отдельного диалекта язык тувинцев, проживающих в СевероЗападной Монголии [1, с. 24-26, 87]. Д.А. Монгуш считает язык тувинцев Северо-Западной Монголии самостоятельным диалектом тувинского языка [2, с. 144]. Мы вслед за Ш.Ч. Сатом и Д.А. Монгушем будем рассматривать язык этнических тувинцев Монголии: язык ховдинских (хд) и цэнгэльских тувинцев (цд)
- как зарубежные диалекты тувинского языка.
Центральный диалект распространен на территории Дзун-Хемчикского, Чаа-Хольского, Овюрского, Улуг-Хемского, частично Тандинкого и Пий-Хемского кожуунов. Существует мнение, которое разделяется многими лингвистами, что данный диалект еще в прошлом приобрел наддиалектные черты, выполняя функцию интердиалекта. Он функционировал как средство общения между носителями разных диалектов, выступая как бы нормой [3, с. 84, 86]. Нормы литературного языка сформировались на базе центрального диалекта.
Центральному диалекту противостоят остальные диалекты и говоры тувинского языка. Западный диалект представляют Бай-Тайгинский, Монгун-Тайгинский, Барун-Хемчикский кожууны, северо-восточный диалект - Тоджинский кожуун, юго-восточный диалект - Тандинский, Тес-Хемский, Эрзинский кожууны.
Диалекты и говоры тувинского языка подробно исследованы учеными-тувиноведами с 60-х гг. XX в. [4; 5; 6; 7; 8; 9; 10; 11; 2; 1; 12; 13; 14; 15; 16]. По зарубежным диалектам тувинского языка написаны отдельные статьи видных отечественных тюркологов Э. Р. Тенишева [17], зарубежных исследователей Э. Та-убе [18], тувиноведов Д. А. Монгуша [2], М. В. Бавуу-Сюрюн [19; 20], П. С. Серен [21], У. Цэцэгдарь [22; 23; 24; 25]; защищены кандидатские диссертационные работы Б. Баярсайхана [26], Х. Гансух [27].
Диалектные формы локальных падежей в перечисленных работах рассматриваются только в определенном диалекте, для которого они свойственны. В данной статье мы исследуем их в сопоставлении с литературными формами и обозначим территорию их употребления.
Рассмотрим особенности употребления литературных и диалектных форм локальных падежей тувинского языка.
Систему локальных падежей литературного тувинского языка составляют местный, дательный, направительный и исходный падежи. Кроме формы местного падежа, остальные падежи имеют диалектные формы.
1. Форма местного падежа
Местный падеж тувинского языка образуется при помощи аффикса =да / =де (после гласных и согласных г, й, л, р, м, н, ц), =та / =те (после глухих согласных). Примеры: хову ‘степь' -хову=да; даг ‘гора' - даг=да; ай ‘луна' - ай=да; чыл ‘год' - чыл=-да; чер ‘земля' - чер=де; ном ‘книга' - ном=да; ижээн ‘берлога' -ижээн=де; дииц ‘белка' - дииц =де; аът ‘лошадь' - аът=та; инек ‘корова' - инек=те.
Местный падеж выполняет адъектную функцию статического локализатора при именных и глагольных предикатах и сир-константные функции обстоятельства места и времени. При глаголах местонахождения и бытия, а также при предикатах наличия, отсутствия и количества локализаторы появляются для формирования семантического ядра предложения, а при других глаголах обстоятельства места используются для семантического дополнения уже сформированного ядра предложения.
В юго-восточном диалекте тувинского языка зафиксированы случаи употребления формы местного падежа вместо литературной формы дательного падежа с формой прошедшего времени при выражении динамического значения директива-финиша. Например: (юго-вост. д.) Мен авамда чордум (КЕМ, 121) вместо лит. Мен авамга чордум. (КЕМ, 121) ‘Я ходил к маме.'
В речи ховдинских и цэнгэльских тувинцев отмечено употребление формы местного падежа вместо литературной формы дательного падежа при выражении локативного значения: (цд) Ацнын изи харда цнер (ХГ, 76) вм. лит. Ацньщ изи харга цнер ‘Следы зверя видны на снегу'; (хд) ...черде кижен чытса-даа албас (УЦ2, 120) вм. ...черге кижен чытса-даа албас ‘... не подберет лежащую на земле уздечку'.
В данном случае произошло смешение падежей в результате монгольского влияния, потому что тувинские дательный и местный падежи соответствуют одному дательно-местному падежу с аффиксами =да / =та в монгольском языке [28, с. 201].
2. Форма дательного падежа
Грамматическим показателем литературной формы дательного падежа являются форманты =га / =ге (после гласных и согласных л, р, й, н, м), =ка / =ке (после глухих согласных). Например: лаа ‘свеча' - лаа=га; хол ‘рука' - хол=га; даг ‘гора' - даг=-га; чер ‘земля' - чер=ге; аът ‘лошадь' - аът=ка; соок ‘холод' -соок=ка; чес ‘медь' - чес=ке.
В тес-хемском и эрзинском говорах юго-восточного диалекта тувинского языка, как и в тоджинском [10, с. 54], тере-хольс-ком [29, с. 68], распространенным является огубление начального согласного аффикса под влиянием впереди стоящего губно-губного звука: ача=м=па ‘моему отцу', ыды=м=па ‘моей собаке', чем=бе ‘пище', хем=бе ‘реке'. Например: (юго-вост.д.) Хем-бе баргаш эжинип алыцар силер (КЕМ1, 199) ‘Идите к реке, искупайтесь.' Ср. лит. Хемге баргаш, эштип алыцар. (КЕМ1, 199) ‘Идите к реке, искупайтесь.'
