CC BY
60
УДК 821.161.1
Волгоградский государственный социально-педагогический университет, канд. филол. наук, доц. кафедры литературы Самостьева М.В.
Россия, г. Волгоград, тел. +7(8442)60-28-24 e-mail: samostevam@mail.ru
Volgograd State Socio-Pedagogical University
The department of literature, PhD, associate professor Samosteva M.V.
Russia, Volgograd, +7(8442) 60-28-24 e-mail: samostevam@mail.ru
М.В. Самостьева
ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ ГЕРОЕВ Г. ГАЗДАНОВА (К ПРОБЛЕМЕ ГАЗДАНОВСКОГО ДВОЕМИРИЯ)
В статье рассматривается газдановское двоемирие как реализация экзистенциального опыта личности. В ходе анализа выявляются основные принципы сюжетостроения, особенности характерологии на материале рассказов писателя. Особое внимание уделяется танатологическим мотивам, а также мотиву «превращения», воплощающему идею двойственности человеческой природы.
Ключевые слова: литература русского зарубежья, экзистенциальное сознание, танатология, двое-мирие, двойничество.
M.V. Samosteva
DUAL LIFE OF GAZDANOVS HEROES (TO THE PROBLEM OF GAZDANOVS DOUBLE WORLD)
The article deals with Gazdanov's world duality as the realization of existential experience of the individual. The analysis identifies the main principles of plot, especially characterology on short stories writer. Particular attention is paid thanatological reasons and motives of «transformation», embodies the idea of the duality of human nature
Key words: Russian literature abroad, existential consciousness, thanatology, double world, duplicity.
Одним из интенсивно развивающихся направлений в изучении литературы русского зарубежья является исследование экзистенциального сознания и форм его проявления в творчестве эмигрантских писателей. В работах С. Семеновой, С. Кибальника, Т. Красавченко, А. Мартынова неизменно звучит мысль о том, что сама по себе эмиграция - это своеобразный вариант пограничной ситуации, порождающей экзистенциальные переживания. «Идеально-безнадежные, маргинальные обстоятельства эмиграции», пишет в своей статье С. Семенова, - давали возможность «пережить отчаянно-трагический, глубинно экзистенциальный удел человека в чистоте, без маскировки его налаженным комфортным бытием, социальным успехом» [3; c. 70]. В случае с Гайто Газдановым, ярчайшим представителем «молодой эмигрантской литературы», эта трагическая экзистенциальная проблематика оказалась многократно усилена еще и известными обстоятельствами его личной судьбы: 16-летним юношей он вступил в ряды Добровольческой армии, испытал на себе все ужасы гражданской войны, и с тех пор смертный удел человека (а точнее, смысл смерти) стал главным предметом его писательских размышлений.
Для Газданова смерть приобретает решающее значение в определении истинности / ложности человеческого бытия. Чрезвычайно интересен в этом отношении сквоз-
© Самостьева М.В., 2015
ной для газдановской прозы мотив превращения, который является сюжетообразую-щим в таких рассказах, как «Превращение» (1928), «Княжна Мэри» (1953), «Судьба Саломеи» (1959), «Нищий» (1962), «Письма Иванова» (1963). (Данный мотив играет весьма значимую роль также в романе «Призрак Александра Вольфа», анализ которого выходит за рамки данной статьи.) В каждом из них смерть - в буквальном смысле граница, композиционно разделяющая рассказ на две части («до» и «после»).
Смерть в трактовке Газданова - это не финал жизненного пути, а лишь начало нового неведомого путешествия. Эту мысль Газданов, скорее всего, заимствует у Бодлера, одного из самых любимых своих авторов, и в качестве эпиграфа к рассказу «Превращение» выбирает знаменитые строки из бодлеровского «Плавания»:
Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь! [1; с. 238]
Герой, от чьего лица ведется повествование в этом рассказе, неожиданно узнает в своем соседе старого знакомого Филиппа Аполлоновича Герасимова, которого считали давно умершим («Аполлоныч умер двенадцать лет назад и не мог, следовательно, быть теперь в Париже» [2; с. 86]). Но удивителен не столько факт чудесного «воскресения» героя, сколько те разительные перемены, которые произошли с ним: «какие необыкновенные потрясения превратили молодого, улыбающегося человека в старика с беспокойным и страшным лицом и седыми волосами?» [2; с. 87]. На вопрос рассказчика о том, что же послужило причиной этого пугающего превращения, Филипп Аполлонович отвечает: «Я был ранен в грудь... и должен был умереть, - но не умер и от огорчения очень похудел» [2; с. 89]. Те ощущения, которые испытал герой, побывавший во власти смерти, ясно дают понять, что возврата к прежней жизни быть не может. «Все, чем я жил, ушло от меня на миллионы верст; и мне показалась бы нелепой мысль, что вся эта сутолока, эта жизнь с женой и сыном и массой других мелочей может ко мне вернуться. Я был во власти смерти: это лучшая власть, какую я знаю» [2; с. 89]. Очевидно, что возвращение к жизни его отнюдь не радует. «Я действительно выздоровел. Это было невыразимо печально» [2; с. 90], - признается он. Газданов развивает в своем рассказе мотив «жизни-и-в-смерти» (ЫАе-т-ёеаШ), который впервые мы встречаем у С. Колри-джа в его «Сказании о старом мореходе». «Я состарился, - говорит Филипп Аполлоно-вич, - потому, что я знаю смерть. Я могу поздороваться с ней, как со старым знакомым. Я зову ее по имени, но она не приходит» [2; с. 90]. От всего мира и всех остальных людей Филипп Аполлонович навсегда отделен своим особым знанием. Так, к примеру, он с презрением отвергает общепринятое мнение о том, что смерть - это женщина. «Смерть - мужчина. Вы ничего не понимаете», - высокомерно заявляет он своему собеседнику. И даже то обстоятельство, что через какое-то время к нему в Париж приезжает жена с сыном, ничего, по сути, не меняет. Завершающая рассказ вполне идиллическая картина отдыхающего в кафе счастливого семейства Филиппа Аполлоновича вызывает у читателей, как впрочем, и у автора, тягостное чувство (невольно вспоминаются блоковские строчки: «Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться»).
В рассказе «Судьба Саломеи» развивается та же идея «превращения», связанного с пограничной ситуацией «смерть - воскресение». Героиня, как и Филипп Аполлоно-вич, была тяжело ранена, но выжила, долгое время ее знакомые думали, что она умерла, и лишь случайная встреча рассказчика с Саломеей во Флоренции раскрыла тайну ее новой жизни.
До войны Саломея была одной из самых заметных фигур на Монпарнасе, среди художников она слыла роковой красавицей, капризной и взбалмошной. «Простота в искусстве или в человеческих отношениях казалась ей чем-то унизительно примитивным» [2; с. 562]. Имя, которым ее окрестили в кругу богемы, идеально ей подходило и
в большей степени раскрывало ее сущность, нежели настоящая прозаическая фамилия Martin. Героиня с удовольствием играла роль соблазнительно-прекрасной и жестокой Саломеи, в чьей власти находятся чужие судьбы и чужие жизни. Ее странное, экстравагантное поведение рассказчик объясняет желанием «не принимать того, что происходило, а создавать то, что должно было происходить <...> В этом был какой-то абсурдный и неизлечимый эгоцентризм: и для того, чтобы поступки и поведение человека соответствовали ее представлениям, нужно было бы, чтобы он перестал быть самим собой и стал бы чем-то вроде книги, которую она написала» [2; с. 565].
По окончании войны, чудом выжив после тяжелого ранения, Саломея вышла замуж за итальянца, который спас ее. Со своим мужем, сапожником, она теперь жила в беднейшем квартале Флоренции. Ее нынешняя жизнь была настолько же примитивна и проста, насколько раньше сложна и запутанна. В отличие от Филиппа Аполлоновича она внешне изменилась мало: «ее лицо отяжелело, надо ртом появились морщины, но она была еще хороша» [2; с. 574]. Однако перемены, произошедшие в душе героини, оказались столь же необратимыми, как и в случае с Филиппом Аполлоновичем. Вот слова самой Саломеи: «.все сложное исчезло. Остались самые простые вещи: голод, опасность, страх смерти, холод, боли, усталость и бессознательное понимание того, что все в жизни просто и страшно» [2; с. 575]. Новая жизнь Саломеи - это существование в ином духовном и ментальном измерении. «Это была смерть. Не Саломеи, которая теперь жила на маленькой улице, выходящей на via Ghibellina, а того мира, частью которого она была для нас.» [2; с. 577].
Своеобразным философским резюме к рассказу можно считать слова молодого художника Андрея, страстно любившего Саломею: «Каждый из нас ведет несколько существований, и то огромное расстояние, которое их разделяет, для меня непостижимо и страшно» [2; с. 571]. Очевидно, что именно пограничная ситуация (как она понимается в экзистенциализме) предоставляет человеку возможность перехода к иному существованию. Необходимо подчеркнуть, что Газданов отказывается от традиционных оценочных характеристик: вовсе не обязательно «новая жизнь» героев, видевших перед собой смерть, лучше, подлиннее, чем прошлая. Таким образом, пограничная ситуация, в трактовке Газданова, - это ситуация превращения, а не прозрения.
Тем не менее, как мы увидим в других газдановских рассказах, Смерть все же обладает свойством открывать Истину. В рассказах «Княжна Мэри» и «Письма Иванова» представлен иной вариант реализации мотива «двойной жизни» героев. Если в «Превращении» и «Судьбе Саломеи» мы видели, как герои последовательно проживают две жизни, разделенные встречей со Смертью, то здесь автор показывает, что существование личности в двух различных мирах может быть и одновременным, параллельным, а смерть лишь раскрывает тайну этого двойного бытия, позволяет увидеть человека и его жизнь в истинном свете. В данном случае Газданов следует, скорее всего, за Л.Н. Толстым, поскольку именно со «Смерти Ивана Ильича» берет свое начало традиция «пересмотра жизни под знаком смерти» (В.А. Гейдеко). Газдановский вариант интерпретации этой важнейшей экзистенциальной проблемы связан с осмыслением «видимого» и «сущего», действительного и воображаемого.
В рассказе «Княжна Мэри», как отмечает М. Фрай, блестяще реализована идея существования «виртуальной личности». Реальная жизнь главного героя этого рассказа со странным женским именем Мария была уныла и безрадостна: спившийся неудачник, бесталанный писатель, эмигрант, страдавший, как отмечает рассказчик, особенной формой мании преследования: он якобы «был жертвой зависти, интриг и безмолвного литературного заговора». Как выяснилось после его смерти, этот малопривлекательный человек зарабатывал на жизнь статьями, которые писал для женской рубрики журнала «Парижская неделя» под псевдонимом Княжна Мэри. В статьях давались подробные и обстоятельные советы: как лучше наносить макияж, как цитировать стихи в светском
разговоре, почему следует избегать употребления крепких спиртных напитков, насколько полезен массаж лица, который «не только не мешает, а наоборот, способствует культуре духа» [2; с. 559]. Знакомство с этой стороной творчества Марии, или, точнее, Княжны Мэри, позволило рассказчику ощутить всю «призрачность этой человеческой жизни» [2; с. 560]. «Все, что казалось чем-то печально неопровержимым и непоправимым в существовании этого человека, все это были неважные, в конце концов, подробности. Все: и жестокая нищета, и одутловатое от вина, небритое лицо, и дряблое мужское тело, и порванный дождевик, и брюки с бахромой, и дурные запахи, и плохое знание французского языка, и невежественность, и полная невозможность присутствовать когда бы то ни было на каком бы то ни было «светском приеме» <.. .> - все это было совершенно несущественно. Потому что, когда этот человек оставался один, в том мире, который был для него единственной реальностью, с ним происходило чудесное и торжественное превращение (курсив наш. - М.С.) [2; с. 560]. Итак, действительная жизнь оказывается всего-навсего призрачным существованием, а единственной реальностью становится вымышленный мир, в котором жила Княжна Мэри. Знакомый нам по предыдущим рассказам мотив превращения звучит здесь совершенно иначе: речь идет об освобождении истинной человеческой сущности от сковывающего влияния реальности, а преображающей силой в данном случае выступает именно творчество.
В «Письмах Иванова» (1963) Газданов вновь обратится к мысли о соотношении реального и виртуального «Я». Смерть главного героя раскрыла тайну его благополучного и безбедного существования. В руках рассказчика оказывается архив умершего Николая Францевича Иванова. В каждом письме Иванов сочинял себе новую биографию, выдавая себя то за архитектора, то за инженера, то за преподавателя истории, и везде он просил о помощи, о деньгах, придумывая невероятные беды и несчастья (паралич, чахотка, автомобильная катастрофа), которые бы заслуживали самого искреннего сочувствия. Человек оказывается не более чем фантомом, призраком (в скобках заметим, что мотив призрачности - один из важнейших в прозе Газданова, об этом свидетельствуют и многие его рассказы и известный роман «Призрак Александра Вольфа»). «Самое важное было другое, - отмечает рассказчик, - то, что Николая Францевича, того, каким мы все его знали и помнили, - тоже не было, несмотря на обманчивую его вещественность, - квартира, обеды и итальянка. Та изменчивость форм, в которой проходило его существование, то неправдоподобное множество превращений, о котором, свидетельствовали его письма, все это были, быть может, его судорожные и безуспешные попытки воплощения, бесплодное стремление найти свое место в мире» [2; с. 649]. Сам Николай Францевич в одном из разговоров произнес весьма знаменательные слова: «Изволите ли видеть, - сказал он, - я убежден, что каждому или почти каждому человеку интересно не то, как он живет, а то, как он хотел бы или должен был бы жить» (курсив наш. - М.С.) [2; с. 636].
Своеобразным итогом художественного осмысления Газдановым волновавших его экзистенциальных проблем можно по праву считать один из поздних его рассказов «Нищий» (1962), где «проклятые вопросы» предстают предельно заостренными. Густав Вердье добровольно превращается (!) из богача в нищего бродягу, объясняя это тем, что «всю свою жизнь - до тех пор, пока он не добился свободы, отказавшись от того, что другие считали величайшим благом, - он безмолвно и постоянно бунтовал против той системы насилия над ним, которая его окружала со всех сторон и которая заставляла его жить не так, как он хотел, а так, как он должен был жить». [2; с. 618]. (Обратим внимание на то, что Газданов практически дословно повторяет собственное суждение из рассказа «Письма Иванова», которое мы цитировали выше. Можно с уверенностью предположить, насколько значима для автора мысль о несовпадении действитель-
ного и желаемого, реального и идеального.) Безусловно, ключевые слова в этой фразе «свобода» и «бунт», именно они безошибочно указывают на экзистенциальные корни представленной в рассказе мировоззренческой, духовной коллизии. Вердье Газданова, как и Мерсо Камю, такой же «посторонний» в этом мире, не желающий лгать и притворяться, не желающий играть привычную роль, предписанную ему социумом. В жизни Нищего остается лишь реальность чувственных ощущений: «шум в голове, боль, сон, зуд кожи от укусов насекомых, тяжелая вонь ящика, которую он чувствовал, входя туда после долгого пребывания на воздухе, холод, жара, жажда» [2; с. 616]. И что характерно, пробуждение сознания героя происходит именно в тот момент, когда «ему стало ясно, что долгая его жизнь подходит к концу и что этого ничто не может теперь изменить» [2; с. 616].
Умирая, Вердье наконец находит истинную причину, побудившую его стать нищим. И здесь необходимо отметить, что Газданов идет дальше французских экзистенциалистов, блистательно описавших феномен «тошноты», ощущение отчуждения от «омерзительного» внешнего мира, писатель дает свое объяснение духовных истоков этого явления.
Вердье признается сам себе, что он принадлежит к той категории людей, «у кого нет обычных страстей, обычных стремлений, определяющих человеческую жизнь», «в ком едва мерцает бледный и вялый огонь, который может потухнуть каждую минуту. Вот, в сущности, то, что следовало сказать о нем и о таких, как он. Он родился нищим, и никакое состояние - то, которое оставил ему отец, - и никакие обстоятельства - те, в которых он так долго жил, - не могли этого изменить» [2; с. 625].
Заглавие рассказа, как, впрочем, и его сюжет, несомненно, ориентированы на Нагорную проповедь, в которой Иисус говорит: «блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное» (Мф. 5: 3). Герой Газданова - это современный юродивый или блаженный, как бы сказали раньше. Вердье избрал свой, особый путь: добровольно став нищим, он тем самым реализовал собственное предназначение, именно поэтому перед смертью он имел полное право сказать, что «вся его жизнь - и тогда и теперь -все-таки, несмотря ни на что, имела какой-то смысл» [2; с. 625]. Автор подчеркивает: «все-таки, несмотря ни на что». Именно эта сосредоточенность писателя на поисках смысла человеческого существования, вопреки всему, даже вопреки абсурду самой жизни, и есть то главное, что определяет, на наш взгляд, экзистенциальную природу газдановского творчества.
Библиографический список
1. Бодлер Ш. Цветы зла. М.: Изд-во Эксмо, 2005. 304 с.
2. Газданов Г. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 3. М.: Согласие, 1999.
3. Семенова С. Экзистенциальное сознание в прозе русского зарубежья (Гайто Газ-
данов и Борис Поплавский) // Вопросы литературы. 2000. № 3. С. 67-106.
4. Фрай М. Гайто Газданов и теория виртуальной личности. URL:
http://www.hrono.info/statii/2001/gazdan25.html.
References
1. Sh. Baudelaire. Flowers of Evil. Moscow, 2005. 304 p.
2. Gazdanov G. Collected Works: The 3 v. V. 3. M., 1999.
3. Semenova S. Existential consciousness in Russian prose in abroad (Gaito Gazdanov and
Boris Poplawski) // Questions of literature. 2000. № 3. P. 67-106.
4. Fry M. Gaito Gazdanov and virtual personality theory. URL:
http://www.hrono.info/statii/2001/gazdan25.html.
